Дело закрыто. Крупное дело. Начальник полиции был счастлив. Или, по крайней мере, убедительно это изображал.

Работа заместителя прокурора Джона Нгуена только начиналась, но он тоже улыбался. При всем своем тщательном планировании, Симона Вандер и Бадди Уэйр оставили замечательную цепочку улик – телефонные звонки в течение года с лишним, еще одна арендованная складская ячейка, на этот раз в сердце Западного Лос-Анджелеса, за которую исправно вносилась ежемесячная плата чеками с личной подписью Уэйра.

В ячейке обнаружились еще несколько коробок с настольными играми и бумаги, удостоверяющие успехи Уэйра в национальных турнирах по скрэбблу, нардам и бриджу. Записи по кредитным картам свидетельствовали о ежемесячных поездках в Лас-Вегас, часто в компании Симоны. Выигрыши Уэйра в блэкджек и покер, похоже, превосходили его проигрыши – хотя подчиненные Нгуена, все еще перелопачивавшие финансовые дела Уэйра, пока не раскопали все подробности.

Одна милая деталь: отпечаток подошвы на западной стороне болота соответствовал шестисотдолларовым водительским ботинкам от «Леньяни», найденных в шкафу в доме Уэйра в Энсино.

В ячейке также обнаружились три шкатулки из полированного дерева, точно такие же, в которой хранились кости пальцев. В каждой из них обнаружилась пачка фотографий.

Уэйр и Симона при полных садомазохистских регалиях.

Женщины – пять женщин – частично одетые, потом обнаженные. При сличении трех из них с полицейскими снимками можно было без труда опознать Шералин Докинз, Ларлин (она же Большая Лора) Ченовет и Демору Монтут. Оставшиеся две фенотипически соответствовали костям, найденным на западной стороне болота, однако на их идентификацию ушло больше времени. С помощью отдела по борьбе с проституцией Майло и Мо Рид в конце концов раскопали их имена: Мария Хуанита Томпсон, двадцати девяти лет, и Джун Полетт, тридцати двух лет, – проститутки, работавшие на трассе возле аэропорта. Эта новость не привлекла внимание СМИ ни на мгновение, и департамент полиции решил не поднимать этот вопрос на пресс-конференции.

Описания того, как Уэйр и Симона заманивали каждую жертву и расправлялись с нею, были совершенно одинаковыми, словно сценарий некоего ритуала: сначала плата наличными за услуги, потом сближение посредством сладких улыбок и постепенное приближение к ужасному финалу: связывание, кляп во рту, смерть от удушения. Посмертный снимок крупным планом, на котором неизменно фигурировал садовый секатор с зелеными рукоятями – иногда в руках Уэйра, иногда у Симоны.

Кости.

Майло был слишком умен, чтобы считать все это счастливым концом, однако звонок из офиса шефа с требованием поднять еще пять «висяков» окончательно поверг его в раздумье и раздражение.

Мо Рид получил назначение на перевод в Западный Лос-Анджелес, но исполнительный ордер на расследование относительно исчезновения Кейтлин Фростиг задерживал его в Венисе.

Он позвонил мне и спросил, не могу ли я ему помочь.

Я согласился встретиться, чтобы ознакомиться с делом, но мое внимание было сосредоточено на другом.

* * *

Однажды, направляясь в участок, чтобы сообщить свое экспертное заключение относительно «болотных убийств», я увидел Рида, который шел по тротуару, держась за руки с доктором Лиз Уилкинсон. Оба смеялись. До тех пор я не видел, чтобы молодой детектив хотя бы улыбался.

В тот вечер мы с Робин отправились на ужин в отель «Бель-Эр».

Она надела жемчужный кулон.

* * *

Трэвис Хак провел два месяца в больнице «Сидарс-Синай». Большинство ударов ножом пришлись в мягкие ткани; некоторые повредили нервные волокна, вызвав перманентную слабость и болезненные ощущения. Глубокие порезы на левой руке были чреваты инфекцией и полной неподвижностью конечности. Врачи обсуждали возможность ампутации, и Ричард Сильвермен, доктор медицины и начальник отделения экстренных случаев, подтвердил такую вероятность.

Рик, которого Майло просил держать его в курсе состояния Хака, сказал, что физически пациент выздоравливает.

– Однако я не могу сказать о нем того же в психологическом отношении, Алекс. Он находится в состоянии некого странного аффекта, ты не находишь?

– Улыбается, – кивнул я.

– Вот именно. Несмотря ни на что. Даже после отказа от обезболивающих лекарств.

– Полагаю, для него это был правильный выбор.

– Может, и так, но ему же больно!

