Алиби.
После разговора с Ричардом мне захотелось выйти из дома. Приготовив кофе себе и Робин, я вышел с двумя чашками в сад. Прошел мимо цветочной клумбы, разбитой Робин прошлой осенью, спустился к прудику у водопада. Поставив чашки на каменную скамью, я бросил корм карпам. Еще до того как крошки упали в воду, рыбки стремительно бросились ко мне, образуя у берега пенистый водоворот. Низко нависшие тучи окрасили пруд в угольно-черный цвет с металлическими блестками. Воздух был холодный, лишенный запахов, почти такой же затхлый, как на месте убийства, однако сочная зелень и журчание воды притупляли общее впечатление безжизненности.
Промозглый сентябрьский туман, зацепившийся за вершины предгорий, с большой натяжкой можно было назвать романтической дымкой. Наши владения не слишком большие, но вековые сосны и эвкалипты, за которыми нет других строений, создают иллюзию уединения. Сегодня утром серая пелена спускалась почти до макушек деревьев.
Я присел на корточки и опустил в воду руку. Один большой карп попробовал пожевать мои пальцы. Как это со мной бывает, я подумал о бренности бытия, утешив себя мыслью, что я должен радоваться, живя в окружении такой красоты, в относительном спокойствии. Мой отец уничтожил себя алкоголем, мать старалась сохранять лицо, но ее никогда не покидала печаль. Не надо скулить, жизнь — не смирительная рубашка. Но для тех, кто с молоком матери был вскормлен страданиями, она может быть очень тесным свитером.
Некоторое время в студии было совершенно тихо. Затем послышался стук стамески. Это было крошечное одноэтажное здание, с высокими окнами и старинной дверью из мореной сосны, которую Робин раздобыла где-то в старой части города, когда рушили один из древних особняков. Толкнув дверь, я услышал негромкую музыку — мелодичную акустическую гитару. Робин работала у стола. На ней был серый джинсовый комбинезон поверх черной футболки, а волосы были перетянуты красной шелковой косынкой. Она стояла, согнувшись пополам. После целого дня, проведенного в такой позе, вечером у нее будет ныть спина. Робин не услышала, как я вошел. В ее тонких изящных руках была стамеска, а перед ней лежал кусок аляскинской ели, заготовка гитарной деки. Кольца стружки, падавшие к ногам Робин, образовывали мягкую удобную подстилку для Спайка. Полузасыпанный опилками, бульдог храпел, шевеля во сне отвислой нижней губой.
Некоторое время я стоял, молча наблюдая за тем, как Робин доводила деку: стучала по ней пальцем, прислушиваясь к звуку, снимала тонкий слой дерева, стучала снова, проводила пальцем по внутренней поверхности. Ее тонкие детские запястья казались слишком хрупкими для того, чтобы держать стальной инструмент, однако со стамеской она обращалась так легко, словно с зубочисткой.
Робин прикусила губу, затем провела по ней языком, еще больше сгорбившись. Из-под косынки выбилась золотисто-каштановая прядь, и Робин нетерпеливо засунула ее назад. Она не замечала моего присутствия, хотя я стоял от нее в каких-то десяти-пятнадцати футах. Как и для большинства творческих личностей, во время работы пространство и время теряли для нее всякое значение.
Подойдя ближе, я остановился у дальнего угла стола. Глаза цвета красного дерева округлились. Робин положила стамеску, сверкнув белоснежными зубами, появившимися между чуть раздвинувшимися полными губами. Улыбнувшись в ответ, я протянул ей чашку, наслаждаясь безупречными линиями овального лица, оливковой кожей, остававшейся гладкой, несмотря на то, что за несколько лет нашего знакомства морщин стало больше. Как правило, Робин носила сережки, но сейчас у нее в ушах ничего не было. И вообще ни часов, ни украшений, ни косметики. Она слишком торопилась приняться за работу, чтобы беспокоиться о таких мелочах.
Послышалось пыхтение, визг, и что-то ударило меня в щиколотку. Спайк, приглушенно зарычав, снова недовольно ткнулся головой мне в голень. Мы с Робин оба приняли его в свою семью, но он принял только ее.
— Убери своего зверя, — сказал я.
Рассмеявшись, Робин взяла чашку.
— Спасибо, малыш.
Она провела рукой по моей щеке, и Спайк зарычал громче.
— Не беспокойся, ты у меня по-прежнему самый красивый, — заверила его Робин.
Поставив чашку на стол, она обвила руками мою шею. Спайк изобразил жалкое подобие лая, слабого и хриплого вследствие его хилых связок.
