Декабрь, 1916

– Вот, взгляните, – сказала Мод, показывая мне свой паспорт. – Подписано сначала в английском консульстве, потом – во французской префектуре. Разрешение на поездку в Ирландию – наконец-то.

Мы с отцом Кевином пришли на улицу Благовещенья, чтобы попрощаться с Мод, Изольдой и Шоном. Мод уже отказалась здесь от своей квартиры, так что мы находились в мансарде, служащей кладовой, где они должны были оставаться еще два дня до своего отъезда.

Последний месяц я провела, помогая Мод паковать вещи, которыми она обросла за время жизни в Париже. Она отправлялась домой, в Ирландию, чтобы присоединиться к вдовам жертв 1916 года, которые продолжали борьбу. Очень много лидеров погибли или находились в тюрьме. И дело взяли в свои руки женщины освободительного движения. Я радовалась, что у меня было чем заняться, потому что мое появление в американском госпитале до сих пор не приветствовалось.

– Кто-то там наговорил на вас всякий вздор, Нора, – сообщила мне Мод. – Я пробовала поговорить с миссис Вандербильт. Но в ответ та пробормотала что-то невнятное насчет репутации госпиталя.

– Уилсон, это все Генри Уилсон, – ответила тогда я.

– Мы уезжаем очень рано, – сказала Мод, – так что не нужно приходить провожать нас. Ненавижу эти прощания на вокзале. Кроме того, вы скоро тоже поедете в Ирландию, Нора. Нам нужна ваша помощь там.

– Как-то не похоже, что у меня получится, Мод, – засомневалась я.

Ссориться с клерком из британского консульства я не посмела. И так достаточно тяжело получать подтверждение вида на жительство в полицейском участке. Я не знала, как далеко может зайти неразбериха с наговором на меня. Но жандарм сказал: «Возможно, пришло время мадемуазель возвращаться в свою родную страну».

– Я очень горжусь эффективностью собственных усилий, – продолжила Мод. – Я уже купила билеты и забронировала места на корабле. Барри отправилась в Дублин заранее и уже нашла для нас дом. Так что пару дней поживем в походных условиях тут – и в путь.

Мод была убеждена, что Джон Куинн использовал свое влияние на британцев, дабы отменить приказ о запрете ее въезда в Ирландию. И сейчас к ней отчасти вернулась ее прежняя энергия.

В тесной мансарде было холодно и темно. В Париже было все сложнее и сложнее доставать уголь, а подачу электричества ограничили. Найти сахар, овощи и фрукты стало вообще невозможно.

– Тащи-ка сюда бочонок, – позвала Мод Шона.

Он устроился под самым свесом крыши и читал при свете свечи, укрывшись грудой одеял. Изольда сидела в другом углу, задумчиво смотрела в мансардное окно и курила. Деревянный бочонок, который Шон вытащил на середину комнатки, напоминал те, что я видела в магазине у Пайпера в Бриджпорте. Мод сняла крышку, и послышался хорошо знакомый мне запах.

– Яблоки, – подтвердила мои догадки она. – Джон Куинн присылает их на Рождество каждый год. Мы возьмем немного с собой, а остальное оставим вам.

– Спасибо, Мод, – поблагодарил отец Кевин. – Вы очень добры.

– Да, – кивнула я.

– Давайте несколько попробуем прямо сейчас, – предложила она.

Шон дал каждому по яблоку. «Они побольше, чем pommes во Франции», – подумала я, откусывая свое. Эти были более хрустящие и такие сочные. Это вкус Америки, вкус родины.

– Джон говорит, что это яблоки из его родного штата Огайо, – пояснила Мод.

– Яблочные сады у нас расположены по всему Среднему Западу, – прокомментировала я, – потому что Джонни Яблочное Семечко после революции прошел там, сажая семена яблок.

– Великая страна Америка, – подал голос отец Кевин. – После Французской революции – гильотины. После вашей – яблони.

– Да уж, – согласилась я.

Воображаемый коттедж, где мы жили вместе с Питером Кили, уже переместился на берег озера в Висконсине. Но от Питера по-прежнему не было вестей.

– Мы пойдем, Мод, – сказал отец Кевин, когда мы доели свои яблоки. – Уже темнеет.

Фонарей на улицах осталось очень мало, и в Париже было пустынно этими декабрьскими вечерами.

Театральность Мод не предполагала объятий и прощальных поцелуев, но тогда она взяла меня за плечи.

– Спасибо вам, Нора, – сказала она.

Мод все же быстро приобняла меня, а потом – и отца Кевина. Думаю, я буду по ней скучать. Возможно, мы с ней больше никогда не увидимся.

