Я повесил трубку и отправился в кулинарию в западной части Лос-Анджелеса, захватив с собой почту – утреннюю газету и счета за месяц. В кафетерии почти не было свободных мест – старики склонились над своими тарелками супа, молодые родители с маленькими детьми зашли перекусить, в глубине зала два полицейских в форме зубоскалили о чем-то с владельцем кулинарии, их переносные рации лежали на столе рядом с торой сандвичей.

Я уселся недалеко от входа – за угловой столик слева от прилавка – и заказал копченую индейку с луком, салат из шинкованной капусты и содовую.

Вкусно и приятно, но мысли о больничных делах мешали моему пищеварению.

В девять вечера я решил снова отправиться в больницу с незапланированным визитом. Чтобы посмотреть, как миссис Чарльз Лайман Джонс-третий прореагирует на это.

* * *

Темная ночь. Тени на бульваре Сансет движутся, будто в замедленной съемке, а сам бульвар по мере приближения к богатой части города становится все более и более призрачным. Несколько миль пустых глазниц, сонных теней и жутковатых мотелей, и вас наконец встречает эмблема Западной педиатрической больницы – фигурка младенца – и ярко освещенная стрела отделения неотложной помощи.

Стоянка автомашин была практически пуста. Небольшие желтые лампочки, забранные проволочной сеткой, свисали с бетонного потолка, освещая каждое второе парковочное место. Все остальное пространство оставалось в тени, так что стоянка напоминала шкуру зебры – светлые и темные полосы. Я направился к лестнице, но мне показалось, что за мной кто-то наблюдает. Я оглянулся – никого нет.

Вестибюль был тоже пуст, мраморные полы ничего не отражали. Единственная женщина сидела за окошком справочного бюро, методично штампуя какие-то бланки. Работник, имеющий дело с бланками, получал сдельную зарплату. Громко тикали часы. В воздухе все еще держался запах лейкопластыря и пота – напоминание о прошедших волнениях.

Я забыл еще кое-что: ночью больницы имеют совсем другой вид. Сейчас клиника была такой же призрачной, как улицы, по которым я только что проезжал.

Я поднялся на лифте на пятый этаж и прошел по отделению никем не замеченный. Двери большинства палат были закрыты; некоторое разнообразие вносили прикрепленные на них надписи от руки: «Изолятор», «Инфекционная проверка. Вход воспрещен»... Некоторые двери были открыты, из них доносились звуки работающего телевизора и похожие на песню сверчка щелчки, отмеряющие количество внутривенных вливаний. Я прошел мимо спящих и притихших под лучами катодных ламп детей. Рядом сидели застывшие, будто отлитые из гипса, родители. Они ждали.

Тиковые двери «палат Чэппи» всосали меня – как в вакуум – в мертвую тишину. На сестринском посту не было ни души.

Я подошел к комнате 505W и чуть слышно постучал. Ответа не последовало. Я приоткрыл дверь и заглянул в комнату.

Боковые стенки кроватки Кэсси были подняты. Она спала, охраняемая этой сеткой из нержавеющей стали. Синди тоже спала, расположившись на диван-кровати так, что ее голова находилась поблизости от ножек Кэсси. Одна рука протянулась сквозь сетку и касалась простыни девочки.

Я тихонько закрыл дверь.

Голос за моей спиной произнес:

– Они спят.

Я повернулся.

Вики Боттомли свирепо сверкала на меня глазами, уперев руки в мясистые бедра.

– Вы что, опять работаете две смены подряд? – поинтересовался я.

Она закатила глаза и собралась уйти.

– Постойте. – Резкость моего голоса удивила нас обоих.

Женщина остановилась и медленно повернулась.

– Что?

– В чем дело, Вики?

– Ни в чем.

– Нет. Я думаю, что-то не так.

– Думайте, что хотите. – Она вновь собралась удалиться.

– Подождите.

Пустой коридор усилил мой голос. Или, может быть, я на самом деле был слишком зол.

– Меня ждет работа, – заявила она.

