Итак, к семи все гости разошлись, но меня Мод попросила остаться. Она принесла бутылку красного вина и бокалы, а мы с графиней, которую по ее же просьбе я называла просто Констанцией, поставили три стула поближе к огню.

– Ну и толпу ты собрала у себя, Мод, – заметила Констанция.

– Это отец Кевин просил меня пригласить Коко Шанель, – ответила та.

– А остальные?

– Насчет некоторых даже не догадываюсь. Но это ведь Париж, – сказала Мод. – Я постоянно натыкаюсь на людей, которые учились живописи у Жюлиана вместе со мной, причем некоторые из них стали довольно известными художниками.

Мод наполнила наши бокалы.

Я вынуждена была переспросить:

– У Жюлиана?

– Да, в Академии Жюлиана. Это первое место, где принимали женщин. Я тоже там училась. Зачем и приехала в Париж, – пояснила Констанция. – Много лет тому назад. Кажется, это было в какой-то другой жизни. Рисование – вполне уважаемое занятие для незамужней молодой – и даже не очень молодой – женщины. Некоторые в Слайго были немало шокированы, хотя большинство к тому времени уже поставили крест на сестрах Гор-Бут.

Она лениво отпила вина.

– А у вас есть сестра? – спросила она меня.

– Есть, и не одна, – ответила я.

– И что, вы близки с ними?

– Ну… – начала я и умолкла. Графиня меня не слушала.

Погруженная в далекие воспоминания, она вытянула вперед ноги. Обута она была, как я догадывалась, в сапоги для верховой езды. Может, это была часть ее униформы? Свой наряд она никак не объяснила, а я не спрашивала. Кожа на этих сапогах была очень красивая, но уж больно близко к огню. Констанция не заметила этого.

– Сегодняшний день напомнил мне разговоры, которые мы вели с Евой. Из нас двоих тогда борцом за справедливость была она. «Женщины должны иметь право голоса, нам никогда не стать равными мужчинам без всеобщего избирательного права», – эти слова она повторяла мне снова и снова.

– И она права, – сказала я. – В Чикаго у меня есть две подруги, которые мне как сестры. И мы втроем участвовали в демонстрации суфражисток.

– Мы тоже. Ева организовала настоящую кампанию в Англии и таким образом не дала этому жуткому типу, Уинстону Черчиллю, получить место в парламенте, – продолжила Констанция.

– Но в конце концов он туда все равно попал, – заметила Мод.

– Зато мы все-таки немного остудили его пыл, – ответила Констанция.

Мод подлила нам еще вина.

– Я, конечно, тоже хочу, чтобы женщины участвовали в выборах, – сказала она. – Однако мы не должны отвлекаться от нашей главной цели – свободы Ирландии.

– Я бы сказала, что эти задачи идут рука об руку, – вставила я.

Констанция улыбнулась.

– Хорошо сказано, Нора. Мод рассказывала мне, что вы учитесь у профессора Кили.

– Учусь – это, возможно, будет преувеличением, – ответила я. – Но у нас действительно было несколько уроков в библиотеке до его отъезда в Левен.

Я рассказала о том возбуждении, которое испытала, прикоснувшись к страничке манускрипта Келли и узнав о древних героинях Ирландии.

– Особенно это касается Маэвы, – уточнила я.

– Ах, Маэва. В честь нее я назвала свою дочь, – сказала Констанция. – Она сейчас в Лиссаделе у моих родителей. Ей уже почти пятнадцать, и она считает свою мать сумасшедшей.

Мод закрыла глаза, и послышалось ее странное монотонное бормотание:

– Я – Маэва, а Вилли – ее король Айлиль на астроплане.

Повисло молчание. Что тут можно было сказать? Констанция подмигнула мне.

– Ну, это хорошо… – попыталась как-то отреагировать я.

– Вилли просил тебя выйти за него в последнее время, Мод? – спросила Констанция.

– Он давит, настаивает, чтобы я получила развод, как будто я могу это сделать. Было достаточно трудно добиться, чтобы суд позволил хотя бы разделение семьи. Августа Грегори считает, что Изольда должна выйти за Вилли Йейтса.

– Но ведь ему уже под пятьдесят, так? – удивилась я. – А ей сколько? Двадцать?

Мод кивнула.

– Августа говорит, что ее муж был на тридцать лет старше нее, и это не помешало их удовлетворительному браку.

