Последний потомок Данов в одежду жреца одет. На влажной листве платанов сияет нездешний свет. И, сотнями игл исколот, скрывается до поры за сетью тумана город, стоящий в верху горы. Ты видишь. легла усталость, как камень, на грудь жрецу? недолго ему осталось златому служить тельцу. Исчезнет заслон тумана, останутся дым да гарь. Поверженный город Дана возьмёт ассирийский царь. И будет при свете резком, несущем живому смерть, телец окаянным блеском на склоне холма гореть.

Свет неяркий. Короткое утро. Чуть присыпала снежная пудра ветки клёнов и плоскости крыш. Улетели кукушка и стриж. А недавно судачили бойко чиж-подросток и девочка-сойка, и деревья стояли вдали в дождевой светозарной пыли. Всюду жалобы, стоны и хрипы, лес прекрасный почти облетел, умирают осины и липы, как толпа неприкаянных тел. Льётся листьев сухая лавина. Есть ли в этом людская вина? И горит на ветру не рябина — неопально горит купина.