Январь, 1914

Итак.

В моей жизни больше не было ни Мод Гонн, ни графини. В тот понедельник я возвратилась к мадам Симон и доложила, что следую ее совету. Она снова завела разговор об Эльзасе и revanche, а я произнесла свою речь под названием «Я – американка». На всякий случай я проверила перевод слова revanche, которое, по-моему, должно было означать реванш, то есть месть. В моем словаре для него было еще одно значение – ответный матч, как в футболе. Господи Иисусе, игра. Все это просто игра. А Мод и Констанция увязли в ней по уши. Что ж, только не я. Это их дело.

Я подозревала, что отец Кевин дал Мод мой адрес, потому что через неделю она постучала ко мне в дверь. На этот раз она была одна. Ни Барри, ни Констанции. У меня мелькнула мысль просто не пустить ее. Но в коридоре было очень холодно, а у меня за спиной пылал очаг, греющий комнату. Мод кашляла, содрогаясь всем телом, и вообще выглядела неважно. Она, конечно, по-прежнему была красива: ее высокие скулы и золотисто-карие глаза никуда не делись. Но она побледнела, исхудала и… не знаю… истощилась.

– Проходите, проходите, – торопливо сказала я и приготовила нам чай.

Мод села у огня и, прихлебывая из моей лучшей фарфоровой чашки, оглянулась по сторонам.

– Выходит, вы едите, спите и отдыхаете в одной и той же комнате?

Ей не удалось скрыть удивление.

– Да.

– У вас очень мило, – сказала она.

– Мне и вправду здесь нравится. И места для меня вполне достаточно, – ответила я. Извиняться перед ней я не собиралась.

Я видела, что Мод готовится начать разговор, и опередила ее:

– Послушайте, Мод. Если вы пришли, чтобы попробовать меня переубедить, то…

Но она перебила меня:

– Я много думала о том, что вы тогда сказали. Что я не понимаю, что значит быть американкой. Вы правы. Я часто восторгаюсь Джоном Куинном. Человек родился в очень скромной семье бог весть где.

– В Огайо, полагаю, – вставила я.

– Да, где-то там. Он даже не вполне уверен, откуда именно из Ирландии приехала туда его семья, тем не менее он едет в Нью-Йорк, пробивается в высшее общество, становится богатым. Зажиточный и культурный человек, несмотря на такое происхождение.

– Мод, он ирландский американец. И таких, как он, миллионы. Например, мой брат Майк, мой кузен Эд, – они выбились в люди самостоятельно и гордятся, что они ирландцы.

Она снова зашлась кашлем.

– Вы обращались к доктору, Мод?

– А, это все моя грудь. Старая проблема. Пройдет, – сказала она.

– Что ж, тогда спасибо, что заглянули ко мне.

Я протянула руку за ее пустой чашкой.

– Нора, поужинаем вместе, – неожиданно предложила она.

– Это очень мило с вашей стороны, но на улице холодно, а я уже поела.

Я соврала, конечно. На ужин у меня сегодня будет половина багета и кусок сыра.

– Очень вас прошу, Нора. Барри и Изольда думают, что я сейчас в постели. Но мне скоро уезжать в Дублин, а я очень хочу вас кое-куда сводить, чтобы вы могли кое с кем встретиться.

Она встала и надела свое пальто.

– Кое с кем? – переспросила я.

Питер. Это Питер. Внезапно у меня появилась полная уверенность, что это именно так. Он ждет, он прячется. А она боится произносить его имя вслух.

Я тоже надела пальто и поторопилась за ней вниз по лестнице. Перед домом нас ждало такси.

– Господи, Мод, – ахнула я. – Если бы я знала, что тут стоит такси с включенным счетчиком, мы могли бы пропустить чайную церемонию и я позволила бы вам уговорить себя намного быстрее.

Мы переехали Сену по мосту Петит Пон, что переводится как «Маленький мост», хотя на самом деле это самый широкий из всех парижских мостов. Движение на улицах было очень оживленное, несмотря на то что уже пробило девять вечера. На Нотр-Даме горели новые прожекторы, освещая фонтан Сен-Мишель, где, раскинув крылья, словно парил над землей сам Архангел Михаил.

Такси свернуло с бульвара на какую-то извилистую улочку. Это была одна из тех старинных улиц, которые петляют в этой самой древней части большого города.

– Здесь, – сказала Мод шоферу, и мы остановились перед каким-то четырехэтажным зданием.

В окнах на первом этаже горел свет. Я увидела ужинающих людей. Вход в ресторан был довольно впечатляющим, с мраморной лестницей. Когда к нам приблизился метрдотель, Мод вновь возвратилась к своему образу светской дамы. Он подвел нас к диванчику у окна. В отделке было очень много красного бархата и позолоты.