– Но королева Маэва вряд ли удовлетворилась бы стариком, – заметила я, и мы все засмеялись.

– Когда мы только затевали Дочерей Эрин, – сказала Мод, – я взяла себе имя Маэва. Весь этот фольклор так вдохновляет.

– Те древние предания разбудили всех нас, – согласилась Констанция.

Она рассказала, как росла, чувствуя странную связь с крестьянами в поместье ее отца.

– Он был хорошим лендлордом, потому что знал, как это должно быть, – сказала она. – Он старался вернуть упущенное прошлое.

Она отпила вина.

– Вы не должны забывать, Нора, что это все-таки были тяжелые времена. Я имею в виду, что делать, когда голодают миллионы? Мой дед искренне считал, что его крестьянам-арендаторам будет лучше, если они уедут в Канаду.

Она вдруг умолкла.

– Констанция, он никак не мог предвидеть того, что произойдет, – тихо сказала Мод.

– И тем не менее, – отозвалась та.

– Констанция, вы хотите сказать, что во времена Великого голода ваш дед…

– …оплачивал проезд своих крестьян в Канаду, – закончила она за меня.

– Он насильно изгонял их с земли, – перевела я.

– Думаю, да, – ответила она. – Хотя он полагал, что так будет лучше для них. Это был единственный способ спасти поместье. Он не знал, что корабли никуда не годились для этих целей.

– Корабли-гробы, – сказала я.

Она вздохнула.

– Вам это трудно понять. Для моего деда народ был безликой массой. Он уже очистил всю территорию, семь картронов, – хотел освободить землю под пастбища для скота. Это было более целесообразно с экономической точки зрения. Было это в тысяча восемьсот тридцать четвертом. Он тогда нагрузил целый корабль своими крестьянами. А тот затонул в прямой видимости от берега. Все погибли.

– Они были предками тех крестьян, с которыми вы чувствовали свою связь, – сказала я.

Лендлорды были настоящими чудовищами. А сейчас передо мной сидит в зеленом их прямой потомок?

– Я понимаю, что кажусь вам сплошным противоречием, – снова вздохнула Констанция. – Но я хочу объяснить вам, Нора, в какой обстановке росла. Это был очень ограниченный отдельный мир – балы, охота, скаковые лошади…

Она встала и начала расхаживать по комнате.

– Нора, – вдруг заявила Мод, – нам необходима ваша помощь.

– Моя? – Я не могла скрыть своего удивления.

– Вы американка, человек ничем не запятнанный, практически туристка. За вами не следят, ни в чем вас не подозревают.

Они обе подались в мою сторону.

– В общем…

В этот момент в комнату вошла Изольда, которая вела за руку Шона – маленького мальчика, с которым я познакомилась в церкви.

– Он проснулся, маман, – сказала она.

Маман? Я-то думала, что Изольда – кузина Мод.

Шон сразу подбежал ко мне.

– Смешная тетя, – сказал он.

У меня же в голове крутилась мысль: это я-то смешная, если учесть, какие необычные и эксцентричные женщины побывали сегодня в этом зале?

Но я посмотрела на него, потом скосила глаза к переносице и высунула язык. Он весело засмеялся. Мод протянула руку и притянула мальчика к себе.

– Я хочу ужинать, мама, – сказал он сначала по-английски, а потом по-французски.

– Пойдем-ка на кухню посмотрим, что там приготовила наша кухарка, мой bichon, – ответила она и потрепала его по мягким кудрям. – Правда же, он похож на маленького славного щенка?

Затем Мод обернулась ко мне:

– Я только пристрою его, а потом мы поговорим.

И они втроем вышли из комнаты.

– Маленький клан нашей Мод, – сказала Констанция, когда мы остались одни. – Я восхищаюсь тем, что она держит своих детей при себе.

– Выходит, Изольда – ее дочь. Я так и подумала сначала. Они очень похожи, – заметила я.

Констанция кивнула.

– Все всё знают, но мы делаем вид, что не догадываемся. В Дублине так проще. Ná habair tada, – сказала она.

– Мне знакома эта фраза, – подхватила я. – Что бы ты ни говорил, не говори ничего.

– Именно. Отец Изольды – французский политик. Мод познакомилась с ним, когда ей было всего двадцать лет. Он был женат, но они с женой… В общем, они с пониманием относились друг к другу.

