Двенадцатилетняя Грейс жила с двумя чужими людьми в большом, красивом доме в Хэнкок-Парк.

Прекрасно. До поры до времени. Когда-нибудь это закончится – девочка знала жизнь. Несколько лет в одном месте, несколько в другом… никогда не знаешь, что будет завтра.

Но Блейдс прекрасно понимала, что попасть к Малкольму и Софи было необыкновенной удачей. И была полна решимости научиться как можно большему, пока она им не надоела.

* * *

Помимо того что дом был большим и красивым, чистым и приятно пахнувшим, что под ее спальню отвели огромную, удобную, а теперь уже изящно обставленную комнату, Малкольм и Софи были лучше всех, кого ей когда-либо приходилось видеть.

Они не мешали ей иметь свое мнение, не досаждали своими желаниями. Возможно, потому, что Малкольм был психологом и специализировался на детях. Хотя своих у него не было.

А может, дело было не только в этом. Примерно через месяц Грейс начала думать, что они с Софией действительно заботятся о ее комфорте, питании и общем благополучии. Однако они никогда не притворялись родителями, не просили, чтобы их называли мамой и папой. Девочка не могла сказать, как бы она отреагировала на такую просьбу. Она никогда никого не называла этими словами.

Поразмыслив над этим, Грейс решила соглашаться на все, что они хотят, если это не принесет ей вреда.

Все что угодно, лишь бы остаться в этом раю.

* * *

Прошло несколько месяцев, и она по-прежнему называла их Малкольмом и Софи, а Софи обычно обращалась к ней «дорогая». Малкольм же лишь иногда называл ее Грейс, а по большей части – никак. Словно их разговор никогда не прерывался и в формальностях не было нужды.

Девочка начала воспринимать приемных родителей как двух новых друзей. Или скорее компаньонов – ей нравилось это слово, звучавшее немного необычно и похожее на французское.

Как слово «соотечественник». Или «коллега», хотя это было более официально.

Итак, теперь у нее были компаньоны, гораздо старше и умнее, у которых можно многому научиться. И вдобавок богатые.

Однажды Блюстоун спросил, не думала ли она о том, чтобы пойти в школу.

Вопрос испугал и немного рассердил ее, как будто она наконец наскучила Малкольму и он решил куда-нибудь ее сплавить.

– Никогда, – ответила Грейс, и голос выдал ее чувства. Ей пришлось крепко сжать руки, чтобы они не дрожали.

Приемный отец кивнул и потер свой большой подбородок – признак того, что он столкнулся с чем-то загадочным.

– Вполне логично, все равно тебе не подберешь класс… с такими же блестящими способностями. Ладно, тогда продолжим домашнее обучение. Должен признаться, мне самому нравится… искать материал, который станет для тебя серьезным вызовом. Просто хотел убедиться, что тебе не одиноко.

Моя лучшая подруга – я сама. Я не знаю, что такое одиночество.

– Я готова к следующему уроку, – сказала девочка.

* * *

Прожив на этой земле почти тринадцать лет, Грейс усвоила, что доверие ничего не значит и доверять можно только себе. Но вот что странно: Малкольм и Софи как будто доверяли ей. Не заставляли ее есть то, что она не любит, не указывали, когда ей ложиться спать и когда вставать. Хотя, если честно, в этом не было необходимости. Блейдс просыпалась раньше них и читала в постели, а когда уставала, то просто говорила им об этом, шла в свою комнату и читала, пока не заснет.

В первую ночь Софи спросила, хочет ли Грейс, чтобы ее укладывали спать. Рамона тоже спросила об этом один раз, после чего просто приходила каждый вечер, а Софи, вероятно, имела в виду, что не хочет этого делать, а просто соблюдает вежливость.

Поэтому Грейс, не желая доставлять ей неудобства, ответила:

– Нет, спасибо, все отлично.

Она не кривила душой. Девочка наслаждалась тихой, роскошной комнатой, в которой ей позволили жить. Хотя иногда она и не возражала бы, если б ей подоткнули одеяло и пожелали спокойной ночи.

– Как хочешь, дорогая, – сказала Софи, и Грейс легла спать сама.

* * *

Судя по всему, профессор – легкая работа. Малкольм ездил в университет, но не слишком рано, а иногда возвращался домой засветло. Бывали дни, когда он оставался дома, работал в своем обшитом деревянными панелями кабинете, читал и писал.

«И я бы хотела такую работу», – думала Грейс.

Софи тоже была профессором, но никуда не ездила, а просто возилась в доме, готовила для себя и для приемной дочери и руководила Аделиной, милой, но не говорящей по-английски женщиной, которая приходила убирать два раза в неделю, работая молча и усердно. Кроме того, она ездила на «экскурсии» по магазинам, и это могло означать все что угодно, от покупки продуктов до возвращения домой с коробками и пакетами одежды для себя и для Грейс.