– Здесь, – сказала Мод. – Прямо здесь.

И эффектно развела руками, словно передавая мне дорогой подарок.

– Простите, – ответила я, – но я не пойму, о чем это вы.

– Этот ресторан называется «Прокоп», и ему двести пятьдесят лет. Здесь ваши соотечественники Бенджамин Франклин, Томас Джефферсон и Джон Адамс строили планы Американской революции. Здесь они встречались с французами, которые должны были помочь вам победить Англию. Сюда приходил Лафайет, которому тогда был всего двадцать один год. А также Томас Конвей, ирландец, сражавшийся во французской армии, но потом перешедший в вашу. Именно он убедил короля направить в Америку деньги и послать туда войска. Бедный Луи рисковал всем и довел страну до банкротства. Отсюда и начались все его беды.

– Что вы хотите этим сказать? Что помощь Соединенным Штатам со стороны Луи XIV привела его на гильотину?

– И это все равно не помогло, – сказала она.

Мод, похоже, все время следила за дверью. То и дело привставала, поглядывая на вход.

Разумеется, мы даже не успели сделать заказ, как там появился мужчина, прямиком направлявшийся к нам. Это, безусловно, был француз. Лет шестидесяти. Лысый, но с впечатляющими усами. Позади него семенил метрдотель, который услужливо подвинул для него стул и обратился к гостю «месье депутат».

– Нора, – торжественно сказала Мод, – разрешите представить вам Люсьена Мильвуа.

Мильвуа? Отец Изольды?

– Люсьен – великий знаток французской истории, и я подумала, что, возможно, он смог бы лучше рассказать вам о том, как его страна помогала вашей. Когда ваши американцы собирались в этом ресторане, революция была лишь мечтой.

Замечательно. Она что, решила, что я буду помогать ей из чувства вины или благодарности? Франция поддерживала нас, поэтому я должна помочь Ирландии?

– Во времена Американской революции Келли были фермерами в графстве Голуэй, – сказала я. – И почему…

Мильвуа наклонился ко мне и заговорил на английском языке, который я с горем пополам более-менее поняла. Я ожидала услышать от него про Лафайета, но вместо этого он хотел побольше узнать обо мне. Не является ли американский посол моим другом? Знаю ли я каких-нибудь сенаторов или конгрессменов в États-Unis – то есть в Соединенных Штатах? Обладает ли моя семья политическим влиянием?

Мод покачала головой:

– Не нужно ее допрашивать, Люсьен. Это не слишком обходительно, – сказала она. – Мне вы говорили, что хотели бы рассказать Норе про славную историю взаимоотношений между Францией и Соединенными Штатами на заре становления ее страны.

Но он отмахнулся от нее и снова наклонился ко мне. Глаза у него были странно выпучены. Какая-то болезнь?

– Америка не должна оставаться нейтральной, – сказал Мильвуа. – Вы должны прекратить поставки в Германию. Вы должны…

– Погодите минутку, Люсьен, – перебила его Мод.

– А вы, Мод, прекращайте все эти ваши глупости с Ирландией. Война надвигается. И Британия согласилась помочь Франции. Vive la revanche!

– Vive, согласен.

Это произнес какой-то высокий мужчина, стоявший рядом с метрдотелем. Худой как жердь, он был одет в военную форму. На лице – страшный шрам, проходящий прямо через его глаз. Он тоже был лысым и тоже с пышными усами. А вот его спутник показался мне знакомым. Точно, это Артур Кейпел, друг Коко Шанель. Что здесь происходит? Они тоже тут ужинают? Стулья для них уже принесли, и двое мужчин подсели к нам.

Мод встала.

– Как вы посмели, Люсьен? – обратилась она к Мильвуа настолько громко, что пожилая пара за соседним столиком обернулась в нашу сторону.

Мильвуа схватил ее за руку:

– Сядьте, Мод. Генерал Уилсон хочет поговорить с вами. – Затем он повернулся ко мне. – И с вами тоже.

– Люсьен, что вы наделали? – спросила Мод. – Генри Уилсон – мой враг.

Ага, Уилсон. Тот самый, который скорее столкнет Европу в войну, чем согласится предоставить Ирландии гомруль.

Мод очень быстро заговорила по-французски. И тут я поняла, что она старалась не слишком демонстрировать передо мной свою галльскую натуру, потому что в данный момент вся она – это лицо, плечи, руки, – все это très, très parisienne. Она напоминала мне женщину, которую я видела вчера на птичьем рынке. Один парень сунул палец в клетку к ее канарейкам, и она заметила это.

