Когда мы возвратились в гостиницу, мистер Дженсон и остальные члены комитета по-прежнему сидели в библиотеке, развалившись в своих креслах лицом к огню. В камине горело дерево, не торф, а я пробыла в Голуэе уже достаточно долго, чтобы понимать, что в стране, где так мало деревьев, эти большие поленья стоят больших денег. Маура показывала мне Барнский лес, когда мы возвращались в Голуэй уже не по берегу, а по дороге.

– Он относится к поместью Линчей, – сказала она. – Арендаторам не позволяется брать даже опавшие ветки. Потому что все деревья принадлежат лендлордам. «Ирландия в высшей степени одетая и одновременно в высшей степени голая», – цитировала она. – Это слова из «Истории Ирландии» Джеффри Китинга. А ведь когда-то нас называли «и без того лесистым островом, заросшим лесами». Но каждая новая волна завоевателей вырубала деревья: викинги – для своих пиратских дракаров, нормандцы – для замков, а потом англичане – для своего военного флота. Про тех британских моряков говорили, что это «смельчаки, надежные, как их корабли из дуба». Вот только дубы эти были нашими. И в итоге в Ирландии осталось очень мало деревьев, которые росли бы не на территории поместий богачей.

Выходит, крестьяне-арендаторы не могли топить свои очаги дровами, а вот отель «Грейт Саутерн» мог себе это позволить без проблем.

Сирил заторопился нам навстречу:

– Где вы были? Поезд отправляется через полчаса!

– Но вы ведь сказали, что паровоз на Донегол уйдет не раньше девяти, а сейчас только восемь, – удивилась я.

Голос подал мистер Дженсон:

– Вы не едете с нами в Донегол, мисс Келли. Вы возвращаетесь в Дублин и там садитесь на корабль во Францию. Я не могу допустить больше таких инцидентов, как сегодня.

– Так вы увольняете меня? – уточнила я.

– Мы умышленно не включали в группу наблюдателей американцев ирландского происхождения, чтобы наш доклад не был затуманен расовыми предубеждениями, – заявил он.

– Что? Какими еще расовыми предубеждениями? Вы сами видели эти разрушения. Вы были там сегодня утром, когда…

– После вашего ухода, мисс Келли, капитан Пайк вернулся. Он выяснил, что вы состояли в отношениях с известным преступником. Вы использовали наш комитет в своих личных целях. Вы подвергли риску всех нас. Ради нашей собственной безопасности мы должны следить за своей объективностью, чтобы к нашим рекомендациям относились серьезно.

Я не собиралась извиняться за то, что встречалась с Питером Кили. А что касается объективности, то о чем вообще речь? Англия стоит своим сапогом на горле Ирландии уже восемь столетий. Мы сбрасываем этот сапог. Sassenach воюют за то, чтобы сохранить свой контроль над нами. И это безжалостная и грязная война, развязанная против простого народа.

– Вы считаете, что, если мы будем вежливыми с британцами, они от этого будут обращаться с ирландцами лучше? – задала я вопрос мистеру Дженсону. – Пойдемте, Сирил. Мод особенно хотела, чтобы я задокументировала зверства в Донеголе. Именно там она впервые поняла всю несправедливость такого угнетения, и…

– Вы только послушайте себя, мисс Келли, – перебил меня мистер Дженсон. – Такого рода эмоции противоречат нашим целям.

– Ладно, – согласилась я. – Раз вы меня увольняете, я просто остаюсь здесь.

– Не самая лучшая идея, Нора, – вмешался Сирил. – Пайк арестует вас.

– Вот и хорошо, в газетах напишут, что…

– Вот тут притормозите, Нора, – снова перебил меня он. – Вы рискуете попасть прямо в руки Sassenach. В результате вы дискредитируете всех и вся, а также привлечете внимание к другу, – он повысил голос, – которое этому другу совершенно ни к чему.

И тут я сообразила: а что, если моя фотография попадет в газеты? И что, если кто-то из Чикаго увидит ее? Нора Келли не погибла. Нет, она попала в тюрьму.

– У нас нет времени на споры, – подытожил мистер Дженсон. – Возвращайтесь в Париж. Оплату ваших услуг мы вам вышлем.

Я вспомнила, как Питер радовался, что я буду документировать доказательства имевших здесь место злодеяний. «Нам необходимы фотографии, – сказал он. – Потому что англичане – большие мастера убеждать мир в том, что они миротворцы, а не преступники».

– Не увольняйте меня, пожалуйста, – попросила я. – Фотографии очень важны. Ну где вы возьмете здесь другого фотографа? А я обещала и Мод, и Джону Куинну.

– Вы знакомы с Джоном Куинном? – насторожился мистер Смит.

