Счастье, которое выпало на долю Джекки, когда она выходила замуж за Онассиса, теперь обернулось унижением. Ее высмеивали за то, что ее не было у постели мужа в последние минуты его жизни. Враждебность общественности била ее больно, как град. Она вновь стала вдовой, но теперь ее не утешала погруженная в траур нация. Никто, и меньше всего родственники Онассиса, не понимали, почему она оставила умирающего мужа.

«Между ней и Аристотелем был заключен договор, согласно которому она могла проводить часть времени с ним, а часть времени с детьми, — говорит Нэнси Такерман. — В тот момент она чувствовала, что должна быть с Каролиной и Джоном».

«Ей позвонили доктора из Парижа и сообщили, что Аристотель умирает, — говорит ее отчим, Хью Очинклосс. — Она уже собиралась в дорогу, когда пришло сообщение о его смерти. Не думаю, что это событие слишком поразило ее».

«Я думаю, она ужасно переживала из-за того, что не оказалась рядом с ним в момент его смерти», — говорит Ли Радзивилл.

Джекки узнала о случившемся рано утром в субботу и весь день не покидала свою квартиру. Она боялась семьи Онассиса и поэтому позвонила Тедди Кеннеди, умоляя его полететь на похороны вместе с ней и детьми. В тот же вечер, одетая в черное, она вылетела в Париж со своей матерью. Дети прибыли позже со своим дядей. В «Орли» ее встретил только личный шофер семьи, который отвез ее прямо в дом Онассиса, где она пробыла десять часов, прежде чем отправиться в госпиталь посмотреть на мертвого мужа.

Помощники Онассиса избегали ее, а родственники практически не разговаривали с ней, сообщив ей лишь, что Кристина не может встретиться с ней, так как приняла успокаивающие лекарства и отдыхает. Самые лучшие отношения у Джекки сложились с сестрой Аристотеля, Артемис, но теперь даже миссис Гарафулидис сторонилась ее, не скрывая семейной вражды к ней. Когда Джекки предложила свою помощь в организации похорон, ей сообщили, что обо всем уже позаботились. Онассис просил, чтобы его похоронили на Скорпио рядом с сыном, и чтобы православный священник совершил скромный погребальный обряд, в котором участвовали бы члены его семьи.

Через несколько часов Джекки отправилась в американский госпиталь. В сопровождении личной медсестры Онассиса и телохранителя она вошла через бронзовые двери в часовню, чтобы попрощаться с мужем. Прощание было недолгим. Не было ни слез, ни вздохов, ни даже прощального поцелуя. Она просто склонила голову, помолилась и через несколько минут вышла. Держась совершенно спокойно, она улыбалась фотографам, ждавшим ее у госпиталя. На следующий день она прилетела с телом мужа в Грецию. Выйдя из самолета, она взяла Кристину под руку и повела ее к ждавшему их лимузину. Они обе сели на заднее сиденье рядом с сенатором Кеннеди, и похоронная процессия направилась на Скорпио. Даже после принятия успокоительных таблеток Кристина не могла контролировать себя. Видя, как ее мачеха улыбается, позируя фотографам, она не могла сдержать своего негодования: «О Боже, — стонала она. — Даже в такой день… как ты можешь…»

«Держись, — сказала ей Джекки. — Скоро все кончится».

Кристина провела последние 48 часов жизни отца у его кровати и видела, как он умирал. Теперь она отдалась своему горю. Она в слезах выскочила из лимузина, чтобы не находиться рядом с вдовой, и пересела к теткам. У могилы члены семьи Онассис оттеснили Джекки, ее мать и брата ее первого мужа в сторону. Они явно ненавидели ее, но Джекки — в темных очках и с легкой улыбкой на лице — казалась невозмутимой.

Небольшой дворик перед часовней был украшен белыми лилиями. Возле огромного венка лежал небольшой букет с открыткой, на которой было написано: «Аристотелю от Джекки». В бухте стояла «Кристина». Команда выстроилась для последнего прощания, флаг был приспущен. После короткого богослужения гроб Аристотеля Сократа Онассиса был вынесен из часовни и опущен в могилу. Затем все последовали за Кристиной, на яхту, где единственная дочь покойного обратилась к команде на греческом языке.

