В начале Джекки не понравилось в Белом доме. «Я чувствовала себя мотыльком, бьющимся в окно, — говорила она. — Это было ужасно. Мы даже не могли открыть окон, потому что они не открывались годами. Когда мы попробовали развести камины, они начали дымить, так как ими уже давно не пользовались. Иногда я задумывалась над тем, как же мы будем вести семейную жизнь в этом огромном доме».
«Все-таки замечательно быть женой президента», — заметила одна подруга Джекки, навещая ее в Белом доме.
«Да, я его жена. Ну и что?» — фыркнула она.
«Но обрати внимание на всю эту роскошь: на лакеев, слуг, горничных — ведь это фантастика».
«О да, — сказала Джекки. — Это похоже на двор французского короля. Ты звонишь в колокольчик, и тут же прибегают слуги, чтобы обслужить короля и королеву. Слава Богу, что Джек привык к подобному образу жизни. Иначе можно было бы свихнуться от такой роскоши».
Джекки считала, что в доме слишком много прислуги и спросила главного дворецкого об этом. «Я узнала, что значит есть с подноса, когда рядом болтаются четыре лакея, — говорила она. — Вам не кажется, что им можно было бы найти другое занятие?» Позднее она признавалась подруге: «Все это приводит меня в замешательство».
Джекки торопилась организовать свою новую жизнь.
«Поначалу все ошеломляло ее, — говорит Бетти Сполдинг, — она чувствовала себя потерянной. Я помню, как она хотела составить список необходимых вещей и распорядок дня, но у нее ничего не получалось. Тогда Джек вызвался помочь ей, занявшись бюджетом и денежными расходами. Он говорил, что ему по душе такие дела. Он хотел помогать ей в чем мог».
Президент пригласил Тома Уолша в новый нью-йоркский офис посла, чтобы тот вел там бухгалтерскую работу. Мэри Галахер регулярно предоставляла президенту финансовый отчет. Каждый раз, когда он видел, какие суммы тратит на себя его жена, он выходил из себя. Вскоре миссис Галахер стала избегать встреч с Кеннеди. «Я просто не могла выносить его осуждающего взгляда», — говорила она.
Он негодовал, видя, что жена покупает одежду от Живанши за 4000 долларов или тратит 800 долларов на пылесос для конюшни. Но когда он увидел счет из универмага на сумму 40 000 долларов, Кеннеди вспылил.
Он выскочил из своего кабинета и с криком бросился в апартаменты.
«Что это значит, черт возьми?» — кричал он.
«О, Джек, я не помню», — прошептала она.
«То есть как это ты не помнишь?»
«Могу заверить тебя, что я не покупала ни мебель, ни соболью шубу, ничего в этом роде. Так, всякие пустяки, которые нам нужны здесь. Несколько купальных костюмов, одежда для детей и…»
Кеннеди был озадачен. Впоследствии, получив от миссис Галахер отчет расходов за год, он был взбешен. За двенадцать месяцев пребывания в Белом доме Джекки лично потратила на одежду, произведения искусства, еду и выпивку, лекарства, драгоценности, подарки и посещение салонов красоты 105 446 долларов.
«Ты понимаешь, что я получаю только 100 000 долларов в год? Это мое президентское жалование? — спросил ее Кеннеди. — Если бы у нас не было побочных доходов, мы обанкротились бы».
В тот вечер за ужином он объявил, что пригласил Кармин Беллино, эксперта по финансовым делам и старого друга семьи. Беллино недавно помогал Бобби Кеннеди разобраться с финансовыми затруднениями Этель. «Там все было очень запутано, — говорил Бобби президенту, — и Беллино пришлось пожить в доме на Хикори Хилл, чтобы понять, кто же там ворует».
Джекки испугалась.
«Возможно, Кармин спасет тебя, — сказал ей муж. — По крайней мере, он скажет, почему жизнь здесь обходится нам дороже, чем в Джорджтауне, где нам самим приходилось за все платить».
