Февраль, 1914

За этим ничего не последовало. Вот она я, готовая идти в бой, бросая вызов старому генералу Генри Уилсону и вообще всей британской армии, а мои друзья исчезли. Молли Чайлдерс, мадемуазель Бартон и Мэри Спринг Райс уехали в поместье Бартонов в Бургундии. Констанция Маркевич была в Ирландии. Мод тоже должна была уехать с ней, но ее задержал бронхит. Вообще, у Мод со здоровьем было неважно. И все же она умудрилась прибыть в Ирландию вовремя, чтобы успеть поучаствовать в подготовке большого митинга. В Дублин приедут тред-юнионисты, чтобы там присоединиться к бастующим ирландцам.

– Когда они все маршем пройдутся по Сэквилл-стрит, работодатели не выдержат. И начнут переговоры с профсоюзами, – объяснил мне отец Кевин.

В холодной приемной мы с ним были только вдвоем. Выглядел он не очень, все время покашливал. Он никогда не говорил о своем возрасте, но я понимала, что ему явно хорошо за шестьдесят и грудь у него слабая.

– Я беспокоюсь за вас, святой отец, – сказала я.

– Нет ничего такого, чего не взял бы горячий виски, – ответил он, после чего налил в чашку кипятка, щедро плеснул туда виски, выжал в эту смесь сок лимона и добавил сахар и гвоздику.

– Лекарство такое, – с улыбкой сказал он. – Поддержите меня?

– Поддержу.

Он принялся готовить второй напиток.

Сделав первый глоток горячей смеси, я задумалась, почему это я сижу в Ирландском колледже вместо того, чтобы выполнять какое-нибудь задание ради дела. Неужели я хочу быть похожей на тех болтунов, которые приехали в Чикаго с массой рассказов о своих победах над Sassenachs в Ирландии, но без каких-либо доказательств того, что они сделали сами? «Еще один человек, отдавший жизнь за Ирландию и выживший, чтобы рассказывать сказки», – говорил про таких дедушка Патрик. Я даже не была уверена насчет усилий Мод и Констанции. Насколько серьезное значение имеет то, что они готовят для бастующих суп?

Я сказала об этом отцу Кевину, но он заверил меня, что борьба за Ирландию ведется на улицах Дублина прямо сейчас. Он пояснил, что водители трамваев в Дублине работают по семнадцать часов в сутки за сущие гроши.

– Они просто не могут кормить свои семьи. В Дублине царит шокирующая нищета, – говорит он. – При рождении там умирает больше младенцев, чем в любой европейской стране. А те малютки, что выжили, голодают и…

– Погодите, – прервала его я. – Это ведь те самые дети, которые берут уроки ирландских танцев у Мод? Каким образом это может им помочь?

– Ах, Нора, вы бы убрали эти насмешливые нотки из своей интонации. Ребенок, который учится правильно держать голову и резво двигать ногами под бой бодрана, скорее выступит против притеснения.

И рабочие нашли в себе мужество для забастовки. Он рассказал мне про лидеров, Джеймса Коннолли и Большого Джима Ларкина. Оба они родились в бедных католических семьях – Ларкин в Ливерпуле, Коннолли в Эдинбурге. Жизнь была тяжелой, трудились чернорабочими. Оба они, по описаниям, выглядели вполне по-чикагски. Не какие-то доморощенные патриоты. Я легко могла представить, как эти парни, организовавшие профсоюз, обращаются с речью к железнодорожным рабочим у нас в Бриджпорте.

– Подозреваю, они сводят хозяев-протестантов с ума, – заметила я.

Но отец Кевин покачал головой:

– Как это ни печально, но движение боссов против своих рабочих возглавляет один из наших. Хозяин трамвайной компании – добрый католик по имени Уильям Мартин Мерфи, «мистер Бельведер», учился у иезуитов, но теперь разбогател и жутко боится потерять свои деньги. Он уволил забастовщиков, а на их место нанял других рабочих. Убедил их, что это единственный способ не дать большевикам захватить Дублин и поставить Ларкина и Коннолли начальниками над ними.

– Джеймс Коннолли, – повторила я. – Он ведь друг графини.

Я рассказала отцу Кевину про ее униформу и засмеялась. Мне такой наряд казался манерным и неестественным – что-то вроде мужского костюма на Ромейн Брукс.

Но отец Кевин снова сделал мне замечание.

– Не нужно насмехаться над Ирландской гражданской армией, Нора, – осуждающим тоном заметил он. – Это не шутки. В конце августа полиция напала на митинг забастовщиков и убила двоих. Потом толпа штрейкбрехеров, нанятых Мерфи, убила женщину по имени Алиса Брейди, которая несла еду своей семье. Вообразите себе ту ненависть, которая подталкивает мужчину убить женщину.

Мне было нетрудно представить такое. Разве Тим Макшейн не был готов придушить меня? И за что? За то, что дала ему отпор.

– Так что теперь Ирландская гражданская армия охраняет бастующих, – продолжил отец Кевин. – Это оборонительные силы, совсем как Ирландские волонтеры.

Он рассказал, что десятки тысяч людей в последнее время присоединились к Ирландским волонтерам, которых теперь насчитывалось 250 тысяч и которые считали своей целью претворение в жизнь билля о гомруле.

Я пришла в возбуждение:

– А тот урод Уилсон говорил об Ольстерских волонтерах. Трудно поверить, что протестанты будут воевать против законного распоряжения британского правительства, тогда как католики готовы сражаться за него! – сказала я.

Я имела в виду, что ситуация эта сбивает с толку.

– Странно, не правда ли? – ответил отец Кевин. – Офицеры британской армии, которые сами родом из Ольстера, грозят восстать против гомруля, а не поддерживать его. У нас есть информация, что Ольстерские волонтеры собрали миллион фунтов и ведут переговоры с немецкими поставщиками оружия о покупке винтовок.

– Немецкими? А британцы знают об этом?

– Они закрывают на это глаза. Считают нормальным, что люди из Ольстера сами себя вооружают. Но правительство не будет толерантно относиться к тому, что оружие в руки получат националисты. Поэтому нам и нужна ваша помощь, Нора. Пришла пора действовать.

Ну вот, началось. Пошли приказы. Внезапно я начала нервничать.

– Послушайте, отец Кевин. Я чувствую, что пока не готова брать в руки ружье за Ирландию, – заявила я.

– О, мы этого от вас и не ждем, Нора. – Он наклонился ближе ко мне и понизил голос. – Как я вам уже говорил, немцы хотят получать оплату в долларах. Мы просим вас класть деньги, которые Дочери Эрин собирают в Ирландии, на ваш банковский счет. Англичане следят за счетом Мод и отслеживают всех, кого считают сочувствующим нам. Они даже задают вопросы по поводу любых крупных сумм, которые платят колледжу. Но вы можете держать деньги у себя, а потом переводить их в долларах, объясняя это тем, что посылаете деньги домой.

– Любые большие деньги, оседающие на моем счету, будут выглядеть неправдоподобно, – возразила я. – Мне едва удается сводить концы с концами.

– А что, если у вас вдруг появятся щедрые клиентки – женщины, благодарные вам за то, что вы познакомили их с Парижем, и готовые хорошо платить вам?

– Это что, пророчество? – поинтересовалась я.

– Достоверный факт, – кивнул он.