«Эта яхта и этот остров теперь принадлежат мне, — сказала она. — Вы все будете служить мне».

Джекки улыбалась, слушая свою падчерицу. Позднее Тедди Кеннеди попробовал поговорить с Кристиной о завещании ее отца, но та оборвала его, сказав, что ему следует обратиться к ее адвокатам. Джекки провела ночь в Афинах, затем отправила сына с дядей в Америку, а сама с Каролиной полетела в Париж отдохнуть в загородном имении своих друзей, мистера и миссис Фабр. Перед вылетом она выступила с коротким заявлением перед журналистами.

«Аристотель Онассис спас меня в тот миг, когда моя жизнь была полна призраков, — сказала она. — Он много для меня значил. Вместе с ним я обрела любовь и счастье. Мы пережили много чудесных мгновений, которые я никогда не забуду и за которые я буду вечно благодарна ему».

Она заявила, что ее связи с семьей Онассиса по-прежнему крепки. Она утверждала, что хотела бы, чтобы ее дети получили образование в Греции, которая славится своей высокой культурой. Затем ее попросили прокомментировать слухи о том, что она вступила в разногласия со своей падчерицей по поводу завещания Онассиса.

«Как говорил мой муж, люди во всем мире любят сказки о жизни богачей», — сказала она.

Так началось второе вдовство королевы. На этот раз она не предавалась трауру. Она не притворялась. Через несколько часов ее фотографировали, когда она делала себе прическу в Париже, а потом смотрела бой быков в Гагероне. Когда она через месяц прибыла на Скорпио, чтобы почтить память мужа, его семья вновь подвергла ее остракизму. Джекки собрала свои вещи и покинула остров. Летом она прибыла в Грецию со своим хорошим другом, Карлом Катпем, и Каролиной, чтобы открыть детский лагерь в знак памяти об Онассисе. Это была ее последняя поездка на Скорпио.

Нью-йоркские адвокаты Джекки стали разбираться в том, что она должна была получить по наследству от второго мужа. Сообщалось, что ей положено получить 120 миллионов долларов. Другие, так называемые надежные источники, утверждали, что ей причитается 250 миллионов. Фактически она получала лишь ежегодное жалование размером в 100 000 долларов плюс по 50 000 на каждого ребенка. Хотя Аристотель и не успел подать на развод, он сумел доказать, что не считал Джекки своей женой в полном смысле этого слова. Большая часть его состояния досталась дочери.

Кристина была готова отвергнуть все претензии Джекки. Она так обиделась на Джекки, что не соглашалась на совместное с ней владение яхтой и островом и соответствующим образом проинструктировала своих адвокатов. Она больше не хотела иметь ничего общего с Жаклин до конца своих дней.

Адвокаты посоветовали Кристине публично опровергнуть тот факт, что ее отец хотел развестись с Джекки, с которой Кристина должна поддерживать хорошее отношения до принятия окончательного решения, так как вдова могла в судебном порядке оспорить завещание, а этого нужно было избежать во что бы то ни стало.

В тот день, когда появилась статья Джека Андерсона, в которой утверждалось, что Онассис действительно планировал развестись с Джекки, адвокаты Кристины выступили с заявлением:

«Мисс Кристина Онассис весьма огорчена и обеспокоена предположениями, появившимися в международной прессе и касающиеся ее покойного отца и миссис Жаклин Онассис.

Эти слухи абсолютно не верны, и она отрицает их. Фактически мистер Онассис и миссис Жаклин Онассис жили в браке счастливо, и все предположения об их разводе не имеют под собой никакого основания.

Сама она находится с миссис Онассис в дружеских отношениях, не омраченных ни финансовыми, ни какими-либо иными спорами.

Мисс Кристина Онассис желает, чтобы их обеих оставили в покое».