— Спайк, ну ты что, — постаралась успокоить его Робин, погружая пальцы в мои волосы.
— Если ты не перестанешь сюсюкать с ним, я начну рычать!
— Ты о чем?
— Вот о чем.
Завладев в поцелуе губами Робин, я провел ладонями по ее спине до самой поясницы, а затем назад до лопаток, разминая позвонки.
— О, как хорошо... У меня все затекло.
— Ты опять стояла сгорбившись, — строго заметил я. — Ну сколько тебе говорить?
— Нет-нет, что ты.
Мы опять поцеловались, теперь уже с чувством. Робин расслабилась, предоставив мне удерживать весь ее вес — все 110 фунтов. Ощутив ухом ее теплое дыхание, я принялся расстегивать комбинезон. Плотная ткань спала до пояса, но дальше ее остановил край стола. Я провел ладонью по левой руке Робин, с наслаждением нащупывая под нежной кожей упругие мышцы. Скользнув рукой под футболку, я стал искать точку для массажа — точнее, две точки, два узла чуть выше того места, где раздваивается седалищная мышца. Робин ни в коей мере нельзя назвать тощей; природа благословила ее всем тем, что должно быть у женщины — бедрами, ягодицами, грудью и тем слоем подкожного жира, что придает особое очарование женственности. Но ее миниатюрность означает то, что спина у нее достаточно узкая, и я могу одной рукой одновременно достать до обеих нежных точек.
Робин выгнулась дугой, прижимаясь ко мне.
— О... какой ты негодяй!
— А мне казалось, тебе должно быть приятно.
— Именно поэтому ты и негодяй. Мне надо работать.
— И мне тоже надо работать.
Взяв Робин под подбородок, я другой рукой обхватил ягодицы. Косметики и украшений нет, но у нее хватило времени на духи, поэтому от шеи исходил соблазнительный аромат.
Я снова погладил по ее спине.
— Отлично, продолжай, — прошептала Робин. — Ты меня уже совратил, и я все равно не смогу больше думать о работе.
Она нащупала молнию на моих брюках.
— Совратил? — удивился я. — Даже и не думал.
Я прикоснулся к Робин. Она застонала. Спайк просто обезумел.
— Я чувствую себя матерью, бросившей собственного ребенка, — сказала Робин, выставляя его из студии.
К тому времени, как мы пришли в себя, кофе уже давно остыл, но мы все равно его выпили. Красная косынка валялась на полу, а стружки больше не лежали аккуратной кучей. Я сидел в старом кожаном кресле, совершенно голый, а Робин устроилась у меня на коленях. Мне до сих пор никак не удавалось отдышаться, но я по-прежнему лез к ней с поцелуями. Наконец Робин решительно встала, оделась и вернулась к гитарной деке. На ее губах мелькнула улыбка.
— Ты что?
— Ну, мы тут все перевернули вверх тормашками. Я просто хотела убедиться, что мы ничем не испачкали мой шедевр.
— Чем, например?
— Например, потом.
— Думаю, это было бы совсем неплохо, — заметил я. — Обработка настоящим органическим составом.
— Оргазмическим составом.
— Ну, не без этого. — Встав, я подошел к Робин сзади и понюхал ее волосы. — Я тебя люблю.
— И я тебя люблю. — Она рассмеялась. — Ты такой парень!
— Это комплимент?
— Все зависит от настроения. В настоящий момент это просто первое пришедшее в голову замечание. Каждый раз, когда мы занимаемся любовью, ты говоришь, что любишь меня.
— Но это же хорошо, правда? Я выражаю свои чувства.
— Просто замечательно, — поспешно согласилась Робин. — И ты очень постоянен.
— Я говорю это и при других обстоятельствах, разве не так?
— Ну да, но только в этих случаях...
— Моя реакция предсказуема.
— Стопроцентно.
— Значит, — нахмурился я, — профессор Кастанья ведет статистику?
— В этом нет необходимости. Милый, ты только не подумай, будто я жалуюсь. Можешь говорить, что любишь меня, когда захочешь. По-моему, это просто здорово.
— Моя предсказуемость?
— Это гораздо лучше, чем неопределенность.
— Что ж, — сказал я, — можно будет внести некоторое разнообразие. Например, говорить эту фразу на иностранном языке — как насчет венгерского? Завтра же бегу записываться на курсы.
Чмокнув меня в щеку, Робин взяла стамеску.
— Бедняжка.