Вероятно, Софи делала какую-то работу, потому что у нее был свой кабинет – маленькая комната рядом с их с Малкольмом спальней, без панелей на стенах, лишь с письменным столом и компьютером. На его белых стенах не было никаких украшений, если не считать картин с цветами. Когда Софи уходила туда, то оставляла дверь открытой, но сидела там часами, читала и писала, обычно с фоном из тихой классической музыки. Если ей приходили письма, на них значилось: «Профессору Софии Мюллер» или «Софии Мюллер, доктору философии».

Но Блейдс тоже читала и писала – неужели профессорская работа действительно такая легкая? Она приходила к выводу, что ей тоже следует выучиться на настоящего профессора.

Через три месяца после появления в доме Грейс Софи раскрыла ей свою тайну.

– Вероятно, ты удивляешься, почему я все время дома, – сказала она.

Девочка пожала плечами.

– В следующем году я вернусь в университет и буду, как Малкольм, преподавать, руководить аспирантами. А пока у меня творческий отпуск – такая особая привилегия для профессоров. Вместе с постоянной должностью – когда университет хочет нас удержать, – мы получаем право на годичный отпуск один раз в семь лет.

– Как суббота, – сказала Грейс.

– Что?

– Шесть дней работаешь, седьмой отдыхаешь.

– Совершенно верно, – улыбнулась Софи. – Идея та же. Конечно, предполагается, что я буду не бездельничать, а заниматься самостоятельными исследованиями. Это мой второй творческий отпуск. Во время первого мы с Малкольмом болтались по Европе, и я сочиняла статьи, которые никто не читал. Но теперь я стала старше и предпочитаю в основном сидеть дома и получать за это деньги. Ты меня не выдашь, правда? – Она засмеялась.

– Я сохраню тайну, – поклялась Грейс. – Но вы читаете и пишете.

– Я пишу книгу. Якобы.

– О чем?

– Вряд ли она войдет в список бестселлеров, дорогая. Как тебе такое запоминающееся название: «Закономерности группового взаимодействия и флуктуации занятости у молодых женщин, вступающих во взрослую жизнь»?

Как будто на иностранном языке, подумала девочка, – такую книгу она никогда не купила бы.

– Довольно длинное, – сказала она вслух.

– Слишком длинное. Может, нужно было назвать ее «Цыпочки и тусовки».

Теперь пришла очередь Грейс рассмеяться.

– Меньше всего меня беспокоит название, – сказала Софи. – Для меня это настоящая мука. Я не обладаю литературным талантом, как Малкольм… Что ты хочешь на ужин, дорогая?

* * *

Задания, которые приносил Блюстоун, все время усложнялись. С началами математического анализа Грейс понадобилась помощь, и он сумел все понятно объяснить. «Его студентам повезло», – подумала она.

Почти весь остальной материал был легким, и мозг притягивал его, как магнит – железо.

* * *

Жизнь в большом красивом доме была по большей части тихой и мирной: все читали, писали, ели и спали. К Малкольму и Софи никогда не приходили гости, и сами они тоже никуда не ходили и не оставляли Грейс одну. Время от времени приезжал худой седовласый мужчина в костюме, который садился на кухне вместе с хозяевами дома и изучал какие-то бумаги.

– Наш юрист, – объяснил Блюстоун. – Его зовут Рэнсом Гарденер. Вопреки своей фамилии – «садовник» – он выращивает только гонорары.

Время от времени Гарденер появлялся с молодым человеком, которого звали Майк Либер. В отличие от юриста, строгого на вид и в неизменном костюме, у Либера были длинные густые волосы и борода, одевался он в джинсы и рубашки с расстегнутыми верхними пуговицами, и почти всегда молчал. Но когда он говорил, все его внимательно слушали.

Малкольм и Софи так и не объяснили, кто он такой, но после его визитов они становились необычно серьезными и в то же время расслабленными. Как будто только что успешно сдали сложный экзамен.

* * *

Примерно два раза в месяц Блюстоун и его жена водили Грейс в шикарные рестораны, и девочка надевала одежду, которую покупала для нее Софи и которую она сама ни разу не выбирала.

Грейс соглашалась попробовать новую еду, которую предлагали ей приемные родители. Даже если что-то выглядело неаппетитно, она не возражала, а, наоборот, с улыбкой говорила:

– Да, пожалуйста. Спасибо.

То же самое и с одеждой. Ее доставляли в тонкой оберточной бумаге с эмблемой магазинов, которые, по всей видимости, были дорогими, а некоторые из них имели французские названия, и девочка понимала, что Софи тратила много времени на их поиски.

Грейс относилась к эти нарядам как к карнавальным костюмам. Наряжаться для роли Хорошей Девочки. Время от времени она задумывалась, когда закончится этот спектакль, но от долгих размышлений на эту тему у нее начинал болеть живот. Грейс гнала из головы подобные мысли и пыталась сосредоточиться на том хорошем, что происходило с ней сейчас. Иногда от этих усилий болела голова.

Стараясь соответствовать и не доставлять хлопот, она начала усердно расчесывать волосы, пока те не стали блестеть, как у Софи, и однажды приемная мать вручила ей щетку для волос из Англии, сообщив, что та сделана из кабаньей щетины. И кто бы мог подумать – волосы девочки стали блестеть еще сильнее, так что она решила внимательно слушать все, что говорит Софи.

