Недуги времени, проникшие в конце концов тяжкими симптомами к домашнему очагу Мартина Заландера, терзали его досадою, заботами и сомнениями, и за всем этим он почти совершенно потерял из виду Луи Вольвенда и его семейство. Впрочем, так вышло еще и оттого, что Вольвенд часто находился в разъездах и, поместив мальчиков в закрытую школу на Женевском озере, в самом деле, как и говорил, вознамерился порадеть своей идее Божия государства. Он посещал духовных и светских вождей и участвовал в собраниях самого разного толка, дабы заявить о священном начинании и выступить в его поддержку, но заинтересовал разве что нескольких изобретателей вечного двигателя да им подобных, а больше, считай, никого. С немалым трудом он измыслил конституцию, согласно которой во всех законодательных, исполнительных и судебных органах председательское место отводилось Господу Богу, а для непосредственного руководства делами церковный синод избирал вице-председателей, сам же означенный синод совпадал с Большим советом и состоял из равного числа духовных лиц и мирян. Во всех светских и духовных ведомствах, а особенно в судах, при важных решениях и приговорах, если голоса распределялись поровну, решение предоставлялось божественному председателю — посредством жребия, каковой тянули с соблюдением соответствующих молитв и т. д. Господне решение выглядело тем более диковинно, что Вольвенд, отвечая на вопросы, заявил, его-де широкой терпимости совершенно безразлично, какое понятие о Боге будет заложено в основу — индивидуально — потустороннее или реально-посюстороннее, триединое или абсолютно простое; главное для него — лишь идеальность замысла.

Однако вредил ему даже не столько авантюризм, сколько полное отсутствие истинно религиозного чувства либо понимания и сознания того, какой смысл он вкладывает в слово «религия». Потому-то каждый замечал, что Вольвенд, изрекши свое слово о вечных идеалах, уже опорожнял до дна свой школьный ранец и что ранец этот куда меньше ранца только что конфирмованного ребенка. И давняя Вольвендова школярская метода сперва выспрашивать других о том, что ему выгодно сказать, теперь совершенно не действовала, ведь он постарел и только выставлял себя на посмешище.

Тем не менее он упорно продолжал витийствовать, делая вид, будто ничего не замечает, без смущения использовал любую оказию, дабы облачиться в плащ пророка, — верный знак, что Заландер был прав и Вольвенду просто требовался некий особенный конек, этакая шапка-невидимка, под прикрытием которой можно развлечься, как некогда обстояло с геральдикой и ловлей раков.

Теперь, когда теплое время года миновало и выпал первый снег, Вольвенд бывал дома чаще. Однажды утром он сидел вдвоем со своей женою Александрой и вел с нею примечательный диалог, который направил в приватное русло. Речь шла об отношениях с Мартином Заландером, каковые словно бы погрузились в сон, и Вольвенд намеревался их вновь расшевелить. Впрочем, покамест он не наведывался в дом давнего друга, поскольку приглашения не получал, прийти же незваным не осмеливался, оттого что пуще огня боялся тамошнюю хозяйку. А Заландер в минувшие месяцы тем паче не собрался с духом и не имел большой охоты рискнуть и пригласить Вольвендово семейство к себе в дом.

Вольвенд сидел за изящным, но хрупким дамским письменным столиком, который завел для себя, ведь писать ему приходилось лишь изредка. В средней части бюро, за зеркальной дверкой, лежал в специальном футляре рукописный проект его конституции. Полуобернувшись к сидящей на диване жене, он в ответ на какую-то ее реплику сказал:

— Неужели ты так никогда и не поймешь? Мирру я предназначил не для старика Заландера! Она ему нравится, возможно, он даже влюблен в нее, и этим я намерен привлечь его к нам; но у него есть сын, который возвращается домой и станет наследником значительного коммерческого предприятия. Он-то и женится на Мирре, если мои планы не пойдут насмарку; и тогда я надеюсь не только заручиться полезными связями, но и поквитаться с мадам, которая нас презирает, за ее наказуемое высокомерие. — Себе под нос он добавил: — Лицемерный умник Мартин, муж ее, получил покамест свое от знаменитых зятьков за ту свадьбу, толстосум окаянный!

Жена меж тем опять что-то сказала, и он вскричал:

— Что ты там говоришь?