Спайк уже давно скребся в дверь. Сжалившись, я впустил его, и он, промчавшись мимо меня, подбежал к Робин и, плюхнувшись на пол, перевернулся на спину, подставляя ей свой живот. Присев на корточки, Робин принялась его чесать, и Спайк в восторге задергал короткими лапами.
— Ах ты распутница! — пожурил ее я. — Ладно, пора браться за топор.
— Топора сегодня не будет. Только вот это, — сказала Робин, указывая на стамеску.
— Я имел в виду себя.
Она оглянулась через плечо.
— Тебя ждет тяжелый день?
— Такой же, как обычно, — сказал я. — Мне предстоит решать проблемы других людей. За что мне, собственно, и платят, верно?
— Как прошла встреча с Майло? Ему удалось узнать что-нибудь о докторе Мейте?
— Пока ничего. Он попросил меня провести кое-какие исследования, хотя я бы на его месте сперва заглянул в компьютер.
— Не думаю, что будет трудно накопать что-нибудь на Мейта.
— Согласен. Но отыскать в горах пустой породы что-нибудь стоящее — это уже другое дело. Если зайду в тупик, надо будет попробовать научно-техническую библиотеку, возможно, заглянуть в медико-биологический институт.
— Я буду работать здесь весь день, — сказала Робин. — Если не будешь мне мешать, постараюсь освободиться пораньше. Как насчет того, чтобы поужинать вместе?
— С удовольствием.
— Малыш, я имела в виду, возвращайся домой поскорее. Я хочу услышать, как ты говоришь, что любишь меня.
* * *
Отличный парень.
Очень часто, особенно если днем пациентов у меня больше обычного, вечером я в основном молчу. Несмотря на опыт, словам никак не удается найти дорогу от головы до рта. Бывает, у меня возникает желание сказать Робин что-нибудь приятное, но я никогда его не осуществляю.
Когда мы с ней бываем интимно близки... в общем, что касается меня, физическое удовлетворение раскрепощает меня эмоционально.
Широко распространено убеждение, что мужчины используют любовь, чтобы получить секс, а женщины — наоборот. Подобно большинству так называемых житейских мудростей, этот закон не является абсолютным; я знал женщин, превративших неразборчивые половые связи в своего рода высокое искусство, и мужчин, настолько привязанных к одной женщине, что сама мысль о сексе с кем-то посторонним внушает им отвращение, приводящее к временной импотенции.
Я так и не смог установить, какое место между этими двумя крайностями занимает Ричард Досс. К тому моменту, как я с ним познакомился, он уже больше трех лет не был интимно близок со своей женой.
Досс поведал мне об этом уже через несколько минут после того, как я переступил порог его кабинета. Как будто было очень важно, чтобы я узнал об этом вынужденном посте. Во время телефонного разговора Досс начисто отвергал саму мысль о том, что я буду заниматься кем-либо кроме его дочери, однако при личной встрече он первым делом начал рассказывать о себе. Я так и не понял, что именно он хотел мне сообщить.
Досс познакомился с Джоанной Хеклер еще в колледже. Пара из них получилась идеальной — в доказательство этого он приводил факт, что брак продлился более двадцати лет. К моменту нашей первой встречи Джоанны не было в живых девяносто три дня, но Досс говорил о ней как об отдаленном прошлом. Он утверждал, что очень любил свою жену, и у меня не было причин сомневаться в его словах, если не считать полного равнодушия в голосе, во взгляде и в жестах.
С другой стороны, Досса ни в коем случае нельзя было назвать человеком бесстрастным. Когда я открыл перед ним входную дверь, он ворвался в дом, возбужденно разговаривая с кем-то по сотовому телефону, и продолжал разговаривать после того, как мы прошли ко мне в кабинет и я сел за стол. Он поднял указательный палец, показывая этим, что освободится ровно через одну минуту.
Наконец он сказал в крошечный серебряный аппарат:
— Ладно, Скотт, извини, мне пора заканчивать. Играй на разнице цен, сейчас это главное. Если они согласятся на наши условия, дело в шляпе. В противном случае нам останется только слить воду. Скотт, делай что хочешь, но пусть они примут решение прямо сейчас, не откладывая на потом. В общем, ты сам знаешь.
Он говорил, оживленно размахивая свободной рукой. Его глаза блестели от возбуждения.
Разговор доставлял ему наслаждение.
Наконец, Досс бросил в трубку:
— Ладно, поболтаем потом.
Закрыв аппарат, он сел и закинул ногу на ногу.