Мы были уже почти у двери, когда услышали чьи-то шаги на лестнице.

– Должно быть, консьержка, – высказала предположение Мод. – Никто больше сюда подниматься не может.

С этими словами она открыла дверь.

На пороге стоял британский офицер.

– Я – майор Лэмптон.

– Пришли убедиться, что мы уезжаем? – спросила Мод. – Заверяю вас – так оно и есть.

– Это я и так вижу. Однако я только что получил телеграмму из Лондона, из Военного министерства, – сказал он. – Вы можете выехать в Англию, но в Ирландию ехать вам запрещается.

– Вы ошибаетесь, майор. Вот, взгляните на мои документы.

Мод сунула ему свой паспорт, но он даже не взглянул на него.

– Все это аннулируется, – небрежно бросил он.

– Но они не могут… – начала Мод.

Однако майор перебил ее:

– Мы находимся в состоянии войны. В Ирландии введено военное положение, а вы представляете угрозу для национальной безопасности.

– Я? Но я ведь ничего такого не сделала. Вы отпустили своих пленников, арестованных после восстания. Констанция Маркевич сейчас на свободе, а она ведь командовала отрядом, участвовавшим в боях, – привела свои доводы Мод.

– Военное министерство не может руководить действиями политиков. К сожалению, – добавил он.

Я вспомнила, как Генри Уилсон жаловался на политиков, которых он называл «деятелями в женских платьях».

– Но мадам Макбрайд всего лишь хочет посетить могилу своего мужа. Можно ли разрешить ей приехать в Ирландию хотя бы на короткое время? – вступил в разговор отец Кевин.

– Будет лучше, святой отец, если вы будете заниматься исключительно своими религиозными обязанностями, – ответил ему майор.

– Мадам Макбрайд ухаживала за ранеными и помогала в вопросах военной экономики… – пытался продолжать отец Кевин.

– Да вы, похоже, не понимаете простого английского языка. Миссис Макбрайд запрещается появляться в Ирландии. Возможно, ее американская подруга, присутствующая здесь, сможет предложить мадам Макбрайд покой в Соединенных Штатах. Ваш дом, мисс Келли, если не ошибаюсь, находится в Чикаго?

Боже мой, он меня знает. Это конец. Правда, он, похоже, был не в курсе моей официальной кончины. Вероятно, просто наводил справки обо мне в американском посольстве. Но все равно – он узнал меня. И это пугало.

– Французы уже теряют терпение в отношении иностранных граждан, шпионящих в пользу их врага, – сказал он. – И то, что вы женщина, вас не спасет.

– Ваши заявления возмутительны, майор, – сказала Мод. – И я требую извинений.

Только теперь я заметила Изольду и Шона, которые стояли рядом со мной. Девушка тихо плакала, но брат сжал руку в кулак и отвел ее за спину. Я схватила его за запястье и встала у него на пути.

– Нет, Шон, – сказала я ему.

Майор окинул нас презрительным взглядом и разразился смехом.

– Типичный «пэдди». Который прячется за женскую юбку, – бросил он и ушел.

Поднялась волна возмущения. Слава богу, майор не задержался за дверью и не слышал этих мятежных призывов, которых хватило бы, чтобы всех нас отправить на виселицу.

В Англию Мод не поехала, потому что ей уже сказали, что вернуться во Францию после этого ей не позволят. Британцы, в свою очередь, не разрешали ей выехать в Америку.

– Если бы мне удалось переговорить с Майклом Коллинзом, он сделал бы мне фальшивый паспорт. Ханне Шихи-Скеффингтон он такое устроил. И отправил ее вместе с ее сыном в Америку, – рассказала она мне, когда мы отмечали Женское Рождество в ее тесной мансарде.

У огня мы с ней сидели вдвоем, прихлебывали чай и грызли яблоки.

– Везучая вы, Нора. Вы можете просто уехать отсюда. Вернуться.

– Ох, Мод, – вздохнула я. – Я тоже застряла здесь. Потому что Питер Кили может направляться как раз сюда.

– Для него слишком опасно приезжать в Париж, – размышляла Мод. – Особенно теперь, когда британцы переложили свою грязную работу на французов. Поддерживаешь освобождение Ирландии – и ты уже автоматически германский шпион. Британцы настроили против нас нашего старейшего союзника.