Но после этого прошел целый месяц. Мод по-прежнему была в Дублине. Забастовка закончилась. Победили работодатели. Британские рабочие так и не приехали поддержать дублинских бастующих. Ирландцам пришлось отступить. Работу могли получить только те, кто дал обещание не вступать в профсоюз. Отец Кевин рассказывал, что Мод в письме написала ему про деньги, которые Джон Куинн прислал для семей забастовщиков. Сама она занималась тем, что распределяла эти средства, чтобы люди могли выкупить из ломбардов свое имущество.

– Ростовщики наживаются на чужой трагедии, – сказал отец Кевин. – Очень печально.

Я проводила время в Лувре, копируя любое подходящее платье и больше узнавая о художниках, хотя к Гертруде Стайн больше не ходила. До сих пор страдала от выходок ее служанки.

А после мессы отец Кевин сказал мне, что на следующий день я встречусь со своими клиентками у мадам Симон.

18 февраля, 1914

Перед студией мадам Симон меня ожидали Молли Чайлдер, мадемуазель Бартон и еще одна пожилая дама, Алиса Стопфорд Грин. Молли сообщила мне, что Мэри Спринг Райс вернулась в Ирландию.

Я помогала идти Молли Чайлдерс, которая с большим трудом поднималась по ступенькам, крепко хватаясь за поручни. Я вела ее, поддерживая сзади, а мадемуазель Бартон – спереди. Смелая женщина, эта Молли Чайлдерс.

Я размышляла, что бы такого сказать, пока мы медленно поднимались по лестнице.

– А вам известно, что в этом доме жила и держала свой знаменитый литературный салон мадам Жофрен? – спросила я, как будто сама знала все подробности о женщине, которая принимала здесь самых заметных фигур французского просвещения.

На самом деле я не слышала ни про нее, ни про ее салон, пока мадам Симон специально не проинструктировала меня по поводу исторической ценности этого дома. Нет в Париже такого места, за которым не тянулась бы какая-нибудь байка или сплетня.

Однако мадемуазель Бартон знала о мадам Жофрен все.

– По-моему, мой прадед «Ирландец» Том Бартон приходил на ее званые обеды по средам, когда был в Париже. Однажды он встретил там мадам де Помпадур. Хотя ближе он был знаком с более молодой любовницей Луи XV, Мари-Луизой О’Мерфи, чей отец был ирландским военным.

– А-а-а, – откликнулась я.

Господи, она говорит о людях, живших сто пятьдесят лет тому назад, так, будто это ее соседи. Да, у таких семей долгая память!

Молли наконец-то добралась до верхней площадки.

– А я бы не хотела быть королю любовницей или еще кем-то, – заметила она. – Мы, американцы, были правы, когда отмели всю эту чушь. Правильно я говорю, Нора?

– Точно, – согласилась я, а сама подумала обо всех тех французских аристократах, которые взбирались по крутым ступеням на гильотину.

Есть революции и есть… революции. Хотя, насколько я знала, английские агенты следили за Мартой Вашингтон. Я думала о человеке, который шел по следам Констанции Маркевич, вспоминала рассказы Мод про шпиков, угрозы генерала Уилсона. Я немного волновалась, что эти женщины, замеченные в симпатиях к делу, привлекут внимание британского правительства. И, конечно, если они станут контрабандой вывозить деньги из Ирландии, правительство это заметит.

Однако отец Кевин возразил, что англичанам эти женщины известны как модницы, выезжающие в Париж покупать новые наряды.

– А вы – просто сопровождающий их гид. К тому же у нас есть свои связи в Дублинском замке, – сообщил мне он. – Британская разведка вас ни в чем не подозревает. Угрозы Уилсона были лишь пустой болтовней.

Очень хорошо. Хотя я и была слегка разочарована, что так легко попала в число тех, кого не принимают всерьез.

Тем временем я думала, как объяснить мадам Симон появление этих дам, пока Жоржетта вела нас в студию. Ведь я обещала избегать Мод и Констанции. Однако эти трое выглядели настолько респектабельно, что вопросов вообще не возникло – особенно после того, как каждая из них заказала дневное платье и пальто, а еще попросила позволения выбрать фасон из коллекции старых мастеров.

Мадам Симон начала с мадемуазель Бартон.

– Уважаемая фамилия, мадемуазель, – сказала она ей. – Я сама очень люблю вино из ваших виноградников.

На это мадемуазель Бартон ответила:

– Нужно будет прислать вам ящик.

Это очень помогло делу.

Мадам Симон и Жоржетта разве что в реверансе не приседали перед мадемуазель Бартон, когда вели ее в примерочную, чтобы снять мерки и показать ей образцы разных тканей. Мы с Молли и Алисой тихонько говорили по-английски ни о чем, тщательно следя за тем, чтобы не сказать лишнего о своей миссии. Молли упомянула написанную Алисой книгу «Создание Ирландии и ее уничтожение» и удивилась, что я ее не читала.

– Это замечательная книга. Она дает представление об истории Ирландии на примерах великих гаэльских фамилий – прекрасная музыка и литература, которые были уничтожены Тюдорами, – сказала Молли.

– Звучит совсем как «Анналы четырех мастеров», – отозвалась я. Пусть эти дамы знают, что и мне кое-что известно об истории моей родины.

– Что ж, спасибо, Нора, – ответила Алиса. – Это прекрасный комплимент. При написании своей книги я действительно ссылалась на древние манускрипты.

Она рассказала мне, что выросла в городке Келлс и, естественно, интересовалась…

– …«Келлской книгой», Евангелиями Коламбы, – закончила я за нее.

И снова она кивнула.

– Мой дед был епископом ирландской церкви в графстве Мит, – сказала она.

– Надо надеяться, – проворчала я себе по нос.

Было очень неприятно думать, что у ирландского католического епископа были внуки.

– Мы жили напротив дома Коламбы, древней башни, где монахи работали над этим произведением искусства. Это и разожгло мой интерес, – объяснила Алиса.

– А потом она вышла замуж за известного историка, – добавила Молли.

– А где он сейчас? – спросила я, ожидая услышать, что он живет на островах в Тихом океане или еще бог весть где.

– Он умер, – ответила Алиса.

Все эти женщины так или иначе избавились от своих мужей. За исключением Молли, которая рассказывала о своем парне, Эрскине (странное какое-то имя), и о том, как он мгновенно влюбился в нее в Бостоне.

– Похоже, его не волновало, что ноги у меня работают плохо, – сказала она. – Эту травму я получила, катаясь на коньках, когда мне было всего тринадцать. Мы поженились через полгода после нашего знакомства. Он тогда служил в британской армии, в королевском артиллерийском полку.

– Погодите-ка, – не поняла я и понизила голос. – Но ведь сейчас вы помогаете купить в Германии винтовки и привезти их в Ирландию, чтобы помочь революции против Британии?

Она кивнула, но прижала палец к губам.

– А при этом ваш муж служил в английской армии? – шепотом спросила я.

– Ну да.

Я готова была поклясться, что она не видит в этом никаких противоречий. Ох, ну да ладно.

Следующей в примерочную отправилась Алиса, бросив мадам Симон на ходу:

– Я хочу для себя что-нибудь очень ноское и практичное.

Когда Алиса возвратилась, Молли сказала мне:

– Вы обязательно должны съездить в Ирландию.

Потом она обратилась к Алисе:

– Представьте, она никогда не была в Ирландии.

– О, дорогая, это просто ужасно! Но почему? На корабле туда совсем недалеко, да и плата за проезд вполне умеренная, – ответила та.

– Хм-м-м, – промычала я.

