Я почитал до семи часов, затем поработал над только что полученными гранками моей монографии, посвященной эмоциональной адаптации детей из школы, которая в прошлом году находилась под прицелом снайпера. С директрисой школы мы стали больше чем просто друзьями. Потом она отправилась к себе в Техас ухаживать за больным отцом. Он умер, но она не вернулась в Калифорнию.

Все те же необрубленные концы...

Я дозвонился до Робин. Она была в своей студии. Сказала, что занята по горло – работа не из легких: надо изготовить четыре подходящих друг к другу гитары, похожих по форме на бомбардировщик «Стеллс», для группы хэви-метал, у которой нет ни денег, ни умения себя вести. Неудивительно, что в ее голосе слышалось напряжение.

– Я не вовремя?

– Нет-нет, приятно поговорить с тем, кто не надрался.

В трубке слышны отдаленные крики.

– Это они, те самые ребята?

– Черти, а не ребята. Я их вышибаю, а они лезут обратно. Во все дыры. Занялись бы чем-нибудь – разобрали бы свой номер в отеле, но... Ой-ой, подожди. Лукас, брось! Пальцы тебе когда-нибудь еще пригодятся. Прости, Алекс. Он отбивал дробь рядом с циркулярной пилой. – Ее голос стал более мягким. – Слушай, мне надо идти. Как насчет пятницы? Устроит?

– Вполне. У меня или у тебя?

– Еще не знаю, когда освобожусь, Алекс, так что давай я заеду за тобой. Обещаю быть не позднее девяти. О'кей?

– О'кей.

Мы попрощались. Я сидел и раздумывал, какой же независимой она стала.

* * *

Взяв в руки старенькую гитару фирмы «Мартин», я некоторое время перебирал струны. Потом вернулся в кабинет и еще пару раз перечитал статьи о синдроме Мюнхгаузена, надеясь отыскать в них что-то, что, возможно, упустил, – какую-нибудь подсказку из клинической практики. Но озарение не наступило. Доразмышлялся до того, что пухлое личико Кэсси Джонс стало мерещиться в могильно-серых тонах.

Я задумался: а имеет ли этот вопрос вообще какое-нибудь отношение к науке и сможет ли дать мне ответ на него вся медицинская мудрость мира?

Может, пришло время для специалиста другого рода?

Я набрал номер телефона в Западном Голливуде.

Послышался чарующий женский голос:

– Вы звоните в "Блю инвестигейшнс". Наше агентство уже закончило работу. Если вы желаете оставить несрочное сообщение, говорите после первого сигнала. Если ваше сообщение срочное, дождитесь двух сигналов.

После второго гудка я сказал:

– Майло, это Алекс. Позвони мне домой.

И снова взял гитару.

Проиграл десять тактов из «Ветрено и жарко», когда зазвонил телефон.

– Что срочного, приятель? – раздался далекий голос.

– Это «Блю инвестигейшнс»?

– Как форма фараонов.

– А-а.

– Слишком абстрактно? – спросил Майло. – А у тебя только порнографические ассоциации?

– Нет, нормальные – в духе Лос-Анджелеса. Чей голосок на автоответчике?

– Сестренки Рика.

– А, того дантиста?

– Ага. Хорош, да?

– Изумительный. Как у Пегги Ли.

– А когда она сверлит тебе коренной зуб, вот тут-то и подрожишь.

– Когда ты занялся частным сыском?

– Ну, ты же знаешь, как это бывает – притяжение доллара. Вообще-то немного подрабатываю по совместительству. Пока днем меня держат на скучной работе в управлении, почему бы не заработать приличные деньги в свободное время?

– Все еще не полюбил свои компьютеры?

– Я-то их люблю, они меня не любят. Конечно, теперь говорят, что эти штуки испускают какие-то вибрации. Может, какая-нибудь электромагнитная пакость медленно разрушает мое великолепное тело.

Последние слова утонули в статических помехах.