– Да. Это он порекомендовал меня сюда.

Смит был заинтригован и слушал меня очень внимательно.

– Собственно говоря, я знаю многих членов Национального совета и целую кучу народу из комитетов штата, – продолжала нагнетать я. – Например, Патрик Нэш из Чикаго – близкий друг нашей семьи.

– Нэш, – задумчиво повторил мистер Смит. – Я встречался с Патом Нэшем. Он очень щедро поучаствовал в финансировании этой нашей поездки.

– Я знакома с кардиналом Манделейном, а в школу ходила вместе с дочкой Пола Дрималски, и еще… – тараторила я.

– Ладно, ладно, – остановил меня Сирил. Он повернулся к мистеру Дженсону. – Может быть, все-таки дадите Норе второй шанс выступить в качестве беспристрастного наблюдателя, который вообще не открывает рот, а просто делает фотографии, за что ему, собственно, и платят?

Мистер Дженсон не отвечал.

Голос подала Маура:

– Нора тонко чувствует эту страну, ее природу и людей. Вы ведь хотите, чтобы ваши фотографии брали зрителей за душу, разве не так? Это же верный способ собрать нужные средства. А для этого, наверное, необходимо немного страсти, – заключила она.

– Но страсть моя теперь будет очень тихой и спокойной, – вставила я. – Обещаю вам, что буду абсолютно незаметной. Ну пожалуйста. Господь предоставил мне такую возможность проявить свои способности ради благородной цели. Не лишайте меня этого шанса.

«Они ведь, в конце концов, квакеры», – думала я. Мистер Смит процитировал Библию, что-то насчет добродетели в глиняных сосудах. Они посовещались, и меня восстановили на работе.

В последующие три недели мы сделали девяносто пять остановок, проехав от Донегола на северо-западе до Тимолига на крайнем южном побережье, охватив все центральные районы. Мы доказывали то, что британское правительство отрицало: девяносто процентов урона английские войска нанесли частной собственности гражданского населения на общую сумму примерно двадцать миллионов долларов, целое состояние. Разрушено сто пятьдесят городов, что, по словам мистера Дженсона, в процентном отношении равносильно пяти тысячам в масштабах Соединенных Штатов.

Голодало сто тысяч человек – эквивалент трех миллионов американцев.

Мы видели сотни сожженных маслобоен. Уничтожена основа сельскохозяйственной экономики Ирландии. К концу нашей поездки даже мистер Дженсон стал очень эмоциональным. И когда мы возвратились в Дублин, я устроила всем им встречу с Мод и членами ирландского Белого Креста.

Мод была очень довольна мной. Слава богу, мне не пришлось признаваться ей в том, что меня уже практически выгоняли.

– Я полна надежд, что выводы комитета окажут давление на британское правительство, которое заставит их согласиться вывести свои войска, – сказала она мне, когда мы все собрались у нее дома в наш последний вечер в Дублине. – Шарлотта Деспард слышала, что сам король высказал свое недовольство «черно-коричневыми».

Я рассказала Мод, что привезла ей привет от каждого перекрестка дорог ее родного Донегола. Что посетила могилу отца Кевина на очень уютном кладбище у подножья крутого утеса в Гленколемкилле и выяснила, что любимый святой Кевина определяет все лицо Донегола.

– Во время каждой нашей остановки нас обязательно водили к посвященному ему роднику, – рассказала я Мод и передала ей кусочек белой глины из Гратана, где родился святой Колумба.

Эту глину можно было получить только у женщин клана О’Фриэль, и Сирил полдня потратил на то, чтобы разыскать для этого Анну О’Фриэль. Мод задумчиво раскатывала белые шарики между пальцами.

– Она дает защиту от огня, – сказала она. – Это нам понадобится. На прошлой неделе был еще один налет.

В своей столовой Мод угостила нас одним из знаменитых обедов ее кухарки Джозефины, на который она пригласила также Алису Стопфорд Грин и Мэри Спринг Райс – двух моих клиенток, контрабандой привозивших мне деньги. Обе они входили в состав руководства Белого Креста.

– А я до сих пор с удовольствием ношу прекрасное творение мадам Симон, – сообщила мне Алиса и хитро подмигнула.

Мод совершенно очаровала мужчин. При свете свечей она была очень похожа на ту самую молодую цветущую девушку, которая стала музой Йейтса. Хотя вряд ли кто-то из них смог бы процитировать какую-нибудь его строчку о золотистых волосах Мод. Тем более о ее душе странника.

Барри нарезала хваленый французский яблочный пирог Джозефины, «тарт татен», когда Мод подалась вперед и сказала мистеру Дженсону:

– Вы должны повлиять на ваше правительство. Убедите президента переговорить с Ллойдом Джорджем.

