Младшие Вайделихи продолжали бурно расти и развиваться физически; ходили молодцевато приосанясь, явно довольные вниманием, какое привлекали, когда появлялись вдвоем. И нехваткой духовных талантов они тоже не страдали, недоставало им лишь упорства завершить начатое учение. Когда оба перешли в старшие классы и жизнь и учение день ото дня требовали все большей серьезности и глубокомыслия, Юлиан не выдержал первым. Бросил школу, поступил конторщиком к нотариусу. Исидор школу закончил, но экзамен для зачисления в высшее учебное заведение сдавать не стал, полгода посещал кой-какие юридические лекции так называемым вольнослушателем, а затем тоже устроился в нотариальную контору.

Оба писали ровным, красивым почерком, каким будущие ученые мужи обыкновенно владеют недолго, ибо у них иные потребности, и оба одинаково любили предаваться изыскам каллиграфии. В канцелярских делах они оказались весьма полезны и благодаря каждодневной практике почти играючи усвоили знания, лежащие в основе нотариального делопроизводства.

Папаше Вайделиху такой исход, надо сказать, пришелся не по душе. Неужто это и все, чего они хотели достичь? — вопрошал он.

Мама же, напротив, была чрезвычайно довольна.

— Мальчики-то поумнее нас будут, — говорила она, — знают, чего хотят! Разве же не умеют они исполнить все, что им поручают? Нетто они недоумки какие, чтобы смолоду ломать себе голову?

А поскольку они теперь, вместо того чтобы стать причиною бесконечных дальнейших расходов, сами зарабатывали кой-какие деньги, отец тоже успокоился, тем более что, едва близнецам исполнилось двадцать, начальство повысило их в должности, произвело в ранг заместителей и оба соответственно уже имели судебные свидетельства, подтверждающие, что они по праву могут быть избраны нотариусами.

Приблизительно в это время в человечестве не то усилился, не то проявился необычайный феномен влюбленности.

Мартин Заландер как будто бы стал замечать, что отношения двух его дочерей и их матери утратили былую непринужденную доверительность, что дочери секретничали меж собою и держались заодно, мать же казалась погруженной в глубокую серьезность, если не в кручину, каковую не всегда умела скрыть, особенно с той поры, как перестала заниматься торговлей. Ведь Заландер, чье главное предприятие без особых усилий с его стороны по-прежнему вполне процветало, быть может, как раз потому, что он не мудрил и не спекулировал, больше занятый своими гражданскими пристрастиями или обязанностями, — Заландер не желал более видеть, как г-жа Мария без всякой нужды надрывается в коммерции. Вот почему он за хорошие деньги продал филиал энергичному молодому дельцу, а свою превосходную супругу отправил на покой, что она приняла без лишних разговоров. Всю прибыль, составившую недурной капитал, он, не слушая никаких возражений, присовокупил к ее давно застрахованному состоянию, дабы в ненадежные времена она не зависела от него самого и его удач и неудач, а в случае его кончины — от детей. Поскольку же теперь Мария со своими мыслями и заботами, которые ее тяготили, не могла схорониться за конторкою, муж легко читал в ее лице, вот и спросил, что происходит.

Если бы добрая женщина хотела говорить, то наверное сама бы сказала. Она опустила глаза, потерла руки, будто озябла. А потом обронила:

— Черепичина нам на голову свалилась!

— Черепичина? С какой же крыши? — озадаченно переспросил Мартин, так как серьезность жены заставила его подумать о чем-то тревожном и даже опасном.

— Не могу я больше терпеть все это в одиночку! Наши дочери влюбились!

— Обе сразу? В одного? — улыбнулся муж, с некоторым облегчением, оттого что дело не свелось к чему-нибудь пострашнее.

Однако жена оставалась неколебимо серьезна:

— Нет, не в одного; короче говоря, они обручились с близнецами-конторщиками из Цайзига!

— Ах, негодницы! Это как же, когда, где? Погоди, мне надобно исподволь с этим освоиться! Новость и впрямь ровно черепичина на голову, этак и дырку пробить недолго!

— Мне-то уж давно всю голову продырявило. Ты подумай, две девицы двадцати пяти и двадцати шести лет от роду собрались замуж за двадцатилетних близнецов! Неприличная авантюра — и возраст, и близнецы! Старые бабы частенько берут себе молодых мужей, народ посмеется — и дело с концом! Но чтоб девушки во цвете лет, а все же на границе юности выбрали желторотых фатишек! Две сестры — два близнеца!

