Февраль, 1921

Я работала с отцом Кевином в библиотеке, печатала с большим энтузиазмом, стараясь вместе с ним успеть закончить труд его жизни.

Нельзя сказать, что он уже находился на смертном одре, поскольку отец Кевин отказывался ложиться, но мы оба знали, что его сердце начало сдавать, – его тело оказалось слишком хрупким для такой силы духа. Ему было уже за восемьдесят, но он каждый день проводил в библиотеке, писал заключение к своей книге «Святой Колумба – от Донегола до Айона – и мировая история».

– Источником, из которого проистекает христианство Коламбы, является кельтская духовность. И это умышленная двусмысленность, Нора, – сказал он. – Его проницательность выходит за рамки простых дефиниций доктрины и заменяет собой любые разногласия религиозных конфессий.

Он писал, подавал мне страницы, я их печатала. Рабочий ритм, как в каком-то механизме. Новый ректор сам был родом из Донегола. Он оказался вовсе не таким отсталым консерватором, как предыдущий. Мы закончили, и в тот же день пришло письмо от Мод. Ей требовалась моя помощь.

Я уже оставила свои попытки получить разрешение на поездку в Ирландию через английское консульство. Но у Мод был план.

«Наша единственная надежда – Америка, – писала она мне. – Джон Куинн сейчас стал членом новой организации, американского Комитета за помощь Ирландии. В нее уже вступили тысячи и тысячи самых передовых американцев, причем не только ирландского происхождения. Эти усилия поддержал уже и ваш президент Гардинг, и вице-президент Кулидж. Сюда направлена делегация, которая должна оценить наше “бедственное положение“. Хотя это слишком мягкие слова, чтобы описать происходящее здесь. В этой группе только квакеры и нет ни одного американского ирландца. Джон сказал, очень важно не дать британцам повода заявить, что доклад их комитета был предвзятым, так что мятежников среди них нет. Однако он согласился, что им там нужен фотограф. Я предложила вашу кандидатуру. Британцы не могут не пустить вас, если вы являетесь членом официальной делегации. Пожалуйста, Нора, приезжайте. Вы нужны нам тут».

Я им нужна?

Отец Кевин не хотел, чтобы я ехала.

– Ради бога, Нора. Это такой народ… Сначала выстрелят в человека, а потом будут извиняться.

– Но Питер… – начала я, однако он замотал головой.

– Прошло семь лет, а от него ни слова. За это время он мог бы как-то передать мне послание. Боюсь, Нора, что его уже нет в живых.

– Но что, если он все-таки жив? Я должна хотя бы попробовать отыскать его.

Я телеграфировала Мод, что приеду.

На следующий день отец Кевин умер. Тихо и спокойно. Просто заснул в своем кресле в библиотеке, опустив голову на страницы своей рукописи.

– Мы как-то издадим это, – сказал мне ректор, но я сомневалась.

Тело отца Кевина отправят в Ирландию, а я буду сопровождать его.

Пришло письмо с разрешением для меня. В нем было указано, что я могу находиться там две недели, не более.

На рассвете я стояла на палубе, положив руку на гроб отца Кевина, и впервые смотрела с корабля на ирландский берег, изрезанный бухтами и выступающими скалами. Но когда мы подошли ближе, передо мной распахнула свои объятья большая гавань. Ирландия. Моя родина.

Корабль встречали два молчаливых священника. Я начала объяснять им, что я – друг отца Кевина и хотела бы побывать на его похоронах, но тот, что повыше, покачал головой.

– Он отправится в Донегол, где будет похоронен в его родном церковном приходе среди родственников. Из близких у него осталась только старая тетка, а она не обрадуется необходимости развлекать американскую гостью.

Он ушел, словно унося отца Кевина назад, от его жизни в Париже. Под присмотром. «Вы так и не сломили его дух», – захотелось крикнуть мне в эту уходящую спину в черной сутане. Но тут ко мне вприпрыжку подошел Сирил. Если человек и может быть похож на птичку, то это был как раз тот самый случай. Я бы сказала, что он напоминал мне малиновку: маленькое личико с пятном рыжей бороды внизу.

– Нора Келли? – спросил он. – Вы, должно быть, американка. Следуйте за мной.

При этом он даже не смотрел в сторону двух британских солдат, которые следили за выгрузкой пассажиров, лениво прислонившись спиной к стенке сарая на пирсе.

– Остальные уже ждут в гостинице. А где ваше оборудование? Надеюсь, оно не слишком тяжелое? У меня проблемы со спиной.

Я показала ему небольшой чемоданчик. Спасибо тебе, Эдди Штайхен, за твою «Сенеку».

– И это все? – удивился он. – Спасибо Тебе, Господи, за американскую изобретательность.

Подозреваю, что Дублин просто не мог не встретить меня дождем. Сирил усадил меня в такси.

– Вот и она, – сказал он шоферу, а затем обернулся ко мне: – Он один из наших. Мы можем говорить свободно.

И тут же он сам начал пользоваться этой возможностью – говорить.

Он сообщил, что везет меня в «Грешем Хотел», который каким-то образом все еще оставался цел.

– Это улица О’Коннелла, по-прежнему в развалинах.

Горы серых камней и холмы из битого кирпича были пропитаны дождем. В рядах домов зияли большие прорехи.