Я не могла объяснить им, почему не съездила туда. Потому что сама этого не знала. Ирландия для меня – мечта, сотканная из воспоминаний мамы и бабушки Оноры, полная мифов и национальной музыки, а не какое-то конкретное место, куда можно было бы поехать. И на фоне тонких призрачных образов, проплывающих в моем сознании, я иногда отчетливо слышала голос бабушки Майры: «Люди не слагают песен про голодающих детей, похожих на скелеты, и про горы трупов, сваленных в придорожные канавы. Хочешь прикоснуться к лучшему, что есть в Ирландии, – пойди полюбуйся витражами в церкви Святого Патрика здесь, в Чикаго».

Мадам Симон и Жоржетта возвратились в зал и сняли мерки с Молли прямо на золоченом стуле.

– Мадам, прошу вас, не делайте юбку слишком тяжелой.

Молли начала объяснять мадам Симон, что она ездит верхом и помогает Эрскину управлять их яхтой.

– Мне действительно тяжело ходить. Но я живу совершенно нормальной жизнью, – улыбнулась она. – А благодаря троим детям у меня постоянно есть занятие.

«И благодаря революции», – подумала я.

Пришел черед экскурсий по Парижу.

Мы усадили Молли в такси, которое, как объяснила мне Алиса Стопфорд Грин, называлось фиакр – в честь ирландского монаха, святого покровителя всех таксистов.

– Почему так? – спросила я.

– Никто этого не знает.

Для февраля день выдался довольно теплым. Первым делом мы отправились к Эйфелевой башне, где Луи позволил мне сфотографировать дам на фоне этой достопримечательности. Это произвело впечатление на Молли.

– Так вы еще и фотограф? – удивилась она. – Обожаю художников. Они видят мир по-своему. Я права, Нора?

– Ну, лично я действительно несколько иначе отношусь к свету, – ответила я, глядя, как отраженные лучи заката смягчают черты их лиц.

Кто сможет усомниться в том, что эти три родовитые шикарные дамы просто наслаждаются прогулкой по Парижу, волнуясь лишь о том, как их мужья отреагируют на суммы потраченных ими денег?

Такси мы не отпускали и теперь объезжали по кругу обелиск на площади Согласия, ехали по Елисейским полям, а затем присоединились к потоку машин, кружащих около Триумфальной арки. Совершенно невинное занятие. Вне всяких подозрений.

Но когда мы устроились на чай у «Фуке», который дамы предпочитали отелю «Ритц», в зал вошел молодой человек крепкого телосложения и сел за соседний столик. Он совсем не походил на того, кто может час без толку рассматривать толпы прогуливающихся по Елисейским полям. При взгляде на него я подумала о том «регбисте», который преследовал Констанцию Маркевич. Молли тоже посмотрела на него, понимающе кивнула мне и перевела нашу беседу на обсуждение моделей от мадам Симон. А корсеты там будут прихвачены складками или гладкие? Мадам Симон вообще использует плиссировку? Может быть, им стоит купить новые нижние юбки? Это в конце концов отпугнуло незнакомца, и он ушел.

– Вы и вправду думаете, что он шпионил за нами? – спросила я.

Отец Кевин был уверен, что нас никто ни в чем не заподозрит.

– В таких вопросах лишняя осторожность не помешает, – ответила Алиса.

Она вручила мне толстый конверт.

– За основную часть всего этого мы должны быть благодарны Алисе, – шепнула мне Молли.

Алиса лишь пожала плечами.

– Спасибо, – сказала я.

Мы заказали чай, и с этого началась моя карьера секретного агента.

Мы втроем стояли перед «Гранд-отелем» возле оперы. Таким дамам не место в двухзвездочных заведениях на Левом берегу или «гранд» – отеле Жанны д’Арк.

Мы помогли Молли подняться в громадное фойе, где когда-то был открытый внутренний двор. Во времена правления Луи Наполеона здесь разворачивались конные экипажи. Сейчас фойе укрывала стеклянная крыша. Здесь были расставлены небольшие мраморные столики с мягкими стульями, где сидели, беседуя, очень элегантные посетители. Похоже, Молли заметила осуждение на моем лице, потому что она сказала мне, когда я чуть ли не на цыпочках ступала на толстый ковер:

– Роскошь может быть хорошим прикрытием.

– Regardez, – сказала нам мадемуазель Бартон и кивнула в угол, где, развалившись в кресле, сидел «месье регбист». Он даже не пытался не выделяться.

– Пойдемте! – сказала я, но Молли повела нас прямо к этому человеку.

– Здравствуйте, – приветствовала его она. – Ваше лицо кажется мне очень знакомым. Вы, случайно, не друг моего мужа Эрскина?

– Он известный писатель, – вставила Алиса. – Написал «Загадку песков», роман про шпионаж.

Мужчина опустил глаза. И ничего не ответил.

– Может быть, вам нехорошо? – не отставала Молли. – Джентльмены обычно встают, когда к ним обращается дама.

Замечательно! Она разозлила его. И это был худший из всех способов общения с копами.

– Возможно, он не понимает по-английски, – высказала предположение мадемуазель Бартон и заговорила с ним на французском.

Наш «регбист» по-прежнему не отвечал, но все же неохотно поднялся на ноги.

– Вы остановились в этом отеле? Знаете, ведь его постоянным посетителем был Луи Наполеон, – заметила Молли.

Теперь в разговор снова вступила Алиса Стопфорд Грин:

– Кстати, они были приятелями с дедом моего мужа. Тот звал его Луи Нап. В то время император жил в Англии и бывал тут наездами. Это было немного стеснительно, потому что королева Мария Амелия, жена Луи Филиппа, которого император сверг с престола, порой навещала бабушку моего мужа. И всегда очень переживала, что эти двое могут встретиться!

Они втроем дружно засмеялись. Смеялись тихо и неискренне, но я с готовностью присоединилась к ним. Мы, конечно, переигрывали, но парня удалось привести в замешательство. Думаю, он хотел уйти.

– Что ж, приятно было с вами поболтать, – подытожила Молли. – Мы как раз идем выпить аперитив в «Кафе де ля Пэ» напротив, и я подумала, может быть, вы к нам присоединитесь?

Я сделала широкий жест рукой, словно матадор, машущий красным плащом перед носом быка. «Регбист» сорвался с места.

Вот теперь мы засмеялись по-настоящему.

– Давайте не будем брать аперитив, – предложила Молли, когда мы просматривали меню в «Кафе де ля Пэ». – Закажем лучше по знаменитому pêche Melba.

Так мы и сделали.

– Все-таки мы молодцы, девочки, – сказала я, набирая в ложечку классическое сочетание персика, мороженого и малиновой заправки.

– Мод советовала мне всегда сталкиваться с соглядатаями нос к носу, – пояснила Молли. – Один из них пошел за ней в магазин «Браун Томас» в Дублине. Мод завела этого незадачливого парня в отдел корсетов, а потом пожаловалась администратору, что этот неприятный тип, явный извращенец, пристает к ней. Они вышвырнули его на улицу, а ведь это был детектив Специального отдела.

«Действенно», – отметила про себя я. Возможно, революции действительно нужны знатные женщины.

На следующий день я возвратилась в студию. Было очень досадно, что я не могу поведать мадам Симон о наших похождениях с «месье регбистом». Но еще больше я сожалела о том, что приходится врать своей бухгалтерской книжке в красной кожаной обложке.

– И они дали вам всего двадцать пять франков? – возмутилась мадам Симон. – Ужасно. Я дам вам часть из тех двухсот франков, которые они заплатили мне.

