Девятый и десятый дни рождения Грейс были отмечены воздушным, но безвкусным бисквитом и чудесным шоколадно-мятным мороженым, которое подавали на ярких бумажных тарелках на кухне ранчо.
Она знала, что миссис Стейдж старалась устроить ей праздник, но каждый год в доме жили разные дети, причем одни были слишком малы и не понимали, что происходит, а другие много плакали и были не в настроении веселиться.
В первый раз, за неделю до девятого дня рождения Грейс, Рамона спросила, какой торт она предпочитает.
– Бисквитный, пожалуйста, – ответила девочка, потому что хозяйка ранчо всегда пекла бисквиты, и хотя вкус у них был не очень, Блейдс знала, что она справится с ним без труда.
– Конечно, Грейс, я испеку. А как насчет глазури? Шоколадная, ванильная? Любая, на твой вкус – если скажешь «Пина колада», я постараюсь ее найти.
Вкус не имеет значения. Дни рождения не имеют значения.
– Шоколад подойдет, – сказала будущая именинница.
* * *
Подопечные приезжали и уезжали, как автомобили на стоянке у торгового центра. Многих забирали быстро, еще испуганных и растерянных. Если новые дети о чем-то спрашивали Грейс, она старалась им помочь – когда у тебя есть знания, тебя считают старше. Она также кормила и переодевала малышей, когда их было слишком много, а Рамона не справлялась, а кроме того, научилась агукать и напевать, успокаивая их.
Все эти обязанности Блейдс взвалила на себя сама. Знакомиться с кем-то не было никакого смысла: чем больше времени она была предоставлена сама себе, тем лучше.
В основном Грейс читала и гуляла. Когда солнце начинало садиться, пустыня расцвечивалась самыми разными красками. Ей больше всего нравился ярко-красный. В таблице цветов учебника он назвался пурпурным.
Единственным, кто никуда не уезжал, был Бобби Канова. Он не мог есть торт или мороженое, и поэтому во время «гулянок», как называла их миссис Стейдж, она ставила его стул к столу, пристегивала его и готовила ему питательный коктейль. Мальчик улыбался своей загадочной улыбкой, закидывал голову и издавал какие-то звуки, а Рамона говорила:
– Он любит дни рождения.
Несмотря на то что Грейс была именинницей, она поила Бобби через соломинку. Потому что дни рождения на самом деле устраивались для миссис Стейдж, а не для нее.
Была еще одна причина, по которой девочке хотелось помочь хозяйке дома. Между своими девятым и десятым днями рождения она заметила, что миссис Стейдж начала говорить и двигаться медленнее, а кроме того, сгорбилась и стала больше спать. Иногда по утрам Грейс спускалась в кухню и обнаруживала, что там никого нет. Тогда она сидела одна, наслаждалась тишиной, пила молоко или сок и ждала.
Создавалось впечатление, что Рамона внезапно состарилась. Блейдс надеялась, что если ей удастся уберечь ее от полного износа, словно ржавый механизм, то ранчо какое-то время останется таким же, как теперь. Она стала убирать не только свою комнату, но и другие, помогала со стиркой и даже звонила новому дезинфектору, Джорджу, когда видела слишком много больших пауков, жуков или белых муравьев.
– Грейс, тебе не обязательно трудиться, как пчелка. Ты слишком быстро растешь, – сказала ей Рамона.
Но она никогда не запрещала девочке заниматься домашним хозяйством.
* * *
Когда приближался ее одиннадцатый день рождения, Грейс заметила, что ее помощи уже недостаточно: миссис Стейдж стала ходить еще медленнее и иногда прижимала руку к груди, как будто ей было больно дышать.
Наблюдая за ней, Блейдс перестала считать ранчо своим домом. Теперь она смотрела на него как на очередной приют. И знала, что однажды приедет социальный работник и скажет: пора собирать вещи.
А пока она гуляла, читала и старалась узнать как можно больше.
* * *
Во время «гулянок» Рамона устраивала целое представление: выносила к столу торт с горящими свечами и объявляла, что Грейс должна встать, а все остальные петь «С днем рождения», потому что Грейс – «виновница торжества».
Подопечных, которые были достаточно взрослыми, просили присоединиться к скрипучему пению хозяйки и ее пожеланиям «Многая лета!». Их реакция по большей части состояла из невнятного бормотания и смущенных взглядов, которые не слишком помогали фальшивому пению миссис Стейдж.
За несколько дней до десятого дня рождения Грейс Рамона спросила:
– Как насчет лимонной глазури вместо шоколадной?
Девочка сделала вид, что задумалась.
– Конечно. Спасибо.
Открыв шкаф, старушка извлекла оттуда коробку со смесью для глазури, которую она уже купила. Средиземноморский лимон.
– В этом году он, наверное, сможет приехать… профессор Блюстоун, – сообщила она. – Было бы здорово, правда?
– Да.
– Он считает тебя гением.
Грейс кивнула.
– Он говорил тебе, что ты умна? – спросила Рамона.
Много раз.
– Вроде бы говорил, – ответила девочка.
– Так вот… Я его пригласила, и если он сможет, то приедет.
Он не смог. Не приехал.
* * *
Время от времени воспитанников привозил или увозил Уэйн Кнутсен. Увидев Грейс, он отводил взгляд, смущался, и девочка поначалу не могла понять почему. Потом она догадалась: он сказал ей, что увольняется из социальной службы, чтобы учиться на юриста, но не сдержал слово – и не хотел, чтобы ему напоминали о неудаче.
Вот чем чревато знание чужих секретов: люди могут тебя невзлюбить.
Но однажды вечером Уэйн, который привез испуганную чернокожую девочку по имени Саракина, направился прямо к Блейдс, в тот момент приглядывающей за десертом и делающей вид, что не знает о приезде новенькой.
– Привет, – поздоровался мужчина. – Помнишь меня?
– Вы меня привезли.
– Точно, – улыбнулся соцработник. – Я Уэйн. Мне сказали, что ты осваиваешь программу повышенной сложности. Значит, все хорошо?
– Да, сэр.
– Тебе нравится читать книги… и учиться, да?
– Да.
– Вот и хорошо. – Кнутсен принялся теребить свой «хвост». – Тогда я буду называть тебя Великолепная Грейс. – Он захлопал глазами и протянул руку, словно хотел погладить девочку по голове, а потом быстро отдернул. – Да, это здорово. Я имею в виду, что ты любишь учиться. Вероятно, я могу обратиться к тебе за помощью.
– В чем?
Уэйн рассмеялся.
– Я просто шучу.
– Юридический факультет? – спросила Блейдс.
