Условия жизни в прерии содействовали развитию привычки раннего вставания. Весной, даже раньше, чем блестящее дневное светило прольет свои первые лучи на спящий мир, в прерии уже пробуждается жизнь. С вершины небольшого холма можно видеть так далеко, как только хватает взор, обширные пространства колыхающейся травы, волнующийся простор зеленых равнин, а за ними полосы темных сосновых лесов и еще далее — сверкающие снежные вершины гор. Это такая картина, от которой трудно было оторвать глаза, и Беннингфорд, вставший с рассветом, стоя на маленькой веранде своего маленького домика, любовался ею, с наслаждением вдыхая свежий, ароматный утренний воздух. Он дожидался кофе, который приготовлял для него слуга метис, так как лишь очень немногие из живших в пустынях запада могут обходиться без этого возбуждающего и подкрепляющего напитка. Беннингфорд не был особенно поэтической натурой, но все же восхищался красотами страны, которая стала для него второй родиной. Он называл ее «божественной страной» и говорил, что только те, кто жил в ней, могут понять ее очарование. Прерия сделалась частью его существования, он как бы сливался с нею, и в особенности любил наблюдать разнообразную игру красок, когда солнце, поднимаясь на восточном горизонте, освещало ее своими лучами.

Домик Беннингфорда стоял на самом возвышенном пункте холма, откуда открывался обширный вид на равнину. У подножия холма находились хозяйственные постройки и коррали (загородки для скота), так что дом, стоящий на возвышении, несмотря на свою малую величину, господствовал над всем.

Билль Беннингфорд был так погружен в размышления в это утро, что не заметил, как из-за угла дома показался метис, который нес большую жестяную кружку горячего кофе, откуда поднимался пар. Только когда метис взошел на веранду, Беннингфорд очнулся от своих мыслей и, взяв кружку из рук слуги, спросил его:

— Что работники уже отправились?

— Я полагаю, — коротко отвечал метис. — Они уже позавтракали, — прибавил он.

— Скажи им, когда они кончат свою работу в поле, чтобы пришли сюда, надо исправить навесы. Я уеду в Фосс Ривер и, может быть, не вернусь вечером. Поэтому я и отдаю это распоряжение.

Метис только кивнул головой. Этот человек, служивший поваром у Беннингфорда, отличался молчаливостью и был неисправимым мизантропом.

Выпив кофе, Беннингфорд отдал пустую кружку повару и, спустившись с веранды, быстрыми шагами пошел к подножию холма, к навесам и загородкам для скота. Огромный сарай стоял довольно далеко от того места, где сгоняли скот. Ранчо Беннингфорда лежало на расстоянии нескольких миль от поселка. Лес был позади дома, а впереди дома открывался широкий вид на равнины. Положение было превосходное, и если бы это ранчо находилось в хороших руках, то, без сомнения, оно стал бы образцовым учреждением, не хуже того, которым управляла Джеки. Но Билль Беннингфорд не думал об этом и не заботился о наживе. Он не пренебрегал своими владениями, но не делал никаких попыток ни к расширению, ни к улучшению.

Когда он приблизился к навесам, то из загородок уже стали медленно выходить молочные коровы. Маленький пастух старался подгонять их своим пронзительным криком, но это мало действовало, и они не ускоряли шага. К нему присоединилась овчарка, громкий лай которой будил эхо в свежем утреннем воздухе и далеко разносился по равнинам.

Подходя к большому сараю, Беннингфорд увидал двух рабочих, которые спокойно покуривали после завтрака. Но большинство еще не выходило из кухни. Несколько дальше два человека чистили свои седла и уздечки, а третий вытирал свой револьвер. Беннингфорд поздоровался с ними и прошел в конюшню. Стойла еще не были вычищены, но лошади уже были накормлены. Отдав свои распоряжения одному из находившихся там рабочих, Беннингфорд медленно направился к дому. Обыкновенно он оставался и принимал участие в работах, но в это утро его все это мало интересовало. Только одна мысль упорно вертелась у него в голове: он знал, что ему недолго уже владеть всем этим.

