И истоптаны ягоды в точиле за городом

Кекова Светлана Васильевна

Кекова Светлана Васильевна — поэт, литературовед. Родилась в г. Александровске, на Сахалине. По образованию филолог. Доктор филологических наук (2010). Как поэт печатается с 1981 г. Автор 10 поэтических сборников и книг по литературоведению, в т. ч. о творчестве Н. Заболоцкого и А. Тарковского. Лауреат Новой Пушкинской (2014) и других литературных премий. Живет в Саратове.

 

* * *

Говорят в лицо нам: все песни спеты, все стихи написаны — говорят, и тревожно спят на Руси поэты под покровом слов с головы до пят. Но, примерив хищный прищур Батыев, раскормив кричащее вороньё, целый день горит и дымится Киев и бросает камни в окно моё. На камнях — раздавленная калина, или это кровь — посмотри скорей! Напиши о Харькове мне, Ирина, о Славянске мне расскажи, Андрей. И о том, как нынче живёт Одесса, как грозят огнём Украине всей, знаю я — напишет стихи Олеся, Станислав откликнется, Алексей. Облака над миром — как стадо овнов, и отару пастырь пасёт свою, и встают стихи, словно в море волны, как солдаты, в общем идут строю. Пусть сердцам тщедушным и малодушным угрожает пулей грядущий хам, нам нельзя молчать, потому что Пушкин отвечает новым клеветникам.

 

И крики, и мольбы…

1.

…и крики, и мольбы, и стоны бесполезны: свершились времена и вышел зверь из бездны: в Одессе крик и плач — и пламя рвётся ввысь… А чёрный дым ползёт по обгоревшим трупам, и ангел над землёй кричит в огромный рупор: «Остановись, народ! Народ, остановись!»

2.

Да, я боюсь толпы, страшусь её оскала: я слышала уже, как чернь рукоплескала, приветствуя убийц, крича: «Распни, распни!» Но Божий гнев уже созрел в огромных чашах… Да будет эта кровь на вас и детях ваших, на вас, кого уже нельзя назвать людьми.

3.

Горит вокруг земля, горит небесный купол, Донецк и Краматорск, Славянск и Мариуполь — запомним эти дни и павших имена… Неправедный ещё творит свою неправду, но кровь невинных жертв к нам приближает Жатву, и как нам в мире жить, когда кругом — война?

4.

А Ирод ищет — как с Пилатом породниться: даёт убийцам власть великая блудница — Европа, навсегда предавшая Христа. …И в Чёрном море кровь, и кровь в Днепре великом… Но ангел просиял своим нездешним ликом, чтоб мы сквозь дым и гарь узрели знак Креста.

 

Волшебная рыба

Надев златотканую ризу, сидит безутешная мать и хочет волшебную рыбу для мёртвого сына поймать. Вокруг неё — травы и воды, и годы страданий и бед, а в ней — времена и народы, и праведной совести свет. В руках она держит корзину, в корзине — иголка и нить… Я знаю — убитого сына боится она хоронить. И кто её сына помянет там, где громоздятся гробы? и как её мальчик восстанет при звуке последней трубы? Но — чудо! Возможность спасенья душа прозревает на миг, и чает она воскресенья при чтении совестных книг. И призрак последней разлуки не манит её, не зовёт, и к матери плачущей в руки волшебная рыба плывёт.

 

* * *

1.

Я думала — они исчезли навсегда, уехав — кто в Москву, кто в новую столицу, кто в Прагу, кто в Париж, кто — в Геную, кто в Ниццу, в иные времена, в иные города, уехали навек, в пространстве растворились, как мёртвые в земле, как в кружке пива — соль, и вдруг вернулись все, и все разговорились, и горечью своей со мною поделились, и радостью, в которой скрыта боль.

2.

А я и не ждала, что жизнь внезапно треснет, как зеркало в углу, в пыли и темноте, что прошлое умрёт и, умерев, воскреснет, и сердце закипит, как чайник на плите. Но как теперь мне жить? Вернулся целый мир, увы — моя душа вместить его не в силах: кто был когда-то мил, тот стал убог и сир, и все его слова в просторных спят могилах — они отпеты мной и мною прощены, и руки мертвецов как звуки скрещены.

3.

Мне снится по ночам один и тот же сон: семь ангелов стоят, облечены в виссон, семь ангелов стоят, в руках сжимая чаши, а на земле дрожат тела и души наши. И никого уже, окликнув, не вернёшь, и ревность не убьёшь, и не исправишь ложь, и зависть, как змею, на сердце не раздавишь… Но вдруг могучий Бах рукой коснётся клавиш, и ты, обняв меня, вдруг целый мир поймёшь и Бога милосердного восславишь.

 

* * *

Я там, за Волгою, вдалеке, сквозь солнечный вижу гнёт, как Ангел с острым серпом в руке людскую пшеницу жнёт. Под ярким солнцем горят серпы, на лезвиях — кровь и пот, и в чистом поле стоят снопы, и каждый из них — народ. И каждый — в лучшей своей поре, и лечь под серпами рад… Созрели на Карачун-горе и смоквы, и виноград. Срезает Ангел за гроздью гроздь, лавиной идёт огонь. Спаситель распят, и новый гвоздь вбивают в его ладонь. Настиг нас, грешников, час такой, такая пришла пора, что горе, льющееся рекой, блестит, как вода Днепра.

 

* * *

На пятой неделе по Пасхе земля сожжена, как сухарь… И вновь пастухи и подпаски отправятся в город Сихарь. Там каждый — изгой, инородец: тот — старый, и тот — молодой, но есть там чудесный колодец, наполненный чистой водой. Плывут облака, как охрана, и, солнечным ядом язвим, паломник развалины храма узрит на горе Горизим. В одежде из света и мрака, как вход в неземные миры, там вечно отец Исаака стоит на вершине горы. Но с чувством тоски и опаски (так зрит на убийцу овца) глядят пастухи и подпаски на сына, на храм, на отца. Но вдруг их невидящим взглядам иной открывается вид: с какою-то женщиной рядом какой-то Прохожий стоит…