— Ну, это уж прямо-таки роман, и мне он тоже не больно по сердцу; только ведь любовь постоянно играет этакие шутки; не зря говорится: пережитое наяву нередко куда ярче придуманного, верно?

— Да-да! А хоть бы и так, все равно благодарю покорно! Ах, милый, мы определенно совершили ошибку, не давши девочкам повидать широкий мир и не обеспечив их какой — никакой профессией. Кто может оставить дочек дома, должен именно так и сделать, говорил ты и слышать ничего не желал про пансионы, а уж про профессии тем паче. Говорил, это все равно что отнимать хлеб у бедняков, а жить впроголодь, коли речь не идет об определенных дарованиях, которые надобно развивать. Ты мечтал о свободных хозяйских дочерях и свободных домашних хозяйках, которым незачем впадать в угодливость, и я соглашалась с тобой, потому что была ослеплена нашим счастьем, хотя и знала, как было бы хорошо, приобрети я в свое время какую-нибудь профессию! Только не обижайся, я никоим образом тебя не упрекаю.

— Да я и не воспринимаю твои слова как упрек, голубушка моя, ведь я точно знаю, сколь замечательно ты пробиваешь себе дорогу. Что на Кройцхальде у тебя вырубили деревья, вина не твоя и не моя!

Оставим это; я только хочу сказать, не располагай девочки столь полным досугом и свободою, они бы вряд ли измыслили сообща этакую гадкую авантюру! Что же нам теперь делать с этими огородными близнецами? И со спесивой прачкой в придачу!

— Ну, что до нее, то она, безусловно, ракушка с виду грубая, однако жив ней прячется жемчужина материнской преданности! Но я пока не узнал, что, собственно, происходит. Они тебе открылись?

— Боже упаси, они ведь совершеннолетние! И, конечно, в подходящее время пришли бы к родителям с просьбою; к тому же я уверена, ни одна из них в одиночку не выказала бы нам такого лукавства, такой беспощадности, но треклятая двойная упряжка превратила печальную историю в заговорщицкий секрет…

— Мария, голубушка, давай пока оставим в стороне вопрос допустимости! Ты же не станешь всерьез утверждать, что близнецам не разрешается вступать в брак, а двум сестрам, которым они по сердцу, запрещено брать их в мужья.

— Я ничего подобного не утверждаю, говорю только, что в нашем случае это мне не нравится, не подходит, огорчает меня, так как я вижу здесь нездоровый каприз! Ты подумай сам: двое неоперившихся юнцов взяли наших взрослых дочек на прицел и форменным образом завоевали, а опрометчивые девицы, обладая прелестным секретом, упустили отличные возможности выйти замуж! Мы же то радовались их замкнутости, когда они, ровно монахини, ходили в темных платьях, под вуалями, то сожалели, что они не желают себе более радостной юности. Впрочем, на свой лад они ею насладились… Надо тебе сказать, молодые люди встречаются, когда пожелают — лунными ночами, летом на восходе солнца, весной на долгих прогулках, зимой на катке; наша старая служанка все мне выложила после многих лет молчания. Почему? Да потому, что повздорила на рынке с вайделиховской хозяйкою, которая уже принялась перед нею заноситься.

Болтала, что наши дочери стоят полмиллиона каждая, так, мол, все вокруг твердят. Магдалена не могла стерпеть этакой болтовни и бесцеремонности, дала ей отповедь, она-де не доискивается, сколько у ее хозяев денег и прочая, на что та возразила, что она как прислуга, может, и права, скорее уж ей, госпоже Вайделих, уместно интересоваться, что за состояние у тех или иных людей. Незачем ей слишком любопытничать, отвечала опять же наша прислуга, цыплят по осени считают. Коли прачке охота полоскать холодной водой, ей никак не помешает выставить парочку лоханей под дождь, чтобы запастись хорошей водицей; а коли охота ей отхватить миллион, то не всегда достаточно произвести на свет двух близнецов да послать на поиски! Тут они вконец разругались, а когда выдохлись, Магдалена, донельзя взбудораженная, прибежала домой и все мне выложила, исповедалась. Я, конечно, прочла ей нотацию, пригрозила уволить, потому что она так скверно и так долго нас обманывала, а она оправдывалась тем, что наши дочери клятвенно обещали ей, что при первой возможности сами обо всем расскажут родителям, она же таким образом останется совершенно в стороне. Однако из этой рыночной перебранки я узнала и вполне уверилась, что затеяла эту злополучную историю мать близнецов. До сих пор я молчала, стыдно мне было, что собственные дочери этак меня обошли!