Дженсон покачал головой:

– Мадам, боюсь, вы неправильно понимаете цели нашей миссии. Мы выполняем чисто гуманитарные задачи. Никакой политики.

– Но их невозможно разделить, – вступила я. – До тех пор пока Ирландией управляет правительство, которое видит в ирландском народе лишь дикарей, сброд, – это слова капитана Пайка.

– Прекрасно сказано, мисс.

Это произнес высокий широкоплечий мужчина, который как раз вошел в столовую. Этот красавец, темноволосый и голубоглазый, улыбался. На нем были военная форма цвета хаки, офицерская портупея и мягкая фетровая шляпа с широкими полями.

Мод бросилась ему навстречу:

– Мик! Спасибо, что пришел. Но с другой стороны, стоило ли так рисковать?

Она подошла к окну и посмотрела на улицу. Мик. Майкл… Неужели?..

– Слежки за мной не было, Мод, – успокоил он ее. – Я вошел через сад позади дома. А несколько наших парней остались охранять.

– Так вы – Майкл Коллинз, – выдохнула я.

Он снял шляпу и отвесил мне полупоклон:

– Да, это я.

– Генерал Майкл Коллинз, командующий Ирландской Республиканской армией, – уточнила Мод.

Мистер Дженсон встал, но Майкл Коллинз обратился ко мне.

– А вы кто? – поинтересовался он, беря меня за руку.

– Я Нора Келли из Чикаго.

– Ах, Чикаго. У меня там брат живет, Патрик Коллинз. Вы с ним, случайно, не знакомы? – Он захохотал. – Совсем забыл: Чикаго – большой город. Не то что Ирландия, где каждый знает каждого.

– В этом смысле Чикаго не слишком отличается от Ирландии, – ответила я. – Ваш брат, случайно, не капитан полиции?

– Так и есть.

– Я встречалась с ним. Он друг моего кузена.

– Какое замечательное совпадение, не правда ли? Пат несколько лет назад подыскал мне работу в Чикаго. Я тогда работал в Лондоне. Так одиноко. Я уже практически решил ехать туда, но… – Он пожал плечами. – Так вы – член этого благородного комитета?

– Не совсем. Я фотограф, – объяснила я.

– Вот как, – сказал он. – Значит, тоже художник.

Он повернулся к Мод.

– Какие они замечательные, наши ирландские женщины. И я благодарен всем вам, – заявил он, улыбаясь в сторону Алисы и Мэри.

Наши ирландские женщины, включая и меня! Я одна из них, что подтверждено самим командующим армией.

– И конечно, – продолжал мысль Коллинз, – я благодарен вам, джентльмены, нашим американским друзьям, квакерам. Я знаю, что квакеры – это общество, которое разными способами помогало Ирландии на протяжении многих поколений. И вашу неоценимую помощь во времена Великого голода здесь помнят до сих пор.

– Спасибо вам, сэр, – ответил мистер Дженсон, – но, как члены Общества Друзей, мы выступаем против любого насилия. Это хорошо, что вы пришли сюда. Но на самом деле нельзя, чтобы наша миссия была замечена в каких-то связях с вашей… скажем, армией.

– «Вашей, скажем, армией», вы сказали?

Майкл Коллинз громко засмеялся.

– Я бы сказал, что мы наименее милитаристическая группировка, какую только можно себе представить. Поверьте, мы с радостью сложим оружие, как только британцы выведут свои войска и вернут «черно-коричневых» в тюрьмы, откуда их выпустили. Но мы не можем бросить свой народ беззащитным. У нас тридцать пять тысяч бойцов. А у британской армии их пятьдесят семь тысяч, джентльмены. Они превосходят нас числом, они лучше вооружены, но мы уже показали им, что они не могут убивать ни в чем не повинных людей безнаказанно.

– Жестокость порождает жестокость, – заметил мистер Смит, – а сотворившие жестокость увлекаются.

Коллинз кивнул:

– Вероятно, это правда. Но Иисус сам изгнал менял из храма, а царь Давид, я бы сказал, тоже всегда платил противникам той же монетой. Британцы еще никогда не сталкивались с вооруженными и объединенными ирландцами. И я думаю, что большинство из них хотели бы отсюда убраться.

– Ну, не знаю, Мик, – сказала Мод. – Есть же Черчилль и Генри Уилсон, к тому же многие военные клялись удержать Ирландию любой ценой.

– Это верно, – кивнул Коллинз.

– «Низвергни в ад сатану и прочих духов зла, бродящих по свету и развращающих души», – вставила я.

Мистер Дженсон ошарашенно переглянулся с остальными квакерами, которые окончательно были сбиты с толку, и даже новоиспеченная суперкатоличка Мод Гонн Макбрайд понятия не имела, о чем это я.