Также важно было соблюдать чистоту и приятно пахнуть, и поэтому Грейс принимала душ каждое утро, а иногда и вечером, перед сном. Она пользовалась зубной нитью и дважды в день чистила зубы – как Софи. Когда в подмышках у нее появились несколько волосков и Блейдс почувствовала исходящий от них слабый запах, она заглянула в свою аптечку, нашла там новенький шариковый дезодорант и начала регулярно им пользоваться.

Каким-то образом кто-то – вне всякого сомнения, Софи – знал, что нужно делать.

* * *

Вскоре после того, как Грейс поселилась в доме Малкольма и Софи, они отвезли ее к женщине-педиатру, которая осмотрела ее, сделала прививки и объявила, что она «сложена, как скрипка Амати».

Грейс также посетила очень старого дантиста, который почистил ей зубы и сказал, что она «превосходно ухаживает за полостью рта, в отличие от большинства детей».

Когда туфли стали ей жать, Мюллер отвезла ее в магазин на улице, которая называлась Ларчмонт, и продавцы обращались с ней, как со взрослой, спрашивали, какой фасон она предпочитает.

– Все равно, – отвечала Блейдс.

– Удивительно, обычно дети очень требовательны. – Это замечание предназначалось скорее Софи, чем ее дочери.

– У нее легкий характер, – сказала профессор, и от этих слов Грейс словно залила волна приятного тепла. Она сдала свой экзамен.

Когда они были втроем, Грейс старалась смотреть Малкольму и Софи в глаза во время разговора, делая вид, что ей интересно то, о чем они говорят. По большей части это было действительно интересно – рассуждения об истории и экономике, о том, как ведут себя люди, когда они одни или в группе.

Обычно сначала супруги вовлекали в обсуждение Грейс, но вскоре уже говорили только сами, позволяя девочке лишь слушать; впрочем, она нисколько не возражала.

Еще они говорили об искусстве и о музыке. О том, насколько плохи некоторые политические режимы, например нацизм и коммунизм, – Малкольм заявлял, что «любая разновидность коллективизма есть просто способ управлять другими». Они обсуждали, в каких обществах появлялись те или иные художники, музыканты и ученые, и сетовали на недостаток «синтеза искусства и науки».

Каждый такой разговор заставлял Блейдс бежать к словарю, и она поняла, что от новых опекунов узнаёт больше, чем из программы домашнего обучения.

Когда спрашивали ее мнение, Грейс – если таковое имелось – излагала его кратко. Если же она чего-то не знала, то так и заявляла, и Блюстоун не раз одобрительно кивал и говорил:

– Жаль, что моим студентам не хватает ума это признать.

– Это относится ко всем. Начиная с экспертов, – заметила Софи.

Еще одно слово, которое нужно посмотреть в словаре.

– Эксперты – по большей части кретины, – заявил Малкольм.

– Любой, кто называет себя экспертом, по определению обманщик, разве не так, Мал? – Софи повернулась к Грейс: – В том числе и я сама. Громкие звания не означают, что мы знаем больше, чем все остальные.

Девочка покачала головой:

– Может, я лучше понимаю, как живется ребенку в двенадцать лет, но обо всем остальном вы знаете гораздо больше.

На противоположном конце обеденного стола раздался смех.

– На твоем месте я не была бы так уверена, дорогая, – возразила Софи.

– Похоже, мы ее обманули, – усмехнулся ее муж.

Он подался вперед, словно хотел взъерошить волосы Грейс, но потом сдержался. Он никогда не дотрагивался до нее. Девочке было уже тринадцать, и все время, которое она прожила здесь, физический контакт с Малкольмом ограничивался случайными прикосновениями.

Софи иногда дотрагивалась до ее головы, но нечасто.

Грейс это устраивало.

Теперь Софи отложила серебряную вилку для салата и сказала:

– Честно говоря, дорогая, ты себя недооцениваешь. Не стоит. Ты знаешь больше, чем тебе кажется. Опыт, конечно, важен, и ты его приобретешь. Но никакой опыт не поможет идиоту.

– Аминь, – сказал Малкольм и подцепил вилкой еще одну отбивную из ягненка.

Его жена приготовила на ужин отбивные, салат с помидорами и огурцами, жареный картофель, который Грейс ела с удовольствием, и брюссельскую капусту, запах и вкус которой напоминали ей о смерти и разложении.

– Не ешь брюссельскую капусту. Я ее испортила, – предупредила ее Софи. – Она горькая.

– А мне нормально, – отозвался ее супруг.

– Дорогой, ты и сардины из банки считаешь деликатесом.

– Хм…

Блейдс положила в рот еще один ломтик вкусного картофеля.

* * *

В присутствии Софи Грейс старалась не переусердствовать с хорошими манерами, потому что та хорошо умела различать фальшь. Как в антикварных магазинах, куда она любила наведываться. Иногда Софи смотрела на какой-нибудь предмет мебели, вазу или скульптуру и одобрительно кивала. А иногда говорила:

– Кого они хотят обмануть? Если это династия Тан, то я – Чарли Чаплин.

