Веки, казалось, царапали глаза так, будто были из жести. Металлический привкус во рту. Дышать удавалось с трудом, каждый вдох рвал легкие, а головная боль погрузила меня в желто-черно-красное месиво.

Отвратительное ощущение, но, слава Богу, я в сознании. Попытался открыть глаза, но усилие показалось мне чрезмерным. Я мог слышать, распознавать вкус – металлический, чувствовать, думать. Вот меня поднимают, сжимая кисти рук и лодыжки. Значит, их как минимум двое... Тряска...

Ступени – лестница в спальню.

Меня кладут на что-то мягкое. Ноздри ловят запах духов.

Ее духи. Ее постель.

Наваливается тяжесть – на кисти, колени, живот. Чудовищная теплая тяжесть, как будто на меня улегся гигантский пес.

Руки и ноги в каких-то захватах; двигаться я теперь не в состоянии.

Неимоверно жжет затылок, ощущение такое, что в череп пробралась неведомая личинка и пожирает мой мозг... Боль в правом локте.

Холодный укус – в руку ввели иглу шприца.

Я вторично попытался открыть глаза: мелькнул серебряный луч света, и наступила полная тьма.

Все будет хорошо, ведь Майло и Даниэл знают. Даниэл слышит каждый звук. И тут же я вспомнил, что звуков-то никаких и не было, кроме вырвавшегося у меня при виде Зины приветствия.

Может, они пришли к выводу, что без лишних слов мы с Зиной упали в объятия друг друга и тут же занялись любовью?

Или что-то случилось с аппаратурой, и они вообще ничего не слышат? Такое случается. Космические челноки на землю падают.

Может, ждут от меня какого-нибудь сигнала?

Я не могу пошевелить губами.

Успокойся, отдохни и соберись с силами.

По плану мне нужно было отдернуть штору в гостиной. Не встревожит ли их тот факт, что я не сделал этого?

Где они сейчас?

Я должен произнести хоть слово – для микрофона.

Очередной вдох отозвался такой болью, что я потерял сознание.

* * *

Понятия не имею, сколько я провалялся без чувств. Яркий свет режет глаза.

Кроме потолка спальни, я мало что вижу.

Ослепительно белый потолок.

Круглая дешевая люстра из пластика, с конусообразной медной чашечкой в центре, похожая на большую женскую грудь. У Зины груди были такие маленькие...

Приподняв затылок, я попытался рассмотреть, что мешало мне двигаться. Кожаные ремни. Широкие коричневые ремни, такими пользуются в больницах; проходя практику, я не раз задавал себе вопрос, какие чувства испытывает затянутый ими человек...

Цветные пятнышки где-то слева. Мышцы шеи напряглись до боли – впустую.

Боль пронизывала меня вдоль всего позвоночника, будто в него всадили гвоздь.

Скажи же хоть что-нибудь микрофону.

Но язык болтался во рту мягкой безвольной тряпкой.

Я еще раз попробовал вывернуть голову, рассмотреть находящиеся слева пятна.

Глаза. Белые глаза с огромными черными зрачками.

Мертвые глаза. Из пластика.

Коллекция. Вдоль левой стены шел застекленный стеллаж.

Плюшевые медвежата, забавная панда со склоненной набок головой, персонажи диснеевских мультфильмов, кит-убийца – сувенир из океанариума.

Коллекция Зины... Ее удивленный взгляд. А я-то в распахнутых ее глазах увидел страсть...

Проволока вокруг шеи. Проступившая кровь. Еще одно небольшое усилие, и она была бы обезглавлена.

Я шевельнулся; ремни больно впились в тело, однако дышать стало легче.

– "Хорошо", – хотел сказать я, но из горла едва слышно вырвалось только «хрш-ш».

Услышал ли микрофон?

Нужно расслабиться. Закрыть глаза. Восстановить дыхание. Накопить силы для того, чтобы выговорить.

Я был почти готов произнести новое слово, когда падавший из лампы свет заслонило чье-то лицо.

На левое веко легли пальцы, приподняли его и отпустили. Щекочущее прикосновение к кончику носа. Лицо склонено так близко, что я не могу сфокусировать взгляд.

Вот оно отдаляется.

Грязно-пшеничная бородка веником прошлась по моей щеке.