— Пожалуй, ты права, бедная моя Мария, — с огорченной миною заметил муж, — только ведь и мне выпал тот же удел. Но все — таки, по-моему, не образ мыслей и не дурная натура подвигли девочек на странные поступки, а сознание, что их глупое любовное приключение приняло вызывающий и неприличный оборот. Прежде чем я призову их к ответу, хорошо бы еще дознаться, какой, собственно, характер носит близкое общение любезного квартета; мне бы не хотелось взять неверный тон, ты же понимаешь?

— Магдалена клялась, что все у них достойно и благоприлично. Видятся они самое большее раз в месяц, и девочки держат молодых людей в строгих рамках, общаются с ними чрезвычайно сдержанно. Коли взгляд у тебя ястребиной зоркостью не отличается, то вряд ли и заметишь, что это две влюбленные парочки. Наша услужливая особа неоднократно сопровождала девочек в ночных вылазках и присматривала за ними, пока мы спали сном праведников.

— Надобно мне украдкой поприсутствовать на таком свидании, и полагаю, лучше всего затем, сообразуясь с обстоятельствами, объявиться среди них и уладить дело, во всяком случае, отослать мальчишек домой и девушек тоже увести восвояси.

— Коли тем все и кончится! — воскликнула г-жа Заландер. — Так или иначе, очень хорошо, что ты немедля возьмешь это дело в свои руки и во всем разберешься. Я тут не справлюсь, сердце сжимается, как подумаю, что придется говорить с дочерьми — а они ведь уже не дети — о вещах, которых быть не должно. Будь здесь наш Арнольд, я бы знала, что делать!

— И что же?

— Коль скоро он бойкий студент, а так оно и есть, пусть бы прогнал конторщиков и заставил сестер выбросить из головы сумасбродные идеи!

— Ах, голубушка моя, тут ты глубоко заблуждаешься! Сумасбродные идеи, к сожалению, упорнее самой пылкой страсти. Кстати, домой Арнольд вернется уже не студентом, а доктором права, и боюсь, не проявит к этому прежнего интереса.

Случай присутствовать на свидании разоблаченных влюбленных представился спустя несколько дней. Немногим раньше Мартин Заландер убедил дочерей отказаться от монашеского затворничества и поступить в хор, который разучивал довольно крупные музыкальные произведения и вместе с одним из многочисленных оркестров исполнял их в городских церквах. Голоса у девушек были хорошие, и пели они весьма недурно. Сущее варварство, сказал отец, избегать подобной практики, вместо того чтобы благодаря ей нести радость другим, а самому приобрести на будущее, когда уже не сможешь петь, способность слушать с пониманием и наслаждаться.

Тогда же в хор записались и братья — Исидор и Юлиан.

И теперь Магдалена шепотом донесла г-же Заландер, что на завтрашней концертной репетиции, которая продлится до глубокой ночи, барышни Заландер закончат пробу несколько раньше и потому назначили встречу своим возлюбленным.

— Отгадай, куда они пойдут! — сказала мужу Мария, сообщив ему о свидании. — Нипочем не догадаешься, а они там частенько бывали: в большом саду, что на задворках твоей конторы!

— Ах, негодницы! Как же они туда попадают? Не крадут же у меня ключи от дома и от конторы и не позволяют чужим юнцам ходить повсюду!

— Боже сохрани! Они отыскали старый ржавый ключ от задней калиточки в садовой стене, там, где большой участок граничит с дальней боковой улицей. Девочки отправятся туда первыми, а через десять минут и близнецы сбегут с репетиции.

В означенный день дочери тихо-спокойно сидели дома до самого вечера, потом свернули трубочкой свои ноты и чин чином пошли на концертную репетицию. За обедом отец наблюдал за ними, чуть смущенно, ведь барышни были видные, осанистые и давно уже не дети. И ничего особенного он в них не заметил, ну, разве что музыкального вечера обе ждали с некоторым волнением, из-за трудной задачи.