В целом Грейс была вежливой, но ей не приходилось делать над собой усилий. Она следовала правилу, которое установила для себя много лет назад.

Если ты нравишься людям, они тебя не обидят.

* * *

Иногда, по большей части по ночам, лежа в приятно пахнущей кровати под пуховым одеялом и посасывая палец, Грейс думала о Рамоне.

Бассейн с зеленой слизью.

И сразу же Бобби в своей кровати и с шипящей на полу трубкой.

Противный Сэм. Его брат и сестра, испуганные, словно белки, удирающие от ястреба.

Когда такие мысли приходили Блейдс в голову, она изо всех сил старалась выбросить их – изгнать. Ей нравилось это новое слово, потому что оно звучало решительно, зло и окончательно. В конце концов она вычислила, что лучший способ прочистить мозги – думать о чем-то приятном.

О вкусном ужине.

О словах Малкольма, говорившего, что у нее блестящий ум.

Об улыбке Софи.

О том, как хорошо быть здесь.

* * *

Через несколько месяцев после того, как ей исполнилось тринадцать – это событие было отпраздновано в шикарном ресторане, в отеле под названием «Бель-Эйр», – Грейс обнаружила еще один способ успокоиться, кроме как сосать палец, – трогать себя между ног, где, словно трава, начинали пробиваться волосы. Сначала это вызывало лихорадочное возбуждение, от которого голова шла кругом, а потом – умиротворение и покой, каких она никогда не испытывала.

И это она могла делать сама!

Если использовать все возможности, у плохих мыслей не останется ни шанса.

Вскоре девочка перестала вспоминать обо всем, что происходило до ее переезда на Джун-стрит.

* * *

Софи очень хорошо готовила, но не любила готовку, о чем не раз говорила Грейс.

– Тогда зачем вы это делаете? – удивилась однажды девочка.

– Кто-то же должен, дорогая. А Малкольм на кухне – это настоящая катастрофа.

– Я могу научиться.

Софи, стоявшая у своей шестиконфорочной плиты, повернулась к девочке, которая сидела за кухонным столом и читала книгу о птицах Северной Америки.

– Ты будешь учиться готовить?

– Если вы хотите.

– Предлагаешь избавить меня от стряпни?

– Ага.

Глаза Софи стали влажными. Она отложила прихватку, подошла к Грейс, взяла ее за подбородок и наклонилась к ней. На мгновение девочка испугалась, что Софи собирается ее поцеловать. Ее никто еще не целовал. Ни разу.

Наверное, Софи почувствовала ее смятение, потому что просто погладила ее подбородок и сказала:

– Это благородное предложение, мисс Блейдс. Возможно, когда-нибудь я поймаю тебя на слове, но, пожалуйста, не думай, что тебе нужно о нас заботиться. Это мы должны заботиться о тебе.

Впервые в жизни Грейс растрогалась от ласкового прикосновения, причем намеренного.

– Ладно? – спросила Софи.

– Ладно.

– Значит, договорилась. Сегодня мы сбросим оковы домашних дел, и выдающийся, но временами беспомощный профессор Блюстоун отвезет нас обеих на ужин. Что-нибудь дорогое и шикарное. Звучит неплохо?

– Грандиозно. – Еще одно классное словечко.

– Именно, грандиозно. Думаю, что-нибудь французское, потому что никто так не чувствует haute cuisine, как французы.

– И haute couture, – добавила Грейс.

– Откуда ты знаешь об haute couture?

– Из журналов.

– Ты знаешь, что означает слово haute?

– Изысканный.

– Строго говоря, это «высокий». Французы склонны делить все на высокое и низкое. У них не только рестораны – есть еще кафе, бистро, пивные и так далее.

– Куда мы идем сегодня?

– Определенно, в ресторан. Малкольм обязан обращаться с нами, как с haute девушками, коими мы и являемся.

* * *

В тот вечер, в заведении под названием «У Антуана», Блейдс испытывала сложные чувства. На ней было тесное платье, царапавшее кожу, и ей было немного страшно в этом темном, почти безмолвном помещении со стремительными официантами в черных фраках, которые выглядели так, словно высматривали ее ошибки.

Она соглашалась на все. Мясо с картофелем и зелеными овощами было очень вкусным. Но когда один из сердитых официантов принес маленькие металлические судки – наверное, это… о боже, улитки! – она почувствовала тошноту. И словно этого было недостаточно, другой официант поставил на стол блюдо с чем-то костлявым, похожим на цыплячьи лапки. Грейс подумала, что жестоко убивать таких маленьких цыплят, но потом Малкольм объяснил, что это жареные в масле лапки лягушек!

Девочка старалась не смотреть, как ее приемные родители втыкают крошечные вилки в раковины улиток, извлекают большие студенистые комки, посыпанные петрушкой, жуют, улыбаются и глотают. Старалась не слышать, как хрустят лягушачьи лапки в мощных челюстях Малкольма.

Смотри-слушай-учись, смотри-слушай-учись.