Мужчина посмотрел на пустыню, и его лицо стало серьезным. Потом он пожал плечами:
– Ты сообразительная… Да, юридический факультет, хотя это очень непросто. Я целый день работаю, вечером иду на занятия, а книги не такие интересные, как те, по которым учишься ты. – Он вздохнул. – В твоем возрасте я был таким же. Любил учиться. Но теперь… Если б я мог посвящать все время занятиям, то, наверное, добился бы большего. Но я учусь по вечерам, и мне приходится довольствоваться неаккредитованным учебным заведением. Это означает, что оно не самое лучшее, и мне очень повезет, если я преодолею барьер – экзамен на адвоката. – Соцработник не отрывал взгляда от пурпурного песка. – Мне потребуется время, чтобы закончить учебу. Если я вообще ее закончу.
– Закончите.
Уэйн потер нос, повернулся и задумчиво посмотрел на Грейс.
– Значит, таково твое предсказание?
– Да.
– Почему?
– Вы этого хотите.
– Хм. Знаешь, иногда я в этом не уверен… В любом случае продолжайте удивлять нас, мисс Грейс. У тебя есть ресурсы – я имею в виду мозги. Это дает тебе преимущества в этом безумном мире, даже несмотря… – Кнутсен покачал головой. – В общем, ты в хорошей форме, детка.
Блейдс промолчала.
– Это называется комплиментом, – сказал Уэйн.
– Спасибо.
– Ну да… Тебе действительно здесь нравится?
– Да.
– Рамона… Она хороший человек. Не может отказать несчастному ребенку. Таких, как она, немного. Вот почему я подумал, что здесь тебе будет хорошо.
– Спасибо.
– Мне кажется, ты это заслужила. После всего, через что тебе пришлось пройти.
Такой вещи, как «заслужила», не существует.
– Спасибо, – снова поблагодарила Грейс.
– В общем, – сказал Уэйн, – я рад, что мы смогли поболтать… Послушай, вот моя визитная карточка, и если когда-нибудь тебе что-то понадобится… Хотя вряд ли – Рамона говорит, что ты чертовски самодостаточна и умеешь позаботиться о себе.
Он по-прежнему объяснял фразы, которые Блейдс уже понимала, как большинство взрослых. Единственным, кто не считал ее тупой, был Малкольм Блюстоун. Разве что в самом начале, когда тоже слишком много объяснял. Но потом он каким-то образом вычислил, что понимает Грейс.
Толстые пальцы Кнутсена протягивали ей визитную карточку. Девочка взяла ее и в третий раз поблагодарила соцработника, надеясь, что разговор закончится и она может пойти в дом и вернуться к книге о бабочках и мотыльках.
Danaus plexippus. Монарх. Картинка, где облако оранжево-черных насекомых кружилось над крышей, побудила Грейс посмотреть в словаре слово «монарх».
Суверенный правитель. Король или королева.
Блейдс не видела в бабочках ничего королевского. Она назвала бы их «тыквенными мотыльками». Или «огненными бабочками» – что-то вроде этого. Может, ученый, который дал им название, чувствовал себя большой шишкой, когда…
– Не нужно благодарить, я просто делаю свою работу, – сказал Уэйн.
Тем не менее он улыбался и выглядел довольным.
Если сделать так, чтобы люди были довольны собой, они не будут тебя беспокоить.
Грейс улыбнулась в ответ. Подмигнув ей, Кнутсен повернулся и зашагал к машине.
Когда он уехал, девочка посмотрела на его визитку.
Уэйн Дж. Кнутсен, бакалавр искусств
Координатор социальной службы.
Первая корзина для мусора попалась Грейс в углу гостиной – именно туда и отправилась карточка.
* * *
Визиты Малкольма Блюстоуна были нерегулярными, но Грейс с нетерпением ждала их, потому что он привозил новые учебные материалы, книги, а самое главное, старые журналы. Больше всего девочку привлекала реклама, все эти фотографии и рисунки, которые объясняли ей, как устроен мир.
Журналы попадались самые разные. Малкольм тоже был ненасытным читателем – возможно, именно поэтому он ее и понимал.
Журнал «Реалите», похоже, предназначался для людей, которым нравилось жить во Франции, у которых было много денег и которые ели странные блюда.
«Дом и сад» рассказывал о том, как сделать красивым свой дом, чтобы люди тебя полюбили.
«Популярная механика» и «Популярная наука» учили делать устройства, которые, вероятно, тебе никогда не понадобятся, и рассказывали о фантастических вещах, которые когда-нибудь появятся, но пока не появились, – летающих автомобилях и кинотеатрах, в которых через отверстия в стенах в зрительный зал проникают запахи.
Однажды, когда Грейс прочла от корки до корки четыре номера «Популярной науки», ночью ей снились чудесные сны о том, как она летала в машине над пустыней.
В «Сатердей ивнинг пост» были яркие, цветные картинки: улыбающиеся люди с блестящими волосами, большие семьи, дни рождения, вечеринки на Рождество и День благодарения, такие многолюдные, что гости едва помещались в комнате. И индейка – на них всегда была большая жареная индейка, которую разрезал благородного вида мужчина с большим ножом. Иногда ветчина, из которой торчали какие-то черные штуки, а наверху лежали ломтики ананаса.
Улыбающиеся люди казались инопланетянами. Грейс наслаждалась этими рисунками точно так же, как книгами по астрономии.
«Тайм» и «Ньюсуик» писали о печальных, неприятных и скучных вещах и помещали рецензии на книги и фильмы. Блейдс не видела особой разницы между двумя этими журналами и не понимала, зачем нужно читать чужое мнение, если можно иметь свое.
Самым интересным изданием был журнал «Психология сегодня». Малкольм начал привозить его, когда Грейс исполнилось десять, как будто она наконец что-то заслужила. Девочка сразу же заинтересовалась экспериментами, которые можно проводить с людьми, выясняя, что заставляет их совершать умные или глупые поступки, ненавидеть, любить или игнорировать друг друга.
Особенно ей нравились те, где люди вели себя по-разному, одни или в группах.
И еще эксперименты, которые показывали, как направлять людей туда, куда тебе нужно, делая их по-настоящему счастливыми или несчастными.
Однажды, появившись после долгого перерыва, Блюстоун попросил разрешения провести еще несколько тестов – «это недолго, опять истории по картинкам».
– Конечно, – сказала его подопечная и помахала экземпляром «Психология сегодня». – У вас еще есть такие?
– Я гадал, как ты к ним отнесешься. Заинтересовало?
– Да.
– Конечно, Грейс, ты получишь все экземпляры, которые мне удастся отыскать… Кажется, в машине есть еще.
Девочка вышла вслед за психологом из дома и пошла к его коричневому «Бьюику». На переднем пассажирском сиденье сидела женщина с худым лицом и волосами, которые казались снежно-белыми. Блейдс даже в голову не приходило, что Малкольм может ездить не один.
Потом она обозвала себя дурой. Он дружелюбный человек, и у него, наверное, много разных друзей. Целый мир за пределами ранчо, журналов и психологических тестов для воспитанников из приемных семей.