– Откуда ты звонишь? – спросил я.

– Из машины. Заканчиваю работу.

– Из машины Рика?

– Из своей. И телефон мой. Наступила новая эра, доктор. Быстро соединяет и еще быстрее ломается. Ладно, в чем дело?

– Хотел с тобой посоветоваться... по делу, которым сейчас занимаюсь...

– Больше ничего не говори...

– Я...

– Я серьезно, Алекс. Больше. Ни. Слова. Сотовая связь и секреты не сочетаются. Может подслушать любой, кто захочет. Потерпи.

Он выключил телефон. Через двадцать минут раздался звонок в дверь.

* * *

– Я был поблизости, – заявил он, топая на кухню. – В Уилшире, около Баррингтона. Слежка по поручению бешеного ревнивца.

В левой руке он держал записную книжку Лос-Анджелесского департамента полиции и черный телефонный аппарат размером с кусок мыла. Одет для слежки: темно-синий клубный пиджак, того же цвета рубашка, серые брюки из твида и грубые коричневые башмаки. Может, он и сбросил фунтов пять с того момента, как я видел его в последний раз, но все равно весил не меньше двухсот пятидесяти фунтов, неравномерно распределенных по почти двухметровой фигуре: длинные тонкие ноги, выступающий вперед живот, свисающий на воротник подбородок.

Он недавно подстригся – очень коротко сзади и по бокам, копна сверху. В свисающей на лоб черной челке несколько седых прядей. Баки доходят до кончиков ушей – на добрый дюйм длинней, чем положено по инструкции, – но это для департамента чуть ли не самая легкая из создаваемых им проблем.

Моду Майло игнорировал полностью. Его внешний вид оставался неизменным с тех пор, как мы познакомились. Теперь же, когда стало модным пренебрегать модой, сомневаюсь, что он это заметил.

Его крупное изрытое оспинами лицо было бледным от недосыпания из-за работы в ночную смену. Но поразительно яркие зеленые глаза казались даже более живыми, чем обычно.

– Выглядишь взбудораженным, – заметил он.

Открыл холодильник, не обращая внимания на бутылки пива, достал непочатую литровую бутыль грейпфрутового сока и свернул пробку быстрым движением двух толстых пальцев.

Я дал ему стакан. Наполнив, он залпом осушил его, налил снова и снова выпил.

– Витамин С, свободное предпринимательство, броское название фирмы – сразу столько перемен, что не могу уследить за тобой, Майло.

Поставив стакан, он облизнул губы.

– Вообще-то, – начал он, – Blue – это аббревиатура. «Big Lug's Uneasy Enterprise» – «Шаткая Затея Большого Олуха». Представление Рика об остроумии. Хотя, признаюсь, тогда это было близко к истине: броситься в частное предпринимательство – это тебе переход не из легких. Но я рад, что решился – как-никак кусок хлеба. Я теперь стал серьезнее относиться к обеспеченной старости.

– Сколько берешь?

– Когда как, от пятидесяти до восьмидесяти долларов за час в зависимости от дела. Поменьше, чем некоторые «лекари душ», но не жалуюсь. Если городу не жалко средств, затраченных на мое обучение, и он желает, чтобы я весь день торчал у экрана, то это проблема города. Зато ночью я упражняюсь как сыщик.

– Есть что-нибудь интересное?

– Не-а, чаще всего слежка для успокоения страдающих подозрительностью. Но, по крайней мере, это привычная для меня работа.

Он налил еще соку и выпил.

– Не знаю, сколько еще выдержу это... мою дневную работу.

Он утер руками лицо, будто умылся. И куда делась напускная предпринимательская бодрость – передо мной сидел вконец измотанный человек.

