Увянуть могли бы две розы в руке — да льдистые глыбы плывут по реке. На них я читаю судьбы письмена: блестит запятая, как чья-то вина, дрожит многоточья рассыпанный мак, о чем-то кричит восклицательный знак. Но, знаки иные в груди затая, не знаю вины я страшней, чем моя. Последней из пленниц я шла под венец, и плакал младенец, звенел бубенец, а нож деревянный лежал на столе, как меч-кладенец в каменистой земле. Кто сможет лихого врага побороть — рассечь и рассеять словесную плоть и свадебной ночью на теле стиха слова уничтожить, как язвы греха?