Обнаружив письмо, я немедленно позвонил Макгрету.
– Помните, как до меня добираться? – спросил он.
На этот раз я заранее подготовился и нанял машину с водителем на весь следующий день. Первую половину дня я вынимал из стендов и паковал журналы, делал копии картинки с херувимами и газетных фотографий, которые я откопал. Что еще? Только само письмо. Его я убрал в пластиковый мешочек для хранения пищи. Наверное, воображал, что Макгрет тут же вытащит на свет чемоданчик, снимет отпечатки пальцев, введет информацию в базу данных и выяснит все о самом Крейке и его местонахождении.
Макгрет только хмыкнул. Положил пакетик с письмом на стол и уставился на него. «Остановитесь». Жесткий приказ. Через несколько секунд он произнес:
– Не знаю, зачем я это читаю. И так ясно, что будет дальше.
– Что мне делать?
– Делать?
– С письмом.
– А. Ну снесите в полицию, что ли.
– Так вы и есть полиция.
– Был. Что верно, то верно. Снесите в полицию, если хотите. Я даже могу позвонить кое-кому, чтобы вам поспокойнее было. Хотя я наперед знаю: ни черта они не смогут сделать. Вы понятия не имеете, кто он, понятия не имеете, он ли это письмо написал. А даже если это он, тут все в рамках закона. – Макгрет ухмыльнулся, и мне стало жутко. – Такие письма писать не возбраняется, это в Конституции записано.
– Тогда чего я к вам ехал?
– Это вы мне объясните.
– Вы намекнули, что можете помочь.
– Намекнул.
Я помолчал.
– Ну?
– Ну а теперь вы приехали, и я сам ничего не понимаю.
Мы вместе смотрели на листок.
СТОП СТОП СТОП
Раньше эта склонность к повторяемым действиям восхищала меня, сейчас же я находил в ней нечто отталкивающее. То, что казалось мне страстью, теперь превратилось в злобу. Искусство или угроза? Письмо Виктора Крейка вполне могло занять достойное место на стене моей галереи. Я бы мог, наверное, даже впарить его Холлистеру за кругленькую сумму.
– Я бы его не выкидывал, – сказал Макгрет. – На случай, если еще что-нибудь плохое случится. Положите его в папочку, а когда надо будет, покажете фараонам.
– К тому же никто не знает, сколько оно будет когда-нибудь стоить, – добавил я.
Макгрет улыбнулся:
– Ладно, вернемся к рисунку.
Я протянул ему фотокопию херувимов. Пока он изучал ее, я огляделся. За неделю количество пузырьков с лекарствами на столе явно увеличилось. И Макгрет тоже изменился: похудел, кожа приобрела нездоровый зеленоватый оттенок. На этикетках некоторых бутылочек были написаны указания по применению. В медицине я плохо разбирался и понял только, что это сильные обезболивающие.
– Вот это Генри Стронг, – он легонько коснулся листа, – а это Элтон Ла Рей.
– Я знаю. – Вытащив из папки копии газетных снимков, я протянул их Макгрету: – Вот откуда он их срисовал.
Я не стал делиться с ним своими сомнениями в правильности этой теории, но Макгрет и сам сообразил. Спросил, как Крейк мог связать эти убийства воедино.
– Понятия не имею, – признался я.
– А еще надо понять, почему из всех людей, чьи фотографии печатали в газетах, он выбрал именно этих.
– Я думал об этом. Не забывайте, он нарисовал буквально тысячи лиц. На этом панно наверняка много реальных персонажей. И доказывает это лишь то, что он тщательно прописывал все детали.
– Но ведь это же первый рисунок, – напомнил Макгрет. – Самая сердцевина.
– Может, так, а может, и нет. Ваше мнение субъективно.
– А кто говорил, что я объективен?
Странный у нас с ним был спор. Я, торговец картинами, сражался за голые факты. Он, полицейский, полагал, что может толковать намерения художника. К тому же он заранее знал, какие вопросы я задам. У меня появилось неприятное ощущение возникшей между нами ментальной связи, и, по-моему, он тоже это почувствовал. Во всяком случае, мы замолчали и уставились на картину.
– Да уж, рисовал он знатно, – сказал наконец Макгрет.
Я кивнул.
