Спаси, сохрани и помилуй меня от черной земли, от лихого огня, еще — от недоброго глаза, Ты знаешь, я снова живу на Тверской, там место открыто для пыли мирской, и всюду она как зараза, — лежит на предметах тончайшим пушком, и мелкий паук с серебристым брюшком ползет по пустому комоду. А Волга беременной снится Оке, и женщина с веткой омелы в руке заходит в прозрачную воду. И тело ее от любви не болит, ее настоящее имя — Лилит, она опускает ресницы, и чувствует ужас подземных толчков подземная школа для птиц и сверчков, чьи крылья мелькают, как спицы. Ты в воду заходишь и чувствуешь вдруг: вращается рыб заколдованный круг, и машут они плавниками, и Лулл, чтоб не съела его пустота, огромный язык достает изо рта своими сухими руками. Мы будем пространство делить пополам — ты, вечный паломник по женским телам, я, Богом зажатая в клещи. Когда-то Нерону сказал Эпиктет: «Нас мучит не вещь, не безмолвный предмет, а лишь представленье о вещи». А что Эпиктету ответил Нерон, я, право, не знаю, и с разных сторон с надеждой, тоскою и страхом, покорные времени вещи глядят, с пространством враждуют, друг другу вредят, питаются пылью и прахом. В земле по колено стоят города, но их окружает лишь пыль и вода, где тонет сухая омела. И вновь, на свидание к Богу спеша, подобная ветру, несется душа по мертвой поверхности тела.