Если птица летит на свободу — бьётся сердце у птицы внутри… Не смотри на меня как на воду, на меня как на пламя смотри. Если я твои ласки приемлю — значит, ты не боишься огня… Не смотри на меня, как на землю, как на воздух смотри на меня. Волны моря — солёные глыбы, это море бушует во мне, и плывут разноцветные рыбы где-то там, на большой глубине. В дивный ад, в голубую могилу ты нисходишь, как в призрачный сон, чтобы соль, потерявшую силу, взять в ладони и выбросить вон. Складки волн, их извивы, изгибы замирают в предсмертной тоске — и лежат разноцветные рыбы на камнях и на мокром песке.

В кастрюльке бедной картошка сварена, вода в корыте для стирки вспенена. Душа молчит, как Татьяна Ларина, или как Анна грустит Каренина. Глядит луна сквозь стекло оконное, сквозь ставни домика деревенского, а наслаждение беззаконное царит, как крест над могилой Ленского. О, как нам хочется жить в Обломовке, держать в ладонях плоды антоновки, ночами звёзды считать огромные, входить без страха в аллеи тёмные, не знать, что в будущем Анна Снегина в одежду белую вновь оденется, что охлаждённый, как ум Онегина, напиток жизни в стакане пенится.

Не могу понять, по чьей вине я стала заклинательницей слов, и зачем деревья, пламенея, закрывают лето на засов, и зачем заканчивает осень на груди рубаху листьев рвать, и зачем опять святой Амвросий созывает ангельскую рать. Рано утром по дороге сельской дождь идёт, как много лет назад… Как бы мне доехать до Козельска, заглянуть бы в Сергиев Посад, помянуть там Влада и Наташу, услыхать синицы голосок и увидеть, как из чаши в чашу погребальный сыплется песок. Вот октябрь от холода и скуки гонит к югу роту мурашей, ночь слепая простирает руки к освещённой стороне вещей, тополь в одеянии богатом — словно церковь Спаса на крови, и вздыхает на холме покатом старый вяз, взыскующий любви. Нет любви — и смысла нет в пейзаже, и поэту не хватает сил у истока слов стоять на страже, как стоит Архангел Михаил. Что мне старость, поздняя расплата, молодость над пропастью во ржи, как спасти мне атом от распада, слово — от сияния и лжи?

1.  Мне сказал один таинственный человек, что глаза души не имеют ресниц и век, оттого — сказал он — не может уснуть душа, и она трепещет, огнём неземным дыша. 2.  Мне сказал один таинственный господин: «Ты меня послушай и слёзы свои утри! Тот, кто был когда-то так сильно тобой любим, устремился с волшебной лампой в кантон Ури. Что за жизнь в кантоне, там столько чудесных мест! Там сидит на троне Ставрогин, сжимая крест». 3.  Мне шепнул на ухо мой ангел, мой страж ночной: «Посмотри, дома, где жила ты, стоят пусты, а в остывшей за ночь любви, как в золе печной, запоздалым блеском чужие блестят кресты — и одно распятье другой заслоняет крест… А хозяин волшебной лампы не пьёт, не ест. 4.  А хозяин лампы стыдится своих седин, он живёт один, и зовут его Аладдин. Он когда-то джиннов гонял, как простых ворон, и в себе самом самозванца сажал на трон, он любил гореть — и над пламенем руки греть, но глаза души не хотят на него смотреть. 5.  Остывает лава, как стык океанских плит, образуя камень по имени ставролит, в этом камне души людей и животных спят, от воды до суши здесь мир навсегда распят, и на этом камне стоит человек святой, и горит огнём камень-крест под его пятой…

Я траву читаю, словно простую книжицу. Костянику рву, ежевику ем, в огороде сажаю ижицу — вдруг да вырастет куст, будто слово с заглавной буквою… Обернётся буква морошкой, брусникой, клюквою. Я читаю небо, на звёзды смотрю сквозь тернии, вспоминаю изредка лето в Тверской губернии — там холмы высокие, озёра глубокие, а над ними небеса украшены радугами двойными.

Как мне было сладко в объятьях пространства бренного, обо всём забыв, Августина читать Блаженного, от озёр солёных брести к водоёму пресному, от земного града ко граду лететь небесному, и купаться в таволге, в белом доннике, в жёлтом вереске, и любить тебя, и на землю пасть, и разбиться вдребезги. Набухают реки, как на запястье вены, происходят в звёздах тайные перемены.

Наступило время книгу судьбы дочитывать, наступило время сердце своё испытывать и просить у Бога в порыве слепой отваги: — Сотвори мне, Господи, новое тело из слёзной влаги!

Зеркала и мелкие озёра, рисовые зёрна в узелке… Ищет осень повод для позора, метит воздух пробою Перке. Мчатся старики в вагонах спальных, льётся с неба тонкая вода, клёны в переулках привокзальных ждут зимы, как Страшного Суда. Непреклонной осени работа — знак, напоминание, укор. Жизнь идёт, слетает позолота, пышный упраздняется декор. И внезапно наступает счастье: вспоминает ночью старичок след Перке на худеньком запястье, белый, словно снег, воротничок.

Подходя к рубежу, мы подводим итог. Мы исследуем жизнь — непрерывный поток вещества, растворённого в слове. Обстоятельства места — полынь и ковыль. Обстоятельства времени — глина и пыль. Образ действия — быть наготове. Дополнением косвенным нашей вины были ночи и дни непомерной длины, где ловили мы лунные блики на предметах и признаках. Розы цвели, вавилонские ивы касались земли, пряча нас, как преступник — улики. Если утром забыть, что вокруг — вещество, и отвергнуть родство, и примерить вдовство, изваянием встать у порога, то увидишь, как медленно дождь моросит, как, раскинувши крылья, в пространстве висит ездовое животное бога. Да, призвание птицы — над миром лететь и не знать, что пространство похоже на клеть, и не видеть причин настоящих, для того чтобы тело избавить от уз и разрушить навеки незримый союз — связь сказуемых и подлежащих. Мы уже позабыли, где нечет, где чёт, но под камень лежачий вода не течёт, и без слёз не бывает сиянья. Если ты бессловесен — ты гол как сокол… Мы исследуем смерти безличный глагол в запоздалом огне покаянья.

Чужие вещи, облака и птицы, и вещества текучие частицы, молекулы дождя и света кванты. жуки-сектанты, пчёлы-арестанты, большая щука в ледяном кристалле и мёртвый человек на пьедестале, улитки, слизни, дождевые черви, огромный тополь в серебре и черни, и крыс полки, которые в остроге томятся, как языческие боги, — все те, кто не представлен был к награде, опять сошлись на призрачном параде. Соединив страданье с наслажденьем, последнее рыдание — с томленьем, расцвет горячей крови — с увяданьем и судорогу смерти — с ожиданьем бессмертия, они любовь воруют и в мировом пространстве маршируют. Лови скорей волненье, свет и влагу, переноси их трепет на бумагу, а тех, кто стали пеплом и алмазом, не отдавай пустым словам и фразам…