Кеннеди и раньше нападал на жену. Он обвинял ее в том, что она бездумно тратит деньги, говорил, что она транжирка. Когда ей это надоело, она сказала, что он жмот. Но в основном она спускала ему с рук все эти разговоры.
В те времена чеки посылались напрямую в офис посла в Нью-Йорке.
Огромные доходы семье Кеннеди приносил трест, основанный его отцом. Однако нужно было соблюдать разумные пределы: так, чтобы расходы не превышали доходы. Том Уолш заметил, что где-то образовалась солидная брешь. Он все выяснил — дело было в расходах Джекки.
«Ему казалось, что он не должен выходить за рамки своих доходов, — говорит Уолш. — В этом нет никаких сомнений. Все хорошие мужья таковы».
Кеннеди отдавал часть своего жалования на благотворительные цели с тех пор, как он стал конгрессменом в 1947 году, и продолжал делать это во времена президентства. Узнав об этом, его жена расстроилась. «Я бы сама могла воспользоваться этими деньгами, Джек», — сказала она.
Кеннеди истратил 13 миллионов долларов во время проведения своей предвыборной кампании. Это очень расстроило Джекки, которая считала, что деньги, идущие на политику, тратятся впустую, тем более те, которые ограничивают ее удовольствия.
«Я этого не понимаю, — говорила она. — Джек может истратить 100 000 долларов на избирателей, но ему жаль выложить такую же сумму на покупку произведения искусства».
Когда он жаловался ей на то, что она тратит слишком много денег на одежду, она отвечала, что делает это в политических целях. «Я должна хорошо одеваться, Джек, чтобы не подвести тебя. Как общественная личность ты будешь унижен, если я появлюсь на фотографиях в журналах одетой в какой-то старый хлам и буду походить на расплывшуюся домохозяйку. Все будут говорить, что твоя жена — неряха, и перестанут голосовать за тебя». Однако он не прислушивался к подобным аргументам.
«За все те годы, что я знал Кеннеди, он жаловался на Джекки только за то, что она тратит слишком много денег на одежду, — вспоминает Джордж Смазерс. — Я всегда смеялся, когда он заводился по этому поводу, потому что ему в сущности плевать было на деньги. Я путешествовал с ним по всей Европе годами, и он постоянно был набит деньгами.
Когда Джек впервые прибыл в сенат, отец привел его в мой кабинет и сказал: «Джордж, окажи нам большую услугу, объясни Джону все насчет денег. Он считает, что они растут на деревьях и их можно легко найти прямо на улице. Я хочу, чтобы ты растолковал ему, как трудно зарабатывать доллары в наши дни и как нелегко хранить их. Джек не понимает, почему мы должны следить за его затратами».
Я напоминал Джеку об этом разговоре всякий раз, когда посещал Белый дом, а он начинал кричать о транжирстве Джекки.
«Это все Джекки, — орал он. — Она просто невыносима. Она совершенно не ценит деньги. Думает, что может тратить их без конца. Боже, она сводит меня с ума».
«Я не мог поверить в это и так ему прямо и сказал. Тогда он начал кричать: «Джордж, она залезла в государственные фонды, а теперь берет мои личные деньги. Если налогоплательщики узнают, какие деньги она тратит, они выгонят меня из Белого дома». Я продолжал смеяться над ним и не верил в то, что Джекки может тратить больше, чем тратит он сам».
Джекки считала, что ее муж слишком прижимистый человек, и не хотела даже говорить с ним на эту тему. Если только он сам не заводил разговор о ее расходах. Но даже в этом случае она не сообщала ему сколько денег тратит на себя.
«Я помню два новых дорогих ковра, которые она купила для дома в Джорджтауне, — вспоминает Билл Уолтон. — Она не хотела, чтобы он знал, сколько они стоили, потому что они были очень оригинальны. Он, разумеется, был от них без ума».
Небольшая ссора, начавшаяся в Джорджтауне, переросла в партизанскую войну в Белом Доме. Джек Кеннеди настаивал, что французская одежда, повар-француз и француз-декоратор разорят его. Более всего его беспокоило, что общественности станет известно, в какой они живут в роскоши. Он умолял жену уменьшить расходы. Она обещала экономить.