По какой-то причине эта мысль вызвала у Грейс острую боль. В верхней части ее живота, прямо под грудной клеткой, в центре. Она отвела взгляд от женщины.
Стекло на месте пассажира опустилось. Тихий, ласковый голос произнес:
– Привет.
Девочка заставила себя повернуться к женщине, и первым, что она заметила, были брови. Маленькие полукружья идеальной формы. Улыбавшиеся ей губы были накрашены бордовой помадой.
Ровные белые зубы. Острый подбородок. Ямочка на левой щеке. Очень привлекательная женщина. Она как будто сошла с картинки в «Реалите» – носила одежду haute couture, ела escargos и пила Bourdeaux в Париже, в Каннах или в grand château в долине Луары.
– Привет. – Голос Грейс был таким тихим, что она себя почти не слышала.
Дама с белыми волосами вышла из автомобиля. Она была примерно одного возраста с Малкольмом и тоже оказалась высокой – конечно, не такой громадиной, как он, но одной из самых высоких женщин, которых Блейдс когда-либо видела, – и худой, как журавль. На ней были серый свитер, черные брюки и серебристые туфли без каблуков, украшенные золотыми пряжками. Волосы у нее оказались не белыми – просто солнечный свет осветлил их, сделал одновременно золотистыми и серебристыми.
В «Реалите» такие волосы назвали «пепельными».
Челка спутницы Блюстоуна, выглядевшая так, словно ее стригли по линейке, доходила до середины гладкого, бледного лба. Из-под челки смотрели слегка прищуренные глаза, широко расставленные, с крошечными морщинками в углах. Взгляд ярко-синих глаз был ласковым, и хотя женщина улыбалась, девочка почувствовала в ней глубоко спрятанную печаль.
– Мисс Грейс Блейдс, это профессор София Мюллер. Профессор, Грейс, – представил их Малкольм.
Светловолосая женщина протянула руку:
– Не обращай внимания на все эти глупости. Я – его жена. Называй меня Софи.
Пальцы у нее были длинными, гладкими и прохладными, с ногтями жемчужного цвета, которые блестели, как хромированные детали автомобиля. Она была похожа на королеву из книжки с картинками. На монарха.
Блюстоун был большим, но на монарха он совсем не походил. Скорее на Маленького Джона из «Робин Гуда». Добрый великан. Не такой, как в истории про бобовое дерево…
– Грейс – красивое имя, – сказала профессор София Мюллер, и ее улыбка стала еще шире. – Для красивой девочки.
Блейдс почувствовала, что краснеет.
София же поняла, что допустила оплошность, потому что бросила короткий взгляд на мужа.
Она его жена, будь с ней повежливей.
– Спасибо за комплимент, – сказала Грейс. – Рада с вами познакомиться, профессор Мюллер.
Она его жена, но не взяла его фамилию?
На секунду все умолкли.
– Ах да, «Психология сегодня»! – воскликнул Малкольм, после чего открыл заднюю дверцу машины и вытащил кипу журналов.
– Значит, он нашел способ избавиться от своей коллекции. Грейс, я у тебя в долгу – ты облегчила мне весеннюю уборку, – сказала Мюллер.
Девочка знала, что от нее ожидают улыбки, и улыбнулась.
– Я отнесу их тебе в комнату, – сказал Блюстоун.
– Я сама, – возразила Блейдс.
– Они тяжелые.
– Давайте все вместе, – предложила София. – Втроем мы быстро справимся.
* * *
Разделив кипу журналов, они направились к дому: Грейс впереди, а Малкольм и София за ней. Супругам пришлось укоротить шаг, чтобы не наступать девочке на пятки.
Блейдс понятия не имела, о чем они думают. Ей не давали покоя такие мысли:
Он нас познакомил. Значит, она не знала, как меня зовут.
Он никогда не рассказывал ей обо мне.
Потому что он не обсуждает приемных детей?
Или потому что Грейс для него не важна?
* * *
Малкольм как будто прочел ее мысли, потому что во время следующего визита, неделю спустя, он спросил:
– Нравится психология?
– Да.
– Софи была рада с тобой познакомиться.
– Я тоже, – солгала Грейс. Она ничего не имела против новых людей, но не особенно думала о них.
Когда они с Блюстоуном устроились в гостиной, чтобы закончить вторую часть теста с картинками, он сказал:
– Наверное, ты уже догадалась, что я не говорил Софи о тебе – дело в конфиденциальности, в твоем праве на частную жизнь. Кроме того, я серьезно отношусь к тому, что мы делаем, и это не тема для светской беседы. В любом случае речь не обо мне, потому что звезда – ты.
– Звезда чего? – спросила Блейдс, хотя прекрасно знала, что психолог имеет в виду. По какой-то причине ей хотелось услышать, что он скажет.
– Того, что мы делаем вместе, Грейс. Моя цель – оптимизировать твое образование.
Малкольм стал объяснять слово «оптимизировать». Единственный человек, который не обращается с ней, как с тупой.
– Я объяснил… почему не обсуждал тебя, потому что не хочу, чтобы ты подумала, что ты для меня не важна. Наоборот, очень важна, и именно поэтому я обязан охранять твою частную жизнь. Несмотря на то что по закону у тебя нет права на конфиденциальность. Знаешь, почему?
– Потому что я в приемной семье?
Темные пушистые брови профессора печально поникли.
– Нет, но это логичный ответ. Настоящая причина в том, что все дети до восемнадцати лет лишены права на конфиденциальность – даже относительно того, что они говорят психологам. Я считаю, что это абсурдно и ужасно неправильно, Грейс. Думаю, нам следует гораздо больше уважать детей. Поэтому я нарушаю правила и на сто процентов храню секреты, не пишу о том, чего дети не хотели бы.
Блюстоун говорил быстро, будто захлебываясь. Его огромные щеки покрылись румянцем, а одна рука сжалась в кулак размером с бейсбольную перчатку.
– Уважайте старших, но уважайте и младших, – сказала его собеседница.
Малкольм удивленно посмотрел на нее. А потом расхохотался, ударив кулаком по столу.
– Блестяще, Грейс! Можно позаимствовать у тебя эту фразу, чтобы я тоже мог блеснуть?
– Конечно.
– Ты абсолютно права. Мы должны ко всем людям относиться так, как будто они умны и заслуживают уважения. Даже к младенцам. Был такой психолог… знаменитый, его звали Уильям Джемс, он жил давно… Его уважали и к его мнению прислушивались. Он считал, что маленькие дети живут в «большой, цветущей, жужжащей путанице». Как будто они насекомые, как будто их чувства, мысли или действия не подчиняются никакой закономерности. Во времена Уильяма Джемса это звучало вполне логично. Знаешь, почему?
– Люди не понимали.