– Морская артиллерия, – пояснил Сирил. – Они завели свои корабли прямо в устье реки Лиффи. И стреляли в нас. В гражданских. В женщин и детей. И это те самые парни, которые так безбожно мазали по немцам в Ютландии. Тут они все-таки умудрились попасть в неподвижно стоящие здания и разрушить их. Сволочи. Поверить не могу, что эта так называемая цивилизованная страна могла сотворить такое – разнести весь город, когда восстание уже закончилось и ничто им не угрожает. Разнести Дублин, который они всегда называли вторым городом в империи. Полюбуйтесь на него сейчас. Им плевать на ни в чем не повинных людей. Господи, прежде британцы удовлетворялись тем, что убивали нас медленно и постепенно, отбирая землю, взвинчивая ренту, заставляя голодать после гибели урожая картошки. Но такое?! Господи Иисусе, Дева Мария и святой Иосиф! Даже от них я такого все-таки не ожидал.

Сирил рассказал мне, что входил в Гражданскую армию Джеймса Коннолли, но во время восстания ему не дали поучаствовать в бою за взятие почтамта. Он остановил наше такси перед большим зданием с колоннами.

– Это он и есть – главпочтамт, – показал он. – Видите эти отметины от пуль? Меня там внутри не было, потому что мне сказали, что я не прошел подготовку. Но много ли нужно готовиться, чтобы стрелять из окон? Тут все дело в военном планировании. Думаю, причина в моем имени. Оно у меня слишком английское. Пирс просто не хотел кричать: «Сирил Петерсон, ко мне!» Это моя мама решила назвать меня Сирилом. Это было довольно популярное имя у нас на Шериф-стрит. Моя мама обожала все, что звучало по-английски. Была без ума от королевы Виктории. Назвала мою сестру Патрицией, но не в честь святого Патрика, а в честь внучки Виктории. Конноли, например, никогда не просил Пирса называть его Шеймус. Боже мой, не могу поверить, что все они уже мертвы. Зачем было их казнить? Ведь среди ирландцев всегда были бунтари, разве не так? Мне доподлинно известно, что кое-кто в британском правительстве хотел спустить всю эту пасхальную заворуху на тормозах, дать ей заглохнуть естественной смертью. А вы знаете, что женщины из района Либертис плевали на Пирса и остальных, когда их вели в тюрьму? И британским солдатам еще пришлось их защищать. Большинство «Томми» не имели ни малейшего желания заниматься всем этим. Масса парней с нашей Шериф-стрит служит в британской армии. И немало их полегло на фронте. Вот я и говорю: просто оставьте, не трогайте никого, и инцидент исчерпан.

Такси пересекло Конноли-стрит и остановилось перед гостиницей.

– Налицо чрезмерная реакция Британии, и я говорю – слава богу. Иначе нам бы никогда не привлечь внимание всего мира, и вы, ребята, не приехали бы помочь нам, вернувшиеся беглецы. Я уверен, Нора, что вы уехали не так давно. Потянулись к американскому благоденствию. А я вижу в этом определенный божественный план. Это единственный способ найти во всем этом какой-то смысл. Великий голод разбросал наших людей по свету, чтобы они смогли набраться сил в других местах, а потом вернуться, чтобы сражаться вместе с нами.

Он запел:

– Но сейчас мы здесь уже боремся, – продолжал Сирил. – И это реальная война за независимость. Господа унионисты, конечно, хотели бы заполучить гомруль до того, как все закончится. И Республика Ирландия служит тому четким сигналом, вы не находите?

Он перевел дыхание, и мы выбрались из такси. Дворецкий в униформе потянулся за моим чемоданчиком. Но Сирил жестом остановил его.

– И теперь, миссис, когда вы уже приехали, вы увидите жуткие картины, – сказал Сирил, когда мы с ним шли через фойе. – Хотя не здесь, разумеется.

Отель «Грешем» выглядел очень внушительно. Отделка золотом, белоснежная лепнина, люстры.

В просторном зале были расставлены столы. Людей – море. Я была впечатлена обилием твидовых костюмов, серебряными чайниками и подставками для тостов. Да, тосты – это то, чего мне недоставало в Париже.

– Позавтракаете – и отдыхать, – сказал Сирил.

– Спасибо, – ответила я.

– Но сначала познакомитесь с комитетом.

Пятеро серьезных мужчин попивали свой чай, почему-то напоминая мне молчаливых священников, которые забрали отца Кевина. Я познакомилась с мистером Дженсоном, председателем, а остальным просто кивнула. Все они были немногословны, хотя этот пробел с лихвой компенсировал своей разговорчивостью Сирил. «Я в Ирландии, – думала я, – наконец-то здесь». Впрочем, Дублин не особенно отличался от других городов, только был печальнее. И по этому месту всю свою жизнь сохли бабушка Онора и моя мама?

Весь остаток дня я спала.

Вечером Сирил пригласил нас в дом своей матери. Остальные слишком устали после переезда, чтобы пойти с нами, но я согласилась с удовольствием. Петерсоны жили в двух комнатах в коттедже ленточной застройки. Кирпичные стены когда-то, видимо, были красными, но из-за слоя въевшейся сажи превратились в темно-коричневые. Мать Сирила усадила меня поближе к небольшому очагу, где горел уголь. Она улыбнулась.

– Чашечку чая с этим чудным печеньем «Джейкобс». Сирил купил мне его целую кучу, на годы хватит. Угощайтесь, не стесняйтесь.

– Большое спасибо.

– Берите еще.

– Нет, спасибо.

– Берите-берите.

