После того как двойной союз стал делом решенным, другая мать, Мария Заландер, со всею тщательностью и щедростью принялась готовить дочерям приданое. Не только все постельное да столовое белье, но почитай что всю домашнюю утварь привезут они с собою в унтерлаубский Лаутеншпиль и в Линденберг.

Муж ее, Мартин, полагал, что и цайзигским родителям не мешало бы принять в этом положенное участие; однако Мария сказала, для нее главное, чтобы дочери, как говорится, сидели и стояли, спали и бодрствовали в собственном приданом; заранее не угадаешь, на что оно сгодится. Второе преимущество заключено в уравновешенной простоте вкуса, каковой тут проявляется; коли живешь не в издавна привычном родительском доме, надобно новый сделать привычно приятным для глаза.

— Перестань, милая! — рассмеялся Заландер. — Откуда этакие причуды? Ты никак становишься ученой дамой, вырабатываешь мебельную психологию?

— Оставь, — сказала она, — мне не до шуток!

Зетти и Нетти охотно предоставили матери свободу действий, чтобы не охладить добрых ее намерений; ведь своими поступками она напоминала молоденькую девушку, которая, вдруг наткнувшись на своих давних кукол, мечтательно начала в них играть. И выглядела г-жа Мария при этом так, будто мешать ей ни в коем случае нельзя, дабы не разбудить всем известный секрет ее огорчения.

У дочерей хватало других забот, они ломали голову над вопросом, кого пригласить на свадьбу. Что оба свадебных торжества должно соединить в одно, как бы вытекало из самого характера незаурядной истории этих бракосочетаний и справедливо венчало любовную повесть, возмещая выстраданные невзгоды. Однако ж семейство Заландер не имело широких дружеских и общественных связей — во-первых, по причине своих переменчивых судеб, а во-вторых, по причине политической деятельности Заландера. Состоятельные дельцы и подобные им персоны, которые выходят из благоразумно-осмотрительных рядов прежних сподвижников и вместе с всколыхнувшимися массами устремляются вперед, слывут у означенных былых сподвижников по меньшей мере подозрительными и ненадежными чудаками, для коих устоявшийся государственный строй — этакий мяч в игре страстей и честолюбий; отсюда неизменно проистекает ослабление близких контактов, тогда как общее уважение уже в силу деловой полезности сохраняется. Во всяком случае, именно так Мартин Заландер оправдательно объяснял своей семье затруднительность, обнаружившуюся при выборе свадебных гостей. У дочерей между тем не осталось вовсе никаких «задушевных» подруг. И в означенных обстоятельствах отец несколько времени подумывал сделать эту свадьбу праздником свободомыслящих масс и пригласить побольше демократов с женами, каковые вкупе с ожидаемой родней семейства Вайделих явят собою живописное зрелище, этакую квинтэссенцию народа. Но жена сумела отговорить его от этой затеи, и он согласился, что, пожалуй, не очень-то хорошо превращать свадьбу в партийно-политический праздник, который может обернуться неизвестно чем. Дочерям тоже не хотелось устраивать из своего завоеванного счастья публичный спектакль.

Тем больше невестам хотелось заручить на свадьбу братца Арнольда. Вместе с родителями они написали ему в Англию письмо, после того как он откликнулся на первое сообщение о помолвке коротким поздравлением, лишенным какой бы то ни было шутливости.

В ответ на приглашение, посланное от всех четверых, от Арнольда наконец-то пришло письмо. «Дорогой отец! — писал он. — Ваше настоятельное общее приглашение приехать на свадьбу, разумеется, порадовало мое сыновнее и братское истинно заландеровское сердце, и мне вправду огорчительно, что я вынужден отклонить удовольствие, какое мог бы получить. Возможно, и милые сестры сочтут неучтивым мое самовольное решение о том, что мне должно; однако ж я не могу из-за свадьбы внезапно прервать свое пребывание здесь, ведь велика вероятность, что, очутившись дома, я, как нередко бывает, более сюда не вернусь. Милая матушка, которая — я говорю это, никоим образом не желая возбуждать ревность, — занимает в моем сердце особенное положение, определенно меня поймет!

Дорогой отец! Должен тебе признаться, что занимаюсь здесь не юриспруденцией, как было условлено, а английской историей, где «при желании», как говорят в Мюнстербурге, всегда можно сыскать толику юриспруденции. Конечно же я знаю, вовсе не обязательно ехать в те страны, чью историю намерен изучать; но, коль скоро довелось там оказаться, можно на месте, среди людей, пройти наглядное обучение, пренебрегать коим отнюдь не стоит.

Перейду теперь непосредственно к тому, что со всем этим связано и что я должен тебе изложить. До сих пор ты желал, чтобы по возвращении домой я немедля приступил к юридической практике и одновременно начал участвовать в политической жизни. С твоего согласия, я бы хотел действовать несколько иначе. Занятия юриспруденцией я по мере сил продолжу, но более чем когда-либо ощущаю живейшую тягу посвятить себя историческим штудиям и представляю себе это следующим образом. Наши средства позволят мне несколько времени жить на родине свободным и независимым ученым, а чтобы я не совсем даром ел свой хлеб, можно бы, верно, соединить это с выполнением тех или иных функций в твоей коммерческой фирме. Я ведь и раньше делал для тебя кой-какую конторскую работу. Коли из меня мало-помалу выйдет сносный коммерсант, то некоторая ученость оному отнюдь не повредит, и на крайний случай вопрос о будущем твоей фирмы опять-таки будет до поры до времени решен. Другими словами: молодой юрист работает, согласно потребности и обстоятельствам, в торговом доме своего отца, а попутно занимается для себя историей, дабы лучше разобраться в происходящих ныне исторических событиях, сравнить их масштабы и выявить ценности, их определяющие».

