Трейлер стоял в тени алюминиевого навеса. Когда мы подъехали ближе, круглое розовое существо в кресле подняло голову. Мы еще находились на расстоянии футов в десять, но рот на пухлом, клубничного цвета лице уже открылся и рука замахала журналом:

— Прибавь прыти, Джордж! Ты же тут закон, никто тебя не оштрафует.

— Не хотел бы взрыхлять вашу дорожку, миссис Уэмбли, — покачал головой Карденас.

— Взрыхляй сколько влезет, — ухмыльнулась старуха. — Может, что-нибудь вырастет.

Мы остановились и пробрались сквозь сорняки. Миссис Уэмбли осталась в своем кресле. Розовая теплая рубашка с надписью «Лас-Вегас! Море удовольствий» была как раз в тон ее лица. Массивные бедра едва помещались в серые спортивные брюки, ноги не доставали до досок пола террасы, а остальное тело еле вмещалось в кресло.

Когда Карденас начал представлять нас, она перебила его, одарив меня беззубой улыбкой.

— Я Мэвис. Мисси была моя свекровь, а вспоминать нам ее не стоит, чтобы не портить себе настроение.

Пухлые пальцы схватили мою руку и крепко сжали.

— Ты очень милый, — сказала она.

— Спасибо, мэм.

— Джордж тоже милый. Именно потому я делаю все, чтобы эти звери меня навещали, — тогда я смогу призвать на помощь моего рыцаря в доспехах цвета хаки… На этот раз ты послал свою сестру, Джордж. У меня что, плохо пахнет изо рта?

— У Рикки было время…

— Шучу, Галахад! Ты такой серьезный. Теперь скажи мне: этот койот был ужасным? Такие острые зубы… Где она его выпустила?

— Достаточно далеко.

— Мне кажется, ей не нравится, что я постоянно тебе звоню.

Она пригладила завитые седые волосы и ущипнула себя за нос картошкой. Щеки ее, гладкие, как у ребенка, сияли — жир всегда успешно борется с морщинами.

— Да ничего подобного, — возразил Карденас.

— Точно тебе говорю, — настаивала Мэвис Уэмбли, поглаживая подлокотник своего тропа, обтянутого сине-белой тканью. Вся остальная мебель на террасе была либо пластиковая, либо алюминиевая.

— Новая обивка? — полюбопытствовал Карденас.

Миссис Уэмбли хлопнула журналом по полной коленке.

— Нравится?

— Очень мило.

— «Поттери Барн», Джордж. Обожаю эти каталоги! Весь мир тебе открывается. Особенно удобно, если живешь в метрополисе, подобном этому.

Еще один хлопок журналом. «Нью-йоркер».

— Не знал, что вы подписываетесь, — заметил шериф.

— Ничего подобного, — возразила старуха. — Они мне посылают эти специальные предложения. Первые четыре месяца бесплатно, затем ты можешь отказаться, платить не нужно. Я хотела было отказаться, но теперь засомневалась. Очень они уж все затягивают. Не делай так, Джордж, когда будешь писать свою книгу. Главное — общаться, а не поучать. Но у них попадаются интересные отрывки. В этом номере есть рассказ о нью-йоркском еврее, который шил шубы для негритянских рэперов. Все эти крики насчет жестокого обращения с животными — а он продолжает шить меховые шубы. Крепкий орешек.

Карденас сказал:

— Перестаньте оставлять еду открытой, Мэвис, и мы сможем послать ему целую кучу шкур.

— Шубка для рэперов из славных маленьких койотов! — Она хихикнула. — Вот будет забавно. Кто твой милый приятель? Еще один полицейский или писатель?

— Он психиатр, Мэвис.

Старуха уставилась на меня:

— Знавала я людей, кому могла понадобиться помощь кого-нибудь из них. Например, мою свекровь. Что привело тебя сюда?

— Я расследую убийство Леоноры Брайт и Вики…

— Тран. Что ж, ты пришел куда следует, потому что я знаю, кто это сделал.

Карденас подтянул брюки, и пистолет в его кобуре закачался.

— В самом деле?

— В самом деле, Джордж. И я сказала об этом Уэнделлу Сэлми в самом начале, только он не сделал никаких выводов. — Она повернулась ко мне: — У него была хроническая депрессия, у нашего шерифа. Еще он был ленивее тех, кто обманом получает пособие, и всегда в дурном настроении, а ходил с опущенными глазами, как будто все, что стоило найти, лежит на земле.

Она обмахнулась журналом.

— После того как этот его сын упился и разбился на шоссе, он стал еще хуже — просто сидел целыми днями и ничего не делал. Прежде чем выйти замуж, я немного преподавала, и Уэнделл был одним из моих учеников. Один из тех, кто предпочитал сидеть больше, чем передвигаться. Он и шерифом согласился стать только потому, что решил, что делать ему ничего не придется; не обижайся, Джордж. — Еще одна беззубая улыбка. — Одно из преимуществ моего возраста — в девяносто можешь говорить что хочешь, и это сходит тебе с рук.