Мне не хотелось объедать бедную женщину. К тому же это было просто плоское сахарное печенье, только без сахара. Я оглянулась на Сирила.

– Вперед, – кивнул он. – Парни, удерживавшие бисквитную фабрику Джейкоба, передали оттуда массу печенья, прежде чем сдаться. И с тех пор мы его и едим, столько лет.

Он повернулся к матери.

– Ладно, мама, – сказал он. – Нора приехала из самой Америки, чтобы помочь нам тут.

– Очень мило с вашей стороны, дорогая. Это действительно нужно Ирландии. Хотя в нашей семье дела получше, чем у большинства. Отец Сирила хорошо зарабатывал докером. Но он умер от чахотки еще молодым, и тогда нам стало туго. Правда, я нашла работу – помогала в магазинчике на Мур-стрит, торговавшем всякой всячиной. Нужно было иметь хорошо подвешенный язык, чтобы общаться с покупателями.

– Ты никогда за словом в карман не лезла, мама, да и сейчас такая же.

– Ах, сейчас я уже все это растеряла, – покачала головой она.

– Что ты, мама, ничего ты не растеряла.

Сирил подался вперед и похлопал ее по плечу. У них были очень похожие профили: небольшой изогнутый нос, маленький острый подбородок. Мама-птичка и ее сынок.

У них над головами перед изображением Пресвятого Сердца горела свеча. Все это напоминало мне маленький алтарь в спальне бабушки Оноры.

– А еще, Нора, моя мама хорошо поет, – тем временем продолжил Сирил. – Спой нам что-нибудь, мама.

– Не могу, Сирил. Горло заложило, хриплю.

– Ладно. У меня есть кое-что, чтобы помочь делу.

Он принес флягу.

– Господи, Сирил, откуда у тебя такие вещи? Это же чистое серебро, – сказала она.

– Это пожертвование, мама, на дело. От одного человека, которому это не нужно, поскольку у него такого добра хватает. А внутри – добрый poitín. Досталось мне это от одного священника из глубинки, так что можно быть уверенным, что штука эта чистая.

Он сделал глоток и передал флягу мне.

– Давайте, Нора.

Я отпила, почувствовала, как мне обожгло горло, и начала кашлять.

– Вот видишь, мама? Прочищает все отлично.

На глаза у меня навернулись слезы. Нет, в свое время я выпивала виски. Маккена подавал нам по стаканчику каждое воскресенье – «специально для дам», – но этот был уж больно крепким.

– Не нужно, – отговаривала я его, когда он протянул флягу матери.

Выживет ли старушка даже после одного такого глотка?

– Спасибо, сынок, – сказала она, взяла сосуд двумя руками и бодро запрокинула голову.

Сделав затяжной глоток, она спокойно отдала флягу Сирилу. И ни в одном глазу.

– Очень славно, Сирил. Спасибо тебе.

– А теперь твой выход, мама.

– Еще один малюсенький глоточек, – попросила она и снова взяла у него виски. – Вот теперь хорошо, в самый раз. Я готова.

И она начала петь:

– «Поверь мне: если бы все эти внушающие любовь чары молодости, на которые я сегодня взираю так благосклонно…»

Голос у нее был чистый, без каких-либо хрипов или скрежетов. Она закончила песню и улыбнулась нам.

В этой небольшой теплой комнатке я забыла про Дублин в руинах, который окружал нас.

– Это любимая песня твоего отца, – сказала старушка Сирилу. – И его чары никогда не поблекнут. Потому что он вечно остается молодым. Неплохо, как по мне. Совсем даже неплохо.

* * *

– О Дублине нельзя судить, Нора, видя его в такой безотрадный февральский день, когда британские солдаты патрулируют улицы, а ветер выворачивает зонтики наизнанку! – заявила Мод на следующий день.

Я следовала за ней в ее новый особняк, который она недавно купила на краю Сент-Стивенс-Грин – парка, который мог быть просто очаровательным, если бы я не смотрела на него сквозь пелену дождя.

– Стивенс-Грин? По-моему, герои из книги Джойса постоянно шатаются по этому месту взад и вперед, – заметила я.

– Не знаю, – ответила она. – У Джойса Дублин такой уродливый, убогий. То были волнительные времена, Нора. Люди, томящиеся в тюрьмах сейчас, были молодыми студентами университета, полными идей и благородных устремлений. Дублин Джеймса Джойса – не мой город.

Фигура Мод бросалась в глаза – она была одета в черное платье, со шляпки свешивалась черная вуаль. Всем своим видом она говорила: «Я – вдова 1916 года и никому не позволю забывать об этом». Остальные члены комитета обращались к ней «мадам Макбрайд», и она приняла это. Она явилась на ланч в «Грешем» и произвела на всех сильное впечатление. Мод по-прежнему была способна притягивать к себе внимание мужчин.

– Вы своими глазами увидите все разрушения, – сказала она.

– Вы же понимаете, что мы лишь беспристрастные наблюдатели, – ответил ей мистер Дженсон. – И сейчас не должно быть повторения тех неуместных демонстраций, которые имели место, когда в Ирландию прибыл Эдвард Данн со своей группой.

– Не такие уж они были неуместные, – заметила Мод. – Ирландский народ приветствовал их поддержку. – Затем она повернулась ко мне и сказала: – Нора, могли бы вы уделить мне время во второй половине дня, а потом пообедать со мной?

Дженсону это не понравилось, но Мод пообещала, что угостит обедом всех после их возвращения.