От обильно пересыпанных перхотью волос несло запахом несвежей пищи, раскрытый рот обдал горячим и кислым дыханием. В складке кожи у носа я увидел созревший красный прыщ.

Человек выпрямился. Сегодня на Уилсоне Тенни опять была майка, только зеленая и с надписью «Illinois Arts Festival».

– Он пришел в себя.

– Быстро очухался, – послышался еще один голос.

– Хорошая форма, – отозвался Тенни. – Вот что значит вести добродетельную жизнь.

Лицо его сдвинулось куда-то вправо и пропало. Зато появилось новое: свежевыбритое, с гладкой загорелой кожей.

Скрестив на груди руки и поблескивая стеклами очков, на меня с интересом смотрел Уэс Бейкер. Из-под закатанных рукавов отлично выглаженной кремовой рубашки виднелись крепкие бронзовые мускулы. Взгляду была доступна только верхняя часть его тела.

В правой руке он держал наполненный прозрачной жидкостью небольшой шприц для подкожных инъекций.

– Хлорид калия? – произнес я для микрофона, но опять неудачно.

– Речь вернется через несколько минут, – сообщил Бейкер. – Дайте вашей центральной нервной системе время адаптироваться к новым условиям.

Откуда-то послышался грубый и хриплый смех. Тенни.

– Хлорид калия. – Мне показалось, что на этот раз вышло куда лучше.

– Не желаете расслабиться? Вы явно из породы упрямцев. К тому же, судя по тому, что я успел разузнать, у вас блестящий ум. Какой позор, что нам не представился случай обсудить вопросы мироздания.

Можно хоть сейчас, не только подумал, но и попытался сказать я, однако вылетевшие изо рта звуки были все еще нечленораздельными. Где же Майло с Даниэлом?

Записывают разговор на пленку в качестве доказательства? Но... эти двое меня уже не отпустят, они готовы...

– Видишь, как умиротворенно он выгладит, Уилли? Мы создали новый шедевр.

Тенни приблизился. Лицо его было злым, зато Бейкер улыбался.

– Над Зиной... – с трудом, но все же наконец внятно проговорил я, – поработала рука мастера. Почти совершенство. Гойя...

– Приятно общаться со знатоком.

– Придали позу... как Айрит, как Латвинии и...

– Вся ее жизнь была позой, – бросил Тенни.

– Удушение... без нежности?

Тенни хмуро взглянул на Бейкера.

– Зачем было убивать и ее? – Хвала Создателю, язык во рту сократился до нормального размера.

– А почему бы нет? – Бейкер склонился ко мне и задумчиво почесал щеку.

– Она же была... вашим сторонником.

Бейкер строго поднял вверх указательный палец. По-профессорски. Я вспомнил, как Майло рассказывал о его любви читать лекции. Пусть говорит, пусть все будет на пленке.

– Она была вместилищем. Кондомом с каркасом.

Тенни захохотал, вытирая пальцем уголки глаз.

– Зина, – проговорил он, – ушла от нас полной до краев. – Правая рука его легла на молнию брюк.

Бейкер стоял с лицом уставшего, но терпеливого родителя.

– Это ужасно, Уилли. – Он мягко улыбнулся. – Может быть, мои слова больно ударят по вашему самолюбию, но в сексе она была неразборчива, как курица. Обыкновенная деревенская курица. – Голова повернулась к Тенни. – Помнишь ее девиз?

– Ку-ка-ре-ку! – пропел тот. – Петушок сойдет любой!

– Наживка, – сказал я. – Для Понсико, меня, для... других?

– Наживка, – согласился Бейкер. – Вам приходилось ловить рыбу на мушку?

– Нет.

– Восхитительное занятие. Свежий воздух, прозрачная вода, насаживаешь мушку на крючок... К сожалению, даже лучших из них после нескольких поклевок приходится заменять.

– Малькольм Понсико – он что, потерял энтузи...

– Ему не хватило убежденности, – вмешался Тенни. – Оказался безвольным пескарем, если хотите. Мы очень скоро поняли, откуда тянет гнилой рыбой.

– Уилли, – с упреком в голосе обратился к нему Бейкер, – доктор Алекс может подтвердить, что избыточное и неуместное употребление в речи каламбуров является одним из симптомов душевного расстройства. Не так ли, доктор?