– Хм-м-м, – насмешливо хмыкнула я.

– Не судите ее, Нора. Ее мать умерла, когда Мод была совсем ребенком. А отец делал все возможное, чтобы воспитать ее и ее сестру. Но затем он неожиданно умер. Мод обожала своего отца. После его смерти она выяснила, что тот поручил своему брату опекунство над ними и их фамильными деньгами, в основном доставшимися от их матери. Дядя заявил девочкам, что денег практически не осталось, и заставил их переехать в его дом в Англии. Он был настоящим тираном, но Мод, – Констанция засмеялась, – нашла работу актрисы. Как только их дядя увидел афишу, на которой большими буквами была написана фамилия «Гонн», он признался, что деньги все-таки есть. Это был небольшой, но достаточно стабильный доход для нее. Но она всегда была щедрой. Похоже, у ее отца была любовница, которая родила девочку незадолго до его смерти. Эта женщина пришла в дом дяди Мод просить помощи. Дядя вышвырнул ее. Но Мод потом отыскала ее и все-таки помогла ей деньгами. А затем нашла ей работу в семье, уезжавшей в Россию. Дочку же ее оставила у себя. Эта девушка – назовем ее Эйлин – жила вместе с Мод и Макбрайдом, пока однажды ночью… – Констанция понизила голос. – Мод не любит об этом говорить, но вскоре после инцидента Эйлин вышла замуж за брата Макбрайда. Он был намного старше нее, но это все-таки было решением вопроса. Я верю, что брак у них оказался счастливым.

– Звучит ужасно, – заметила я.

– Жизнь не всегда поворачивается так, как нам того хотелось бы, – сказала Констанция. – Когда я познакомилась со своим мужем, он был женат. Его жена вскоре умерла, но если бы этого не случилось… – Она пожала плечами.

– Ох, Констанция, поверьте, я не в том положении, чтобы кого-то судить. Я сама…

Я уже готова была выложить ей всю историю о Тиме Макшейне, но тут возвратилась Мод.

– Мне пора, – заявила Констанция.

– У нас еще будет время поговорить. После мессы в это воскресенье, Нора, – сказала мне Мод, провожая нас к дверям.

– Нора не говорила, что хочет присоединиться к нам, – возразила Констанция.

– Ну разумеется, она хочет, – без тени сомнения произнесла Мод. – Она ведь ирландской крови.

– Что ж… – начала я.

Мне хотелось сказать им: «Да, да, я с вами», но я промолчала. Было трудно разобраться, о чем я сейчас думаю и что чувствую на самом деле. Да и кто бы разобрался после такого бурного дня?

Констанция сказала, что живет у родственников мужа. Как бы между делом она сообщила мне, что сам он сейчас в Украине, – словно это совершенно обычное дело, что жен с мужьями разделяют тысячи миль.

– За домом, конечно, следят, – сказала она. – Мой соглядатай провел меня сюда, но я надеюсь, что он не стал дожидаться моего выхода. Британская секретная служба, вероятно, и так получит полную информацию о том, что было здесь сегодня, допросив кого-то из этих женщин.

– Только не меня! – почти выкрикнула я.

– Мы вас в этом и не подозреваем, Нора. Это не в вашем духе, – сказала Констанция. – Вы слишком наивны.

Мне стоило бы обидеться?

– Поэтому мы и хотим пригласить вас, – продолжила она. – Хотите выпить со мной кофе?

– Что, прямо сейчас? – удивилась я.

– Почему бы и нет? – спросила в ответ она.

Констанция попросила меня пойти в кафе в конце улицы Благовещенья и подождать ее там. Она должна была найти меня там. Если за ней будет слежка, она просто пройдет мимо, объяснила она.

Мод выглянула в окно.

– Иногда англичане пользуются услугами французской полиции. Тогда это труднее выявить. Я, например, обнаружила, что моя прежняя горничная копировала всю мою корреспонденцию и пересылала копии людям Клемансо, когда тот был у власти.

Констанция кивнула.

– Французы присоединились к своим традиционным заклятым врагам. И это очень плохо. Мой шпик, офицер, выглядит очень по-английски. Похож на игрока в регби. Вероятно, один из парней генерала Генри Уилсона. Уилсон, Нора, вырос в нашем мире, но так и не очнулся. Для него ирландский народ – «туземцы», которые обязаны служить Британской империи и лично ему, – сказала Мод.

