Недоступные нашему зренью, души грешников стонут в аду… Сладко пахнет персидской сиренью летним вечером в Летнем саду. Ничего за живых не решая, молвил Бог, что в назначенный срок вновь Медведица будет Большая головою стоять на восток. Но, друг друга обняв, мы забыли, что нам звездный сказал алфавит: из забвенья, тумана и пыли наша бедная жизнь состоит. Из печали, греха, покаянья, из любви, покаянья, греха, из объятия тьмы и сиянья в еле бьющемся сердце стиха. Бог ли держит меня за запястья, куст ли каждым дрожит лепестком, как короткое летнее счастье в запыленном саду городском?

Кровь видна под корою осины. Летний сад облетел и засох. Плоть младенца из высохшей глины в чреве женщины вылепил Бог. Я услышала то, что хотела, в городской запыленной глуши: тень — не копия смертного тела, а рисунок бессмертной души. Не потрогаешь душу руками, как созревший до времени плод… Сердце бьется, как птица о камень, как усталая рыба о лед. Сердце бьется, а песня поется, так что грудь начинает колоть. Да, когда-нибудь в землю вернется из земли сотворенная плоть. Минет жизнь — и покажется длинной, как протяжное эхо в горах, глина снова смешается с глиной, новым прахом насытится прах. Но и смерть — лишь любви средостенье. Из земных вырываясь тенет, с тихим трепетом легкою тенью дух мой в Божьи объятья скользнет.