Дом, где Мартин Заландер нанимал конторские помещения, в остальном был сейчас необитаем, и порой он подумывал купить эту старинную постройку и переделать ее, но каждый раз скромно отметал означенную мысль. До поры до времени он поселил там бухгалтера и конторщика, но они обитали в другом крыле, не со стороны сада. Позднее вечером Заландер незаметно проник в контору, не открывая ставней, зажег лампу и долго сидел так, пока наконец не решил, что час настал. Тогда он надел резиновые калоши и тихонько прошел через озаренный луною двор к решетчатой калитке сада, больше похожего на парк. Минуту-другую настороженно смотрел сквозь кованое кружево, прислушивался, однако ж не слышал ни звука и не видел ни малейшего признака людей. Поэтому он тихонько отворил калитку и шагнул в сад, полный высоких стройных деревьев, каких теперь уже не сажают.

Примерно в середине сада находился старый, сработанный из песчаника, побитый непогодою фонтан с дельфинами и тритонами, из которого скудно сочилась вода. Перед фонтаном была просторная круглая площадка, окруженная мощными акациями, а поскольку деревья пока не распустились, полная луна беспрепятственно освещала и площадку, и аллеи, которые в нее вливались. А прямо позади фонтана густо росли молодые хвойные деревца. Там-то Мартин Заландер и схоронился, заросли превосходно его укрыли. Он решил остаться на этом месте, потому что напротив фонтана располагалась полукруглая каменная скамья, где в эту пору года только и можно было посидеть.

Отец-соглядатай устроился там весьма своевременно. Через считанные минуты совсем рядом послышались негромкие, но быстрые шаги, и темные фигуры его дочерей, словно ночные тени, проскользнули мимо фонтана и, не говоря ни слова, рука об руку раза два — три прошлись по круглой площадке и наконец остановились у чаши фонтана. Заландер не мог толком их разглядеть, они опустили вуали на лицо, закутали ими шею и подбородок. Обе сняли перчатки, наполнили пригоршни водою из дельфинов и жадно напились. Стояла мягкая апрельская ночь, почти такая же теплая, как в мае, но не настолько жаркая, чтобы объяснить жажду барышень.

«Силы небесные, вот это пламень, раз его надобно этак тушить! — подумал Мартин Заландер средь своего краснолесья. — Н-да, ведь у каждой в сердце огонь святого Эльма!»

Девушки снова набрали воды, приподняли вуали и остудили лоб.

«Бедняжки! — опять подумал отец. — Щекотливая история!»

Теперь он узнал младшую, Неттхен, по голосу, когда она негромко, но внятно проговорила:

— Ох, Зетти, боюсь, нашему счастью скоро конец!

— Почему? Из-за скверной Мадлены? — отозвалась старшая сестра, правда опять-таки не без невольного вздоха.

— Ах, не брани ее, она ведь и матушке нашей кое-чем обязана! И рано или поздно так должно было случиться, вот и случилось сейчас!

— Конечно, случилось сейчас или случится вскоре! Надобно бороться, не отступать! Или мы должны с легким сердцем отказаться от своих любимых, от этого чудесного дара небес, и отринуть их?

— А ты способна вот так легко в разладе расстаться с превосходнейшими родителями? Если б только матушка могла посчитать бедных мальчиков хорошими! Но я знаю, этому не бывать!

Ей легко говорить, она ведь всех сравнивает с нашим отцом, а он, бесспорно, образец совершенства, никто ему в подметки не годится! И все же в юности, наверно, был не меньшим вертопрахом, чем наши белокурые сокровища, золотые головы! И разве они уже теперь не прилежны, как пчелы, хоть и не ведают забот о пропитании? Я полагаюсь на доброту матушки, никогда не сякнущую целиком, а в первую очередь на свободный ум отца! Недавно мне довелось прочитать поистине правдивые слова, что лишь мужчина в полном смысле слова способен быть гуманным, гуманным во всех жизненных положениях! По крайней мере, я чувствую, что как женщина неспособна на это, вот и весь сказ!

Заландер был настолько изумлен и потрясен неслыханными речами старшей дочери, что невольно ухватился за елочку и тем произвел в зарослях шум. Сестры вмиг притихли, испуганно всматриваясь в темноту. Когда ничего более не последовало, Зетти сказала:

— Это ветер или птица, которую мы разбудили. Давай сядем.