— Я говорю, нельзя этак обращаться с моею сестрой! Из-за шутки со старым господином о ней уже пошли разговоры, а коли приедет сын, то у него, может, есть знакомая барышня, или Мирра ему не придется по нраву. Сам посуди, так вполне может быть!

Вольвенд непроизвольно качнул столик, на который опирался ладонями.

Но Александра еще громче продолжала:

— Она не больно умна, и на свете у нее, как видно, никого больше нет, кроме меня, чтоб позаботился, как бы она не…

Тут ее речь прервал грохот. Луи Вольвенд сердито вскочил, опершись на столик, и тонкие точеные ножки его не выдержали нажима, разъехались в разные стороны. Хрупкая мебель в жалких обломках лежала на полу вкупе со всем, что на ней стояло; из маленького фарфорового сосуда тоненьким ручейком вытекали чернила.

В эту минуту в комнату вошла Мирра и с испугом и сожалением остановилась возле обломков. Вольвенд разом опомнился, а г-жа Александра выбралась из угла, где схоронилась на всякий случай. На этом разговор покамест закончился.

То, о чем шла речь, перепорхнуло по воздуху в другое место. Заландеровы заботы утихли, яростная буря всеобщих напастей улеглась, скверные газетные сообщения мало-помалу иссякли, а его особая доля, история двух нотариусов, упокоилась в искупительной тюремной тишине, короткий бракоразводный процесс дочерей тоже отошел в прошлое, и староновая жизнь обеих в родительском доме благополучно вошла в колею.

Вместе с частью своего скарба они разместились на верхнем этаже и, привыкнув в бездетных браках к домашним делам, помогали матери. В остальном жили они уединенно и были в целом довольны, что не мешало матери в глубине души, как заметил отец, возлагать надежды на сына, Арнольда, благодаря которому в семейном кругу может появиться тот или иной дельный мужчина; ведь дочери, собственно говоря, только сейчас стали выглядеть очень недурно, словно у них прибавилось внутреннего содержания. Арнольд пока поживет в том доме, где располагалась контора Заландера. В конце концов он таки купил эту недвижимость, после смерти владельцев. Большой сад предполагалось расчистить и привести в порядок, а дом перестроить для всего семейства.

Когда настал умиротворенный штиль и грядущее словно бы просветлело и вновь сулило счастье, на сердце у Мартина Заландера тоже изрядно полегчало, осталось лишь смутное томление — помолодевшая потребность в любви или как уж там ее назвать. Чтобы с новыми силами заняться многообразной деятельностью на благо народа и государства, ему, как он непоколебимо верил, необходимо сердечное обновление посредством прекрасной, целомудренной любви, каковая в непогоду нахохлилась, ровно песенный совенок, а теперь снова расправила крылья и засверкала глазами средь темных ночей. Присутствие дочерей, правда, до поры до времени удерживало его от сомнительных шагов, и он лишь без устали строил неопределенные планы и надежды на новое свидание.

И однажды зимой под вечер, незадолго до Рождества, намереваясь прогуляться за город, он повстречал барышню Мирру Главиц, которая как будто бы искала на окраине потерянную дорогу и закутанная в бархат, меха и вуаль, осторожно и робко переставляла в снегу изящные ножки, словно красивая заплутавшая птичка из теплых краев.

Только когда она подошла совсем близко, он узнал фигурку, за которой с удовольствием наблюдал, и увидел, как она залилась ярким румянцем и с мольбою устремила на него большие свои глаза, будто просила о сочувствии, а он с радостным испугом приветствовал ее. Узнавши, куда ей надобно, он немного проводил ее, указал правильную дорогу, которая выведет куда надо, и попытался завести с нею разговор, однако желанного диалога опять не получилось. Ведь в скором времени он оказался не менее смущен, чем сама дама, которая, остановившись у некого дома, вдруг пролепетала очаровательное «спасибо» и, снова залившись краской, вошла внутрь.