– Для нас настоящий провал, что в британской армии так много офицеров – ирландских унионистов, – пояснила Констанция.

– Это провал для всего мира, – согласилась Мод. – Уилсон и ему подобные, чтобы не допустить принятия гомруля в Ирландии, пойдут на все, включая и подталкивание остального мира к войне.

Все это звучало для меня слишком уж драматично.

– Перестаньте, Мод, – возразила я. – Не думаю, что события в Ирландии имеют большое значение для всего остального мира.

– Послушайте меня, Нора. Я знаю, что происходит во французском кабинете министров. Премьер-министр Вивиани не хочет воевать с Германией и Австрийской империей. Он социалист, он хочет мира, но вот Пуанкаре…

– Он ведь президент, да? – на всякий случай уточнила я.

– Ну да, президент, конечно. Он считает, что если Франция объединится с Россией, то они смогут урвать часть земель Оттоманской империи, которая сейчас разваливается. А может быть, даже подтолкнуть к краю пропасти Австро-Венгрию. И вот тогда можно будет захватить громадные территории, – объяснила Мод.

– Ну хорошо, с этим мне понятно, – кивнула я.

– Но Франция с Россией не выступят против Германии, пока их не поддержит Англия, – продолжила Констанция. – И в британском парламенте уже есть военная коалиция, готовая подписаться на эту большую драку.

– Ясно, – ответила я. – Думаю, Британия тоже претендует на территории.

– Вероятно. Но большая часть английского кабинета министров не хочет связываться с Европой. Зачем воевать, чтобы в итоге богатели Франция с Россией? Лучше остаться в стороне. Пусть европейские страны сначала передерутся между собой, а потом можно будет и самим присоединиться, чтобы подобрать, что останется. И получить новые колонии по дармовым ценам, так сказать, – добавила Мод.

– Звучит разумно, – согласилась я.

– Только вот армия и консервативная партия заявили Асквиту…

– Это британский премьер-министр, – вставила я, стремясь продемонстрировать свою информированность.

– Очень хорошо, – похвалила меня Констанция.

Конечно, она сказала это с сарказмом, но мне было плевать. Очень трудно удерживать все это в голове.

– Так вот, они сказали ему, что армия не может одновременно поддерживать правление в Ирландии и высаживаться в Европу, – продолжала тем временем Констанция.

– В Ольстере находится двести пятьдесят тысяч солдат, призванных с оружием в руках противостоять любым попыткам ирландцев добиться самоуправления, – добавила Мод.

– Ольстерские волонтеры? – вспомнила я. – Питер… В смысле, профессор Кили, а также отец Кевин упоминали о них.

– Все правильно, – кивнула Мод.

– Лидер консервативной партии Бонар Лоу подтолкнул их к тому, чтобы они выступили против собственного правительства. У него у самого есть ольстерские корни, хотя родился он в Канаде, и уж он-то должен был бы соображать, – сказала Констанция.

– Уилсон убедил французов, что Англия присоединится к ним, и те уже сообщили об этом русским, – развила мысль Мод. – Так что немцы с австрийцами, конечно, в курсе, что Британия готовится к войне, поэтому сейчас проводят у себя мобилизацию. Унионисты понимают: если Англия ввяжется в войну в Европе, гомрулю конец.

Для меня информации уже явно было много. Но я все равно умудрялась делать какие-то выводы.

– Погодите, вы хотите сказать, что ирландские унионисты будут подталкивать Британию к войне, чтобы… держать в подчинении Ирландию?

– Вот именно. Они ужасно боятся, что к власти придут католики. И протестантское меньшинство больше не будет контролировать страну, – сказала Мод. – Половина английских аристократов живет на ренту со своих ирландских владений. Эти деньги идут на содержание Больших домов с кучей слуг, получающих гроши, и на теннисные турниры, балы, охоту и весь тот иллюзорный мир, в котором мы выросли. Мир, прогнивший до самой своей сердцевины.

– Так что теперь вы сами видите, почему вы должны нам помочь, – подвела итог Мод. – Нужно показать британцам, что мы, националисты, способны постоять за себя. Это единственный способ остановить Уилсона.

– И спасти мир от войны, – добавила я, не в силах сдержать смех.

И все же я согласилась встретиться с Констанцией в кафе.