В следующем месяце французы арестовали голландскую танцовщицу, называвшую себя Матой Хари, обвинив ее в шпионаже. Газеты с удовольствием подхватили эту историю. Особенно им понравились снимки полуобнаженной Маты Хари в национальных костюмах, которые она сама для себя создавала. Я тоже продавала свои фотографии в газеты. Но на моих были изображены британские солдаты на фоне Эйфелевой башни. Все-таки хоть какой-то заработок. Но потом отец Кевин предупредил меня, что лучше это прекратить. От своего друга Кейпела он услышал, что англичане следят за мной.

– Они считают, что вы пытаетесь собрать информацию о перемещении британских войск.

О господи.

По крайней мере, хотя бы мадам Симон не была запугана. Но в ее студии для меня практически не осталось работы.

Большую часть времени я проводила в Ирландском колледже с отцом Кевином, помогая ему закончить труд всей его жизни – книгу под названием «Святой Колумба – от Донегола до Айона – и мировая история».

– Без него немыслима христианская Европа, – снова и снова рассказывал мне отец Кевин. – Принц клана О’Нейллов, поэт. По правде говоря, он был не только монахом, но и друидом, который не видел противоречий между старым и новым. Он выцарапывал кресты на древних камнях с огамическими письменами, и эти символы у него прекрасно ладили между собой.

Отец Кевин переписывался с одним теологом Церкви Ирландии и пресвитерианским священником из Шотландии.

– Святой Колумба – единственный святой, которого чтят и протестанты, и католики, и диссентеры. Это хороший покровитель для новой Ирландии, – сказал он.

Отец Кевин был твердо намерен закончить свою книгу. Он думал, что, прочтя ее, те, кто разделен по религиозным соображениям, объединятся.

Повсюду были разбросаны тысячи рукописных страниц. Я одолжила печатную машинку нового ректора и неумело, двумя пальцами, печатала главы, которые отец Кевин забирал и правил, так что мне приходилось их перепечатывать. Монах, переписывавший тексты вручную, вероятно, делал это быстрее меня. Но отец Кевин был доволен, к тому же к нам время от времени заглядывала Мод.

Я была очень благодарна за плотный ланч, который каждый день ела в гостиной Ирландского колледжа. Это был мой главный прием пищи. Все мои сбережения уходили на уплату ренты за квартиру. Интересно, понимала ли миссис Вандербильт, что значила для меня та символическая оплата, которую я получала в госпитале как волонтер?

Апрель, 1917

– Ох, Маргарет, я ужасно чувствую себя оттого, что не помогаю вам в госпитале, – сказала я подруге, когда мы с ней сидели у меня в комнате. – Но спасибо, спасибо вам большое.

Она одолжила мне денег на оплату квартиры за апрель и принесла письмо от Кэролин Уилсон. Она уже была в Штатах, но писала, что возвращается в Париж. По данным из ее источников, то, что президент Уилсон объявит войну Германии, – лишь вопрос времени. Он просто искал оправдание.

– Банки США уже кредитовали союзникам миллиарды долларов. Лучше уж тем победить в этой войне, иначе банки своих денег не увидят.

Хелен Келлер тогда сказала, вспомнилось мне, что мы будем воевать ради капиталистов.

– Есть и другие новости. Пол О’Тул погиб, – сказала Маргарет.

– Бедняга, – отозвалась я.

– Он погиб не в бою. Был застрелен за трусость, – объяснила Маргарет, – потому что отказался покидать окопы.

– Выходит, они убили его за то, что он хотел остаться в живых. Абсурд. А теперь наших американских парней заставят тоже ввязаться в эту бойню.

– Они думают, что едут сюда спасать мир. Мой брат Джон записался в морскую пехоту. Сказал, что если уж драться, то вместе с самыми лучшими. Говорит, что большинство из тех, с кем он пересекается во время военной подготовки, ирландцы. Имя Дэн Дейли вам ничего не говорит?

– Нет, – покачала головой я.

– По словам Джона, у него две почетные медали Конгресса за отвагу. Этот человек выступал перед отрядом моего брата с речью. Рассказывал, что многие из традиций морской пехоты идут от ирландцев, включая и боевой клич кельтов, который морские пехотинцы орут, идя в атаку, – сказала она.

– А не будет ли британская армия разочарована, если ирландцы из числа морской пехоты США придут сюда и выиграют для них эту войну? – со смехом спросила я.

В последнее время я очень мало смеялась, но мысль о том, как генерал Генри Уилсон будет благодарить ирландских солдат, казалась мне очень забавной. Маргарет, правда, моего веселья не разделяла.

– По словам Джона, все именно так и будет, – сказала она.

4 июля, 1917

Половина парижан наводнили Елисейские поля, размахивая звездно-полосатыми флагами и выкрикивая: «Vive l’Amérique!», когда американские войска маршем проходили по центральной улице города. Мы с Маргарет в самой гуще толпы тоже радовались этому, как ненормальные.