Они повернули к каменной скамье, но дойти до нее не успели — поодаль скрипнула калитка. Девушки замерли на месте, глядя, как близнецы на цыпочках спешат по светлой от луны аллее. Очутившись на площадке перед фонтаном, они хотели было без промедления заключить возлюбленных в объятия, однако те их остановили.

— Погодите, господа! вскричала Зетти приглушенным, но решительным голосом. — Мы договорились, что в подобных случаях вам должно надевать разные шляпы, чтобы каждая дама могла тотчас узнать своего рыцаря. А вы являетесь в шляпах, похожих как две капли воды! Который же из вас Исидор?

— И который Юлиан? — прибавила Нетти.

Оба одновременно воскликнули «Я!», очевидно из озорства.

— Ну-ка, посмотрим! — сердито приказала Зетти. — Предъявите уши! — Она шагнула к одному, схватила за правое ухо, а Нетти проделала то же с другим, только схватила его за левое ухо.

«Ага! — подумал Заландер. — Яичная лапшичка и сахарная улиточка! — И снова ему пришлось крепиться, чтобы не выдать себя громким смехом. — Впору за деньги показывать моих замечательных дочек да их возлюбленных, а?»

Сестры меж тем установили, где который, не давая юным озорникам более себя дразнить. Каждый получил торжественный поцелуй, после чего занял указанное место на полукруглой скамье, возле своей любимой, и тотчас же на два голоса прозвучал приказ:

— Не обнимать или мы уходим!

Поначалу маленькое общество, видимо, беседовало попарно, и Заландер не разбирал ни слова. Видел только, что дочери сидели выпрямившись, неподвижные, как изваяния, а Исидору и Юлиану, застенчиво склоненным к своим дамам, оставалось только ласкать взглядом озаренные луною лица.

Г-н Заландер опять удивился девушкам, бедняжки казались ему демоническими воплощениями одной и той же безрассудной идеи, которая завладела обеими. Если один из близнецов вдруг умрет или пропадет как-нибудь иначе, то, быть может, уже само это располовинивание излечит их? Или в итоге обе, подобно Соломоновым матерям, привяжутся к уцелевшей половине и призрак воображаемой страсти их истерзает?

Он ужаснулся при мысли, что столь цветущим девушкам могут быть уготованы этакие душевные муки. А они все сидели и невнятно шептались с юношами, которые неожиданно вскочили, задетые каким-то словом.

Дальше говорила одна Зетти, причем громко, отец в кустах все слышал:

— Да, любезные братья! Кое-что случилось и причиняет нам боль! Из речей, какие ваша мать вела на базаре, мы вынуждены заключить, что нас, сестер, считают богачками или такими, что разбогатеют, а стало быть, вся любовь и верность ожгосится к предположительному состоянию наших родителей!

Братья отпрянули и в растерянности стояли перед суровыми девушками, поскольку и Неттхен серьезно, хоть и кротким голосом, обратилась к своему близнецу, правда уже в точности не зная, тот ли это, по причине происшедшей перемены мест. Ведь сестры тоже встали, подошли к растерянным близнецам и, подыскивая слова, расхаживали меж ними.

— Так вот, мы не рыночный товар! — сказала Нетти и утерла глаза, стараясь, однако, отыскать взглядом неотличимого теперь Юлиана. В столь серьезную минуту за ухо не схватишь.

Зетти находилась в таком же положении, но сохраняла большее присутствие духа.

— Говори ты, Исидор, коли вам есть что сказать! — воскликнула она в страстной забывчивости громче, нежели хотела. И, тотчас овладев собою, он наконец ответил:

— Чем мы виноваты, если наша добрая мама радуется, что у ее сыновей богатые невесты? Разве это грешно? И разве нам самим грешно знать, что наши любимые избавлены от всех забот о пропитании? Хотя мы надеемся и убеждены, что и своими силами сумеем оградить их от этого! Нет, дорогая Элизабет! Мне незачем любить твое наследство, а вот любить тебя необходимо, клянусь! Оставь деньги и имущество, родителей, отчий дом и родину и вообще всё и идем со мною! Я тоже не откажусь быть любимым исключительно ради бедности или ради меня самого, я тоже готов оставить все прекрасные надежды и всё, что достанется мне от родителей, и отправиться с тобой на край света!

С этими словами он бросился в ноги старшей барышне Заландер, чего до сих пор меж этими четырьмя никогда не бывало да и вообще в здешних краях не в обычае. Юлиан поступил так же и обратился к Нетти с еще более пламенной речью, в коей обещал сделаться не бедным, а богатым и тем доказать, что ему незачем зариться на невестино богатство.