– Но для хорошего визита ко мне Норе понадобится определенное время, – заявила она и увела меня из гостиницы.

Теперь она показывала мне на группу зданий:

– Это университетский колледж Дублина, где учились Джойс и Фрэнк Скеффингтон. Фрэнка застрелил этот уголовник, Боуэн-Колтарст. Мой Шон должен был бы учиться там сейчас, – сказала Мод. – Но университет практически пустой. Наши молодые люди либо в тюрьмах, либо в бегах.

– Пойдемте, – сказала она и повела меня по каким-то ступенькам к церкви странной формы, где у алтаря горела россыпь зажженных молитвенных огоньков.

Там она опустила пенни в прорезь металлического ящичка, прикрепленного к резной полке, где рядами были выложены небольшие свечи. Протянув руку, она взяла две штуки и наколола их на свободные шипы. Получилось у нее ловко – большая практика, подумала я. Она взяла специальный вощеный фитиль, зажгла одну свечу и передала его мне. Я зажгла вторую.

Я словно вновь находилась в церкви Святой Бригитты с бабушкой Онорой. Мы с ней всегда зажигали свечки вместе – по одной за каждого из ее детей и его семью. Я, тогда еще маленькая, предлагала ей: «Давай зажжем свечку за каждого члена нашей семьи». А сама думала о том, какое чудное сияние будет от сорока с лишним горящих огоньков. Но она отвечала: «Нет, Господь и так видит этот огонь и слышит молитвы у нас в сердцах».

Пока свечи разгорались, я неподвижным взглядом смотрела на золоченый табернакль. В голову пришла молитва «Прошу Тебя». «Прошу Тебя, пусть с Питером Кили все будет хорошо. Прошу Тебя, защити весь этот ирландский народ. Помоги нам хорошо сделать свою работу». И я зажгла еще три свечи.

Мод улыбнулась мне.

– У вас так много такого, о чем нужно помолиться, – сказала она. – За живых и мертвых. Я всегда вспоминаю о Кевине Барри, когда стою на том месте, где он слушал мессу. Кевин был студентом университета, Нора. И было ему всего восемнадцать. Его схватили во время стычки с армейским патрулем. Пытали. Потом повесили. Настоящего суда не было. Был военный трибунал, который даже не пытался делать вид, что следует законной процедуре. Когда он умирал, за него молились тысячи людей, собравшиеся перед тюрьмой Маунтджой. Про него теперь сложена песня – «Просто парень восемнадцати лет». Герой. Это очень вдохновляет.

Но лучше было бы, если бы он молился тут с нами, стоя на коленях, думала я, чтобы был жив, чтобы продолжал учебу. Однако тут Мод сдавила мне руку.

– Именно такие мученики, как он, и спасут нас. После гибели Кевина Барри к вооруженной борьбе присоединилось более пятидесяти студентов.

И она очень театрально перекрестилась.

Интересно, почему новообращенные всегда более религиозны, чем собственно католики?

– Знаете, первым ректором этого колледжа был сам кардинал Ньюман. Здесь учился Хопкинс. Джерард Мэнли Хопкинс, поэт. Он ненавидел Дублин, не выносил эту погоду, – рассказывала Мод, когда мы вышли из церкви.

И я в определенном смысле понимала этого Хопкинса, когда мы под дождем переходили площадь. Но затем мы вошли в ее дом. Что-то здесь напоминало мне улицу Благовещенья в Париже.

В гостиной у Мод мы пили шерри из бокалов уотерфордского хрусталя. В мраморном камине горели поленья. Тяжелые бархатные шторы, которые я помнила еще по Парижу, защищали от сквозняков и приглушали шум бьющего в окна дождя. Мы ели толстые ломти черного хлеба, щедро намазанные маслом.

Мод рассказала мне, что путешествовала по стране с Шарлоттой Деспард – англичанкой-суфражисткой, которая жила здесь вместе с ней. Когда миссис Деспард присоединилась к нам, выглядела она в своей твидовой юбке и жакете действительно очень по-английски, хотя сразу же заявила мне, что родилась в ирландском графстве Роскоммон.

– В деревне Френчпарк, – уточнила она. – Это моя духовная родина. В детстве я провела там столько счастливых дней.

И тут она спросила, откуда я. Ну вот, еще одна.

– Из Чикаго. Хотя родом мы из Голуэя, – добавила я, находясь наконец на земле предков.

Миссис Деспард разгневанно клеймила тюрьмы, которые они с Мод посещали.

– Условия там просто ужасные. В лагере в Керраге в одном бараке набито по двадцать пять человек. Отопления нет. Чтобы скрыть факт пыток, они переправляют людей в английские тюрьмы.

– Или прячут их в сумасшедшие дома, – подхватила Мод. – Я пыталась помочь матери Патрика Харта. Он совершенно сломался в приюте для психически больных Бродмур. Как и бедняга Барнетт. Там ему заявили, что он предал друга. Наглая ложь. Но от этого он полностью лишился рассудка. – Она вздохнула. – А кто бы не сошел с ума, сидя в камере и глядя, как твоих друзей ведут на виселицу по приказу какого-то пьяного контуженного солдафона?

– Ужас, – кивнула миссис Деспард. – Нора, вы должны понимать, что британцы – приличные люди, но они ослеплены – да, я должна произнести это слово, – ослеплены ненавистью ирландцев и романтическими иллюзиями относительно британских вооруженных сил. И даже мой брат Джон…

– Сэр Джон Френч, – перебила ее Мод, – возглавлял армию в первые два года войны. И устроил там полный бардак. После чего отправился в Ирландию.