– Cochon! Cochon! – пронзительно завопила она, явно используя в языке жестов определения покрепче.

Сейчас Мод тоже бросала это самое «cochon» Уилсону и Мильвуа, обличительным жестом быстро и решительно тыча пальцем в каждого из них.

Мне показалось, что Уилсон не понимал ее слов, но вдруг он засмеялся, мотая головой, а потом промокнул носовым платком якобы выступившие слезы, словно Мод невероятно рассмешила его. Затем он горячо ответил ей на французском. И не менее театрально, чем она. Его руки рубили пространство между ними. Французские слова он произносил с большими промежутками и умышленно с английским акцентом. Мне удалось разобрать «femme dérangée». Затем он разразился долгой тирадой на тему votre père, и это повергло Мод в тягостное молчание.

Уилсон повернулся ко мне и сказал по-английски:

– Предполагаю, вы просто глупы, поэтому не понимаете, что играете в игры с убийцами.

Мод вновь ринулась в атаку:

– Это ведь вы со своими людьми готовы выступить против британского правительства, не мы! Для этих фанатиков из Ольстера невыносимо видеть справедливость на ирландской земле. Они отказываются подчиниться закону, принятому конституционно.

В ответ Уилсон снова разразился хохотом:

– Законы? Конституция? Припоминаете, мадам, у короля Джеймса все юристы были на его стороне. У Стюартов вообще все делалось исключительно законно. Но слова, написанные на бумаге, не остановили короля Уильяма, и он спас английский народ. Уилсоны еще тогда вошли с королем Билли в Ольстер, и с тех пор мои люди защищали завоевания той славной революции. Думаете, я позволю отдать Ирландию шайке святош и заблудших поэтов? Да с таким же успехом можно было бы дать индусам управлять Индией, «кучерявым» чернокожим – Африкой, а идиоткам-суфражисткам – Британией. Вы думаете, мы станем рисковать империей, пуская политиканов в юбках заказывать музыку? Армия не станет выполнять приказы Джонни Редмонда. Никогда. И никакого гомруля. Никогда. Никогда. Никогда. Мы не сдадимся.

– Вы не можете остановить принятие этого билля, – возразила Мод. – Палата лордов больше не может накладывать на него свое вето. Гомруль пройдет.

– Но есть еще двести пятьдесят тысяч Ольстерских волонтеров, которые выступят против этого, – сказал Уилсон. – Мы просто захватим власть в мэрии Белфаста, а оттуда двинем на Дублин.

– Вы сейчас говорите о гражданской войне, – заметила Мод. – Думаете, правительство позволит вам…

Он оборвал ее:

– А как они нас остановят? Вы думаете, что британская армия выступит против Ольстерских волонтеров, когда половина офицерских корпусов и большинство лидеров консервативной партии сами родом из Ольстера?

О господи. Это все-таки случилось. Повторился сюжет из эпоса «Táin»: ольстерцы против ирландцев. Только на этот раз у Ольстера есть ружья.

Пришла очередь Мод смеяться.

– Вы упрекаете меня моим отцом? Ну хорошо, вероятно, у него были определенные слабости. Но он был солдатом из солдат. Я много раз слышала от него: «Доблесть солдата заключается в том, что он выполняет полученные приказы». И вы хотите уверить меня, что офицеры будут бунтовать? Пожертвуют своей честью, согласятся уничтожить свою карьеру? Да никогда в жизни!

Теперь в разговор вмешался Мильвуа, который до сих пор наблюдал за этой перепалкой, как за боксерским поединком. Он заговорил по-английски:

– Честь, говорите? Генерал Уилсон – единственный человек чести на британской стороне. Он связал себя с Францией, пообещал своему правительству объединить нас, чтобы совместными усилиями выгнать немцев из Эльзаса.

– Ох, Люсьен, – вздохнула Мод. – Он кормит вас сказками. Выдает желаемое за действительное. Множество членов Кабинета министров откажутся рисковать Британией ради Франции или любой другой европейской страны. Вот увидите. Если начнется война, англичане будут отсиживаться, продавая оружие обеим воюющим сторонам, а потом, когда все закончится, будут пожинать плоды разрухи в Европе, как делали это всегда.

– Вы крайне цинично отзываетесь о стране, которой служил ваш отец, – заметил Кейпел, впервые подавший голос.

– Это не моя страна, – ответила Мод. – Моя страна Ирландия.

