Глава 1

На рассвете после Дня Святого Иоанна, 23 июня 1839 г.

Ах, солнце. Встает для меня одной — единственной, кто уже проснулся, чтобы увидеть, как рассвет зажигает облака и как серость залива Голуэй становится синевой. Спасибо тебе, Господи, за это идеальное летнее утро, за песок на Силвер-Стрэнд, который постепенно нагревается под моими ногами, за жаворонков и черных дроздов, наполняющих небо своим пением, за острый и свежий аромат моря. Прошу тебя, Боже, пусть погода будет такой же прекрасной и в день свадьбы моей сестры Майры.

А сейчас мне лучше поторопиться к источнику Святого Энды и поскорее помыть голову, иначе волосы не высохнут вовремя. Вот бы мне такие же легкие словно перышко кудри, как у Майры, вместо этой копны прямых, как солома, пасм…

Интересно, монахини остригут их в первый же день? Мисс Линч сказала, что брить голову мне не будут и что это все выдумки протестантов. По ее словам, то, что меня взяли в женский монастырь, который разрешили открыть первым в нашем Голуэй Сити со времен Кромвеля, — это большая честь для всей нашей семьи. Мама вообще на седьмом небе от счастья. Теперь уже скоро. Уходя по берегу от деревни Барна в сторону леса, я погрузилась в воспоминания.

* * *

— Онора Кили — моя лучшая ученица, — сказала мисс Линч матери-настоятельнице, когда две недели назад мы с мамой потупившись стояли в приемной монастыря Сестер Введения во храм Девы Марии. — Она говорит на правильном английском, изучала латынь, историю, литературу, географию и математику.

Мать-настоятельница лишь кивала, а потом стала рассказывать, какая замечательная женщина мисс Линч, ведь она учит дочерей фермеров, арендующих у нее землю, открывает им двери в Большой дом. Очень немногие лендлорды делали бы это.

— Благодарю вас, мать-настоятельница, — ответила ей мисс Линч. — Понимаю, обычно вы не рассматриваете кандидатуры девочек… девочек, которые… — Она запнулась и умолкла.

«Ох, да говорите уже, — подумала я. — Скажите: девочек вроде Оноры Кили, слишком бедных и слишком ирландских. И совсем не похожих на вас, Линчей, которые столетиями занимались подкупом и заискиванием, чтобы оставаться богатыми и католиками.

А я, мать-настоятельница, — хотелось сказать мне, — из рода Кили, или O’Cadhla по-ирландски. Мы заправляли в прибрежном районе Коннемара задолго до того, как сюда впервые ступила нога Линчей и их нормандских родичей. Моя бабушка Кили говорит: «Да кто они такие, эти нормандцы? Те же викинги, только с манерами!»» Но если бы я произнесла что-то в этом роде, моя мама тут же лишилась бы чувств.

Поэтому очень вежливо, на самом правильном английском я заверила, что горжусь отцом-рыбаком. Сказала, что он впитал знания о море с материнским молоком, что разбирается в ветрах и приливах, что может рассчитать безопасный курс шхуны через залив Голуэй и по поведению чаек отследить косяк сельди.

Мать-настоятельница слушала и кивала, поэтому я принялась рассказывать ей, как рыбаки с берегов залива Голуэй — народ из Кладдаха, Коннемары и Гленинны, что в графстве Клэр, — вместе выходят в море, а потом мы, женщины, продаем их улов под Испанской аркой в Голуэй Сити.

— Мы очень хорошо торгуемся, — сказала я, — а еще умеем латать паруса и чинить сети.

Мать-настоятельница спросила, почему я решила, что мое призвание — служение Богу. Я ответила, что всегда тянулась к нашему Господу и Пресвятой Богородице. Я восхищалась Святой Бригиттой и другими святыми женщинами, которые помогали Святому Патрику нести христианство в Ирландию, которые учили, учились и молились в своих великих монастырях тысячу лет, пока англичане не разогнали их всех. Теперь, когда монахини вернулись сюда, для меня было бы честью присоединиться к ним.

— Моя бабушка говорит, что вы не пасуете перед лицом Sassenach, англичан, — сказала я.

Тогда мать-настоятельница спросила о моей учебе, а я прочитала ей несколько молитв на английском и латыни, и мы заговорили о том, какие замечательные времена настали для нашей церкви ныне, когда Дэниел О’Коннелл, Освободитель, заставил британское правительство отказаться от последних уголовных законов, запрещавших нашу религию, ведь теперь католики могли открыто посещать школу, строить церкви, владеть землей и даже голосовать.

— Новый день, — сказала мать-настоятельница.