– Смотрите. Вон идет морская пехота, – сказала мне Маргарет. – Это их флаг.

Я подняла свою «Сенеку» и навела фокус на знамя, где на красном фоне расправивший крылья золотой орел охранял земной шар, который опирался на корабельный якорь. Сверху было написано: «Semper Fidelis» – «Всегда верен».

– Орел, земной шар и якорь, – рассказала мне Маргарет, – это их символы, потому что морская пехота относится к военно-морскому флоту. Солдаты моря, как говорит мой Джон.

Марширующие отряды уже достаточно приблизились, чтобы мы могли расслышать, как они поют:

Эти молодые улыбающиеся парни, шагающие так энергично и уверенно, выглядели просто здорово. «Сохрани им жизнь, прошу Тебя, Господи… Пусть все они останутся целы и невредимы», – мысленно молилась я.

Маргарет увидела своего брата.

– Джонни, Джонни! – закричала она.

Он шел с краю шеренги прямо возле нас. Такой же высокий и худой, как его сестра. Смотрел строго перед собой. Но уже поравнявшись с нами, все-таки повернулся и улыбнулся.

Маргарет нужно было возвращаться в госпиталь, а я последовала за парадом. Из газет я знала, что они направляются к могиле Лафайетта на кладбище Пикпюс. Мы шли на восток и находились уже далеко от центра города, однако вдоль улиц и здесь стояли большие толпы народу. Школьники, пришедшие целыми классами, размахивали американскими флажками.

Я не сводила глаз с Джона Нолла, когда шеренга солдат и морских пехотинцев свернула налево и по боковой улочке зашла во двор, со всех сторон окруженный зданиями. «Интересно, где же тут кладбище?» – подумала я, но потом увидела, как они прошли в ворота возле церкви. Я ожидала увидеть ряды захоронений, но вместо этого попала в узкий сад с деревьями и травой. Наконец мы повернули, и в конце открытого пространства я увидела россыпь надгробных камней. Могила Лафайетта находилась у самой дальней стены.

Морские пехотинцы выстроились в почетный караул, а их знаменосец поднял над могилой Лафайетта звездно-полосатый флаг Соединенных Штатов. По фотографиям из газет я узнала генерала Першинга. Потом заметила группу мужчин с блокнотами и пару фотографов, которые стояли как раз за спиной у старшего офицера, когда он начал говорить. Репортеры. Я протолкалась в их сторону, выставив вперед свою «Сенеку» как символ принадлежности к профессии, и успела добраться до представителей прессы как раз вовремя, чтобы услышать, как американский военный сказал:

– Lafayette, nous ici. Лафайетт, мы здесь.

Я поймала офицера в объектив и нажала на кнопку затвора.

– Удалось получить приличную фотографию Стэнтона? – спросил кто-то рядом со мной.

Это был невысокий жилистый мужчина, который что-то строчил в своем блокноте.

– Першинг ненавидит публичные выступления. Предоставляет это полковнику Стэнтону.

– У меня есть его снимок, – ответила я.

– А знаете какое-то место, где можно было бы его проявить? – продолжил он.

– У меня есть своя лаборатория.

– Хорошо, дорогуша, считайте, что вас наняли на работу. Сделаете мне несколько крупных планов таблички с надгробья, караула морпехов и флагов над могилой.

– Что, простите?

– Меня зовут Флойд Гиббонс, я из «Чикаго Трибьюн». Мой фотограф в последний момент вскочил на корабль и убыл работать на «Нью-Йорк Таймс». Я просто в отчаянии. За снимки я вам хорошо заплачу.

– Годится, – согласилась я.

– И обязательно снимите эти места погребений, засыпанные гравием, – попросил он. – Это места массовых захоронений. Гильотина находится тут сразу за углом. После того как они рубили головы осужденным, они сваливали их тела сюда. Их тут тысячи полторы, и среди них теща, сестра и бабушка Лафайетта, которым не повезло оказаться аристократами в самый неподходящий момент. Здесь также похоронена большая группа монахинь. После того как страсти поутихли, семьи погибших выкупили эту землю и устроили тут кладбище.

Все это было очень печально и жутко. Варварские времена, по-моему. Но тут я вспомнила про пятнадцать человек, казненных после восстания. Их тела также были свалены в общую могилу и засыпаны негашеной известью. Я думала о том, будет ли у их семей когда-нибудь возможность поставить на том месте монумент?

Я рассчитывала поработать на Флойда один день, но ему понравились мои фотографии – особенно те, которые он назвал «морпехи в неформальной обстановке».