Но Майкл Коллинз засмеялся:

– Ну, я бы не сказал, что мои бойцы – прямо-таки воинство небесное, но я искренне верю, что мы все-таки сражаемся на стороне ангелов и что мы возьмем верх.

В комнату вошел Сирил.

– Пора уходить, Майк, – сказал он.

Коллинз повернулся к комитетчикам, потом коснулся плеча Мод.

– Slán a bhaile, – сказал Коллинз. – Счастливого пути обратно в Америку.

– Погодите, – остановила я его. – Питер Кили. Вы знаете Питера Кили?

– Знаю, – коротко ответил он.

– Передайте ему… Передайте, что я вернусь.

– Верю, что так и будет, – кивнул Коллинз.

Мод пошла его провожать. Мистер Дженсон остался сидеть на месте.

– Так, – сказал он. – Так-так.

Я не могу уехать. Не могу покинуть Ирландию. Я готова вступить в борьбу, записаться в любую армию, которой будет командовать Майкл Коллинз и в рядах которой будет Питер Кили. Я воображала, как фотографирую батальные сцены, доставляю донесения. «Снова единая нация», и я в центре событий. Как бы гордился мной дедушка Патрик!

Я последовала за Мод и Майклом Коллинзом. Они стояли рядом в ее кабинете.

– Я должна остаться, – заявила я. – Пожалуйста, дайте мне какое-то задание.

– У вас оно уже есть, – сказала мне Мод. – С помощью ваших фотографий рассказать о нас всему миру.

Майкл Коллинз пристально посмотрел мне прямо в глаза:

– Сейчас как никогда важно, чтобы Америка надавила на британцев. Старик «Оранжевый» Генри Уилсон убеждает Ллойда Джорджа дать ему сто тысяч солдат, чтобы он разом покончил с этим безобразием у нас. Господи, Мод, ты вспомни только, что этот Дайер творил в Индии в прошлом году! Истребил триста семьдесят индусов, открыл огонь по мирной демонстрации, расстрелял безоружных людей. А в армии ему едва медаль за это не выдали. Британия сейчас очень близка к тому, Нора, чтобы ею начали командовать военные. Уилсон и Макреди открыто призывают к «индийскому решению вопроса» в Ирландии. Они уже ввели здесь военное положение. Уилсон хочет заменить у нас «беспорядочные репрессалии», как он выразился, официальными системными арестами и казнями. Он заявил, что пользуется полным одобрением и поддержкой всего английского народа. Они хотят настроить по всей Ирландии лагерей для пленных, как это сделано в Южной Африке. Но некоторые британские политики понимают всю опасность. И хотят перемирия. Хотят переговоров. Они хотят удержать за собой Север.

– Но это же невозможно, Мик, – сказала Мод.

– Не знаю, – покачал головой Мик.

Он стоял у книжного шкафа и, пробегая пальцами по корешкам книг, начал вслух читать имена авторов:

– Леди Грегори, Дуглас Хайд… Все это история Ирландии, пересказанная дворянством, высокомерным и полным идеалистических иллюзий, – заметил он.

Затем он обернулся ко мне:

– Вы ведь видели этих людей в Коннемаре и Донеголе. Они и в свои лучшие времена жили одним днем, а теперь еще и боятся, что в любой момент налетят «черно-коричневые».

– Народ будет сражаться, – сказала Мод.

– Народ. Ты говоришь про народ. Но, бывая там, собственно «народа» я не видел. Только отдельные семьи, вдов, матерей, которые лишились сыновей, детей, которые потеряли отцов. Так почему бы не купить себе немного мира? Север не останется полностью отрезанным. Последними вожаками свободных кланов в Ирландии были О’Нейллы, О’Доннеллы и О’Каханы – а это все люди Ольстера. Их потомки могут быть только ирландцами, какие бы линии ни чертили на карте политики.

– Но Мик, – возразила Мод, – Дев и все остальные этого не поддержат.

– Знаю. И если я поставлю свое имя под таким соглашением, то тем самым подпишу себе смертный приговор, – сказал он.

– Но британцы, конечно, не посмеют убить вас исподтишка, – вмешалась я.

– О нет, Нора Келли, меня убьет один из тех, кто меня любит, – ответил он.

– Нет, – покачала головой я. – Нет, ирландская революция не может закончиться разнузданным террором, как это было во Франции. Это невозможно.

– Мы бы пошли наперекор истории, если бы вышли из этого, не замаравшись, – сказал Майкл Коллинз.

– Но мы же смогли, – не уступала я. – Америка, я имею в виду.

– Сдается мне, что у вас все-таки состоялась небольшая гражданская война. Возможно, стоило бы и повременить, – усмехнулся он.

