Села на ограду золотая птичка. Горевать о прошлом — горькая привычка. Забывать о прошлом — мелкая уловка… Золотая птичка, светлая головка. Светлая головка, маленькое тело: золотая птичка с неба прилетела и поёт о рае, нас погибших ради, золотая птичка, сидя на ограде.

Бедный трагик с зарплатою нищенской, с пастернаковской рифмой в крови соловью на ограде кладбищенской говорит о бессмертной любви. Говорит покаянно, отчаянно соловьиного пенья вассал, что по замыслу Ганса-датчанина он искусством от смерти спасал. Стаи воронов вьются над хутором, рассыпаясь, как чёрный венец… Был он ритором, ктитором, тьютером — императором стал наконец. И, утратив свой пафос лирический, видит строки последние он: сторожит соловей механический дорогой императорский трон.

Возле избы убогой горько цветёт полынь. Ты помолчи, не трогай бедных моих святынь. Жизнь моя стала ростом с маковое зерно, а над родным погостом стало от птиц черно. Что они ищут, птицы? Слёз золотой песок? Или вчерашней пиццы брошенный здесь кусок? Ясень стоит, как инок, путь к нему недалёк — папоротник, барвинок, синенький василёк, белых ромашек стайка, времени берега, зяблик, кукушка, чайка, иволга, пустельга…