Первая выставка Виктора Крейка закрылась на следующий день. Я очень расстроился, когда сняли картины, хотя и подумал с облегчением, что теперь художнику не на что жаловаться. Он сказал СТОП – и я все убрал. Но поводов с удовольствием приходить с утра на работу у меня стало меньше.

За три дня до отъезда в Майами я организовал перевозку центральной панели Кевину Холлистеру. Он жил в полутора часах езды от города в собственном доме. Саффолк, недешевое место. И похоже, Холлистер скупил весь район оптом. Буколические виды (покосившееся здание почты, старые разваливающиеся фермы, серо-голубые луга) казались частью ландшафтного дизайна. Их словно поместили туда для аутентичности. Я решил проследить за доставкой картин и лично разместить их в доме, а заодно поздороваться с хозяином, ужасно довольным, кстати, своей покупкой.

По его просьбе я нанял бронированную машину. По мне, так это было как-то чересчур, но Мэрилин сказала, что я повезу не только рисунки Крейка, но и несколько десятков других предметов искусства, которые Холлистер у нее купил.

– Ну и сколько там всего?

– Миллионов на одиннадцать, – ответила Мэрилин. – Примерно.

Да, по сравнению с этим мои продажи как-то не впечатляли.

– Ты ведь еще не бывал у него дома?

– Нет.

– Зайка, ты такого в жизни не видал.

– А ты не поедешь?

– Нет. У мальчишек должна быть возможность пообщаться без дам. Поболтаете, подружитесь.

Учитывая, в каком доме я вырос, произвести на меня впечатление было непросто. Мы проехали пост охраны (проверка документов и металлоискатель) и увидели неоклассический ужас. Железный забор, монументальные ворота чугунного литья (с завитушками). Мою голубую кровь это все не взволновало. Дом был большой, но чудовищно безвкусный, храм нувориша, наверняка под завязку набитый кошмарными статуями, а на окнах небось плюшевые шторы. Странно, что Мэрилин меня не предупредила.

– Охренеть! – с чувством сказал водитель. Он аж поперхнулся, увидев длинную суставчатую конструкцию, – это у Холлистера был гараж. Перед воротами техники перебирали моторы «феррари» и «доджа мэйфер». Я насчитал еще восемь ворот в гараже, прямо как на пожарной станции.

От дома до ворот было не меньше километра. В конце пути нас ждал дворецкий с двумя рабочими в красных комбинезонах. Я вышел из машины. Дворецкий дал указания водителю и повел меня вверх по ступеням, чересчур широким, так что при подъеме приходилось наклоняться вперед. Я сразу вспомнил дворцы Великих Моголов. Они нарочно делали двери низкими, чтобы все входящие склоняли головы перед правителями.

– Меня зовут Мэтью, – сказал дворецкий с ошарашившим меня калифорнийским выговором. – Кевин ждет вас.

Вопреки моим ожиданиям, дом был обставлен по-человечески, без уродства. Если честно, он вообще почти не был обставлен: пустой холл, стены белые, как в музее, залитые холодным солнечным светом. Высоченные потолки, окна в крыше. Казалось, тебя уносит ввысь. Голова закружилась. Мечта минималиста: именно так, если верить Дональду Джадду, должен выглядеть рай.

– Хотите воды? «Сан-Пеллегрино»? – спросил Мэтью.

Я все пялился на потолок. Как-то это место не приспособлено для жилья.

– Вы уж простите, мы сейчас меняем обстановку. Время от времени Кевину хочется обновить интерьер.

– По-моему, это больше похоже на капитальный ремонт.

– У нас есть штатный дизайнер. Кевин считает, что от нее должна быть польза. Ну как, будете «Пеллегрино»?

– Нет, спасибо.

– Тогда сюда, пожалуйста.

Он потащил меня по длинному пустому коридору.

– А где же картины?

– Большая часть находится в музее. Это крыло мы пока не закончили. Но непременно скоро закончим. Как говорит Кевин, главное начать.

Странная какая-то идея – бросить на полпути ремонт передней части дома. А как же гости? На них ведь нужно производить впечатление. Похоже, Холлистеру впечатлять было некого.

Мы зашли в лифт (белый), прошли еще по одному коридору (белому), позади осталось несколько залов (белых) и поворотов. Наконец прибыли к месту назначения. Перед нами была огромная тяжелая дверь. Дворецкий нажал на кнопку звонка.