Я заверила ее, что всем довольна.

– Ведь они мои ирландские соотечественницы, – объяснила я и, открыв свою красную книжку, сделала соответствующую запись.

Мадам Симон покачала головой.

– Нет, вы не такая, как они, – сказала она.

Вероятно, она собиралась объяснить, почему я не такая. Но в этот миг появилась Жоржетта.

– Клиентка, мадам, – сказала она. – Без предварительной договоренности.

Это было странно. Мадам не привлекала случайных покупательниц. И все же она приказала Жоржетте провести женщину сюда. Гостья не была похожа на наших обычных посетительниц. Ей было около сорока, и одета она была довольно броско.

– Это мадам Ла Саль, – сказала Жоржетта и встала за спиной у женщины вместо того, чтобы уйти, как она всегда это делала.

Мадам Ла Саль сказала, что хочет новое платье, и мадам Симон сразу спросила, понимает ли она, сколько будет стоить ее изделие.

Женщина кивнула и, вынув из кармана пачку франков, положила ее на стол.

Мадам отослала Жоржетту за мерной лентой, а клиентка обернулась ко мне.

– Откуда вы приехали? – поинтересовалась она по-английски и, похоже, была очень удивлена, когда я ответила, что из Чикаго, из Америки.

– Ne pas Irlande? – спросила она у мадам, а затем разразилась долгой речью на французском.

– Она говорит, что меня рекомендовали ей какие-то ее знакомые из Ирландии, – перевела для меня мадам Симон. – Ваши друзья. Она спрашивает, в Париже ли они еще и вернутся ли сюда, а еще она хочет, чтобы вы сводили ее на экскурсию по городу.

Женщина слушала ее очень внимательно – возможно, она понимала по-английски лучше, чем говорила. Как я по-французски.

– Те ирландские женщины? – переспросила я у мадам Симон на английском. – Вот тебе на! Да я и не знаю их толком. Их свел со мной консьерж из отеля «Ритц». Но я, разумеется, с радостью свожу мадам Ла Саль на экскурсию. Начнем мы с Эйфелевой башни. Там я сфотографирую ее, а потом мы…

– Фотограф? – Женщина выхватила знакомое слово, повторила его, а затем что-то быстро сказала мадам Симон, сопровождая это активной жестикуляцией.

– Эта дама не хочет, чтобы ее фотографировали, – перевела мадам Симон.

Я повернулась к женщине и, тщательно подбирая французские слова, сообщила ей, что могу даже поместить ее снимок в газету. Вот будет сюрприз для ее друзей! Кстати, для подписи под фото, как звучит ее полное имя? Мадам Ла Саль – а дальше?

Дама была в панике. Резко заявив мадам Симон, что передумала, она развернулась и спешно удалилась. Мадам Симон встала, подошла туда, где я сидела со своим раскрытым красным гроссбухом, и гневно посмотрела на меня сверху вниз. Она была рассержена.

– Она приходила из полиции, – бушевала она. – Я же говорила вам, чтобы вы не дали себя впутать…

Она так и говорила – «впутать», и, поверьте, по-французски это звучало еще более неприятно: словно тебя своими щупальцами затягивает под воду осьминог. А мадам все не унималась. Я молчала. И тут появилась Жоржетта.

– Это не полиция, – доложила она. – По крайней мере, не французская полиция. Я проследила за мадам Ла Саль, – она умышленно растянуто произнесла слово «мадам», – до Вандомской площади, где под колонной ее ждал крупный мужчина. Я видела, как она взяла у него деньги. И слышала, что говорили они по-английски.

– «Регбист»! Черт побери! – вырвалось у меня.

Обе вопросительно уставились на меня.

– Comment? – спросила мадам Симон.

И что же мне было сказать этой женщине, которая по-дружески отнеслась ко мне, и вообще, сделала возможной мою жизнь в Париже? Я не могла ей врать. Тем не менее я соврала. И сама удивилась, как легко и просто мне это удалось.

– Это, должно быть, частный детектив. Муж Молли Чайлдерс рассматривает вариант развода.

Да простят меня Молли и ее супруг с таким странным именем.

– Он мог заподозрить, что та встречалась здесь со своим любовником.

– А-а-а, – сказала мадам Симон и села. Жоржетта хихикнула.

– Это не первая дама, которая использует эту студию для своих тет-а-тет! – заявила она.

– Жоржетта! – одернула ее мадам Симон, но тоже улыбнулась. – Думаю, amour пропитаны тут даже стены. Подозреваю, что мадам Жофрен была очень толерантна в этом смысле.

Я произнесла нечто такое, что у француженок должно было бы звучать как «C’est la vie». Ох… Пронесло.

Через две недели появилась моя новая клиентка. Мы встретились с ней в Пантеоне. От мадам Симон лучше было держаться подальше.

– Добрый день. Я – Алиса Миллиган, – представилась она.

Задерживаться в Пантеоне Алиса не захотела.

– Тут неподалеку есть одна церковь, которую я хотела бы посетить. На улице Карм.

– Я знаю ее, – откликнулась я.

Питер водил меня туда вместе со своими студентами.

– Эта церковь раньше была часовней Ирландского колледжа, – сообщила ей я.

– Тогда вам должно быть понятно, почему я хочу ее посетить, – сказала Алиса. – Видите ли, я сама из графства Тирон. «Тир Оуэн» – земля предводителя Оуэна.

– Конечно, – кивнула я, хотя и не очень понимала, что все это значит.

Питер что-то рассказывал нам о том, что эта церковь была местом, где вероисповедовались сосланные вожди ирландских кланов, но я слушала невнимательно. Была занята тем, что перешептывалась с Мэй Квинливан в задних рядах.

Алиса Миллиган рассказала мне, что верит, будто в этой маленькой церкви похоронены два таких предводителя – клана О’Нейллов и клана О’Доннеллов. Сейчас она носила имя Святого Ефрема и принадлежала к сирийским католикам. Алиса сказала, что здесь встречаются члены очень консервативной католической организации.

– Роялисты, – уточнила она.

– А французы правда верят, что вернут себе короля? – поинтересовалась я.

Она пожала плечами, а я вспомнила про Мильвуа.

В тот день в церкви не было собраний. Она пустовала. Сквозь запыленную стеклянную крышу пробивался тусклый солнечный свет. Все выглядело очень уныло.

Ирландские священники выбрали для своей новой часовни хорошее оформление – витраж с изображением Агнца Божьего. Алиса взяла меня за руку и потянула в дальний конец святилища, где из стены выступали две каменные плиты.

– Вот их могилы, – сказала она.

Алиса встала на колени и положила обе ладони на одно из надгробий. В скудном освещении виднелись гаэльские письмена, стертые буквы, вырезанные в камне. Она закрыла глаза.

– Представьте, им пришлось оставить все, что они когда-то любили. И даже кости их не могут упокоиться в ирландской земле. Помолитесь за нас, Нора. Помолитесь за нашу победу. Ирландия не может терпеть появления новых изгнанников.

Она надолго замерла на месте, а я тем временем думала: она совсем другая, не похожа на знакомых мне ирландских революционерок. Нет в ней ни театральности Мод, ни нахальной смелости Констанции Маркевич. Ни самоуверенности рожденной быть богатой Молли Чайлдерс или талантов мирового масштаба, которые демонстрирует Алиса Стопфорд Грин. Кстати, она прислала мне подписанный экземпляр своей книжки «Создание Ирландии и ее уничтожение» с запиской: «Как видите, мой издатель – Макмиллан; тот самый, который издавал Томаса Гарди и Льюиса Кэрролла – такой круг интересов очень радует. Братья Макмилланы сами родом с Аранских островов в Шотландии. Какие родственные души!»