— Что это, черт побери? — воскликнул Мартин Заландер, прервав чтение и безуспешно размышляя о смысле последней фразы; затем стал читать дальше:

«Куда я клоню? — спросишь ты. Сию минуту дам тебе ключ. В Г. я общался с несколькими соотечественниками, которые весьма любили обсудить политические обстоятельства на родине и обменяться полученными новостями, снабжая оные учеными комментариями. Одного из них, уроженца кантона X., навестил отец, направлявшийся на морской курорт. Старый господин провел с сыном и с нами целый вечер, слушал наши разговоры и вскоре оказался в них вовлечен. Услыхав иные нетерпеливые и скороспелые суждения, а следом вывод, что устранить означенный недостаток, по-видимому, сумеет лишь новое поколение законодателей, то бишь свежие силы, старик усмехнулся и заметил, что, как ему известно по собственному опыту, дело тут не в нехватке свежих сил, которые ввиду общечеловеческих судеб и без того непрерывно добавляются, а, напротив, в более осмотрительном, более настойчивом развитии уже созданного. И для наглядного примера рассказал, что трижды был свидетелем тому, как после энергичного переворота сыновья людей, совершивших его и находящихся в расцвете лет, учинили комплот, словно школяры, и сговорились в свой черед устроить совсем другое. Сами не зная, каким, собственно, должно быть это неслыханное другое, они впоследствии действительно сдержали слово, будто дали друг другу клятву на Рютли, и весь свой срок вносили путаницу и хаос в священное законодательство, а затем собственные их отпрыски, сиречь новое поколение, принесли такую же клятву и поспособствовали их уходу с должности или, во всяком случае, с большим шумом попытались это осуществить. В таком свете, сказал он, прогресс есть лишь слепая гонка навстречу гибели — так жужелица бежит по круглой столешнице и, очутившись на краю, падает на пол либо в лучшем случае бежит вдоль края, описывая круги, а не то поворачивает и бежит вспять, где опять же натыкается на противоположный край. Закон природы гласит: всякая жизнь, чем неугомоннее она проживается, тем скорее истощается и погибает; вот почему, юмористически заключил старый господин, коли народ до срока заезживает последнюю логику, крупица коей в нем сохранилась, а тем самым и себя, то лично он никак не может полагать это разумным средством продления жизни.

Наставительная речь старого господина немало нас озадачила, однако отнеслись мы к ней с уважением, ведь не могли не признать правдивость сказанного, поскольку сами в юности наблюдали подобные вещи, и посмеялись ее остроумию.

Позднее я неоднократно обсуждал с одним из довольно близких друзей эту беседу, и политические события на родине мы стали оценивать скорее с позиций старого господина. Словом, в конечном счете решили в противоположность молодым мятежным школярам не объявлять себя новым поколением, а без шума приносить пользу всегда, как скоро возникнет необходимость, служить родине и помогать ей. Думать об общем деле надобно постоянно, а вот болтать — нет.

Дорогой отец! Вот, стало быть, таково умонастроение, на основе коего я составил вышеизложенные планы и рассчитываю осуществить оные, коль скоро ты благоволишь терпеть в доме сына в подобном облике. Ту дань, какую всякое семейство обязано отдать общественной жизни, ты платишь своею персоной столь безупречно, что я еще долго могу спокойно продолжать образование в тени твоего примера!»

Мартин отложил пространное письмо на свою конторку, затем снова взял в руки, повертел так и этак и сказал:

— Что это значит? Он шутит или пишет всерьез? История! И что еще за старый господин с жужелицей на столе, которую он уподобляет прогрессу? Погодите, я догадываюсь: я не иначе как родил на свет молодого доктринера! Он знает, что я человек прогрессивный, и подсовывает мне эту жужелицу! Сплошь доктринерская критика, и байка про старикана в конце концов явная выдумка! Впрочем, едва ли, для этого он слишком честен и серьезен. В сущности, если он хочет помочь в делах, то я конечно же только рад, доктор права фирме не повредит. Историческое доктринерство в политике у него пройдет, как только он втянется в дело. Масштабы происходящих исторических событий и ценности, их определяющие! Какова проницательность! Он что, решил запекать разбитые яйца с термометром в сковородке? Ладно, пусть, лишь бы знал что-нибудь путное, тогда можно в конце концов отучить его от каких-то вещей, коли он сам об этом не думает! Насчет независимого ученого и коммерсанта, который действует, сообразуясь с необходимостью в его помощи, мысль все ж таки недурная и выглядит неплохо, тем более что легко осуществима. В самом деле, она все больше мне нравится! А что он там еще пишет? Хочет еще годик попутешествовать, коли возможно! Почему бы нет? В молодости я бы тоже не отказался попутешествовать ради образования, если б мог! Позднее-то мне, конечно, пришлось поездить, и далеко, только вот из-за бесконечных хлопот я ничего почти не видел, надо было думать о жене — и детях.

Он рассказал о письме жене и дочерям, и все они огорчились, хотя и по разным причинам: дочери оттого, что брат не приедет на свадьбу, мать оттого, что еще долго не увидит сына, как раз теперь, когда и дочерей потеряет. А ведь до сих пор он никогда ее не огорчал. Однако его жизненные планы или как там назвать рассуждения о намерениях, на которые Мартин обратил ее внимание, наполнили ее горделивой радостью, таким достойным и серьезным казалось ей все, о чем он писал, и в итоге она одобрила все, даже путешествие. Позднее, оставшись с мужем наедине, она не удержалась и с некоторым высокомерием противопоставила себя будущей сватье и с похвалою отозвалась о своем сыне, сравнив его с близнецами.

Заландер прямо-таки почувствовал к нему ревность.

— Ты немножко аристократка, — сказал он, — никак не пойму, отчего эти люди так тебе не по нраву. Погоди, чем еще дело кончится, хорошо смеется тот, кто смеется последним! Близнецы, возможно, станут крепкими мужами и поднимутся наверх, тогда как наш Арнольд со своими причудами, глядишь, заделается незначительным домоседом!