– Совершенно верно, Грейс, а причина их непонимания заключалась в том, что они не представляли, как измерить, что чувствует или думает маленький ребенок. Потом психологи поумнели, придумали тесты – и бац! – Мужчина щелкнул пальцами. – Дети поумнели. И эта тенденция продолжается, Грейс. Именно это делает психологию интересной – по крайней мере, для меня. Мы все время узнаем что-то новое. Не только о человеческих существах, но также о высших животных – китах, дельфинах, обезьянах и даже птицах… Выясняется, например, что воро́ны очень умные. Чем лучше мы учимся их понимать, тем умнее они становятся. Так что, возможно, скоро мы всех будем считать умными.
Блюстоун всегда любил поговорить, но даже для него это была длинная речь.
– Возможно, – сказала Грейс.
Малкольм скрестил ноги, толстые, как стволы деревьев.
– Вероятно, я занудствую. В общем, вот почему я не рассказывал Софи о тебе. Именно потому, что ты важна для меня.
У его подопечной опять схватило живот. Как тогда, когда профессор Мюллер назвала ее красивой. Она прикрыла рот ладошкой, боясь сказать какую-нибудь глупость.
– Вот новый журнал. Возможно, он тебя заинтересует. – Ее собеседник извлек из портфеля объемистый том в оранжевой бумажной обложке, на которой не было картинок – только слова. В верхней части значилось название: «Журнал консультативной и клинической психологии».
– Спасибо, – сказала девочка.
Психолог рассмеялся.
– Не спеши благодарить, Грейс. Может, тебе не понравится. Это не «Психология сегодня», которая предназначена для людей, серьезно не занимавшихся наукой. Он для настоящих психологов и, честно говоря, довольно сложен для понимания. Я сам не всегда все понимаю. Может, тебе станет скучно.
Блейдс перевернула несколько страниц. Много слов, мелкие буквы, диаграмма внизу…
Малкольм достал новый тест с картинками.
– Ладно. Давай займемся делом. И спасибо, что помогаешь мне.
– С чем?
– С тестами.
– Мне не трудно.
– Знаю, Грейс. Для тебя тесты – разминка для ума. Но ты все равно мне помогла. Я лучше понял чрезвычайно одаренных детей, узнал от них то, чего не знал до встречи с тобой.
Девочка снова не нашлась, что ответить.
Ее собеседник провел пальцем под высоким горлом своего свитера.
– Жарко здесь… Понимаешь, Грейс, ты уникальна, но в то же время можешь многое рассказать о том, как очень умные дети справляются с вызовами.
Слово «вызов» было словно раскаленное клеймо в одном из вестернов Стива Стейджа – боль в животе Блейдс вспыхнула огнем. Она убрала ладонь от рта, но с ее губ все равно слетело что-то немыслимое:
– Вы меня жалеете.
А еще хуже этих слов была злость, проступавшая в ее голосе. Словно это говорила не она, а другая, плохая девочка, какой-то демон.
Малкольм поднял руки, как будто не знал, что с ними делать.
Как будто защищался от удара.
Девочка заплакала.
– Простите, профессор Блюстоун.
– За что?
– За мои слова.
– Грейс, ты можешь говорить все, что хочешь.
Мужчина протянул ей салфетку. Блейдс схватила ее и вытерла глаза, злясь на себя за то, что вела себя, как капризный ребенок.
Теперь все изменится.
Слезы опять потекли у нее из глаз, и она резко смахнула их.
Малкольм подождал немного, прежде чем заговорить снова.
– Мне кажется, я понял, почему ты расстроилась. Не хочешь, чтобы я или кто-то еще считали тебя беззащитной. Я прав, Грейс?
Девочка шмыгнула носом и промокнула слезы. А затем кивнула.
– Я не считаю тебя беззащитной, Грейс. Как раз наоборот. Ты стойкая, – заверил ее психолог. – Так что прости, если я не сумел тебе это объяснить.
Он подождал еще немного. Блейдс молчала, крепко сжимая салфетку в руке.
– Первый раз я приехал сюда по просьбе Рамоны, – продолжал ее собеседник. – Она сказала, что ты умная и что она беспокоится, что стандартная учебная программа не принесет тебе пользы. Она также рассказала мне о тебе. Я сам попросил ее – я всегда так делаю, чтобы ничего не упустить. Чем больше я узнавал о тебе, тем лучше понимал, какая ты развитая. Не буду обманывать – я не думал, что ты не сталкивалась с вызовами. Мы все с ними сталкиваемся. Но жалеть тебя? Никогда.
Грейс опустила голову. Ей хотелось, чтобы этот день скорее закончился.
– О, боже! – воскликнул Малкольм. – Я залезаю в дебри… Ладно, дашь мне еще один шанс объяснить?
Молчание.
– Можно? – снова попросил Блюстоун.
Кивок.
– Я привык считать себя милосердным человеком, но жалость – это не мое, потому что жалось унижает людей. Однако… – Профессор покашлял, прочищая горло. – Мне интересны люди, которые умеют справляться с трудностями. Мне интересно, как они осмысливают ситуацию, когда попадают в передрягу. Поскольку я считаю, что психология должна быть более позитивной. Изучать не только слабые, но и сильные стороны человека. Возможно, все дело в Софи, в том, что пережили ее родители. Они прошли через ужасы того, что называют Холокостом. Не помню, есть ли это в учебной программе…
– История, модуль семнадцатый, – сказала Грейс. – Вторая мировая война и ее последствия. Гитлер, Гиммлер, нацисты, штурмовики, Аушвиц, Берген-Бельзен, Треб… линко?
– Треблинка. Родители Софи оказались в лагере, который назывался Бухенвальд. Они остались живы, приехали в Америку, у них родилась Софи, и они прожили замечательную жизнь. Когда я с ними познакомился, то очень удивился, как они умеют радоваться жизни, потому что когда ты учишься на психолога, то узнаешь в основном о людских слабостях, а знакомство с родителями Софи помогло мне понять, что я многое пропустил. Потом они умерли – это никак не связано с Бухенвальдом; просто они состарились, заболели и умерли. И мне еще больше захотелось понять людей, которые умеют хорошо приспосабливаться, адаптироваться. Я называю их чемпионами выживания.
– У нее другая фамилия, – сказала Блейдс.
– Прошу прощения?
– Вы – Блюстоун, она – Мюллер. Потому что хочет сохранить память о родителях?
Малкольм заморгал.
– Грейс, знакомство с тобой – честь для меня.
И снова как раскаленное железо. Почему она не может принять хорошее?
Девочка опустила глаза и стала рассматривать оранжевую обложку «Журнала консультативной и клинической психологии». Здесь были перечислены все статьи, и первая из них рассказывала о сокращении переменного интервала стимулирования в выборке неврологически улучшенных капюшонных крыс.
Похоже, это действительно очень скучно.