На половине дороги к дому он обернулся и посмотрел на юг. На довольно значительном расстоянии от холма он увидал ехавший быстро экипаж. Это была телега, специально приспособленная для легких перевозок в прерии. Телега находилась еще далеко, и он не мог рассмотреть, кто сидел в ней, но лошади показались ему знакомыми. Впрочем, он не очень был заинтересован этим и продолжал идти прежним размеренным шагом. Взойдя на веранду, он удобно уселся в кресло, закурил папиросу и стал спокойно смотреть на извилистую дорогу, по которой телега приближалась к дому.

Беннингфорд вообще никогда не выказывал ни нетерпения, ни торопливости и не расходовал своей энергии без нужды. Он был наблюдателен, несмотря на свое кажущееся равнодушие ко всему, и мысль у него деятельно работала.

Это любопытство, — если только ему можно было приписывать подобные чувства, — должно было скоро удовлетвориться, потому что как только лошади, запряженные в телегу, выехали на дорогу, поднимающуюся на гору, где стоял дом Беннингфорда, то он уже без труда узнал огромную, грузную фигуру Лаблаша. Двое работников тотчас же бросились к лошадям, когда телега остановилась у веранды, и Лаблаш вылез из экипажа с такой легкостью, какая только была возможна при тяжеловесности его тела.

Нельзя сказать, чтобы Беннингфорд особенно радушно встретил его, но свое радушие он выказывал только своим друзьям. Лаблашу он кивнул головой, не вставая, и сказал:

— Здравствуйте. Вы долго пробудете?

Вопрос этот мог показаться грубым, но Лаблаш понял, что Беннингфорд имел тут в виду лошадей, относительно которых надо было распорядиться.

— Может быть, с час, — проговорил Лаблаш, тяжело дыша вследствие усилий, которые он должен был сделать, вылезая из экипажа.

— Хорошо, — ответил Беннингфорд. — Уведите лошадок, ребята, — сказал он рабочим. — Снимите упряжь и разотрите их хорошенько. Не давайте им корму и воды раньше, чем они остынут!.. Быстрые лошадки, — прибавил он, обращаясь к Лаблашу, который смотрел, как уводили лошадей вниз, в сарай. — Не хотите ли позавтракать?

— Нет, я позавтракал еще до рассвета, благодарю, — отвечал Лаблаш. — Я приехал поговорить с вами о деле. Можем мы войти в дом?

— О, конечно!

Слова эти были коротко произнесены, но в них заключалась особенная выразительность. Беннингфорд встал, смахнул пыль со своих кожаных штанов и пропустил в дверь Лаблаша, бросив взгляд на его широкую спину, когда тот проходил мимо него. Однако по выражению лица Беннингфорда можно было заметить, что мысли у него были не из особенно приятных. Разумеется, ему не мог доставить удовольствие предстоящий разговор с ростовщиком о делах.

Они вошли в приемную, убранство которой и меблировка были очень простые. Письменный стол и перед ним кресло, еще пара старых плетеных стульев, маленький стол, на котором стоял прибор для завтрака, — вот и все. Единственным украшением комнаты была коллекция ружей да охотничьи трофеи в виде голов и шкур антилоп. Ясно было, что хозяин был вполне равнодушен к комфорту. Беннингфорд был очень смелым и увлекающимся спортсменом, и только это интересовало его.

— Садитесь, — сказал Беннингфорд, но Лаблаш несколько подозрительно взглянул на указанное ему кресло и выбрал стул, который показался ему более прочным и способным вынести тяжесть его драгоценного тела. Он сел с тяжелым вздохом, звук которого напомнил шипение пара, вырвавшегося из предохранительного клапана. Беннингфорд присел на угол стола.

Лаблаш украдкой поглядел на него и затем уставил взгляд в окно. Беннингфорд не начинал разговора, и лицо его было совершенно спокойно. Он хотел, чтобы ростовщик заговорил первый, но Лаблашу как раз этого не хотелось, и он молчал, не спуская пристального взгляда с прерии. Однако упорное молчание Беннингфорда все-таки заставило Лаблаша заговорить.

— Ваше ранчо… и все, что вы имеете, включены в первую закладную, — сказал он, с трудом переводя дыхание.