Они крепко держали сестер за руки и, до слез растроганные собственными словами, осыпали их поцелуями. Поскольку же каждая теперь вновь чувствовала руку своего близнеца и испытывала еще большую растроганность, драматическая минута закончилась тем, что юноши вскочили на ноги и без сопротивления заключили прелестных девушек в объятия, и сопровождалось это как никогда бурными поцелуями. Кстати, тут стало видно, что близнецы изрядно прибавили в росте и были выше отнюдь не маленьких девушек.

Отметил это и Мартин Заландер, который успел стать между парочками и, вероятно, мог бы стоять так еще долго. Но он взял обоих близнецов за плечи и произнес:

— Давайте-ка на сегодня закончим, судари мои! А вы, любезные барышни, будьте добры с ними распрощаться! Тут ваш отец, для вас как будто бы персона ненужная!

Четверо влюбленных вмиг далеко отскочили друг от друга, Зетти и Нетти с испуганными возгласами, Исидор и Юлиан, впрочем, быстро овладели собой:

— Господин Заландер, здесь ничего дурного не происходит, мы помолвлены с вашими дочерьми!

— И насколько нам ведомо, все мы совершеннолетние! — добавили юноши довольно дерзко, но Заландер конечно же понимал, что дерзость шла больше от неловкости, нежели от своенравия.

— Отрадно слышать, — заметил он, — в какой-то мере это избавляет меня от ответственности, на случай глупой выходки. Покамест я даже готов уладить благородный спор по поводу ожидаемого наследства и до поры до времени умерить тревогу моих дочерей, что речь может идти о гнусной женитьбе на деньгах, для этого есть простой способ: коли обе девицы намерены упорствовать в неуважении к родителям и в неприличном поведении, я лишу их наследства!

Фраза о лишении наследства легонько всколыхнула четверку помолвленных. От ее резкости барышни Заландер, которым такая возможность никогда в голову не приходила, немедля расплакались, хотя и не успели еще толком ее обдумать; братья Вайделих, правда в лунном полумраке почти незаметно, разом поникли головой.

С минуту все молчали. Заландер воспользовался паузой, чтобы завершить сцену.

— Прежде всего, — спокойно сказал он, — полагаю своим долгом от имени родителей потребовать, чтобы отныне эти тайные свидания были прекращены; так лучше для каждого. Позвольте, судари мои, сопроводить вас к задней калитке, через которую вы вошли, и забрать у вас ключ. Дочери мои покинут сад вместе со мною, обычным путем. Попрощайтесь!

Плачущие девушки собрались последовать приказанию, но, поскольку в ходе этой сцены снова перестали различать юношей, а те нерешительно и даже упрямо не шевелились, каждая подала руку не тому, с бьющимся сердцем подставив губы для поцелуя. Бравые парни на такое не согласились, быстро поменялись местами, поменяли девушек и руки, обняли каждый свою, после чего, от смущения присмирев, последовали за г-ном Заландером, а Зетти и Нетти печально опустились на каменную скамью.

Выпустив близнецов за калитку, дважды повернув в замке ключ и спрятав его в карман, отец воротился к фонтану.

— Ну вот, а теперь идемте к матушке, — крикнул он дочерям, — она грустит дома! Ведь уже одиннадцатый час!

Он первым направился к дому и в контору, где по-прежнему горел свет. Там дочери постарались оправиться от пережитого испуга, а отец их тем временем обдумывал нотацию, каковую ему надлежало и хотелось им прочесть; но чем дольше он смотрел на этих совершенно взрослых девиц, тем более сложной задачей представлялась ему подобная беседа. Поэтому он ограничился несколькими отрывочными насмешливыми замечаниями, решив предоставить более интимную часть необходимых наставлений их матери.

— Стало быть, вот такую большую редкость вы себе отыскали? — сказал он, стоя перед ними. Рассчитываете изрядно блеснуть? Мужьями, которых вы неспособны различить, едва опускаются сумерки? Ну, этой беде, конечно, можно помочь, оговорив в брачном контракте, что один должен носить бороду, а другой — усы. Однако, если вдуматься, покамест у них, увы, нет ни усов, ни бороды и в конечном счете, сколь бы ни были густы усы и бороды, разных характеров из них не скроишь!