– Ирландия не страна, – заявил Уилсон. – Это провинция Британской империи, за что все здравомыслящие ирландцы благодарят Господа ежедневно. И вы заблуждаетесь насчет нашей преданности Франции. Это правда, есть немало политиков, которые продолжают болтать о мире. Я называю их «политиками в женских юбках». Которые в сговоре с допотопными адмиралами, считающими, что скрипучий и старый британский флот может защитить наш остров, и рассматривающими армию как прославленную полицейскую силу. Сейчас я еду в Лондон, только что вернулся с миссии, которую выполнял по заданию военного ведомства. Там я собираюсь доложить о том, что видел: Германия и австрийцы готовятся к войне. Россия будет воевать на стороне Франции. Я напугаю этих неженок в юбках рассказом о собирающихся громадных армиях и бедной Франции, ждущей милости от этих вояк…

– Погодите-ка, месье, – перебил его Мильвуа. – Франция тоже сильна. На этот раз мы будем готовы к приходу бошей. К их attaque, как говорит Жофре. У французов есть élan vital, с которой не может сравниться ни одна нация. В прошлом мы проигрывали потому, что наши трусливые генералы вели оборонительные войны. А для французского темперамента больше подходит нападение. Буланже понимал это, и теперь у нас есть генералы, обладающие силой духа, которые поведут за собой солдат.

– Генерал Буланже – кумир Люсьена, его герой, – пояснила мне Мод. – Он должен был возродить честь Франции. Вернуть монархию. Но вместо этого всех разочаровал. А потом покончил с собой на могиле своей любовницы.

Она обернулась к Мильвуа:

– Проснитесь, Люсьен! Война действительно приближается, и немцы сомнут вас. Какую помощь окажут вам британцы? Вряд ли что-то серьезное, я бы сказала.

Мод хлопнула ладонью по столу так, что звякнул хрусталь.

Я уже сомневалась, что мы будем заказывать ужин. Для еды был не лучший момент.

– Французы не попрошайки, – заявил Мильвуа. – Армия у нас больше английской. Но обещание британской поддержки успокоит Россию.

Этот человек говорил то же, что и Констанция. И рассуждали они как дети. Скажи своей маме, что моя мама согласилась, тогда и твоя не откажет. Опять двадцать пять!

– Ах, Люсьен, вам нет нужды раскрывать свои намерения, – сказал Уилсон. – В данной ситуации Франции лучше оставаться в роли жертвы. В роли нации, которую Британия должна защитить.

– Все это полный вздор, – резко возразила Мод. – Русские готовятся к войне, потому что считают, что к войне готовится Германия. Венгры боятся маленькой Сербии. Франция, поведенная на идее revanche, будет воевать, поскольку думает, что Британия будет на их стороне. Но у англичан маленькая армия…

– В Британии будет проведена мобилизация, – перебил ее Уилсон. – И в Ирландии, кстати, тоже. В нашей армии будут миллионы солдат.

– Миллионы, – повторила я.

– В Европе необходимо сражаться всем, мисс Келли. И для того, чтобы усмирить Ирландию, просто не останется людей, – утверждал Уилсон.

– Погодите-ка, – начала я. – Вы действительно готовы подтолкнуть Англию к войне, лишь бы сохранить Ирландию зависимой?

– Я сделаю намного больше. А теперь у меня есть послание для вас и всех убийц-фениев, которые скрываются в Соединенных Штатах. На каждого из них будет указано пальцем, на них навесят ярлыки немецких шпионов. Газеты будут печатать статьи об ирландцах, которые сотрудничают с анархистами и большевиками, пытаясь таким образом втянуть Америку в войну за границей. А с некоторыми из них могут произойти и разные несчастные случаи. Вам и самой, видимо, следует озаботиться этим.

– Мне? Но я ведь очень далека от политики. Я и половины не поняла из того, о чем вы тут спорили. Но могу сказать, что мой отец воевал в Союзной армии во время гражданской войны, а потом, по словам мамы, до последнего своего дня жалел об этом. Он ненавидел убивать людей. Говорил ей, что войны легко развязать, но трудно закончить. А моя бабушка Майра как-то сказала, что те, кто толкает к войне, сами никогда не воюют. Так что нечего мне тут угрожать.

Он пристально посмотрел на меня, и шрам на его лице налился кровью, став ярко-красным.

– И знаете, генерал, у меня есть братья в Чикаго, которым ужасно не понравится, если со мной что-то случится. Мой кузен Эд – большая шишка в демократической партии, у него обширные связи в конгрессе и муниципалитете. Так что не советую вам трогать ни меня, ни Мод. Америка может вам еще пригодиться, рано или поздно.

Мы с Мод встали и решительно зашагали к выходу.

Артур Кейпел догнал нас, когда мы уже сворачивали на бульвар Сен-Мишель. Он взял Мод под руку и повел ее к фонтану, где по-прежнему ждал Архангел Михаил с занесенным вверх мечом.