Вызвав к себе старшего дворецкого, Джекки сказала: «Я хочу, чтобы вы управляли этим домом так, будто здесь живет самый бедный президент из всех когда-либо выбранных в этой стране. Мы тратим астрономические суммы на развлечения, мистер Уэст, и нам нужно резко сократить наши расходы».
Обратившись к своей секретарше, она спросила: «Мэри, как вы считаете, куда уходит большая часть моих денег?»
«На одежду», — отвечала миссис Галахер.
«О да, Мэри. С данной минуты я попрошу вас хлопать меня по руке, если я стану заказывать какую-нибудь чересчур дорогую вещь».
Затем она написала записку Тиш Болдридж: «Еда и напитки поступают в Белый дом, как будто в последний день Римской империи». Джекки добавила: «Теперь все меняется: мы сократим наши расходы».
Через несколько минут она позвонила Кенни О'Доннел, секретарю президента. «На меня наехал Кармин Беллино, Кенни, требуется твоя помощь. Наши счета на напитки чрезмерно высоки, и Джек настаивает, чтобы мы предприняли что-то по этому поводу. Скажи, пожалуйста, что все, кто хочет сделать ему подарок, пусть покупают выпивку».
Экономка Энн Линкольн получила записку следующего содержания: «У нас тут скопилось слишком много спиртного. Единственный выход — это пригласить состоятельных гостей, которые могли бы заплатить за место за столом».
Начавшая экономить первая леди приказала кухонным работникам перестать посылать дары в сиротские дома, а использовать эту пищу на обедах семьи Кеннеди. Почтовому отделению было велено не раздавать подарки, присылаемые Каролине и маленькому Джону.
«Все приходит в норму, — сообщила она президенту через несколько дней. — Мы начали экономить, и я полагаю, что вскоре тебя ждет большой сюрприз».
В частном разговоре она издевалась над скупостью президента. Однажды, обедая с подругой в «Ла Каравелла» в Нью-Йорке, она заметила: «Президента сейчас больше интересует мой бюджет, чем бюджет США».
Но она продолжала время от времени делать дорогие покупки. Шкафы на третьем этаже ломились от одежды, которую она никогда не надевала.
«Видели бы вы одежду, которая хранится наверху», — говорила Ли Радзивилл одному гостю Белого дома. — Это невероятно». Даже сам Кармин не смог удержать ее от покупок. К концу второго года пребывания в Белом доме расходы Джекки составили 121 461 доллар.
Помимо одежды она тратила большие денежные суммы на аренду Глен Ор. Джекки потратила 10 000 долларов на ремонт дома, когда переехала туда. Впоследствии ей пришлось заплатить 10 000 долларов за то, чтобы со стен сняли обои. Она заменила все ковры и шторы и превратила 9000 ярдов земли в площадку для гольфа.
«Это совершенно напрасная трата денег», — негодовал президент.
«Нет, — отвечала она. — Глен Ор — это мое спасение. Я бы умерла, если бы не могла укрыться здесь от всей суеты, которая окружает меня». Президент сердился, но Джекки знала, что деньги потрачены с толком. Она спасалась в Глен Ор.
Джекки никогда не думала о том, что придет день, когда ей против ее воли и с болью в сердце придется покинуть Белый дом и расстаться с королевскими привилегиями первой леди. Она чувствовала, что не может ничего сказать, сделать или пойти куда-то без того, чтобы это немедленно не стало известно общественности. Отказываясь выполнять обязанности, возлагаемые на нее как на общественную фигуру, Жаклин не могла получать удовольствие от пребывания в официальной резиденции. В то время как Кеннеди был счастлив жить в Белом доме в качестве президента и с радостью показывал Белый дом своим друзьям, Джекки это совершенно не трогало. Жизнь в Белом доме для нее означала потерю собственной независимости. Живя в нем, она становилась объектом сплетен и политических домыслов. Ее тошнило оттого, что само ее существование теперь подходило под президентский протокол. Теперь она должна была жить единственно для глупых женщин, устраивающих идиотские чаепития.