И добавила, что найдет в семье Сестер Введения во храм Девы Марии место для такой девочки, как я. Она сообщила, что меня возьмут туда в сентябре, после чего я пройду двухлетний испытательный срок. Звать меня будут послушницей, у меня будет черное облачение, но с белой фатой. Обучение мое начнется немедленно. Мои близкие смогут навещать меня четыре раза в год. Я буду скучать по ним, сказала мать-настоятельница, но таким образом обрету Господню благодать.

Сегодня до дня моего посвящения осталось уже менее трех месяцев: 15 сентября 1839 года — мой семнадцатый день рождения.

* * *

Через проход в живой изгороди я направилась к источнику Святого Энды и Тубур Гйалу — чистому и холодному ручью, протекавшему за родником. Берега его заросли цветами — féithleann (жимолостью), fraoch gallda (ирландским вереском), fearbán (лютиками). Для себя я называла их по-ирландски, но потом переводила на английский, словно повторяя для мисс Линч или матери-настоятельницы.

Я подвернула юбку, встала коленями на мягкую траву, вдохнула лавандовый аромат мыла, которое мисс Линч подарила нам с Майрой на Рождество, и вынула из прически три шпильки — осторожно, чтобы не погнуть их. Наклонившись, я окунула распущенные волосы в воду, намылила их до пены и, зарывшись в них пальцами, начала мыть голову.

Мама говорит о моих волосах «rua and donn». Рыжие с каштановым. Нечто среднее, в общем. Но лучше уж так. Потому что рыжая женщина приносит рыбаку несчастье. Если бы отец встретил такую на дороге, он просто вернулся бы домой и вообще не пошел бы рыбачить. Так что не рыжие, но и не каштановые. «Смешанные волосы, — говорит мама, — и все с ними в порядке».

— Не могут же все быть блондинками, как я, — как-то сказала Майра.

Она пошла в маму и ее родню: узенькая талия и округлые формы выше и ниже ее. А еще Майра рассказала мне, что Джонни Лихи, ее жених, называет ее «Péarla an Bhrollaigh Bháin» — «моя жемчужина с белоснежной грудью».

— Хорошо, что отец этого не слышал, — ответила я.

Но Майра специально выпятила грудь и сказала:

— У кого-то — мозги, а у кого-то — сиськи.

После этого она смешно скосила глаза, и я не смогла удержаться от хохота.

Я же пошла в бабушку, отца и всех Кили: высокая, худая, с зелеными глазами. «Но видят они не хуже твоих голубых», — уверяла я Майру.

Намылить и прополоскать, намылить и прополоскать, а в третий раз полоскать подольше. Я замотала волосами из стороны в сторону, и капельки воды заблестели в утреннем свете — появилась радуга. Интересно, насколько коротко меня подстригут монахини?

Галька шуршала под моими босыми ногами, когда по руслу ручья я вышла из леса и направилась в сторону моря, где меня ждала моя скала. Небольшая, приземистая, похожая на башенку на прибрежной полосе, устланная съедобными красными водорослями — дульсе.

Я сорвала немного и расстелила их на солнце. Дульсе вкуснее, если просушить их прямо там, где они собраны. Теперь посижу тут, пожую водоросли, наслаждаясь временем сладкого покоя. Очень скоро Барна проснется, и жизнь там снова закипит.

Водорослей, которые можно было легко достать, не осталось. С прибрежных скал собрали морских улиток и ракушек, в прибрежной полосе — всех моллюсков. Крестьяне с близлежащих холмов спускались сюда за пропитанием в голодные месяцы, в июле и августе: заготовленная прошлой осенью картошка уже закончилась, а новый урожай еще не созрел.

Мама всегда говорит местным женщинам: «Варите этих мидий и сердцевидку. Не ешьте их сырыми, иначе умрете».

— Слава богу, что у нас есть рыба на продажу, — как-то сказала она мне. — Фермеры, те отдают всю свою пшеницу и овес лендлорду в плату за ренту, а себе оставляют на еду лишь картошку. Их женщины вообще не видят денег. Некоторые из них выходят за бедных трудяг, которые работают только за право пользоваться хижиной с одной комнатой и клочком земли под огород. Мы же умеем торговать и торговаться на рынке, получаем реальные деньги. У жены рыбака жизнь намного лучше, чем у жены фермера или батрака.

Возможно, но мы ведь тоже очень зависим от картошки. Наша еда приходит с полей, которые делят между собой семьи рыбаков. Наши деньги уходят на ренту. А крестьянским женщинам неведом страх, который испытываем мы, когда с гор спускается туман, залив сливается с небом, а море начинает бесноваться. Каждый год кто-то из мужчин погибает. Работать на земле, может быть, и тяжело, но она, по крайней мере, не убивает.