«Защити нас в битве», – прошептала я. Молитва пришла сама собой, а слова всплывали в памяти автоматически, хотя прежде такого никогда не было. «Стань нашей защитой от происков и тенет дьявола». В этом человеке, генерале Уилсоне, безусловно, было что-то дьявольское. Я могла легко представить его сухопарую фигуру в роли самодовольного Сатаны, радующегося собственной хитрости и расставляющего ловушки, которые приведут к войне. Он видел себя спасителем Ирландии, сокрушающим мятежников и Редмонда. Как он тогда сказал? Армия никогда не станет выполнять приказы Джонни Редмонда. Но разве Редмонд и его соратники не являются законно избранными представителями народа? Разве не они десятилетиями поднимали вопрос об ирландском гомруле, пока наконец не убедили большинство британского парламента в том, что Ирландия должна получить хоть какой-то контроль над собственным будущим? Господи, все, чего хотят ирландцы, – это стать как Канада. Подумаешь, большое дело! Неужели Уилсон на самом деле развяжет гражданскую войну, чтобы указать католикам их место? Снова за свое – «Лежать, круглоголовые»?

– Послушайте, – тем временем сказал Кейпел. – Нужно понимать таких людей, как Уилсон, – он далеко не из высшего общества. Слышали, как он похвалялся тем, что его предки маршем вошли в Ирландию вместе с королем Билли? Так вот, это все неправда. Уилсоны были равнинными шотландцами, которые бросили свои земли и осели в Ольстере, чтобы усмирять ирландцев. Кто-то из его дедов крупно заработал на торговле. Уилсоны купили поместье в Лонгфорде у одной разорившейся семьи. Они видят себя землевладельцами, однако никогда не были приняты высшим светом. А теперь он стал «золотым мальчиком» Больших домов. Лорд Лондондерри, барон Инчкуин и граф Дрогеда приглашают его и его унылую жену туда, куда они никогда не получили бы доступа. У своих коллег военных он не так популярен. Они считают его пройдохой и немного трусом. Ему все время удается избежать поля боя. Один мой знакомый как-то спросил, как я вообще выношу эту змею Уилсона.

– Ну, и как вы выносите? – спросила я.

– Он любит Францию, – ответил Кейпел, – как и я. Здесь моя родина. К тому же я инвестировал сюда все свои средства.

– И еще здесь Коко, – вставила я.

– Разумеется. Мадемуазель Шанель очень предусмотрительно и мудро открыла свой магазин в Биаррице, так что во время всех грядущих неприятностей ее в Париже не будет.

– Значит, война все-таки будет? – спросила я.

– Вы же слышали Уилсона. Множество генералов с французской стороны, как и он, готовы к attaque. Вивиани пытается жать на тормоза, но Уилсон убедил их всех, что Британия вступится за Францию, если та замахнется на бошей. И таки заступится, мои дорогие. Заступится.

Мод молча смотрела на струи воды, вздымающиеся от ног ангела к свету. Вокруг нас было темно.

– Выходит, Уилсон сноб, – наконец сказала она.

– Сноб с очень небольшими деньгами, – уточнил Кейпел. – Худшая из всех разновидностей. Мой папа заработал в торговле такие барыши, что я могу позволить себе быть настолько знатным, насколько мне того захочется. И если бедняге Питеру Кили удастся найти подтверждение моей родословной, то, как говорите вы, американцы, «Кати, туши свет!»

– А вы сами будете сражаться, если начнется война? – поинтересовалась я.

– О, я куплю себе место в хорошем полку. Могу позволить себе самый лучший. Сами бои будут длиться несколько месяцев максимум, и этого достаточно, чтобы мое имя было упомянуто в официальных донесениях с фронта. Это хорошо для бизнеса. Но вот месье Уилсон… Он совсем другой. Он хочет стать фельдмаршалом, стоять на самой вершине. И быть властелином всего, что видит со своей высоты. В мирное время достичь такого невозможно.

Мод нервно прохаживалась из стороны в сторону.

– Томми часто говорил о людях вроде Уилсона, которые в реальности не могут позволить себе быть офицерами.

– Позволить? – удивилась я. – Но разве армия не платит своим солдатам?

– Жалкие гроши, – говорит Мод. – А офицеру для жизни нужен личный доход. Одна только военная форма уже стоит целое состояние. Помимо этого, есть еще сабли, лошади, посещение разных развлекательных заведений. Можно, конечно, экономить на этом. Но так не принято.

– Уилсон найдет выход, – уверенно сказал Кейпел. – Он уже устроил, чтобы его назначили на должность в военное училище. Дешевое жилье.

Но Мод не слушала его.