Она понимала, что у нее нет никакого выбора, но была слишком упрямой, чтобы прекратить борьбу. Появляясь на публике, она вела себя, как королева, и мило улыбалась. Наедине с собой она негодовала по поводу своей общественной роли, презирая лицемерие и тем не менее получая удовольствие оттого, что ей льстят.
«Она порой казалась растерянной, разочарованной и беспомощной, — вспоминает ее друг Робин Дуглас-Хоум. — А то вдруг превращалась в королеву, первую леди, перед которой так и хотелось преклониться и оказать средневековые знаки почтения».
Ревнуя своего мужа к его президентским обязанностям, она избегала официальных тусовок, пользуясь своими детьми как прикрытием.
«Маленьких детей нельзя отдавать на попечение других людей. Ими должны заниматься родители, иначе ничего хорошего из них не получится. Мать постоянно должна быть при них. Тогда они чувствуют себя в безопасности в этом непонятном мире».
В то же время она надолго оставляла Каролину и маленького Джона. Она настояла на том, чтобы дети остались в Палм-Бич, когда сама переехала в Белый дом. Когда же они через месяц прибыли в Вашингтон, она оставила их с нянями и отправилась в Нью-Йорк за покупками, а потом в Вирджинию поохотиться на лис, после чего отдыхала в Палм-Бич.
Вначале она страшно страдала от своего нового общественного статуса. Белый дом казался ей адом.
«Она с трудом привыкала, — говорит Джин Смит. — Я думаю, что ее поездка в Европу произвела больше шума, чем поездка самого президента. Мне кажется, вот тогда-то она и начала получать от всего этого удовольствие. До того времени она была просто женой, что ее не очень трогало. Потом она поняла, что оказывает большое влияние на людей».
Только после этой поездки в Европу в 1961 году семья Кеннеди начала понимать, что они недооценили общественное значение Джекки. Они считали, что ей никогда не справиться с ролью первой леди. Чувствуя себя в течение долгого времени на вторых ролях, Джекки втайне радовалась тому, что оставила в тени свою свекровь, а также Юнис Шрайвер, которая тоже была в Париже.
В ходе президентского визита во Францию Джекки Кеннеди стала первой леди. Завоевав Париж, она превратилась в международную сенсацию. По всей Франции говорящую по-французски Жаклин приветствовали, называя: «Шарман!», «Белль!», «Рависант!»
Жаклин Бувье Кеннеди была француженкой. Она училась в Париже, сначала в колледже, а потом в Сорбонне. Возвращение в Париж в качестве первой леди явилось символическим возвращением к корням. Парижане сходили по ней с ума. Выстроившись вдоль тротуаров, они часами ждали ее появления. Завидя официальную кавалькаду, они начинали махать флагами и кричать: «Жаклин! Жаклин! Жаклин!» По всему пути кавалькаду сопровождали полицейские на вороных лошадях. Звучали трубы и литавры. На площади Ла Конкорд толпы кричали: «Да здравствует Америка! Да здравствует Франция! Да здравствует Жаклин!»
Мэр Парижа подарил ей часы с бриллиантами стоимостью 4000 долларов и сказал, что ее визит может сравниться только с посещением Франции королевой Елизаветой.
«Какая там к черту королева, — прошептал Дейв Пауэрс президенту. — Даже при втором пришествии на улицах этого города вряд ли собрались бы такие же толпы».
Кеннеди пришлось согласиться с этим. Фактически его ошеломил невероятный успех его жены. Во время пресс-конференции он сказал корреспондентам: «Мне кажется, я не имею права выступать перед публикой. Я просто сопровождаю Жаклин Кеннеди в Париже, и это доставляет мне огромное удовольствие».
Джекки даже удалось очаровать знаменитого французского президента.
