У меня не осталось детских воспоминаний об отце. Его почти никогда не было дома. Он очень много работал (и сейчас работает, насколько я понимаю), иногда по восемнадцать часов в день. Разумеется, я не застал эпопеи с тремя предыдущими его женитьбами, и все же позволю себе предположить, что его привычка спать в офисе не укрепляла отношения. Удивительно, как ему вообще удалось меня зачать. Разница в возрасте между мной и моими родственниками говорит о случайности этого события. И для отца, по крайней мере, эта случайность вовсе не была счастливой.

Уж поверьте мне, я редко его защищаю. Но просто обязан сказать, что он в одиночку вернул доброму имени Мюллеров былое величие. Отец унаследовал непомерно раздутую корпорацию и начал проводить сокращения и оптимизировать бизнес-процессы, когда о самих бизнес-процессах еще никто и не слыхал. Он раскручивал неприбыльные подразделения или вовсе закрывал их. Так исчезла булочная в Нью-Хейвене и текстильная фабрика в Секаукусе, Нью-Джерси. Он хорошо разбирался в рынке недвижимости и сконцентрировался на этом бизнесе. В результате и без того немалая куча денег превратилась в огромную гору.

То, что меня не избаловали еще больше, чем я избалован сейчас, исключительно заслуга моей матери. С момента рождения меня окружала роскошь, десятки людей занимались обслуживанием моей персоны, но мама сделала все возможное, чтобы я понимал: деньги не заменят порядочности. Трудно быть богатым и гуманным одновременно. А она была. Мама верила в уникальность и ценность каждой личности и строила свою жизнь, руководствуясь этим принципом. У детей есть встроенный детектор лжи, они всегда чувствуют, когда им лапшу на уши вешают. Мама не вешала и потому очень повлияла на мои убеждения. Если бы то же самое попробовал впарить мне отец, я бы его сразу послал. Он редко замечал прислугу, и если обращался к ней, то подчеркнуто вежливо. Мама, наоборот, считала своих служащих ровней, но в то же время она никогда не делала вид, будто они ей друзья. Потому что такое отношение хозяев обижает людей не меньше. Она обязательно здоровалась и прощалась, благодарила и вежливо просила. Если для нее придерживали дверь, мама ускоряла шаг. Однажды я видел, как она помогала выталкивать из сугроба застрявшее такси.

Как мама умудрялась выносить, я уж не говорю любить, отца – загадка. Он был совершенно равнодушен к страданиям других. Возможно, когда они встретились, отец был другим. Или мама видела в нем что-то, чего не видели остальные. Или ей нравилось решать сложные задачи.

В общем, я осознал, что отец существует, только на маминых похоронах. Это самое тяжелое мое воспоминание из детства. Было утро, меня одевали в черный костюмчик. Вернее, няня пыталась меня одеть, а я не давался. Устроил истерику. Не почувствовал, как напряжена атмосфера, не понял, какое случилось несчастье. Я скорее был просто растерян, чем убит горем. Целыми днями прислуга ходила вокруг меня на цыпочках, и я почему-то решил, что они расстраиваются из-за моего поведения. Мне совсем не хотелось куда-то идти с толпой людей, я вообще никого не хотел видеть, и уж точно не хотел надевать костюмчик с галстуком.

Служба была назначена на девять утра. В восемь тридцать я все еще не был одет. Как только няня заправляла рубашку в брюки и тянулась за галстуком, я тут же вытаскивал рубашку обратно. Она снова заправляла, а я тем временем расстегивал верхние пуговицы. Она уже почти плакала, когда за мной пришел Тони Векслер. Я в этот момент стягивал с себя брюки. Тони вступил в бой. Он схватил меня за руку, а я двинул ему в глаз.

Обычно Тони был просто образцом долготерпения. И в последующие годы он и большее сносил. Но в тот день Тони с задачей не справился. Он мог бы накричать на меня или дать пощечину – он имел на это право. Мог велеть няне подержать меня. Вместо этого Тони пошел за отцом.