– Ни один из генералов не был намного лучше него, – возразила Шарлотта. – На их руках человеческая кровь. И они не извлекли никаких уроков. Джонни считает, что в Шинн Фейн все убийцы, – и ввел в Ирландии военное положение. Даже хотел бомбить страну. Он убежден, что простые ирландцы не хотят независимости. Все этот ужасный Уилсон, вечно он что-то нашептывает Джонни на ухо. Больше войск. Стереть мятежников в порошок. Сбросить на них бомбы. Покарать их. Но жестокость порождает только жестокость. Английские войска обезумели. Джонни сказал им, что за убийство повстанца никакого наказания не последует. Чем выдал им лицензию на убийство.

Мод встала, поворошила дрова в камине и подлила мне шерри. А я чувствовала себя так, будто мы снова в Париже и идет война, которая, похоже, никогда не закончится.

– Ну, по крайней мере, наш комитет может рассказать общественности о сложившейся ситуации, – сказала я. – Американский народ готов помочь. В каждом штате организованы группы, занимающиеся сбором средств. Собраны уже миллионы долларов, а почетный председатель этого фонда – президент Гардинг.

– Ваш президент должен поговорить с премьер-министром. Вы, американцы, даже не представляете, как англичане боятся утратить ваше расположение. Sassenach искусно прячут свои потребности, а вы не сознаете собственной силы и влияния, – заявила Мод. С большим пафосом.

– Зачем так кричать, маман? Когда я поднималась по лестнице, тебя было слышно еще внизу.

Изольда. То же нежное, как цветок, лицо, те же длинные волнистые волосы, но она стала другая, изменилась полностью. Она была беременна. Под ее домашним халатом явственно просматривался вздувшийся живот.

– Бонжур, Нора, – поздоровалась она со мной.

Я подошла и обняла ее. От нее пахло сигаретами.

– Рада тебя видеть, – сказала я. – Ну, и мои поздравления.

Она кивнула и положила ладонь на живот.

– Спасибо. Теперь я миссис Гарри Фрэнсис Стюарт. Но мой муж Фрэнсис сейчас скрывается с Шоном и всеми остальными. Бедное дитя. Тяжело ему будет родиться в этом неспокойном мире, – вздохнула она.

– Это ненадолго, Изольда. Мы победим их, и твой ребенок будет расти уже в свободной Ирландии! – провозгласила Мод.

То одно, то другое. Когда я сообразила, что пора возвращаться в гостиницу, было уже довольно поздно. Обед у нас был à la Normandie, по-нормандски. Приготовила его Джозефина Пиллон, которая последовала за семьей из Франции в Дублин. К нам также, конечно, присоединилась Барри вместе с целым рядом домашних животных: собакой Дагдой, несколькими птицами и мартышкой. «Этот дом на Сент-Стивенс-Грин совершенно в стиле Мод», – подумала про себя я, когда мы беседовали об отце Кевине.

Мод рассказала нам о своем первом визите в Донегол, о том, как отец Кевин был ее проводником в той поездке и присутствовал, когда она отдала свое бриллиантовое колье, подаренное одним из ее поклонников, какому-то крестьянину-арендатору, чтобы тот смог заплатить свою ренту.

– После нашего отъезда один ростовщик предложил тому фермеру выкупить у него украшение за точную сумму просроченного долга. И бедняга согласился. Хотя истинной стоимости этой вещицы хватило бы на уплату его ренты до конца жизни.

– Ох, Мод, – в конце концов спохватилась я. – Уже почти десять. Мне пора.

– Вам лучше заночевать здесь, Нора, – сказала Мод.

– Благодарю вас, но я должна вернуться, – отказалась я. – Комитетчики хватятся меня и будут искать. Завтра рано утром мы убываем в Голуэй.

Голуэй. Одно только произношение этого слова перенесло меня в прошлое, к бабушке Оноре. И я слышала, как дедушка Майк поет ей: «По проторенному пути я снова улечу к тебе, мой милый сердцу залив Голуэй».

Слово взяла Барри:

– Нора, вы не можете этого сделать. Комендантский час.

– Никому не разрешается здесь выходить на улицу после девяти вечера. Армейские патрули арестовывают всех на месте, – подтвердила Мод.

– Но только не меня, конечно. Я ведь американка. И член официальной делегации…

Шарлотта Деспард, Мод и я заговорили одновременно, но потом умолкли.

– Послушайте меня, Нора, – серьезно сказала Мод, – вы не должны давать британцам ни малейшего повода арестовать вас. Вы для них – мишень. И я тоже. Я сидела в тюрьме. За моим сыном ведется охота. То, что вы американка и официальный представитель комитета, вас не защитит. И они все знают, Нора. Не думайте, что им ничего не известно.

– Знают что?

– Ох, Нора, – вздохнула Барри. – Знают про вашу связь с Питером Кили.

– Питер? Вы что-то знаете о нем? Почему вы мне ничего не сказали? Где он? – взволнованно тараторила я, глядя на Мод.

– Не знаю, – ответила она.

– Он жив?

Этот вопрос мне было трудно задать вслух.

– Был жив – шесть месяцев назад. Черно-коричневые совершили налет на его родную деревню возле Карны. Сожгли все дотла, но его там не нашли. Семью его брата выбросили на улицу, – сообщила Мод.