Он забрал письмо с собою в контору и там перечитал. И снова прогрессивная жужелица старого господина задела его, вызвала досаду; одна мысль потянула за собой другую, Заландеру тоже хотелось видеть Арнольда на свадьбе, и, дойдя до этого пункта, он вдруг снова изменил свое представление о предстоящем торжестве и, в насмешку над доктринерствующим отпрыском, решил-таки устроить политическую народную свадьбу, чтобы сын в своем далеке услыхал, о чем звонит колокол!

Не посвящая жену, он связался с будущими зятьями и вместе с ними составил план. Согласно духу времени, от выезда множеством экипажей отказались, выбрали средством передвижения железную дорогу. Гости, приглашенные из города и его окрестностей, приедут на вокзал, где их будут ожидать женихи с невестами и их родители. Одеться должно как для воскресной прогулки, но никаких бальных туалетов, никаких фраков. В зале вокзальной ресторации будет сервирован предсвадебный завтрак, прямо средь суеты путешествующей публики — символ неуемной жизни. По достигнутой договоренности, самое лучшее подадут в затишье, после отправления поездов, когда залы ожидания опустеют. Затем специальный поезд доставит свадебное общество туда, где состоится венчание, — в солидную деревню с хорошим трактиром, расположенную примерно на полпути между городом, Линденбергом и Унтерлаубом. Два небольших хора, составленные из друзей и приверженцев обеих пар, встретят праздничное общество и, во главе с бодрым оркестром ландвера, проводят в церковь, где священник-демократ прочитает проповедь и совершит бракосочетание. Далее последует свадебный пир, для которого при хорошей погоде будут накрыты столы в трактирном саду, то бишь на воздухе, туда же подойдут остальные гости из окрестностей, в том числе неплохие ораторы.

Небольшое торжественное представление прервет пир и песни. С намеком на разную партийную принадлежность двух молодых членов Большого совета аллегорические фигуры посовещаются и объявят перемирие между демократами и старолибералами, не без ссылки на двойные тесные родственные узы новобрачных, каковые будут провозглашены превосходнейшим образцом для соперничающих партий и т. д. Если, как можно ожидать, из местных зрителей, каковых надобно радушно угостить, и из гостей составится небольшое народное собрание, то найдутся и ораторы, каковые воспользуются подобающими случаю тостами, дабы вплести в них тезисы, которые назначены для поднятия национального самосознания и благороднейшее свое выражение находят в высочайших нравственных принципах свободного государства, укорененного в свободной семье.

От танцев общество до поры до времени воздержится, музыка предусмотрена в первую очередь как зачин и сопровождение тех или иных национальных песен и песен о свободе, которые к ночи, при свете факелов, будут исполняться всеми присутствующими и разноситься далеко окрест. Когда Заландер, к первоначальному удивлению, а затем полному удовольствию братьев Вайделих, на месте торжества договорился с ними об означенной программе, заметив в заключение, что как ее автор, разумеется, возьмет на себя все расходы, он вернулся в Мюнстербург в прекрасном расположении духа.

«Так-так, проницательный мастер Арнольд, — усмехнулся он про себя, — коли бы ты приехал на свадьбу сестер, то кое-что увидел бы, точнее, услышал или, пожалуй, увидел и услышал! Уразумел бы, что эта страна покамест не круглый стол, где шастают всякие жуки! Твой старый господин, вероятно, имел в виду раков, которые прокладывают свои прогрессивные пути, но глаз на хвосте, увы, не имеют!»

В радостном настроении он ознакомил с планом торжеств жену и дочерей. К его удивлению, жена восприняла новость совершенно спокойно и даже как будто бы с некоторым удовлетворением.

— Я рад, — сказал он, — что у тебя более нет возражений, вот увидишь, свадьба будет на славу, такие празднества случаются не каждый день.

Г-жа Мария со снисходительной улыбкою отвечала за дочерей:

— Да, пока ты рассказывал, мне пришло в голову кое-что другое: я теперь думаю, что благодаря этой особенной свадьбе необычная ее история отойдет на задний план, а может быть, и полностью успокоится.

— Правда? Какая же ты умница! Сам я даже не думал об этом!

Кстати, я вообще теперь смотрю на все это с несколько большим расположением. Нынче я побывала в Цайзиге, по поводу приданого, и застала госпожу Вайделих в разгар будничных трудов, пришлось немного подождать и поглядеть заодно. Мне понравилось, что она не стала рассыпаться в извинениях. К тому же я получила изрядное удовольствие от бодрого рвения, с каким она действовала и распоряжалась работами, вправду без устали и при том осмотрительно; никому спуску не давала, повсюду прилагала руку и одновременно хлопотала о прачках и гладильщицах. С мужем ее я тоже поговорила, и в своей честной скромности и спокойствии он понравился мне еще больше, чем его жена. Он тоже словно бы никогда не сидит сложа руки, хоть и не суетится. Что ж, подумала я, коли яблоки от яблонь недалеко падают, так и здесь вряд ли выйдет намного иначе!

— Слышите, девочки? Вы не рады? — обратился Заландер к дочерям.

— Чему? — переспросили те, очнувшись от печальной задумчивости, в коей вовсе не следили за разговором родителей. В глазах у обеих даже стояли слезы.

Как мало-помалу выяснилось, огорчение было вызвано тем, что завтрак в торжественный для них день состоится не в первоклассной ресторации, а в вокзальном трактире, среди коммивояжеров да глазеющих англичанок; и что экипажей — персонально для них — не предусмотрено, хотя самая бедная служанка и та едет в церковь на извозчике, тоже их опечалило; а уж совсем они разобиделись оттого, что придется идти на вокзал пешком, либо в подвенечных платьях и фате, с миртовым венком на волосах, а вдобавок, чего доброго, с зонтиком от дождя в руке, либо, как предписано гостям, переодетыми в дорожные платья, на манер путешествующих на Риги.