– К вам Итан Мюллер.

Замок щелкнул, Мэтью придержал передо мной дверь.

– Я сейчас вернусь и принесу вам попить. – Он исчез прежде, чем я успел отказаться.

Кабинет Холлистера, хоть и неуютный, все же не был похож на психбольницу (в отличие от других комнат в доме). Но и тут не было окон. Дизайнер постарался. Интерьер в стиле английского охотничьего домика, но с ультрасовременными наворотами. Низкие диваны и кожаные кресла-качалки. Стальной глобус, увидев который все враги Джеймса Бонда просто лопнули бы от зависти. Пять одинаковых черных ковров из медвежьих шкур. Голова лося с ветвистыми рогами. Стены обиты черной кожей с медными заклепками. Кожа поглощала почти весь свет. И без того темная комната казалась бесконечно длинным коридором. Дизайн жесткий, но было в нем что-то гомоэротическое. Холлистер сидел за темным столом из толстого дымчатого стекла, в стекле отражался свет галогеновых ламп, так что стол вполне мог сойти за самый яркий предмет в комнате. На хозяина ложились блики призрачного света, делая его похожим на волшебника из страны Оз.

Холлистер говорил с кем-то по телефону. Он поправил гарнитуру и жестом пригласил меня садиться.

Я сел. В кабинете, как и во всех остальных комнатах, картин на стенах не было. И вообще никаких предметов искусства не было, если, конечно, не считать предметом искусства саму комнату. А надо бы.

– Нет, – сказал Холлистер и снял гарнитуру. – Все довезли?

– Вроде бы.

– Отлично. Я грузчикам велел ничего не трогать, ждать нас. Мне бы хотелось посоветоваться с вами насчет размещения.

– Буду рад помочь.

Компьютер пискнул. Холлистер взглянул на экран и что-то нажал на крышке стола. Никакой кнопки я не заметил, но дверь за моей спиной открылась, и вошел дворецкий с подносом. Мэтью молча поставил стаканы на стол и так же молча удалился.

Мы с Холлистером немного поговорили о доме. Кевин строил его три года.

– Идея проекта принадлежала моей бывшей жене. Такой, знаете, дешевый шик. Мы развелись, и я решил тут все переделать. Нанял дизайнера, замечательную девушку. Очень творческий человек. И талантливый. Пока мы испробовали несколько разных вариантов. Сначала тут все было ручной работы. Не пошло. Тогда попробовали ар нуво. Тоже как-то не понравилось. Сейчас разрабатываем версию 3.0.

Конечно, я мог посоветовать ему найти дизайнера менее прекрасного по форме, но более толкового по содержанию. Вместо этого я спросил:

– А чего бы вам хотелось?

– Чего-нибудь более камерного.

Я кивнул.

– Вы считаете, в таком доме камерное сделать невозможно?

– Все возможно.

Холлистер хмыкнул:

– Мэрилин велела вам во всем со мной соглашаться.

– Велела. Но я и правда считаю, что деньги решают многие проблемы.

– Она не рассказывала вам о моей тайне?

– Нет, кажется.

Он улыбнулся и снова коснулся стола, но уже в другом месте. Раздалось жужжание. Черные кожаные панели на стенах медленно поднялись, обнажив пустые холсты. Я насчитал двадцать штук.

– Я попросил ее составить список из двадцати лучших картин в мире. Вот здесь будет «Пять саженей воды». – Он показал на полотно поменьше: – «Вид Дельфта». Дальше «Звездная ночь».

Он пошел по комнате, объясняя, где что будет висеть. Все известнейшие работы. И рамы уже подготовлены.

Интересно, как он собирается раздобыть «Постоянство памяти», уже не говоря об «Авиньонских девицах», «Ночном дозоре» и «Моне Лизе».

– Она рекомендовала мне прекрасного копииста. – Холлистер назвал имя аргентинца, живущего в Торонто. Более всего сей аргентинец известен тем, что был арестован за подделку картин Рембрандта. Правда, доказать ничего не удалось.

Идея эта – вывесить на стене все шедевры подряд – показалась мне весьма сомнительной. Но Холлистеру, похоже, она ужасно нравилась. Сам он считал себя человеком приземленным и с восторгом отзывался об умении Мэрилин донести до него ценность того или иного произведения, не используя профессиональной лексики. Мэрилин умудрилась сформулировать для него критерии оценки стоимости работы, и именно благодаря этой ее шкале Холлистер и принял решение купить у меня Крейка.

