Летит по небу кладбище ворон, чтоб отразиться в сладких волнах Леты. Встав на паром, где царствует Харон, сквозь смерть я вижу руку с топором, во мраке вырубающим предметы. Как знать, кому принадлежит рука, какая будет вытесана форма — нагая птица, профиль дурака, нож деревянный или облака эфира, формалина, хлороформа? И сам топор не знает, хоть убей, зачем сегодня он повис над бездной. И серый безработный воробей сидит, как тать, в густой пыли уездной.

Не знает тело, в чём его вина. Походки почерк мелок и уборист. Глаголы все поставлены в аорист — наверно, Бог меняет времена. И время спит с улыбкой на устах и говорит: я быхъ, я рьхъ, я стахъ, и над младенцем точит свет лампада. Висят, как обезьяны на хвостах, нагие черти в вертограде ада. Немые черви точат солончак. Глагол во фразе нужен, как рычаг для подниманья непосильных грузов. Ты говоришь — и соль в твоих речах блестит на солнце,                  как кристаллы в друзах.