Может быть, эта впечатляющая Алиса Стопфорд Грин проводит параллели между собой и Алисой в Стране чудес? Демонстрирует так свое чувство юмора?

А эта Алиса не смеялась, когда мы наконец вышли из церкви и двинулись по улице Карм. Она мне кого-то напоминала, но кого? Она была из Тирона, как и Мэй Квинливан, и в обеих чувствовалась какая-то спокойная суровость. Женщины Ольстера. Возможно, Мэй более… нормальная, что ли. Эта Алиса, конечно, католичка. Хотя она рассказывала мне, что ее отец был методистским священником.

Я украдкой поглядывала на Алису Миллиган. Мелкие черты лица, благопристойная прическа, неброская одежда, прошлое в семье протестантского священнослужителя. И тут я поняла.

– Джейн Эйр! – вырвалось у меня, причем так громко, что Алиса остановилась.

– Что, простите? – спросила она.

– Хм-м… Я хотела сказать, читали ли вы «Джейн Эйр»?

– Конечно, – ответила она.

– Ах, я тоже читала.

Она подозрительно посмотрела на меня. Видимо, она думала: кто эта ненормальная? Но сейчас эта связь казалась мне очевидной – это Джейн Эйр после смерти Рочестера. Я обожала эту книгу, которую мы обнаружили с Розой и Мейм и делили между собой. Это было совсем не то, что мы читали на уроках литературы у сестры Вероники. А еще мы обожали фильм. Для нас поход в кино был настоящим приключением, но еще более захватывающим было видеть на экране историю, которую мы хорошо знали.

Иногда мне казалось, что я запала на Тома Макшейна потому, что рисовала его себе эдаким мистером Рочестером. В темноте кинотеатра мне хотелось, чтобы он был слепым и потерял одну руку, и тогда мы были бы счастливы с ним вместе, как герои романа.

Алиса Маллиган не очень походила на молодую Джейн. Скорее напоминала пожилую женщину, которой та, вероятно, стала с годами. И теперь она рассуждала о сестрах Бронте.

– Они родом из графства Даун, – сказала она. – В жилах у них ольстерская кровь. Их отец, Патрик, был членом организации «Объединенные ирландцы» в 1798 году.

О боже, а сама-то она к какой группировке относится? К Ирландской гражданской армии, Ирландским волонтерам, Ирландскому революционному братству или же к Фенианскому братству? Но спрашивать об этом у нее мне не хотелось.

Однако она объяснила сама:

– Многие северяне примкнули к восстанию из-за того, что возглавляли его пресвитерианцы.

Восстание. Это должно было мне о чем-то сказать. Но Ирландию столько раз накрывало волной разных восстаний. Я знала о них по пикникам «Клан на Гаэль» и рассказам дедушки Патрика. Их подавляли. Их предавали. Но они всегда возвращались.

Алиса продолжала:

– Их газета, «Северная звезда», вдохновила нас с Анной Джонсон начать издавать «Северный патриот» и «Shan Van Vocht».

Теперь она меня окончательно запутала, и в конце концов я вынуждена была признаться ей:

– Вы знаете историю Ирландии в мельчайших подробностях. Но я-то – нет.

Внезапно она превратилась в наставницу, какой я ее себе и представляла.

– Давайте найдем какое-нибудь кафе или ресторан, и я вам все объясню.

– Давайте! – воодушевленно согласилась я и повела ее по одной узкой улочке – Лано.

Там было пустынно – наступила вторая половина дня, время déjeuner уже закончилось. За нами никто не шел. Слава богу.

Я как попугай повторяла немного из того, что запомнила по экскурсиям Питера.

– Раньше она называлась улицей Мон-Сен-Илер, – рассказала я Алисе. – Пятьсот лет назад на этой улице располагалось четырнадцать книжных лавок. Здесь же было средневековое аббатство. Питер… в смысле, профессор Кили… считает, что этот ресторан находится там, где когда-то стояли древнеримские купальни, – продолжала я, когда мы с ней зашли в каменное здание.

Конечно, когда мы устроились у громадного каменного камина, она была возбуждена и, наверное, думала, что, может быть, в этом cave à vin выпивал сам О’Нейлл.

– Боже правый, – ахнула она. – Я бы сказала, что очаг этот относится к тринадцатому веку.

Официант объяснил нам, что ресторан совсем недавно купили три актера. Потом он добавил, что раньше он назывался Puit Certain – «Родник Сертена», в честь аббата местного монастыря.

– Но мы называем его уже Le Coupe Chou, – заявил он.

По нашим лицам он увидел, что мы не понимаем.

– Так называется бритва брадобрея.

Он жестами изобразил, что бреется.

– Скорее похоже на тесак для рубки капусты, – уточнил он. – В Средние века здесь была парикмахерская. Хотя ходили слухи, что хозяин не только брил, но порой и того… – Официант чикнул воображаемой бритвой себе по горлу.

– Еще поговаривают, что тела клиентов отправлялись в мясную лавку на другой стороне улицы на колбасу. Впрочем, подобные байки рассказывают о многих брадобреях, – закончил он.

– Ничего себе, – испуганно прошептала я.

Алиса даже не дрогнула, и я не знала, с чем это связано – с ее несгибаемым революционным духом или со слабым французским. Официант согласился принести нам по café-créme и пирожному «Наполеон», и она начала свою лекцию. На всякий случай я поглядывала на дверь, но там никого не было.

– «Объединенных ирландцев» основал Вольф Тон, – сказала она.

Слава богу, на это я могла честно сказать:

– Я про него слышала.

– Они боролись за эмансипацию католиков, хотя сам он принадлежал к Церкви Ирландии, а остальные лидеры были северными пресвитерианцами. А также методистами, как, например, моя семья, – добавила она.

– А сами католики в этом участвовали? – спросила я.

– Конечно. Было такое секретное общество католиков-крестьян – «Защитники», – которое присоединилось ко всем остальным. Они задавались вопросом, почему бы и в Ирландии не устроить революцию. Наполеон должен был прислать войска, чтобы поддержать нас.

– Погодите, – остановила ее я. – В этой части мне кое-что известно. Я слышала рассказы своего дедушки Патрика про «год французов», про высадку в Мейо. Он еще говорил: «Слишком мало и слишком поздно».

– И был прав, – согласилась она. – Сельское население действительно поднялось на бунт, но французов было мало, а на подавление бросили тучи английских солдат. Французов отослали по домам, а ирландцы висели на каждом дереве.

Я с тяжелым вздохом кивнула, и мы дружно откусили по кусочку «Наполеона».

– Выходит, еще одна неудача, – заметила я, – как и с забастовкой в Дублине.

– Тем не менее их отвага продолжает вдохновлять народ.

И она своим мягким сопрано запела:

Я присоединилась к ней. Слова я знала, а в кружке хорового пения в школе Святого Ксавье у меня был лучший альт. Я подхватила мелодию на строчке «Но настоящий мужчина, как ты, приятель, наполнит свой стакан вместе с нами».

– Это была наша любимая песня на пикниках «Клан на Гаэль». Мне нравится последний куплет:

– Сильная песня, – отметила Алиса и отпила свой кофе со сливками.

– Под нее нам бы следовало пить приличный виски вроде «Джеймисон», – заметила я.