– Очень тяжело заставить этих ребят расслабиться. Обычно они пялятся в объектив камеры с каменными лицами, – сказал он.

– Ну, это брат моей подруги, – объяснила я, показывая на один из снимков. – А это его сержант, Дэн Дейли…

– Который очень даже знаменитая фигура. Молодец, девочка, – похвалил меня Флойд. – Продолжайте искать хорошо знакомые лица. А это что за юный парнишка?

– Джон Джей. Келли из Чикаго, – объяснила я.

Я немного нервничала, знакомясь с ним, но, с другой стороны, ему было всего шестнадцать, когда «Волтерра» пошла ко дну. В конце концов, нет ничего необычного в том, что я время от времени встречаю своих однофамильцев из Чикаго.

– Послушайте, – сказал мне Флойд. – Я сейчас уезжаю в городок Сен-Назер, где будет проходить подготовку наша морская пехота. Хочу сделать материал об интересных людях. Как насчет того, чтобы поехать со мной? Буду платить вам тридцать франков в неделю плюс гостиница в Сен-Назере. Что скажете?

– А вам нужны будут от меня какие-то разрешения на работу? – сразу уточнила я.

– Я их сам для вас организую.

– С этим у вас может возникнуть проблема. Я перешла дорогу британской армии, – пояснила я и вкратце описала ему свои злоключения в английском госпитале.

– Так ваши беды начались из-за того, что вы помогали ирландцам воевать против англичан? – спросил он.

– Да, в общем так, – ответила я.

– Морским пехотинцам вы точно понравитесь. Очень многие из них – такие же «Мики», как мы с вами. Вы просто скажите Дэну Дейли, что англичане взъелись на вас и подставили. А обо всем остальном он позаботится сам. Можете мне поверить.

Флойд оказался прав. В Сен-Назере сержант артиллерийских войск Дейли препроводил меня прямо в штаб морских пехотинцев, откуда я вышла с письмом, удостоверяющим, что я – «официальный фотограф морской пехоты США».

Находясь среди такого количества американцев, я воспрянула духом. У отца Кевина был адрес маленькой деревенской гостиницы, где я жила. Появись какая-то информация о Питере или любые важные новости, он тут же телеграфирует мне. Не то чтобы я забыла Питера, но, должна сказать, мне очень нравилось находиться рядом с морпехами и избавиться наконец от своих страхов. У меня не возникало ни малейших сомнений, что эти ребята выиграют войну, если им предоставят такой шанс. Они просто рвались в бой. Девиз морпехов – «Первыми готовы к бою», и они совсем не были рады, что их не пускают сражаться. Французы и англичане настояли на том, что американским войскам нужно больше специальной подготовки. Поэтому все лето и осень я провела, фотографируя наших солдат, марширующих по сельским дорогам с сорокафунтовыми рюкзаками за спинами. Или бегущими в штыковую атаку на мешки, набитые соломой. Некоторое возбуждение у них вызывала стрельба, когда, залегая за пулеметом, они яростно поливали свинцом какое-нибудь пустынное поле. Флойд вознамерился создать персональный биографический очерк на каждого морпеха и продать его газетам на родине бойцов. Поэтому я фотографировала парней с утра до ночи.

– Сюда приезжает наш босс, Роберт Маккормик, владелец «Трибьюн», – перед самым Рождеством сообщил мне Флойд. – Сам он входит в штат армейской разведки.

Ничего себе! Это же друг моего Эда. Он точно меня узнает – а ведь ему наверняка известна история с моей гибелью в морских пучинах.

И ошиблась.

Теперь я вообще сомневалась, что хоть кто-то помнит о сообщениях в прессе. Правда, Флойду я этого не сказала, потому что он, похоже, считал попадание на первую страницу газеты наивысшим достижением, к какому только может стремиться человек.

Наши морские пехотинцы хотели устроить рождественский праздник для детей Сен-Назера. Мы с Флойдом написали заметку в «Чикаго Трибьюн» об их планах, и по почте из Америки начали прибывать подарки.

Самый здоровенный из морпехов взял на себя роль Санта Клауса, и это смутило детвору, потому что их святой Николай внешне был совсем не таким массивным. Однако дело поправило то, что каждый ребенок получил по игрушке и его угостили рождественским обедом.

Темный и холодный Париж казался далеким, словно из другого мира. Мод и ее дети все-таки очутились в Ирландии. Мод перехитрила британцев, поехав в Англию, но потом, изменив внешность, перебралась в Ирландию. Лично я не понимала, как удалось измениться до неузнаваемости женщине ростом в шесть футов.