Мартин гулял еще несколько часов, пока заснеженные луга и нивы не погрузились в розоватый сумрак, и решил сообщить жене, что намерен пригласить в дом Вольвендовых дам, и открыто признаться, как ему необходимо зрелище невинной Мирриной красоты, посредством коей он надеется излечиться от хворей времени и снова окрепнуть, и что все это никак не чревато сомнениями и опасностями. Словом, придумал длинную речь, чтобы представить свое безрассудство как мудрость; и даже родные дочери казались ему более не препятствием, а, напротив, молодыми посредницами в омолаживающем действе, ведь именно они сделают возможным блаженное общение. Тем не менее сердце его опасливо трепетало, когда он приближался к своему дому, однако ж страх обернулся удивлением, так как все окна снизу доверху были освещены.

В передней громоздились сундуки и прочий багаж; недавнее приобретение — красивая лампа, свисавшая с потолка, — освещала лестницу, где г-жа Мария со связкою ключей в руках встретила мужа. Она тотчас бросилась ему на шею и воскликнула:

— Мартин, где ты пропадаешь? У нас опять гость из Бразилии! Арнольд приехал!

— Уже? Я думал, он к Пасхе вернется? — смущенно сказал Заландер.

Просто он день ото дня набирается ума и приехал пораньше! Заходи, Зетти и Нетти совсем с ума посходили, то бишь он отнесся к ним очень мило, им совершенно не понадобилось стыдиться перед братом! Ты послушай, как они смеются!

И правда, они смеялись, хотя Арнольд стоял в гостиной с серьезным видом, когда вошел отец. Лицом похожий на молодого Мартина, юноша был на дюйм выше и строен, как сосенка. Отцовское сердце возрадовалось при виде сына; чуткое ухо, впрочем, уловило бы в этой радости слабый вскрик, будто задушенного кролика, ибо в этот миг сам собою отошел в вечность Мартинов школярский флирт. Хотя он толком не отдавал себе в этом отчета, цветущий сын стоял перед ним живым укором и мгновенно подействовал на его добрую натуру. Оба чин чином обменялись рукопожатием.

— Я думал, ты приедешь весною, — сказал Заландер.

— Да, я так и собирался. Но в марте мне опять надобно отправиться на армейскую службу, и они не намерены продлевать мою отсрочку. Коли я хочу сохранить нынешнее звание, то должен явиться на службу, пока еще молод, старые лейтенанты им в артиллерии не нужны. Но до тех пор хочу месяц-другой здесь освоиться!

— Ты прав! — меланхолично заметил Мартин. — В свое время я тоже думал послужить и, возможно, стал бы по крайней мере дельным офицером административно-хозяйственной службы, да история с Вольвендом помешала, пришлось очертя голову уехать! А теперь в случае чего сын повоюет!

— Кстати, о Вольвенде, — сказал Арнольд Заландер, — у меня есть новости! Не напрасно я взял с собой документы касательно твоих претензий к прогоревшему банку в Рио. Всего за три месяца до отъезда я через одного из добрых твоих знакомцев получил известие, что некий старый прожженный субъект из той компании, гонимый нуждою, украдкой воротился и лежит больной в лечебнице. Его там разыскали; разные люди, некогда понесшие убытки, настояли на его судебном допросе, и ослабевший патрон, которому более нечего терять, выкладывает все, что знает. Конечно, я подал и твои документы, снабдив их соответствующей выпиской и отчетом, и потребовал допроса. Так вот, он признался, что за спиною распрекрасного директората вел сообща с Шаденмюллером-Вольвендом особо секретный мошеннический счет, для пополнения коего они не упускали случая загнать в силок какого-нибудь зайчишку; вот и в тот раз он известил Вольвенда о твоем взносе и подученном на руки огромном переводном векселе, а также намекнул, как непременно следует поступить. Однако неожиданные события не позволили им закрыть сей чистенький счет, и Вольвенд присвоил то, что ухватил, сиречь не выплаченное здесь, в Мюнстербурге. Прага — кол, составленный чин чином по-португальски и надлежащим образом заверенный, находится при мне. Тот субъект в итоге умер, и что происходило дальше, мне неведомо.

Мартин с удивлением выслушал все это, а затем сказал только:

— Значит, все-таки!