– Или «Бушмилс», – согласилась она.

На поверку не так уж и много в ней было от Джейн Эйр.

– Что ж, наши мятежи, может, и захлебываются, но песни у нас сильные. Вроде вот этой, про Родди Маккорли, – сказала я и напела первую строку: – «И Родди Маккорли уходит, чтобы умереть сегодня на мосту в Тумбридже…»

Официант с метрдотелем внимательно наблюдали за нами из-за очень старинной деревянной стойки.

– Un autre napoléon, s’il vous plaît, – крикнула я им, а потом обратилась к Алисе: – Какая жалость, что император Наполеон не доставлял такое же удовлетворение, как эти славные пирожные.

Я засмеялась. Но Алиса не увидела в этом ничего смешного.

– Я помню, когда Анна написала эту песню про Родди Маккорли, – сказала она.

– Анна? Это та женщина, которая начала издавать газеты вместе с вами?

Она кивнула.

– Люди подхватили ее мгновенно. Это было в 1898-м, когда мы с Мод и Анной совершали тур по Ирландии в честь столетия восстания 1798 года.

Официант принес наши пирожные.

– Мы ходили из деревни в деревню, выступали с лекциями про бунт 1798 года, старались заставить людей, боровшихся с голодом и массовыми изгнаниями с земли, поверить, что все не так безнадежно, как им кажется. Наши предки сражались с Sassenach, и мы сможем. Мы были вместе: Анна, католичка из Белфаста, Мод, представительница Церкви Ирландии в то время, и я, методистка. Протестант, католик и диссентер объединились, как когда-то надеялся Тон и все остальные. Славные были времена, особенно в Донеголе. У людей там не было ничего, и тем не менее они угощали нас ирландскими картофельными оладьями и лепешками, тоже из картошки. Учились они очень быстро и сразу же запомнили мелодию той песни. Анна пела толпе по одной строчке, а они эхом повторяли ее.

Алиса снова тихонько запела:

– Здорово, – сказала я, – но очень печально. Как судьба мистера Рочестера, обгоревшего и слепого.

– За исключением того, что Родди Маккорли был реальным человеком. Когда он сражался в рядах Объединенных Ирландцев, ему было всего девятнадцать, – вздохнула она.

– Совсем юноша, – согласилась я.

– Он уже почти уехал в Америку, – продолжала Алиса, – но его предали.

– Очень жаль, – сказала я.

А про себя подумала: вот бы Господь помог всем мятежникам скрыться в Америке. И чтобы песня эта звучала иначе: «А молодой Родди Маккорли приехал в Бриджпорт и завел себе семью».

О Ирландия, Мать-Ирландия, разве ты не хочешь быть бабушкой? Почему тебя всегда нужно изображать с мертвым ребенком на руках? Дедушку Патрика, вероятно, повесили бы, как Родди Маккорли, если бы он вовремя не сбежал и не приехал в Чикаго.

– Он уехал, чтобы спасти нас, – рассказывала мне бабушка Онора. – Деньги, которые он заработал, копая канал Иллинойс-Мичиган, означали, что мы с Майрой сможем уехать и увезти твоего отца и всех твоих теть и дядь с собой. Все мы живы только благодаря ему. Так что ты обязана ему жизнью, Онора. Как и все твои кузены, кузины и все их дети на много поколений вперед.

А я тогда сказала:

– Ух ты. Я очень рада, что ему удалось сбежать!

Теперь Алиса рассказывала мне о том, какой эффект производят стихи, опубликованные в ее газете Shan Van Vocht.

– А Shan Van Vocht ведь означает «старая женщина», верно? – уточнила я. – Это и есть Ирландия – shan van vocht.

Мне всячески хотелось показать ей, что я все-таки не полная невежда.

– Это такое же название, как у реки Сена, – еще одна богиня, – завершила свои рассуждения я.

Питер Кили рассказывал мне про эту связь. Я действительно тосковала по нему. А отец Кевин так ни словом о нем и не обмолвился.

– Да, – кивнула Алиса. – Богини часто ассоциируются с озером, ручьем или родником. Все это – порталы в иной мир. В то же время публикуемые нами стихи и песни предлагают людям вход в иное измерение через их воображение. Для ирландцев очень важно знать о своем славном прошлом, о том, что мы всегда сражались против угнетателей.

– И проигрывали, – возразила я.

– Сейчас все по-другому. Мы по-настоящему объединились. Протестант, католик и диссентер вместе – это тема многих стихов Анны. Вы, возможно, слышали о ней как об Этне Карбери.

– О, так вот почему я не узнала ее по имени.

– Выйдя замуж за Шеймуса Макмануса, она взяла себе литературный псевдоним. Он тоже был поэтом. Она боялась, что по фамилии их будут путать.

Здорово. Замужняя революционерка. Святая женщина, но не девственница и не мученица.

Но тут Алиса скорбно потупилась:

– Как это ни печально, она умерла через год после своей свадьбы.

Ничего себе!

– При родах? – попыталась угадать я.

– Нет, какие-то проблемы с желудком, кажется. Прошло уже почти десять лет, однако Шеймус поддерживает, так сказать, огонь в очаге. Вам не попадалась книга ее стихов, которую он издал? «Четыре ветра Эйринн»?

– Нет, – ответила я.

– Нужно будет прислать вам экземпляр. Она имела большой успех. Интересно, любят ли в какой-то другой стране поэзию так, как любят ее в Ирландии?

– Там все стихи патриотические? – спросила я.

Если Этна любила этого парня, Макмануса, возможно, она написала также что-нибудь романтическое, что-то такое, что я могла бы вспоминать, думая про Питера. Поэтому я поинтересовалась:

– Была ли там любовная лирика?

– Я что-то ничего такого не припомню, – ответила Алиса. – Не забывайте, что Мод и мы с ней были Дочерями Эрин и видели в искусстве лишь способ воодушевлять народ. Я экспериментирую и во время наших выступлений показываю с помощью проекционного аппарата слайды на экране под соответствующую музыку.

– Как в кино, – заметила я.

– Да, – подтвердила она.

– Здорово! – вырвалось у меня. – А я могла бы вам помочь. Ведь я фотограф. – Внезапно я осознала, что раньше никогда не произносила этого вслух. И я повторила: – Я фотограф.

– Просто замечательно! – отозвалась она. – Мне необходимы красивые ландшафты. Когда вы планируете приехать в Ирландию?

– Скоро, – ответила я.

Я действительно думала так, получая от нее конверт с деньгами.

Но отец Кевин категорично заявил, что никаких поездок в Ирландию у меня не будет.

– Вы сейчас для них безобидная американка. И должны таковой остаться.

Безобидная американка, но с растущим банковским счетом, на котором уже сорок тысяч франков – восемь тысяч долларов.

– Сколько винтовок можно купить на эти деньги? – поинтересовалась я у отца Кевина.

– Эрскин Чайлдерс сейчас как раз ведет переговоры по этому поводу в Гамбурге, – ответил он.

И тогда я задала ему вопрос, с которым не могла бы обратиться к этим величавым дамам:

– Отче, а вас не смущает, что это оружие может… ну… убивать людей?

– Может, но не будет, Нора. В этом все и дело. Когда гомруль будет принят голосованием, британцы увидят, что мы вооружены и не уступаем Ольстерским волонтерам, и вот тогда…

– …они введут собственные законы.

– Верно, – сказал он. – Теперь вот что. На следующей неделе приезжают последние две женщины: одна в понедельник, вторая в среду.