Залив Голуэй… Такой тихий и спокойный. Но я знаю его нрав. Стоит лишь отвернуться, и он может тут же яростно взметнуть волны. Земля же неподвижна. Отчего сердце крестьянки может встрепенуться так, как мое, когда лодки Барны присоединяются к флотилии Кладдаха и рыбакам из Клэра? Сотни суденышек и рыбацких парусных шхун, púcа`ns, движутся вместе по заливу Голуэй, и их наполненные ветром красные паруса следуют в открытое море за белым парусом адмирала Кладдаха. Впрочем, сейчас залив пуст. Так будет два дня: никто не рыбачит в ночь Святого Иоанна и на следующий, праздничный день. Выходит, самое время для свадьбы Майры.

Ну а я не стану женой рыбака, как всегда думала, не буду провожать мужа в море и молиться, чтобы он благополучно вернулся домой. Я буду невестой Христа, как говорит мисс Линч.

Я подумала, что, возможно, мисс Линч взяла меня только потому, что ей все еще нравится моя мама. Нравится с тех времен, когда была еще Мэри Дэнни Уолш, простой девушкой из Барны, которая работала в Большом доме и была ровесницей дочери лендлорда. Она могла бы остаться там, но из Коннемары приехал Джон Кили со своей матерью, мама влюбилась в него и стала его женой. После рождения Майры, ее первого ребенка, она попросила мисс Линч стать малышке крестной матерью. И мисс Линч согласилась. Мама говорит, что для нас это большая честь.

Когда мисс Линч открыла бесплатную школу для девочек, мы с Майрой попали в первый класс. Мне было пять, а Майре — семь, когда мы крались наверх, в нашу учебную классную комнату на чердаке хозяйского дома в Барне, боясь встретиться с хозяином-лендлордом. Десять человек пришли из хижин рыбаков, и еще десять — из фермерских хозяйств. Всех нас, готовя к учебе, тщательно умыли и выдраили. Жутко смущались все, за исключением Майры. У нее даже хватило наглости поправить мисс Линч и попросить называть ее Мари — на ирландский манер.

Большинство девочек покидали школу к двенадцати годам, чтобы ухаживать за младшими детьми в семье, чинить сети, продавать улов, а к шестнадцати выйти за сына рыбака. Но мои родители разрешили мне продолжать учебу. Исключением становились дни, когда я должна была торговать под Испанской аркой вместе с мамой и Майрой.

Именно Майра обратила мое внимание на то, как мама смотрит на новый Введенский монастырь и как говорит о его сестрах, когда мы проходим мимо.

— Мама хочет, чтобы ты стала монахиней, — сказала она. — Они с мисс Линч уже договорились об этом. Заплатит за это мисс Линч. Если ты не хочешь идти в монастырь, лучше побыстрее найди парня.

Да, но какого парня? За Майрой в Барне ухлестывал чуть ли не каждый, но меня ни к кому из них никогда не тянуло — явный признак того, что монастырь был для меня предназначением от Бога. Господь не посылал мне жениха, чтобы я могла служить Ему. А может, Он, наоборот, хотел уберечь меня. Я сама видела, сколько мужей спивались, превращая жизнь своих жен в ад. Я слышала, как жутко кричала моя мама, рожая нашего младшего братишку Хьюи, хотя она и уверяла, что вскоре после родов женщина забывает о боли. И все же… Еще почти три месяца. Все лето. И без школы. К сентябрю я буду готова.

Я вздремнула на солнышке, и мне послышалось, будто мама говорит мне: «Как же я благодарна Господу, что Он призывает тебя…» Потом голос отца: «Дэниел О’Коннелл одержал великую победу, вернув нам монастыри. Я горжусь тобой, Онора, — ты будешь первой дочерью рыбака, которая станет святой сестрой…» Мисс Линч сказала: «Связующее звено восстановлено…» А бабушка Кили добавила: «Ирландские монахини — это женщины-воительницы, ни в чем не уступающие мужчинам…» На этом я окончательно уснула.

Меня разбудил шум волн прилива, бьющихся о скалу, — залив Голуэй стал неспокойным.

Вдруг я увидела, как по воде что-то движется. Какая-то деревяшка? Выпавший с корабля бочонок? Но предмет этот плыл параллельно берегу против течения прилива. Тюлень? Но тюлени живут дальше, в холодных водах, там, где залив соединяется с Атлантическим океаном.

Прямо на меня смотрела пара глаз. И не два темных глаза на черной лоснящейся голове тюленя. Это были синие человеческие глаза. Быть может, матрос или рыбак выпал со своего корабля? Но матросы и рыбаки не умеют плавать.

А этот именно плыл. Руками он совершал гребки, а ногами молотил под водой, поднимая брызги. Может, он тонет?