В то время как адвокаты Джекки вели переговоры, она жаловались членам своей семьи, что ничего не получает из наследства Онассиса.

«Она говорила моей кузине, — вспоминает Джон Дэвис, — чтобы та не верила всему, что о них пишут в газетах, и что на деле у нее почти нет денег».

Джекки настаивала на том, чтобы ей выплатили деньги. Если ей отказывают в ежегодном жаловании, то пусть заплатят 20 миллионов долларов плюс доход от острова и яхты. Кристина же хотела, чтобы она отказалась от всего имущества, предложив ей восемь миллионов. Джекки отвергла это предложение, настаивая на двадцати миллионах. Наконец, после восемнадцати месяцев переговоров Кристина согласилась с требованиями своей мачехи при условии, что та прекратит всякие связи с семьей Онассис.

Джекки велела своим адвокатам потребовать также возвращения всех писем, которые она писала Аристотелю.

Кристина согласилась, так как хотела окончательно порвать с Джекки все отношения, заплатив ей 26 миллионов долларов, что являлось для нее небольшой ценой по сравнению с теми страданиями, которые ей пришлось бы перенести в суде.

Новость о соглашении сторон появилась на первых полосах газет всего мира. Империя Онассисов подверглась унижению вследствие этого, а семья Кеннеди отказалась выступить с комментариями по данному поводу. Они хорошо помнили, что Джекки сказала Джо Кеннеди, когда тот стал хвастать, что выдаст каждому ребенку по миллиону долларов, когда они достигнут двадцатилетнего возраста.

«Знаете, что я сказала бы вам, если б вы дали мне миллион? — спросила Джекки. — Я попросила бы у вас еще один миллион».

В то время все приняли это как остроумное замечание, но с годами ее тяга к расточительству начала беспокоить членов семьи. Однажды за обедом Этель сказала Джекки, что она тратит слишком много денег на свои покупки, и это тревожит членов семьи. «Всегда я только и слышу — семья, семья, семья, — фыркнула Джекки в ответ. — Вы только об этом и думаете, а на мое счастье вам наплевать». С благословения судьбы Джекки, потеряв второго мужа, стала более богатой, чем при его жизни.

Через год Константин Грацос, который возглавлял империю Онассиса, чуть было не вышел из себя, когда его спросили о Джекки.

«Пожалуйста не спрашиваете меня об этой женщине, — сказал он. — Она заслуживает презрения. Я не могу даже думать о ней. И не спрашивайте о ней Кристину, потому что она не выносит ее. Она сразу же откажется говорить о ней. Она не хочет видеть ее, даже слышать ее имя».

Сидя в своем кабинете небоскреба «Олимпик Тауэрс», Коста Грацос выглядел как олицетворение империи — высокий благородный мужчина с седыми волосами и в очках в роговой оправе. В свои семьдесят лет он был строен и энергичен. Жаклин Кеннеди он называл только «она» или «эта женщина». Он не мог заставить себя произнести ее имя.

«Она из тех женщин, которых называют непечатными словами».

Он сжимает руки, костяшки его пальцев белеют при мысли о жене его лучшего друга. Затем он меняет тему разговора. «Я хорошо знал первую миссис Онассис и очень любил ее, — говорит главный помощник Онассиса. — Я обожаю Марию Каллас. Это была красивая и благодушная женщина, которая по-настоящему любила мистера Онассиса. Он сожалел потом, что женился на этой женщине. Слава Богу, Мария знала об этом. Он говорил ей о том, как несчастен в браке, и они продолжали свои отношения. Они много раз приходили в мой дом, когда приезжали в Нью-Йорк. Он очень любил ее и сожалел о содеянном.

Все это так печально. Я страдал, видя, как он разочарован. Если бы не Мария Каллас, он умер бы раньше. Он понял ей цену только после своей женитьбы, но было уже слишком поздно. После его смерти она заперлась в своей парижской квартире и не хотела никого видеть. Она даже не отвечала на мои телефонные звонки, а ведь я был одним из ее самых близких друзей после его смерти. Жизнь потеряла для нее всякий смысл, и она умерла 15 сентября 1977 года».

