Война кончилась. Амалия услышала это по радио. Пришла послушать известие и Старуха, зашли и вовсе незнакомые люди, которые увидели антенну над крышей Ийккала. Множество разных слухов идет отовсюду, и лишь по радио можно узнать, каково же действительное положение дел. Амалия остерегается принимать участие в разговорах. Споры разгораются, мнения расходятся — война так или иначе коснулась многих. Амалия тоже пострадала от войны. Но все-таки она хоть осталась на месте. По-прежнему Старуха частенько наведывается в деревню. Она пересчитывает всех погибших воинов их общины, точно какой-нибудь заштатный статистик. Уцелели сыновья Хукканена — все трое. «Это знак свыше», — вздыхает Старуха. Правда, после смерти Таави она избегает говорить о страшном суде. Слишком уж больно задело ее, когда во время похорон Таави кто-то крикнул: «Они не в вере умерли!» На обратном пути из деревни она обычно заходит в Ийккала — отдохнуть, выкурить трубочку и подумать о своем «младшеньком». Вздыхая, Старуха присаживается на скамью у теплой печи, потирает узловатые руки и выдумывает разные случаи, которые вполне могли бы привести Таави перед смертью на путь веры. Затуманенными глазами умоляет она невестку поддержать эти фантазии. Амалия слушает, затем говорит, успокаивая:

— Нельзя тревожить умершего ни речами, ни мысленными заклинаниями. Ведь живым лишь одно известно: усопшего благословили на вечное упокоение.

— Благословили, благословили, — кивает головой Старуха, и Амалия не понимает, хочет ли она этим благословить сына или снова думает о том, что ее мучает.

Выпив кофе, Старуха становится веселее. Она расспрашивает о новостях и сама рассказывает, что где слышала. Амалия отвечает на вопросы, снова и снова наливает кофе и под конец наполняет кисет Старухи самосадом. Свекровь прощается, пожимая обеими руками «руку дающего», и затем ковыляет за холмы, к своему дому.

В Ийккала еще с прошлогоднего урожая остались табачные листья, хотя Амалия и продавала их в течение всей зимы, выручив уже не одну тысячу марок. Действительно, табак в ту весну сверх ожиданий был такой буйный, что многие хозяева Такамаа сворачивали с дороги, чтобы поглядеть на него. Амалия тогда посеяла табак на южном склоне холма, натаскав туда земли со старых свалок Ээвала. А Старуха, сама заядлая любительница разводить табак, щедро давала своей невестке советы. Ведь Старуха у себя выращивала отличный табак, но большую часть его выкуривал Хукканен, хотя сам никогда не помогал ей в работе. Амалия сажала табак для Таави. Во время войны все стали разводить в Такамаа табак. Конечно, здесь и раньше курили самосад. Хозяйки, привыкшие сосать трубочку, высаживали табачную рассаду по углам двора. «Вот и вырос табачок, где крапива росла, а в трубку очень даже хорош», — говорили они. Слышав не раз это, Амалия и сама со второго года войны начала разводить табак. А в последнюю военную зиму она была просто поражена полученным от табака доходом. В Такамаа знали, что после смерти Таави Амалия стала продавать табачный лист. Но этим летом она отказалась от разведения табака. Ведь за ним тоже нужен тщательный уход. Амалия это прекрасно почувствовала. Чего стоит лишь натаскать воды для поливки табака после целого дня работы!

Для Амалии всегда было главным, чтобы хорошо родился хлеб и вовремя было убрано сено. После смерти Таави эти дела стали для нее особенно важными. Теперь ей одной приходится отвечать и за хозяйство, и за сына. Доход от табака она считает случайным, принесенным грохотом войны. Амалия знает, что случайные доходы бывали и раньше — от карточной игры, например, но игра может принести, а может и унести деньги. У хозяйки Ийккала нет лишних средств на игру.

Свои «случайные» деньги она положила в банк на счет Антти. Мальчику скоро надо будет купить настоящий велосипед. Да и велосипед Амалии уже никуда не годится. Совсем плох и велосипед Таави: дребезжит и стал тяжел на ходу. Правда, шины у него еще совсем новые. Но Амалия думает, что они из заменителя. Надолго ли хватит их по этому гравию? А из Такамаа в церковь, в народное обеспечение, в магазин — почти что две мили. На этой дороге Амалия вконец загубила свой собственный велосипед еще в первый год войны. Теперь и велосипед Таави того и гляди развалится. А разве можно ездить на автобусах? Кто будет тогда вечером и утром ухаживать за коровами? Антти пока еще нельзя посылать в такие дальние поездки, ему это не под силу. Но хороший велосипед мальчику нужен — с легким ходом и сверкающий лаком. Однако Амалия решает отложить покупку велосипеда до тех пор, когда можно будет приобрести добротную машину, выпущенную уже в мирное время. Люди Такамаа стали подозрительнее прежнего: война вовсе не была тем торжественным маршем, какой обещали им в самом начале. Многие расхваленные продавцами товары оказались негодными, например бумажные вожжи или эмалированная посуда.