Насмешка не произвела желаемого воздействия; она лишь до глубины души огорчила девушек, которые опять расплакались, хотя вот только что тщательно утерли глаза.

— Отец, дорогой, — рыдала Зетти, — ничего не поделаешь, это не зависит от нас! Пока они останутся нам верны, мы от них не отступимся!

— Вот как?

— Да, отец! — воскликнула Неттхен. — Можем ли мы оправдать свой выбор иначе, нежели стойкостью, с какою будем хранить верность этим горемыкам?

«Вот ведь упрямая одержимость!» — подумал Заландер.

— Что же касается более юного возраста наших женихов, — продолжала старшая дочь не без торжественности, — то они нуждаются не только в любящих, но и в наделенных материнским чувством женах, которые сумеют благодетельно их направлять! Родная их мать не обладает качествами, потребными для укрощения столь дерзких юношей. А вот мы, Нетти может подтвердить, уже оказываем на них облагораживающее влияние, они слушают нас и не оспоривают то, что мы им говорим.

Неттхен незамедлительно подтвердила:

— Зетти говорит правду, они стали намного воспитаннее, даже благонравнее, чем в ту пору, когда мы с ними познакомились!

«Приятно слышать, клянусь Богом, это похоже на правду! — подумал отец, расхаживая по комнате. — Но в таком случае эти приятели были не иначе как простоваты!» Вслух же он сказал:

— Нынче нам с этими материями не разобраться! Идемте!

Мартин Заландер потушил свет и тихонько вывел опечаленных барышень на улицу. Молча он шел рядом с ними, и, оттого что он, изменив своему обыкновению, не подхватил обеих весело под руки, а, напротив, дважды или трижды вздохнул, на сердце у дочерей становилось все тяжелее, чем ближе они подходили к дому. И, войдя в комнату, где мать одна-одинешенька сидела с вязанием за столом, обе почувствовали, что, несмотря на свой прекрасный и разумный девичий возраст, совершили серьезнейший проступок. Однако ж не попытались уйти к себе, безмолвно сели у стены, понуро опустив глаза долу.

— Добрый вечер, жена! — сказал Заландер. — Поймались пташки-то! Они просят у тебя прощения и согласны до поры до времени прекратить все подобные вылазки. Ведь они поступали скорее опрометчиво, нежели легкомысленно, и, во всяком случае, скорее легкомысленно, нежели злоумышленно!

— Недоставало только, чтобы скорее злоумышленно, нежели легкомысленно! — отвечала Мария Заландер, не поднимая глаз.

Предметы сего краткого разговора не привыкли к подобным словам и никогда бы не подумали, что им доведется услышать их по своему адресу. Обе молчали, не оправдываясь.

— Коли проголодались, — сказала мать, — можете пойти на кухню, здесь-то давным-давно убрали со стола. Постель тоже найдете, не маленькие!

Девушки встали и одна за другою вышли на кухню, взяли там, однако, только необходимую свечу и, не притронувшись к еде, поднялись по лестнице к себе в спальню. Над ними, на чердаке, затаилась в постели служанка, которая немногим раньше тихонько туда прокралась.

Внизу огорченная мать продолжала вязать, не пропуская ни единой петли.

— Значит, ты вправду застал их вместе? — спросила она у мужа.

— А как же! Сперва явились наши дочери, в ярком лунном свете, затем несносные вайделиховские юнцы; я прятался в зарослях за фонтаном, видел все происходящее и слышал почти все, что они говорили. И первым делом должен сказать, что, отвлекаясь от секретности, какою они нас морочили, я не видел и не слышал ничего, что не дозволено добропорядочным влюбленным; смею утверждать, что и дозволенное не исчерпывается тем, что я видел и слышал, насколько мне, с твоего позволения, помнится из нашего собственного опыта. Девочки, судя по всему, имеют странную власть над этими сорванцами…

— Не в обиду будь сказано, Мартин, — перебила его Мария, — но говоришь ты совершенно неправильно и глупо! На самом деле все наоборот, эти сорванцы, к несчастью, забрали власть над нашими дочерьми!

— Нет, Мария, не так! Власть, о которой ты говоришь, она в самих девушках, мальчишки никогда бы такой власти не достигли; наши дочери одержимы иллюзией! Но позволь рассказать тебе, как было дело.

Он как можно точнее и нагляднее описал ей происшедшее, а она то недоверчиво, то удивленно, однако все время с недовольством поднимала на него взгляд, качала головой и снова принималась вязать.