Однако для Джекки, которая, наконец, освободилась от своего греческого альбатроса и стала впервые в жизни независимой в финансовом отношении, жизнь приобрела особый вкус. Через шесть месяцев после похорон мужа она стала работать редактором-консультантом в издательстве «Викинг пресс».

На эту работу ей помог устроиться ее друг, Томас Гинзбург, президент нью-йоркского издательства. Джекки зарабатывала 200 долларов в неделю, у нее был свой кабинет и ненормированный рабочий день. Она занималась тем, что находила для издательства новых авторов.

В «Викинг» присылали печатный материал странного содержания, в издательство звонили какие-то ненормальные, в него поступали запросы со всего мира. Туда писали люди, которые просто хотели получить ответ с автографом Жаклин Бувье Онассис, как она теперь называла себя.

Джекки помогала в организации выставки об изменении социальной роли женщины в XVIII веке. Она посетила Москву вместе с Томасом Ховингом, директором «Метрополитен Музеум Оф Арт» и впоследствии издала альбом фотографий «В русском стиле». Во время презентации ее первой книги «Викинг» устроил обед в ее честь в зале «Версаль» отеля «Карлейль». На презентации отсутствовали представители «Нью-Йорк дейли ньюс», самой многотиражной газеты в Америке, потому что Джекки сказала, что ей не нравится это издание. Шести репортерам, приглашенным на обед, дали понять, что они не имеют права фотографировать что-либо и записывать на магнитофон. Их также предупредили, что они могут задавать вопросы, которые касаются только книги.

Джекки вошла в комнату вместе со своим издателем, улыбаясь репортерам ослепительной улыбкой и здороваясь с ними за руку. На ней был надет черный свитер, коричневые брюки. Никаких драгоценностей и совсем мало косметики. Объяснив, что в основном одна работала над книгой, она сказала: «После окончания колледжа я хотела сотрудничать в газете или работать в издательстве, но мне пришлось заниматься другими делами. Наконец, пришло мое время. Мне всегда была по душе такая работа, и надеюсь, что буду и впредь работать редактором, так как люблю это дело».

Однако существовали и проблемы. Ее секретарь в «Викинге» презирал ее и считал ниже своего достоинства перепечатывать ее письма. Другие сотрудники были с ней подчеркнуто вежливы, но существовало какое-то ощущение, о котором не говорилось вслух, что к Джекки не стоит относиться серьезно, что для нее эта работа просто развлечение. Ее мягко пожурили на собрании, когда она предложила издать книгу фотографий руин Ангкор Ват в Камбодже. Ее предложение о том, что Дорис Дьюк напишет книгу об ее реставрационном проекте в Ньюпорте было также отвергнуто. Она хотела издать какую-нибудь значительную книгу — мемуары Лорда Сноудона или биографию Фрэнка Синатры, но, несмотря на дружбу с этими людьми, потерпела неудачу. Она написала Стиву Робертсу, который представлял в Афинах «Нью-Йорк таймс» и предложила ему написать книгу о Греции, но и из этого ничего не вышло. Вскоре она вылетела в Афины, чтобы поговорить с ним об этом. Она говорила о том, как ей трудно работать и что ее известность лишь мешает ей.

Зная о том, что ее не воспринимают как профессионала, она пыталась защищаться, говоря, что когда-то работала репортером и была свидетельницей драматических событий в истории Америки.

Джекки приняли на эту работу, чтобы она привлекала в издательство знаменитостей, но через некоторое время она отказалась приводить своих друзей из-за того, как к ним там относились.

«Она чуть не умерла в тот день, когда пригласила лорда Сноудона пообедать с Томом Гинзбургом, — вспоминает один бывший сотрудник. — Том был очень груб, и его нисколько не интересовали воспоминания Сноудона. Джекки пришлось извиняться перед ним. Точно так же эта фирма обращалась и с другими знакомыми Джекки.