Я вспомнил о всех его злоключениях за прошедший год. Сломал челюсть начальнику, по вине которого чуть не погиб. Причем сделал это перед работающей видеокамерой. Управление полиции замяло дело, иначе выглядело бы нелепо в глазах общественности. Майло не было предъявлено никаких обвинений, вместо этого предоставили шестимесячный отпуск без сохранения содержания и затем вернули в отдел грабежей и убийств в Западном Лос-Анджелесе с понижением на одну ступень – до детектива второго класса. Через полгода он обнаружил, что ни в Западном, ни в каком другом отделении свободной должности детектива нет вследствие «непредвиденных» бюджетных сокращений.

Его сунули – «временно» – в Центр Паркера на обработку информации, где отдали под опеку неимоверно женоподобного штатского инструктора и научили играть с компьютером. Тем самым департамент намекнул, что нападение на начальство – это еще туда-сюда, а что касается его постельных дел, то они не забыты и не прощены.

– Все еще подумываешь подавать в суд?

– Не знаю. Рик хочет, чтобы я дрался насмерть. Говорит, что, судя по тому, как они меня задвинули, они не дадут мне возможности опять выбраться на поверхность. Но я знаю, что, если обращусь в суд, с управлением придется расстаться навсегда. Даже если я выиграю дело.

Он скинул пиджак и бросил его на кухонный стол.

– Хватит ныть. Лучше скажи, чем я могу помочь тебе?

Я рассказал о Кэсси Джонс и прочел небольшую лекцию о синдроме Мюнхгаузена. Он молча потягивал сок. Выглядел так, будто думал совсем о другом.

– Когда-нибудь слышал об этом раньше? – в конце концов спросил я.

– Нет. А что?

– Обычно люди реагируют на это посильнее.

– Я вбираю в себя информацию... Кстати, в связи с этим вспомнил один случай. Несколько лет назад. Какой-то парень заявился в пункт неотложной помощи в Седарсе. Кровоточащая язва. Рик обследовал его, спросил насчет стресса. Малый признался, что прикладывался к бутылке, потому что на нем убийство, и он пьет, чтобы забыться. Будто был с проституткой, спятил и зарезал ее. Зверски, как настоящий псих. Рик кивал, согласно мычал, а потом выскочил оттуда и позвонил в службу безопасности, а затем мне. Убийство было совершено в Уэствуде. В то время я был в машине с Дэлом Харди, занимался делом о грабежах в Пико-Робертсоне. Мы тут же помчались туда, взяли его за грудки и внимательно выслушали.

Увидев нас, этот полудурок ошалел от радости. Изрыгал подробности, будто мы были его спасением, фамилии, адреса, даты, оружие. Отрицал какие-либо другие убийства и действительно в розыске не числился, аресту не подлежал. Обыкновенный, ничем не отличающийся малый. Даже свое дело имел – помнится, мастерскую по чистке ковров. Мы забрали его к себе, попросили повторить показания для записи на пленку и размечтались о том, что удалось заполучить преступление мечты – мгновенное раскрытие. Но затем стали проверять его показания и ничего не нашли. В указанном месте в указанное время никаких преступлений совершено не было, никаких вещественных доказательств убийства не обнаружено, по указанному адресу или где-то поблизости никогда не проживало никаких проституток. Никогда в Лос-Анджелесе не было проститутки, которая бы соответствовала указанному имени или описанию. Поэтому мы проверили неопознанные трупы, но ни одна Джейн Имярек в морге не подходила под описание. Ни одна кличка в картотеке полиции нравов не совпадала с названной. Мы даже проверили в других городах, связались с ФБР, предполагая, что он запутался – с психами это бывает – и забыл точное место. Но он продолжал настаивать, что все было именно так, как он рассказывал. Упорно требовал наказания.

Мы убили целых три дня – и ничего не смогли установить. Парню против его воли назначили адвоката, который вопил, требуя или возбудить дело, или отпустить его клиента. Наш лейтенант тоже давит – давайте доказательства или кончайте волынку. Мы копаем дальше. Пусто.