«Они обе чокнутые», – думала я, идя по улице Благовещенья. Выдумывают чепуху. Но я все равно выполнила инструкцию Констанции: свернула в кафе «Ла Мирабель», села за столик у входа и принялась ждать.

Графиня Маркевич, выглядевшая очень состоятельной и очень русской в своей длинной собольей шубе и меховой шапке, величественно прошла мимо кафе, даже не взглянув в мою сторону. Через пару минут за ней проследовал какой-то мужчина. Может быть, человек просто вышел купить сигарет, успокаивала я себя. Но для француза он, пожалуй, был высоковат. К тому же у него были широкие плечи, и одет он был в серое пальто, которое ему было не слишком впору. Неужели офицер? Регбист?

Я отодвинулась от окна. Официант внимательно следил за мной, и это настораживало. Может, он тоже агент? Поставлен сюда следить за тем, кто входит в дом Мод? Но тут официант просто спросил, буду ли я что-нибудь заказывать.

– Нет, – ответила я и встала.

Он лишь пожал плечами. Настоящий парижский официант.

Я направляюсь на квартиру к мадам Симон. До этого я была там всего несколько раз. Французы, объясняла она мне, предпочитают встречаться в кафе, кондитерских или ресторанах. Наверно, именно поэтому здесь столько подобных заведений. Жила она на острове Сен-Луи, прямо посреди Сены, откуда куда бы то ни было – к Собору Нотр-Дам, на Правый берег, на Левый – можно было добраться только по какому-то мосту. Здание из серого камня с высокими вытянутыми окнами. «Это для живописности», – говорила мне она. Большой и отчасти хаотичный дом, в котором она прожила всю свою жизнь. Ее родители умерли уже давно. Мебель в доме осталась еще от них. Кресла были такими удобными и уютными, что в них хотелось опуститься прямо сейчас.

Впустив меня, мадам провела меня на кухню, где сварила кофе, пока я пыталась как-то упорядочить воспоминания о произошедшем сегодня. Начала я с рассказа про франко-ирландских аристократок, которые заинтересовали ее. Ей понравилась та часть истории Констанции Маркевич, которая была связана с ее графским титулом, и ее немного удивило, что Мод выдавала дочь за свою кузину и что их брак с Макбрайдом распался так впечатляюще театрально.

– Думаю, она выходила за него ради респектабельности, – сказала она.

– Но ведь он революционер. И практически беженец, – возразила я.

– Ну и что? Он – муж, и теперь она замужняя женщина с сыном.

Мы перешли в главную комнату, которой она, видимо, пользовалась, а не держала исключительно для гостей, как было с нашей гостиной в Бриджпорте. В очаге горел огонь. Мы сели. Я расставила чашки на столике между креслами, которые были такими же удобными, какими казались.

– Замужняя женщина, – сказала я, – которая живет отдельно, и живет в страхе…

Я рассказала ей, как была напугана Изольда приходом Коко Шанель и ее компании, потому что решила, что это Макбрайд.

Однако мадам Симон из всего этого услышала только одно слово: Шанель.

– Коко? Так она тоже была там?

– И с целой свитой сопровождающих, – ответила я и стала описывать ей остальных женщин.

Она засмеялась, когда я описала ей удивление Гертруды Стайн при виде меня там, но сразу умолкла, как только я упомянула имя Натали Барни.

– Я знаю ее. Точнее, про нее, – заметила мадам Симон. – Ее любовная связь с Лианой де Пужи была сенсацией для всего Парижа. Но Лиана не смогла изменить мужчинам – в конце концов, ведь именно они поддерживают ее.

– Конечно, – согласилась я.

И тут мадам Симон спросила:

– А вы ведь до сих пор ни о чем не догадываетесь, верно, Нора?

Понятия не имея, о чем мне следовало бы догадаться, я начала неопределенно:

– Ну, вообще-то…

– Женщины, с которыми вы встречались сегодня, предпочитают любовь других женщин. Гертруда и Алиса – супруги: Гертруда – муж, а Алиса – жена. Что до Натали, она более свободна, у нее есть много партнеров, но думаю, что она и эта художница…

– Брукс? – подсказала я. – Ромейн Брукс? Та, что была одета как мужчина?

– Да. Они тоже вместе.

Теперь я уже сама мысленно расставила всех по парам. Сильвия и Адриенна. Натали и Ромейн.