* * *

Навещая Хака, я обнаруживал его неизменно спокойным; лицо Трэвиса было настолько расслабленным и безмятежным, что даже морщины отчасти разгладились. Медперсонал называл его самым лучшим пациентом. На языке вечно занятых медсестер и санитарок это означало «послушный и тихий».

Он много смотрел телевизор, читал и перечитывал все семь томов «Гарри Поттера», съедал небольшую часть фруктов и сладостей, которые передавала ему Дебора Валленбург, но в основном отдавал их кому-нибудь.

Валленбург предложила свои услуги в процессе Бадди Уэйра. Джон Нгуен вежливо отклонил это предложение. Потом он признавался мне, что, вероятно, «лишил себя всех шансов заняться корпоративным правом».

Однажды на подходах к палате Хака я столкнулся с Келли Вандер и Ларри Брейклом, вышедшим оттуда. При виде меня Келли залилась краской стыда и бросилась прочь. Брейкл задержался, словно намереваясь поговорить.

Я улыбнулся.

Он побежал следом за Келли.

Больничный охранник, сидевший у двери палаты Хака, когда у него было на это время, засуетился.

– Здравствуйте, док. Когда она назвалась, я не хотел их впускать. – Он ткнул в сторону двери большим пальцем. – Мистер Хак сказал, что все в порядке, но я обыскал ее сумку, там не было ничего такого.

– Сколько они пробыли там?

– Двадцать минут, – ответил охранник. – Я слушал, что там происходит, док, но никаких проблем не возникло. Один раз я заглянул, они меня не заметили. Она держала мистера Хака за руку. Ближе к концу заплакала, и, кажется, он попросил ее простить его, или что-то вроде того, а она ответила – мол, нет, это ей надо просить прощения. И потом опять стала плакать.

– А что делал второй посетитель?

– Просто сидел там.

Я поблагодарил его и приоткрыл дверь.

Хак мирно спал, лежа на спине. Он не проснулся к тому времени, как я просмотрел его медицинскую карту и поболтал с его терапевтом. Потом я вышел и поехал в другую больницу.

* * *

В стационарном реабилитационном центре при педиатрической больнице Западного округа Келвин Вандер занимал отдельную палату, которую круглые сутки охраняли частные агенты, нанятые посредством субподряда через Аарона Фокса. Треть платы за каждый час, отработанный его вольнонаемными служащими, шла непосредственно на банковский счет Фокса.

Новые адвокаты Келвина платили с радостью. Их собственные почасовые чеки оплачивались с семизначного счета, привязанного к поместью Вандеров. Само поместье оценивалось в сто семьдесят миллионов. Семейный адвокат, назначенный Келвину, обещал присматривать за деньгами мальчика. Если дела пойдут вразнос, он урежет годовое жалование юристов на миллион-другой.

За прошедший три недели я провел с Келвином около сотни часов и мог бы сам прислать ему счет, но у меня на уме было другое.

Когда я приходил, мальчик смотрел прямо на меня.

Миновал целый месяц. И до сих пор от него никто не услышал ни слова.

Я пробовал рисовать, подсовывать ему игры, просто сидеть рядом. Сам же доброжелательно молчал.

Исчерпав все средства, я позвонил юристу и сделал запрос.

– Хм-м… – произнес он. – Творческий подход, доктор. Думаете, это сработает?

– Я полагаю, что он уже готов к этому, но предсказывать не возьмусь.

– Понимаю, что вы имеете в виду. Я сам приезжал навестить его. Славный, но похож на застывшую статую. Конечно, я дам распоряжение.

На следующий день я был в палате Келвина, когда туда привезли маленькое пианино и табурет с выдвижным ящиком. В ящике лежали папки с нотами, которые я нашел на стейнвеевском рояле, стоявшем в доме на Калле-Маритимо, в комнате с видом на океан.

Достав часть нотных тетрадей, я разложил их на больничной койке Келвина.

Он закрыл глаза.

Я немного подождал и вышел из палаты. Я сидел на сестринском посту и делал записи, когда зазвучала музыка – сперва неуверенно, потом громче. Она лилась из-за двери, заставив насторожиться частного агента, несшего дежурство.

Все слушали.

– Что это? – спросила медсестра. – Моцарт?

– Шопен, – ответил я. – Один из этюдов, я совершенно в этом уверен.

Этюд повторялся снова и снова.

Я поехал домой и перерыл коробку с CD-дисками.

Десять минут спустя я нашел его: Опус 25, этюд номер 2, фа-минор. Технически сложный, местами радостный, местами грустный. Позже медсестры сказали мне, что мальчик играл весь день, до позднего вечера.