Побудешь со мной не забудешь меня Нипочем ни за что никогда Не покинешь меня не оставишь Как сожженные города Как вишневое древо крылий клавиш Проступит из-под век подземная вода Ни слова не исправишь Какие странные потоки из-под сомкнутых ресниц Какое высохшее устье меженожье Как трудно, жанна, править дело Божье Средь пеночек, и соек, и синиц, Особенно когда в россии бездорожье На что годишься ты? — на щепки для костра, Крестьянскую поденную работу Информацьонных войн, et cetera, На Жиля подвиги, что лишь тоску и рвоту, Сказать по правде, нежная сестра, Не изменив французов ни на йоту, Способны вызвать. Родине — ура.

Человеческая ласка и простейшая забота. Долго, долго в черном теле Были все измучены посредством взвода или КЗОТа, Серной кислоты и жидкого азота. Легкие тела, вы быстро опустели. Ничему не надо оправданий В мертвом доме, материнском лоне. Нужно быть суровее и непреклонней, Словно трахаешься в каменном гондоне. Хитроумнее и изощренней, Словно предстоишь ментам на беженском кордоне. Нужно зажимать в зубах свинцовый карандашик Как безрукий пишет, а слепой рисует А безногий пляшет А другое не интересует

Я сделала б своими двух парней, Космополитов, лишенных корней, Известных литератора и журналиста, Достигших не последних степеней На ниве алкоголя и художественного свиста, А также биллиарда, покера и виста. На театре военных действий, равно — теней. Но они замерзают в степи между двух огней, И даже если я включу систему иска Altavista, Они не откликнутся ей. Я замуж вышла бы за пианиста. Что примирить сумел, вообще, с наличием людей, А то от них тошнило до ушного свиста Сосудистого и загробных лебедей. Я стала бы его бессмертною женой, Внимательным читателем Буковски, Когда б не юноша вертлявый за спиной. За жизнь цепляющийся властно, по-московски, Сентиментальный, но внутри вполне стальной, Не ягодиц его, яиц и волоски, и абрикоски. Когда б не этот воздух ледяной, Не звук безмозглый, шелест костяной, В глазах бегущая строка, круги, и звезды, и полоски.

нужно вынуть из сердца стальное сверло, передергиваясь, как экранный шарло, как повешенный на веревке, вкусу утонченному назло, что, впрочем, требует известной тренировки нужно медленно вывернуть по часовой, невзирая на ужас бомбежек и вой одержимого пред экзорцистом, беса в пламени мглистом, отправляемого на убой Кукловодом Самим либо Евангелистом всякий раз рискуешь головой, если рожден убежденным фашистом в сиянии и перистом и мглистом театр великолепен теневой отдельное спасибо всем статистам

адреналин отпускает своих собак и поглядывает свысока как дебильный мозг забивает косяк в ожиданьи свистка, различая фальстарт это он делает, пока не сошлись бессознательные войска, но и тогда он не выкинет белый флаг, не найдет дурака как Чапаев, он мучится над столом, предвкушая разгром, позор, бедлам, и даже сабля напополам или шашка хуяк не способны его предать. он готовится поговорить со злом, назвать его мудаком и козлом, обрести немедленно благодать — ну, натурально, маньяк. человек же потом начинает рыдать

Когда душа черныя на дне лежит/мычит А над столицей сатанинский свет Не вызывай меня на свист, не вызывай Меня на связь, на страх и риск В сияющий бесславный парадиз И кровь мою не вспоминай на вкус И сердце у меня не изымай. Мне вообще не нужен человек. Когда он не умеет бить в живот, Обезоруживать и поджигать. Когда он не умеет быть в живых Когда он не умеет повернуть И реки отворить (Не отворачивайся и не зажимай) Когда он не умеет говорить С закрытыми глазами как ди-джей Так, что картина мира дребезжит Чьи небеса заражены А голос обожжен И ход его непостижим И все бессмысленно, кроме него

Душ так много, что ни одной не можно Доверять до конца. Между ними стоит таможня, Сокрушая каменныя сердца. Но как веер сбирается, многосложна, Эта панна ясновельможна И круж и т возле блюдца и холодца, Как сказали бы здесь Сведенборг и Бёме, И другие свидетели, кроме, Иль еще какие молодца. Она обильна и неосторожна, Потому что настаивает: бессмертна. Самоуверенно, да? для пловца В горной реке, Иль в платьице концертном Как золотая труба в черной у Бога руке

…то мотив неотвязный, рассказ бессвязный мучительный бесполезный заклинатель над бездной М.б., NB, дежа вю. То другая душа говорит: живу. Проведу над пропастию по шву, Насыпью надо рвом Пулеметной очередью прошью, Чтоб неповадно сбираться двум Говорит: не спи, не спеши. Ничего чужого не омрачи. Холодны ли подземные ключи? Не ходи, и так расскажу: Нечеловечески хороши. Говорит: пристегни ремни. Остаемся совсем одни, Без другой, параллельной земной души. Сложенной, как парашют. Говорит: не увижу тебя уже И другую душу не покажу, Потому что является неглиже Уходящая по ножу. Что от всех зеркал в мозгу отражен. Так изменилась жизнь. Говорит, а под нею земля горит. Это цирк зажигает огни, Сопредельные лампочки габарит, Ибо местный сгущается колорит В эти метеотропные дни. Говорит, но смысл от нее сокрыт, Как под снегом лед полыньи.

Жизнь клонится к закату, Михаил. А давно ль ты ворон был чернокрыл. И плотником служил, и корабелом. Теперь как свечка — белое на белом. Свечением октябрьским оробелым Исходит воздух из последних сил. Не надо приближаться к лезвиям перил, Подругам высохшим, друзьям-дебилам. Ангел пришел, сухожилия подрубил. Нам кровь живую кто-то подменил. В ней движутся потоки нефтяные Средь алкоголем чуть разбавленных чернил. Стальные иглы, иглы ледяные, И карамель, и полихлорвинил, И лица мертвых легкие родные, И близкие удары ножевые. И мы дрожим, как псы сторожевые. Ты не повременил. Жизнь не является дотошною заботой, Сердечным приступом, борьбой со рвотой. Taedium vitae, taedium vitae, Давно ль ты ангел был, и вот вы квиты. Недопустимый обморок в присутствии свиты. Но ты успел. Жизнь клонится к отсутствию себя, К бессмысленности и руля, и вёсел, И наблюдается с прощальным интересом. Но некто — ты — и отрешен. И весел. Чудовища чугунного литья, Мы пробуждаемся в ночи от забытья, Как люди малоуважаемых профессий. Не уходи, как будто нагрубил.