– А была ли там Элизабет, герцогиня де Клермон-Тоннер? – поинтересовалась мадам Симон.

– Была.

– Ах, тогда считайте, что познакомились с crème de la crème de les femmes de Lesbos.

И мадам Симон объяснила мне, что остров Лесбос в древней Греции был местом, где творила поэтесса Сапфо, которая жила в обществе женщин.

– Она слагала поэму об их любви друг к другу.

Затем мадам рассказала мне, что Натали Барни хочет возродить эту коммуну в рамках своего парижского круга.

Про себя я подумала: «Любовь? И что это за любовь такая?» Мне было непонятно, поэтому я спросила:

– Так они что?..

– То самое, – ответила мадам Симон и вздохнула. – Иногда я жалею, что меня саму не тянет к женщинам. Это в свое время уберегло бы меня от немалого количества неприятностей и проблем.

– Меня тоже, – согласилась я.

Мы дружно засмеялись. Что тут скажешь? Париж.

Была уже почти полночь, мадам Симон сонно зевнула, когда я начала рассказывать ей о борьбе Мод и Констанции против англичан. Видимо, она меня не слушала.

– Сначала я думала, что графиня Маркевич просто с ума сходит, говоря, что за ней следят и что ее преследует полиция. Но потом сама увидела следовавшего за ней человека, который, по-моему, был полицейским.

При этих словах мадам Симон мгновенно проснулась.

– Полиция? Какая еще полиция?

– Думаю, это был британский агент. С другой стороны, наверное, если французы подозревают, что Мод и Констанция шпионят в пользу Германии…

– Так ваши подруги что, шпионят для бошей?

– Нет-нет, ничего подобного. По крайней мере, я так не думаю. Их заботит только судьба Ирландии, хотя если Германия помогла бы Ирландии…

– Вы не должны больше видеться с этими людьми. Я запрещаю вам это. – Мадам Симон решительно хлопнула ладонью по столу, и наши чашки с кофе жалобно звякнули. – Я ваш работодатель. Я даю вам клиентов. И после всего этого вы предаете меня? – Она встала. – Уходите, уходите! – Она забрала чашку из моих рук. – Уходите, уходите!

– Постойте, но я не шпионю на Германию, как не шпионят и они. Пожалуйста, мадам Симон, прошу вас!

Мне удалось кое-как успокоить ее с помощью стакана бренди из бутылки, которую я заметила в буфете у камина.

– Какая же вы наивная, Нора. Вы знаете, что французские матери говорят своим детям? Не «будь хорошим», как англичане, а «soyez sage» – «будь мудрым». Вот и я говорю вам то же самое – будьте умнее. Надвигается война. И полиции вовсе не покажется занятным, что американка впутывается в такие интриги. Они просто депортируют вас, Нора, и будут иметь на это полное право.

Я еще и ирландка, хотелось возразить мне. Но я промолчала. Вместо этого пообещала ей больше не встречаться с Мод и Констанцией и ушла к себе на квартиру.

На улице Сен-Антуан было очень тихо, но я шла домой так быстро, как только могла. Когда я переходила площадь Вогезов, отчаянно стремясь побыстрее добраться до своей комнаты, за мной никто не шел.

Какая же она старая, эта площадь. Самая старинная во всем Париже. Питер рассказывал, что площадь Вогезов когда-то называлась Королевской. Долгие столетия короли жили и умирали прямо на том месте, где я стояла сейчас. Некоторые из них гибли на поле битвы. Других убивали, причем частенько собственные родственники, желавшие захватить трон. А один из них, Генри II, веке в шестнадцатом дал себя убить во время рыцарского турнира. Не кажется ли вам, что его соперник мог бы и поаккуратнее обращаться с собственным королем? Питер сказал, что, когда англичане взяли Париж в тысяча четыреста каком-то там году, герцог Бедфорд заявил свои претензии на эту площадь и посадил тут сад. Брат его был одним из английских королей по имени Генри. История для Питера – это все, без нее он как без воздуха. Он здорово умел объяснить, что Англия всегда старалась взять верх над Францией.

Вечные традиционные враги. Вот только сейчас мадам Симон готова была примкнуть к англичанам, потому что очень боялась немцев.