– Так. – Слово выговорилось без всяких затруднений и прозвучало музыкой, по крайней мере, в моих ушах. В голове понемногу прояснялось.

– Вам стало лучше? – Каким-то образом Бейкер уловил это.

Он взмахнул рукой, державшей шприц. Я услышал, как что-то звякнуло, похоже, на время его отложили в сторону. Перетянутые ремнями конечности теряли чувствительность, тело растворялось. Или это сказывалось действие наркотика?

– Расстройства на какой почве? – спросил Тенни. – Депрессия? Мания?

– Мания. И гипомания.

– Гм-м-м. Мне не хочется быть гипо-черт-знает-кем. – Он пощипывал бороду. – Вот, оказывается, почему я такой раздражительный, – продолжал Тенни. – И не могу терпеть рыбу – ни пескарей, ни упрямых бычков.

– Какой тонкий юмор, – сказал я.

Он побагровел. Перед глазами у меня встал Рэймонд Ортис, в страхе жмущийся к стене туалетной кабинки.

– Я не стал бы его злить, – с отеческой заботой произнес Бейкер. – Уилли легко выходит из себя.

– Чем разозлил его Ортис?

Тенни оскалил желтые зубы.

– Как ответить на этот вопрос, Уилли? – повернулся ко мне спиной Бейкер.

– А зачем отвечать? У меня нет никакой потребности изливать душу, нет нужды успокаивать свою гипотетически мятущуюся совесть признаниями в том, что я сделал с тем безмозглым моллюском. Весы справедливости уравновесились. Обойдемся без перлов мудрости. Промолчу. Хотя... – Тенни брызнул слюной, его рука легла мне на шею. – Уж если вы так настаиваете. Маленький жирный дегенерат гадил в мою жизнь. Как? Он пакостил на стенки туалета, не мог попасть в очко. Каждый раз, когда заходил, неизбежно. После него там все было в дерьме. Это вам понятно?

Он навис надо мной, пальцы начали сжиматься, и через собственный хрип я услышал, как Бейкер произнес:

– Уилли.

В глазах потемнело. Что-то было не так, столь далеко Майло заходить бы не стал.

Хватка вокруг горла ослабла.

– Этот генетический слизняк не умел даже пользоваться туалетной бумагой. Сверхпродуктивная тварь, тонны дерьма. Должно быть, копил его неделями, чтобы прийти в парк и выложиться до конца. Точно так же, впрочем, как и его недоделанные приятели. Изо дня в день, изо дня в день. – Тенни повернулся к Бейкеру. – Отличная метафора для описания того, что у нас не в порядке с обществом, а, сержант? Они гадят на нас, а мы за ними подтираем. Мы платим им за это, а потом подтираем!

– Значит, вы убили его в туалете?

– Где же еще?

– А кроссовки?

– Подумай! Только подумай, что он делал с моими!

Я попытался пожать плечами – насколько позволяли ремни. Что в данной ситуации можно предпринять самому?

– Мне надоело ступать в дерьмо! – Слюна летела во все стороны. – За это мне не платили!

Руки Тенни вновь потянулись к моей шее, как вдруг он неожиданно развернулся и направился к выходу. Хлопнула дверь.

Я остался наедине с Бейкером.

– Мне больно, – уже почти потеряв надежду быть услышанным там, произнес я. – Нельзя ли ослабить ремни?

Бейкер покачал головой; в руке его опять появился шприц.

– Хлорид калия? Как и в случае с Понсико.

Он не ответил.

– Кроссовки Рэймонда, – продолжал я. – Вы ничего не делаете наобум, всему есть конкретные причины. Убийство Айрит Кармели выглядело как сексуальное. Ее мать увидела в вас сексуального агрессора, значит, и месть, по-вашему, должна нести соответствующую окраску. Однако помимо этого вам было необходимо провести четкую грань между собой и каким-нибудь примитивным извращенцем. Вам и Нолану, который предпочитал самоутверждаться с маленькими девочками. – Бейкер повернулся ко мне спиной. – На чьем Айрит счету – Нолана? Или вашем совместном? По-моему, вы разделяли его вкус к молоденьким девчонкам. Темнокожим, типа Латвинии. А с нею вы справились сами, Тенни не помогал? Может, это был, кто-то другой, с кем я еще не имел чести познакомиться?