– Скажу вам честно, я был готов поднимать до четырехсот пятидесяти тысяч. – Он снова коснулся стола, и панели вернулись на свои места.

Все, кроме одной – той, где должна была висеть картина Эль Греко «Похороны графа Оргаса». Панель немного проехала вниз и застряла. Холлистер подергал ее, понял, что сам не починит, покраснел и вызвал Мэтью. Тот явился на зов быстро, увидел, какая разразилась катастрофа, и мгновенно вылетел из кабинета с мобильным телефоном в руке. Мы с Холлистером вышли следом, и я услышал, как дворецкий орет на кого-то, по-калифорнийски растягивая слова.

Музей Холлистера располагался в самой высокой точке поместья. Хрустальный купол, оплетенный железной сеткой с завитушками, больше всего напоминал гигантский мячик для гольфа, наполовину закопанный в землю. Лучше было не думать, сколько эта красота стоила. Один фундамент наверняка обошелся хозяину в восьмизначную сумму, поскольку вершину холма пришлось срывать. Добавьте к этому услуги архитектора с таким именем, что Холлистер даже отказался его называть («Это личное одолжение. Незачем людям знать, что он выполняет частные заказы»). Плюс пуленепробиваемое стекло везде, где оно было. Вот теперь вы можете представить себе, что такое настоящие деньги.

Бронированный автомобиль стоял у дверей склада, грузчики ждали нашего появления. Так же как и Мэтью, они обращались к Холлистеру только по имени.

Приложившись к сканеру радужной оболочкой, мы прошли внутрь. Я поднял голову. Несколько галерей опоясывали купол, а под самым сводом, семью этажами выше, висел мобиль Колдера. Кто бы там ни был архитектор, только он весь проект до последней запятой слизал с нью-йоркского Гуггенхайма. Я даже начал подозревать, что в этом и была идея Холлистера. Он хотел повесить у себя копии самых известных в мире полотен, так почему бы заодно не воспроизвести и самое известное здание? Стекло, по-видимому, было данью уважения таланту Й. М. Пея. Наверное, если бы я присмотрелся повнимательнее, я заметил бы отсылки к творчеству еще многих известных архитекторов.

В дверях нас подобострастно встретил бледный человек в хорошо сшитом костюме. Брайан Оффенбах, представил его Холлистер, менеджер музея. Думаю, что менеджером его назвали для солидности, а так он просто картины развешивал. Брайан произнес хорошо отрепетированную речь с хорошо отрепетированными интонациями. Объяснил логику расположения работ – их развешивали не хронологически и не тематически, а по тонам. Самые темные картины располагались на первом этаже, и с каждым следующим этажом краски становились все светлее. Свет и тень, кроме того, что определяли цветовую гамму полотна, задавали также эмоциональный настрой и кажущийся вес произведения. Именно поэтому мобиль Колдера располагался под самым куполом. Да, он был огромный – пять тонн раскрашенного железа, – но ведь он создавал ощущение полета. Холлистер сам разработал эту схему и очень ею гордился. По мере того как посетитель поднимался с галереи на галерею, с этажа на этаж, он отрешался от бремени физического мира и возвышался духом, осознавал… и т. д. и т. п.

Не доверяю я бинарным системам: свет и тень, добро и зло, мужчина и женщина. К тому же схема эта, с моей точки зрения, была заранее обречена на провал: Холлистер пытался навести порядок в искусстве по природе своей иррациональном, а в результате неразберихи только добавлялось.

– Потрясающе, – восхитился я.

Новые поступления уже потащили на третий этаж. Мы вышли из лифта. На полу лежали груды упаковочного материала и вскрытых коробок. Холлистеру приходилось кричать, чтобы перекрыть вой дрелей.

– Я все думал, можно ли поместить КРЕЙКА НА ЭТОТ ЭТАЖ. Ну, вы понимаете, он производит такое силь… ТАКОЕ СИЛЬНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ, что я засомневался, может быть, его ПОМЕСТИТЬ В ОТДЕЛЬНОЕ КРЫЛО? Крыло для ар брют. Я вполне могу несколько комнат выделить. ТАМ, В КОНЦЕ ЗАЛА. СИМВОЛИЧНО БУДЕТ, ЕСЛИ МЫ ПОМЕСТИМ АР БРЮТ отдельно от всех остальных работ, вы согласны?

