Новая жизнь вновь воссоединившейся семьи текла прозрачным и спокойным потоком, который лишь изредка покрывался легкой рябью, взбудораженный ревностным духом Мартина.

В скором времени ему стало невмоготу смотреть, что помимо дел фирмы Арнольд увлечен лишь своими штудиями да светским общением с несколькими друзьями; Мартин твердил сыну, что не худо бы исподволь обратиться и к общественным делам, ведь он имеет для этого прекрасную возможность, коли станет посещать вместе с отцом политические союзы, выборные собрания, а не то и одну или другую из многочисленных лекций, разъясняющих какой-нибудь закон или иные референдумы и актуальные общие проблемы. Так он быстро научится применять накопленные знания и умственные способности и сделается активным гражданином. А это необходимо, ведь без пытливых юношей и молодых мужчин даже самым мудрым старикам никак не обойтись.

Однако Арнольд скромно, но упорно отклонял настойчивые уговоры отца. Говорил, что намерен ограничиться исполнением всех гражданских обязанностей, куда, кстати сказать, относится и то, что он никогда не станет участвовать в выборах, если не знает ни кандидата, ни тех, кто его выдвинул. На так называемое активное участие он согласится лишь при особой необходимости, а до тех пор будет наблюдать за фактическими событиями и их плодами; по ним он узнает и людей, которые их взрастили, узнает куда лучше, нежели по речам, а партии в свою очередь — по этим людям, а равно по газетным статьям, какие они пишут. Он не желает поддаваться традиционным влияниям и потому не пойдет туда, где ими обмениваются; только таким образом он будет чувствовать себя свободным и когда — нибудь сможет сказать каждому, что полагает истинным. Так думают сейчас многие молодые люди.

Отец не стал более настаивать на своем, но чувствовал себя уязвленным, коль скоро это и есть все влияние, какое он имеет на родного сына, он, который столь бескорыстно усложнял себе жизнь, служа стране. Вот почему он вернулся к мысли, что сын в своих школах заделался доктринером, в котором, чего доброго, дремлет реакционер. Болезненное недоверие начало терзать его душу.

Впрочем, все опять наладилось, когда Арнольд в один прекрасный день попросил позволения пригласить в дом своих друзей, которым задолжал что-то в этом роде. Речь шла о восьми молодых людях, частью о не слишком обеспеченных, если вовсе не бедняках, а частью о сыновьях состоятельных семейств. Кроме того, Арнольду хотелось, чтобы отец почтил их компанию своим присутствием, и Мартин согласился, так как подумал, что это удобный случай получше узнать окружение сына и его взгляды. Матушка тоже не могла отказать сыну в удовольствии принять друзей, но сказала, что надобно нанять повара и официанта, ведь старая Магдалена справиться не сумеет, а сама она не знает, чем нынче принято угощать, да и суетиться на кухне более не в состоянии. Дочерей же утруждать не годится.

Арнольд с этими доводами не согласился. Он, мол, вовсе не намерен роскошествовать и вводить семью в расход, такое ему и в голову не приходило! Друзья его — люди разумные и веселые, и если старая Магдалена приготовит парочку сытных блюд, в чем ей мастерства не занимать, да подаст их с забавною шуткой, то лучше и быть не может. Ну а помощницу на кухню, конечно, нанять можно.

По этому поводу вспыхнула небольшая перепалка, в которой Арнольд одержал верх, но лишь по видимости. Когда в назначенный вечер он на час раньше пришел домой, у плиты трудился повар в белоснежном переднике, а в столовой официант во фраке хлопотал с сервировкою, расставляя приборы и бокалы, и уже успел сложить салфетки, которые в форме кроликов и курочек красовались на тарелках. Г-жа Мария сказала, что так надо, нельзя же, чтобы из-за неловкого ужина о семье пошли пересуды как о выскочках.

Гости явились минута в минуту, почти все разом, так что старший Заландер спокойно мог подойти последним, без долгого ожидания. Симпатичная наружность и добропорядочно-непринужденное поведение молодежи сразу же произвели на него приятное впечатление. А уж за столом он в глубине души дивился естественному хорошему тону, полному отсутствию в беседе дурной манеры снобских кругов с их тривиальными анекдотами и двусмысленностями. Чтобы лучше слышать, Мартин говорил мало и особенно остерегался коснуться политики, рассчитывая, что Арнольдовы друзья, а с ними и он сам тем свободнее затронут эту тему. И достаточно заботился о том, чтобы в бокалах были напитки, которые развязывают язык. Молодые люди лишь развеселились, в надлежащих границах, не нуждаясь в нарочитой осторожности. Разговор оживился, а поскольку участники были примерно одинаково образованны, сведущи и обладали живым умом, политические предметы всплывали не реже всех прочих; однако же не прозвучало ни единого реакционного слова, ни единого слова, даже косвенно намекающего на неуважение к народу, разве что изредка непринужденно-грубоватый эпитет по адресу того или иного низкого клеветника, который аккурат обретался в прессе или в советах; да и тогда, к примеру, говорили: «Чего вы хотите? Путь этого субъекта предопределен, он должен его пройти и не избежит расплаты!»