— Не все! — быстро возразил молодой человек. В словах Лаблаша он услышал своего рода вызов, на который и поторопился ответить.

Лаблаш энергично пожал своими мясистыми жирными плечами и небрежно заметил:

— Это все равно, что помечено в закладной, то и идет в уплату по долговым обязательствам. Практически это одно и то же. Вы должны Педро Манча, и вот по поводу этого последнего долга я и пришел к вам.

— А! — произнес Беннингфорд.

Он спокойно закурил папиросу. У него уже явилось подозрение относительно того, что имел в виду Лаблаш, но он не знал всего.

— Педро Манча потребует от вас уплаты. Вы же должны проценты Калфордскому ссудному банку. Вы не в состоянии уплатить то и другое.

Лаблаш не спускал с него глаз, внутренне очень довольный. Беннингфорд продолжал сидеть, раскачивая ногу, и задумчиво смотрел на кончик своей папироски. Его нисколько не беспокоила его задолженность, но он старался понять, куда ведет Лаблаш. Конечно, Лаблаш не затем явился, чтобы изложить эти факты. Выпустив струю дыма, Беннингфорд вздохнул, точно хотел этим показать, что он сознает свое трудное положение.

— Да… да… это совершенно справедливо, — проговорил он.

Его равнодушные глаза были устремлены в пространство, но на самом деле он украдкой наблюдал рыхлую, как тесто, фигуру Лаблаша.

— Как же вы предполагаете поступить? — спросил Лаблаш.

Беннингфорд пожал плечами.

— Долги чести должны уплачиваться прежде всего, — ответил он спокойно. — Манча должен получить полностью свой долг, я позабочусь об уплате ему. Что же касается остального, то я не сомневаюсь, что вы при вашей опытности в делах сумеете быстро решить, как надо действовать вам и Калфордскому ссудному банку.

Лаблаш был несколько озадачен хладнокровием и индифферентностью Беннингфорда и не знал, как себя держать с ним. Он ехал сюда с намерением припереть его к стене или во всяком случае заключить с ним торг. Но оказалось, что с Беннингфордом не так-то легко было сладить.

— Вашим кредиторам открывается только один путь, — проговорил он, неловко ерзая на стуле. — Это суровая мера и чрезвычайно неприятная, но…

— Пожалуйста, не оправдывайтесь, мистер Лаблаш, — прервал его Беннингфорд, несмешливо улыбаясь. — Я отлично знаю вашу нежную чувствительность. Надесь, однако, что вы исполните свою… свою неприятную обязанность, не утомляя меня изложением подробностей относительно того, как это будет сделано. Я заплачу сразу свой долг Манча, а затем вы уже займитесь своим делом.

Беннингфорд поднялся со своего места и пошел по направлению к двери. Значение его поступка было ясно, но Лаблаш еще не имел намерения уходить. Он повернулся на своем кресле, чтобы видеть лицо Беннингфорда.

— Подождите… э!.. Беннингфорд!.. Вы немного торопитесь. Я хотел только что сказать, когда вы прервали меня, что у меня есть одно предложение, которое я намерен сделать вам, и это может разрешить ваши затруднения. Я согласен, что такое предложение не совсем обыкновенное, — прибавил он с многозначительной улыбкой, — но все же думаю, что Калфордский банк найдет выгодным для себя отложить взыскание.

Истинная цель этого раннего утреннего визита должна была наконец обнаружиться. Беннингфорд это понял и потому, закурив новую папироску, вернулся на прежнее место. Вкрадчивая манера его непрошеного гостя таила в себе какую-то опасность, и Беннингфорд приготовился отразить ее. Но Лаблаш, по-видимому, тоже понимал, что с ним надо обращаться осторожно, и потому он изменил свой обычный метод, который употреблял в отношении своих жертв.

— Какое же это «необычное» предложение, которое вы собираетесь сделать мне? — спросил Беннингфорд несколько высокомерным тоном. Он не заботился о продаже своего имущества, так как знал, что она неизбежна. Лаблаш, конечно, заметил тон его вопроса, но не подал вида. У него была определенная цель, и потому он сдерживал свой гнев, так как это могло помешать успеху его плана.

