Мы выброшены в мир как бы волной взрывной. И если муравьи возводят град земной, их остановит глас, отчётливый и гневный. Мы в мире проросли, как травы и цветы, чтоб тихо совершать — средь прочей суеты — существованья подвиг ежедневный.

А птицы в облаках небесный строят град, там ласточка-сестра и жаворонок-брат, и что им Августин — они ещё блаженней… А смертных тяготит то безотчётный страх, то жалость, то любовь, то жизнь в иных мирах, то сложная игра взаимных отражений.

По комнате старик расставит зеркала, чтобы в одном из них любовь его спала, в другом теснилась злость, а в третьем жило эхо. Он с полки вдруг возьмёт, к примеру, «Валерик» и с книги сдует пыль. Ну что тебе, старик? Ты подвиг совершил, достойный слёз и смеха.

Ты ночью умирал, а утром воскресал, перед Ковчегом ты, как царь Давид, плясал, с драконом воевал и родину покинул, ты друга хоронил под колокольный звон, и много жён имел, как мудрый Соломон, и Господа призвал — и век твой краткий минул.

Взяв муравьиный рис — прохладное зерно — как ласточка, хлебнёшь воздушное вино, и вздрогнет сердце от внезапного укола. Скорее три перста, мой друг, сложи в щепоть: у сердца твоего уже стоит Господь, а ты ещё твердишь: Вирсавия, Мелхола…