День за днем газеты публиковали сообщения о ходе расследований, результаты коих были отнюдь не так схожи, как некогда сами братья Вайделих. Благодаря этому каждый достиг известной оригинальности, что все и всегда считали невозможным.
Деятельность Исидора распространялась на ряд крестьянских общин, которые аккурат в это время занимались реформой своих кредитных отношений. Они создали товарищества по ипотечному взаимообеспечению и проч., затем денонсировали сразу все наиболее обременительные и невыгодные закладные листы и предложили кредиторам новые, под более низкие процентные ставки. Поскольку же в это время многие капиталисты весьма опасались за свои деньги, вложенные в акционерные предприятия, взоры их снова обратились на земельную собственность. Посредником и руководителем всего этого движения как раз и был нотариус.
Он составлял заемные документы, принимал платежи, заменял денонсированные бумаги, производя расчет со старыми кредиторами, а для новых составляя новые закладные листы и бойко протоколируя их в книгах: поскольку оперировал он миллионами, то, пожалуй, действовал скромно, коль скоро от огромных сумм, проходивших через его руки, урвал себе лишь несколько сотен тысяч, дабы попытать счастья в биржевой игре. А так как он, говоря по правде, сдуру играл наобум и постоянно проигрывал, то в скором времени оказался вынужден заменять одну растраченную позицию другой и все усерднее продолжать в таком духе, проворно составляя заемные письма и сперва с некоторым разбором, а затем без разбору присваивая полученный за них капитал. Речь и без того шла об объемной и сложной работе, и довольно долгое время ему удавалось водить народ за нос всякими скучными отговорками, а в крайнем случае выкручиваться с помощью нового подлога, в надежде, что в конце концов придет огромная удача и все уладится. В дерзости своей он дошел до того, что не возвращал должникам многие из погашенных старых закладных, а без отметки размещал оные в зарубежных банках, хотя, согласно протоколам, они числились аннулированными. Таким манером он не раз клал в карман сумму, вдвое превышавшую стоимость означенного закладного листа.
При этом он долго вел довольно тщательную тайную бухгалтерию, покуда она, как и вся афера, не вышла из-под контроля и он не потерял обзор.
Юлиановы делишки были не столь сложны и дерзки. Он довольствовался тем, что, составляя долговые обязательства, изготовлял дубликат и трипликат каждого, делал это по ночам, собственноручно, и хранил означенные произведения искусства в особом сундучке. Как только ему требовались неправедные деньги, он доставал одну или несколько таких бумаг и для начала проверял только, находятся ли оригиналы, судя по владельцу, в надежных руках. Если же в запасе обнаруживалось маловато таких документов, он по всей форме изготовлял совершенно вымышленные закладные, не записанные ни в каких протоколах, следил только, чтобы в них фигурировали лица, которые жили в полном достатке и не совались на кредитный рынок. Он обременял усадьбы зажиточных крестьян долгами в пользу пенсионеров, которые знать ничего не знали и даже не подозревали о своем незримом обогащении. Поскольку же эти совершенно иллюзорные закладные выглядели очень солидно и банковские служащие, взглянув на обозначенные там имена, оценивали их положительно и предоставляли ссуды, то Юлиан в итоге обосновался исключительно на этой удобной ветке и увешал ее многочисленными плодами; в случае надобности он их срывал, дабы в последний день месяца покрыть изрядные биржевые убытки.
Он тоже вел учет побочных гешефтов, уже затем, чтобы не пропустить банковские выплаты процентов, ведь это нежелательно, а кроме того, с целью упорядоченного и последовательного возврата заемных денег. Тут обнаруживалась толика сохранившегося у обоих братьев человеческого идеализма: творить беззаконие лишь с оговоркою, что с помощью Фортуны все будет вовремя исправлено, а не загублено вконец. Это поддерживало в них легкий настрой и после падения и внушало обоим сознание, что они не из числа презренных грешников.
Примерно через неделю после бегства Юлиана Нетти получила от него письмо, отправленное где-то по пути к португальской морской гавани, адрес был написан измененным почерком.