Тут мы стали подозревать, что нас порядком надули, и взялись за парня как следует. Он стоит на своем. Да так убедительно – Де Ниро мог бы у него поучиться. Тогда мы все проверили вновь. Возвращаемся к началу, проверяем и перепроверяем до одури. И снова пусто. Наконец убеждаемся, что нас надули – сделали из нас фараонов-полудурков высшей пробы, тут уж мы дали себе волю. Он в ответ тоже взвился. Но как-то нерешительно, стыдливо. Будто видит, что его раскусили, и огрызается, чтобы мы, а не он, защищались.

Майло покачал головой и замурлыкал мотивчик «Сумеречная зона».

– Ну и чем кончилось? – спросил я.

– А чем могло кончиться? Выпустили его и больше не слыхали об этом дерьме. Могли, конечно, пришить дачу ложных показаний, но это привело бы к бесконечной писанине и мотанию по судам. А ради чего? На первый раз – нотация и штраф, да еще свели бы к судебному порицанию. Ну уж нет. Спасибо. Мы по-настоящему кипели, Алекс. В жизни не видел Дэла таким взбешенным. Неделя была очень трудной, много нераскрытых настоящих преступлений. А этот ублюдок лезет со своим дерьмом. – Майло даже побагровел от воспоминаний. – Исповеднички, – закончил он. – Дергают людей, внимания, видите ли, требуют. Похоже это на твоих попавшихся Мюнхгаузенов?

– Здорово похоже, – согласился я. – Никогда не приходило в голову.

– Вот видишь. Я настоящий кладезь знаний. Давай дальше свою историю.

Я рассказал ему все остальное.

– О'кей. Что тебе нужно? – спросил он. – Проверить прошлое матери? Или обоих родителей? Медсестры?

– Об этом я не подумал.

– Нет? Тогда что же?

– Я и сам не знаю, Майло. Просто, наверное, захотелось посоветоваться.

Сложив руки на брюхе, он склонился, затем поднял взгляд на меня:

– Почтенный Будда правит делами. Почтенный Будда дает совет: стрелять всех плохих. Дальше пусть разбирается какой-нибудь другой бог.

– Знать бы, кто плохие.

– Вот именно. Поэтому я и предложил проверить прошлое. По крайней мере, у главного подозреваемого.

– Тогда у матери.

– Проверим первой. А пока я тычу в клавиши, могу в виде премии поглядеть и других. Во всяком случае, это занятнее дерьмовых списков денежного содержания, которые мне подсовывают в качестве наказания.

– Что именно будешь проверять?

– Есть ли уголовное прошлое. Это ведь банк полицейских данных. Твоей приятельнице-доктору будет известно, что я занимаюсь проверкой?

– А что?

– Когда я занимаюсь сыском, то предпочитаю знать условия работы. То, чем мы занимаемся, с формальной точки зрения незаконно.

– Тогда нет. Лучше не посвящать ее в эти дела. Зачем подвергать риску?

– Прекрасно.

– Что касается уголовного прошлого, – заметил я, – то должен тебе сказать, что Мюнхгаузены обычно являются образцовыми гражданами. Как твой чистильщик ковров. О смерти первого ребенка мы уже знаем. Она списана на счет синдрома внезапной младенческой смерти.

Майло задумался.

– По этому делу должно быть заключение коронера, но, если ни у кого не возникло подозрений, на этом все и закончилось. Посмотрим, что можно сделать, чтобы достать документы. Ты и сам бы мог это найти – проверь больничные архивы. Разумеется, не привлекая внимания.

– Сомневаюсь, что мне это удастся. Больница теперь совсем другая.

– В каком смысле?

– Намного больше охраны – меры безопасности.

– Ну что ж, – заметил Майло. – Здесь не придерешься. Та часть города стала по-настоящему опасной.

Он встал, отыскал в холодильнике апельсин и принялся чистить его над раковиной. Нахмурился.

– В чем дело? – спросил я.

– Пытаюсь придумать что-нибудь. Мне кажется, единственный способ разрешить такую проблему – это схватить подлеца за руку на месте преступления. Малютке становится плохо именно дома?