— Я не знал, что тебе уже исполнилось девяносто, Мэвис.

— Я слегка опережаю события. Знаменательный день случится в следующем месяце, шестнадцатого. Напоминаю, вдруг ты решишь прислать мне цветы, Джордж. Уэнделл Сэлми умер молодым. Прободная язва в пятьдесят девять лет. Кстати, что за дело психиатру до Леоноры и этой девушки с Востока?

— Их убийства могут быть связаны с последними событиями в Лос-Анджелесе.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Иногда я работаю консультантом в полиции.

— Один из тех, кого показывают по телику? Читаешь мысли?

— Не совсем…

— Шучу. Я знаю, чем занимается психиатр. Господи, ну и поколение — все такие упертые и серьезные. Значит, он убил кого-то еще, так?

— Кто?

— Брат Леоноры. Сводный брат. Тот самый, кто убил Леонору и эту маникюршу. Джордж, не будешь ли так любезен принести мне банку «Фрески» и ломтик сыра из кухни? Или два ломтика. Пакет лежит там, на столе, рядом с симпатичным ножиком от «Шарпер имидж».

Шериф отправился выполнять указание.

Я подвинул стул поближе.

Мэвис Уэмбли грызла сыр, запивая его содовой из банки. Вернув пустую жестянку Карденасу, она вытерла губы и с удовлетворением воззрилась на свой заросший сорняками двор.

— Я знаю, что это сделал ее брат, потому что за несколько недель до убийства Леонора в разговоре со мной призналась, что смертельно его боится. У них были разные матери, но тот же самый отец, и деньги были у отца, а он умер за несколько месяцев до того, как она мне рассказала, что боится брата.

— Беспокоилась насчет конфликта по поводу раздела наследства?

— Не беспокоилась, боялась. Она употребила именно это слово.

— Как звали ее брата? — спросил Карденас.

— Не знаю, она никогда не говорила, всегда называла его «мой сводный брат». С ударением на «сводный». Чтобы было ясно, что близости между ними нет.

Я спросил:

— А почему Леонора вдруг заговорила на эту тему?

— В тот раз она подкрашивала мне волосы и постоянно что-нибудь роняла — вдруг стала ужасно неловкой, хотя всегда отличалась собранностью. Я обычно говорила, что у нее чудо-руки. Иногда она бесплатно делала мне массаж шеи и головы, и это было приятнее, чем… не важно. Когда Леонора переехала сюда из Сан-Франциско, все наши девочки были счастливы, потому что она была очень способной. До нее у нас работала Сара Баркхардт, которая здесь выросла, но, если хотите знать мое мнение, была практически умственно отсталой, училась по книгам и ничего не умела. Мы с ней мирились, потому что больше у нас никого не было. Слава Богу, она вышла замуж за водителя грузовика и уехала. Ее и заменила Леонора, которая обучалась в Сан-Франциско у модного стилиста-гея.

— Чудо-руки, — напомнил я, — но не в тот день.

— Неуклюжие пальцы. Я спросила у нее, что случилось, но она промолчала. Тогда я говорю: «Будет тебе, выкладывай, здесь же больше никого нет», — что было чистой правдой: только я и Леонора во всем салоне. Она была хорошей мастерицей, но спрос на ее услуги был не слишком велик — местные женщины считали, что они вполне могут обойтись коробкой краски для волос. Если бы вы их видели, то умерли бы со смеху. — Она попросила Карденаса принести еще банку содовой и, когда он скрылся в доме, предложила: — Давай подождем Джорджа, тогда мне не придется повторяться.

— Конечно, полностью согласен.

— Значит, вы считаете, что это хорошая ниточка — ее брат?

— Пока у нас нет ничего другого.

Карденас вернулся и открыл банку.

— Спасибо, Джордж. Вернемся к Леоноре в тот день. Я чувствовала, что ей очень хочется поговорить, поэтому подталкивала ее, пока она не решилась. Она рассказала, что ее отец оставил значительное наследство, мать уже давно умерла, а мачеха очень больна. Так что деньги должны были быть поделены поровну между Леонорой и ее сводным братом, что ее вполне устраивало, — там всем хватало. Но она знала, что его не удовлетворит половина. Я спросила: «Что, он такой эгоист?» И тут она окончательно расстроилась и расплакалась, сказав: «Ох, Мэвис, если бы вы только знали! Все считают его очаровательным человеком, он всегда готов оказать услугу, кормит бездомных, улыбается маленьким детям и угощает их конфеткой, но все это маска. Глубоко внутри он заботится только о себе, и так было всегда. Я просто знаю, что он причинит мне вред из-за этих денег, и меня это очень пугает».

Старуха отпила глоток содовой. Вода потекла по подбородку, и она быстро его вытерла.