Письмо гласило: «Моя горячо любимая и глубокоуважаемая супруга! Горькая судьба оторвала меня от тебя (ты наверное уже слышала подробности!) и принудила покинуть паршивую крошечную страну, где я родился и по юношеской неопытности предался всеобщей испорченности. Гонимый беглец, я спешу теперь в края получше, где свободный дух может полностью раскрыться на просторе и где я надеюсь в скором времени исправить ошибку, к которой меня подтолкнул филистерский и алчный до денег торгашеский мир. Могу тебе поклясться, дражайшая супруга, что ошибка эта была долгою мукой, борьбой за существование, коей я временно поддался, торжественно повторяю: временно! И теперь, любимая, как некогда обещал тебе вечную верность, в том числе на случай, если родители лишат тебя наследства, — теперь я уповаю на твою верность, надеюсь, ты останешься мне верна, хоть наше отечество и лишило меня наследства! О краях, по которым я успел промчаться как ураган, не могу сообщить тебе ничего интересного, так как, разумеется, не мог особо предаваться наблюдениям. Но из-за океана надеюсь подробно описать тебе Новый Свет, который откроется передо мною, как только я прочно стану там на ноги. До тех пор не могу указать и адреса. Передай от меня сердечный привет твоим почтенным родителям и будь добра, передай привет и моим тоже, а также попроси у них за меня прощения! Я сейчас никак не могу им написать. Тысячу приветов шлю я и моей милой свояченице Зетти! И очень сочувствую бедному брату, которого они арестовали. Думаю, я догадывался о дурном примере, какой он, сам того не сознавая, мне подавал. Item, солнце снова взойдет и для нас! Засим прощай, любимая! До счастливой встречи, когда я все для тебя приготовлю! Твой преданный супруг Ю. В.».
Когда все собрались за вечерним чаем, Нетти дала остальным прочитать письмо. Оно их чуть ли не развеселило, тем более что покинутая жена держалась совершенно спокойно. А спокойна она была оттого, что теперь окончательно подвела итог, без надежды, что муж может перемениться. Г-жа Мария испытывала едва ли не удовлетворение, Зетти же была совсем подавлена, так как ее беда сидела в безопасности неподалеку, хоть и не по своей воле.
Позднее зашел г-н Мёни Вигхарт, на чашку чая с хорошим ромом, которым умел разжиться Заландер. В последнее время Мартин редко бывал на людях и радовался, что участливый и все же по-прежнему скромный приятель нет-нет да и заглядывал на часок.
Г-жа Мария давно простила ему «злодейство», в каком он много лет назад провинился перед нею, когда при первом возвращении из Бразилии сманил ее долгожданного Мартина, так сказать, от домашнего порога в трактир.
Она тотчас принесла пепельницу.
Когда же Мартин Заландер до краев долил ему в чашку рому, г-н Вигхарт лицемерно вскричал:
— Хо-хо! Меня не иначе как считают большим любителем крепких напитков, ну да ладно, не беда!.. Причина моего столь позднего визита в том, что я непременно должен рассказать вам кое-что забавное! Вас это немножко развлечет! Сбежавший нотариус Юлиан (пардон, госпожа Нетти!) что ни день являет себя отменным юмористом!
— Юмористом? — вздохнула Нетти. — О Господи!
— Вы послушайте! Я сейчас из «Четырех ветров», где сидят несколько господ, которые целый день занимались делами означенной персоны. Перед самым отъездом он депонировал во Всеобщем чрезвычайном и вспомогательном банке превосходную, новенькую первичную закладную на десять тысяч франков и получил под нее шесть тысяч. Должником в этом документе обозначен богатый, скупой старик крестьянин из окрестностей Линденберга, по фамилии Эгиди, а кредитором — брат должника, второй старый скряга, прозванный Хитрованом из Назенбаха, известный ростовщик. Эти братья уже не один десяток лет ведут тяжбы о наследстве, закончат одну, затевают другую. Живут как кошка с собакой, и каждый считает другого проклятием своей жизни, без всякой надобности, живут-то оба в достатке. Ну так вот, нынче обоих стариков вкупе с прочими вызвали к дознавателям. Когда подошел их черед, им предъявили упомянутую превосходную закладную и спросили, в порядке ли она. Сначала ее взял в руки мнимый должник, потому что первым успел нацепить очки; кстати, оба туги на ухо и поначалу ни слова не поняли. Но как только владелец усадьбы вычитал, что должен неприятелю-брату десять тысяч франков, он ужасно взволновался и порвал закладную надвое, причем от ярости так дрожал, что края половинок походили на зубья пилы.
Хитрован же, в твердой уверенности, что брат порвал нужную и полезную для него бумагу, набросился на него, оба вмиг вцепились друг другу в галстухи и принялись охаживать один другого по голове слабыми кулачками. Их с трудом растащили, а пока они отпыхивались, громко прокричали прямо в уши, каково положение вещей. Но как скоро братья услыхали, что под сей документ, который меж тем кое-как соединили и положили на стол, кто-то получил шесть тысяч франков, то сызнова, забывши обо всем, налетели друг на друга, однако на этот раз живенько изодрали друг другу подбородки и щеки да исцарапали носы. Под громкий хохот, в конце концов превозмогший официальную серьезность, их опять усмирили. Двое мужчин схватили мнимого кредитора за плечи, ткнули физиономией в бумагу и приказали коротко ответить «да» или «нет» на вопрос, передавал ли он сам или через иное лицо эти десять тысяч франков линденбергскому нотариусу для крестьянина Эгиди, каковой сейчас стоит рядом, и получал ли взамен данную закладную и владел ли оной вообще.
