На усталой коже оставив метку, что во сне похожа на букву йот, покидает птица грудную клетку и всю ночь в прозрачной листве поет. Воздух тонок ночью, как шелк японский, под окном каштан отцветает конский, и горят его восковые свечи, как прямое слово предсмертной речи. От огня и жара, сухого пыла в узком горле плавится алфавит. Я забыла все, что со мною было, и в листве поет, точно царь Давид, соловей, возносящий молитвы Богу, — то забытую он пропоет эклогу, то в беспамятстве свищет свои псалмы. Рыб горбаты спины. Земли холмы расцветают ночью травой узорной. Мокнут сети ловчие. Спит ловец, и пастух, бредущий травою горной, ищет стадо заблудших своих овец. Я уже не плачу и не тоскую, наудачу славлю звезду морскую, твоего убежища свет туманный, где мой сон скитается безымянный. А в своем отечестве, на границе безымянной правды и старой лжи, как слова на белой пустой странице, в равнодушном небе снуют стрижи.