– Меня тоже, Вики. У нас, между прочим, один и тот же пациент.

Она указала на ящик с историями болезней:

– Прошу.

Я подошел к Вики. Достаточно близко, чтобы потеснить ее. Она попятилась назад. Я наступал.

– Не знаю, в чем причина подобного отношения ко мне, но считаю, что нам следует разобраться в этом.

– У меня нет никаких проблем в отношениях с кем-либо.

– Да? Значит, до сих пор я имел дело с обычным проявлением вашей любезности?

Вики заморгала своими красивыми голубыми глазами. И хотя они были сухи, быстро вытерла их.

– Послушайте, – продолжал я, отступая на шаг. – Я не хочу влезать в ваши личные проблемы. Но с самого начала вы относитесь ко мне крайне враждебно, и мне бы хотелось знать причину.

– Все в порядке, – ответила она. – Все будет в порядке, никаких проблем. Обещаю. О'кей?

Она протянула руку.

Я дотронулся до нее.

Она коснулась моей руки лишь кончиками пальцев. Быстрое пожатие. Затем Вики отвернулась и направилась прочь.

– Я собираюсь пойти вниз и выпить кофе. Желаете присоединиться?

Она остановилась, но не обернулась:

– Не могу. Я на дежурстве.

– Хотите, я принесу вам сюда?

На этот раз она резко повернулась в мою сторону:

– Что вам надо?

– Ничего, – ответил я. – Вы дежурите в две смены, и я подумал, вам было бы приятно выпить чашечку кофе.

– Мне и так хорошо.

– Я слышал, вы просто потрясающи.

– В каком смысле?

– Доктор Ивз очень высоко ценит вас. Как медсестру. И Синди тоже.

Она обхватила себя руками, как будто удерживаясь, чтобы не развалиться от негодования:

– Я выполняю свою работу.

– И считаете, что я могу помешать вам в этом?

Ее плечи поднялись. Казалось, она раздумывает над ответом. Но вслух проговорила лишь:

– Нет. Все будет в порядке. О'кей?

– Вики...

– Обещаю, – повторила она. – Хорошо? А теперь можно мне уйти?

– Разумеется, – ответил я. – Прошу прощения, если был слишком резок.

Она сжала губы, развернулась и направилась к столу медсестер.

Я пошел к лифтам, расположенным на восточной стороне пятого отделения. Один из лифтов застрял на шестом. Два других прибыли одновременно. Из центрального вышел Чип Джонс, в каждой руке он нес по чашке кофе. На нем были вылинявшие джинсы, белый свитер с высоким воротом и куртка из грубой хлопчатобумажной ткани под стать джинсам.

– Доктор Делавэр, – поприветствовал он.

– Профессор.

Чип засмеялся:

– Пожалуйста, не надо.

Он вышел из лифта и остановился в холле.

– Как там мои дамы?

– Спят.

– Слава Богу. Когда сегодня днем я разговаривал с Синди, она показалась мне совершенно измученной. Принес это снизу, – он поднял одну чашку, – чтобы подкрепить ее. Но сон – именно то, что сейчас ей больше всего нужно.

Он направился к тиковой двери. Я последовал за ним.

– Не отрываем ли мы вас от домашнего очага, доктор?

Я покачал головой:

– Я уже побывал там и вернулся.

– Не знал, что теперь психологи придерживаются такого расписания.

– Конечно, нет, если в нем нет необходимости.

Он улыбнулся:

– Что ж, если Синди уснула так рано, значит, Кэсси выздоравливает, и Синди может расслабиться. Итак, дела идут на поправку.

– Синди сказала мне, что никогда не покидает Кэсси.

– Никогда.

– Наверное, ей очень трудно.

– Невероятно трудно. Вначале я пытался помочь, немного разгрузить ее. Но, после того как мы несколько раз побывали здесь, после того как я увидел других матерей, я понял, что это нормально. Даже целесообразно. Это самозащита.

– От чего?

– От ошибок.