Я кивнул.

– А с другой стороны, ВЕСЬ СМЫСЛ КОЛЛЕКЦИОНИРОВАТЬ АР БРЮТ В ТОМ, как я понимаю… МЭРИЛИН ДАВАЛА МНЕ ОТЛИЧНЫЕ, просто отличные книги почитать. Вы читали… – Ту т он назвал несколько никому не известных монографий. Из авторов я знал только Роджера Кардинала, английского критика, который перевел французский термин «ар брют», придуманный Дюбюффе, на английский язык, назвав его «искусством аутсайдеров». – Так вот, весь смысл в том, чтобы РАСШИРИТЬ УСТОЯВШИЕСЯ ГРАНИЦЫ ЗАПАДНОГО ИСКУССТВА И ПОКАЗАТЬ миру людей талантливых, но не ограниченных социумом. СОГЛАСНЫ?

Крейк был особенно дорог Холлистеру тем, что это была первая его самостоятельная покупка и выбор он делал не под влиянием Мэрилин. Поэтому так важно было правильно разместить панно. Оффенбах внес несколько предложений, но все они были отклонены. «Оно там потеряется», «Оно будет выделяться на общем фоне», «Нет, там все какое-то стерильное», «Там неправильное окружение». Казалось, одна-единственная работа разом выявила все недочеты схемы расположения картин.

В конце концов мы вернулись в холл. Я предложил попросить рабочих подержать панно на стене слева от дверей. Первым, что видел тогда входящий, были херувимы.

– Идеально, – сказал Холлистер.

Идеально-то идеально, но еще минут тридцать мы выясняли, на какой именно высоте вешать, на каком расстоянии от двери, какое должно быть освещение. Точно по центру стены разместить панно было невозможно, поскольку это не сочеталось с ощущением «непохожести» картины. Если же сместить его влево, справа оставалось пустое пространство, а это неприятно. Если вправо, – полотно загибалось за угол.

Рабочие сделали свое дело, и мы постояли, любуясь нашим творением.

– Что это? – спросил Оффенбах, подойдя поближе к панно. – На звезду похоже.

– Полагаю, это и есть звезда, – ответил я.

– И что она означает?

– А вы как думаете?

– Я думаю… – начал Оффенбах и вдруг сказал: – Я думаю, что картина прекрасна. И это самое главное.

За последние три десятилетия количество ярмарок современного искусства резко возросло. Это полностью преобразило весь рынок. Большая часть сделок заключается в течение двух-трех недель. Жизнь бьет ключом. «Арсенальная» выставка современного искусства в Нью-Йорке. Европейская ярмарка искусства TEFAF в Маастрихте. Выставка искусств в Базеле. И вокруг всех этих мероприятий разрастается собственная инфраструктура. Треть моих продаж составляли сделки на ярмарках. Продажи менее посещаемых галерей иногда доходили до 50–60 процентов годового дохода.

Коллекционерам покупать на ярмарках удобнее. Если ты полтора часа тащился в Челси, сил на то, чтобы внимательно осмотреть экспозицию, уже не остается. А тут каждая галерея выставляет двадцать своих лучших работ. Сотни картин выстраиваются в одну линию. Кондиционеры поддерживают необходимую температуру и влажность. Можно отдохнуть в буфете, выпить кофе с булочкой или съесть утиную ногу. И тогда вам просто придется осмотреть все, что есть. Отмазки не принимаются.

Во вторник я летел на выставку в Майами – продолжение европейской ярмарки. За последние несколько лет цены на предметы искусства взлетели до потолка, и захолустное мероприятие разрослось до национальных масштабов. Ковровые дорожки, «хаммеры» у входа. Звезды хип-хопа, с ног до головы обвешанные дорогими побрякушками. Суховатые англичане, приторно-приветливые шведы, японцы в огромных солнечных очках, законодательницы мод, богатые наследницы, а еще тусовки, банкеты по случаю открытия и закрытия, возможность пообщаться со знаменитостями, вспышки фотоаппаратов, сногсшибательные прически. Воздух потрескивает от электрических разрядов между парочками, предвкушающими секс.