Была пятница. Мама умерла во вторник, пролежав три дня в коме. Меня не пускали к ней, и я так и не простил за это отца. Наверное, таким дурацким способом он просто пытался меня защитить. Даже сейчас я злюсь, когда об этом вспоминаю. Я не мог зайти в спальню матери, а он не мог из нее выйти. Отец сидел с мамой и смотрел, как из нее вытекает жизнь. Мы с ним почти неделю не виделись. Со мной сидели няня и Тони. Так что сейчас должно было состояться наше семейное воссоединение. Семья, правда, пережила сокращение штатов, и нас осталось двое. Я не понимал тогда, что такое символизм, но понимал другое: первая наша беседа задаст тон дальнейшей совместной жизни. Жизни без мамы.

Отец тихо вошел в комнату. Высокий, как и я, как его отец и дед, он всегда ступал очень легко. Ему было больше пятидесяти, но в густых черных волосах (их он унаследовал от матери) не было седины. Отец был одет в черный костюм, белую рубашку и серый галстук. Однако прежде всего я увидел носки его туфель. Я лежал на полу и отказывался вставать. Два ботинка летели на меня, как торпеды.

Я перевернулся на живот и зарылся лицом в ковер. Довольно долго все молчали. Я даже решил, что отец ушел, но нет, когда я осторожно открыл глаза, оказалось, что он так и стоит надо мной. И держит в руках галстук, словно это поводок, а я – просто упрямый щенок.

– Не будешь одеваться – поедешь как есть, – сказал отец.

– Ну и пусть.

И через секунду меня уже тащили к лифту. Я орал и отбивался. Няня держала меня за одну руку, гувернантка за другую, а отец, не оглядываясь, шагал впереди. Как вы понимаете, в доме в тот день было особенно тихо, поэтому мой истерический вой производил уж совсем жуткое впечатление. Вчетвером мы вошли в лифт. Отец морщился. Я еще больше распалился. Может, если вопить погромче, они меня отпустят. Мы спустились на первый этаж, двери открылись, и я замолчал. В холле нас встречали два десятка человек, женщины в слезах, мужчины с красными насупленными лицами. И все смотрели, как я борюсь с моими мучителями. Все, кто работал в доме, собрались, чтобы проводить нас с отцом на похороны.

И тут я понял, что наделал, как я выглядел, что происходит, какое унижение мне придется пережить, если я не надену костюм. Я начал умолять отца позволить мне вернуться. Он не ответил, просто вышел из лифта и пошел между двумя рядами. Снова на два шага впереди, а няня и гувернантка несли меня, полуголого, на руках, четко следуя указаниям хозяина. Мимо проплывали испуганные лица, потом мы погрузились в лимузин. Тони ждал меня в машине с брюками в руках.

Старые дела очень трудно расследовать – так объяснил мне Макгрет. Дела эти никого уже не убьют, они не угоняют самолеты и не врезаются в здания. Не распыляют в метро ядовитые газы. Не взрываются посреди Центрального парка. Не расстреливают из автоматов толпу на рынке. С нынешними национальными приоритетами полицейским, которые копаются в старых делах, все труднее стало находить на них время и силы. Да и добро от начальства получить непросто.

Макгрет был начальником отдела полиции последние восемь лет перед пенсией, да и потом не потерял связи с сотрудниками. «Они отличные ребята. Смелые, упрямые, – рассказывал он. – Преданы делу, никогда не сдаются. Но решения-то принимают не они. Мир нынче совсем переменился».

Переменился. Это значит, старым делам придется дожидаться своей очереди. Очередь растет, а штат полицейских сокращается. Самых толковых перебрасывают в отдел по борьбе с терроризмом. Или они просто решают, что с них довольно, и увольняются. И еще это значит, что тысячи коробок с уликами и свидетельскими показаниями (вроде той, что хранил у себя Макгрет, той, в которой мы копались потом еще несколько недель) пылятся на полках годами. За десятки лет эти улики могли хоть в золото превратиться, никому и дела не будет.

– Прямо перед тем как я на пенсию ушел, мы грант получили от департамента юстиции. Пять штук на исследование старого ДНК. Знаешь, их, по-моему, до сих пор не потратили. Так все и лежит – ждет, когда хоть кто-нибудь этими делами заинтересуется. Рук не хватает. Если тебе нужно что-то отыскать, ты ползешь в хранилище, отправляешь образец на экспертизу, да еще кучу бумажек заполняешь. Вот скажи мне, как с этим могут справиться двенадцать человек? Двенадцать человек на весь гребаный Нью-Йорк! А в спину уже начальство дышит, федералы орут, что мы лезем в их секреты, пресса с ума сходит – ужасы расписывает, которые случились на прошлой неделе. Попробуй-ка тут подойди к начальнику: «У меня, знаете ли, обнаружились кое-какие зацепки в деле тридцатилетней давности, так я, может быть – может быть, – сумею его раскрыть. Убийца-то, наверное, помер уже, но ведь мы сделаем для семьи погибшего доброе дело». Ага, щас.