– Синди тоже говорила об этом, – подтвердил я. – Вам пришлось столкнуться здесь с ошибками медперсонала?

– Мне следует говорить как родителю или как сыну Чака Джонса?

– А разве есть разница?

Чуть заметная, напряженная улыбка.

– Еще какая. Как сын Чака Джонса, я нахожу, что эта больница просто педиатрический рай, я так и заявлю в следующем отчете, если меня попросят. А как родитель, я могу сказать, что мне случалось кое-что видеть – неизбежные человеческие ошибки. Вот вам пример, причем такой, который действительно привел меня в ужас. Пару месяцев назад весь пятый этаж только и говорил об этом случае. Там лежал маленький мальчик, которого лечили от какого-то вида рака – давали экспериментальное лекарство, а это означает, что, вероятнее всего, никакой надежды на выздоровление уже не было. Но дело не в этом. Кто-то неправильно прочел точку или запятую в десятичной дроби, и мальчику дали огромную дозу лекарства. Это вызвало повреждение мозга, кому и все остальное. Все родители, находившиеся на этом этаже, слышали, как вызвали реанимацию, и видели, как в комнату бросилась группа неотложной помощи. Слышали крики матери. Мы тоже видели все это. Я был в холле и сам слышал, как она кричала, умоляя о помощи. – Чип поморщился.

– Я встретил ее пару дней спустя, доктор Делавэр. Когда ребенку все еще делали искусственное дыхание. Женщина была похожа на жертву концлагеря. Забитая и всеми преданная. И все это из-за какой-то точки в десятичной дроби. Весьма возможно, что подобное происходит постоянно в более мелких масштабах – в таких, которые могут быть скрыты или даже вообще остаться незамеченными. Поэтому вы не можете осуждать родителей за то, что они постоянно настороже, ведь так?

– Нет, конечно, – согласился я. – Создается впечатление, что вы не очень-то доверяете этой больнице.

– Наоборот, как раз доверяю, – жарко возразил он. – Прежде чем мы остановили свой выбор на этой клинике, мы навели справки, а не приняли безоговорочно мнение отца. И теперь я знаю, что эта больница на самом деле лучшая детская клиника в городе. Но когда дело касается вашего собственного ребенка, то статистика не имеет значения, правда? И людские ошибки неизбежны.

Я открыл дверь в «палаты Чэппи» и придержал ее для Чипа, несшего чашки с кофе.

Через стеклянную дверь подсобной комнаты, расположенной за постом медсестер, виднелась коренастая фигура Вики. Женщина ставила что-то на верхнюю полку. Мы прошли мимо и направились к палате Кэсси.

Чип на секунду заглянул в комнату, а потом подтвердил:

– Все еще спят.

Посмотрев на чашки, предложил одну мне:

– Нет никакого смысла дожидаться, пока этот дрянной кофе совсем пропадет.

– О нет. Спасибо.

Он тихо засмеялся:

– Мнение опытного человека. Что, он всегда был таким дрянным?

– Всегда.

– Вы только посмотрите – немного продукции нефтяной компании «Эксон Вальдес».

Едва заметная радужная пленка покрывала черную поверхность жидкости. Сморщившись, Чип поднес чашку ко рту:

– Ух, неотъемлемая часть аспирантуры. Но я нуждаюсь в ней, чтобы голова работала.

– У вас был слишком длинный день?

– Наоборот, чересчур короткий. Кажется, что чем старше вы становитесь, тем короче делаются дни. Вы не замечали? Короткие и забитые работой. Потом еще это мотание туда-обратно между работой, домом и больницей. А наши чудесные магистрали – поистине высшее достижение человечества.

– Жить в Вэлли-Хиллз – это значит ездить по автостраде Вентура, – сказал я. – Хуже не бывает.

– Отвратительно. Когда мы искали себе пристанище, я умышленно подобрал дом, расположенный поблизости от работы, чтобы избежать поездок из пригорода. – Он пожал плечами. – Но так всегда происходит с самыми лучшими планами. Иногда я сижу в машине бампер к бамперу и воображаю, что нечто подобное будет твориться и в аду.