– Но это было совсем по-другому, – настаивала я.

– Оно всегда по-другому, – вздохнул он. – Ну ладно. Я уже почти жалею, что не согласился на работу, которую Пат нашел для меня в Чикаго.

* * *

Остальные комитетчики отплыли из Куинстауна прямо на Нью-Йорк, но я собиралась на ночной паром до Лондона, а уже оттуда – кораблем до Парижа. Сирил подвез меня в порт. Двое британских солдат проверяли каждого поднимающегося на борт пассажира.

– Эти армейские ребята уже очень скоро уберутся из Ирландии, – сказал мне Сирил.

«И будут этому рады», – подумала я. Они разве что брезгливо носы не зажимали. Тот, что постарше, – располневший, со щетинистыми усами. Молодой солдат – худой, со впалыми щеками.

Сирил нес мой чемодан и ящик с камерой. Когда я предъявила свой паспорт контролеру у входа на трап, пожилой солдат загородил мне дорогу.

– Пройдемте с нами, – сказал он.

– Я арестована?

Тот молчал. Я оглянулась на Сирила. Его рядом не было.

Неподалеку ожидал военный автомобиль, и дородный солдат втолкнул меня внутрь.

– Оставьте меня в покое! – возмутилась я. – Я член официальной делегации. Я американка.

– Фенианская мразь, – бросил он в ответ.

У него были испорченные черные зубы и, соответственно, ужасный запах изо рта.

– Куда вы меня везете? Я опоздаю на паром, – кипятилась я.

– А вот это сейчас должно волновать вас меньше всего, – усмехнулся молодой.

– Я была медсестрой Красного Креста, – сказала я ему. – Ухаживала на фронте за такими же ребятами, как вы. Объясните, по крайней мере, куда мы направляемся.

– В Килмайнхэм – туда, где содержались и были казнены лидеры Пасхального восстания, – ответил худой. – Сейчас карательные меры приняты совершенно официально. Арест. Быстрый суд военного трибунала. Казнь. В Ирландии действует военное положение. Армия может делать, что захочет.

«Не убьют же они меня, в самом-то деле», – думала я. Я для них была недостаточно важной персоной, обычным человеком. Но потом я вспомнила сожженные магазины и разрушенные дома. «Черно-коричневые» в Донеголе подожгли дом, а потом расстреливали жильцов, когда те из огня выскакивали на улицу. Попали в мать, выносившую своего двухлетнего ребенка. Оба погибли. Были убиты на пороге собственного жилища.

«С другой стороны, это ведь солдаты регулярной армии, – рассуждала я. – Не какие-нибудь «черно-коричневые» или прочие бандиты на подхвате».

Но это было слабым утешением, когда солдаты по обе стороны вели меня по длинному коридору.

«Успокойся, Нора», – уговаривала я себя и мысленно повторяла важные слова: официальная делегация, наблюдатель, беспристрастный, американка, в конце концов. Толстый солдат втолкнул меня в кабинет.

За письменным столом сидел офицер. Он был немолод и седовлас. Наверняка воевал во Франции. Кого я знаю в британской армии? Только солдат, прошедших через палаты нашего госпиталя. Но должны же быть у нас какие-то общие знакомые! Тут я поймала себя на мысли, что рассуждаю точно так же, как если бы в Чикаго попала в полицейский участок за пьянство или еще что-то в этом роде и пыталась заявить о знакомстве с родственником дежурного сержанта или другом лейтенанта. Объяснить, что я особенная, я своя.

Седовласый офицер поднял на меня глаза. Непросто было в выражение лица вложить такое количество презрения, но у него получилось. Я действительно влипла.

– Кто вы? – спросил он.

– Нора Келли, – ответила я и, вынув из сумочки паспорт, положила его перед ним на стол.

Он щелкнул по паспорту пальцем, и тот отлетел обратно ко мне.

– Кто вы? – повторил он свой вопрос.

– Нора Келли, 2703, Саут-Хиллок, Чикаго, хотя я жила в Париже почти десять лет. Работаю на кутюрье мадам Симон и занимаюсь фотографией.

Я понимала, что тараторю и лепечу, но не могла остановиться.

– Кто вы?

– Нора Келли, – снова начала я.

– Нора Келли из Чикаго умерла, – заявил он. – Утонула во время крушения «Волтерры» в 1914 году. Откуда у вас этот паспорт? Как долго вы выдаете себя за нее и с какой целью?

– Я не выдаю себя за Нору Келли. Потому что я и есть Нора Келли, – ответила я.

Дверь кабинета открылась, и вошел капитан Пайк. Ну вот, из огня да в полымя. Пайк отдал честь.

– Добрый вечер, генерал Макреди.