Блюстоун протянул лягушачью лапку Грейс:

– Ты не обязана, но попробуй удивить себя. Тебе может понравиться.

Блейдс собралась с духом и откусила маленький кусочек. Ничего особенного, но вполне съедобно.

Надо сделать вид, что это и вправду маленькие цыплята. Нет, это слишком. Лучше представить, что это взрослые куры, которые просто не выросли из-за болезни или по другой причине.

Куры, у которых проблемы с гипофизом. Грейс узнала это из урока биологии две недели назад.

– Спасибо, Малкольм, – сказала она.

– Рад, что тебе понравилось.

В этом сне мне нравится все.

* * *

В четырнадцать с половиной лет Грейс считала этот красивый дом своим. Опасное чувство, но она ничего не могла с собой поделать, потому что жила тут дольше, чем в любом другом месте.

За исключением самого начала, но это не считается.

Иногда она позволяла себе воображать, что принадлежит Софи и Малкольму. Не так странно, как она читала в стихах. Более… цивилизованно.

Три месяца назад Грейс рискнула и позволила своим пальцам коснуться руки Софи, когда они поехала за покупками в «Сакс» в Беверли-Хиллз. Прикосновение длилось достаточно долго, и Мюллер, наверное, поняла его значение.

Женщина ласково сжала ее руку, и несколько секунд они шли, держась за руки, пока Грейс не занервничала, и Софи отпустила ее.

Потом, когда они заканчивали легкий ланч в кафе-кондитерской «Сакс», та погладила своими длинными, изящными пальцами щеку приемной дочери. И улыбнулась, словно от гордости.

Они пришли покупать бюстгальтер для Блейдс. Софи осталась снаружи примерочной, но сначала дала совет:

– Смотри, чтобы он хорошо сидел, дорогая. От этого многое зависит: либо надежная поддержка, либо боли в спине в моем возрасте.

Девочка поняла ее. Для такой стройной женщины, как Софи, ее грудь была слишком большой. У самой Грейс пока имелись всего лишь выпуклости, хотя соски стали в два раза больше.

– Логично. Спасибо, что учите меня, Софи, – сказала Блейдс.

– А кто же еще, дорогая? Мы, девочки, должны держаться вместе.

* * *

В пятнадцать у Грейс под мышками выросли пучки мягких светлых волос, а внизу живота – рыжеватый треугольник, в который она запускала пальцы каждую ночь, чтобы возбудить себя перед мастурбацией. Светлый пушок на лодыжках был почти невидим, но Софи все равно показала, как сбривать его, не порезавшись.

– Каждый раз бери новое одноразовое лезвие, но сначала нанеси вот это. – Она протянула девушке стеклянную бутылочку с золотистым лосьоном; на этикетке было что-то написано по-французски. – В составе есть алоэ, такое колючее растение, которое выглядит невзрачно, но имеет много полезных свойств.

Грейс знала об алоэ, как и о других растениях. Теперь материалы для ее домашних занятий соответствовали уровню колледжа – как минимум, – и Малкольм объявил, что ее словарный запас «удивительно богат, как у соискателя докторской степени в хорошем университете, я не шучу». Ее мозг легко усваивал все, за исключением математики, но Блейдс очень старалась, чтобы овладеть и этим предметом.

Таков был ее мир: они трое, иногда Рэнсом Гарденер, еще реже Майк Либер.

И в основном занятия.

Однажды, в самом начале, Малкольм и Софи спросили приемную дочь, не желает ли она общаться с другими детьми. Грейс решила быть честной.

– Мне бы не хотелось, – ответила она, и когда через несколько месяцев они повторили этот вопрос, ответ был таким же. Больше к этой теме не возвращались.

Затем…

Это произошло в воскресенье. Блейдс было пятнадцать лет и два месяца.

Блюстоун собирал граблями листья на заднем дворе, а его жена просматривала стопку журналов, сидя в тени гигантской айвы в глубине сада. Грейс наслаждалась одиночеством, растянувшись в шезлонге. Она читала статью Коулмана об анормальной психологии и пыталась распределить знакомых людей по разным диагностическим категориям.

Внезапно Малкольм отложил грабли, а Софи перестала читать. Они переглянулись и подошли к ней. Словно пара великанов, собиравшихся напасть.

– Дорогая, – сказала Софи. – Уделишь нам минутку?

Грейс почувствовала, как внутри у нее все сжалось, – весь желудочно-кишечный тракт. Она изучала анатомию и могла представить себе внутренние органы.

– Конечно, – ответила девушка, удивляясь, как спокойно звучит ее голос.

А может, и не удивлялась, потому что Малкольм и Софи явно смущались, а когда у взрослых такой вид, это плохой признак.

Прекурсор.

– Пойдемте в дом, – сказала Софи, и это прозвучало подтверждением. Случится нечто ужасное. Блейдс удивлялась и в то же время не удивлялась – жизненные разочарования предсказать невозможно.

Мюллер взяла Грейс за руку, и хотя ладонь девушки была липкой от пота, не отпускала ее, пока они не пришли на кухню.