Он вновь рассмеялся и отхлебнул кофе.

– Я испробую это на себе через пару дней, когда нанесу вам домашний визит, – заявил я.

– Да, Синди говорила об этом. А, вот и наша мисс Найтингейл. Привет, Вики. Опять ночь напролет не смыкаете глаз?

Я повернулся и увидел вышагивающую к нам медсестру, она приветливо улыбалась, чепчик весело покачивался из стороны в сторону.

– Добрый вечер, профессор Джонс. – Она втянула воздух, как будто готовилась поднять что-то тяжелое, и кивнула мне.

Чип вручил ей нетронутый кофе:

– Выпейте или вылейте.

– Благодарю вас, профессор Джонс.

Он кивнул головой в сторону палаты Кэсси:

– Давно дремлют наши спящие красавицы?

– Кэсси заснула около восьми. Миссис Джонс приблизительно без четверти девять.

Он взглянул на часы:

– Сделайте мне одолжение, Вики. Я провожу доктора Делавэра и, пока буду внизу, может быть, перехвачу что-нибудь поесть. Пожалуйста, попросите разыскать меня, если они проснутся.

– Если желаете, я могу спуститься вниз и что-нибудь принести вам, профессор.

– Нет, спасибо. Мне нужно поразмяться – вся эта автострада.

Вики с сочувствием покудахтала.

– Конечно, я сообщу вам, как только кто-нибудь из них проснется, – заверила она.

Когда мы оказались по другую сторону тиковой двери, Чип остановился и спросил:

– Что вы думаете о том, как здесь нами занимаются.

– Занимаются в каком смысле?

Он направился дальше.

– Занимаются в медицинском смысле – вот эта теперешняя госпитализация. Насколько я могу судить, никакого настоящего обследования не проводится. Никто не обследует Кэсси физически. Я не говорю, что это меня не устраивает. Слава Богу, ей не приходится переносить эти проклятые уколы. Но я начинаю подозревать, что все это напоминает безвредную пилюлю для успокоения больного и делается для отвода глаз. Воздержимся от каких-либо мер, пошлем за психологом – я не имею ничего против вас лично – и дадим тому, что происходит с Кэсси, закончиться своим путем.

– Вы находите это оскорбительным?

– Не оскорбительным – хотя... возможно, немножко. Как будто мы все это выдумываем. Поверьте мне, это не так. Вы, все вы, работающие здесь, не видели того, что пришлось видеть нам, – кровь, припадки.

– Вы все это видели?

– Не все. Синди встает по ночам. Я сплю довольно крепко. Но я видел достаточно. Когда появляется кровь, что-либо доказывать бесполезно. Так почему сейчас ничего больше не делают?

– Я не могу говорить за других. Но я могу предположить только одно: никто не знает по-настоящему, что нужно делать, поэтому они и не хотят бесполезного вмешательства.

– Пожалуй, я соглашусь с вами, – проговорил Чип. – Да, возможно, именно это и есть правильный путь. Доктор Ивз кажется достаточно компетентной. Может быть, у Кэсси симптомы – как это называется – недоразвитой болезни?

– Абортивные формы болезни – симптомы исчезают, не достигнув полного развития.

– Абортивные. – Он улыбнулся. – Медики придумывают больше эвфемизмов, чем кто-либо другой... Молю Бога, чтобы симптомы действительно исчезали, не развившись. С превеликим удовольствием оставил бы неразгаданной эту медицинскую тайну при условии, что Кэсси наконец станет здоровой. Но теперь уже с трудом в это веришь.

– Чип, – сказал я. – Меня вызвали не потому, что кто-то считает, что болезнь Кэсси психосоматического характера. Моя работа сводится к тому, чтобы помочь ей справиться с беспокойствами и болью. Я хочу нанести вам визит на дом, чтобы укрепить взаимопонимание с девочкой, – только в этом случае я смогу оказаться полезным, если вдруг потребуюсь.