С издательством сотрудничали такие отличные писатели, как Сол Веллоу. У «Викинга» была отличная репутация, но у них никогда не было денег, чтобы заплатить авторам приличный аванс. Джекки просто не знала, как ей бороться с грубостью сотрудников и их необязательностью.

Она говорила мне, что страшно разочарована. Она доверяла Гинзбургу и расстроилась, узнав, что фирма дышит на ладан. Она считала, что попала не в то издательство, и собиралась уволиться в ближайшее время. Но она не решалась просто пойти к Тому и сказать ему, в чем дело, потому что не могла говорить людям то, что думает. Ей нужен был повод. Такова Джекки».

В октябре 1977 года «Викинг» опубликовал противоречивую книгу Джефри Ачера «Сказать ли нам это президенту?», в которой говорилось, что на Тедди Кеннеди было совершено покушение. Джекки уже давно знала об этом романе. Она могла бы приостановить публикацию, но ничего не сделала. Только после того как в «Нью-Йорк таймс» появилась рецензия на книгу Джона Леонарда, она выступила с возражениями. В статье был один абзац, затронувший ее: «Есть одно слово, каким можно охарактеризовать эту книгу — хлам. Все, кто как-то участвовал в ее публикации, должны испытывать чувство стыда». Это был как раз тот предлог, в котором нуждалась Джекки.

Она побеседовала со своими хорошими друзьями, Ричардом Гудвино, бывшим советником Кеннеди, журналистами Питом Хэмиллем и Яном Веннером, издателем журнала «Роллинг Стоун». Затем она послала письмо Тому Гинзбургу с просьбой об увольнении. Позднее она выступила с заявлением при помощи Нэнси Такерман, которая работала в «Даблдей», где Джекки станет издателем. «Прошлой весной, когда мне рассказали об этой книге, я попыталась оставаться служащей «Викинга» и не думать о себе как о члене семьи Кеннеди, — говорила она. — Но этой осенью, когда мне дали понять, что я имею какое-то отношение к этой книге и что меня не расстроило ее издание, я решила уволиться».

Том Гинзбург отказался дать интервью, но сделал заявление, в котором говорил, что полжизни дружил с миссис Онассис и сожалеет об ее решении уволиться.

Джекки вновь сблизилась с кланом Кеннеди. Она поддерживала Сарджента Прайвера, когда тот неудачно баллотировался в президенты в 1976 году, и выделила 25 000 для его кампании. Она поддержала текстильную фабрику в Бруклине, потому что за этот проект выступал в свое время Роберт Кеннеди. Она устроила Каролину на работу в офис Тедди во время летних каникул и послала своего сына вместе с детьми Сарджента Прайвера помогать беднякам. Она появилась в Мемориальной библиотеке им. Джона Кеннеди в Массачусетсе. Она выступала в роли почетного председателя на благотворительном вечере в Центре Кеннеди в Вашингтоне, чем удивила многих. После смерти Онассиса она уже редко ездила в Хианнис Порт и проводила время с такими друзьями, как Пит Хэмилл, и со своими детьми.

Хэмилл — известный журналист из «Нью-Йорк дейли таймс» — жил с Ширли Маклейн в течение нескольких лет, но покинул ее, когда эта кинозвезда сказала, что не хочет выходить за него замуж. Примерно в это время Джекки начала работать в «Викинге». Хотя Хэмилл и критиковал ее в прошлом, он стал испытывать к ней чувство жалости из-за публикаций о ней. Он позвонил ей и предложил познакомить с писателями. Джекки немедленно приняла его предложение, и они стали близкими друзьями, а позднее любовниками. Об их связи много писалось, повсюду печатались их фотографии. Фотографы преследовали их.

Иногда им удавалось побыть вдвоем. Они пили пиво и смотрели на катера, входящие в бухту Шипохед. Он мучился оттого, что прежде плохо к ней относился. Когда она вышла замуж за Аристотеля Онассиса, Хэмилл, будучи ярым сторонником Кеннеди, работал в газете «Нью-Йорк пост». Разгневанный ее решением выйти замуж во второй раз, он бросился к пишущей машинке, словно Джек-потрошитель на свою жертву.