— Странно! Ваши женихи именно эту идею приняли с восторгом, им кажется, это особое отличие! Они даже подумывают заказать себе белые льняные летние костюмы и надеть к ним соломенные шляпы, сообщил отец.

— Ах, вот как? Тогда мы просто никуда не пойдем! — воскликнула Зетти. — Не затем мы так долго терпели и ждали, чтобы превращать собственную свадьбу в маскарад!

— Да, мы так не согласны! — поддержала сестру Нетти. — Мы тоже вправе сказать свое слово!

Мать поспешила уладить спор:

— По правде говоря, что касается здешней части праздника, они правы. Вокзал — место не слишком уютное, да и кухня хорошего отеля больше под стать случаю. Идти пешком тоже не очень-то годится, в городе для этого чересчур людно; детвора ордами побежит впереди и следом. И в подвенечных платьях, которые надевают один раз в жизни, мы опять — таки не можем девочкам отказать, а значит, без экипажей не обойтись, и заказывать их надобно для всех гостей! Деревенскую же программу можно оставить по-вашему, ведь эта часть самая главная.

— Ладно, подчиняюсь! — решил Заландер. — Тогда завтракать будем в большом зале «Четырех ветров», едем туда и оттуда на вокзал в экипажах, пусть хоть сотней, а то и больше! Я предпочитаю «Четыре ветра», поскольку это ресторация с политическим оттенком.

Г-жа Мария Заландер взглянула на мужа, губы ее чуть заметно подрагивали, пожалуй впервые вместе с сомнением и вопросом в глазах.

Наконец, после всех приготовлений, настал знаменательный день, середина июня, на небе ни облачка. Два экипажа с женихами, невестами и их родителями направились от заландеровского дома к «Четырем ветрам», множество других экипажей доставило туда же около сорока персон обоего пола. Кроме женихов, их отца и отца невест, почти все мужчины явились в удобной одежде разных цветов и покроев. Только г-н Мёни Вигхарт, возможно единственный из гостей не демократ, был в черном. Он всегда поддерживал либеральную партию, но порой радовался, когда она, как он предсказывал, получала оплеуху, да и вообще принимал политику не слишком близко к сердцу. Сегодня он с огромным интересом ожидал свадебного торжества, о котором заранее шло много разговоров, и с благодарностью принял приглашение старого друга.

Женщины все как одна разоделись в пух и прах, с прическами, цветами и прочими украшениями, соответственно возрасту, вкусу и средствам. Причем не сговариваясь; каждая действовала согласно собственному желанию, а желали они одного и того же, невзирая на увещевания мужей, которые руководствовались предписанием Заландера. Теперь дамы с удвоенной радостью и усердным любопытством столпились вокруг невест, восхищаясь их романтическими уборами и обликом, по их словам волшебным, а ведь им всем старались внушить, что и невесты будут в обыкновенных воскресных платьях.

Зетти и Нетти, однако, пребывали в большом смущении, ведь никогда еще в Мюнстербурге не случалось свадьбы, где невеста видела среди гостей так мало знакомых лиц.

Между тем хороший завтрак в соединении с солнечной погодой скоро создал более уютное настроение, и специальный поезд под вокзальным дебаркадером принял общество, вполне готовое повеселиться. До места добрались через час. На станционной площади восемь опытных отставных военных музыкантов играли красивый марш, меж тем как поезд остановился и пассажиры высыпали из вагонов; в зале ожидания вновь прибывших встречали собравшиеся гости из местных, затем все общество, составив процессию, приготовилось идти в храм. Когда все вышли на площадь, музыканты повернулись кругом и, не переставая играть, возглавили шествие. Часть народа, еще не обосновавшаяся в церкви, особенно молодежь, шагала рядом, особенно густою толпой подле важных близнецов и нарядных, столь же примечательных невест.

В переполненной церкви на хорах в самом деле помещались две группы певцов, каждая под водительством наставника с желтым язычковым камертоном, каковым он, словно дирижерскою палочкой, задавал такт. Однако тактом в широком смысле они обладали недостаточно, потому что не объединились в один хор, а стали так, будто намерены соперничать друг с другом, исполняя известный канон — «Песнь пинчгауских паломников». Тем не менее под взмахи двух камертонов они сообща вполне складно завели церковное песнопение, в котором их силою превзошли голоса прихожан.

После этого священник прочитал самолично сочиненную молитву, в коей равно отразил церковный дух и права свободомыслия, а затем прекрасную проповедь, или религиозную речь, о нынешнем событии, всесторонне оное комментируя и преобразуя в притчу, которая всем понравилась и была названа поистине возвышенной.

В заключение певцы исполнили отличную композицию на «Свадебную песнь» Уланда, и пришлось им потруднее, чем с предыдущим хоралом, ведь пели они без прихожан, а желтые камертоны летали вверх-вниз не вполне согласно. Да и в текст ввиду особого случая было внесено небольшое изменение. Вместо зачина:

шли такие слова:

а вместо: «Из невестиных покоев выходит солнце золотое» — «Из невестиных покоев выходит солнце двойное».

Впрочем, никто не заметил ненужного ухудшения, да и мелкие сбои в такте и гармонии собравшиеся выслушали терпеливо. Довольный добрым намерением, народ, находясь в своем кругу, полагает прилежное занятие искусствами делом, скорее, аристократичным и во всех своих слоях рьяно стремится демократизировать означенную сферу. Примерно так выразился, обращаясь к супруге, Мартин Заландер, когда позднее она сидела рядом с ним за столом и обронила, что, как ей показалось, хористы изрядно фальшивили.

— И народ прав! — заключил он.

— Отчего же прав? Раньше, хотя довольно — таки давно, ты думал иначе, помнишь? Когда Вольвенд фальшиво пел и декламировал!

— Хм! Да, но это совсем другое! Он поступал так в просвещенном кругу, в обществе искушенных людей, которым был помехою. Здесь же он никому бы веселья не испортил.