Он стоял не шелохнувшись.

– Нолану, так же, как и Понсико, не хватало силы воли. Но куда важнее то, что у него еще оставались какие-то зачатки совести и именно ее пытки он не выдержал. Вы отправили его к Леманну, однако это не помогло. Откуда у вас взялась уверенность, что Нолан будет держать язык за зубами?

Вопрос остался без ответа.

– Сестра. Вы сказали ему, что с ней сделаете, попробуй он отыграться на ком-то, кроме самого себя. Если же Нолану в очередной раз изменила бы воля и он не сунул в рот дуло собственного револьвера, то вы, видимо, позаботились бы о нем лично?

Бейкер повел плечом.

– То, что произошло с Ноланом, можно назвать случаем эвтаназии. Парень страдал от неизлечимой болезни.

– Какой же?

– Жесточайших угрызений совести. – Послышался смех. – Однако теперь нам так или иначе придется заняться и сестрой, вы ведь почти наверняка достаточно ее просветили.

– Этого не было.

– Кто еще, кроме Стерджиса, знает?

– Никто.

– Хорошо. Но с этим мы еще успеем разобраться... Я всегда очень любил Северную Каролину, страну коневодов, даже прожил там несколько лет, разводя породистых скакунов.

– Почему-то меня это нисколько не удивляет.

Бейкер обернулся ко мне с улыбкой.

– Лошади – животные необычайно сильные. Удар копытом – и смерть.

– Очередное убийство – повод для нового веселья.

– В этом вы правы.

– Следовательно, идеология, я имею в виду евгенику, не имеет с этим ничего общего.

Он спокойно, с достоинством покачал головой.

– Отбросьте прочь шелуху мотивов и мотиваций, Алекс, и у вас останется горькая, печальная правда: в подавляющем большинстве случаев мы поступаем определенным образом лишь потому, что можем так поступить.

– Вы убивали людей, чтобы доказать себе, будто можете...

– Нет, не с целью доказать. Просто потому, что могу. По той же причине вы ковыряете в носу, когда думаете, что на вас никто не смотрит. – Он приложил к моим губам указательный палец: помолчи. – Какое количество муравьев раздавили вы своим башмаком на протяжении жизни? Миллионы? Десятки миллионов? А сколько времени вас мучили раскаяния по поводу этого геноцида?

– Муравьи и люди...

– И те и другие – живая материя. Все было очень просто до тех пор, пока мы не поставили обезьян на одну доску с собой и не усложнили собственную жизнь множеством предрассудков. Если из уравнения выбросить понятие Бога, то оно сведется к изысканной в своей примитивности формуле: всё сущее – материя, а она не вечна. – Бейкер поправил очки. – Этим я вовсе не хочу сказать, что для меня не существует некоторых исключений. Они есть у каждого, некие критерии. Скажем, вам плевать на муравьев, но, возможно, вы пощадили бы змею. А другой бы на вашем месте – нет. Третьи подвели бы черту под позвоночными, четвертые остановились бы на млекопитающих, покрытых мехом. Критериев хватает: для кого-то это внешняя привлекательность, для кого-то – наличие разума или вера в бессмертие души.

На лице его появилось задумчиво-мечтательное выражение.

– Постичь это невозможно, если у вас нет возможности разъезжать по миру и знакомиться с иным образом мышления. В Бангкоке – прекрасном, отвратительном и пугающем городе – я познакомился с мужчиной, поваром, виртуозно владевшим китайским кухонным тесаком с широким лезвием. Работал он в роскошном отеле, кормил на банкетах туристов и политиков, но до этого держал собственный ресторанчик в портовом районе, куда не ходят ни те ни другие. Коньком этого джентльмена была резка продуктов: ломтиками, дольками, соломкой, кубиками. Нож мелькал в его руках с умопомрачительной быстротой. Нам довелось несколько раз покурить вместе опиум, и постепенно я завоевал его доверие. Он рассказал, что начал учиться своему искусству еще ребенком, переходя от острых ножей к бритвенно-острым. На протяжении тридцати лет ему приходилось кромсать абсолютно все: моллюсков, кузнечиков, креветок, лягушек, змей, телятину, ягнят, бабуинов и шимпанзе.