– Я бы выпила лимонаду, – не слишком убедительно объяснила Блейдс.

Малкольм шел за ними, и вид у него был смущенный. Озабоченный – и это пугало.

– Лимонад и имбирные пряники, – сказал он. – И к черту лишний вес.

Хозяйка дома выставила на стол лимонад и три вида пряников. Блюстоун тут же умял две штуки. Жена посмотрела на него, вскинув бровь, и подвинула тарелку Грейс.

– Нет, спасибо. – Теперь голос девушки дрожал сильнее, чем внутренности.

– Что-то не так, дорогая? – спросила Софи.

– Нет, – отозвалась Блейдс.

– У нас чувствительные антенны, Грейс. – Приемный отец назвал ее по имени, и это было по-настоящему плохо.

Они ее вышвыривают. Чем она провинилась? Куда ее отправят?

Девушка расплакалась.

Оба они подались к ней и схватили ее за руки.

– Что случилось, милая? – спросила Софи.

Блейдс ничего не могла поделать с потоками слез, лившихся из ее глаз. Она себя не контролировала. Как психопаты в книгах по психологии, которые приносил ей Малкольм.

– Грейс? – Софи погладила ее по руке. – Нет никакой причины расстраиваться. На самом деле…

Слезы остановились, и вместо них из девушки посыпались слова, как будто кто-то перевернул ее вверх ногами и встряхнул.

– Я не хочу уезжать!

Синие глаза Софи за стеклами очков стали огромными.

– Уезжать? Конечно, нет… О боже, ты подумала… Мал, смотри, что мы наделали… Как мы ее напугали.

А потом профессор Малкольм Блюстоун, который никогда не дотрагивался до Грейс, подошел к ней сзади, положил одну огромную мягкую ладонь ей на голову, а другую – на плечо и поцеловал ее в макушку.

Другой бы постарался говорить тихо и ласково, но только не Малкольм.

– Вы никуда не уезжаете, мисс Грейс Блейдс. Вы будете жить здесь столько, сколько захотите. Что, на мой взгляд, означает всегда.

Его дочь поплакала еще немного, пока не высохли слезы и не восстановилось дыхание. Ее облегчение смешивалось со стыдом. Не просто дура – идиотка.

Она поклялась, что больше никогда не позволит себе так расклеиться. Что бы ни случилось.

Софи набрала полную грудь воздуха, прежде чем заговорить.

– Я повторю, что сказал Малкольм. Ты здесь, и это не обсуждается. Но кое-что должно измениться, и тебе нужно об этом знать. Мой творческий отпуск – очень длинный творческий отпуск, ты ведь знаешь, что я выбила из этих гадов еще восемнадцать месяцев, отказавшись от жалованья, – подошел к концу. Ты понимаешь, что это значит?

– Вы должны вернуться на работу.

– Четыре дня в неделю, дорогая. Эти гады нагрузили меня лекциями, вероятно, из-за сокращения бюджета. – Софи криво улыбнулась. – Тот факт, что предполагаемая книга так и не материализовалась, не укрепил мое положение.

– Ты ее закончишь, когда придет время, дорогая, – вмешался ее муж. – Им просто нужно…

Софи взмахом руки остановила его:

– Психологическая поддержка, Мал, это очень мило, но давай не будем обманывать себя: я бездельничала, а теперь пришло время платить по счетам. – С этими словами женщина снова повернулась к Грейс: – Малкольму творческий отпуск положен лишь через три года. Это значит, что мы оба должны ездить на работу.

Блейдс молчала.

– Ты понимаешь? – просила ее приемная мать.

– Нет.

– Ты не можешь оставаться дома одна.

– Почему?

Софи вздохнула.

– Нужно было тебя подготовить. Но в любом случае мы столкнулись с реальностью и должны подчиняться. Почему тебя нельзя оставить без присмотра? Потому что если что-то произойдет – пожар, не дай бог, или ограбление, – а ты будешь в доме одна, это станет катастрофой, дорогая. Даже если ты не пострадаешь, мы лишимся опекунства и, возможно, предстанем перед судом по обвинению в пренебрежении обязанностями.

– Это глупость, – сказала Грейс. – И безумие.

– Возможно, дорогая, но факт остается фактом: ты слишком мала, чтобы быть весь день одна, и мы должны найти тебе школу. Давай постараемся вместе выбрать ту, которая тебе больше подойдет.

Девушка посмотрела на Малкольма. Он кивнул.

– Но ведь в университетском городке есть школа? Та, где ваши студенты изучают детей? – спросила Блейдс.

– Она для детей, у которых трудности с обучением, – покачал головой Блюстоун. – А ты – совсем другое дело, ты – настоящая суперзвезда учебы. Мы изучили вопрос и сузили выбор до двух вариантов, но ты сама должна их оценить.

– Спасибо, я ценю ваши усилия, но ничего не подойдет.

– Откуда ты знаешь, дорогая? – спросила Софи.

– Мне отвратительна сама мысль о школе.

Малкольм улыбнулся.

– Отвратительная, тошнотворная, отталкивающая и, вполне возможно, регрессивная. Но, к сожалению, необходимая.