– Да, знаю, – с улыбкой сказал Блюстоун. – Тем не менее ты, вероятно, извлечешь из этого больше пользы, чем мои аспиранты.
* * *
Через два месяца после одиннадцатого дня рождения Грейс на ранчо прибыли трое новых подопечных – причем не так, как все остальные.
Первая странность заключалась в том, что они приехали ночью, когда все, кроме Рамоны и Грейс, уже спали. Вероятно, миссис Стейдж тоже спала – она ложилась все раньше и раньше, держала лекарство в кармане фартука и постоянно говорила о том, что ей нужно прилечь. Блейдс наблюдала за ней, пытаясь вычислить, когда ранчо закроют, а ее саму отправят в другое место, которое ей не понравится.
Грейс не спала потому, что в последнее время просыпалась посреди ночи и читала, чтобы опять заснуть. Именно этим она и занималась, когда услышала, что Рамона спускается по лестнице.
Девочка вышла, чтобы посмотреть, в чем дело, и увидела хозяйку дома, стоящую у входной двери. Старушка явно нервничала и все время поглядывала на большие мужские часы «Гамильтон», которые никогда не снимала с руки, – их носил Стив Стейдж, когда был жив.
Оглянувшись, Рамона увидела Грейс.
– Приезжают новенькие. Ложись спать.
– Я могу помочь, – предложила девочка.
– Нет, иди к себе в комнату. – Слова Стейдж прозвучали резче, чем обычно.
Ее воспитанница подчинилась и поднялась по лестнице. В спальне она открыла окно и взобралась на кровать, откуда было прекрасно видно все, что происходит внизу.
Перед домом стояли две машины – одна темно-зеленая, а вторая черно-белая, полицейская.
Из черно-белой вышли двое полицейских в желто-коричневой форме. Из зеленой – мужчина в костюме и со значком, прицепленным к нагрудному карману. Все трое – высокие, с усами. Они остановились перед Рамоной, образовав полукруг. Какое-то время они разговаривали – Грейс не слышала о чем, – и лица их были серьезными. Потом один из полицейских в форме открыл заднюю дверцу полицейской машины и махнул рукой.
Из машины вылезли трое детей, два мальчика и девочка.
Мальчик поменьше был примерно такого же возраста, как Блейдс, а более высокий – старше, лет тринадцати или четырнадцати. Девочка была самой младшей, лет восьми или девяти. Она горбилась и казалась меньше, чем на самом деле.
Все трое были блондинами, почти такими же светлыми, как София Мюллер. Их волосы торчали в разные стороны, как разворошенная ветром солома.
Длинные волосы, до пояса, даже у мальчиков.
Одежда детей выглядела странно: слишком большие, свободные рубашки черного цвета без воротников и мешковатые черные брюки, такие длинные, что внизу собирались гармошкой, как мехи у аккордеона.
Создавалось впечатление, что все трое состояли в клубе, требовавшем от своих членов носить форму, только та была им велика.
Девочка жалась к младшему мальчику, который грыз ногти и притопывал ногой. У этих двоих были круглые, нежные лица, и брата с сестрой можно было бы принять за близнецов, не будь девочка явно младше. Брат повел плечом, так что оно коснулось плеча сестры, и та принялась сосать палец. Его нога задвигалась быстрее.
У старшего мальчика было удлиненное лицо. Он держался отдельно от остальных и вроде бы не волновался: осматривался, сгорбившись и согнув одну ногу. Его взгляд скользнул по дому и по пустыне, на секунду задержался на Рамоне…
Потом он поднял голову и посмотрел прямо на Грейс. Девочка сообразила, что не выключила свет и теперь была видна как на картине.
Старший мальчик встретился с ней взглядом и улыбнулся. Он был красив – твердый подбородок и кривая улыбка. Словно хотел сказать, что у них с Блейдс есть общий секрет. Но его улыбку нельзя было назвать дружелюбной.
Совсем наоборот. Это была плотоядная улыбка. Как будто он – койот, а она – его добыча.
Грейс отпрянула от окна и задернула занавески.
Ей показалось – хотя она не была уверена, – что снизу донесся смех.
* * *
На следующее утро Грейс, как всегда, встала первой, и когда Рамона спустилась на кухню, она наливала себе второй стакан сока.
– Доброе утро, мисс Блейдс, – поздоровалась хозяйка ранчо и принялась возиться с кофеваркой.
– Кто они? – спросила ее воспитанница.
Руки миссис Стейдж замерли.
– Я знала, что ты будешь спрашивать. Поверь мне, Грейс, не стоит. – Она не поворачивалась к девочке, как будто они не были так хорошо знакомы.
Рамона насыпала кофе в кофеварку.
– Я скажу тебе их имена, потому что, совершенно очевидно, тебе нужно как-то к ним обращаться. Но на этом всё, хорошо?
Вовсе не хорошо – это просто глупо.
– Конечно, – ответила Блейдс.
– Все равно они скоро уедут. Я делаю социальной службе одолжение, потому что им требуется… – Старушка покачала головой. – Это все, что вам нужно знать, юная леди.
Стейдж подошла к холодильнику и достала яйца и масло.
– Их зовут… – сказала Грейс.
– Что… ах да. Значит, старшего зовут Сэм, его брата – Тай, а младшую сестру – Лили. Запомнила?
– Да.
– Сэм, Тай, Лили, – повторила Рамона. Как будто Блейдс учила уроки.
Сэм. Его улыбка осталась в ее памяти, как неприятный запах. Тай и Лили были похожи на испуганных детей, и с ними она тоже не хотела иметь никаких дел.
Хозяйка принялась жарить свою безвкусную яичницу. Забулькала кофеварка. Рамона посмотрела на мужские часы на своей руке.
– Ого, пора проверить, как там Бобби.
Она пошла наверх и вернулась на кухню вместе с больным мальчиком. Вид у нее был усталый. Бобби шел, опираясь на две трости, которые обхватывали его локти, – медленно, с рывками и остановками. На полпути к столу он остановился и улыбнулся Грейс своей загадочной улыбкой. А может, она предназначалась и не Грейс… просто ему нравилось быть здесь. Но это все же было лучше, чем улыбка Сэма. Блейдс улыбнулась Бобби в ответ, помогла Рамоне усадить и пристегнуть его и налила в специальную чашку питательную смесь из консервной банки, которая стояла в холодильнике.
Пока миссис Стейдж отсутствовала, сверху доносились какой-то шум и стук. Трое новеньких проснулись, но не спустились на кухню.
Грейс поила Бобби. Тот булькал и вскидывал голову, изо всех сил стараясь втянуть в себя смесь. Наконец у него получилось.
Рамона жарила яичницу. Ее отношение к тому, что старшая воспитанница помогает ей ухаживать за Бобби, изменилось. Сначала она возражала, говорила, что Грейс – ребенок, а не нянька. Но девочка все равно выполняла добровольно взятые на себя обязанности, и старушка стала благодарить ее.