Он ткнул пальцем в четвертого херувима:
– Алекс Ендржевски. Десять лет. Мать отправила его в магазин, велела купить кое-чего на ужин. Мы нашли разбитую бутылку молока на углу Сорок четвертой и Ньютон-стрит. В тот вечер снег выпал, и остались следы. Машины и человека. Свидетелей не нашли. – Он потер лоб. – Это был конец января 1967-го. Газеты обо всем раструбили. Понаписали ерунды из серии «Кто защитит наших детей?». И похоже, они его спугнули, потому что довольно долго он сидел тихо. А может, просто не любил гулять по холоду.
– Зимой на улицах меньше детей.
– Верно. Не исключено, дело и в этом. – Он показал на пятого херувима: – Эйб Каан. Я вам о нем рассказывал. Пятая жертва.
– И опять никаких свидетелей.
– Ну, это я сначала так думал. А потом перечитал дело и наткнулся на показания одной тетки, соседки. Знаете, бывают такие клуши – целый день на крыльце сидят. Она вспомнила, что мимо проехала незнакомая машина.
– И все?
Он кивнул:
– Эта соседка сказала, что все машины в районе знает. Я так понял, она их специально запоминала. А эту раньше не видела.
Была ли у Виктора машина? По-моему, не было. Я так и сказал Макгрету.
– Это ни о чем не говорит. Мог и украсть.
– Вряд ли он решился бы влезть в чужую машину.
– Да вы ж ничего о нем не знаете. А решиться на убийство он, по-вашему, мог?
Я не ответил. Кое-что Макгрет рассказал мне сам, кое-что я прочитал в газетах. Но одно дело статья, другое – как он об этом говорил. Словно о собственных детях.
– Тот парнишка, Ла Рей… Вот его мне ужасно жалко. Всех их жалко, но тут… Он одиночка, любил побродить по улицам. И друзей у него, по-моему, не было. Видите, какая улыбка? Ему явно не нравится, что его фотографируют. Двенадцать лет пацану. Самый старший из них, только мелкий очень. Из-за этого в школе ему туго приходилось. И еще из-за того, что отца у них не было, а мама черная. Можете себе представить, как его затюкали. А мать… Я сам чуть не свихнулся! Муж ее, белый, сбежал, бросил одну с ребенком. А тут еще и ребенка убивают. Как вспомню, так вздрогну. Она на меня смотрела так, будто я голыми руками у нее из груди сердце вырвал.
Мы помолчали.
– Хотите дунуть?
Я посмотрел на него.
– Я-то точно буду. – Он с трудом встал и, шаркая, пошел на кухню. Открыл ящик. Перегнувшись через стол, я вытянул шею. Тысячу раз при мне сворачивали косяки, но не полицейские же. И не так аккуратно. Закончив, Макгрет закрыл пакет и вернулся в столовую. – Лучше всяких лекарств, – сказал он и прикурил.
И тут я задал потрясающе глупый вопрос:
– А у вас рецепт есть?
Он засмеялся, изо рта повалил дым.
– Чувак, это тебе не Калифорния.
На окне у него висел плакат с бин Ладеном, и я почему-то из-за этого решил, что Макгрет не такой уж и либерал. Пришлось спросить, каковы его политические взгляды.
– Либертарий, – ответил он. – Дочка на стенку лезет, когда это слышит.
– А она…
– Она – добрейшей души человек. – Он затянулся и сдавленно произнес: – Правда, она про это забывает, когда надо упечь кого-нибудь за решетку. Ее приятель раньше ей постоянно по этому поводу мозги полоскал.
С какой стати я так расстроился, что у Саманты есть парень? Я и говорил-то с ней в общей сложности – ну сколько? – минут двадцать, наверное. И все-таки я расстроился и принял из рук Макгрета косяк.
Он смотрел, как я делаю большую затяжку.
– А ведь за это и посадить могут.
Я сделал вид, что выбрасываю косяк, но он отобрал его у меня.
– Лично я помираю, а ты чем оправдаешься?
Потом мы просмотрели журналы. Я принес их и сказал, что не очень себе представляю, зачем мы это делаем. Если только гастрономические привычки Крейка и погода не имеют прямого отношения к делу. Макгрет со мной согласился, но все равно пожелал посмотреть на записи в дни убийств.
Генри Стронг исчез четвертого июля 1966 года. В журнале регистрации метеоусловий за этот день была запись:
Солнечно. Макс. темп. 29 °C. Влажность 90 %.
– Вроде похоже, – сказал Макгрет. – Квинс в июле.
Следующие несколько дней были такими же увлекательными:
Солнечно. Макс. темп. 28 °C. Влажность 78 %.
Солнечно. Макс. темп. 31 °C. Влажность 82 %.
Солнечно. Макс. темп. 26 °C. Влажность 90 %.