– Возвращаются голодные времена, – покачала головой Барри. – Дома сожгли у более чем ста тысяч человек.

– Тогда где же Питер? – не унималась я.

– Он мог прятаться в горах, мог сесть на корабль и скрыться. Народ в Коннемаре неразговорчивый, – пожала плечами Мод. – Внутри у них твердая сердцевина, и в этом они похожи на свои горы.

Барри посмотрела на меня.

– Когда-то горы эти были выше Альп. Постепенно они разрушались и оседали, так что теперь осталась одна сердцевина. Это древние горы. Древние, как наш народ.

Глаза Барри были полуприкрыты, когда она произнесла это.

О боже, она собирается пересказать одну из своих поэм. Так я никогда не добьюсь от них какой-то информации.

– Сирил разберется и найдет правильных людей в Коннемаре, кого можно было бы расспросить, – обнадежила меня Мод. – Но будьте осторожны.

– Ná habair tada, – сказала Барри.

– Ná habair tada, – повторила за ней я. – Что бы ни говорил, не говори ничего.

Женщины согласно кивнули.

Нация конспираторов, и теперь я тоже была одной из них. Однако пока я не могла установить основные факты. И даже самое главное – жив ли Питер.

Барри нашла для меня кровать в мансарде и выдала одну из своих фланелевых ночных рубашек. Слава богу. В этой маленькой комнатке было зябко. Я откинула стеганое одеяло и пощупала простыни. Холодно. Пришла Мод и принесла бутылку с горячей водой.

– Вот, это поможет, – сказала она и сунула бутылку между простынями.

На Мод было тяжелое шелковое кимоно с восточным узором из цветов и драконов. Волосы ее были распущены, на плечах – черная шаль. Она вручила мне одеяло.

– Ложитесь. И укройтесь этим.

Я сделала, как мне было сказано, и ощутила, что смогу согреться.

– Как, по-вашему, выглядит Изольда? – спросила у меня Мод.

– Помимо очевидных вещей? – уточнила я. – Должно быть, ей скоро рожать.

– Через месяц, – подтвердила Мод. – Она слишком худа. И лицо совсем измученное.

Я кивнула.

– Тяжелая беременность?

– Жестокий муж. Он фактически мучает ее, лишает еды. В наказание сжег ее платья. При этом он молодой парень, и двадцати еще нет, но совершенно испорченный во всем ему потакающей матерью. Они северные пресвитерианцы. Чтобы жениться на Изольде, он стал католиком и называет себя республиканцем. Но в душе он просто жестокий мальчишка из закрытого пансиона. Он поразил ее, когда они были здесь. Он душевнобольной. Знаете, в этих пансионах старшие мальчики издеваются над младшими, которые, в свою очередь, потом начинают мучить тех, кто младше них. Жуткая культура под девизом «выживает самый приспособленный». Должна сказать, что я повидала немало таких. Тем не менее Изольда говорит, что любит его. Он отказывается поддерживать ее. А она не настаивает на том, чтобы он образумился. Проклятье семьи Гоннов в действии.

– Да, я помню, – отозвалась я. – Ваша родня отобрала землю, принадлежавшую католической церкви, и тогда местный священник заявил, что ни одна женщина из рода Гоннов не будет счастлива в браке.

– Верно, – кивнула Мод. – Все мы несчастны. Даже моя сестра Кэтлин. Но Изольда… Это разбивает мне сердце.

«Дело в проклятье, – подумала я, – или в том, что девочка росла, притворяясь, что ее собственная мать – ее кузина?» Мод бросала Изольду в пансионах под присмотром гувернанток и горничных и была готова выдать ее замуж за человека старше нее на тридцать лет. Бедная Изольда.

– Могу предположить, что Стюарт после каждого инцидента извиняется, присылает букеты цветов, во всем винит выпивку. И клянется, что больше никогда ее и пальцем не тронет, – сказала я.

– Именно так! Откуда вы узнали?

– Я-то знаю, Мод, да и вы тоже, – ответила я. – Мне поговорить с Изольдой завтра?

– Да, прошу вас. Меня она не слушает. Он настроил ее против меня. А ведь мы с ней всегда были близки. Она здесь сейчас только из-за будущего ребенка.

Я еще больше расслабилась в постели, согревшись по-настоящему, и сжала бутылку с горячей водой ногами.

– Вы, должно быть, устали, Нора, – заметила Мод.

– Да, к тому же мне рано вставать, чтобы вернуться в гостиницу, – сказала я.

– Но вы все равно поговорите с Изольдой. Не забудьте.

– Не забуду, – ответила я.

Мод вручила мне пакет.

– Мне нравятся ваша новая стрижка и короткая юбка, но для поездки, думаю, больше подойдет костюм из твида.

Что я могла на это сказать?

– Это вещи Шарлотты, – объяснила мне Мод.

Итак, мне предстояло путешествовать по Ирландии одетой как протестантка, выехавшая на псовую охоту за лисицами.

* * *

«Неужто уже утро?» – подумала я, заслышав стук и крики. За небольшим круглым окошком моей мансарды было темно.

– Вставайте, Нора! Вставайте! – закричала в коридоре Мод.

Что случилось? Пожар? Я вскочила, закуталась в одеяло и, подхватив полы ночной рубашки Барри, выбежала на лестницу. Оказавшись на ступеньках, я увидела перед собой Изольду. Площадки между первым и вторым этажами мы достигли одновременно.