– Опять поэтессы? – улыбнулась я.

Но отец Кевин лишь с улыбкой кивнул:

– Да, они самые. Катарина Тайнен и Алиса Ферлонг. Кстати, о поэтах: вы должны попросить Катарину рассказать вам про ее друга Хопкинса.

– Кого-кого?

– Джерарда Мэнли Хопкинса. Иезуита и поэта.

– Который писал патриотические стихи? – уточнила я.

– Вовсе нет. Он преподавал в Университетском колледже Дублина. Боюсь, в Ирландии он был не слишком счастлив. Видите ли, он был новообращенным и в Дублине чувствовал себя не очень уверенно. Тем не менее Катарина рассказывала мне, что он обожал выезжать за город, в сельскую местность. Она прислала мне одно замечательное стихотворение, написанное им, и я часто повторяю про себя его первую строку: «Восславим Бога за пятнистый, пестрый мир». Для Катарины и ее мужа Хопкинс был членом их семьи.

– Так у нее есть муж? – удивилась я.

– Конечно.

– И он жив?

– Жив, – ответил отец Кевин. – Славный парень, барристер, адвокат. Она предпочла его Вилли Йейтсу.

– Но я думала, что Йейтс всю жизнь был влюблен в Мод.

– Так и есть. Но он также человек практичный. Когда Мод вышла замуж, он предпринял попытки с другими женщинами. А теперь, когда Макбрайд ушел, он снова появится на сцене.

«Господи, какой же сложной жизнью живут все эти люди», – подумала я.

Катарина Тайнен и Алиса Фарлонг приехали одна за другой в первые две недели марта. Каждую из них я по отдельности сводила на свою стандартную экскурсию. Пантеон, Лувр, чай у «Фуке» и фотосъемка перед Эйфелевой башней. Даже работа секретным агентом может стать рутинной.

Катарина не давала втянуть себя в обсуждение сплетен насчет предложения от Йейтса, зато пообещала прислать книгу стихов Хопкинса.

Алиса Фарлонг стала уже третьей Алисой, побывавшей у меня. Она рассказала, что издала уже десятки книг.

– Слава богу, они пользуются популярностью. Так что теперь я живу на роялти.

Меня впечатляла мысль о том, что эта женщина не только пишет книги, но еще и продает их. И я задумалась: а купит ли кто-нибудь одну из моих фотографий? В голову сразу пришел Матисс, так очевидно рвущийся к тому, чтобы превратить свои холсты в наличность. Хотя и признание, по-моему, его интересовало никак не меньше, чем деньги. Конечно, все эти ирландки в первую очередь хотели обрести своих читателей, а не просто получить от них материальную выгоду. Однако что-то заработать за свои труды тоже очень даже приятно.

Представьте себе одну из ваших книг в доме незнакомого человека. Или свою картину на стене. Или хотя бы фотографию. Я попыталась объяснить это Алисе Фарлонг, и она меня поняла.

– Вообще-то, это потрясающее чувство, – сказала она. – Как только я заканчиваю писать одну книгу, тут же начинаю писать следующую. Моя читательская аудитория ждет от меня непрерывного творческого потока.

– Здорово, – сказала я. – Но все же я должна задать вам один вопрос. Почему так много ирландок носит имя Алиса?

– Ну, что касается меня, то моя мама просто восхищалась дочерью королевы Виктории, принцессой Алисой.

– Ага, – понимающе кивнула я. – Но мне почему-то казалось, что ирландский народ хочет избавиться от королевского присутствия.

– О, это как раз не обязательно. К тому же та Алиса была особенной. А потом ей пришлось уехать, чтобы выйти за какого-то немца. Все принцессы в итоге вынуждены поступать так. Но она работала с Флоренс Найтингейл и даже подвергала сомнению викторианскую интерпретацию Христа.

– Вы говорите о ней так, будто и сами восхищаетесь ею, – заметила я.

– Так оно и есть. И тем не менее я помогала Мод устраивать демонстрации против ее матери, королевы Виктории, когда та приезжала в Ирландию.

При этих воспоминаниях она улыбнулась.

– Понимаете, правительство организовало для дублинских детей пикник со сладостями в парке, где они должны были встречать королеву. Они были уверены, что смогут этим подкупить маленьких дублинцев, чтобы они кланялись ее величеству. Но мы с Мод и другими Дочерями Эрин устроили собственный детский пикник, куда пришло тридцать тысяч детей. Намного больше, чем удалось согнать правительству. Это было грандиозное шоу в пику этим англичанам.

Она довольно засмеялась.

– А здесь подают ирландский виски? – спросила она, когда мы зашли к «Фуке».

– У «Фуке» подают все, что только пожелаете, – ответила я.

Эта Алиса была несколько взбалмошной. Я готова была поспорить, что щеки у нее нарумянены. Внешность у нее была непритязательная, но по-своему привлекательная. Официант действительно нашел бутылочку «Джеймисон» и принес ее нам, а я подумала: в такой ситуации сегодня вечером мы с ней точно что-нибудь споем. Мне уже почти хотелось, чтобы тут появился «мистер регбист», чтобы мы могли дать ему достойный отпор. Но с тех пор, как в студию мадам Симон пришла мадам Ла Саль, я его больше не видела. А отца Кевина очень успокоило, что тот больше не показывался.

– Должно быть, они убедились в вашей невиновности, – сказал он.

Алиса рассказала мне, неторопливо попивая свой виски:

– Знаете, даже сам Дэниел О’Коннелл не мог поверить, что эта «маленькая королева» настолько бессердечна, чтобы заставить голодать миллионы людей. «Она просто ничего не знала об этом», – говорил он. Вы, Нора, должны понимать, что ирландский народ рассматривает королевскую семью как своего рода театральный спектакль. Все на виду, и масса трагических оборотов. Двое детей Алисы умерли от заболевания крови, которому, похоже, подвержены все отпрыски Виктории. Странно, не правда ли? Что их убивает их же драгоценная королевская кровь. Алисе было всего тридцать пять, когда она умерла, а ее дочь вышла замуж за русского царя. У их сына была та же болезнь.

– О, это плохо, – сказала я.

– А потом еще ее племянница, тоже Алиса, графиня Атлон…

– Что, ирландка?

– Нет. Члены королевской семьи иногда просто придумывают титулы для себя и своих друзей. А потом раздают их в качестве награды. Барон Килларни, герцог Каван, графиня Донагмор…

– А ирландцы не возражают против такого?

– Многих из нас это просто бесит, но для огромного количества простых людей королевская фамилия – просто персонажи из сказочных романов, которые существуют только в газетах и написанных о них песнях. И еще в сплетнях. Ходят слухи про королеву Викторию и ирландского военного, управлявшего ее хозяйством. Возможно, королева Голода не такая уж царственная особа. Как бы там ни было, но они – просто олицетворение лозунга «Хлеба и зрелищ!», только в современной версии, – сказала она. – Думаю, вам, американцам, этого не понять.

– Ну почему? У нас была своя Алиса, дочка Теодора Рузвельта, – возразила я. – Про нее даже песня была. «В моем новом синем платье, как у Алисы».

Мне не хотелось петь эту песню.

После третьей порции виски Алиса засыпала меня вопросами про Джона Куинна. Я ответила ей, что никогда не встречалась с этим человеком.

– Но я-то думала, что вы одна из его женщин, – удивилась она.

– Что?!

Она долго и бессвязно рассказывала мне историю о том, как Джон Куинн, приехав десять лет назад в Дублин, очаровал их всех.