Улыбка.

– Вы поняли меня, не так ли? Под ножом все ведут себя одинаково – разваливаются на части.

– Тогда какой смысл в выборе объекта? Если речь идет об игре, почему бы не наносить удары наугад?

– Чтобы перестроиться, необходимо время.

– Войску требуется ясно видимая цель.

– Войску? – повторил он озадаченно.

– Вы эту цель и указали: низкоорганизованная материя. Муравьи.

– Я никому ничего не указывал. По отношению к слуху глухота означает очевидную неполноценность, задержка умственного развития оскорбительна для нормального интеллекта, а неспособность вытереть собственную задницу отстоит слишком далеко от занятий философией. Поддержание чистоты в доме является изначальной, внутренне присущей потребностью личности.

– Новая утопия, – я старался говорить как можно спокойнее и отчетливее. Слушал ли меня кто-нибудь? – Выживает сильнейший.

Бейкер покачал головой. Словно инструктор из школы бойскаутов, в пятидесятый раз объясняющий туповатому мальчишке, как вяжется сложный узел.

– Избавьте меня от напыщенной сентиментальности. Без сильнейшего никакое выживание вообще невозможно. Умственно отсталые не изобретают лекарства от болезней, а астматики не сидят за штурвалом реактивного самолета. С ростом количества неполноценных мы начинаем не жить, а терпеть. Вот почему Уилли не выдержал в туалете.

Он снял очки и протер их платком. В доме стояла полная тишина.

– Забавный коктейль, – сказал я. – Поп-философия и садистские радости.

– Что плохого в радостях? Где, как не в них, смысл нашего существования на этой планете?

В очередной раз Бейкер поднял руку со шприцем. Помощи ждать неоткуда, нужно попробовать хотя бы потянуть время. Время – единственное, чем я располагаю.

– Мелвин Майерс, слепой парень, который пытался жить нормальной жизнью, – в чем заключалась его вина? В том, что он разузнал нечто о Леманне? О присвоении им чужих денег и перекачке их в «Новую утопию»?

Широкая улыбка.

– Ирония судьбы. Деньги, предназначенные ущербным, в конце концов оказались использованными на более разумные цели. Нет, Майерс и школа – сплошная патетика.

– Майерс был интеллигентен.

– Опять патетика.

– Ущербная материя?

– Испорченное мясо тоже можно порезать и полить соусом, но к употреблению оно все равно не годится. Слепой не поведет за собой слепых. Им нужен поводырь, как пастух бестолковым баранам.

Он направил шприц вверх; брызнула струйка. Из туалета раздался звук спущенной воды, послышались шаги. Голос Тенни произнес:

– Нет уж, хватит с меня мексиканцев.

Указательным пальцем Бейкер постучал по стеклянному цилиндрику. Спасения нет.

Даниэл, Майло – как же вы смогли бросить меня?

– Уж не надеетесь ли вы на... – Тело мое начала сотрясать дрожь.

– Надежда не имеет к этому никакого отношения, – ответил Бейкер. – То, что вам известно, относится к области предположений, но не фактов. Нет свидетельств. Стерджис тоже остается ни с чем. Всякая игра когда-то должна закончиться. А сейчас мы проверим, насколько истинна ваша вера. Есть ли жизнь после смерти? Очень скоро вы узнаете это. Или, – он улыбнулся, – не узнаете.

– DVLL – вы решили выступить в роли новых дьяволов?

Шприц блеснул в свете лампы.

Подбородок Бейкера напрягся.

– Вы знаете иностранные языки? – раздраженно спросил он.

– Испанский. Изучал немного латынь в колледже.

– Я говорю на одиннадцати.

– Вы же столько путешествовали.

– Путешествия обогащают жизнь.

– Какой же это язык – DVLL?

– Немецкий. Когда речь заходит о принципах, варварские наречия не годятся. Нужна четкость, без всякой галльской манерности.

Замечание Зины о французском. Цитировала своего наставника.

Игла начала опускаться.

– Так что же это значит?

Бейкер молчал, лицо его стало мрачным, почти печальным.

Даниэл, Майло... и дружба имеет пределы... еще одна иллюзия...