– Интересно, данные правильные? – спросил я. – А я почем знаю? – Он полистал журнал. – Да, не много мы тут накопаем. Есть идеи? Идей у меня не было. – А что в том, про еду?
Понедельник, 4 июля 1966
Завтрак – яичница
Обед – яблоко, ветчина и сыр
Ужин – яблоко, ветчина и сыр
Вторник, 5 июля 1966
Завтрак – яичница
Обед – яблоко, ветчина и сыр
Ужин – яблоко, ветчина и сыр
– Только время теряем, – сказал я. – Наверное, – ответил он. – Давай посмотрим, что там с Эдди Кардинале.
Завтрак – яичница
Обед – яблоко, ветчина и сыр
Ужин – яблоко, ветчина и сыр
Среда, 3 августа 1966
Завтрак – яичница
Обед – яблоко, ветчина и сыр
Ужин – яблоко, ветчина и сыр
– Вот что мне интересно, так это как он жрал одно и то же каждый божий день. Вот главная загадка.
Воскресенье, 22 января 1967
Завтрак – яичница
Обед – яблоко, ветчина и сыр
Ужин – яблоко, ветчина и сыр
– Довольны? – спросил я. – Не жужжи.
Понедельник, 23 января 1966
Завтрак – овсяная каша
Обед – яблоко, ветчина и сыр
Ужин – яблоко, ветчина и сыр
Макгрет поднял голову.
– За день до этого пропал Алекс Ендржевски.
Я перечитал запись.
Завтрак – овсяная каша
– Я в курсе. Ну и что?
– Так разница же.
– Яичница или овсяная каша? И какая тут, на хер, разница? – Я заметил, что после косяка мы стали несколько свободнее в выражениях. – За каким лядом она нужна?
– Важно, что есть изменение.
– Да, прям огромное изменение.
Макгрет велел мне достать из коробки дело Ендржевски. Внутри была знакомая фотография: короткая стрижка, большие зубы, круглое, как мячик, лицо, курносый нос. Если бы маленькому Алексу удалось вырасти, он бы стал страшилой. Но судьба распорядилась иначе – все запомнили его симпатичным мальчишкой.
– Мы говорили с матерью, – сказал Макгрет, листая дело. – Я помню ее. Она послала сына в магазин. Ну да, и бутылку молока помню.
– Ты вроде говорил, вы нашли следы.
– А кто их знает, чьи они. Там столько людей живет. Может, он его в машину заманил. Предложил, скажем, до дому подвезти. В ту ночь было жутко холодно. Посмотри журнал погоды, сам увидишь.
Я посмотрел. Прогноз обещал снег весь вечер.
– Ну где же ты? – Макгрет рылся в коробке.
– Что ты ищешь?
– Я ищ… ага, вот, послушай. Это его мать рассказывает:
Я отправила Алекса в магазин.
Сержант Гордан. Во сколько это было?
Памела Ендржевски. Около пяти. Мне надо было кое-что купить.
– А кто такой сержант Гордан?
– Мой напарник, – ответил Макгрет, не поднимая головы. Он шевелил губами – читал показания. – Да, да, да, ну, ну же, ей-ей, я помню, она что-то говорила про… – Он не закончил.
– Про что?
– Не там ищу. – Он нашел другую пачку показаний и издал победный клич. – Вот оно!
Я подвинул стул, чтобы было лучше видно. Допрос проводили Л. Макгрет и Дж. Гордан, полицейский департамент, Нью-Йорк, 114 район, 25 января 1967. Свидетель – Чарльз Петронакис, владелец и продавец бакалейного магазинчика, в который мать послала Алекса.
Макгрет. Вы видели мальчика?
Петронакис. Да, я его видел.
М. Когда он приходил?
П. Он пришел минут в пятнадцать шестого.
М. С ним кто-то был?
П. Нет.
Гордан. А в магазине были еще покупатели?
П. Нет.
Г. Вы ничего необычного не заметили в поведении мальчика? Или, может, на улице кто-нибудь вел себя странно?
П. Да нет вроде. Холодно было, и я вообще мало кого видел. Я уже закрывать собирался, когда он пришел. Спросил молока, овсяных хлопьев и сахара. Я ему сказал, что помогу донести покупки до дома, если он пять минут подождет, пока я закрою. Он ответил, что не может ждать, что мама рассердится, если он вовремя не вернется. И ушел.
Я поднял голову и посмотрел на Макгрета. Он обводил карандашом слова «овсяные хлопья».