— Просто одно маленькое деловое соглашение, которое должно удовлетворить требованиям всех сторон, — сказал Лаблаш спокойно. — В настоящее время вы выплачиваете десять процентов на главную сумму в тридцать пять тысяч долларов долга Калфордскому банку. Ваш долг мне двадцать тысяч долларов включает и сумму процентов, по десяти процентов в год, в течение десяти лет. Прекрасно. Но ваше ранчо может дать больший доход, чем оно дает вам в настоящее время. С вашего позволения, Калфордский банк назначит сюда опытного управляющего, которому будет выплачиваться жалованье из доходов. Вся остальная сумма, за исключением тысячи пятисот долларов, которые составляют ваш ежегодный доход, будет выплачиваться вашим кредиторам. Таким образом ваши главные долги, по тщательному исчислению, должны быть ликвидированы в течение семи лет. Принимая во внимание, что срок займов сокращается на три года, Калфордский банк согласится сделать скидку пяти процентов. Позвольте мне уверить вас, что это вовсе не какая-нибудь филантропическая схема, а лишь результат чисто практических соображений. Ваши же выгоды тут очевидны. Вы имеете обеспеченный доход в течение этого времени, а ваше ранчо, под влиянием хорошего управляющего, значительно улучшится. Через семь лет ваша собственность вернется к вам, но она станет гораздо более ценной, чем теперь. Таким образом вы будете только в выигрыше от подобной комбинации. Мы же, с своей стороны, получим и свои деньги и проценты полностью, и у нас не будет неприятного сознания, что мы вас довели до нищеты.

Лаблаш, этот ростовщик и мошенник, теперь добродушно улыбался, произнося эти слова и поглядывая на своего собеседника. Беннингфорд тоже смотрел на него и думал, что Лаблаш замышляет какую-нибудь еще более подлую проделку с ним. Слова ростовщика казались такими добродушными. Он старательно позолотил пилюлю, которую собирался заставить Беннингфорда проглотить. Какая же была у него скрытая цель? Это надо было выяснить!..

— То, что вы говорите, звучит очень хорошо. Но наверное это не все. Что же вы требуете взамен от меня? — спросил Беннингфорд.

Лаблаш все время тщательно следил за впечатлением, которое должны были произвести его слова, и размышлял о том, был ли Беннингфорд действительно умен выше среднего уровня, или же он был только дурак и больше ничего? Потому он не сразу ответил на его вопрос, а вынул табакерку и, понюхав табаку, чихнул и с трубным звуком высморкался в большой красный платок.

— Единственно, что требуется от вас, это — чтобы вы покинули эту страну на ближайшие два года, — произнес он медленно и с ударением.

Беннингфорд понял все. Это было для него внезапным откровением, но он не удивился. Порой у него и раньше возникали какие-то смутные подозрения, но он не останавливался на них. Теперь было ясно, чего добивался ростовщик и зачем он так оплетал Джона Аллондэля, стараясь окончательно погубить его. У Беннингфорда явилось страстное желание застрелить этого человека, сидящего перед ним. Но он силою воли подавил в себе это стремление, и вдруг ему стало смешно, когда он снова поглядел на ростовщика, на эту гору сала, и представил себе рядом с ним прекрасную дикарку Джеки. Он не мог удержаться и разразился насмешливым хохотом.

Лаблаш, не спускавший с него своих рыбьих глаз, начал краснеть от прилива гнева. Он как будто хотел вскочить, но только нагнулся вперед, оставаясь сидеть в кресле.

— Ну что? — спросил он каким-то свистящим голосом.

Беннингфорд пустил ему прямо в лицо струю дыма и с гневно сверкающимй глазами указал ему на дверь.

— Убирайтесь вон… сейчас же! — крикнул он.

Лаблаш тяжело поднялся, но в дверях он обернулся и, с лицом, искаженным яростью, проговорил:

— Ваш долг Манча передан мне. Вы должны уплатить без промедления!..

Он едва успел произнести эти слова, как послышался в ответ выстрел, и пуля ударилась в рамку двери. Лаблаш быстро выскочил и поспешил туда, где стояли его лошади, не дожидаясь, чтобы они подъехали. Вслед ему послышался громкий, насмешливый хохот Беннингфорда.