«А, великолепная миссис Кеннеди», — проговорил Шарль де Голль. Покоренный этой восхитительной женщиной, старик снял очки в ее присутствии. Он с гордостью расправил плечи, услышав ее слова о том, что она с удовольствием прочитала его мемуары по-французски и хотела бы, чтобы они были переведены на другие языки, так как всему миру полезно познакомиться с его гениальными идеями.
«Боже, ну она и дает», — заметил Кеннеди своему помощнику.
Джекки восхитила де Голля своим рассказом о посещении Мальмезона, дома Жозефины Бонапарт. Он подмигнул ей, когда она упомянула Андре Мальро, который называл Жозефину «настоящей верблюдицей» и удивлялся тому, что Наполеон так любил ее. Он громко рассмеялся, когда она сообщила ему, что Жозефина ревновала Наполеона.
«Она была права, и я не виню ее», — прошептала Жаклин. Она болтала о Луи Шестнадцатом и о династии Бурбонов. Во время обеда в Елисейском дворце французский лидер повернулся к президенту Кеннеди. «Ваша жена знает больше о французской истории, чем любая француженка», — сказал он.
В знак уважения к старейшему союзнику Америки первая леди появилась в Версальском дворце одетой в белое шелковое платье, сшитое для нее французом Абдером Живанши. Она тайно заказала это платье специально для данного обеда. Парижский парикмахер Александр несколько часов делал ей прическу, украсив ее волосы бриллиантами.
«Первая леди молода и прекрасна», — писала газета «Фигаро».
Позднее генерал де Голль говорил о Джекки с министром культуры Андре Мальро. «Она уникальная жена для американского президента», — сказал Мальро.
«Да, она бесподобна, — сказал де Голль. — Через десять лет я увижу ее на яхте греческого миллионера!»
Франция сходила с ума от Жаклин Кеннеди. Сама же она попала под очарование галлов. Прохаживаясь по сверкающему убранствами замку Луи XIV, она восхищалась красотой, окружавшей ее. Рассматривая Зал Зеркал, она вздыхала: «О, мне кажется, я на небесах. Мне такое и не снилось».
После обеда, состоявшего из шести блюд, поданного на фарфоровой посуде, чета де Голлей проводила гостей в дворцовый театр, где они сидели в королевской ложе. Сидя под антикварными канделябрами, они смотрели балет. Танцоры выступали в костюмах восемнадцатого века, париках и туфлях с пряжками.
«Какие замечательные туфли», — прошептала Джекки. Даже ее муж был потрясен представлением.
«Нам нужно устроить нечто подобное в Белом доме», — сказал он.
С этой поездки во Францию началась слава Жаклин. Она решила, что Белый дом должен походить на Версаль и производить на посетителей подобное же впечатление. Вскоре на столах появилась золотая посуда времен Джеймса Монро. Она украсила особняк фламандскими картинами и французскими фарфоровыми пепельницами. Во время государственных обедов она настаивала на том, чтобы к столу подавались французские вина.
Копируя культурные салоны Марии Антуанетты, Джекки стала приглашать самих лучших художников и музыкантов страны в Белый дом. Она поразила воображение президента Судана Ферика Ибрагима Аббуда, показав ему выступление театральных трупп на американском шекспировском фестивале в городе Стрэдфорд, штат Коннектикут. Она пригласила звезд оперы Метрополетен Роберту Питерс и Джерома Хайнс, которые пели для президента Перу Мануэля Прадо. Она восхитила Гарри Трумэна игрой пианиста Юджина Листа и попросила меццо-сопрано Грейс Бамбри спеть на обеде в честь вице-президента, спикера палаты представителей и главного судьи Верховного суда.
Когда она пригласила получившего политическое убежище Пабло Казальса выступать на обеде в честь губернатора Луиса Муньеса и его жены, она достигла своего наивысшего успеха в культурной сфере. Восьмидесятичетырехлетний виолончелист отказался выступать в стране, которая поддерживала генералиссимуса Франко, но сделал исключение для Джекки. Появившись в Вашингтоне, он объявил Белый дом дворцом культуры.