– Томми всегда говорил, что те, у кого недостаточно денег, болезненно мнительны и ведут себя вызывающе. Они больше озабочены своей карьерой, чем судьбой страны. А теперь Уилсон станет большим начальником на коне, начнет крутить заговоры с Бонаром Лоу и всеми другими карьеристами и льстецами. Подозреваю, что ему отчаянно хочется стать сэром Генри Уилсоном. Графом чего-то там, причем не важно чего, – сказала она Кейпелу.

– Он положительно исходит слюной по такому варианту, – подтвердил он. – Встревать между голодным псом и костью всегда было скверной идеей. Так что без меня. Свою часть обязательств pro patria я выполнил. На самом деле даже для двух своих родин. Теперь это моя работа – помогать Клемансо и остальным ребятам. Доброй ночи, миссис Макбрайд. У меня сегодня еще встреча в «Ритц» за бокалом вина с моим старинным другом и его женой… Полагаю, вы его знаете. Это Перси Уинхэм. Он сводный брат герцога Вестминстерского, а его жена – дочь лорда Риббесау.

Мод кивнула:

– Меня представили ей при дворе.

«Господи, чего люди так трясутся вокруг всех этих титулов?» – подумала я, глядя в спину Кейпелу, уходящему в свете фонарей по бульвару Сен-Мишель. Красиво, конечно, но как, интересно, Коко выдерживает всю эту пустую болтовню о том, кто там чей родственник?

Я высказала все это Мод, когда мы шли по улице Якоба к Пантеону и Ирландскому колледжу. Нам обеим нужна была некоторая доза отца Кевина. Было уже почти одиннадцать, но я надеялась, что он еще не спит.

– Именно поэтому меня и Констанцию так ненавидят люди вроде Уилсона, – сказала мне Мод. – Мы с ней настоящие, из реального мира.

– Я тоже, Мод. Я настоящая ирландская американка.

Мод сказала семинаристу, дежурящему на входе, что нам нужно видеть отца Кевина. Он впустил нас, вероятно, решив, что мы рвемся срочно исповедоваться в своих грехах.

Спустившись, отец Кевин повел нас в холодную гостиную, где Мод рассказала ему о нашей встрече с Уилсоном.

– Он угрожал Норе, – сообщила она ему.

– Уилсон – хвастун и задира, – успокоил меня отец Кевин. – Он ничего не может вам сделать, Нора. Вы американская гражданка, к тому же еще и решили не связываться с нами.

– Что ж, – сказала я, глядя на Мод. – Джордж Вашингтон, Лафайет и мой дедушка Патрик воевали против таких, как Уилсон. И я не собираюсь обесчестить их память.

– Так вы поможете нам?

– Помогу.

– Вы настоящая Дочь Эрин! – воскликнула Мод.

– Господи Иисусе, Мария и Йосиф! Мод, разве я не была ею всегда?

12 января, 1914

Не знаю, чего я ожидала. Что для меня устроят посвящение? Что нужно будет кровью подписывать какую-то клятву? Что меня научат каким-то секретным рукопожатиям? Мод сказала, что вступление в «Золотой рассвет», эзотерическое общество, к которому принадлежал Йейтс, было для нее настолько разочаровывающим, что через неделю она из него вышла.

– Оказалось, что они просто немного приукрасили масонские ритуалы, – сказала она. – Нет, глупо, правда. И такие все скучные.

Мод со своими подругами организовала Дочерей Эрин, чтобы учить детей бедняков в трущобах Дублина ирландской истории, а заодно и кормить детвору.

Какую церемонию они могли предложить?

Когда следующим вечером я получила от Мод записку с приглашением прийти, то не знала, что надеть. Может, что-нибудь зеленое? У меня был ярко-зеленый шарф, а еще маленькая арфа из марказита, случайно найденная на блошином рынке.

Когда дверь в квартиру Мод мне открыл отец Кевин, я удивилась. Мне казалось, что на церемонии Дочерей Эрин должны присутствовать только женщины.

Мод по-прежнему кашляла. Но она была очень возбуждена, когда здоровалась со мной и вела в гостиную, где Констанция суетилась вокруг темноволосой женщины, сидящей вплотную к огню. Она походила на известную суфражистку Сьюзен Би. Энтони, которую я видела на фотографиях.

– Молли, – сказал отец Кевин, – разрешите представить вам вашу соотечественницу, Нору Келли.

Женщина протянула руку, я тоже. Последовало рукопожатие. Хватка у нее была крепкая.

– Я Молли Чайлдерс, – представилась она. – Родом из Бостона. А это мадемуазель Бартон, кузина моего мужа.

– Бонжур, – сказала мадемуазель.