– На самом деле выбора у нас нет, – сказала Софи. – Мы надеемся, что процесс будет не сложнее, чем это необходимо. И возможно, ты сочтешь данный опыт полезным.

– Или, по крайней мере, интересным, – прибавил ее муж.

Грейс ничего не ответила.

– Это может продлиться год или около того, – добавил он.

– Может? – переспросила девушка.

– Учитывая твой теперешний уровень знаний, в шестнадцать лет ты без труда поступишь в колледж. Фактически на чисто интеллектуальном уровне ты уже готова к колледжу. Но мы не думаем, что после домашнего обучения сразу отправить тебя в университет – это хорошая идея, и я уверен, ты с нами согласишься.

Блейдс задумалась, осознав, что ни разу не была в Университете Южной Калифорнии, ни с Малкольмом, ни с Софи. Но она видела фотографии колледжей, читала об учебе в колледже в книгах и журналах. На фотографиях студенты, которые выглядели как взрослые, лежали на траве на фоне громадных зданий.

Как приглашение на другую планету…

– Что скажешь? Согласна? – вновь заговорил Блюстоун.

Грейс кивнула.

– Хорошо. Двигаемся дальше. Год, который ты проведешь в старших классах школы, может послужить прекрасной подготовкой к колледжу, – заверил ее Малкольм.

– Подготовительная школа, – сказала Блейдс.

– В прямом и переносном смысле, дорогая.

– Холдену Колфилду там не нравилось.

Софи и Малкольм улыбнулись.

– Не нравилось, но следует признать, что Колфилд был лицемерным, испорченным тупицей. Даже явление Мессии не произвело бы для него впечатления, – парировал Блюстоун.

Грейс невольно рассмеялась.

– С другой стороны, ты, – продолжал мужчина, – серьезная молодая женщина. Вне всякого сомнения, год или около того в обществе других одаренных подростков тебе не повредит.

– Школа для одаренных? – переспросила девушка.

– А ты предпочла бы сборище идиотов?

– Мал, – сказала Софи, а потом повернулась к Грейс: – Мы сузили круг до двух.

* * *

Они достали буклеты.

Школа Брофи находилась в сорока минутах езды в сторону Шерман-Окс в Вэлли и обещала «высокий уровень знаний в сочетании с личным ростом». Только старшие классы, сто двадцать учеников.

– Немного разбрасывается и оглядывается на стандарты, но серьезная, – начала рассказывать об этой школе Софи.

– Личный рост? – усмехнулась Грейс.

– Да, это излишне эмоционально.

– А вторая?

– Школа Мерганфилд, – сказал Малкольм. – С седьмого по двенадцатый класс, максимум семьдесят учеников.

– Маленькие классы и очень сложная программа, – прибавила Софи.

– И никакого личного роста, да? – спросила Блейдс.

Блюстоун улыбнулся.

– Между прочим, я спрашивал об этом доктора Мерганфилда. Он ответил, что рост определяется достижениями. Он немного прямолинеен.

– Скорее авторитарен, дорогой, – возразила Софи.

– Слишком много внимания структуре, – сказал Малкольм.

– Где она находится?

– Не очень далеко отсюда, – ответила женщина. – Одно из тех больших зданий рядом с Виндзор-сквер.

– Это дорого? – спросила Грейс.

Молчание.

– Тебе не стоит об этом беспокоиться, – сказала Софи.

– Я вам отдам, – пообещала девушка. – Когда добьюсь успеха.

Блюстоун потянулся за пряником, но потом передумал. Его жена шмыгнула носом и вытерла глаза.

– Милая девочка, – заговорила она, – мы не сомневаемся, что ты добьешься успеха. И это будет нашей наградой.

– Только не подумай, что нам нужна награда, – добавил Малкольм.

– Надеюсь, это не очень дорого, – сказала Грейс.

– Вовсе нет. – Ее отец заморгал, словно пытался что-то от нее скрыть.

– Похоже, Мерганфилд – оптимальный вариант, – решила она.

– Ты уверена? – спросила Софи. – Это очень серьезное заведение, дорогая. Может, тебе стоить посетить оба… – Внезапно она рассмеялась. – Глупо с моей стороны так думать. Сентиментальность – это не твое. Если ты одобряешь, то все будет хорошо.

– Конечно, – сказала Грейс. Все оказалось не так плохо. Протянув руку за пряником, она мысленно порылась в своем огромном словаре. – Похоже, теперь я должна демонстрировать просоциальное поведение.

* * *

Два дня спустя Блейдс сдавала вступительный экзамен в школу Мерганфилд в обшитой панелями красного дерева приемной в здании кремового цвета, которое служило главным корпусом школы. Второй корпус представлял собой гараж на три машины, превращенный в скромный спортивный зал.

Софи называла этот дом особняком, но в представлении Грейс то был дворец: три этажа с фасадом на Ирвинг-стрит, раза в два больше, чем дом Малкольма и Софи. Сам дом располагался в центре большого, похожего на парк участка, огороженного черным чугунным забором. Деревья были большими, но большинство из них выглядели неухоженными. За лужайками, зелеными изгородями и кустами тоже не слишком следили.