Однако Мария Заландер покамест не закончила тихий разговор с мужем:

— Тем не менее, на мой взгляд, не вполне справедливо не просветить добрый народ и в этой области. Какая необходимость браться за столь сложные произведения, коли не умеешь их исполнить? По моему разумению, позволяя себе небрежничать в чем-то одном, человек привыкает небрежничать и во всем прочем, а в итоге совершенно невозможно сказать ему правду, ибо он ее попросту не терпит!

— С минуту Мартин молчал, задумчиво глядя в бокал, который держал в руке. Потом легонько чокнулся с ее бокалом и сказал:

— Выпей за свое доброе здравие, Мария! Тебе принадлежит на этой свадьбе первый тост, тайный! А теперь пусть все идет своим чередом!

Она немедля отпила из бокала глоток, больший, нежели обычно, и вместе с ним изведала одно из тех кратких солнечно-серебряных мгновений, что утрачиваются в ходе времен, когда люди потихоньку меняются от бурь и невзгод, так что умные становятся менее умными, менее умные — дураками, а дураки, прежде чем умрут, зачастую спешат еще и в негодяев превратиться, будто иначе Бог весть что прозевают.

Сидевшая напротив мама Вайделих заметила, как супруги Заландер украдкой чокнулись друг с другом, потянулась к ним со своим бокалом и весело вскричала:

— Черт возьми, нельзя ли присоединиться?

Они чокнулись с нею, папаша Вайделих тоже присоединился, и звон бокалов вмиг распространился над всем столом, над всеми столами, словно набат, и никто не знал, как он возник и что означает; поскольку же повод установить не удалось, все рассмеялись над ложной тревогой, которая от этого не стала менее веселой.

Обед только-только начался, и Заландер, опасаясь преждевременных речей, которые помешают застольному обществу откушать, нарушат порядок подачи на стол и выстудят блюда, велел музыкантам прилежно играть. Пожилые военные трубачи так и сделали, наилучшим образом. Вместо популярных солдатских маршей заиграли один из концертных номеров, какие исполняли по торжественным случаям, а именно аранжированную для небольшого духового оркестра увертюру к опере «Вильгельм Телль». С достойным старанием, в самом что ни на есть неспешном темпе они осторожно, уповая на Господа, одолевали море сложностей, так что трапезничающий народ мог без смущения пировать и тихонько беседовать меж собою, а в конце, каковой настал и этому действу, наградил восьмерку честных музыкантов громовым «браво». В благодарность они после короткой паузы грянули лихой бравурный марш, а немного погодя — широко известную народную песню, вслед за чем быстро вытряхнули из инструментов влагу, один за другим чинно спустились с подмостков и поспешили в угол, где для них тоже был накрыт стол.

Поскольку в ожидании новых блюд как раз меняли тарелки, г-н пастор, пользуясь удобным случаем, решил провозгласить первую здравицу в честь новобрачных и их родителей. Он громко постучал по бокалу тыльной стороною ножа, властно оглядел собравшихся, пока не утих звон тарелок, да еще и призвал к тишине, а засим звучным голосом начал речь. Здравица его явилась как бы дополнением к проповеди. Сначала он живописал семейство новобрачных близнецов, поведал о простом крестьянине, который сообща с хлопотуньей — женой достиг скромного благосостояния, но зачем?

— А затем только, чтобы обеспечить двоим цветущим сыновьям, коих Вседержитель Господь по щедрости своей даровал им в христианском супружестве, возможность приобщиться благодати школьного просвещения, — обеспечить с тем же неустанным самопожертвованием, с каким наш народ учреждал школы и сохраняет их во всех бурях. И каковы же плоды означенной благодати? Знаменательный пример на все времена! Едва эти юноши — да — да, юноши! — вошли в возраст, народ призвал их на важные посты, тщательное исполнение коих бесконечно много значит для сельского хозяйства. И это еще не все; народ послал обоих сразу в наш высший орган власти, который имеет над собою лишь всю нацию и Бога, а более не страшится никого, — подобная честь вряд ли когда-либо выпадала столь скромному семейству. Смотрите, вот они, родители и сыновья, во всем достоинстве, словно это ничуть их не касается!

Они неотрывно смотрели на оратора, когда все присутствующие устремили на них взоры и закричали «ура». Тут только отец отвернулся и смущенно потупил глаза; мать смахнула набежавшие слезы и сплела ладони; сыновья подле своих невест слегка поклонились восклицающему народу и оратору, а тот продолжал:

— Обратимся теперь к семье невест, что мы видим там? Опять же мужа, вышедшего из народа, поднявшегося благодаря усердию и уму и, наперекор всем ударам судьбы, поднимавшегося вновь, и выше прежнего. Он боролся за существование в далеких краях, но снова и снова с праведным трофеем возвращался к своим близким, к детям, которых добросовестно воспитывала ему супруга, образец благородной женственности. Почтенный коммерсант, ныне он богач, сильный среди сильных. Что же он делает? Строит себе дворцы и виллы? Разъезжает в каретах, держит лошадей, как другие ему подобные? Нет, он знает радости прекраснее! Стремится к идеалам своей юности, неуклонно, теперь, как и прежде, дорожит ими, думает о них денно и нощно, ради них трудится и живет! Что же это за идеалы, в чем они заключаются? Они связаны с тобою, о народ! Твое благо, твое просвещение, твои права, твоя свобода — вот чему он целиком посвящает свое время и труды, отвоеванные у коммерческих забот. А чего он просит взамен? Похвал? Почетных должностей? Титулов и званий? Нет, друзья мои, насколько мне известно! Вот он сидит среди нас вместе с почтенною супругой, такой же скромный, как самый малый из людей, и предлагает народу лучшее свое достояние, предлагает юным сынам и представителям народа — любимых своих дочерей! Знаменательная свадьба! Пожелал ли он отпраздновать ее в разубранных цветами и коврами кафедральных соборах, в роскошных залах столицы? Нет, его влекло в наши сельские края; старая деревенская церквушка, эта вот зеленая лужайка, тенистая сень этих фруктовых деревьев — вот какое место он выбрал, чтобы отпраздновать сей торжественный день среди народа, возле его сердца; здесь ему хорошо, и здесь вовеки будет хорошо и новым семьям; над их крышами не могут сиять звезды более яркие, чем идеалы нашего друга Мартина Заландера! Посмотрите же на прелестных невест под фатою, в миртовых венках, посмотрите на благородных родителей и пожеланиями счастья, здоровья и благополучия поддержите мою горячую здравицу в честь четверых породнившихся радушных хозяев!