Мне нравилось снова чувствовать себя полезной и востребованной. Я фотографировала парней, чтобы они могли послать свои снимки домой, и помогала в медпункте, в котором лечили бытовые заболевания и травмы, полученные на тренировках.

Я была занята целыми днями, но это было далеко не так abrutissant, как во времена моей работы медсестрой в госпитале. Солдатская служба вполне приятна, если удается избегать сражений.

Июнь, 1918

Конечно, все время так продолжаться не могло.

Второго июня в столовую моей гостиницы ворвался Флойд Гиббонс. Мадам Герен как раз подала мне кофе, которым морские пехотинцы наделили ее из своих запасов. Вряд ли хоть кто-то в Париже сейчас пил настоящий кофе.

– Пойдемте, пойдемте, – торопил меня он. – Они выдвигаются. Петен убедил Першинга вывести морпехов на позиции. Немцы вновь вышли на реку Марна, и сейчас они движутся прямо на Париж. Это последний шанс гуннов. Я только надеюсь, что пленки у вас достаточно много.

Я видела, как мимо нас на грузовиках проехали Дэн Дейли, Джон Нолл и Джон Келли. Они улыбались, махали руками. Бригада «Первыми готовы к бою» наконец ехала на войну.

Я была так околдована мощным духом морской пехоты, что мне уже чудилось, будто они просто полетят над полем боя, как ангелы Джона Фини, только с палящими винтовками. Наши морпехи так напугают немцев, что боши тут же бросят оружие и поднимут руки вверх. Сдадутся. Такой и будет она, эта битва при Белло Вуд.

Вот только в действительности все вышло иначе.

Флойд устроил нас на грузовик Красного Креста, направляющийся в Париж. Затем ему удалось нанять автомобиль, и мы поехали в коммуну Шато-Тьерри недалеко от реки Марна. Первые тридцать миль от Парижа мы преодолели ночью, и это оказалось очень правильным решением, потому что днем военные палили друг в друга с обеих сторон этого шоссе. До места мы добрались к концу дня 5 июня. Бои тут велись уже четыре дня. Я отправилась с Флойдом на поиски офицера, у которого можно было бы взять интервью. Ни у кого на нас особо не было времени, но один капрал все же отвел нас к капитану Ллойду Уильямсу. Он находился в штабе и внимательно изучал карту лесов Белло Вуд, где окопался противник.

– Что вы можете рассказать нам о вчерашних боях, капитан Уильямс? – спросил Флойд. – Насколько я понимаю, французы отступали, когда вы вошли в лес, и тогда вы сказали им…

– Послушайте, – перебил его капитан Уильямс. – Сейчас я уже не могу точно сказать, что тогда говорил.

– Зато я могу, – вступил в разговор капрал. – Французы спешно ретировались и орали, чтобы мы присоединялись к отступлению. Утверждали, что немцы превосходят их числом. На что капитан Уильямс рявкнул им: «Ну и бегите к дьяволу! Мы идем вперед».

Флойд записал все в свой блокнот, затем с улыбкой повернулся ко мне и сказал:

– Сфотографируйте капитана.

Мне удалось сделать лишь быстрый снимок навскидку, без подготовки: капитан не хотел позировать.

– А жертв много было? – поинтересовалась я у капрала, когда тот провожал нас обратно к автомобилю.

– Этого никто не знает, – ответил за него Флойд. – Имен мы не получим, пока все это не закончится. Но убитых и раненых много. Думаю, тут кто-то допустил серьезную ошибку. Потому что наши не ожидали, что в этом лесу будет столько немецких пулеметных гнезд.

Флойд куда-то ушел и возвратился очень возбужденным.

– Армейская разведка перехватила германское донесение. Гунны просят подкрепления. И называют сражающихся с ними американцев Teufel Hunden – «дьявольскими псами». Как вам такая кличка для наших морских пехотинцев? Однако есть и плохие новости. Морпехи не хотят подпускать женщин и близко к зоне боев, – закончил Флойд.

Я вынуждена буду уехать в деревушку под названием Безю-ле-Гери примерно в пяти милях отсюда, где в церкви расположился пункт первой медицинской помощи.

Но Флойд сказал, что в этой бочке дегтя есть и ложка меда.

– Главным врачом там Ричард Дерби, а его жена работает там медсестрой. Угадайте, кто она? Эдит Рузвельт, дочка нашего Тедди Рузвельта. Сделайте несколько снимков, как она перевязывает раненых. Моим редакторам это очень понравится. И еще одно. Ее брат, Квентин Рузвельт, пилот и выполняет боевые задачи прямо у нас над головами. Если бы нам повезло… Представьте себе такое: он ввязывается в воздушный бой, его сбивают, он ранен, его отвозят к ней, а она спасает ему жизнь. Вот это был бы сюжетик!