На пенсии он развлекался тем, что рылся в старых делах, тех, которые когда-то его зацепили. Бывшие коллеги только рады были – хоть кто-то готов взять на себя эту работу. Больше всего раскрытий по старым делам было, когда начинали говорить свидетели. Время проходило, они переставали бояться и давали показания. Конечно, тут свои сложности. За долгие годы люди забывали, что видели. А иногда умирали до того, как Макгрет их находил. Но вот с этими убийствами в Квинсе – совсем другая история. Та м просто не с кем было разговаривать. Ни тебе слухов, ни пьяной болтовни в баре. Дохлый номер. Но Макгрет давным-давно твердо решил раскрыть это дело во что бы то ни стало.

– Ну а чем еще заниматься? Сериалы смотреть?

Нэт привык стоять у руля, пока я готовился к выставке, поэтому он с радостью согласился снова взять бразды правления в свои руки. Несколько недель я провел в поездках к Макгрету. Часа в три за мной приходила машина, я садился в нее и мужественно пережидал, пока водитель сражался за право въехать в бруклинский тоннель. Я смотрел, как небоскребы Манхэттена сливаются, исчезают, появляются окраинные дома, потом мы выбирались на серое шоссе, слушали крики чаек, кружащих над парком Рииса. Останавливались у въезда в квартал Бризи-Пойнт. В баре к этому времени уже выставляли доску с написанными мелом коктейлями. В четыре тридцать я сидел за столом Макгрета и обсуждал с ним убийства мальчиков. Большую часть времени, правда, приходилось ждать, пока он сходит в туалет.

Почти каждый вечер я видел Саманту. Слышал ее шаги на крыльце и понимал, что пора уходить. Она ставила перед дверью пакеты с едой и рылась в сумке, искала ключи. Ключи никогда не обнаруживались там, куда она их клала. В конце концов я сам открывал дверь, ждал, пока Саманта соберет и отнесет на кухню сумки, и болтал. Болтали мы всегда ни о чем. Саманта удивлялась тому, что я так часто приезжаю, и была благодарна мне за это. Она рассеянно спрашивала, как продвигаются дела с расследованием. Никак, отвечал я. Она пожимала плечами и говорила, чтобы я не сдавался. Не оставляй его одного – вот что она имела в виду. Я пытался помочь ей донести сумки, но она только руками на меня махала. Саманта скрывалась в глубине дома, а Макгрет кричал мне вслед: «В среду, в это же время!»

Я уговаривал себя, что это тоже работа, что я защищаю интересы своего художника. И старался не выпускать Макгрета из поля зрения. Если он что-то выяснит, я должен знать об этом первым. Чтобы правильно подать информацию. Макгрет, по-моему, держался за меня по тем же причинам. Он хотел, чтобы я помогал ему или хотя бы не мешал. Кроме того, старая развалина нуждалась в паре дополнительных ног. Дополнительными считались именно мои ноги.

И все же была еще одна причина, по которой я ездил в Бризи-Пойнт. Там я встречался с его дочерью.

Вот вам нормальный литературный прием из детектива. Быстро наклевывается роман. Придется, правда, кое-что объяснить. Я вообще-то редко поддаюсь порывам. И у меня была Мэрилин. Наше общение требовало много «дополнительных» усилий. Дополнительных для меня, поскольку аппетиты Мэрилин могли посрамить любого кавалера. А между тем в последнее время мы столько ночей проводили порознь, что Мэрилин, конечно, уже не раз цепляла кого-нибудь на светском рауте. По крайней мере, я так думал. Сам я не очень-то резвился. Между пятнадцатью и двадцатью четырьмя годами я отрывался по полной, счастье еще, что не подхватил ничего заразного, разве только умение непарламентски выражаться и пить дешевое шампанское. К тридцати я это осознал вполне, и в последние пять лет встречался всего с двумя-тремя женщинами. Вы скажете, дело в возрасте, однако же волос у меня на голове сколько было, столько и есть, и в штаны я влезаю того же размера, и бегаю четыре раза в неделю. Нет, я не утратил пыла, просто понял, что старая истина про количество и качество относится и к сексу. Секс без напряжения сил – это скучно. Поэтому я столько лет встречался с Мэрилин. Ей как-то удавалось всегда держать меня в тонусе и быть одновременно сразу десятью женщинами.