— Сложные переговоры? — поинтересовался я.
— Как всегда. Но давайте к делу. Сначала поговорим о Джоанне.
Произнеся имя своей жены, Досс умолк.
Внешне он оказался совсем не таким, каким я его представлял. Казалось бы, большой практический опыт должен был научить меня объективному подходу, но все же определенные предубеждения остались.
Мысленный образ Ричарда Досса, сложившийся у меня, основывался на том, что рассказала Джейн Маниту, а так же на пятиминутном спарринге по телефону.
Агрессивный, четко выражающий свои мысли, властный. Душа общества, спортсмен. Партнер по теннису Боба Маниту. Потому-то я представил себе человека, и внешне похожего на Боба: высокого, импозантного, чуть полноватого; коротко остриженные волосы с безукоризненным пробором, у висков тронутые серебром. Строгий дорогой костюм, белая или светло-голубая рубашка, завязанный внушительным узлом галстук.
В действительности Ричард Досс выглядел на пятьдесят — пятьдесят пять лет. Его сморщенное маленькое лицо напоминало лицо гнома: широкое в скулах, оно сужалось внизу до острого, почти женского подбородка. Телосложение профессионального танцора — стройный, широкоплечий, узкая талия. Непропорционально большие руки с тщательно ухоженными ногтями, выкрашенными бесцветным лаком. Темный южный загар, какой в наши дни встретишь нечасто из-за страха получить рак кожи. Досс же, судя по цвету его лица, нисколько не боялся бывать на солнце.
Волосы у него были черные и курчавые, а их длина воскрешала в памяти прошлое десятилетие. Белый с прической негра. Тонкая золотая цепочка на шее. Черная шелковая рубашка с карманами с клапанами; две верхние пуговицы расстегнуты, демонстрируя лишенную растительности грудь, также покрытую загаром. Просторные слаксы из серого твида, подпоясанные ремнем из змеиной кожи с серебряной пряжкой. Штиблеты в тон ремню на босу ногу. В одной руке Досс держал что-то вроде небольшого черного бумажника, в другой серебристый сотовый телефон.
Красавцем я бы его не назвал. Так, неудачник, завсегдатай кафе на бульваре Сансет. Дешевая меблированная квартира, старая взятая напрокат машина, чересчур много свободного времени, ворох неосуществленных прожектов в голове.
Ричард Досс был олицетворением пародии на провинциала с Севера, перебравшегося в Лос-Анджелес.
Он начал:
— Моя жена стала свидетельством бессилия современной медицины.
Зазвонил телефон, и Досс поднес серебряный аппарат к уху.
— Да. Что? Ладно. Хорошо... Нет, не сейчас. Пока. — Щелчок крышкой. — Так, о чем я говорил? Бессилие современной медицины. Мы перепробовали десятки врачей. Всевозможные анализы, новейшие методы исследований. Компьютерная томография, серология, токсикология. Джоанне дважды делали пункцию спинного мозга. Как я потом узнал, в этом не было никакой необходимости. Невропатолог просто «решил сделать на всякий случай».
— Каковы были симптомы? — спросил я.
— Боли в суставах, мигрень, экзема, усталость. Все началось с того, что Джоанна стала быстро утомляться. Раньше она была прямо-таки сгустком энергии. В сорок два года весила сто десять фунтов. Танцевала до упаду, играла в теннис, ходила по горам. Перемены происходили постепенно. Сперва я валил все на грипп или какой-нибудь другой вирус, которых в последнее время развелось полно. Я решил, что Джоанне надо просто немного отдохнуть, прийти в себя. А когда понял, что происходит что-то серьезное, к ней уже нельзя было подступиться. Она уже была словно на другой планете. — Он потеребил цепочку. — Родители Джоанны умерли рано. Возможно, наследственность... Она привыкла со всеми нянчиться; этому тоже пришел конец. Наверное, вот в чем заключается главный симптом. В полнейшей отрешенности. От меня, от детей, от всего.
— Джуди мне сказала, ваша жена была микробиологом. Чем именно она занималась?
Досс покачал головой.
— Вы делаете очевидное предположение: Джоанна «подцепила какую-то заразу у себя в лаборатории». Предположение логичное, но неверное. Эта проблема рассматривалась с самого начала, и со всех сторон. Какой-то болезнетворный микроб, аллергия, повышенная восприимчивость к химическим реактивам. Действительно, Джоанна работала с микробами и бактериями — но только с теми, что поражают растения. Она занималась плесенью и грибками, уничтожающими сельскохозяйственные культуры. В особенности спаржевую капусту. У нее была специальная лицензия Департамента сельского хозяйства на изучение спаржевой капусты. Кстати, вам нравится спаржевая капуста?