– Ради бога, Флойд! Вы сами послушайте, что говорите! – возмутилась я.

Когда я появилась в церкви, там уже было несколько раненых после боев предыдущих дней. На полу в небольшом каменном здании лежали соломенные тюфяки. Невысокий плоский потолок. Я увидела медсестру, склонившуюся над молодым морпехом. Услышав меня, она оглянулась.

– Я Нора Келли.

– Это хорошо, – откликнулась она. – Я Эдит Дерби. А доктор вон там – мой муж Ричард.

Можно было предположить, что Флойд захотел бы, чтобы я заставила их обоих позировать перед камерой, бинтуя чьи-то раны. Он иногда вел себя как настоящий придурок.

– У вас есть медицинская подготовка? – спросила Эдит.

– Два года работы в американском госпитале, – ответила я.

– Отлично, – сказала она. – Мы здесь стараемся стабилизировать состояние пациентов, пока «скорая помощь» не увезет их в Париж. Но вдоль всего шоссе идут бои, и немцы далеко не всегда уважают красные кресты на бортах наших фургонов. Так что мы для пострадавших уже здесь делаем все, что можем, – нам повезло получить такое помещение.

– Чудная церковь, – согласилась я.

– Тринадцатый век, – сообщила Эдит. – Носит имена святого Руфина и святого Валерия, кем бы они ни были.

– Держу пари, что они из Ирландии, – сказала я.

По словам Барри, большинство старофранцузских святых на самом деле были ирландскими миссионерами.

– Насчет этого ничего сказать не могу, но церковь эта была местом остановки пилигримов, следовавших по пути святого Иакова в Сантьяго де Компостела в Испании.

«И она до сих пор остается убежищем для людей», – думала я той ночью, когда мы накладывали жгуты и делали уколы против столбняка. Гангрена означала ампутацию. Из Парижа на такси доставили партию сыворотки. Я вспомнила Луи Дюбуа и «Чудо на Марне». Казалось, это было давным-давно.

Я заснула уже на рассвете и проснулась часа через три. Было 6 июня. В три часа пополудни доктор Дерби вызвал нас с Эдит к себе.

– Я только что получил информацию, что морская пехота выступает в пять, направляясь в леса. Боюсь, что жертв там будет много, поэтому хотел бы оставить машину скорой помощи возле деревни Белло. Нора, вы умеете водить автомобиль? – спросил у меня доктор Дерби.

– Умею, – ответила я.

Не этому ли учил меня Тим Макшейн в наш с ним первый год, когда я думала, что люблю его?

– Я хочу, чтобы вы стояли возле наблюдательного пункта на опушке леса. Возьмите с собой Мориарти. С его рукой я разобрался, он может помочь. Чтобы забрать раненых, они будут ждать темноты. Рисковать не нужно, – продолжил давать наставления доктор Дерби.

Я раздумывала, стоит ли взять с собой «Сенеку», чтобы сделать несколько снимков. Что я тогда сказала Кэролин Уилсон? Важно говорить правду о войне. К тому же, если я этого не сделаю, Флойд меня просто убьет.

Мы с Мориарти стартовали в 4:30. Его рука была на перевязи, а в остальном он, похоже, пребывал в отличной форме.

– Артиллерия должна была крепко потрепать немцев, засевших в лесу, – сказал он. – Наши парни направятся туда на операцию по зачистке территории.

Мы припарковали машину на возвышенности у дороги по другую сторону леса. Я видела, как морские пехотинцы, которых здесь, похоже, было около тысячи, выстраиваются в линию и группируются на краю пшеничного поля, поверхность которого по виду очень отличалась от волн янтарных колосьев в наших прериях. Поле в пятнах красных и синих полевых цветов имело площадь всего несколько акров и тянулось до самого леса Белло Вуд, который стоял стеной, укрытый плотной зеленью июньской листвы.

Послышался боевой клич кельтов – «Ура-а!», – и морпехи ринулись в атаку. Они шли по пояс в пшенице и находились уже на середине пути, когда раздались первые выстрелы из леса.

– Черт. Черт. Черт, – ругался Мориарти. – Это германская артиллерия, и пушек там много. У наших нет шансов.

– Бегите! – кричала я солдатам. – Бегите же!

– Не побегут, – уверенно сказал Мориарти. – Это же морпехи.