Разумеется, с Самантой у нас было мало общего. Я привык к другим женщинам, тем, с которыми сталкивался по работе. Большинство из них старались быть похожими на Мэрилин. Мы с Самантой болтали на ступеньках крыльца, словно просто знакомые или пассажиры в самолете. Никаких двойных смыслов, многозначительных взглядов. Ничего такого я не помню. Мог бы быть и повнимательнее.

Начали мы с Макгретом с того, что обзвонили свидетелей. Большинство из них выехали по неустановленным адресам или скончались. Родители жертв, продавец из магазина, у которого Алекс покупал овсяные хлопья, женщина, что сидела на крыльце в Форест-Хилле, та, что видела незнакомую машину. Все это наводило на мысль, что и сам преступник уже мертв.

Таким образом, нам оставалось рыться в бумагах и перебирать улики. Чтобы получить доступ в хранилище, Макгрет позвонил приятелю, сержанту Ричарду Сото. Тот ответил: если Макгрету приспичило порыбачить в этих водах, то в добрый путь.

Все тела нашли под открытым небом, а потому экспертизу проводить было очень трудно. Мальчиков где-то убивали, а потом перевозили и выбрасывали на помойку или просто бросали на улице. Та к что улик, как таковых, было немного, и уж тем более таких, которые помогли бы связать жертву и убийцу. И искать их надо было в мусорных кучах. В Нью-Йорке мусора и сейчас полно, а в 60-е годы положение, надо думать, было не лучше. («Хуже, – сказал Макгрет. – Сейчас хоть Джулиани старается, большое ему спасибо».)

Среди улик был сигаретный окурок, разбитая бутылка молока, гипсовая отливка следа. Был смазанный отпечаток пальца с бумажного стаканчика из-под кофе, сам стаканчик за эти годы куда-то испарился. Все это отправили на повторную экспертизу. Особенно ценной уликой мы считали джинсы, залитые кровью и спермой, их мы тоже послали в лабораторию. Мне казалось, что очень скоро убийца будет найден. Макгрет сказал, придется набираться терпения. Раньше декабря результаты не придут.

– Они до сих пор идентифицируют трупы после 11 сентября. Уже не говоря о том, что толку от этой экспертизы чуть, пока мы не найдем что-нибудь, с чем можно сравнить результаты. Что-нибудь такое, что точно ему принадлежало. Надо кого-то отправить к нему на квартиру.

– Там ничего не осталось. Я заплатил, чтобы квартиру вылизали до блеска.

Макгрет печально улыбнулся:

– Зачем?

– Да там такой свинарник был! Я туда зайти не мог, меня от кашля выворачивало.

– А где все рисунки?

– На складе.

Он начал меня допрашивать. Было там что-нибудь, на чем могли сохраниться следы ДНК? Зубная щетка? Расческа?

– Ботинки, – вспомнил я. – Свитер еще. Не знаю, может, я чего забыл…

– А мог?

– Да вроде нет, мы список составляли.

– Черт. Ладно. Попробовать-то можно. Ты в понедельник свободен? Где-нибудь днем?

Вообще-то, у меня была назначена встреча с покупателем, он хотел взглянуть на рисунки. Клиент из Индии, сталелитейный магнат, заехал в Нью-Йорк по пути на выставку в Майами. Мы встречались на последней биеналле, а потом переписывались. Я очень старался, чтобы наше знакомство не прекратилось, потому что впервые мне выпал шанс заработать хорошие деньги. Переносить встречу смысла не имело, я бы его упустил. Индус был ужасно нетерпеливый и порывистый.

Я легко мог бы договориться с Макгретом на другой день, он ведь не настаивал именно на понедельнике.

– Свободен, – ответил я, с ужасом понимая, что мне на все плевать.

Вот это он и был, первый признак того, как изменилась моя жизнь.

– Отлично, кто-нибудь туда подъедет. Понятное дело, не я. Как я потащусь? Сам понимаешь.

– А ты вообще когда-нибудь выходишь?