– О да, конечно, – согласился он. – Я понимаю.

Он посмотрел на потолок и принялся отбивать дробь одной ногой. Мимо нас прошла пара медсестер. Он проводил их рассеянным взглядом.

– С чем мне действительно трудно справляться, так это с иррациональностью, – вновь заговорил Чип. – Как будто все мы дрейфуем по кругу в каком-то море случайных событий. Что же, черт возьми, вызывает ее болезнь? – Он со всей силы ударил кулаком по стене.

Я чувствовал, что любая моя реплика только осложнит ситуацию, но я знал также, что и молчание не особенно улучшит дело.

Дверь лифта открылась, мы вошли.

– Раздраженные родители, – покачал он головой, с силой нажав кнопку «вниз». – Не очень-то приятно в конце трудового дня.

– Это моя работа.

– Ничего себе работа.

– Похлеще любой физической.

Он улыбнулся.

Я указал на чашку, которую он все еще держал в руке:

– Уже остыл. Что, если мы выпьем немного свежего месива?

На секунду он задумался.

– Отлично, почему бы и нет?

* * *

Кафетерий был закрыт, поэтому мы прошли по коридору мимо комнаты отдыха врачей и раздевалки с отдельными шкафчиками к ряду торговых автоматов. Нас обогнала худенькая молодая женщина в хирургическом костюме с полными пригоршнями леденцов. Мы с Чипом взяли кофе, а он еще купил пакетик шоколадного печенья.

Дальше по коридору можно было присесть – стулья, покрытые оранжевым пластиком, были расставлены буквой "L", рядом расположился низкий белый столик с рассыпанными на нем обертками от пищи и старыми журналами. Прозекторская находилась совсем рядом. Я подумал о сынишке Чипа и о том, вызовет ли ее близость какую-либо реакцию у него. Но он медленно подошел к стульям и, позевывая, опустился на один из них. Развернув печенье, окунул его в кофе:

– Пища, которая придает силы, – и откусил намокшую часть.

Я сидел напротив него и потягивал кофе. Напиток был просто ужасен, но тем не менее странно успокаивал – как несвежее дыхание любимого дядюшки.

– Итак, – начал Чип, опять окуная печенье, – позвольте мне рассказать вам о моей дочери. Превосходный характер, прекрасный аппетит, отличный сон – она спала фактически в течение пяти недель. Для кого-нибудь другого было бы замечательно, согласны? Но после того, что случилось с Чэдом, это перепугало нас до смерти. Мы хотели видеть ее бодрствующей – по очереди ходили к ней и будили нашу несчастную крошку. Но что меня удивляет, так это ее способность быстро восстанавливать свои силы, то, как она каждый раз моментально возвращается в норму. Трудно поверить, что такая малышка может быть такой выносливой. Я считаю, – продолжал Чип, – что просто смешно обсуждать ее состояние с психологом. Она ведь еще младенец, Господи, какой вообще у нее может быть невроз? Хотя, конечно, учитывая то, что с ней происходит, все может закончиться всяческими нервными заболеваниями, правда? Все эти потрясения. Вы считаете, что она обречена до конца жизни серьезно лечиться у психотерапевта?

– Нет.

– А кто-нибудь занимался изучением этого вопроса?

– В этой области довольно много научных исследований, – объяснил я. – Хронически больные дети умеют справляться со своим состоянием намного лучше, чем предполагают эксперты – да и не только эксперты.

– Умеют справляться?

– Большинство из них.

Он улыбнулся:

– Ну да, понятно. Это не физическое состояние. Ладно, позволю себе немного оптимизма.

Он весь напрягся, затем расслабился – сознательно сделал это, будто был знаком с приемами медитации. Уронил руки вниз, покачал ими, вытянул ноги. Закинул голову назад и помассировал виски.

– А вам не надоедает? – поинтересовался он. – Целый день выслушивать людей? Понуждать себя одобрительно кивать, сочувствовать им и уверять, что у них все в порядке?