Архитектурный стиль этого здания Блейдс знала по книгам: средиземноморский с примесью Паладио. К северу располагались огромные дома на Виндзор-сквер, к югу – офисные здания на Уилшир.

Экзамен повторял многие тесты IQ, которые Малкольм приносил Грейс, и, за исключением нескольких задач по математике, потрудиться ей пришлось только над заданиями высшего уровня сложности.

– Старая история, – предупредил ее Блюстоун. – Сделать все без ошибок невозможно.

Неважно, сколько времени они знакомы, подумала девушка, но он всегда остается психологом.

* * *

Извещение о приеме в школу пришло через неделю. Владелец и директор заведения, доктор Эрнст К. Мерганфилд, был невысоким стройным мужчиной, довольно сдержанным, но излучавшим уверенность. Он носил белую рубашку с короткими рукавами, клетчатые слаксы и синие матерчатые туфли на резиновой подошве. Как вскоре убедилась Грейс, это была его повседневная одежда.

Он имел две докторские степени: по истории, полученную в Йеле, и по педагогике, полученную в Гарварде. Все преподаватели здесь имели докторские степени, причем большинство были вышедшими на пенсию профессорами колледжей, за исключением престарелого преподавателя биологии доктора Мендеса, бывшего патологоанатома. Студенты трех старших классов занимались на верхнем этаже, где из некоторых окон открывался превосходный вид. По результатам экзамена Грейс направили в самый старший класс, для детей старше пятнадцати лет, однако когда она присоединилась к одноклассникам, то обнаружила, что была среди них не самой младшей. Рядом с ней сидел двенадцатилетний математический гений по имени Дмитрий, а сзади – четырнадцатилетние близнецы из Нигерии, дети дипломата, свободно говорившие на шести языках.

Никто не удивился ее появлению в середине учебного года, и вскоре Блейдс поняла почему: в большинстве своем новые товарищи были застенчивыми, необщительными и одержимыми успехами в учебе. Из одиннадцати учеников в ее классе семь были девочками – четверо из них оказались довольно симпатичными, но ни одна не следила за модой.

Грейс снова подумала, что без Софи она ничего не понимала бы в одежде, макияже и безопасном бритье. Не знала бы, как ходить и как говорить. Как держать вилку для рыбы.

У всех учеников из Мерганфилда были биологические родители, которые, похоже, заботились только о том, чтобы их дети поступили в лучшие колледжи. Близнецам было гарантировано место в Колумбийском университете через два года.

Некоторая неухоженность, которую новая ученица заметила в саду, распространялась и на внутренности особняка. Туалеты были старыми, и оборудование в них все время ломалось – везде висели объявления, что смывать в унитаз можно только туалетную бумагу, и то немного.

Из четырех мальчиков в ее классе один страдал ожирением и заиканием, двое были стеснительными до потери дара речи, а еще один, самый старший из всех, был высоким, стройным семнадцатилетним парнем по имени Шон Миллер, одаренным в области математики и физики. У него были темные вьющиеся волосы, карие глаза и красивое, но испещренное прыщами лицо.

Он тоже был стеснительным, что в Мерганфилде считалось обычным делом, однако явно проявлял интерес к Грейс – девушка заметила, что каждый раз, когда она поднимает глаза от тетради, этот парень отводит взгляд. Чтобы подтвердить свою гипотезу, она в конце занятий по риторике повернулась к нему и улыбнулась.

Шон густо покраснел и шарахнулся от нее, словно что-то скрывал.

Конечно, скрывал. Его брюки защитного цвета вспучились спереди.

Это могло быть интересным.

* * *

Через три недели после поступления в Мерганфилд, получив высшие оценки на почти всех контрольных и уверенная, что ее считают «полностью интегрировавшейся», Блейдс встретила Шона Миллера, когда тот выходил из превращенного в спортзал гаража, который почти всегда стоял пустым, потому что физкультура была необязательным предметом (несмотря на то что доктор Мерганфилд поддерживал «греческие идеи сочетания интеллектуального и физического совершенства»).

Встреча была не случайной. Грейс наблюдала за Шоном и выяснила, что он предсказуем, как хорошие часы, – каждую среду после занятий бегал и поднимал штангу. Блейдс в конце концов убедила Малкольма и Софи разрешить ей проходить пешком полторы мили до дома, пообещав не сворачивать с Шестой улицы с ее оживленным движением и хорошим обзором. Сегодня у обоих ее родителей были собрания, и домой они вернутся поздно. Софи приготовила для Грейс лапшу с тунцом, которую оставалось лишь разогреть в микроволновке.

Но девушку не привлекала паста с рыбными консервами.

Шон Миллер довольно быстро в этом убедился.

Вскоре они занимались этим каждую среду, за спортзалом. Грейс стянула в ближайшей аптеке достаточное количество презервативов, чтобы все было безопасно.

Первый раз Шон попробовал заговорить с ней, когда все закончилось, но его одноклассница прижала палец к его губам, и он больше не повторял попыток.