Ну и конечно, то, ради чего мы и собирались, – искусство. И большую часть искусством назвать довольно трудно. Персидский ковер с вышитыми на нем сценами пыток в «Абу-Грейб». Фотографии посуды, разлетающейся вдребезги под шквалом пуль. Вполне пристойные портреты Бритни Спирс. Заламинированные мухи, любезно предоставленные для ярмарки английским художником Дэмиеном Хёрстом. Посередине главного шатра выставили инсталляцию известного гипнотизера Рори Зи под названием «Господи боже! Или секреты профессионального кондиционера для увеличения объема волос с экстрактом гибискуса?» – и название говорит само за себя: ряды коробок с наклеенными на прозрачные крышки цветными фотографиями обычных предметов, карандаша, например, или игрушки «Элмо-хохотун». Все снимки залиты какой-то перламутровой жидкостью – то ли из семенных желез самого Рори Зи, то ли из заводской бутылки с аналогичным содержанием. Зрители имели возможность насладиться этими фотографиями и порассуждать о происхождении жидкости. А потом открыть коробку и прочесть ответ на золоченой карточке.

Еще я немного посмотрел видеоинсталляцию Сергио Антонелли. Он заснял сам себя: вот он входит в кофейню «Старбакс» в Нью-Йорке, заказывает тройной эспрессо, выпивает его, снова встает в очередь, круг замыкается (в туалет он почему-то не ходил, а может, это вырезали). В конце концов Антонелли поглотил необходимое для сердечного приступа количество кофеина. Или для имитации сердечного приступа. Я ухихикался, глядя, как Антонелли дергается на полу, а вокруг все угрюмые и спешат на работу. Один покупатель даже переступил через тело больного, чтобы взять себе сахар и сливки. На последних кадрах Антонелли находился уже в приемном отделении больницы и его реанимировал врач в зеленом фартуке. Фильм назывался «Смертьбакс».

И все же большую часть времени я не смотрел по сторонам. Такие, как я, приезжают сюда для того, чтобы пообщаться с коллегами, с которыми не виделись с предыдущей ярмарки. Мэрилин неустанно подливала масла в огонь, сплетни распространяются быстро, и потому у нашей секции постоянно толпились зеваки. Они тыкались носами в картины и спрашивали, правда ли все, что рассказывают. Неужели он правда… О том, что я продал Холлистеру центральную панель, они уже знали – спасибо Мэрилин, наверняка это ее работа. К концу недели мы продали все, что было. Руби начала называть наш «загончик» домом Крейка, а нас – его гаремом. Убивал Виктор кого или нет, он стал для нас золотой жилой.

Нэт сосчитал, что если я распродам по частям все панно за такую цену, то заработаю около 300 миллионов. Разумеется, нам бы не удалось провернуть такой фокус. Мы продали картины Виктора за эту цену только потому, что большая часть все еще лежала в коробках нераспакованной. После закрытия выставки я перевез все коробки на охраняемый склад в Восточном Манхэттене и собирался складывать новые фрагменты. Немного, просто чтобы подогревать интерес рынка.

Успех Крейка повлиял и на продажи других моих художников. Мы продали работы Ардафа Каплана, Элисон Альварес и оставшиеся картины Джоко Стейнбергера. Мне также пришла заявка на просмотр всех новых поступлений Ошимы. Даже старую инсталляцию Кристианы удалось кому-то втюхать, а я уж думал, что обречен любоваться этим шедевром до конца своих дней. На мои звонки Кристиана не отвечала и потому не узнала об этом радостном событии.

Я вернулся в Нью-Йорк уставший и изрядно запыленный. Одежда нуждалась в чистке. Я решил, что галерея денек подождет, и просто валялся дома, пытаясь привести мысли в порядок. А потом позвонил Макгрету – вдруг он что-нибудь нарыл за это время.

Он не ответил ни в тот день, ни в два последующих. К среде я уже начал волноваться, но тут трубку сняли.

Незнакомый женский голос:

– Я слушаю вас. Кто это?

– Итан Мюллер.

Она прикрыла трубку рукой и с кем-то поговорила.

– Подождите, – попросила женщина.

Еще один голос, сухой, надтреснутый. Я даже не сразу узнал Саманту.

– Он умер.

Я сказал, что сейчас поймаю такси.

– Стойте, подождите! Пожалуйста, не надо приезжать. Ту т все вверх дном. – Кто-то позвал ее. – Похороны в пятницу. Простите, я сейчас не могу говорить.

– Что случилось? – спросил я, но она уже повесила трубку.