– Даже леди Грегори, – подчеркнула она. – И я считаю, что у них с ней… в общем, что они вступили в связь, когда она приезжала в Нью-Йорк.

Алиса сделала еще глоток.

– Поверить в это трудно. С другой стороны, Августа – тоже женщина, в конце концов. Мод – та никогда не поддавалась на его чары. Может быть, ей так хорошо удается держать мужчин на расстоянии, потому что она такая высокая.

Алиса хихикнула.

– Забавная получается картина.

Она сделала жест, изображая, что удерживает мужчину на расстоянии вытянутой руки.

– Но я… – начала она. – Он не за одной мной приударял. Была еще Мей Моррис. Как я понимаю, она совсем потеряла голову от него, – а она ведь англичанка с таким знаменитым отцом. А потом он привез в Ирландию свою американскую любовницу. А Йейтс начал с ней флиртовать. И это вызвало жуткий скандал. Джон пишет мне, но, с другой стороны, он пишет нам всем. Диктует письма своей секретарше.

– Так вы решили, что если я американка, значит, я еще одна из его?.. – Я остановилась. – Ради бога, Алиса, я же суфражистка!

– Я тоже, – ответила она. – Но это не спасает.

Она допила свой виски.

– Ну ладно. Разбитое сердце не так уж плохо для писателя, – продолжала она. – Я даже послала ему свою поэму. – Она подняла свой стакан. – Под воздействием вот этого.

И она продекламировала мне последнее четверостишье:

Я не знала, что сказать. Но Алисе это, похоже, было не важно: она сейчас находилась далеко, со своими феями и демонами. «Подвыпил человек», – сказала бы о ней бабушка Майра.

Однако при этом она была достаточно трезва, чтобы вручить мне конверт с деньгами и подписать экземпляр своей книги.

Позднее тем же вечером я листала ее «Героев и королев» в поисках главы про Маэву, когда в голову вдруг пришла мысль: почему бы мне разом не забыть обо всех этих особах королевской крови? Про старую ирландскую знать и про новую тоже? Американцы совершенно не страдают по разным королям и королевам. И если хочется приобщиться к каким-то книжным персонажам, мы идем в кино. Я представила Мод, играющую в пьесе Йейтса «Графиня Кэтлин» и изображающую Ирландию королевой. Но почему не показать ее обычной женщиной? А Джон Куинн? Его куда приспособить? У всех этих женщин просто очень богатое воображение. Но какая подборка!

Ну вот. Дело сделано. Я положила последние десять тысяч франков на свой счет и попросила балансовую выписку. Я ожидала, что управляющий поздравит меня, но он совершенно прозаично открыл папку и достал оттуда лист бумаги.

– Пятьдесят тысяч сто сорок девять франков, – сказал он.

И тут началось самое сложное.

– Пожалуйста, я бы хотела перевести это в доллары, – сказала я и принялась объяснять ему, что покупаю дом в Чикаго, поэтому мне нужно послать долларовый чек.

Однако служащий меня не слушал. Он просто улыбнулся, вызвал свою секретаршу, и через десять минут я получила банковский переводной вексель – на десять тысяч долларов! Фантастика.

Однако снаружи меня уже поджидала злая фея. День стоял ненастный, и улицу Сен-Оноре заполнили раскрытые зонтики.

«Слушай, почему бы тебе просто не уехать? – начала фея. – И оставить всю эту ерунду за спиной. В Италии сейчас вовсю сияет солнце – в Испании, кстати, тоже. Ты ведь всегда хотела побывать в Гранаде, не так ли?»

Но я резко отвернулась от нее. Чтобы я предала дело? Никогда! Я сейчас была одной из них, женщин революции! И я жутко гордилась собой, когда вручала вексель отцу Кевину.

– Вот, – сказала я. – Я выполнила свою миссию.

– Замечательно! – похвалил меня он. – С учетом того, что привезет Питер, у нас будет больше чем достаточно.

– Он все-таки продал тот фрагмент? – спросила я. – Так он возвращается?

– Ничего определенного пока, но я получил записку от одного священника из Левена. Очень короткую. «Приготовьте комнату профессора. Ее нужно освежить».

– Я займусь этим, – тут же предложила я.

– Вы не можете этого сделать, Нора. Женщин на верхние этажи не пускают, за исключением прислуги, – пояснил он.

– Вот как, – сказала я.

Думаю, в преодолении некоторых преград женщинам не поможет даже поэтичность.

– Теперь необходимо передать деньги нашему агенту в Страсбурге.

– Вот как, – повторила я.

– А Страсбург – это как раз то место, которое так часто посещают американские туристы, – развивал он свою мысль. – Место, которое человеку вроде вас стоило бы посмотреть.

– Да, я действительно хотела бы побывать в Страсбурге. Это родина мадам Симон… – Я вдруг осеклась. – Так вы хотите, чтобы деньги туда доставила я?

– Именно, – подтвердил он. – Вернулась Мод, приехала вчера ночью. Она в восторге от того, что вам удалось сделать. Это она подумала, что из вас вышел бы отличный курьер, и потом…

– Что, она правда так решила? Так пусть передумает, потому что это совершенно не так, – решительно заявила я.

Контрабандой везти деньги через границу, а потом еще встречаться с немецким агентом? И кому, мне? Человеку, у которого даже нормального паспорта нет? Письмо от судьи Крейга в Париже-то работает, а на границе как будет?

– Простите, отец Кевин. Но нет.

А что, если меня арестуют? Я сказала ему, что семья моя будет просто уничтожена. Генриетта – та вообще умрет от стыда. А мадам Симон? Чтобы я работала на бошей? Представляю себе заголовок в «Трибьюн»: «Нора Келли из Бриджпорта арестована как шпионка». Или еще хуже. «Казнена!» Это убийственно для всех родственников. Что скажет Роза или Мейм, с ее-то патриотическим сочинением, выигравшим приз? А Эд? Боже правый. «Кузина чикагского должностного лица – немецкий агент».

Я лепетала все это отцу Кевину и даже упомянула о своем очень временном паспорте. Закончила словами:

– Простите, но этого я сделать не могу.

Он, кажется, был слегка обескуражен.

– Не нужно извиняться, – сказал он. – Вы свою роль выполнили. Мы найдем кого-нибудь еще. Я бы сам это сделал, но у меня нет приличного повода поехать туда. А подозрение вызывать не хочется.

– Надеюсь, вы на меня не сердитесь.

– Абсолютно. Наоборот, я ценю то, что вы сделали. Забудьте это, забудьте все. Помните только, что Питер возвращается, и вы снова можете возобновить свои занятия. Однако, Нора, вам в любом случае следует получить нормальный паспорт. Британия уже требует этого, и Россия тоже. Скоро дойдет черед и до Франции.

– Обязательно, – пообещала я.

Но идя уже по практически весеннему Парижу, я думала о Питере. Я выполнила свой долг перед Ирландией. Питер будет гордиться мной. Я представляла, как мы с ним поженимся и как вместе поедем домой в Чикаго. Фантастика? Но мне так не казалось, когда я шла по саду Тюильри, среди каштанов с набухшими почками и под солнышком, которое приятно грело мне спину.

Питер скажет: «Слава богу, что ты не согласилась ехать в Страсбург. Слишком опасно для двоих, которые вот-вот станут супругами. Мы должны думать о наших будущих детях». А я отвечу ему: «Да, Питер, должны. Должны».

В тот же день я отправилась в американское посольство и сменила свой временный паспорт на постоянный.