После смерти мужа никого нет ближе Амалии, чем сын. Она непрестанно думает о нем, вглядывается, стараясь увидеть в нем черты Таави. Но трудно их найти в ребенке. Круглое, с мягкими линиями лицо Антти не похоже на лицо отца. Ходит мальчик как Таави и так же поворачивает голову. Амалия теперь с удовольствием слушает рассказы Старухи о детстве Таави, но как только Старуха начинает говорить о его гибели, у Амалии сразу же пропадает охота слушать ее. В такую минуту она, кажется, схватила бы свекровь в охапку и вынесла со двора. Но теперь она, видимо, научилась немного сдерживать свои внезапные порывы.

Амалия настригла шерсть со всех четырнадцати овец и расстелила ее на печи для сушки. Запах овечьей шерсти наполняет избу. Амалия сидит на табуретке возле печи. На полу перед нею куча выстиранного тряпья, которое она режет ножницами на узенькие полоски, чтобы вязать половики. Кто-то стучится в дверь и тут же открывает ее. Это почтальон. Он втягивает носом воздух, бросает на стол почту и, морщась, говорит:

— Ух, и воняет же здесь овчиной! Ну, Амалия, бросай-ка свои бабьи дела, тряпье и ножницы да получай в хозяйство коня! — Он смотрит на растерянную Амалию, смеется и продолжает: — Верно, верно, я принес тебе извещение — вон оно на столе, вместе с газетами.

Амалия медленно поднимается, стряхивает с подола обрезки тряпок, кладет ножницы на табуретку и подходит к столу. Действительно, это бумажка, в которой ясно написано, что завтра же в селе ей надо получить Воронка, которого забрали, когда началась война. Она перечитывает бумажку несколько раз, садится и, подперев руками голову, вспоминает.

В годы войны Амалия иногда видела сны о Воронке., В этих снах Воронок всегда подымался на дыбы, это был молодой, гордый, черный с блеском конь, гораздо красивее того жеребчика, которого отец когда-то привел из Ээвала в только что отстроенную конюшню Ийккала. Воронок был жеребенок хорошей породы, рожденный от чистокровной кобылы. Отец привел его в то лето, когда уже заканчивалось строительство Ийккала. Тогда же перенесли сюда из Ээвала и хлебный амбар. Его поставили так, чтобы он заслонял двор от северного ветра. Очень красив тот амбар с выросшей перед ним рябиной. Молодой хозяйкой привезла Амалия эту рябинку из лесу и посадила. Еще перед «зимней войной» рябина впервые зацвела, но никогда на ней не было так много цветов, как прошлым летом, первым вдовьим летом Амалии...

Амалия вспоминает тот год, когда была посажена рябина. Тогда Амалия жила заботами об устройстве своего гнезда. Ей помогал отец. Таави был на действительной военной службе и приезжал лишь на побывку. Отец и Амалия, создавая Ийккала, брали за образец Ээвала. Даже изба Ийккала — это как бы зеркальное отражение малой избы Ээвала. Малая изба Ээвала выходит окнами на север, а Ийккала — на юг. Прежде всего отец выбрал место для колодца. Потом, приняв его за центр, разработал и весь план построек. Колодец выкопали на возвышенности, глубокий, с высоким журавлем. Вода льется из бадьи в корыто и течет по долбленому деревянному желобу в коровник.

Амалия смотрит в окно. Отсюда видны выстроенные в ряд под общей драночной крышей хлев, кормовая кухня, конюшня, кормовой сарай и дровяной сарай. У кормового и дровяного сараев нет обшивки, стены просто тесовые. Стены хлева бревенчатые и хорошо обшиты. На чердак можно въехать прямо на лошади с возом сена по косому помосту над дверью кормовой кухни. Сено тогда легко сбрасывать и коровам, и лошадям. Крыша длинного скотного двора переходит в навес над задним двором. Навес защищает от дождей выбрасываемый из конюшни и хлева навоз, а у дровяного и кормового сараев под навесом стоят сани и повозки. Специальный сарайчик для инвентаря отделен от дровяного сарая стенкой. Сельскохозяйственные машины Ийккала хранятся до сих пор в Ээвала. Пааво уверяет, что ему доставляет удовольствие видеть машины в своих сараях. Пааво говаривал иногда, что когда-нибудь он еще вернется в Ээвала и поработает киркой. Амалия не верит, что Пааво действительно способен на это. Правда, при разделе наследства брат настоял, чтобы за ним остались шесть гектаров старой пахотной земли Ээвала и еще участок пригодного для обработки болота.

Амалия долго смотрит на свой скотный двор. За каких-нибудь десять лет он стал совсем серым.