Напрягши в испуге память — меж тем как на злосчастную ипотеку капала кровь, — он наконец прохрипел: «Нет, ничего я про это не знаю! Пустите меня!»
«А вот я хочу знать, кто получил под мою усадьбу шесть тысяч франков!» — вскричал второй, который, видимо, все еще не смекнул, в чем дело. Обоих, однако, без дальнейших разъяснений вывели вон, в коридор, где дожидались остальные свидетели. Братьям вручили их шляпы и трости и отослали восвояси. Но едва только старики очутились на улице, окаянная страстишка улучила долгожданный момент и сызнова стравила обманутых скопидомов. Не ведая куда и не в силах остановиться, такая их обуяла ненависть, они спешили по разным сторонам улицы, осыпая друг друга ужасной бранью и угрозами; ей-Богу, отвратительный пример того, куда жалкая скаредность и зависть способны завести даже стариков братьев. Я аккурат тогда подоспел и вместе с праздною публикой бежал за ними вдогонку, пока оба вдруг опять не набросились друг на друга и не принялись махать длинными боярышниковыми тростями, правда не задевая один другого. Потом подошедший полицейский увел злосчастных драчунов в участок. Я же отправился в «Четыре ветра» и там узнал предысторию, какую вам и поведал.
Ну разве же не хитроумная проделка, даже восхитительная затея со стороны нотариуса — стравить ипотекою двух алчных братьев — стариков как должника и кредитора? Они и вцепились друг другу в волосья, коих, впрочем, было маловато, правда оставшиеся клочки вовсе один другому повыдергали!
— Это не смешная затея, — сказала Нетти, — я теперь припоминаю, он прежде как-то жаловался, что просил у этих богатых скряг денег для клиентов и оба грубо дали ему от ворот поворот. Вот он аккурат обоих и использовал, без спросу!
— Он, поди, еще тогда рассчитывал обвесть их вокруг пальца. А теперь ущерб конечно же несет Чрезвычайный и вспомогательный банк! — заметил Заландер. — В самом деле, феномен трагикомический!
— Да уж! — сказала г-жа Мария. — Так ночью при виде пожара говорят: до ужаса красиво! Боже нас упаси!
За разговорами минуло полдесятого, но тут кто-то громко зазвонил в дверной колокольчик. Немного погодя вошла Магдалена с письмом, которое доставил тюремный посыльный. Надзиратель, мол, передал ему это письмо еще после обеда, но из-за множества работы домой его отпустили только сейчас, и по просьбе арестованного Вайделиха он все-таки решил доставить послание.
Письмо действительно было написано рукою Исидора и адресовано его жене Зетти, которая аж вздрогнула.
— Посыльный ушел? — спросил Заландер и, когда служанка ответила утвердительно, заметил, что, раз уж есть у них письмо Юлиана, надобно принять к сведению и Исидорово, пусть Зетти прочтет сперва про себя, а затем и вслух. Надобно смотреть на ситуацию со стороны ее необычности, иначе с нею не совладать.
— С меня достаточно эпистолярного образца, полученного Неттли, — сказала Зетти, — и я не сомневаюсь, мое послание того же качества. Не стану я его читать, дарю вам. Читайте, а я пойду спать!
С этими словами она встала и собралась уходить. Но отец удержал ее.
— Погоди! — сказал он. — Ты тоже должна послушать, а равно и господин Вигхарт, будем считать, что оно в известной степени касается всех, сугубо рационально или фактически нейтрально! Пусть матушка прочтет; она сможет сразу остановиться, коли что-нибудь там покажется ей неловким.