– Бывают дни, когда нет сил даже поссать с крыльца. – Он хмыкнул. – Да ладно, не все так плохо. У меня есть кабельное телевидение. Все книжки у меня на компьютере. И Сэмми со мной. Так что ничего, жить можно.

Я вздохнул и ничего не сказал.

– Каждое утро в окна дует соленый ветер. Небось на пляже-то хорошо.

– Ага.

– Ладно, нам работать надо. – Он кивнул и раскурил косяк.

В назначенный день я стоял у подъезда Мюллер-Кортс, как раз там, где девять месяцев назад меня ждал Тони Векслер. Я не бывал здесь с июля. Стоял, ждал ребят Макгрета, и тут мне стало стыдно. Как будто я собирался устроить мальчишник в склепе. Я изо всех сил старался отделить художника, чьи картины висели в моей галерее, от жильца этого дома. Реального жильца реального дома. Я сделал из него привидение. А теперь вернулся в поисках свидетельства его реальности. Частички его тела. В буквальном смысле. Короче, собирался разграбить могилу.

Кстати, еще непонятно, кого там пришлет Макгрет. Он ничего про них не говорил, так что я высматривал в потоке машин белый полицейский фургон, набитый крепкими ребятами в бронежилетах.

Вместо этого приехала маленькая синяя «тойота».

– Чего это вы так удивились? – спросила Саманта. – Кто еще, по-вашему, потащится сюда вместо обеда? Только трудоголик вроде меня.

Настроение у нее, кажется, было хорошее, во всяком случае, лучше, чем во время наших встреч в Бризи-Пойнт. Наверное, ей не хотелось возвращаться домой. И неудивительно.

Саманта открыла пакетик с крекерами и, насвистывая, принялась мазать их арахисовым маслом.

– Хотите? – спросила она. – Вкусно и питательно.

– Я пас.

– А я только ими и питаюсь.

– Тогда тем более не буду вас объедать.

– В моей крови два процента арахисового масла, не меньше. Так он что, не сказал вам, кто приедет?

– Нет.

– Уржаться можно. Вы, значит, ждали эксперта в белом халате?

– Не, я как-то больше себе группу захвата представлял.

– А нам нужна группа захвата?

– Надеюсь, нет. Не знал, что в ваши обязанности входит сбор ДНК.

– Не входит. И прогулки по чужим квартирам тоже. Зато он хоть чем-то занят.

– Думаете, он зря тратит силы?

– На что? На овсяные хлопья?

Я кивнул:

– Ну да. И на все остальное.

– Насколько я знаю, ничего такого «остального» нет. Интересно, конечно, но я как-то сомневаюсь, что кого-то посадят в тюрьму за овсяные хлопья. К тому же вы ведь не знаете, где подозреваемый?

– Не знаем.

– Ну и вот. Я предпочитаю охотиться за теми, про кого точно известно, что они преступники. Вот это я умею.

– Вы, наверное, знаете, как их искать. Вы же постоянно кого-то ловите.

– Вовсе нет. Этим полиция занимается. И потом, все преступники идиоты. В большинстве случаев мы находим их именно там, где ищем, – в подвале у родной мамочки. Они там напиваются и трогают себя за разные места.

– Тогда зачем вы приехали?

– Из любви к отцу. Короче, отвечаю на ваш вопрос. Нет. Я ничего собирать тут не буду. Приедет моя приятельница, вот она и будет собирать образцы. Теперь я ей уже трижды буду должна.

Я не успел спросить про первые два раза. Саманта повернулась и помахала невысокой темноволосой женщине, вывернувшей из-за угла. Кудряшки, сиреневая помада, кожаная куртка в обтяжку. Женщина поставила сумку на землю и потянулась чмокнуть Саманту в щеку. «Привет, красотка». Потом протянула мне руку. На внутренней стороне кисти у нее была татуировка – истекающая кровью роза.

– Энни Ландли.

– Итан Мюллер.

– Оч приятно… – Она повернулась к Саманте: – С тебя уже три раза причитается.

Саманта кивнула:

– Пошли.

– А я думала, у меня хата маленькая.

Энни заглянула в квартиру с порога. Она надела резиновые перчатки и шапочку.

– Да, после вашей уборки уликами особо не разживешься.

– Люблю порядок.

– Сколько тут народу побывало?

– Много.

– Их надо будет исключить, так что валяй, составляй список. – Она посмотрела на часы и вздохнула: – Подгребай часов через пять.