Макреди? Генерал, который командует всеми войсками в Ирландии?

– Это та женщина? – спросил у него Макреди.

Пайк кивнул, а потом обратился ко мне:

– Я подумал, что вы просто дура, но, видно, ошибся и недооценил вас.

– Нет, не ошиблись. Я действительно просто дура. В том смысле, что я на самом деле Нора Келли из Чикаго.

О боже. Я унижалась, пробыв за решеткой меньше часа. Помоги мне, Господи. Жанна д’Арк, где же ты? Я взяла свой паспорт и открыла страничку с фотографией.

– Посмотрите сами, – сказала я Макреди, – это я.

– Паспорт, очевидно, поддельный, – ответил он. – Итак, вы взяли имя этой Норы Келли. Зачем? Я настаиваю, чтобы вы сказали, кто вы на самом деле.

– Я – Нора Келли, – повторила я. – Родилась в Чикаго, но отец мой был отсюда, из Голуэя. Пэдди Келли, его родителями были Онора и Майкл Келли. У вас где-то должны быть эти записи. Загляните в них. Ради бога, Пайки были у них лендлордами.

Я вся подалась вперед, отчаянно стараясь сделать так, чтобы Макреди мне поверил.

– У моей бабки были дети от деда этого человека. Мои дяди и тетя – его дяди и тетя!

«Вот, в точку», – подумала я.

Макреди вопросительно посмотрел на Пайка.

Пайк засмеялся:

– Ну вы же не хотите, чтобы я начал рассказывать вам обо всех внебрачных детях своего деда, не так ли? На это может уйти вся ночь.

– Ирландия, – проворчал Макреди. – Иногда я думаю, что вы, ирландские лендлорды, заслуживаете то, что получаете. Я испытываю отвращение к этой стране и этому народу, и чувство это глубже, чем море, и яростнее, чем моя ненависть к бошам.

Затем он обратился ко мне:

– Вы шпионка, мадам. А шпионов мы вешаем.

– Шпионка? Я путешествовала здесь с официальной делегацией, с квакерами. Ради бога! Я открыто фотографировала. Вы видели мою камеру. Я вам сама покажу.

Моя камера. И все эти снимки на рулонах пленки. Люди, с которыми мы встречались. Питер. Но мою «Сенеку» нес Сирил, а он уже давно скрылся. Слава богу.

– Думаю, мы можем устроить заседание трибунала, как только он появится, – сказал Макреди, а затем снова повернулся ко мне: – Для настоящего суда нам требуется три человека.

– Настоящего суда? Что? Трибунал? У меня что, не будет адвоката? А где присяжные?

Пайк снова засмеялся.

– Может быть, она все-таки на самом деле американка.

– Да, американка.

– Еще раз – кто?

В дверь позади меня вошел третий офицер и направился к письменному столу. Пайк вытянулся по струнке и отдал ему честь.

– Отставить, капитан. Здравствуйте, Макреди.

Уилсон. Мой третий судья – Генри Уилсон. Человек, мечтающий закрыть местных жителей в концентрационные лагеря. И который еще до войны предупреждал меня, чтобы я держалась от всего этого подальше. Проклятье.

– Бонжур, мадемуазель, – сказал он мне. – Или уже мадам? Вышли замуж за какого-то мятежника? И на этом основании считаете себя вправе нарушать законы цивилизованного общества?

– Цивилизованного? – возмущенно начала я, но тут же остановилась.

Только не дерзить, Нора, и не умничать. Конечно, они меня не повесят. В конце концов, они помиловали Констанцию, а та командовала отрядом во время восстания. Стреляла в английских солдат. Наверное, уже жалеют, что тогда не казнили ее. А что там Уилсон сказал насчет «вышла замуж за мятежника»? Просто случайная попытка оскорбления или же ему что-то известно про Питера Кили? Мне необходимо соблюдать спокойствие и рассуждать логически.

– Послушайте, генерал Уилсон, – начала я. – Вы помните тот вечер, когда мы познакомились с вами в обществе Мод Гонн, Мильвуа и Артура Кейпела?

– А еще я помню, что вы пренебрегли одним очень дельным советом, – фыркнул он.

– Но вы помните, что Мод представила меня именно как Нору Келли? И что это было до того, как я умерла, – в смысле до крушения «Волтерры».

– На вашем месте я бы не стал в свое оправдание ссылаться на мадам Макбрайд, – заметил Уилсон.

– Но послушайте, я покинула Чикаго из-за мужчины, и…

Уилсон засмеялся. Этот неприятный резкий звук я запомнила еще по той встрече в ресторане «Прокоп».

– Вечно сваливают вину на какого-нибудь парня.

Это были слова Пайка. Как он смеет!