Пока затихали восторженные возгласы и звон бокалов, хористы заняли места на подмостках и исполнили патриотическую песню, общепринятую при политических и иных официальных актах. Священник, спустившись в залу, со своим импровизированным бокалом в руках — стрелковым кубком трактирщика, — протиснулся к торцу стола, где сидели виновники торжества и он сам тоже.

Заландер как раз говорил жене, которая покраснела ровно вишня и не поднимала глаз, что г-н пастор сделал совершенно невозможной речь, какую он намеревался произнести; из-за этакой неприкрытой лести все пункты ее сместились… Но тут его перебил пастор, подошедший со своим кубком. Заландер замолчал и чокнулся с ним.

— Сердечно вас благодарю за доброе намерение! — сказал он, пожимая священнику руку.

— За доброе намерение? Разве же я покривил душой? — возразил пастор воинственным тоном, к какому подобные натуры прибегают в такого рода непредвиденных случаях.

Сделав еще один шаг и чокаясь с г-жой Марией Заландер, он сказал:

— А как вы, сударыня? Тоже недовольны моим тостом?

— Напротив, более чем довольна, господин пастор, — отвечала она, — хотя благодарю вас лишь за то, что действительно мне подобает!

— Я не могу определить это в точности, как вы понимаете, а потому буду считать, что вы благодарите меня за все сказанное. Народный оратор должен непременно предлагать нечто целостное, так сказать художественно завершенное. Подвергая себя опасности, погибнешь, не забывайте!

— Не будем спорить, господин пастор! Ваше здоровье!

Тем самым она как бы отпустила его, и он, обогнув верхний конец стола, важно прошагал к родителям женихов.

Якоб Вайделих, чокнувшись с ним, только поблагодарил за честь, после чего духовная особа обратилась к г-же Амалии:

— Довольны ли вы моею здравицей, госпожа Вайделих? Согласны ли с нею?

— Превосходная речь, господин пастор. Вот кабы я умела этак говорить! Разрази меня гром, наверняка ведь приятно доставить людям столько радости! Я, изволите видеть, не про себя говорю, я-то женщина неученая; но с мыслью о сыновьях мне все же радостно узнать подобные вещи! Доброго вам здоровьечка, господин пастор! И тыщу раз спасибо!

Священник смотрел на нее с благосклонной улыбкой. От удовольствия и от вина, к которому прикладывалась сегодня чаще обычного, она рдела, словно роза, пронизанная солнцем, и выглядела при этом как этакая губернаторша. По совету заландеровских дочек, она пригласила парикмахершу, и та красиво уложила ее по-прежнему каштановые волосы и приколола к прическе немного кружев. На новехоньком шелковом платье красовались часы и цепочка, а вдобавок брошь с переведенными на фарфор фотографическими портретами близнецов в детстве.

Она встала, а так как пастор со своим стрелковым кубком направился к самим новобрачным, живо пошла следом, тоже с бокалом в руке, чтобы чокнуться с ними и спросить, хорошо ли они себя чувствуют и довольны ли.

— Все хорошо! — взявшись за руки, отвечали обе пары со странной смесью счастья и смущения.

Юноши приняли речь пастора за чистую монету, хоть и угадывали, что не все там вполне правильно; раздумывая, не стоит ли им тоже сказать несколько слов, в этот миг они не придумали ничего достойного и решили, что нынче будет лучше помалкивать. Однако смазливые их лица сияли мальчишески опрометчивым тщеславием и самодовольством, отчего оба казались слегка незрелыми подле расцветших полной зрелостью невест, а те и на ярком дневном свете праздника испытывали странное ощущение, вроде того, что владеет богатой красавицей, которая совершенно сознательно отдала свою любовь бедному, невзрачному человеку и все ж таки хочет, чтобы свадебное торжество поскорее осталось позади.

Как раз подавали новую перемену блюд, и родительская пара Заландер, откушавшая покамест достаточно, решила пройтись меж столами и вокруг садовой лужайки. Вайделихи — старшие намеревались позднее последовать их примеру.

Когда Мария шла об руку с Заландером, у нее задним числом возникло желание высказаться касательно священника.

— Все-таки весьма забавный господин! — сказала она. — Сперва топорная лесть, а затем, когда он подходит за благодарностью и слышит в ответ лишь необходимую учтивость, сразу колкие слова, до смысла которых еще надобно докопаться. А с какой резкой грубостью он мгновенно тебе возразил! И мне с такою же любезностью дал понять, что дело идет не обо мне, а о художественно завершенной демократичной речи!

— Не стоит воспринимать это столь серьезно, — отозвался Мартин Заландер, — он постоянно воюет с собственной софистикой, которая упорно вторгается в его речь, хоть он ничего особенного в виду не имеет. Он нуждается в ней бессознательно, как в естественном защитном средстве, даже когда никто и не думает на него нападать. Как-то раз я говорил с ним об одном товарище по партии и посетовал, что тот очень уж много лжет. А он мне ответил, что этот человек — образцовый отец семейства и превосходно воспитывает своих детей. Дал мне отпор, потому что считал эту тему неудобной и не знал, в какой мере она может обернуться против него.

— Боже милостивый! — в простоте душевной воскликнула г-жа Мария. — Бедняга!