Мы с Самантой вышли, чтобы дать Энни возможность развернуться.

– Вы ведь можете и не ждать, – сказал я.

– Смешно, – ответила она. – Я как раз собиралась сказать вам то же самое.

– А как же работа?

– Успеется. Не такие у нас на службе строгие порядки, как вы думаете.

– Я ничего такого не думал.

– Ну и правильно. Никто еще с обеда не вернулся. Наши трудяги в лепешку расшибутся, лишь бы не работать. Вы за всю жизнь столько ссылок на порнуху не видели, сколько мне за час коллеги присылают.

– Здорово, что вы за это взялись, – сказал я. – В смысле, здорово, что вы так к отцу относитесь.

– Спасибо. – Она криво улыбнулась. По тону стало понятно, что права оценивать ее поступки у меня нет. – Довольно трудно быть хорошей дочерью, когда он звонит тебе и говорит, что в понедельник, в двенадцать ноль-ноль, я должна приехать туда-то. Он кого хочешь до белого каления доведет. Все ему вынь да положь. И не только в работе. Он вообще такой.

– Может, он не понимает, что вам это неудобно. – Я защищал Макгрета и чувствовал себя двуличной сволочью. Кто лучше меня знает, каково это – выполнять бессмысленные приказы отца? То, что нас бесит в собственных родителях, в чужих кажется совершенно нормальным.

– Да все он понимает. Чего тут не понять. Он знает, каково это – отпрашиваться с работы. Потому и просит, гад. Больше-то никто не согласится. Не верите, спросите у мамы. Она с удовольствием поделится с вами батальными историями из их совместной жизни.

Я не стал спрашивать Саманту о миссис Макгрет. У меня сложилось впечатление, что она живет где-то очень далеко.

Саманта прислонилась к стене.

– Так вы, значит, галерист. Интересная, наверное, работа.

– Да нет. Большую часть времени приходится отвечать на электронную почту и звонки.

– Не желаете поменяться на денек? Будете допрашивать насильников.

– Ужас какой.

– Плохо так говорить, но вообще-то быстро привыкаешь. – У нее зазвонил телефон. – Извините.

Она отошла от меня, чтобы ответить на звонок.

Наверное, парень звонит, решил я и навострил уши. Разобрать ничего не получалось. Надо было идти за ней, а это нехорошо. Разговаривала она минут пятнадцать, не меньше. В конце концов я открыл дверь квартиры и сунул голову внутрь. Энни раскорячилась над плинтусом и медленно водила фонариком взад-вперед.

– Да уж, чистенько, ничего не скажешь, – сообщила она.

За моей спиной появилась Саманта:

– Ну как?

– Есть волоски, но вряд ли это его.

– Почему вряд ли?

– А что, он красился в розовый цвет?

– Это Руби. Моя ассистентка.

– Я тут еще поищу, – сказала Энни, – но, по-моему, дохлый номер. У тебя вроде еще что-то было?

– На складе?

– Ага. А там чего?

– Сто пятьдесят тысяч листков бумаги. И старые башмаки.

– Вкусняшка. Аж слюнки текут.

Через два дня я снова приехал к Макгрету, но никто мне не открыл. Я барабанил и даже ручку подергал. Дверь оказалась не запертой. Я зашел и позвал Макгрета. Из туалета донеслось слабое «Я щас». Пришлось устроиться за столом и ждать. И ждать. И еще ждать. В конце концов я подошел к двери в туалет и постучал. Макгрета рвало.

– Ли! Ты как там?

– Отлично. – Его опять вырвало.

– Ли!

– Слушай, отвянь, а?

Похоже, ему было совсем нехорошо. А уж когда он открыл дверь и я увидел, как он выглядит… На сиденье унитаза была кровь. Он ее не до конца вытер.

– Ё-мое! – сказал я.

Он выполз в коридор.

– Тащи коробку.

– Тебе надо в больницу.

Он молча двинулся в дальнюю комнату. Я поплелся следом.

– Ли! Ты меня слышал?

– Ну так что, мне самому ее тащить?

– Тебе нужно к врачу.

Он только хихикнул.

– Ты же на труп похож! Несвежий.

– На себя посмотри.

– Тебе надо в больницу.

– Отвезешь?

– Поехали.

– Идея в том, чтобы ты отказался и отстал.

