Я ушла далеко по дороге, заросшей бурьяном, миновала пустырь, где репейник торчит Д’Артаньяном, заглянула в окно низкорослой последней избушки — на стене крепостной в это время палили из пушки. Тополь рядом с избушкой был светом пронизан багряным, а в зелёной листве соловей заливался Бояном, было самое время мне вспомнить о Чёрной Каяле, но меня зазывали купцы и манили бояре, и задумчивый князь мне рассказывал детские сказки, что купцам и певцам не страшны половецкие пляски.

Я плыла по реке, по реке я плыла в половодье, загоняли коней или в воду бросали поводья то потомки Трояна, то Велеса юные внуки, из зелёной воды я тянула прозрачные руки, с ожерельем на шее, с браслетом на левом запястье воздух я целовала — и это считала за счастье. А волна на волну набегала прозрачною кровью, чтобы в шуме прибоя любовь рифмовалась с любовью.

В доме, брошенном мною, пелёнки над печкой сушились, а в зелёной траве муравьи и жуки копошились, и в саду за забором, под старой мичуринской сливой с толстым томом подмышкой сидел мой отец молчаливый. Как ребёнок большой, он рассматривал ложки и вилки и гранёный стакан сквозь стекло от зелёной бутылки. Мама резала хлеб (о, как сердце усталое сжалось!), и сестрёнка моя за подол материнский держалась.

Я не знаю сама — фарисея прощает ли мытарь? Блудный сын Святослава, ты, птиц убивающий Игорь, или воин безвестный, умерший с улыбкою детской, — русским золотом выстлано ложе реки половецкой. Все богатства мои спят на дне окаянной Каялы, чьи огромные волны бывают черны или алы. А волна на волну набегала прозрачною кровью, чтобы в шуме прибоя любовь рифмовалась с любовью. Я пространство земли за холмами теряю из вида — и выходит из вод не блудница, а дева Обида.

А отец мой, уснув на высокой кровати из тиса, держит в правой руке, как жемчужину, зёрнышко риса, чаша с синим вином на квадратной стоит табуретке, а в пространстве ином над могилой качаются ветки. Нужно ночью вставать, одеялом детишек укутать, задремать и очнуться, окончательно всё перепутать, колыбельную петь так, как листьями плещет осина, на старинный мотив «возвращения блудного сына»…