Но теперь и это прекратилось. Теперь миссис Стейдж ничего не говорила, принимая помощь как должное.
Когда она поставила тарелку с яичницей перед Грейс, стук наверху стал громче и через несколько секунд превратился в ритмичное бам-бам-бам – звук шагов на лестнице. Всего шесть футов, а столько шума! Блейдс подумала, что так топали лошади в старых фильмах Стива Стейджа.
Первым появился Сэм. Он небрежно вошел на кухню, словно всегда жил здесь. Его внимательный взгляд скользнул по комнате и остановился на сковородке.
– Спасибо большое, мэм, но я не ем яиц. Никто из нас не ест. Это животная пища, – заявил он.
Тай и Лили прятались за его спиной, зевая и протирая глаза. При ближайшем рассмотрении Тай оказался еще нежнее – мальчик, а не мужчина. В отличие от Сэма. У старшего брата были мускулистые руки, а на лице уже пробивалась растительность – желтоватый пушок на подбородке и над верхней губой.
На всех троих была та же странная черная одежда, в которой они приехали. Теперь Грейс увидела, что их костюмы были сшиты вручную: неровные стежки, торчащие нитки и грубая ткань, больше подходящая для картофельных мешков, чем для одежды.
Она заметила еще одну странную вещь – сережку в ухе Сэма, маленькое золотое колечко, проткнувшее его левую мочку.
Блейдс решила не обращать на них внимания и принялась за еду, но почувствовала, как от ее шеи по спине распространяется неприятный холодок. Подняв глаза от тарелки, она обнаружила, что Сэм смотрит на нее. Такие губы подошли бы девочке, но на его лице они выглядели… маской.
Грейс снова опустила взгляд в тарелку. Старший из братьев усмехнулся.
– Значит, вы вегетарианцы? – спросила Рамона.
– Вегетарианцы едят молоко и яйца, – ответил Сэм. – Мы – веганы.
– Могли бы меня предупредить. Что вы обычно едите на завтрак?
– Зелень, – сказал подросток.
– Овощи?
– Зеленые овощи, мэм. Манна земная.
– А разве это не перепелки или что-то в этом роде?
– Нет, мэм, перепела сыпались на грешных евреев. А манна была небесным овощем.
Миссис Стейдж усмехнулась.
– Зелень… – Она принялась рыться в холодильнике. – У меня есть салат и огурцы, оставленные на ужин, но их, наверное, можно будет чем-нибудь заменить. Садитесь, я вымою вам зелень.
Пожилая женщина говорила с этим парнем не так, как с другими подопечными. Она как будто не хотела, чтобы эти дети были здесь.
– Куда? – спросил Сэм.
– Что значит – куда?
– Куда нам садиться, мэм?
– Куда? – удивилась Рамона. – За стол.
– Я понимаю, мэм, но куда именно? Пожалуйста, покажите нам наши места.
Стейдж подбоченилась. Голова Бобби в этот момент свесилась набок. Сэм засмеялся. Над Бобби.
Тай и Лили не произнесли ни слова. Они стояли, прижимаясь друг к другу, как прошлой ночью.
– Значит, места? – переспросила Рамона. – Ладно, ты – старший брат – сядешь вот здесь. – Она указала на самый дальний от Бобби стул. – Теперь ты, младший брат, сядешь рядом с этим джентльменом, Бобби, а ты, милочка – Лили, – между Таем и этой юной леди, которую зовут Грейс. Она очень умна и предпочитает уединение.
Это заявление было предназначено Сэму. Возможно, миссис Стейдж тоже видела его хищную улыбку.
Старший из новых воспитанников ухмыльнулся. Обычно Грейс не нравилось, когда ее защищают, но в то утро она не возражала.
Сэм направился к ней, но потом повернул и пошел не к тому месту, которое указала Рамона.
– Идите, – сказал он брату и сестре.
Они подчинились.
Их старший брат сел, и колечко в его ухе блеснуло.
– Уединение – иллюзия, – заявил он.
Хозяйка дома пристально посмотрела на него.
– В таком случае ты будешь уважать иллюзию мисс Блейдс.
– Блейдс, – произнес Сэм, как будто фамилия его рассмешила. – Конечно, мэм. От нас здесь ждут уважения. И благодарности. – Он хихикнул. – И мы будем само совершенство.
* * *
В тот день, в десять утра, Грейс испытала новое чувство.
Малкольм Блюстоун приехал на ферму в своем коричневом универсале и принес новые тесты, но, когда она подошла к нему, он сказал:
– Привет. Думаю, мы сможем побеседовать после обеда.
Девочка посмотрела на тесты.
– А, это, – сказал Малкольм. – Я намерен уделить немного времени новым подопечным Рамоны.
Намерен. Не должен. Значит, это его выбор. Он предпочел быть с этими странными детьми в странных одеждах.
Грейс отвернулась.
– Давай в час дня? – крикнул ей вслед психолог. – Хочу послушать, как тебе понравились материалы по антропологии.
Блейдс не ответила. В глазах у нее щипало, а грудь словно сжимало тисками.
Она читала об этом, а теперь почувствовала сама. Ревность.
И постаралась в час дня оказаться где-нибудь подальше от дома.
* * *
Малкольм разыскал ее в половине третьего. Она читала, укрывшись за старыми дубами у дальней стороны заросшего зелеными склизкими водорослями бассейна и прислонившись спиной к шершавой коре. Какое-то время компанию ей составлял Бобби. Он сидел, сгорбившись, на площадке перед бассейном, болтал ногой в воде и смеялся, а Рамона держала его за локоть, чтобы он не упал.
Последним увлечением Грейс была толстая книга о пауках, написанная биологом из Оксфордского университета в Англии. Она читала о тарантуле, у которого имелись клыки и который подстерегал свою добычу в засаде. Самки тарантула к тому же носили яйца – своих детей – на животе. Они много убивали для того, чтобы оставаться здоровыми, и значит, были хорошими матерями…
Блейдс не заметила, когда ушли Рамона и Бобби, потому что погрузилась в рассказ о размножении тарантулов.
В половине третьего ей захотелось пить. Предполагая, что Малкольм уже уехал, она направилась к дому, чтобы взять сок. Но психолог вышел из парадной двери и с улыбкой повернулся к ней:
– Вот ты где! Есть время для антропологии?
– Я устала, – сказала Грейс и вошла в дом.
* * *
На следующий день Блюстоун приехал раньше обычного, когда все еще сидели в кухне. Грейс ковыряла безвкусную яичницу, Бобби сражался со своим напитком, а новенькие, так и ходившие в своих странных одеждах, уничтожали огромные порции салата.