– Иногда, – ответил я. – Но обычно вы скоро узнаете людей и начинаете видеть их человеческую природу.

– О да! Это место как раз очень подходит для того, чтобы напоминать вам о ней: «Возвышенный дух не мог разбудить человеческую природу; но вы, боги, дали нам наши недостатки, чтобы сделать нас людьми». Слова Вилли Шекспира, курсив мой. Знаю, это звучит довольно претенциозно, но я нахожу, что этот старый бард успокаивает меня – у него всегда найдется пара фраз для любой ситуации. Интересно, приходилось ли ему лежать в больнице.

– Возможно. Он жил во времена, когда свирепствовала чума, так ведь?

– Да, так... Ну что ж, – Чип выпрямился и развернул второй пакетик печенья, – вы заслуживаете всяческой похвалы, я бы не смог так работать. Мне в любом случае нужно что-нибудь точное, чистое и теоретическое.

– Я никогда не думал, что социология – трудная наука.

– По большей части нет. Но формальная организация имеет множество изящных моделей и определенных гипотез. Иллюзия точности. Я постоянно ввожу сам себя в заблуждение.

– А чем именно вы занимаетесь? Управление промышленностью? Анализ систем?

Он покачал головой:

– Нет, это прикладные науки. Я занимаюсь теоретическими построениями, создаю – по сути, феноменологически – модели того, как функционируют группы и организации на структурном уровне, как цепляются друг за друга отдельные компоненты. Короче говоря, строю башню из слоновой кости, но я нахожу в этом большой интерес. Я ведь и учился в башне из слоновой кости.

– Где именно?

– В Йельском университете и в университете Коннектикута в аспирантуре. Но не закончил диссертацию, потому что обнаружил, что преподавание интересует меня больше, чем научные исследования. – Он уставился в пустоту коридора, наблюдая за одетыми в белое, похожими на призраков, изредка проходящими вдали фигурами. – Жутковато, – заметил он.

– Что жутковато?

– Это место. – Он зевнул, посмотрел на часы. – Я, наверное, поднимусь наверх и проведаю своих дам. Спасибо, что уделили мне время.

Мы поднялись.

– Если вам нужно будет переговорить со мной, вот номер моего служебного телефона.

Он поставил чашку и вынул из кармана индийскую серебряную прищепку для денег, отделанную бирюзой Сверху лежала двадцатидолларовая купюра, а снизу – кредитные карточки и разные бумажки. Раскрыв пачку, Чип порылся в ней и нашел белую визитную карточку. Положив ее на стол, он вынул из другого кармана дешевую одноразовую ручку, что-то написал на карточке и вручил ее мне.

На эмблеме изображен рычащий тигр, вокруг него надпись:

«Тигры МКУВ»

Чуть ниже:

Муниципальный колледж Уэст-Вэлли Отделение общественных наук (818) 509-3476

Внизу две пустые строки. Он подписал на них черными квадратными буквами:

ЧИП ДЖОНС добавочный номер 2359

– Если я буду на занятиях, то этот телефон соединит вас с коммутатором, где вы можете оставить информацию. Если вы хотите, чтобы я присутствовал при вашем визите к нам домой, то постарайтесь предупредить меня за день до него.

Прежде чем я успел ответить, звук тяжелых поспешных шагов, донесшийся с дальнего конца холла, заставил нас обернуться. К нам приближался незнакомец. Спортивная походка, темная куртка.

Черная кожаная куртка. Синие легкие брюки и шляпа. Один из наемных охранников, осматривающий коридоры педиатрического рая и выискивающий непорядки?

Человек подошел ближе. Усатый чернокожий мужчина с квадратным лицом и зоркими глазами. Я взглянул на его значок и понял, что это не охранник. Департамент полиции Лос-Анджелеса. Три нашивки. Сержант.

– Прошу прощения, джентльмены, – тихо начал полицейский, бегло оглядывая нас. На планке было написано его имя – Перкинс.

– В чем дело? – спросил Чип.

Полицейский взглянул на мой значок. Казалось, то, что он прочитал, смутило его:

– Вы врач?