Я закрыла глаза и схватилась за голову.

– Вам лучше это увидеть, – посоветовал Мориарти. – Они чертовски храбрые парни.

Но я не могла туда смотреть и совершенно забыла про свою «Сенеку».

К десяти часам появились наши первые раненые. Санитары тащили к машине троих пехотинцев.

– Воды, воды, – повторял один из них. – Очень хочется пить.

– В деревне есть родник. В конце концов, ведь «Белло» в переводе означает «прекрасная вода», – сказал мне Мориарти. – Это в шато возле немецкого штаба.

– А как же немцы? – удивилась я.

– Им сейчас не до этого, – ответил он.

Мы подъехали ко двору шато. Немцы отсюда ушли. Здание было разрушено снарядами. Мориарти спрыгнул, побежал к источнику и наполнил фляги. По дороге обратно он засмеялся.

– Я набрал воды из пасти Дьявольского Пса, – заявил он и показал на фонтан, вырезанный из камня в форме головы собаки.

Он вручил флягу молодому морпеху:

– Пей, приятель, это вылечит тебя.

Я помогла ему наполнять фляги, а потом всю ночь, вытирая кровь с лиц раненых ребят, шептала: «Вода из источника Дьявольского Пса». Мы приняли около сотни человек, но, слава богу, среди них не было ни Джона Нолла, ни Джона Келли, ни Дэна Дейли.

– Нора, Нора!

В церковь принесли еще одного парня.

Флойд. Он был ранен, задело глаз.

– Вот теперь я точно знаю, каково это – быть раненым. И это определенно материал для первой полосы, – заявил он.

Битва при Белло Вуд в определенной степени прославилась благодаря Флойду и Дэну Дейли. В своем очерке Флойд, блеснув литературными навыками, сравнил Дэна с седеющим старым сержантом из новеллы Виктора Гюго. «Чикаго Трибьюн» выделила под его материал пять колонок на первой странице.

Небольшой отряд морской пехоты залег под деревьями на краю пшеничного поля. Двести ярдов совершенно открытого пространства, на другой стороне которого в лесу затаился враг. Я вглядывался в деревья, но не мог ничего разобрать, хотя знал, что за этой листвой прячутся немецкие пулеметы, поливавшие это поле свинцом. Пули срезали колоски и срывали кору со стволов деревьев в трех футах от земли над головами наших морпехов. Приближался момент атаки. В отсутствие лейтенанта, который был ранен и в бою не участвовал, командование взводом взял на себя старый сержант-артиллерист, ветеран морской пехоты. Кожа на его лице, обветренном штормами и опаленном солнцем морских просторов, стала бронзовой от загара. Когда же пришла пора бежать в атаку, он первым под свист пуль выскочил из-за деревьев на край открытого поля, которое ему и его солдатам предстояло взять. Здесь он обернулся, чтобы отдать боевой приказ своему взводу – его товарищам, людям, которых он любил. И он крикнул: «Вперед, сукины вы дети! Хотите жить вечно?»

Это действительно были слова комендора-сержанта Дейли. Он выжил. Как и Джон Келли. А вот тело Джонни Нолла нашли на том самом пшеничном поле на следующее утро.

Через месяц Квентина Рузвельта подстрелили недалеко от небольшого госпиталя его сестры, но ухаживать за ним ей не пришлось. О том, что он погиб, она узнала только тогда, когда немцы опубликовали фотографии с торжественных похорон, которые ему устроили как сыну бывшего президента.

Мы с Флойдом ехали на заднем сиденье «скорой помощи» в Париж. Когда мы вошли в американский госпиталь, он опирался на меня. Героя-журналиста тут встречали с распростертыми объятьями. Даже сама миссис Вандербильт присутствовала здесь, чтобы пожать ему руку.

– Здравствуйте, Нора, – сказала она мне как ни в чем не бывало.

Я ушла искать Маргарет Кирк.

«Вперед, сукины вы дети! Хотите жить вечно?»

Вокруг царил переполох. Думаю, я тоже пребывала в ореоле славы. Но, боже правый, готовясь рассказать Маргарет, что ее младший брат погиб, я от всего сердца жалела, что они тогда проигнорировали мой крик: «Бегите, бегите же!»

11 ноября, 1918

Мы с Маргарет стояли напротив собора Нотр-Дам, когда ровно в одиннадцать часов одиннадцать минут колокола всех церквей Парижа зазвонили. Все. Война закончилась.

– Для Джонни это случилось слишком поздно, – печально сказала Маргарет.

– И для миллионов других, – тихо ответила я.

И все же, слава богу, этому пришел конец. Все закончилось.