— Вовсе нет! Это просто манера! У каждого, кто много говорит, особенно в политике, своя манера, и есть такие, чьей манере свойственна лживость, при том что они могут и не иметь дурного умысла; вечно они норовят расставлять другим мелкие ловушки, ставить их в затруднительное положение, задавать щекотливые вопросы, а для них самих все это скорее защитный барьер, система отпугивания, чем средство нападения. Но что за разговоры мы ведем на свадьбе!

Они приостанавливались тут и там, приветствуя тех из гостей, кого не слишком отвлекали от трапезы. Затем вдоль ограды обошли весь сад, где под сенью развесистых деревьев уже начали собираться разношерстные зрители, надеясь что-нибудь да услышать. Заранее было договорено, что попозже и эту публику, смыкавшуюся все более плотным кольцом, обнесут прохладительными напитками и сдобной выпечкой в корзинах.

К легкой жердяной ограде уже придвинули несколько столов для напитков и корзин.

Маленький мальчонка в белой рубашечке, по примеру старших засунув большие пальцы в проймы воскресной жилетки, стоял впереди с открытым ртом и во все глаза наблюдал за приготовлениями. Г-жа Мария не смогла отказать себе в удовольствии взять с ближайшего стола кусочек пирога и поднести ко рту ребенка, который немедля вонзил в него зубки. Малыш явно намеревался так и продолжать и не вынимал пальчики из пройм; только когда второй мальчуган, постарше, тоже нацелился откусить, первый схватил сладкий пирог и мгновенно исчез.

Для родителей невест тоже настало время вернуться на свои места; им сообщили, что сейчас начнется небольшое праздничное представление, и они поспешили к столу. Неподалеку, на деревянном балконе примыкающего дома, с помощью нескольких десятков локтей белой и красной бумажной ткани устроили сцену. Пьеса, которая будет сыграна, представляла собою написанный рифмованным стихом диалог, примерно в соответствии с идеей, подсказанной Заландером. Ни содержания, ни текста он сам не знал, поскольку после договоренности, достигнутой с молодыми гениями, более не нашел времени этим заниматься.

Когда фанфары подали сигнал к началу и все свадебное общество устремило взгляды на театрик, из матерчатой кулисы вышла ражая молодая крестьянка не то с черпаком, не то с кухонной ложкой за поясом и отрекомендовалась чистой Демократией, сиречь властью народа, которая привыкла сама варить себе кашу, заправлять и есть с пылу с жару и т. д. Из другой кулисы появился затем пожилой господин из разночинцев, но с претензией на благородные манеры, в костюме начала тридцатых годов, в цилиндре, в стоячем воротничке, синем фраке и при маленьких сережках. Выглядел он куда комичнее, чем рассчитывал Заландер и приличествовало случаю. На вопрос, кто он и куда собрался, господин отрекомендовался старым Либерализмом. Дескать, до него дошла весть, что здесь играют большую демократическую свадьбу, и, хотя вообще-то он предпочитает смотреть на Демократию издалека, а не с близкого расстояния, ему все же охота украдкой, одним глазком взглянуть, какова она в семейной жизни. Ну что ж, отвечала ражая особа, он пришел куда надо, она и есть Демократия, пусть держится подле нее, она все ему покажет. Но едва он шагнул поближе и с любопытством вознамерился слегка приподнять косынку у нее на груди, она выхватила из-за пояса черпак и с такой силой угостила его по цилиндру, что тот загудел, ровно барабан.

В сопровождении подобных шуток оба продолжали поучать друг друга, причем Либерализм, примерно как и в жизни, сам того не замечая, присваивал себе один тезис Демократии за другим и защищал их от нее же, а она тем временем, выдвигая новые тезисы, опять далеко опережала его и знай барабанила по цилиндру.

Когда оба наконец уразумели, что таким манером сойдутся нескоро, они заключили перемирие, чтобы повеселиться на свадьбе, а глядишь, и пожениться. Тут музыка внезапно грянула гопсер, то бишь вальс, Демократия и Либерализм подхватили друг друга за бока и исполнили потешный танец. При этом ражая особа с такою силой кружила доброго господина, что фалды фрака разлетались, ноги спотыкались, а стоячий воротничок вывернулся кончиками назад. Словом, двое исполнителей не обошлись без обычных в таких случаях шутовских выходок. Наконец они удалились, причем бабенка отстучала черпаком по цилиндру кавалера вечернюю зорю и просвистела всем знакомый мотив.

Веселый смех в саду и за его пределами вылился в бурю восторженных возгласов. Лишь кучка старолибералов, избирателей Исидора Вайделиха, приглашенных на торжество ему в угоду, ворчала с раздосадованным видом, что знай они об этом, то нипочем бы не пришли. Эти честные люди долгие годы при всех бедах оставались верны своим убеждениям и даже не понимали справедливых, по сути, намеков на нерешительность, или уступчивость, которая сама же и способствует тому, чего опасается.

Мартина Заландера тоже смутил вид, какой приобрела его идея, и как устроитель праздника он чувствовал себя обиженным. А потому воспользовался наступившей тишиной, чтобы произнести свою речь и должным образом возместить ущерб, восстановить первоначальную добрую идею.

Это ему более-менее удалось, и тот же народишко, что восторженно рукоплескал глумливому обращению с Либерализмом, принялся аплодировать ему, когда он провозгласил здравицу в том числе и за присутствующих почтенных представителей Старолиберальной партии как гарантов истинности слов, что в горе и в радости должно плечом к плечу идти навстречу светлому грядущему, когда будет лишь одна партия — партия объединившихся и примиренных патриотов!

Вот тут-то, как говорится, и открылись шлюзы. Целых два часа почти без перерыва и со всех сторон слышались тосты. К вящему удовольствию и утешению сотрапезников, однако ж, пир возобновился, с новыми блюдами и более изысканными винами. Обе новобрачные пары должны были с наступлением темноты покинуть праздник и на проходящих поездах добраться до Линденберга и соответственно в окрестности Лаутеншпиля. Удобные эти поезда останавливались здесь одновременно. От свадебных путешествий отказались, потому что нотариусы еще не имели заместителей, а невесты никуда не стремились, наоборот, ничего не желали так горячо, как уединиться в идиллии нового домашнего очага, вдали от мирского шума. Все для этого было приготовлено, и в каждом доме ждала прилежная служанка.

