Голландский натюрморт. При всей дороговизне заморских раковин, цветов,       лишённых жизни, художник пишет их. Вот день сошёл на нет, но из самих вещей исходит тихий свет. Как близок мир вещей художнику, как дорог! Вот устрица лежит.       Из приоткрытых створок струится некий ток. Так ночью, не спеша,       от тела отлетит свободная душа. Кувшин с вином, и хлеб,       и чёрные оливки, прозрачный виноград,       и в синей чашке сливки,             и персик розовый, и ночи капюшон, и тот, кто к трапезе священной приглашён, — всё в этом полотне, исполненном значенья, не для услады глаз и не для развлеченья — для размышления       о милости Отца, взрастившего шипы       тернового венца.

Зная власть небесного патроната,       наш художник — праведник и герой — нам напишет лопнувший плод граната       и лимон со срезанной кожурой. Это всё — со мной и с тобою рядом,       и уже не кажется странным сном… Вот корзина с вишней и виноградом,       и пшеничный хлеб, и кувшин с вином. Горизонт желаний на градус сдвинут,       и прозрачен мир, как крыло осы. Но бокал наполненный опрокинут,       и с бокалом рядом лежат часы. Это значит: жизнь твоя быстротечна,       хаотична, празднична, но проста, — и вино разлитое будет вечно,       словно кровь, по каплям стекать с холста.

Букет живых цветов был выхвачен из мрака       и странным волшебством на холст перенесён — там мотылёк сидит на тонком стебле мака,       прекрасен, как мечта, как ангел, невесом. И свет вокруг него как бы тончайшей пылью       нам кажется. И мы       врагов своих простим, чтоб в смертный час у нас       вдруг появились крылья, как говорил о том блаженный Августин.