– Хлорид калия? – сделал я третью попытку. – Добровольный палач. В тюрьме хотя бы предлагают транквилизатор.

– В тюрьме предлагают и последний обед, и молитву, и повязку на глаза, – проговорил вошедший Тенни. – Система насквозь лицемерна и хочет сыграть в гуманность. – Он громко засмеялся. – Система даже находит время на то, чтобы протереть место инъекции спиртом. Предохраняя смертника от чего? Система – дерьмо.

– Не беспокойтесь. Разрыв сердца не заставит себя долго ждать, – утешил меня Бейкер.

– Прах возвращается к праху. Круговорот материи.

– Разумно. Очень жаль, что мы так и не смогли провести побольше времени в беседе.

– Приговор приведен в исполнение. – Я с трудом подавлял рвущийся наружу крик, раковой опухолью теснивший мне грудь. – В чем же моя вина?

– Ох, Алекс, – Бейкер вздохнул, – вы разочаровали меня. Вы так и не поняли.

– Не понял чего?

Он печально покачал головой.

– Нет никакой вины, есть только ошибки.

– Тогда почему же вы стали полицейским?

Игла опустилась еще ниже.

– Потому что эта работа предоставляет массу возможностей.

– Ощутить свою власть.

– Нет, власть я оставляю политикам. Защита закона дает широкий выбор. Выбор возможностей. Порядок и хаос, преступление и наказание. Правилами можно играть, как шулер играет в карты.

– Когда придержать, когда передернуть. – Тяни, растягивай каждую секунду, не смотри на иглу. Робин... – Кого арестовать, кого оставить на воле.

– Совершенно верно. Еще одно развлечение.

– Кому позволить жить, кому... Вы многих убили?

– Я давно забросил счет – он не имеет значения. В этом-то и суть, Алекс: материя ничего не значит.

– Какой же смысл убивать меня?

– Потому что я так хочу.

– Потому что вы можете.

Бейкер сделал шаг.

– Из них не ушел ни один... И ничего не изменилось, никаких последствий. Это помогло мне раскрыть глаза на то, что следовало понять много раньше: смысл – в новизне ощущения. Личность стремится проводить досуг наименее обременительным и скучным для себя способом. Мне, например, нравится наводить порядок в доме.

– Выметая из него грязь.

Он не ответил.

– Элита с мусорным совком в руке.

– Никакой элиты не существует. Есть просто люди с меньшим количеством недостатков. Мы вместе с Уилли тоже закончим свой век тем, что будем кормить червей, как и все остальные.

– Только наши черви будут умнее, – вставил Тенни и подмигнул мне. – До встречи за шахматами в аду. Прихватите с собой доску.

– Новизна ощущений, – бросил я Бейкеру.

Он вновь отложил в сторону шприц и расстегнул рубашку, обнажив загорелую, без единого волоска грудь с чудовищными следами шрамов.

Их было множество, нитевидных и в палец шириной, разбросанных как попало.

С гордостью продемонстрировав мне старые раны, Бейкер застегнулся.

– Я долгое время считал себя куском чистого холста, на котором всякий может малевать что угодно. Но в конце концов это приелось. Будьте добры, не нужно разговоров о жалости.

– Скажите хотя бы, что значит DVLL.

– А, это, – рассеянно произнес он. – Всего лишь цитата из герра Шикльгрубера. Исключительная посредственность, баловался пошлыми акварельками, но отдельные фразы, надо признать, ему удались.

– "Майн кампф"?

Бейкер подошел почти вплотную, обдав меня своим свежим дыханием и запахом чисто вымытой кожи. Как же он выносил присутствие Тенни?

– Die vemichtung lebensunwerten Leben, - произнес он. – Жизнь, недостойная жизни. Боюсь, что это относится и к вам.

Приблизился Тенни и, прижав мою правую руку к постели, вывернул ее локтевой впадиной вверх. Да, Майло, подонок оказывается прав: в самом конце все теряет смысл, все превращается в ложь.

Пальцы похлопывали по коже, заставляя набухнуть вену.

Бейкер поднял шприц.

– Скорейшего вам разрыва сердца.

Робин, мама... Найди силы уйти достойно, не кричи, сдержись...

Я приготовился к боли, по барабанным перепонкам ударил последний сигнал тревоги.