Он написал гневную статью, но потом не стал печатать ее, сочтя слишком ядовитой.

Статью, однако, напечатали через шесть лет, когда Пит и Джекки начали встречаться, и их отношения стали приобретать серьезный характер. Чтобы унизить журналиста, пишущего для газеты-конкурента, издатель «Нью-Йорк пост», Руперт Мердок, опубликовал ее в разделе сплетен. Статья печаталась с продолжением и интригующей надписью: «Кто написал это?»

На пятый день «Пост» поместил совместную фотографию Пита и Джекки. Под ней было написано: «В 1971 году Пит Хэмилл писал о Джекки Онассис, что ни одной куртизанке еще не удавалось продать себя так дорого. Он, видите ли, не одобрял ее брак с Аристотелем. Времена меняются, и вот прошел слух, что миссис Онассис, которой сейчас 48 лет, готова выйти замуж в третий раз за сорокадвухлетнего Хэмилла».

Понятно, что Хэмилл был взбешен. «Как только я увидел статью, я сразу понял замысел газеты «Пост». Я немедленно позвонил Джекки и объяснил ей все. Она меня поняла и злилась не на меня, а на этого негодяя, Руперта Мердока. Она согласилась со мной, что он совершил самый грязный поступок, на какой когда-либо решались журналисты. Этот человек — отъявленный негодяй, и я буду постоянно повторять это».

Джекки продолжала встречаться с Питом Хэмиллом. Он проводил с ней вечера и уик-энды с ее детьми. Он помог Каролине устроиться на лето в газету «Ньюс». Они с Джекки гостили в Хианнис Порт, когда умер Элвис Пресли. Пит немедленно отправился в Мемфис, чтобы написать статью о певце, и взял с собой Каролину. Каролине удалось взять интервью у членов семьи Элвиса, и Хэмилл помог ей написать статью, которая была отвергнута «Ньюс». Потом ее переписали, и она появилась в журнале «Роллинг Стоун».

Джекки, безусловно, попала под обаяние ирландского шарма Пита. Он был красив и обладал чувством юмора. Особенно ее прельщало то, что он предан ее детям, а они тянутся к нему.

«Более всего я озабочена тем, чтобы мои дети были счастливы, — говорила она. — Если вам не повезло с детьми, то все остальное уже не имеет значения».

Мало кто критиковал Джекки как мать. Она была по-настоящему предана своим растущим без отца детям. Она ходила с ними в гости, путешествовала с ними, любила общаться с ними. После смерти Онассиса она начала встречаться с мужчинами моложе себя, чтобы они находили общий язык с ее детьми-подростками. Такие люди, как Пит Хэмилл, Скил Стайн и Ян Вернер, не могли заменить детям отца, но они разговаривали и общались с ними. Каждый из этих мужчин считал ее примерной матерью. Друзья ее детей относились к ней, как к приятельнице.

«Когда Каролина работала в газете «Нью-Йорк дейли ньюс», мы часто проводили с ней свободное время, — вспоминает один молодой человек. — Однажды вечером мы напились пива и накурились «травки». Каролина ушла домой пьяная. Когда я позвонил ей на следующий день, к телефону подошла Джекки. Я не поверил своим ушам, когда она сказала своим голосом маленькой девочки, что она все знает про нашу вечеринку и удивлена тем, что мы не пригласили ее. Она сказала, что хотела бы повеселиться вместе с нами. Ее нисколько не расстроило то обстоятельство, что Каролина пришла домой под кайфом. Джекки — скорее старшая подруга свои детям, чем мать. Это действительно так. Они постоянно ссорятся и тут же мирятся. Все это странно, но здорово».

Джекки дала понять своим детям, кто они такие. Оба ее ребенка гордились тем, что носят фамилию Кеннеди и что они дети покойного президента Кеннеди, его наследники. Они ни в чем не нуждались. Благодаря фондам Кеннеди и Онассиса они стали миллионерами, еще не достигнув двадцатилетнего возраста.