– Его зовут Тим Макшейн, – тем временем продолжала я. – Он гангстер, и я боялась его. Я уехала в Париж, но узнала, что он собирается преследовать меня и там. Поэтому, когда «Волтерра» затонула, я попросила кое-кого передать моей семье, чтобы они сделали вид, будто я была там на борту, и…

Не могла же я сказать им, что мою смерть придумала моя собственная сестра. Причем не для того, чтобы меня защитить, а чтобы от меня избавиться. В конце концов, я еще не окончательно потеряла гордость и достоинство.

– Сюжет прямо сказочный, – с ухмылкой иронизировал Уилсон. – У этих аборигенов такое воображение. Возможно, поэтому они такие неисправимые лжецы.

Остальным же он сказал так:

– Даже если эта женщина – как там бишь ее? – действительно американка, велика вероятность, что родилась она в Ирландии, а значит, является подданной короны. Измена – тягчайшее преступление, караемое смертной казнью. Давайте уже объявим ее виновной и покончим со всем этим.

– Просто раньше мы в Ирландии женщин никогда не казнили, – засомневался Макреди.

– Но сейчас другой случай, – настаивал Уилсон. – Она опаснее мужчины. Эй, Пайк. Я слышал несколько историй про ваше семейство. Как их прозвали? Мерзавцы Пайки? Вы родом откуда-то из Голуэй-Сити, по-моему? Кстати, именно там действовала и эта женщина. Это уже интересно. Возможно, мадам, у вас появляется шанс спасти себя. Мы всегда бываем благодарны за информацию. Прошлой ночью было совершено нападение на полицейские казармы в Клифдене. Вот и назовите нам несколько имен возможных участников.

Так вот, значит, как это происходит. Вот как люди становятся доносчиками. До этого момента у меня было ощущение, что я участвую в какой-то плохой постановке, что это не может быть реальностью. Ведь еще отец Кевин предупреждал меня, что Уилсон – хвастун, который постоянно блефует. Однако среди ночи в тюрьме Килмайнхэм может случиться что угодно. Я должна вести себя очень осторожно. Потому что иначе могу вывести их на Майкла Коллинза или Питера Кили.

– Просто вы проигрываете, – перешла в атаку я. – В этом-то все и дело. Вы превосходите Майкла Коллинза числом в отношении двадцать к одному или даже тридцать, и тем не менее они бьют вас. Вы беситесь и вымещаете свой гнев на мне. Что ж, вперед, повесьте меня и посмотрите, что из этого выйдет. Я действительно Нора Келли из Бриджпорта в Чикаго. Когда моя семья узнает, что вы меня повесили, им будет плевать, что они считали меня мертвой до этого. Мои братья, мои кузены, все отделение демократической партии округа Кук придут за вами, и тогда…

Уилсон вновь разразился своим блеющим смехом.

– Не стоит тратить время на то, чтобы ее вешать. Просто пристрелить ее сейчас – при попытке к бегству. Жуткий несчастный случай. Трагическое недоразумение, о котором все мы потом будем искренне сожалеть.

Вот теперь уже я была по-настоящему напугана. Эти сволочи намерены убить меня. Я услышала какое-то цоканье. Это стучали мои зубы. У меня даже последней исповеди не будет. Акта искреннего раскаяния. Как там в молитве о прощении говорится? «О Господи, я искренне сожалею…» На самом-то деле я нисколько не сожалею, что боролась с этими гадами. Я бы хотела…

В этот момент раздался какой-то грохот. В распахнувшуюся дверь вошли Мод, Шарлотта Деспард и Мэри Спринг Райс, которые без лишних слов направились к столу генерала.

– Прекратите этот нелепый спектакль, и немедленно, – заявила Мод.

– Никакой это не спектакль, – ответил Уилсон. – Мы арестовали шпионку. Мы проверяли ее, и мы…

– Помолчите, Уилсон, – перебила его Шарлотта.

– Что делают тут эти женщины? Как вы вообще сюда попали? – пытался что-то понять Макреди.

– Боюсь, они пришли со мной.

Я и не заметила этого человека, который стоял за спиной у дам. Макреди встал.

– Что вы здесь делаете? – спросил Макреди.

– О, здравствуйте, Джонни, – вступил Уилсон. – Думаю, это не тот вопрос, о котором вам нужно беспокоиться.

Генерал сэр Джон Френч, брат Шарлотты. Но он ведь тоже враг, ничем не лучше всех остальных. Даже хуже. Он уже стар. Полностью белые волосы, внушительный животик. Дышит с присвистом, выглядит уставшим. Лорд-лейтенант, наместник короля в Ирландии.

– Отпустите эту женщину, – сказал Френч.