Потом вдруг бросила чулок на стол.

— Нет, я этого не вынесу! Они оскорбили меня как мать; я никогда, а особенно с тех пор, как у меня появились дети, не имела привычки говорить о вещах, которых быть не должно. И по-прежнему полагаю, что дети с хорошими задатками отлично превозмогают трудности, когда видят, что домашние, а именно отец и мать, ведут открытый и безупречный образ жизни, не читая об этом проповедей. А тут не один год дочернего лукавства как раз против матери!

— Тебе надобно посмотреть на это и с другой стороны. Господь свидетель, что случилось, то случилось, очередная людская история; откуда бы эти истории брались, если б не происходили снова и снова? Может быть, дрянная комедия, а может быть, поучительно серьезная судьба!

— Ну, так что теперь? Как быть?

— Я сказал тебе, они заявляют, что не откажутся от близнецов, думают, что сделают из них то, что желают и что полагают хорошим! Но что общение прежнего образца прекратится, я вполне уверен. Ведь едва я упомянул о лишении наследства, как отчетливо почувствовал, что вся компания присмирела. Мне пришлось так поступить, ведь они сами заговорили о том, что уже совершеннолетние.

Г-жа Заландер побледнела как полотно и схватилась за сердце.

— Лишить наследства! — упавшим голосом повторила она. — А можешь ли ты это сделать по такой причине?

— Вообще-то не с легкостью, — отвечал Мартин как можно серьезнее, — но хороший стряпчий способен этак представить беспорядочный образ жизни, постоянное неуважение к родителям и обман, дочернюю неблагодарность и прочая, что не слишком дальновидные судьи склонятся к означенному решению.

Мария Заландер собрала вязание. По щекам у нее катились слезы, но она их не замечала.

— Вот до чего уже дошло, — сказала она, задувая лампу и беря в руки подсвечник, чтобы идти в спальню, — в нашем доме уже звучат подобные слова! Потерять двоих детей!

Мартин, поддерживая расстроенную жену под локоть, на ходу утешил ее:

— Ах, не забывай, чтобы завещание было вскрыто и опротестовано, мне сперва должно умереть! И если даже я, лежа в могиле, выиграю тяжбу, ты и твой сын Арнольд сможете все вернуть девочкам.

Исидор и Юлиан Вайделихи были очень напуганы и пришиблены, когда очутились на темной улице за садовой оградой, а потом решили вернуться в певческое общество и постараться скрыть свою отлучку. Услышав, что репетиция еще продолжается, они устроились в маленькой пивной, где в перерывах освежались хористы, и сделали вид, будто все время находились там. Только после этого оба отправились в Цайзиг, где в родительском доме для каждого был устроен уютный кабинетик.

Мало-помалу они подыскали слова и обсудили вечернее происшествие, но все равно толком разобраться не сумели. Для них в этом приключении выделялись преимущественно две вещи: нападки невест по поводу любви из корысти, до появления отца, и угроза последнего лишить дочерей наследства. Оба пункта были зловещим образом взаимосвязаны. Барышни не желали, чтобы их любили ради капиталов, а отец хотел лишить их состояния, если они вообще позволят себя любить. Но может ли папаша вправду лишить их наследства? Касательно этого предмета оба начинающих нотариуса худо-бедно понаторели, соответствующий раздел законодательства о наследовании был им знаком. Результат совещания поэтому оказался вполне разумным: они сочли, что будет лучше подчиниться требованиям г-на Заландера и прекратить встречи с его дочерьми, чтобы, по меньшей мере, не усугублять ситуацию. Оба полагали, что и девушки не склонны провоцировать неопределенную опасность и не смогут жить одним только своим совершеннолетием, коли дело дойдет до разрыва с родителями; а мать они боялись еще больше, чем отца.

Придется завесть переписку и ждать момента, который увенчает их надежды! В верности возлюбленных, как и в своей собственной, оба ничуть не сомневались, а когда уснастили свои рассуждения по этому поводу нехитрой юношеской риторикой, ситуация и вовсе окрасилась в расчудесные тона. Однако ж и к этому они отнеслись со всею серьезностью, ведь было бы странно, если б юнцы не испытывали благодарных чувств за преданность такой сестринской пары.

Дома они умолчали о происшествии, чтобы мама не учинила нового замешательства.