— Конечно.
— А мне нет. Как выяснилось, существуют микроорганизмы, воздействующие как на растения, так и на животных, но среди того, чем занималась Джоанна, таких универсальных вредителей не было. Были проверены реактивы, оборудование. Ее кровь была исследована всеми известными медицине методами.
Досс сдвинул большим пальцем манжету на левой руке. Его часы с черным циферблатом были настолько плоскими, что производили впечатление татуировки.
— Давайте не будем отвлекаться, — сказал он. — Никто и никогда не узнает наверняка, что произошло с Джоанной. Вернемся к главному: она стала отрешенной. Сначала Джоанна перестала появляться на людях. Ни с кем никуда не выходила. Отказывалась от деловых обедов: то слишком устала, то совсем не хочется есть. Хотя на самом деле она, оставаясь дома, только и делала что ела. Мы состоим членами спортивного клуба «Клиффсайд». Джоанна играла в теннис, немного в гольф, занималась в тренажерном зале. Все это было оставлено в прошлом. Она стала раньше ложиться и позже вставать. Вскоре она уже целыми днями лежала в кровати и жаловалась на то, что боли становятся все сильнее. Я говорил ей, что, возможно, плохое самочувствие объясняется недостатком физической активности — мышцы сжимаются, теряют эластичность. Джоанна меня не слушала. Вот тогда я начал показывать ее врачам.
Он снова закинул ногу на ногу.
— Она здорово растолстела. Еда осталась единственным, от чего она не отказывалась. Выпечка, конфеты, картофельные чипсы. Все сладкое и жирное. — Досс скривил губы, словно попробовав что-то невкусное. — К концу жизни в Джоанне было двести десять фунтов. Меньше чем за год ее вес увеличился почти вдвое. Сто фунтов лишнего ненужного жира — это же просто невероятно, вы не согласны? Я с трудом узнавал в ней стройную девушку, на которой женился. Она была гибкой, спортивной. И вдруг оказалось, что я женат на совершенно незнакомой женщине — даже не женщине, а каком-то бесполом существе. Прожив с человеком двадцать пять лет, нельзя взять и вдруг разлюбить его, но не буду отрицать: мое отношение к Джоанне резко изменилось. Она во всех смыслах перестала быть моей женой. Я пытался убедить ее перейти от мучного к фруктам. Но она меня не слушала и устраивала так, чтобы продукты из бакалеи приносили в то время, когда я на работе. Наверное, я мог бы прибегнуть к крайним мерам: посадить ее на строгую диету, повесить на холодильник замок. Но мне казалось, еда была единственным, что поддерживало Джоанну. И было бы слишком жестоко лишать ее последней радости.
— Надеюсь, были тщательно исследованы все звенья процесса обмена веществ.
— Щитовидная железа, гипофиз, надпочечники — абсолютно все. Я теперь сам разбираюсь в этом не хуже эндокринолога. Прибавка в весе была исключительно следствием невоздержанности Джоанны в еде. Но на мои предложения чуть умерить аппетит она отвечала так же, как и на все остальные мои замечания. Категорическим отказом. Вот, взгляните.
Достав из бумажника две закатанные в пластик фотографии, Досс даже не попытался передать их мне. Он просто протянул руку, и мне пришлось подняться из кресла, чтобы взять снимки.
— До и после, — пояснил Досс.
На одной фотографии была изображена молодая пара. Зеленая лужайка, высокие деревья, светло-коричневые здания.
Несколько лет назад мне довелось работать вместе с одним профессором из Стэндфорда, и я узнал студенческий городок.
— Я был на старшем курсе, а Джоанна только поступила в университет, — сказал Досс. — Снимок сделан сразу же после нашей помолвки.
Для большинства студентов начало семидесятых было порой длинных волос, протертых до дыр джинсов и сандалий на босу ногу. Молодежь начинала наведываться в элитные бутики только тогда, когда приходило время самостоятельно зарабатывать на жизнь.
С Ричардом Доссом, казалось, все произошло наоборот. В студенческие годы он коротко стриг густые черные кудри. На фотографии на нем были белая рубашка, отутюженные серые брюки и очки в роговой оправе. Никакого загара; на лице нездоровая бледность усердного зубрилы.
Юный прообраз того крупного бизнесмена, которого я ожидал увидеть.