– Солдаты, – сказала Изольда. – Облава.

В холле под нами вокруг Мод стояло с дюжину вооруженных мужчин.

– Это армия, – пояснила Изольда. – Не «черно-коричневые», слава богу.

Она сунула руку в карман халата и достала оттуда сигареты «Голуаз» и спички. Когда она прикуривала, руки у нее не дрожали.

– Можно и мне? – попросила я.

Я курила редко, но теперь меня всю трясло. Изольда взяла сигарету, приложила к тлеющему кончику своей и передала мне. Мод разговаривала с офицером внизу, но, почувствовав запах дыма, подняла глаза.

– Вернись в постель, Изольда, – приказала она дочери.

– Простите, мэм, – возразил офицер, – но во время обыска все обитатели дома должны находиться в гостиной.

– Обыск? И что вы ищете? – удивилась Мод.

Тон его мгновенно изменился:

– Не нужно делать из меня дурака. Немедленно следуйте в гостиную. – Он посмотрел в нашу сторону. – И вы обе тоже спускайтесь.

Думаю, он был в звании капитана. Лет ему, казалось, максимум двадцать пять. Сражался ли он на фронте? Сомнительно. Уж больно много он о себе мнил для человека, побывавшего в настоящем бою.

Изольда глубоко затянулась, выдохнула облако дыма и начала спускаться по лестнице, держась за перила. На последней ступеньке она слегка пошатнулась, и я спешно подхватила ее под руку. Но она отмахнулась и выровнялась. На мгновение она застыла на месте, тяжело дыша. Мод подошла к ней.

– Если у нее начнутся преждевременные роды, это будет на вашей совести! – заявила она офицеру.

Джозефина развела огонь в камине, и мы с Барри, Мод и Шарлоттой Деспард подтянули стулья поближе к нему. Но Изольда села отдельно и курила сигарету за сигаретой, отчего в гостиной скоро запахло как в прокуренном парижском кафе. Я бросила свою недокуренную сигарету в пламя.

– Слава Всевышнему, Шон сегодня обедал у друзей и остался ночевать у них. Эти солдаты арестовали бы моего юношу призывного возраста. К тому же они терпеть не могут студентов университета, – сказала Мод.

Я услышала какой-то грохот. Джозефина встала и озабоченно двинулась к двери.

– Все в порядке, Джозефина, – успокоила ее Мод и пояснила мне: – После прошлого их налета я поместила весь дорогой фарфор и серебро в банк. – Потом она повернулась к Изольде. – Прекрати курить. Пожалуйста. Я этого не выношу.

Но Изольда лишь улыбнулась ей в лицо и прикурила следующую сигарету.

Вошли офицер и четверо солдат. Офицер размахивал в воздухе памфлетом:

– Бунтарская литература!

Шарлотта Деспард подошла к нему и взяла у него листок.

– «Обращение к работающим женщинам Ирландии и Англии», – прочитала она. – Вы считаете это изменническим? – поинтересовалась она у офицера.

Я обратила внимание на то, как он отреагировал на ее аристократические речь и тон.

– Я лишь выполняю свой долг, – оправдывался он.

– Эта литература принадлежит мне, сэр, – спокойно заявила она.

– А вы кто?

– Шарлотта Деспард. Возможно, вы слыхали о моем брате, генерале сэре Джоне Френче.

– О да, мэм, нам известно о ваших родственных связях. И сэр Джон был бы нам благодарен за то, что мы уберегли вас от таких… – Он сделал паузу. – …От таких ваших друзей.

Он вынул из кармана маленькую записную книжку.

– Нора Келли? – спросил он, показывая на меня.

– Да, это я.

Я встала. У него было одутловатое лицо, а из-под фуражки беспорядочно торчали темные волосы.

– У британских солдат, за которыми я ухаживала во французском госпитале, манеры были получше ваших, – заметила я. – Они при дамах снимали шляпу!

Один из солдат насмешливо фыркнул. Офицер грозно повернулся в его сторону.

– Ступайте. Продолжать обыск.

Затем он посмотрел на меня:

– То была Мировая война, когда мы точно знали, кто наш враг. А тут… – он жестом обвел Мод, Барри и Джозефину, – террористы прячутся под разными личинами. Некоторые из них даже маскировались под американских благодетелей человечества средних лет.

– Тогда арестуйте меня, пожалуйста. Реклама будет великолепная. С заголовками во всех американских газетах, – перешла в атаку я.

В дверях появился солдат:

– В доме больше никого нет.

– Вы поаккуратнее со своими высказываниями, мисс Келли, – ответил офицер. – Предатель есть предатель, откуда бы он ни прибыл. И передайте это всем остальным членам вашего комитета!

После их ухода Барри отвела Изольду в постель. А я уселась с Мод и Шарлоттой, которую уже не воспринимала как миссис Деспард. Мы пили шерри и курили Изольдины сигареты.

– Какая наглость с их стороны! – возмутилась я. – Как они смеют?

– О, они смеют, еще как смеют. Собственно говоря, это как раз был еще очень цивилизованный обыск. Вот если бы сюда пришли «черно-коричневые»… – сказала Мод. – Британское правительство хочет показать американцам, насколько они здесь ограничены в своих действиях. Всего лишь выполняют свой долг. Правительство суверенного государства просто защищает себя от изменников и террористов.

– Он знает меня, Мод. Им известно мое имя.