Я кивнул.

– Джентльмены, сколько времени вы находились здесь, в холле?

Чип ответил:

– Минут пять – десять. А что случилось?

Взгляд Перкинса переместился на грудь Чипа, попутно отметив его бороду и сережку.

– Вы что, тоже врач?

– Он родитель, – ответил я. – Навещает своего ребенка.

– Есть ли у вас пропуск для посещения, сэр?

Чип вытащил пропуск и подержал его перед лицом полицейского.

Перкинс прикусил изнутри щеку и вновь повернулся ко мне. От него пахло парикмахерской.

– Заметил ли кто-нибудь из вас что-то необычное?

– Что, например? – спросил Чип.

– Все, что могло показаться необычным, сэр. Кого-нибудь, кто здесь был бы неуместен.

– Неуместен, – переспросил Чип. – Наверное, кто-нибудь из здоровых?

Глаза Перкинса превратились в щелочки.

– Мы ничего не видели, сержант, – произнес я. – Здесь было тихо. А почему вы спрашиваете?

– Благодарю вас, – ответил Перкинс и ушел.

Я заметил, что он немного замедлил шаг, проходя мимо прозекторской.

* * *

Мы с Чипом поднялись по лестнице в вестибюль. Толпа работающего в ночную смену медперсонала скопилась в восточной части холла, люди теснились у стеклянных дверей, ведущих наружу. По другую сторону дверей ночная темнота пересекалась вишнево-красным пульсированием полицейских мигалок и белыми огнями софитов.

– Что здесь происходит? – осведомился Чип.

Какая-то медсестра ответила, не поворачивая головы:

– На кого-то напали. На автостоянке.

– Напали? Кто?

Медсестра взглянула на Чипа. Увидела, что он не из числа персонала, и отошла.

Я огляделся, отыскивая хоть одно знакомое лицо. Никого. Слишком долго меня здесь не было.

Какой-то бледный и худой санитар с коротко остриженными волосами цвета платины и с белыми усами, как у Фу Маньчу, проговорил гнусавым голосом:

– Все, чего мне сейчас хочется, это отправиться домой.

Кто-то поддакнул ему.

По вестибюлю пронесся неразборчивый шепоток. По ту сторону стеклянной двери я увидел фигуру в униформе, загораживающую выход. Снаружи просочился внезапный всплеск переговоров по радио. Оживление на улице. Какой-то автомобиль на мгновение осветил фарами дверь и умчался прочь. Я успел прочесть промелькнувшую надпись: «СКОРАЯ ПОМОЩЬ». Но ни гудков, ни сирены не было.

– Почему они просто не принесут ее сюда? – спросил кто-то.

– А кто сказал, что это она?

– Это всегда она, – проговорила незнакомая мне женщина.

– Разве вы не слышали? Отъехали без сирены, – заметил еще кто-то. – Может быть, на этот раз не неотложный случай.

– А может быть, – заявил блондин, – в сирене уже нет необходимости.

Толпа вздрогнула, как гель в чашке Петри. Кто-то произнес:

– Я пытался выйти через заднюю дверь, но они и ее закрыли. Мы как в ловушке.

– Мне показалось, что один из полицейских сказал, что это был доктор.

– Какой доктор?

– Я больше ничего не слышал.

Гудение. Шепот.

– Изумительно, – проговорил Чип и, внезапно повернувшись, начал пробираться сквозь толпу обратно в вестибюль. Прежде чем я успел что-либо сказать, он исчез.

* * *

Через пять минут стеклянные двери открылись, и толпа хлынула на улицу. Сержант Перкинс проскользнул сквозь нее и поднял желтовато-коричневую ладонь. Он выглядел как вышедший на замену учитель перед недисциплинированным классом средней школы.

– Прошу минуту вашего внимания. – Он дожидался тишины и в конце концов примирился с весьма относительным спокойствием. – На вашей автостоянке произошло нападение. Нам нужно, чтобы вы выходили по одному и отвечали на кое-какие вопросы.