Ворота парка были открыты, я дошла до центра площади Вогезов и остановилась. По чикагским меркам было не холодно, и я села на лавочку. Яркая луна отбрасывала густые тени в сводчатые галереи. В этих темных арках прятались призраки, все эти короли, королевы, герцоги с их любовницами и слугами, а также сам славный старик Виктор Гюго. А я жалела, что не стою сейчас на полоске берега у озера Мичиган, где ветер ласкает поверхность воды, а волны лобызают песок.

Вместо этого я находилась в Европе, где старые ссоры никогда не улягутся, пока кто-нибудь с кем-нибудь не развяжет войну. Что там рассказывал Питер? Ах да, жена короля, убитого на турнире, Катерина де Медичи, после его смерти сравняла все это место с землей. Разрушила тут каждое здание. Неужели этому суждено произойти снова?

Мне не хотелось иметь ничего общего с их войной. И я не должна позволить себя депортировать, потому что мне нельзя снова столкнуться лицом к лицу с Тимом и моей семьей. Если не он убьет меня, то доконают вопросы и обвинения. Генриетта была бы в восторге от моего позора. Как если бы меня доставили домой в наручниках. Нет уж. Я буду той, кого сестра Рут Эйлин называет доброй христианкой. Как там сказано в Евангелии? «В миру, но не от мира». Это обо мне. Ирландская американка в Париже, но не от Парижа.

* * *

– …Поэтому я просто не могу в этом участвовать.

После мессы в Ирландском колледже я отвела Мод и графиню наверх в библиотеку. Мы стояли рядом с полками, уставленными томами в кожаных переплетах, у дверей в маленькую комнатку, где мы работали вместе с Питером Кили.

Мод и Констанция ждали. Они стояли совсем неподвижно, эти две высокие, элегантно одетые женщины. На Мод были узкая длинная темно-красная юбка с перехватом ниже колен и туника, на Констанции – жакет из очень тонкого твида и юбка-клинка. Но при этом они обе ставили себя вне закона.

Констанция опустила свою чашку на библиотечный стол.

– Можете ничего не объяснять. Однако, Нора, вы должны молчать о Питере Кили и отце Кевине.

– Разумеется, – горячо ответила я. – Боже правый, Келли никогда не были доносчиками. Мой дедушка Патрик был фением еще тогда, когда ваши предки конфисковывали урожай у моих предков и выгоняли их с земли…

Мод шагнула в мою сторону.

– Ну и что с того? Мы же для вас по-прежнему представители дворян, которым нельзя доверять?

– Нет, нет. Я не осуждаю вас. Просто… Господи, Мод, я не хочу быть секретным агентом, работающим на Германию, да и вам шпионами быть не следовало бы.

Теперь уже и Мод с громким стуком поставила свою чашку.

– С кем это вы уже успели переговорить? С каким-то англичанином?

– Значит, вы уже предали нас? – вмешалась Констанция. – И Питера Кили заодно. Вы назвали им его имя?

«Нет, они точно помешались», – решила я.

– Ни с кем я не разговаривала, кроме одной француженки, которая убеждена, что Германия вторгнется во Францию. Не знаю, насколько она права, но я определенно не хотела бы им в этом помогать.

Мод внимательно посмотрела на меня.

– Вы понимали бы нас лучше, если бы вам когда-нибудь довелось постоять на ирландской земле и увидеть наступление весны – подснежники и примулы, маленьких ягнят на травке, желтые пятна кустов цветущего дрока, разбросанные по зеленым холмам, – задумчиво сказала она. – Вы бы почувствовали связь, любовь, которая…

Ну все, это окончательно достало меня. Это она будет читать мне лекции?!

– Только не нужно мне ничего рассказывать про любовь к Ирландии, Мод, – вскипела я. – В моих жилах течет ирландская кровь! На сто процентов!

Но Мод покачала головой.

– Кровь течет, только слишком холодная, – сказала она.

– А еще я американка, Мод. И не уверена, что вам понятно, что это означает. Нам нет дела до ваших европейских свар. Я хочу, чтобы Ирландия была свободна. Но при этом не собираюсь допустить, чтобы меня арестовали и депортировали. Возможно, вас не заботит ваша семья, но быть Келли из Бриджпорта кое-что да значит в Чикаго. И я… В общем, я не собираюсь позорить себя или моих близких.

Я покинула библиотеку и через высокие деревянные двери вышла на улицу Ирландцев. Все. Дело сделано. Наконец-то хоть что-то правильное.