– А я говорю – поехали.

– Зайчик, к врачу нужно сначала записаться. Нельзя же просто прийти без приглашения.

– Тогда я вызываю «скорую».

– Господи ты боже! – Он совсем расстроился. – Да берись уже за коробку. – Он согнулся от кашля. Рука, которой он прикрывал рот, была вся в крови.

Я снял трубку с телефона в столовой и успел набрать две цифры – 9 и 1. Макгрет дохромал до меня и вырвал трубку из рук. Просто удивительно, откуда только силы взялись, вроде только что помирал. К тому же старик знал, что я не стану с ним драться. Он и так на ладан дышал. Макгрет сунул трубку в карман халата и ткнул пальцем в коробку.

Я размышлял, звонить ли с мобильного. Макгрет, скорее всего, и его конфискует или в окошко выбросит. Я решил подождать пару минут. Пусть успокоится. Взял коробку и отнес в столовую.

– Садись, – велел он.

Я сел. Мы молча принялись раскладывать бумаги. Из носа у него капало, и я дал ему салфетку. Он высморкался и швырнул салфетку на пол. На кого он сердился, на меня или на свое состояние, бог его знает.

– Я звонил Ричу Сото насчет убийств, – сказал Макгрет.

Рич Сото должен был поискать для него похожие случаи. Макгрет последнее время считал, что убийца из Квинса не ограничился пятью мальчишками. И что, если покопаться, можно найти еще похожие случаи, а там, глядишь, информации побольше будет. Вдруг подозреваемый какой. А то кто-то уже и сидит за это.

– Ну и?…

– Он просматривает дела. Говорит, будет недели две копаться и чтоб мы особо не надеялись.

– Ладно, не будем.

Он закрыл глаза. Было видно, как его измотала наша борьба.

– Ли. – Я взял его за руку. Теплую и хрупкую. – Давай не будем сегодня работать.

Он кивнул.

– Хочешь прилечь?

Он снова кивнул. Я отвел его в заднюю комнату и устроил в качалке.

– Включить телевизор?

Нет, он не хотел телевизор.

– Воды принести?

И воды он не хотел.

– Ты как, ничего? Жить будешь?

Он пообещал.

– У тебя еда есть? Саманта приедет?

– Завтра.

– А сегодня ты что делать будешь? – Я топнул ногой. – Ли! Что у тебя на ужин?

– На хуй ужин.

– Хочешь, косяк сверну?

Он хотел.

Я пошел на кухню, нашел пакет с травой и папиросную бумагу. Косяков я не забивал давно, так что весь пол оказался усыпан крошками. Немного порывшись в ящиках, я разыскал зажигалку и отнес Макгрету его лекарство.

– Спасибо. – Он попытался нащупать пепельницу, стоявшую на другом конце комнаты.

Я принес пепельницу и стал смотреть, как он затягивается.

– Есть не хочешь?

Он засмеялся. Скорее даже засвистел, как дырявый шарик.

– Я позвоню Саманте и попрошу ее приехать.

– Не надо.

Я промолчал. Подождал, пока он закроет глаза. Дыхание стало ровнее. Я вышел в соседнюю комнату, позвонил и рассказал, что случилось.

– Сейчас приеду, – ответила Саманта.

Я вернулся, Макгрет улыбался.

– Ты упрямый как осел.

– А что ты хотел, чтоб я сделал?

– Домой езжай.

– Фигу.

– Вали отсюда.

Я сел на пол у его ног и стал ждать.

Саманте из Бороу-Хилл ехать и ехать. Может, все-таки в «скорую» позвонить? Я не позвонил. Макгрету вроде было получше. Он перестал кашлять. Если старик проснется в машине «скорой помощи», он такого удара по самолюбию не вынесет. Он хотел остаться дома. Хотел сам решать, что ему делать. Надо уважать желания других.

К тому моменту, как приехала Саманта, Макгрет уже вовсю храпел. Он постарел лет на двадцать. Она устало улыбнулась и прошептала «спасибо». Я кивнул и двинулся на выход.

Макгрет пробормотал мне вдогонку:

– На той неделе поработаем.

Мы с Самантой переглянулись.

– На той неделе я в Майами еду. Ты помнишь?

Макгрет вяло кивнул:

– Счастливого пути.

– Это ненадолго, – ответил я. – Скоро вернусь, и мы закончим.