– Что за нападение?

– Что с ним?

– На кого напали?

– Это доктор?

– Где это случилось?

Глаза Перкинса опять превратились в щелочки.

– Эй, друзья, давайте сделаем это как можно быстрее, тогда все вы сможете отправиться домой.

Мужчина с усами Фу Маньчу заявил:

– Как насчет того, чтобы сообщить нам, что же произошло, чтобы мы могли защитить себя, а, офицер?

Одобрительное гудение в толпе.

– Давайте-ка просто успокоимся, – предложил Перкинс.

– Нет уж, сами вы успокаивайтесь, – возразил блондин. – Вы, ребята, только тем и занимаетесь, что штрафуете за переход бульвара в неположенном месте. А когда происходит что-то серьезное, вы задаете свои вопросики и смываетесь, оставляя нас расхлебывать кашу.

Перкинс не двинулся с места и не сказал ни слова.

– Послушай, приятель, – начал другой мужчина, чернокожий и сутулый, в форме медбрата. – У некоторых из нас есть, между прочим, своя личная жизнь. Скажи нам, что произошло.

– Да! Скажи!

Ноздри Перкинса раздулись. Он еще некоторое время разглядывал толпу, а затем открыл дверь и попятился наружу.

Толпа в вестибюле гневно гудела.

Кто-то громко проговорил:

– Собака!

– Чертовы копы, только пешеходами-нарушителями и занимаются.

– Ага, шайка грабителей – больница ткнула нас на автостоянку через улицу, а эти подлавливают, когда мы спешим на работу.

Шум одобрения. Никто не сказал больше ни слова о том, что произошло на стоянке.

Дверь вновь открылась. Появился другой полицейский – молодая суровая белая женщина.

– Итак, – заявила она. – Сейчас вы просто будете выходить по очереди, друг за другом, полицейский проверит ваши удостоверения личности, и вы сможете отправиться домой.

– Да что ты? – воскликнул чернокожий мужчина. – Добро пожаловать в Сан-Квентин. Что дальше? Личный досмотр?

Ворчание в том же духе продолжилось, но вскоре толпа задвигалась и притихла.

Для того чтобы выбраться на улицу, мне потребовалось двадцать минут. Полицейский списал мое имя со значка-пропуска, спросил подтверждающий документ и записал номер моего водительского удостоверения. Шесть машин полицейского отделения стояли прямо у входа в больницу, за ними виднелся автомобиль без каких-либо опознавательных знаков. Посредине наклонной дорожки, ведущей к автостоянке, расположилась кучка людей.

– Где это произошло? – поинтересовался я у полицейского.

Он указал пальцем на стоянку.

– Я ставил машину там же.

Он поднял бровь:

– Когда вы приехали сюда?

– Около девяти тридцати.

– Вечера?

– Да.

– На каком этаже вы поставили машину?

– На втором.

Он поднял глаза на меня:

– Вы заметили что-нибудь необычное, когда парковали машину? Может, какой-нибудь подозрительный тип там вертелся?

Вспомнив странное ощущение, будто за мной наблюдают, я тем не менее ответил:

– Нет, но освещение было неровным.

– Что вы подразумеваете под «неровным», сэр?

– Неравномерное. Половина пространства была освещена, а другая – находилась в темноте. Там было легко спрятаться.

Полицейский посмотрел на меня. Сжал зубы. Еще раз взглянул на мой значок и сказал:

– Можете идти, сэр.

Я пошел вниз по дорожке. Проходя мимо кучки людей, я узнал одного из них. Пресли Хененгард. Начальник службы безопасности больницы курил сигарету и поглядывал на звезды, хотя небо было затянуто тучами. Другой мужчина в костюме с золотым щитом на лацкане пиджака что-то говорил. Казалось, что Хененгард не слушает его.

Наши глаза встретились, но его взгляд не задержался на мне. Он выпустил дым через ноздри и огляделся вокруг. Для человека, чья служба потерпела такое фиаско, он выглядел поразительно спокойно.