Пока Мартин дивился многоопытному тону, который как будто был привычен этим молодым людям, упомянутый предмет уже исчезал из разговора. Они, думал Мартин, неспособны задержаться на чем-то одном, все же нет у них, как видно, политической жилки! Но прежде чем он успевал точнее сформулировать сие подозрение, беседа продолжала двигаться по широким свободным орбитам; ни один не изображал из себя ментора или пророка, и фразы стали еще менее громкими; сторонний наблюдатель видел только, что мир для этих молодых мужчин по-прежнему открыт, а не упрятан в табачный кисет. Мартину стоило некоторого усилия следить за новыми и новейшими инициативами на стезе всеобщего образования, ведь кое в чем он изрядно поотстал и не раз поневоле просил разъяснений, каковые ему давали без снисходительности и без всякого бахвальства, столь же естественно, как сообщают, что за погода на улице. И во всем сквозила неиспорченная честность, от которой он воспрянул духом.

«Слава Богу! — думал он. — Не зря мы потратили деньги! Все это ведь тоже плоды воспитания!»

Но не стал уточнять чьего — семьи или государства.

Вскоре ему передалось веселое настроение застольной компании; он по-рыцарски полагал отплатить за свое явное удовольствие тем, что уже в десять часов покинет Арнольдову компанию, по-стариковски удалится к себе. Однако ж лишь в половине одиннадцатого ему удалось уйти и заглянуть к женщинам, которые покамест не ложились.

— Пришел наконец, гуляка! — сказала матушка. — Видно, очень тебе понравилось с молодежью! Ну, как же там было?

— Ей-Богу, никогда в жизни я этак хорошо не беседовал, как нынче вечером! — отвечал муж. — Наш Арнольд общается с превосходными молодыми людьми, умными и nota bene благовоспитанными; можно сказать, когда они вместе, им ничто не грозит!

— Звучит весьма обнадеживающе! — весело отозвалась г-жа Мария. — Отрадно слышать! И какую же роль играет среди них Арнольд?

— Ролей никто из них не играет! Они не карьеристы, клянусь, и все же знают, что им нужно, хотя или потому что об этом не болтают! Поверь, коли таких много, то мне не страшно за наше будущее!

Со всем красноречием он старался описать удовлетворенно внимающим женщинам приблизительный ход вечера и набросать портреты некоторых друзей, особенно ему понравившихся, пока его не прервала громкая энергичная песня, грянувшая в скромной зале. Решительными бодрыми голосами молодые люди выводили жизнерадостный напев, в быстром темпе и соблюдая такт, четко и ясно, а затем наверху услыхали, как гости разошлись, без большого шума покинули дом.

— Ах, как мило! — воскликнули молодые женщины. — И как хорошо закончили, словно бы точку поставили!

— Так вы еще не спите, — сказал вошедший со свечою Арнольд, — вот и хорошо, а то я было подумал, наши крики вас всех перебудили. Мне не хотелось их останавливать, я даже и сам горланил, так само собой вышло!

— Могли бы еще спеть, — сказала матушка, — но все же то, что вы решительно умолкли, произвело приятное впечатление! Вы всегда так делаете?

— Да, когда поём; впрочем, не знаю, откуда взялся этот обычай! Радость просится наружу, а так как мы не виртуозы, то из-под палки петь не станем! Ну а теперь доброй вам всем ночи и большое спасибо за проявленное терпение! Хочу еще немножко почитать перед сном!

Когда Арнольд ушел, Мария с удивлением спросила Мартина:

— Мальчик что же, пил одну только воду? Еще немножко почитать! И спокоен, как воздух в безветрие!

— Черта с два он пил воду! — возмутился отец. — Вино пил, не меньше других! Просто он твой сын, ведьма ты этакая!

Все засмеялись над деланным приступом гнева и пошли спать.

Лодочка Мартина Заландера спокойно плыла себе меж настоящим и грядущим, готовая и к бурям, и к спокойствию, но всегда нагруженная добрыми надеждами. Кое-что иной раз приходилось как подделку выбрасывать за борт, однако сын умел незаметно так хорошо разместить пустоты, что никакого крена не возникало, суденышко оставалось устойчивым и не боялось коварных рифов, возникавших то тут, то там на горизонте.

Темная пиратская лодка Луи Вольвенда, которая на протяжении многих лет пересекала путь Мартина, не раз еще приближалась, но на абордаж пойти уже не могла. Сейчас фактически не оставалось сомнений, что, ограбив Мартина, он известным образом приобрел жену и тем сохранил как свою добычу, так и женино наследство. Стало быть, ему было вовсе незачем хапать еще больше; однако ж он считал «старого друга» своею личной собственностью, и зависть прирожденной ограниченности снова и снова побуждала его урывать свое и наносить другу ущерб, а простенькое вероучение служило ему маской и заодно удовлетворяло грубое тщеславие, рабом коего он был всю жизнь.

Из сочувствия к его мальчикам и, вероятно, невинным женщинам Заландеры так и не воспользовались документом, который мгновенно бы его уничтожил. Довольствовались тем, что давали ему от ворот поворот, под каким бы предлогом он к ним ни подъезжал, но не говорили, почему так поступают.

В конце концов, оказавшись в состоянии невыносимой неизвестности, он совершенно утратил глупое самодовольство. И покинул здешние края, чтобы найти в других местах уготованное ему ничто.

Однажды вечером верный Мёни Вигхарт пришел к Заландерам и сообщил, что видел Вольвенда на вокзале, где тот вместе с женщинами, сундуками, чемоданами, бросая вокруг злобные взгляды, сел в поезд-экспресс и был таков.