Ничего.

Бейкер встревоженно выпрямился.

Звон в ушах не прекращался.

Дверной звонок.

– Черт, – прошипел Тенни.

– Пойди посмотри, кто там, Уилли, и будь осторожен.

Негромко звякнуло стекло. Шприц пропал; сжав вместо него черный ручной пулемет с коротким стволом и вытянутым в форме банана магазином, Бейкер обвел глазами комнату.

Электрический перезвон оборвался. В дверь трижды постучали, и вновь раздался звонок. Я услышал, как Тенни торопливо поднимается по лестнице.

Голоса.

Грубый – Тенни, и другой – высокий, пронзительный.

Женщина? Ее голос, его, опять ее.

– Нет, – донеслось до меня, – вам дали неверный...

Подняв оружие, Бейкер направился к двери.

Женщина раздраженно произнесла какую-то фразу.

– Говорю вам, это... – Тенни тоже начал выходить из себя.

Послышался негромкий глуховатый перестук, который мог означать только одно. Топот бегущих ног. Бейкер положил палец на спусковой крючок.

Подобно раскату грома за спиной его лопнуло оконное стекло, шторы разлетелись, и с грохотом стрельбы в спальню ввалились люди.

Теперь сухой перестук оглушал.

Увидеть нежданных гостей Бейкер не успел. Рубашка на его груди из кремовой мгновенно стала багровой, а затылок превратился в красно-коричневое месиво.

Падая, он повернулся – с подбородка стекала густая серо-желтая масса; лицо оплывало, черты растворялись на глазах. Растаявшая восковая фигура.

Новая серия выстрелов взорвала его грудь, к стене мокрыми шлепками прилипли ошметки плоти.

Один из стрелявших, молодой черноволосый парень с ястребиным носом, бросился ко мне. Охранник, которого я видел в консульстве, или просто внешнее сходство? Позади него высилась крупная фигура чернокожего седоволосого мужчины в темно-синем джемпере, уже в возрасте, лет под шестьдесят. Окинув взглядом тело Бейкера, мужчина посмотрел на меня.

Парень принялся возиться с ремнями, но чья-то рука остановила его.

Рука Майло – взъерошенного, задыхающегося, мокрого от пота.

– Сэр! – Молодой человек удивленно поднял голову.

– Ступай! Со своими делами я справлюсь сам.

Поколебавшись пару секунд, парень вышел. Майло освободил меня от пут.

– Ox, Алекс, ну и залет. Долбаный идиотский залет. Я так... Дружище, да мы чуть не потеряли тебя! Вот это поворот! Чтобы я, черт возьми, еще хоть раз... Никогда!

– Ты же всегда любил драму, приятель.

– Заткнись. Заткнись и отдохни. Я локти готов себе кусать. Больше ты меня не уговоришь...

– Заткнись сам.

Майло поднял меня с постели.

* * *

Он пронес меня мимо распростертого в луже малинового сиропа тела Бейкера через заляпанную сгустками крови и мозга спальню и ступил на лестницу.

– А теперь прочь отсюда.

Слыша его тяжелое прерывистое дыхание, я решил, что одолею подъем сам, однако Майло и слышать не захотел об этом.

– Не дури.

– Я в полном порядке, опусти меня.

– Так и быть, только осторожнее, не вляпайся в эту кучу дерьма.

На верхней ступеньке лестницы лежал скорченный труп Тенни. Перешагнув через него, я увидел приземистую, крепко сбитую женщину. Румяные щеки и нос картошкой.

Ирина Буджишин, владелица «Гермеса», школы иностранных языков. Рука без всякого жеманства сжимает небольшой пистолет.

– В доме никого больше нет, – с заметным русским акцентом проговорила она. – Выбирайтесь отсюда, наши люди наведут чистоту.

Из-за ее спины вышел одетый в черное мужчина с усами и бородкой клинышком. Ему явно до тридцати, но макушка уже по-предательски блестит. Надсадное, как, впрочем, и у каждого здесь, дыхание.

– Транспорт на месте, – звучным густым голосом сказал он, не заметив, будто мы и не встречались, моего присутствия.

Хозяин дома, где жила Ирина. Как он тогда представился – Лорел? Фил Лорел.

Одни актеры.