«Концерт Казальса явился не просто музыкальным явлением, — писала газета «Нью-Йорк таймс». — Он показал, что Белый дом проявляет ответственность перед народом и проявляет признаки зрелости».
Вдохновленная поездкой во Францию, Джекки решила устроить самый грандиозный в истории страны государственный прием с обедом. Для этой цели она выбрала Маунт Вернон, где жил первый президент США. Она решила устроить обед при свечах в честь президента Пакистана Аюб Хана на лужайке плантации Джорджа Вашингтона над рекой Потомак.
«О Боже, — простонала одна секретарша, услышав о планах первой леди. — С таким же успехом она могла выбрать для этой цели Эйфелеву башню».
Отыскивая подходящее место на берегу Потомака, Джекки вызвала дворецкого. «Я полагаю, вы спрыгнете с крыши Белого дома завтра утром».
«Нет, — отвечал мистер Уэст, — я сделаю это только после обеда».
«Все шло очень непросто, — вспоминает Энн Линкольн, — и мы устали как собаки. Ничего подобного прежде не происходило».
«Я могла лишь составить план мероприятия, провести репетицию и молиться, чтобы не пошел дождь», — говорит Тиш Болдбридж. Облеченная полной ответственностью, секретарша приступила к действиям и спустила на воду целый флот государственных яхт, которые должны были перевезти сотни гостей по реке от Вашингтона до Маунт Вернона. Она использовала армейские грузовики для транспортировки фарфоровых изделий, серебряной посуды и золоченых кресел, которые Джекки хотела иметь под рукой. Она велела установить портативные кухни и эстраду для национального симфонического оркестра. Был также установлен павильон-шатер из брезента, украшенный гирляндами цветов.
Директор исторического заповедника с удивлением наблюдал за происходящим. «Если бы он только знал о сути этого проекта, он, скорее всего, наложил бы вето на все мероприятие», — заметила мисс Болдридж.
Очарованная выступлением французского оркестра в Версале, где музыканты носили костюмы XVIII века, Джекки приказала полковнику третьего пехотного корпуса устроить парад перед обедом.
«Пусть солдаты наденут парадную форму и будут при всех регалиях». Она настояла на том, чтобы военные были в форме времен колониальных войн — в париках, бриджах и красных мундирах. «Пусть у них будут копии барабанов XVIII века, которые имелись в армии Джорджа Вашингтона.
Она хотела, чтобы по краям стояли морские пехотинцы при полном параде вдоль всей извилистой дороги от Маунт Вернона до особняка. «И пусть военно-воздушные силы споют нам свою вечернюю серенаду».
Благообразный белокаменный Маунт Вернон вряд ли мог сравниться по роскоши с Версалем, но Джекки старалась вовсю. Она велела Тиш Болдбридж просить, заимствовать и красть все необходимое для этого вечера. Написав несколько записок с указаниями относительно проведения мероприятия, Джекки улетела в Хианнис Порт, чтобы отдохнуть и поваляться на солнце, оставив свою прислугу в Вашингтоне потеть над исполнением ее грандиозных фантазий. Она вернулась в день обеда, отдохнувшая и прекрасно загоревшая.
Она появилась на людях в длинном шелковом платье цвета шартрез с кружевным воротником. В этот миг она походила на Марию Антуанетту в Зале Зеркал Версаля.
Президент Кеннеди произнес тост перед собравшимися гостями:
«Джордж Вашингтон однажды сказал: «Я предпочел бы находится в Маунт Вернон с парой верных друзей, чем быть среди чиновников и представителей европейских держав».
Президент Аюб Хан находился под сильным впечатлением, гости веселились вовсю, Джекки была на седьмом небе от счастья. Ее государственный обед побил все рекорды, никогда еще за всю историю Белого дома не устраивалось ничего более грандиозного. На следующий день первая леди улетела в Хианнис Порт на все лето и вернулась в Вашингтон только в октябре.
«Мне нужно расслабиться, — сказала она мужу. — Эта вечеринка крайне утомила меня».