Однако, не задерживаясь на этом деле, о котором давно догадывался и которое теперь подтвердилось, он поневоле мысленно возблагодарил благосклонную судьбу, которая в последнюю минуту уберегла его от расставленной ловушки, не дала обидеть жену и выставить себя перед сыном взбалмошным стариком. Вздохнув напоследок по поводу этой истории, он обещал себе исправиться, после чего во главе семейства проследовал в столовую, где г-жа Мария с дочерьми накрыла стол в честь воротившегося сына и брата, а Магдалена с подлинной гордостью внесла превосходное жаркое, которое долго переворачивала в духовке и поливала соком.

— Я так рад, что наконец вернулся, — сказал Арнольд Заландер, когда отец налил ему вина, — все ж таки на родине лучше всего!

— Приехал ты, правда, не в самое удачное время, — заметил Мартин, отец. — Разве ты не слышал, сколько всяких невзгод свалилось на нас в этом году?

— Я следил за событиями, по здешним газетам, — отвечал Арнольд, — картина была неутешительная! Однако в нашей стране случалось и кое-что похуже! После славных Бургундских войн народ до того одичал, что приходилось казнить каждого, чья воровская добыча равнялась стоимости веревки. Об этом написано в наших школьных учебниках! Но с тех пор мы прожили еще четыре сотни лет!

— Такое и позднее иной раз бывало, — сказал отец, — но сказал ты хорошо! Давайте-ка все чокнемся с Арнольдом и порадуемся, что он считает положение более сносным, нежели мы смели надеяться!

Все как никогда радостно, со звоном сдвинули бокалы, Магдалена, стоя на пороге, смотрела на них и смахивала пальцами слезинки. Г-жа Мария подозвала ее и предложила ей свой бокал, Магдалена храбро осушила его и, сконфузившись, убежала. Арнольд еще раз взял слово:

— По-моему, многое стало бы более сносным, кабы у нас тут было поменьше самодовольства и любовь к родине не всегда путали с самолюбованием! Я хоть и молод еще, повидал изрядную часть мира и научился уважать поговорку «C'est partout comme chez nous». Коли мы теперь оказались на плохом фарватере, надобно постараться выбраться из него, а покамест утешаться перевернутою поговоркой: у нас как повсюду!

Эти слова он точно прочел в сердце старика отца, они были совершенно в его духе, но Мартину показались новыми, потому что сам он, с тех пор как усердно помогал строить общественное благо, полагал кое-что более бесподобным и уникальным, нежели на самом деле.

Воссоединившаяся семья еще довольно долго сидела в гостиной, счастливая, совсем как в тот вечер, когда воротившийся Мартин Заландер повел голодных детей и жену в ресторацию. С легким сердцем и вправду помолодев он отправился в постель. Через некоторое время, заметив, что он не спит, а над чем-то удовлетворенно мудрствует, Мария воскликнула:

— Мартин! Арнольд впрямь тебя порадовал, ведь ты впервые позабыл вздохнуть на сон грядущий, а это полгода с лишним меня удручало!

— Угадала, но только наполовину! — осмотрительно, с расстановкою отвечал Мартин, но затем все ж таки решил признаться верной супруге в своем заблуждении, чтобы между ними не было никаких темных пятен.

И он поведал всю историю с Миррой Главиц, воображаемые любовные страдания при безобидных намерениях и высоких этических мотивах, а также о речи, которую заготавливал для г-жи Марии до той самой минуты, когда при одном только виде сына воздушный замок рассыпался.

— Ну, что ты на это скажешь? — жаждая прощения, спросил он, поскольку жена молчала. Несколько времени она беспокойно ворочалась в постели, потом вдруг звонко рассмеялась и опять умолкла. Немного погодя рассмеялась вновь и сказала:

— Я смеюсь просто от радости, что эта последняя опасность, грозившая нам, так благополучно развеялась! Возблагодари небеса, муж, что твой сын приехал в нужное время, и ни минутой позже! Дело-то не во мне, это важно для тебя, и для него, и для дочерей! Как бы мы выглядели в их глазах! Но знаешь, Мартин, коль скоро само нежданное появление нашего сына исцелило тебя, то безумство, которым ты намеревался меня обидеть, будет тебе прощено и забыто! Это добрый знак, золотой знак, и я сохраню его в душе до последнего вздоха! А теперь покойной тебе ночи, от твоей истории все-таки клонит в сон!

Так поздняя весна любви, каковая должна была омолодить политическую энергию Мартина Заландера, счастливо миновала, без дальнейших бурь.