Я кивнул.

– Тогда единственный способ – наблюдение за их домом при помощи электронных средств. Скрытые аудио– и видеоприборы. Нужно постараться засечь, когда кто-то действительно пытается отравить ребенка.

– Игрушки полковника, – заметил я.

При этих словах Майло нахмурился.

– Да, именно такие штучки доставили бы удовольствие этому хрену... Ты знаешь, он переведен.

– Куда?

– В Вашингтон, федеральный округ Колумбия. Куда же еще? Новая контора специально под него. Корпорация с одним из тех названий, которые ничего не говорят о ее деятельности. Ставлю десять против одного, что живет на денежки правительства. Прислал недавно записку и визитную карточку. Поздравления со вступлением в век информатики и несколько бесплатных программ для подсчета моих налогов.

– Значит, знал, чем ты теперь занимаешься?

– Очевидно. Но вернемся к твоей отравительнице младенцев. И к установке «жучков» в ее доме. Без судебного ордера все, что ты с их помощью обнаружишь, будет недействительным в качестве улики. Но судебный ордер можно получить только на основании веских доказательств, а у тебя всего лишь подозрения. Не говоря уж о том, что дед – большая шишка и тебе нужно быть сверхосторожным. – Он дочистил апельсин, отложил, вымыл руки и принялся разделять его на дольки. – Это дело может быть очень печальным – пожалуйста, не говори мне, как хороша малышка.

– Малышка прелестна.

– Премного благодарен.

Я возразил:

– Но в педиатрических журналах сообщалось о паре случаев, произошедших в Англии. Там удалось записать на видеопленку матерей, душивших своих малышей. И всего лишь на основании подозрений.

– Записывали дома?

– В больнице.

– Огромная разница. И насколько мне известно, в Англии другие законы... Дай мне обмозговать это, Алекс. Поищу, что мы реально сможем сделать. А тем временем покопаюсь в местных архивах, в банке национального центра информации о преступлениях, на тот случай, если кто-нибудь из наших подопечных когда-то нашалил, – тогда мы сможем набрать достаточно материала, чтобы получить ордер. Старина Чарли отличный учитель – посмотрел бы ты, как я расправляюсь с этими базами данных.

– Ты-то сам не особенно рискуй, – посоветовал я.

– Не беспокойся. Предварительный сбор данных – это то, чем офицер занимается всякий раз, когда задерживает за нарушение дорожного движения. Если когда и копну поглубже, то буду поосторожнее. Родители жили где-нибудь еще, кроме Лос-Анджелеса?

– Не знаю, – ответил я. – На самом деле, сведений о них у меня немного, пора начать разузнавать.

– Ага, ты покопаешься у себя, а я у себя, – размышлял он вслух, сгорбившись над столом. – Они из высших кругов, значит, учились, наверное, в частных школах. А это будет не так уж просто.

– Мать, возможно, из обычной школы. Не похоже, что она родилась в богатой семье.

– Выскочка? Сделала себе карьеру?

– Нет, все гораздо проще. Он преподает в колледже. Так что она могла быть одной из его студенток.

– О'кей. – Майло открыл свой блокнот, – Что еще? Может быть, его служба в армии, может быть, офицерская подготовка – еще один крепкий орешек. Чарли наловчился взламывать некоторые военные досье, но там нет ничего особенного: всякие пособия ветеранам, перекрестные ссылки и подобная ерунда.

– Чем это вы там занимаетесь – шарите по банкам секретных данных?

– Шарит больше он, а я наблюдаю. Где преподает отец?

– В муниципальном колледже Уэст-Вэлли. Социологию.

– А мать? Работает?

– Нет, она все время с ребенком.

– Серьезно подходит к своим обязанностям, да? О'кей, давай фамилию.

– Джонс.

Он посмотрел на меня.

Я кивнул.

Он громко, словно пьяный, расхохотался.