Она была младше Молли. Я дала бы ей лет двадцать пять. Но ее одежда, произношение…

– На самом деле вы француженка, – сказала я.

– Je suis une femme d’Irlande aussi, – ответила она.

Я ждала рассказа о ее родословной, но она лишь улыбнулась.

– Бартоны уже много поколений делают во Франции отличное вино, – внес ясность отец Кевин. – Но они ирландцы.

– А я Мэри, – сказала третья женщина.

Она была старше предыдущих двух, седовласая, одета в скромное платье. Служанка, решила я.

Молли Чайлдерс жестом позвала всех поближе к себе.

– Дорогие мои, – объявила она, – у меня для вас прекрасные новости. «Асгард» сможет взять две тысячи винтовок.

Винтовок? О чем это она? Но никто не обратил внимания на меня – самую новенькую из Дочерей Эрин. Все взгляды были устремлены на Молли.

– Мы сможем проплыть морем из Гамбурга прямо до Хоута. Эрскин говорит, что в апреле-мае погода будет благоприятная, так что у нас остается еще четыре месяца, чтобы собрать деньги на оружие.

– Но, Молли, разве «Асгард» – достаточно большой корабль для этого? – спросила Констанция.

– «Асгард» будет переоборудован в той же лодочной мастерской в Норвегии, где он был построен. Когда мой отец подарил нам эту яхту на свадьбу, один очень толковый умелец оборудовал ее специальным такелажем с ремнями, чтобы я могла безопасно удерживаться на палубе.

Она улыбнулась мне.

– У меня проблемы с ногами, Нора, – пояснила она, – но ведь мы, американки, – народ крутой, верно? Когда Мод рассказала мне, что к нам присоединилась моя соотечественница, я очень обрадовалась.

– Да. Конечно.

Винтовки? Что задумали эти женщины? Боже мой, могу представить, что случится, если об этом проведает генерал Уилсон.

– «Асгард», – медленно произнесла Мод. – По-моему, так норвежцы называют небеса.

– Верно, – подтвердила Молли. – И это хороший знак. Что может быть лучше, чем плыть под парусом спасать Ирландию на лодке, носящей имя родины викингов?

– Но ведь викинги завоевывали Ирландию, – удивилась я. – Насиловали, грабили, разрушали монастыри…

Молли небрежным жестом отбросила столетия истории.

– Так было вначале, – сказала она, – но потом норвежцы стали жениться на ирландских женщинах и прекрасно там прижились. Что говорить, многие из наших самых знатных родов ведут свою историю от викингов. Мак-Аули и Мак-Аулифы изначально происходят от Мак Олаф – сын Олафа. Наши друзья из Уэстмита носят фамилию Мак-Киссик, произошедшую от Мак Исаак, и, конечно, все норманны когда-то были норвежцами. Так что…

Снова последовала ирландская история. Я знала, что Мод и Констанция, скажем так, девушки с причудами, но чтобы такая практичная американская янки так искала во всем знаки и предзнаменования… Возможно, некое сочетание «Золотого рассвета» Йейтса, витиеватого католицизма Мод, замешанного на кельтской истории, и новенн из прихода церкви Святой Бригитты будет обладать большей силой, которая сработает на благо Ирландии. Я надеялась, что это так.

– Так вы в норвежских богов верите тоже? – спросила я Мод.

– Какая разница, как мы будем называть этих вестников – архангел, эманация, Кришна или великий бог Луг? – ответила Мод. – В ирландском народе из поколения в поколение переходит сила духа, и этого нельзя отрицать.

Констанция, которая все это время молчала, теперь заговорила:

– А в материальном мире нам для покупки ружей необходимы деньги.

– Дочери Эрин шьют флаги для продажи, – пояснила Мод.

– Возможно, они могли бы еще и печь печенье, – предложила я.

И правда, почему бы нет? Все это очень смахивало на Общество Алтаря и Розария в церкви Святой Бригитты, где планировался весенний сбор пожертвований.

– Неплохая мысль, – подхватила Мод. Даже она не заметила всю абсурдность происходящего.

Третья женщина вела себя очень тихо и помалкивала.

– А вы что скажете, Мэри? – спросила у нее я. – Вы считаете эту идею удачной? В конце концов, вы похожи на меня, поскольку относитесь к тому «народу», который эта команда хочет освободить.

Она посмотрела на Молли, но ничего мне не ответила.

– Разве не должна даже служанка быть способной высказать свое мнение? – не унималась я.

Все женщины и отец Кевин дружно засмеялись.

– Ох, моя дорогая! Это не просто Мэри, а Мэри Спринг Райс, – растолковала мне причину их веселья Мод. – Она – дочь лорда Монтигла.