Сэм перестал смотреть на Блейдс с плотоядной улыбкой, поскольку она не обращала на него внимания. Когда их взгляды встречались, он зевал и хихикал. Тай и Лили все так же смотрели на всех испуганными глазами и жались друг к другу. Эти двое, казалось, считали, что только они являются братом и сестрой, исключив Сэма из своего круга.
Когда Малкольм вошел на кухню, помещение как будто уменьшилось в размерах.
– Опять? – хныкающим голосом протянул Сэм.
– Только если ты не против, – сказал психолог. – Но теперь мне нужно посоветоваться с Грейс.
– Посоветоваться, – повторил за ним подросток.
– Это значит…
Сэм рассмеялся.
– Я знаю, что это значит. Только не понимаю, о чем можно советоваться с ней.
Профессор выпрямился, став еще выше. Его губы шевелились, словно он пытался придумать ответ. Но затем он повернулся к Грейс:
– Если у вас есть время, мисс Блейдс.
– Мисс Блейдс, – повторил Сэм.
Лили тихонько захныкала. Сэм резко повернул голову и посмотрел на нее. Маленькая девочка тут же умолкла. Широко раскрытые глаза Тая наполнились слезами, и Грейс захотелось сказать ему, что все будет хорошо. Но она подумала: «Наверное, это будет неправдой», – и снова принялась за яичницу.
– Грейс? – снова обратился к ней Малкольм.
– Да, сэр.
– Если ты свободна…
– Конечно. – Блейдс кивнула и вышла из кухни.
– Кое-кто у нас очень важный, – сказал Сэм и засмеялся. Смеялся он один.
* * *
Устроившись в гостиной, психолог сказал:
– Скоро они уедут.
– Кто?
Слабую улыбку Малкольма нельзя было назвать радостной.
– Точно. Ладно, тогда перейдем к так называемым первобытным племенам Борнео и Суматры. Что ты думаешь об их…
Следующий час Грейс слушала, комментировала и говорила Блюстоуну то, что, по ее мнению, он хотел услышать. Ревность ее ослабла, но теперь ей наскучили его пространные тирады и хотелось побыть одной.
Тем не менее Блейдс не уходила. Профессор сделал для нее много хорошего, и, похоже, скоро он снова станет ей интересным.
Следующим утром Грейс проснулась очень рано, в шесть часов, немного почитала, а потом спустилась на кухню. Проходя мимо комнаты новых воспитанников, она услышала детский плач – это была девочка, Лили, – а затем более грубый голос, приказывающий ей заткнуться.
Грейс налила себе молока и стала ждать Рамону. Когда в семь часов хозяйка дома не появилась, она заволновалась, не случилось ли чего – в последнее время миссис Стейдж выглядела усталой и принимала больше таблеток. В семь пятнадцать Блейдс решила, что нужно постучать в дверь Рамоны. Конечно, это против правил, но…
Ее размышления прервал ужасный шум на втором этаже. Она вскочила.
Снова плач. Но уже не Лили.
* * *
Дверь в комнату Бобби была распахнута. Рамона стояла у его кровати, все еще в ночной рубашке. Рот у нее ввалился и выглядел как-то не так – Грейс поняла, что она не вставила зубы. Старая женщина была босиком. Цепочка с очками для чтения свисала на ее плоскую грудь. Она стонала, дергала себя за волосы и смотрела на Бобби диким, испуганным взглядом.
Мальчик лежал на спине. Рот у него был открыт еще шире, чем всегда, а глаза полузакрыты и подернуты пленкой, словно по ним проползла улитка. Что-то блестящее стекало по его подбородку, а лицо у него было странного цвета, серое с зеленоватым оттенком. Как поросший мхом камень, а не человеческая кожа.
– О нет! – простонала Рамона, указывая на Бобби. Как будто Грейс сама не видела.
Верх пижамы у Бобби был разорван, и через дыру просвечивала серая кожа. Он не дышал. И не шевелился.
Трубка, через которую к нему ночью поступал воздух, лежала на полу рядом с кроватью и шипела. В последнее время Бобби беспокоился во сне, кричал, издавал звуки, которые могли испугать непривычного человека. Он никогда не вырывал трубку изо рта, но Стейдж опасалась, что такое может произойти, и прикрепляла желтую резину к его пижаме клейкой лентой. Грейс знала, что та держала крепко, потому что иногда ей приходилось отсоединять трубку, и это требовало усилий.
Клейкая лента по-прежнему была на трубке, которая шипела на полу, словно желтая змея.
Блейдс замерла на пороге. Рамона бегом промчалась мимо нее и спустилась по лестнице. Хлопнула дверь кухни.
Грейс осталась с Бобби – просто так. Она смотрела на него. Смотрела на смерть. Она уже видела смерть, но этот мальчик выглядел не так, как чужие люди в красной комнате. Ни крови, ни конвульсий – ничего такого.
Наоборот. Он выглядел… умиротворенным.
Только его кожа странного цвета как будто зеленела все больше.
Девочка спустилась на кухню. Из-за двери, где спали трое новых воспитанников, послышалось шиканье.
А потом смех.
* * *
Рамоны в доме не было, и Грейс не сразу удалось ее найти. Старушка была у дальнего конца зеленого бассейна – она дергала себя за волосы, расхаживая взад-вперед.
Девочка медленно приблизилась к ней. Когда люди так взволнованы, может произойти все что угодно.
Заметив ее, миссис Стейдж принялась мотать головой. Резко, как будто хотела стряхнуть что-то болезненное, засевшее у нее в мозгу.
Грейс остановилась.
– Уйди! – крикнула Рамона.
Ее воспитанница не двигалась.
– Ты оглохла? Иди в дом!
Блейдс повернулась, чтобы уйти. Но не успела – боковым зрением она заметила какое-то движение и оглянулась.
И как раз вовремя. Лицо хозяйки ранчо исказилось страданием – теперь оно было странного цвета, слишком бледным, – рука метнулась к груди, а беззубый рот округлился от боли и страха. Рамона потеряла равновесие и повалилась ничком.
Глаза у нее закатились, и она упала в мутную зеленую воду.
Грейс бросилась к ней.
Рамона быстро опускалась на дно, но девочка успела схватить ее за руку и стала тянуть вверх. Скользкая от водорослей рука вырвалась из пальцев Грейс, и старая женщина стала тонуть. Распластавшись на бетонной площадке, Блейдс снова схватила ее, теперь двумя руками, и потянула изо всех сил. Резкая боль пронзила ее спину, плечи и шею.
Плевать – она ни за что не отпустит.
Задыхаясь от напряжения, Грейс сумела приподнять тело Рамоны, так что ее лицо показалось над водой.