– Против нее выдвинуты серьезные обвинения. Она выдавала себя за мертвую женщину.

– Она и есть та самая «мертвая женщина», – заявила Мод и в точности пересказала мою историю насчет Тима Макшейна и «Волтерры».

– Вот видите? – сказала я. – Ну кто бы еще мог выдумать такое? Да и откуда Мод могла такое узнать?

– Просто договорились между собой, что рассказывать, – пожал плечами Пайк.

– А вы кто такой? – спросил у него Френч.

– Капитан Джордж Пайк, – представился тот.

– Из Голуэя?

– Так точно, сэр.

– Из Мерзавцев Пайков, полагаю. Капитан? Кем командуете?

– Вспомогательным отрядом наемников, сэр.

– «Черно-коричневых», – поправила его я. – Он никогда не участвовал в настоящем бою. На землю Франции даже ногой не ступал. Я была медсестрой на фронте, генерал Френч, ухаживала за ранеными британскими солдатами и морскими пехотинцами США, а еще…

Но Френч не слушал меня. Он зевнул.

– Вы слышали, что сказал мой брат, – вмешалась Шарлотта. – Освободить Нору немедленно.

Тут слово взяла Мэри Спринг Райс:

– Позвольте напомнить вам, что мой кузен – посол Британии в Соединенных Штатах. И я не премину телеграфировать ему прямо сейчас, если вы сию же минуту не отпустите Нору.

– Но здесь за все отвечаю я, и я… – начал Уилсон.

– Не слушай его, Джонни, – прервала его Шарлотта. – Он всегда манипулировал тобой – выдвигал тебя вперед, а сам строил козни у тебя за спиной. Это он подталкивал тогда тебя и других офицеров подать в отставку в Керраге. А сам? Нет, он предоставлял право рисковать другим, оставаясь в безопасной тени.

– В этом есть доля правды, Генри, – сказал Френч.

– Но… – начал Уилсон.

– Лучше освободите эту женщину, Макреди, – продолжил Френч. – Она американка. Если умрет, поднимется большой шум. Вы только посмотрите, какую популярность завоевал себе де Валера в Соединенных Штатах. И сколько денег на этом заработал. А ирландцы в Америке – это власть, влияние.

– Де Валера, – проворчал Макреди. – Кстати, кубинский еврей, ваш соотечественник, Уилсон. Оказывается, и у вас есть какие-то ирландские корни, Джонни. Какая жалость.

Макреди сел, снова открыл мой паспорт и внимательно посмотрел сначала на мою фотографию, потом на меня.

– Возможно, была допущена ошибка. Вы можете идти, – наконец сказал он.

Затем Макреди записал что-то у меня в паспорте.

– Но вам навсегда запрещается возвращаться в Ирландию. – Он посмотрел на Френча. – Полагаю, вы не возражаете, генерал?

– Хорошо, хорошо, – кивнул тот.

– Но вы не можете отлучать меня от Ирландии, – попыталась спорить я.

– Пойдемте, Нора, – взяла меня под руку Мод.

Я пребывала в каком-то шоке, когда мы с Мод, Шарлоттой и Мэри сели в ожидающее нас такси. Уже почти светало.

– Мы посадим вас на утренний корабль, – сказала Мод. – Лучше всего вам будет уехать.

– Но они схватили меня, угрожали. Я не могу просто так уехать и допустить, чтобы это сошло им с рук.

– Это сошло им с рук? Эти трое – Френч, Макреди, Уилсон – по своей тупой близорукости и невежеству погубили сотни тысяч своих же британских солдат. И ни перед кем не отчитывались. Наоборот – получили повышение. А сюда их послали, чтобы они продолжали убивать, – объяснила мне Мод.

– А вам еще многое нужно сделать, Нора. Проявить свои фотографии и выпустить их на свет, – подала голос Шарлотта.

– Но моя камера и пленки пропали, – возразила я.

Мод лишь улыбнулась.

В порту Сирил вручил мне мой чемодан и футляр с камерой.

– Пойдемте. Мы заказали вам каюту.

Чиновник, проверяющий документы у поднимающихся на борт пассажиров, быстро пролистал мой паспорт, но вдруг резко остановился и поднял на меня недоуменный взгляд. Он уже готов был что-то сказать, но Сирил опередил его:

– Не обращайте внимания на эту устаревшую запись. Через несколько месяцев она не будет иметь никакого значения, – заявил он.

Служащий понимающе кивнул.

– Добро пожаловать на борт, – пригласил он.

Акцент у него был дублинский. Ирландец.

– В один прекрасный день вы обязательно вернетесь, Нора, – заверил меня Сирил. – Как особый гость Республики Ирландия. Но сейчас, думаю, вам нужно сосредоточиться на проявке фотографий.