– Ваш род также происходит от вождей гаэльских кланов? – поинтересовалась я.

– Не совсем так, – ответила Мэри. – Королева пожаловала моему деду дворянский титул за службу на благо государства.

– Но вы ведь находитесь в родстве с О’Брайенами и де Вер де Верами? – обратилась к Мэри Мод, и та кивнула.

Де Вер де Веры? Я думала, что Мод меня разыгрывает, – но нет. Она продолжала рассуждать про Обри де Вер де Вера, поэта, широко известного – правда, не мне.

– Он ведь обратился в католическую веру, да? – спросила Мод.

И снова Мэри кивнула.

– Скоро все лучшие люди примкнут к нашей Церкви, отец Кевин, – подвела итог Мод.

Лучшие люди?

Женщины продолжали болтать о том, кто на ком женат, а я подвинулась поближе к отцу Кевину и тихонько задала ему вопрос:

– А есть ли в этой группе хоть кто-то из настоящих католиков?

Но Мод все равно услышала меня.

– Все сестры Шини – урожденные католички, – вставила она.

– Мы с их отцом, Дэвидом Шини, еще семинаристами вместе учились в этом самом колледже, – ответил Отец Кевин. – Потом он ненадолго уехал домой, а там влюбился в Бесси Маккой. Они сбежали вместе, и теперь у них шестеро взрослых детей.

– Ну и молодцы, – вырвалось у меня, и только потом я поняла, как это прозвучало. – Ох, отец Кевин. Я не то хотела сказать. Конечно, вы делаете для Ирландии большое дело, а он, наверное, сидит себе где-нибудь клерком в банке или…

– Вовсе нет, Нора. Дэвид вступил в Ирландское республиканское братство, работал в Земельной Лиге, сидел в британской тюрьме, потом был избран в парламент и двадцать семь лет представлял в Вестминстере Ирландскую партию. И еще у него есть сын-священник! Я знаком с его дочерями, и это очаровательные женщины – все четыре удачно вышли замуж, – закончил отец Кевин.

– Их мужья тоже борются за наше дело, – добавила Мод.

Я чувствовала себя так, будто снова попала в Бриджпорт, потому что Мод спросила у Мэри Спринг Райс, имеет ли О’Брайен, за которым замужем Кэтлин Шини, какое-то отношение к тем самым О’Брайенам, после чего женщины углубились в распутывание родственных связей.

– Кстати, – сказала Мэри, – это напомнило мне, что мой кузен Конор хочет помочь нам перегнать «Асгард» из Германии.

У меня в голове вертелась мысль: неужели ирландская революция – это сплошное хитросплетение чьих-то сестер, невесток, кузин с кузенами и школьных друзей? Но тут же я подумала: а демократическая партия в Чикаго? Она ведь тоже сплошь и рядом держится на родственных и дружеских связях. На самом деле наличие этих самых связей – практически обязательное требование для того, чтобы попасть в аппарат власти. Кто еще ради тебя выйдет и станет стучаться в чужие двери? И где еще ты найдешь внутренний круг людей, которым сможешь доверять?

– Среди Inghinidhe na héireann – Дочерей Эрин – есть много католичек, а Cumann na mBan так просто переполнено ими, – сообщила мне Констанция.

– Как вы сказали?

Трудно присоединиться к движению, когда ты не можешь выговорить название половины его организаций. О, почему я не слушала бабушку Онору и не выучила хотя бы немного ирландский язык, на котором она, мама и бабушка Майра изъяснялись так непринужденно? Тогда я еще случайно улавливала какие-то отдельные слова, но со временем утратила и эту способность.

Для меня перевела Мод:

– Это женская вспомогательная организация для Ирландских волонтеров. Кэтлин Келли собрала их всех на большом митинге в отеле «Винн».

– Они собирают средства и также шьют флаги на продажу, – добавила Констанция.

А еще, наверно, пекут печенье.

– Но деньги необходимо контрабандой вывозить из Ирландии и конвертировать в доллары, – сказала Констанция.

– Германские агенты требуют оплату в американской валюте, – пояснил отец Кевин.

– И вот теперь, Нора, дело доходит до вас, – вступила Мод. – Нам нужен человек с долларовым банковским счетом.

– Вроде меня? – уточнила я.

– Вроде вас, – подтвердила Констанция. – Подумайте над этим, Нора, мужчины и женщины маршируют рядом. С винтовками на плечах.

– Я не ношу форму, – возразила я. – Разве что Коко Шанель разработает фасон.

Все засмеялись.

– Так что, теперь я Дочь Эрин? Или как там – Ingh по-ирландски?

– И вы всегда ею были, – кивнула Мод.