Рассеянный взгляд. По крайней мере, я не смог обнаружить никакой радости по поводу только что состоявшейся помолвки.
Стоявшая рядом с молодым Ричардом Доссом девушка улыбалась. Джоанна Хеклер, действительно очень миниатюрная, обладала неброской привлекательностью. Светлая кожа, узкое лицо, длинные прямые каштановые волосы, перехваченные белой лентой. Тоже в очках. Не таких больших, как у Ричарда, в тонкой золотой оправе. На безымянном пальце кольцо с бриллиантом. Ярко-синий сарафан, достаточно скромный для своего времени.
Еще один эльф. Бракосочетание двух гномов.
Говорят, супруги, долго живущие вместе, со временем становятся внешне похожи друг на друга. Ричард и Джоанна начали с этого, но впоследствии разошлись в противоположные стороны.
Я взял вторую фотографию, моментальный снимок, сделанный «Поляроидом».
Кровать королевских размеров. Смятое одеяло, спадающее на обтянутый гобеленом пуфик. Высоченная дамба из подушек, уложенных вдоль изголовья. Среди этих подушек теряется лицо.
Белое лицо. Круглое. Такое жирное и заплывшее, что отдельные черты сливаются, видно только бледное пятно. Надутые щеки. Глаза, спрятавшиеся в складках кожи. Реденькие волосы, зачесанные с бледного лба. Толстые губы, лишенные какого-либо выражения.
Ниже головы одеяло вздымалось вверх, покрывая колоколообразную тушу. Справа от кровати стоял изящный резной столик из темного полированного дерева с золочеными ручками. За спиной виднелись розовые обои с пышными цветами. В углу снимка край картины в позолоченной раме.
Какое-то мгновение мне казалось, что Ричард Досс сделал посмертную фотографию жены. Но нет, глаза открыты... но что в них? Отчаяние? Нет, нечто хуже. Смерть, вступившая в свои права в еще живом человеке.
— Этот снимок сделал Эрик, — сказал Досс. — Сын. Хотел сохранить память.
— О своей матери? — хрипло спросил я.
Мне пришлось откашляться, прочищая горло.
— О том, что с ней произошло. Сказать по правде, он просто бесился от злости.
— Ваш сын сердился на свою мать?
— Нет, — произнес Досс таким тоном, словно я был полным идиотом. — Он злился на судьбу. Таким образом мой сын дает выход своим чувствам.
— Документируя их?
— Упорядочивая. Расставляя на свои места. Лично я считаю, что это замечательный способ борьбы со стрессом. Он дает возможность отбросить эмоциональный мусор, разобраться в действительном положении дел, понять, как ты к этому относишься, а затем двигаться дальше. Потому что, какой еще остается выбор? Погрязнуть в чужом горе? Позволить, чтобы оно тебя унижало?
Он ткнул в меня пальцем, словно я его в чем-то обвинял.
— Наверное, вам такой подход кажется бессердечным, — продолжал он. — Пусть будет так. Вы не жили в моем доме, не перенесли то, что пришлось пережить мне. Джоанне потребовалось больше года на то, чтобы уйти от нас. У нас было время свыкнуться с неизбежным. Эрик умный парень — пожалуй, он самый умный человек из всех, кого я знаю. И тем не менее, это произвело на него огромное впечатление. Он как раз поступил в Стэндфорд, но после второго семестра вернулся домой, чтобы быть рядом с матерью. Эрик ее очень любил — помните об этом, решая, поступил ли он бессердечно, делая эти снимки.
А Джоанне на это было наплевать. Она просто лежала в постели — фото прекрасно передает то, как все было на самом деле. Не могу понять, откуда у нее, в конце концов, нашлись силы связаться с тем сукиным сыном, который ее убил.
— Вы имеете в виду доктора Мейта?
Досс пропустил мои слова мимо ушей, поглаживая серебряный телефон. Наконец наши взгляды встретились. Я улыбнулся, показывая, что не собираюсь быть судьей. Его веки чуть дернулись вниз. Из-под них самородками антрацита сверкнули глаза.
— Фотографии я заберу.
Он подался вперед, протягивая руку, и мне снова пришлось встать, чтобы вернуть снимки.
— А как к этому отнеслась Стейси? — спросил я.
Досс, не спеша, расстегнул молнию бумажника и аккуратно уложил в него фотографии. Опять закинул ногу на ногу. Покрутил в руках телефон, словно надеясь, что чей-нибудь звонок избавит его от необходимости отвечать.
— Стейси, — наконец сказал он, — это уже совсем другая история.