Когда вся постройка была закончена, а двор был еще завален строительной щепой, отец сказал Амалии: «Теперь, я думаю, ты сама сумеешь позаботиться, чтобы хлеб у вас не переводился». И тогда ей показалось обидным, что отец ни разу не упомянул имени Таави. Он говорил так, будто чувствовал, что она одна будет управляться со всем хозяйством.

Вскоре после этого отец однажды уснул и во сне переступил порог вечности. «Счастливый конец», — сказал Пааво, когда пришел в Ийккала сообщить о смерти отца. Пааво тем летом отдыхал с семьей в Ээвала. Накануне вечером отец показал сыну составленное им завещание и даже объяснил, как бы он хотел быть похороненным. Задача Пааво и Амалии была облегчена — отец. сам продумал организацию своих похорон. С помощью тетушки Ийды они все устроили согласно его последнему желанию. Тогда Амалии даже казалось, будто отец наблюдает за всем своими спокойными голубыми глазами. Таким она привыкла видеть его.

И только когда уехал Пааво с семьей и из труб Ээвала уже не поднимался дым, Амалия по-настоящему поняла, что отца больше нет.

Две коровы из отцовского имения перешли в хлев Ийккала. Остальной скот Ээвала и всех своих лошадей отец продал перед смертью. Он даже продал большое крайнее поле. Таким образом Ээва и Ааретти получили свою долю материнского наследства деньгами, и отец припас еще такую же сумму, чтобы им выплатили после того, как он уйдет из жизни. Видимо, после смерти матери отец настолько серьезно был занят разделом имущества, что ни о чем ином уже не мог думать. Даже от общественных дел он устранился, ссылаясь на свой возраст.

После смерти отца Амалия убедилась, что действительно заниматься всем хозяйством ей придется одной. Таави не любил ни о чем думать. Планы и расчеты он считал делом нудным и неинтересным, а ведение книг прихода и расхода — пустой и ненужной формальностью. Но зато он был неутомимым и ловким работником. Все, что он ни делал, получалось красиво: убирал ли урожай, копал ли канаву или помахивал топором на стройке.

Долго пришлось Амалии уговаривать мужа, пока тот согласился построить собственную баню на берегу озера. По мнению Таави, это была лишь причуда чванливой хозяйки. Как будто нельзя зимой стирать белье в доильном сарае! Ведь другие женщины Такамаа делали именно так. Даже и в Ээвала. Мылись в курной бане, а белье стирали в доильном сарае или на берегу озера, под открытым небом. «Почему бы и жителям Ийккала не мыться в курной бане Ээвала? Она просторна, и ее хватит на целый век», — настаивал на своем Таави. Но, поспорив, он все же выстроил баню на берегу Ийккала.

Весело и увлеченно работал он со своим подручным, обтесывая и подгоняя бревно к бревну. Амалия даже отметила в Таави способность к серьезной, тщательной работе — особенно когда он, например, с печником намечал, как поставить печь с вмурованным котлом и каменку для подачи пара. Маленький Антти вертелся все время возле них, лез в глину и в известь, пел песни вместе с печником и собирал на берегу камни для каменки.

Амалия пробуждается от воспоминаний. Перед ней извещение о возврате Воронка. Она кладет бумажку в карман своего передника, убирает с полу тряпье и вешает ножницы на гвоздь. Четыре года овцы жили в конюшне. Амалия берет из кладовки ящик с инструментами и принимается за починку двери в стойле, куда она решает поместить овец. Большой баран три года назад рогами сорвал дверь, и Амалия отнесла ее тогда в дровяной сарай. Теперь она прибивает на место оторванные доски, а поломанные заменяет новыми. Прежде чем установить дверь и хорошенько вычистить конюшню, надо перевести овец в свободный телятник.

Быстро и ловко очищает Амалия конюшню от овечьих следов и вешает починенную дверь на старые петли. Теперь надо поскорее устроить овец, потому что стойло жеребенка для них слишком мало, а телятник долго пустовать не будет. Покончив наконец с дверью, Амалия прячет за нею самых беспокойных овец из стада. Родившегося без шерсти маленького барашка она берет на руки.

С ягненком на руках поднимается Амалия на чердак хлева и сбрасывает оттуда сено коровам и овцам. Для бесшерстного она выбирает мякенькой соломы. В избе она устраивает ему постельку под табуреткой у печки. Черные раздвоенные копытца маленького барашка забавно цокают по красному крашеному полу. Антти, придя из школы, радуется ягненку и любуется его копытцами и большими черными глазами. Летом Антти был совсем равнодушен к овцам, теперь же он берет ягненка на руки и кормит его кашей прямо с ладони. Наевшись каши, малыш забирается под табуретку на свою соломку.

Антти очень рад тому, что Воронок снова будет дома и что маленький ягненок пока будет жить с ними в избе.