— Я спросила: «Какой вред?» Она всхлипнула: «Не знаю, и это больше всего меня пугает. Вы понятия не имеете, на что он способен». Я сказала, что, если она боится, пусть обратится в полицию, но она возразила — дескать, над ней будут смеяться, потому что нет никаких доказательств, одни предчувствия. Я посоветовала по крайней мере поговорить с адвокатом: те, кому платят наличными, смеяться не станут. Но у меня было такое впечатление, что она меня не слышала, знай лишь повторяла, как она его боится и что никто не знает, какой он на самом деле. Наконец я не выдержала: «Если ты собираешься его обвинять, по крайней мере скажи в чем». Она сказала: «Вам не нужно этого знать, Мэвис. Вы не захотите этого знать». Я возразила, что, мол, если бы не хотела, то не спрашивала бы.

Старуха вернула Карденасу вторую банку из-под содовой.

— Теперь я сыта. Можешь вылить остатки или допить, Джордж. — Ее глаза весело заблестели. — Не бойся, у меня нет дурных болезней.

— Я больше никуда не уйду, Мэвис, — покачал головой Карденас, — история чересчур захватывающая.

— Это не история, Джордж. Это изложение фактов.

— Еще лучше.

— И будет значительно лучше, когда я расскажу вам, что мне поведала Леонора. Она сказала, что брат учился взламывать замки, и ей кажется, что он собирался куда-то залезть. Кроме того, он мучил и убивал животных. Занимался этим безобразием с малых лет. Сначала жучки-паучки, потом мелкие животные, потом Бог ведает кто. Леонора обожала животных. У нее были два маленьких песика, не помню, как они называются, она все для них делала. Они исчезли, после того как ее убили. Что вы на это скажете?

— Она держала их в салоне? — спросил я.

— Иногда она брала их с собой, иногда оставляла дома. Но дело в том, что с того дня их больше никто не видел. Я сказала об этом Уэнделлу, когда стало ясно, что он не принимает меня всерьез. Вот что я имела в виду, когда говорила о лени. Женщину зверски убили, у нее имелись собаки, их не оказалось в доме. Тебя бы это заинтересовало, Джордж?

— Обязательно.

— А Уэнделл не проявил ни малейшего любопытства. Такое бывает при депрессии, верно, доктор?

Я кивнул.

— Я знаю, что любопытство может убивать кошек, может быть, даже собак. Но Уэнделлу было просто наплевать, как и тему детективу, которого они прислали из Санта-Барбары.

— Дональд Браген, — кивнул я.

— Он самый, — подтвердила старуха. — Настоящий мачо, как Бродерик Кроуфорд в «Патруле на дорогах»; впрочем, это было еще до вас… «Да, мэм, спасибо, мэм», — и что-то записывали в свои маленькие блокноты. Но Бродерик, тот слушал, а Браген оказался идиотом, у него ни на что не было времени. Скажите мне: явный подозреваемый с денежным мотивом, который любит мучить животных, и две пропавшие собаки! Что бы вы подумали?

— Действительно, что?

Миссис Уэмбли положила ладонь на мое колено.

— Мне нравится твой стиль.

Мы с Карденасом просидели у нее еще с полчаса, причем говорил в основном я — пытался вытянуть из нее дополнительные детали относительно ужасного сводного брата Леоноры Брайт.

Результаты были жиденькими: либо моложе, либо старше Леоноры и, возможно, из Сан-Франциско, «потому что оттуда прибыла сама Леонора, и она никогда не говорила, что он не оттуда».

Я поблагодарил старуху и поднялся.

— Приятно было познакомиться, — сказала она и ухватила шерифа за рукав: — Джордж, прошлой ночью я слышала, как на задах, где помойка, скреблись еноты. Давай и на них поставим ловушки?

— Старушка нечто, верно? — спросил Карденас, выводя машину на дорогу. — Ее аэробика ограничивается тасованием карт, но она никогда не болеет. Утверждает, что ее мамаша прожила до ста четырех лет.

— Хорошая ДНК, — сказал я. — Все остальные бегают рысцой.

— Верно. Как вы думаете, этим братом стоит поинтересоваться?

— У нас, кроме этого, и нет ничего.

— То, что она рассказала об Уэнделле, совпадает с мнением других людей, с которыми мне довелось разговаривать. Не хотели вмешиваться в это дело из уважения к мертвым.

— Да и к чему…

— Куда вы теперь направляетесь?

— Назад в Лос-Анджелес, если у вас нет более интересных предложений.

— Простите, но нет. Хотите, чтобы я что-то сделал?

— Если бы у вас нашлось время найти адрес Леоноры в Сан-Франциско и попробовать что-то разузнать, это было бы великолепно.

— Разумеется, — согласился он. — Я еще подумал, что нам стоит попробовать поискать свидетельство о смерти отца — вдруг там где-нибудь встречается имя ее брата? Леонора жила в страхе в связи с наследством, так что скорее всего он незадолго до этого умер, что сужает поиски по времени.

— Хорошая мысль. Пожалуй, легче всего будет найти некролог. Брайт — ее девичье имя?

— Думаю, да. — Шериф сел поровнее и надавил на педаль газа. — Все по-другому.

— В смысле?

— Я работаю.