Увидев миссис Стейдж, всю в пятнах водорослей, с открытым ртом и невидящими глазами, как у Бобби, она сразу поняла, что все бесполезно – второй раз за это утро Блейдс видела смерть. Но она не отпустила руку женщины, а сумела сесть на корточки и еще немного приподнять тело из воды. Потом ей стало легче, потому что часть тела плавала в воде, а остальное было безжизненным и не сопротивлялось. Скрючившись и перемещаясь на корточках, словно краб, Грейс потащила Рамону к мелкому концу бассейна, где тело оказалось над ступеньками, и его можно было полностью вытянуть из воды.
Девочка стояла у бассейна, мокрая и задыхающаяся. Смерть Стейдж выглядела хуже, чем смерть Бобби. Лицо пожилой женщины было искажено, словно она умерла расстроенной.
Но красная комната была хуже.
Дотронувшись до груди Рамоны, а потом до покрытой зеленой слизью шеи, Грейс окончательно убедилась в своих подозрениях.
Мертва.
Оставив миссис Стейдж – старую, усталую, мертвую и мокрую – на площадке у бассейна под лучами утреннего солнца, Грейс побежала в дом, к телефону.
Оператор службы 911 сказал, чтобы она не вешала трубку. Пока Блейдс ждала, по лестнице спустились трое новых воспитанников. На этот раз первым шел Тай, потом Лили, а замыкал шествие Сэм.
Тай встретился взглядом с Блейдс. Он качал головой и хмурился, как будто был ужасно разочарован. Лили терла глаза и беззвучно плакала. Лицо Сэма ничего не выражало.
Но когда старший из новичков отвернулся и посмотрел в окно кухни, откуда было хорошо видно тело Рамоны, Грейс увидела тень улыбки в уголках его слишком красивых губ.
* * *
Первой приехала «Скорая помощь», и Блейдс направила санитаров к Рамоне. Через несколько секунд появились три полицейские машины, а потом – еще одна, зеленая, похожая на ту, которая сопровождала новых воспитанников. За ней примчались еще две, синяя и черная. Четверо мужчин и две женщины, все со значками, посмотрели на миссис Стейдж, поговорили с санитарами и, наконец, направились к Грейс.
Она сказала им:
– Там еще один мертвый человек, наверху.
Всех воспитанников собрали в кухне под присмотром одной из женщин в форме, которая стояла, скрестив руки на груди.
Потом пришли четыре детектива, двое мужчин и две женщины. По одному на каждого ребенка.
Грейс достался маленький, худой мужчина, который назвался Реем, но на значке у него было написано: «Р. Дж. Балланс». Они прошли в небольшую буфетную рядом с кухней. Рей был самым старым из четырех детективов, с седыми волосами и морщинами. Одежда на Блейдс была мокрой, вся в пятнах и полосах зеленой слизи.
Следователь подвинул ей стул.
– Садись, милая, – сказал он, но сам остался на ногах. – Может, принести тебе воды… – он заглянул в блокнот, – Грейс?
– Нет, спасибо.
– Точно?
– Да, сэр.
– Тебе нужен свитер? Может, сначала переоденешься в сухое?
– Все нормально, сэр.
– Уверена?
– Уже почти высохло.
– Хм… Тогда ладно. Мне не хотелось бы заставлять тебя делать то, что тебе неприятно, Грейс. Но если сможешь рассказать, что ты видела – если что-нибудь видела, – это будет полезно.
Девочка рассказала.
О Бобби в кровати и о трубке для воздуха на полу, о Рамоне, которая стояла там, очень расстроенная, а потом побежала вниз.
О том, как Грейс ждала, давая ей время успокоиться. А потом отправилась на поиски.
О том, как Рамона закричала, чтобы та шла в дом, что не было на нее похоже, потому что она никогда не кричала.
О том, как Грейс повернулась, чтобы уйти, а Рамона схватилась за грудь и упала.
Наконец Блейдс дошла до той части, когда она схватила Рамону за руку и дотащила ее до мелкого конца бассейна. На этом сокращенная версия для Р. Дж. Балланса завершилась.
– Да, ты явно заслуживаешь похвалы, – сказал детектив. – Это значит, что ты поступила правильно.
– Но это не помогло.
– Ну… да. Боюсь, что нет. Тем не менее ты сделала все, что могла. Сколько тебе лет?
– Одиннадцать.
– Почти двенадцать?
– Мой день рождения был месяц назад. У нас в третий раз был бисквит и шоколадно-мятное мороженое, а четвертого раза не будет.
– Всего одиннадцать, – сказал Рей. – Да. Маленьким девочкам не стоит видеть такое. Но ты сделала все, что могла, и это самое главное, Грейс.
В мозгу Блейдс сверкали молнии и гремел гром. Голос в ее голове кричал: Лжец, лжец, лжец! Это не главное! Все изменится!
– Спасибо, сэр, – сказала она.
– Ну, по-моему, тут все ясно… Думаю, у миссис Стейдж случился сердечный приступ. Похоже, причиной послужил шок, когда она увидела того мальчика в кровати.
– Бобби, – сказала Грейс. – Его звали Роберт Канова.
– Роберт Канова… Что с ним было такое?
– Он родился с проблемами.
– Похоже… – Мистер Р. Дж. Балланс закрыл блокнот. – Наверное, ты хочешь знать, что будет дальше. Совершенно очевидно, что ты не можешь здесь остаться, но мы о тебе позаботимся, не волнуйся.
– Спасибо.
– Не за что, Грейс. Ты больше ничего не хочешь мне сообщить?
Девочка подумала о трех вещах, которые могла бы ему рассказать:
1. Трубка для подачи воздуха Бобби, которую на ночь надежно прикрепляли, лежала на полу и шипела, как змея. Очень странно.
2. Выражение лица Тая, когда тот спускался на кухню: печальное и какое-то разочарованное. Но не удивленное. Как будто он ожидал чего-то плохого, и это случилось.
3. Улыбка, тронувшая губы Сэма, когда он смотрел на тело Рамоны.
– Нет, больше ничего, – сказала Блейдс.
* * *
Час спустя трех новых воспитанников увезли в синей машине, а Грейс посадили на заднее сиденье черной.
За руль села одна из женщин-детективов, с каштановыми волосами и веснушками. В отличие от Р. Дж. Балланса, она не представилась. Заводя двигатель, эта дама энергично жевала жвачку.
Какое-то время они ехали молча. Потом женщина заговорила:
– Меня зовут Нэнси, и я детектив, понятно? Я отвезу тебя в такое место, которое может тебя немного испугать. Оно называется детской колонией и предназначено в основном для детей, у которых неприятности. Но там есть отделение для таких, как ты, которые ждут, пока ситуация не прояснится. Понятно?
– Понятно.
– Как я уже сказала, это может показаться немного… вроде тюрьмы. Понятно? Но я прослежу, чтобы тебя поместили туда, где безопасно. Конечно, там все равно не сахар… В любом случае ты не успеешь оглянуться, как тебя оттуда заберут. Понятно?
– Понятно.
– Не переживай, – сказала Нэнси. – Все будет хорошо.