Обе пары завершили обход гостей, поблагодарив всех за оказанную честь и должным образом попрощавшись, меж тем как на столы уже выставили множество свечей, а по краю сада зажгли чаши со смолою. У подножия маленькой сцены они на мгновение остановились, поскольку у братьев разом возникла мысль, что после происшедшего им, членам Большого совета, не мешает все-таки сказать несколько слов. Они полагали, что лучше всего будет, если они, представители двух партий, проиллюстрируют, как говорится, провозглашенное тестем примирение партий, быстро поднимутся на сцену и там, произнеся соответствующие краткие речи, на глазах у всего свадебного общества обменяются рукопожатием. Пока братья обсуждали, кому — старолибералу Исидору или демократу Юлиану — первым взять слово, на сцене у них над головой послышался громкий топот, привлекший всеобщее внимание.

Двое оболтусов, не то оборванных бродяг, с суковатыми палками и котомками за спиной, под ручку вылезли на балкон, топая и горланя. Оба в лохматых париках из пакли, с такими же бородами, с огромными фальшивыми носами — понять невозможно, кто бы это мог быть. Вроде как не зная, куда податься, они наконец отпустили друг друга и стали лицом к лицу. Не иначе как два шутника, вырядившись таким манером, надумали повеселить компанию, и все, посмеиваясь, ждали, что они представят. Некоторое время оба бранили судьбу, Бога и весь свет, потом начали советоваться, что бы такое предпринять, дабы обеспечить себе благополучное житье-бытье. Они перечислили великое множество несуразных вещей, какие уже перепробовали или могут испробовать, и тут вдруг один придумал: не использовать ли убеждения, которые определенно где-то завалялись, поскольку надобности в них никогда не возникало.

— Убеждения? — вскричал второй. — Ведь и у меня они наверняка где-то есть, свеженькие, как новорожденный младенец!

Оба мигом скинули с плеч котомки, развязали и принялись рыться в жалком барахлишке, но долго ничего не находили.

— Погоди! — воскликнул один. — Вот тут, кажись, что-то есть! — С этими словами он достал маленькую деревянную игольницу. Осторожно приоткрыл и заглянул внутрь. — Ага, тут они! — Он быстро закрыл крышку.

Второй оболтус отыскал крохотную коробочку для пилюль, с такой же осторожностью, как первый игольницу, открыл ее, тотчас закрыл и вскричал, что его убеждения там, в целости и сохранности!

Каждый теперь удостоверился, что означенное достояние не пропало, — так как же с ним поступить? И вдруг один из оболтусов вспомнил, что вскорости в этих краях состоится пышная свадьба чистой девы Демократии и старика Либерализма и по этому случаю потребуется большой запас убеждений, причем обоего рода, и либеральных, и демократических. Всякого, кто располагает оными, пусть даже в малых количествах, ожидает превосходное угощение, а коли он основательно выпьет-закусит, ему обеспечена хорошо оплачиваемая должность с непрерывным отпуском и т. д. Оба единодушно решили отправиться на эту свадьбу и предложить свои убеждения. Но чтобы не быть друг другу помехою, разделиться: один явится к невесте, а другой — к жениху. Тут они еще раз осмотрели свои малюсенькие достояния в игольнице и в пилюльнице — не найдется ли указания, кому куда податься. Но подсказок не обнаружили, а потому измыслили другой выход: определить по жребию, у кого из них убеждения будут либеральные, а у кого демократические.

Усевшись на пол, они достали старый и грязный кожаный стакан с костями и разыграли между собой партии, разумеется опять со всякими шутками-прибаутками.

— Паршивая игра, — воскликнул один, — коли она без пивка!

— А давай представим себе полные кружки! — отозвался второй. — Видишь, какое отличное свежее пиво! Пей!

В конце концов они закончили жеребьевку, которую изрядно растянули веселыми жульническими выходками. Каждый затвердил название своей партии и для вящей надежности завязал узелок на старом носовом платке, который нашелся у одного из них и теперь украсился двумя памятными узелками. Выкрикивая «эгей!» и «ура!», оба исчезли за кулисами, как их и не было.

Все это время нотариусы с молодыми женами стояли перед сценой и молча смотрели на происходящее. Теперь они, красные как раки, переглянулись, однако заговорить не рискнули. К счастью, пора было поспешить на станцию, о чем им уже напоминали. В сопровождении родителей, предварительно переодевшись, они незаметно покинули торжество. Поезда уже стояли готовые к отправлению. Тут братья улучили-таки минутку и спросили друг у друга, кто из них выболтал про жребий; каждый уверял, что словечком не обмолвился. Значит, кто-то из знакомых подсмотрел! — единодушно заключили они, вынеся от прекрасной свадьбы неприятное сознание, что вступили в семейную жизнь отягощенные сплетней. Когда пришло время садиться в первый поезд, а сестрам Зетти и Нетти — впервые в жизни разлучиться, их обеих тоже охватило печальное, словно бы полное предчувствий настроение; они пали друг дружке на шею и безудержно разрыдались.

А в свадебном саду даже и не догадывались, что шутка двух оболтусов была понята и смысл ее принят к сведению; остальная публика восприняла ее как безобидный сатирический свадебный розыгрыш и весело посмеялась. Только недоумевала, кто же такие эти парни.

Ввиду присутствия множества молодых женщин в зале трактира все же устроили танцы, и, когда в полночь заландеровский спецпоезд прибыл забрать мюнстербургских гостей обратно в город, дом и сад остались ярко освещены, и дивная июньская ночь полнилась песнями и музыкой.