— Ах ты, льстец! — улыбнулась Мария Заландер. — Давай сюда письмо! — Муж уже несколько лет при чтении пользовался очками, она же прочитала все без очков, даже не придвигая лампу поближе: — «Любимая! Бесценная супруга! Наконец-то я нашел минутку спокойствия, чтобы из темницы послать тебе весточку. Не стану сейчас распространяться о том, что мне пришлось до сих пор вытерпеть и как все случилось. Коли Бог милостив, придет день, когда мы встретимся вновь и сможем в задушевной беседе с улыбкою оглянуться на минувшие беды! Пусть так и будет! Сейчас я хотел бы только побеспокоить тебя несколькими мелкими просьбами, исполнение коих было бы мне в нынешних временных обстоятельствах весьма кстати. Поскольку напор допросов как будто немного ослабевает, у меня остается так много досуга, что безделье становится докучливым. И вот, чтобы отчитаться перед собою и, быть может, принести пользу обществу, мне пришло в голову написать социально-педагогическую штудию о нарушениях долга и их источниках в государственной и народной жизни и о засорении последней — с позиций самоанализа. К сожалению, у меня здесь нет хороших письменных принадлежностей, к коим я привык; то, что предоставляют здесь, никуда не годится. Поэтому пришли мне тетрадь белой, плотной, но хорошо лощеной бумаги сорта «империал», затем коробку моих стальных перьев, ты знаешь каких, одну бутылочку синих чернил и еще одну — красных и две ручки. Лучше всего приобрести означенное в магазине «И. Г. Шварц и К°». С питанием покамест обстоит не так плохо, стараниями моих родителей; тебе ведь известно, меня увели без гроша денег. Однако небольшое улучшение весьма желательно, оттого ниже прилагаю список. И наконец, мне недостает нужных книг.
Книги здесь, конечно, есть, но больше детские или подходящие для узников исправительных учреждений. Я бы хотел получить хорошее географическое и историческое описание северо — и южноамериканских государств, а также несколько томов Герштеккера или вроде того. Еще мне недостает шлафрока, который я забыл. Возможно, тебе удастся через общинного старосту добыть его из нашего Тускула. Наверное, он, как всегда, висит за дверью. Сделай мне одолжение и исполни следующий перечень моих просьб:
1. вышеозначенные письменные принадлежности;
2. шлафрок;
3. эдамский сыр, 1 круг (среднего размера);
4. салями, 1/2 большого батона, маленький батон целиком;
5. банка сливового варенья;
6. бутылка коньяка;
7. книги вышеозначенного характера;
8. несколько дюжин сигар на пробу; средней крепости;
9. мои головные щетки, забытые дома. Может быть, получишь их вкупе со шлафроком;
10. один или два галстуха.
Неизменно преданный тебе Исидор.
P.S. О моей отставке из Большого совета я благоприличия ради почел необходимым заявить уже сейчас. Тем не менее я ощущаю потребность быть в курсе дел, насколько это возможно. Может быть, твой отец не откажет в любезности время от времени снабжать меня повестками дня и отчетами о заседаниях?»
— Благодарю за доверие! — буркнул Мартин Заландер. — Ты закончила, Мария?
— Да, слава Богу! — отвечала она, отложив письмо. — Как тебе это послание, Зетти? Ты намерена отправиться по магазинам за перечисленными вещами?
Супруга автора письма, у которой кончик носа заметно побелел, сказала:
— Меня знобит, пойду лягу! Доброй вам всем ночи!
— Ну, друг Мёни, сказал Заландер, когда дочь удалилась, — этот тоже юморист, верно?
Вигхарт уже спрятал свой сигарный мундштук.
— Нет, тут не до шуток! смущенно проговорил он. — Банка сливового варенья меня доконала!
— Эдамский сыр и бумага для штудии тоже недурственны, как и повестки дня Совета! — вздохнул Заландер. — Ни малейшего следа стыда и раскаяния, сплошное чванство! Мне кажется, под нами пустота в земной коре!
— Ну, зачем же сразу так отчаиваться! — сказала Мария. — Коли в головах пусто, то уж земля-то еще несколько времени продержится! Завтра я все же наведаюсь в Цайзиг, посмотрю, как там сваты. Может быть, вовсе не грех молвить им доброе слово или немножко утешить.
— Хорошо сказано, почтеннейшая! — воскликнул Мёни Вигхарт. — Я вчера опять заходил к мировому судье в «Рыжего парня», отведал превосходного вина нового урожая; он, конечно, тоже поседел, но бодр по-прежнему. Там я слыхал, что госпожа Вайделих слегла, узнавши о бегстве второго сына, а старый Вайделих бродит как тень! Но все время в трудах, встает еще на час раньше, ложится на час позже, молчит и занят всевозможными делами, будто этак прогонит или отменит беду. А при этом еще и жену обихаживает! Ну что ж, не стану более вас обременять, господа, доброго вам здоровья! Покойной ночи! Как там было в письме? Дайте взглянуть!
Он взял в руки письмо и прочел:
— Верно, вот. Салями, половина большого батона, маленький целиком! Забавно звучит все ж таки! Доброй ночи еще раз!