Будучи женой Джона Ф. Кеннеди, Джекки немало страдала, но как мать его детей она чтила память мужа. Она говорила близким друзьям, что заплатила бы любые деньги, чтобы в печати не появлялись сведения о личной жизни покойного президента.

«Эти откровения заставляли ее страдать, потому что она беспокоилась за детей», — говорит Джейнет Очинклосс.

Всякий раз, когда появлялись статья или книга о какой-нибудь любовнице Джека, Джекки должна была объяснять детям, что их отец любил ее, она любила его, и они тоже должны любить его. Все члены семьи обязаны были отрицать эти сплетни, потому что Джекки не хотела, чтобы дети знали отца с этой стороны. И она преуспела, так как Каролина и Джон не верили тому, что писалось об их отце в связи с другими женщинами.

Друзья покойного президента и его бывшие помощники также старались защитить его детей. Когда выяснилось, что Джудит Кэмбей Экснер была одной из женщин, которые находились в интимных отношениях с Кеннеди в бытность его в Белом доме, Кенни О'Доннел, Эвелин Линкольн и Дейв Пауэрс публично отрицали, что знали ее, хотя все они обычно устраивали ее визиты к президенту.

Позднее Пауэрс признался биографу миссис Экснер, что на самом деле знал, кто она такая, но не мог признать это публично, так как боялся потерять место директора Мемориальной библиотеки им. Кеннеди.

Каролину и Джона воспитали в духе почитания отца. Они хранили память о тех днях, которые провели в Белом доме. В 1971 году они снова побывали там вместе с матерью по приглашению президента Никсона и его жены. Детям разрешили взглянуть на официальные портреты Кеннеди, которые еще не показывали общественности. Джекки хотела, чтобы тринадцатилетняя Каролина и десятилетний Джон увидели картину, на которой их отец и мать были изображены в качестве президента и первой леди.

«Она просила меня, — вспоминает миссис Никсон, — никому не говорить об ее посещении».

В то время Джекки еще не знала, что Пэт Никсон хотела убрать ту табличку, что она прикрепила над камином. Картину кисти Моне, которую семья Кеннеди подарила в знак памяти о покойном президенте, перенесли из Зеленой комнаты в менее значительное место после визита Джекки.

Каролина и Джон с волненьем вошли в Белый дом. Они побывали в Овальном кабинете, где когда-то работал их отец, осмотрели сад, посвященный их матери. Потом посетили спальные комнаты и солярий на третьем этаже, где они когда-то занимались в детской школе. Джекки была благодарна Никсонам за то, что они дали возможность детям осмотреть особняк, который семь лет назад был их домом. Потом она написала им письмо благодарности. «Благодаря вам дети и я смогли вновь побывать в Белом доме, где мы когда-то жили. Большое спасибо. Мы все были очень тронуты».

Джекки хотела, чтобы потомство помнило ее по тому портрету, который теперь висел на первом этаже Белого дома. На портрете Арона Сиклера мы видим прекрасную женщину с романтическим и мечтательным выражением лица. Она стоит возле камина в своей нью-йоркской квартире. На ней длинное белое платье от Живанши. Она похожа на ребенка. Нет и намека на то внутреннее напряжение, эмоциональный дисбаланс, беспокойство и страх, которые преследовали эту женщину. Художник удалил с ее лица все признаки одиночества и мучений, оставив лишь образ женщины-ребенка. Перед нами элегантная американка, живущая в XX веке, но с сознанием француженки XVIII века. Она спокойна, нет никаких признаков раздвоенности ее натуры.

В портрете акцент делается на утонченном лице и взгляде, устремленном вдаль.

Ничто не указывает на то, что эта женщина страдала, боролась и побеждала большой ценой. Художник создал милый, таинственный, притягательный, но обманчивый образ. И все-таки перед нами Жаклин Бувье Кеннеди Онассис, какой она хотела бы предстать перед всем миром.