– Конечно. И это самое неприятное во всем этом – чувство беспомощности, ощущение, что за тобой все время следят, что в любой момент на плечо твое может опуститься чья-то тяжелая рука, – ответила Мод.

– Как я уже говорила, они ненавидят вас, – подключилась Шарлотта. – Точно так же, как они ненавидели нас, суфражисток. Когда мы начинали, я никак не могла понять: мы ведь всего-навсего просим дать женщинам право участвовать в выборах. Всем женщинам – их собственным женам, матерям и сестрам, а не какому-то враждебному племени. Женщинам. А они давили нас лошадьми, избивали, бросали в тюрьмы.

Я сомневалась. Ненавидеть ее? Даже в своей ночной сорочке Шарлотта все равно выглядела рафинированной представительницей самого высшего общества с идеальными манерами, каковой она и родилась. В ней не было театральности Мод, но и она испытала на себе ненависть и оскорбления.

– Это потому, что мы не подчиняемся им, – размышляла я. – И женщины, и ирландцы. Мод, мне понятны отношения Изольды со Стюартом, потому что я сама жила с человеком, который едва не убил меня, когда я хотела от него уйти. Мужчины стремятся контролировать нас полностью. Если мы делаем, как они говорят, мы можем прожить замечательную жизнь. Но если нет…

– А Англия – это вроде как глумящийся муж Cathleen ni Houlihan? – подхватила Мод. – Что-то в этом есть. Взаимоотношения между нашими странами такие глубинные, даже интимные.

– А вы знаете, сколько жен гибнет от рук своих мужей? – подала голос Шарлотта. – Или скольких регулярно избивают? Вы будете ошеломлены этими цифрами. – Тут она посмотрела на меня. – А может, и не будете.

– Да, меня уже ничем не удивить, – согласилась я.

Шарлотта отпила свой шерри.

– Я бы этого никогда не узнала, – продолжила она. – Я вышла за Макса Деспарда, когда мне было двадцать шесть. Приличный парень из того же слоя общества, что и моя семья.

– Шарлотта принадлежит к роду Френчей из Френчпарка, и это одна из самых старых семей в Ирландии, – пояснила мне Мод.

– Вот как? А я сказала бы, что, когда Френчи приехали туда, Келли были уже давно на месте, – заявила я.

Шарлотта вздохнула:

– Да, все это так. Все мы в конечном счете чужаки, вторгшиеся в чужую среду, но, по крайней мере, хотя бы некоторые из нас все-таки понимали это. Мой Макс, например. Он был ярым борцом за гомруль. И передавал Парнеллу кучу денег на это.

«С другой стороны, – подумала я, – Парнелл ведь тоже был членом вашего клуба, англо-ирландским протестантом. Хотя во время своего визита в Чикаго он при каждом удобном случае упоминал, что мать его – американка».

– А Макс становился все богаче и богаче, – тем временем продолжала Шарлотта. – Вы что-нибудь слышали про Гонконг и «Шанхай банк»? – спросила она у меня. – Так вот, его основал он.

Я, видимо, невольно усмехнулась.

– Знаю, знаю, – сказала она. – Странно для такой коммунистки, как я, гордиться мужем-капиталистом. Моя близкая подруга Элеонора Маркс частенько попрекает меня этим. Но когда Макс пропал в открытом море, его деньги позволили мне найти свое жизненное предназначение в том, чтобы помогать бедным и угнетенным.

– А ваши дети одобряют то, как вы тратите их деньги? – полюбопытствовала я.

– У меня нет детей, Нора.

– О, простите. Я…

– Не стоит извиняться. Будь у меня дети, я не смогла бы выполнять работу, которой занимаюсь. – Она бросила взгляд на Мод. – И я, Мод, восхищаюсь тем, что вы смогли создать настоящую семью.

Мод вынула сигарету изо рта, рассмотрела ее, а затем растерла в пепельнице.

– Смогла, говорите? Я в этом не уверена. Изольда связалась с ненормальным, а Шон с шестнадцати лет на войне…

– Но… – начала я.

– Понимаю. Я сама направила его на эту войну, но порой я задумываюсь…

Шарлотта встала.

– Когда доживете до моих лет, времени на раздумья у вас не будет.

Она обернулась ко мне.

– Мне семьдесят шесть, Нора. И я дошла до понимания того, что сожалеть о прошлом бессмысленно. Я иду спать.

– Потрясающая женщина, – сказала я Мод, когда она ушла.

– Да. Добрая, щедрая, преданная. Всю жизнь она прожила с Максом, путешествуя по Дальнему Востоку. Счастливый брак. Жизнь, полная привилегий, и она от всего этого отказалась.

– Почему?

– Что – почему?

– Почему она сделала это? Почему это сделали вы?

– Ох, ради бога, Нора. Ради Ирландии, разумеется!

Ирландия. Только вот эта гостиная с выложенным мрамором камином и портретами знатных предков на стенах была бесконечно далека от Ирландии, которую помнили мои бабушка Онора и мама.

Мод, кажется, поняла, о чем я думаю.

– Завтра, Нора, вы увидите землю ваших пращуров. И откроете для себя то, что сформировало их и вас. И не отказывайте нам в праве любить свою страну, даже если мы выходцы из Больших домов, – сказала она мне.

Внезапно она, стоя в своем ярком кимоно, показалась мне очень постаревшей. Актриса без своего грима. Мягкие отблески янтарного пламени пропали, и в окна бил резкий свет морозного утра.

Моя Ирландия. Она была там, за окном.