Я вбежала в буруны прибоя.

— Вы что там, тонете? — крикнула я ему.

— Ну да!

Ему нужно было за что-то ухватиться. Прилив тянул меня вглубь. А вот и он. Его лицо. Уже ближе. Он… Он смеется! Человек нырнул, вынырнул и, поймав волну, выкатился на мель.

Он стоял, опустив руки и не стараясь ими прикрыться, а вода бурлила и пенилась вокруг его длинных ног. Он смотрел мне в глаза и улыбался.

— Ты вовсе не тонул.

— Тонул, — возразил он. — Я и сейчас тону — в твоей красоте. Ты вообще девушка или русалка?

— Я очень даже реальная.

Я не могла пошевелиться. Неужели он околдовал меня? Бабушка говорит, что из моря иногда выходит морской народ. Но этот парень точно был человеком. Несомненно.

Крепкие мускулистые ноги. Широкие плечи. По росту и размерам — явно человек. И при этом вообще без одежды. На нем она казалась бы мешковатой и никчемной. Внезапно его мужское достоинство начало расти на моих глазах.

Он заметил, куда я смотрю.

— Нет, видением ты быть не можешь, — сказал он, — иначе я бы не… Пожалуйста, моя одежда лежит вон там.

Одежда. Нужно принести ее ему немедленно. Ведь из окон своего Барна-хауса нас могла увидеть мисс Линч. Но я почему-то продолжала стоять и пялиться на него.

Перед глазами всплыла сцена в приемной Введенского монастыря: мать-настоятельница, мисс Линч и мама…

Но картина эта быстро расплылась, а потом и вовсе растаяла.

Потому что теперь я видела только его.

 

Глава 2

— Расскажи мне, кто ты, — попросил незнакомец. — Расскажи мне все о себе.

Он уже оделся в темные штаны и свободную холщовую рубашку. Теперь мы стояли вдвоем, прислонившись к моей скале.

— Мои отец и братья рыбачат, а я с матерью и сестрой продаю их улов в Голуэй Сити. — Я показала ему на череду выбеленных известью домиков, вытянувшихся вдоль дуги берега, и объяснила, что живу в одном из них с мамой, папой, бабушкой, сестрой и тремя младшими братьями. — Всего тридцать рыбацких семей живут в нашей деревне, она называется Беарна — это означает «пролом» по-ирландски. Хотя на английском название перекрутили, и получилась Барна.

Я вдруг умолкла, потому что хотела сказать совсем не это.

Он все понял.

— Это все внешнее. Расскажи, что у тебя внутри, — сказал он. — О чем ты думаешь, что чувствуешь? Как я могу завоевать твое сердце? Отправь меня в какой-нибудь великий поход, пошли меня за горы, за моря. Чтобы завоевать твою любовь, я готов гнать свою лошадь, Чемпионку, хоть в Тир на Ног и обратно.

— Любовь? Ты ведь даже не знаешь моего имени.

— Тогда с этого и начнем.

— Онора Кили.

— Онора… Прекрасно. Онора — это «честь».

Выходит, это все же случается. Любовь с первого взгляда. Совсем как в бабушкиных рассказах о Дейрдре и Найси, Грайне и Диармиде. Лишь взглянуть в лицо и сразу понять: это он. Поразительно. Но правда.

— А тебя как зовут?

— Майкл Келли, — ответил он. — Моего отца звали Майкл Келли, а отца матери — Мерта Мор Келли. Я из Галлаха-уй-Келлай.

— Галлаха рода Келли, — повторила я, переводя это название на английский. — Я начинаю понимать.

— Понимать что?

— Что ты — Келли.

Мы рассмеялись, словно я сделала величайшее умозаключение. Он взял меня за руку, и я притихла.

Я взглянула из-за скалы на Барна-хаус. Шторы по-прежнему были задернуты — это хорошо. Чтобы посмотреть на рыбацкие дома, мне пришлось перегнуться через парня. Тоже тихо. Все еще спят. И я не одернула руку. Там ей было тепло и хорошо.

— Так ты не… Я хотела сказать, может, это какое-то колдовство? — спросила я.

— Конечно колдовство, — ответил он. — Погоди, я сейчас призову своего скакуна.

Скакуна! Он так и сказал — «призову» и «скакуна». Поэтому я подыграла:

— Конечно, мой галантный герой, прошу тебя.

* * *

Как ловко он шагал по песку, а потом легко взбегал на холм Джентшн Хилл, на вершине которого стояла его лошадь. Волшебное место. Может, мне теперь встать и убежать? А что если он собирается увезти меня отсюда в свой волшебный форт rath? Но, когда он вел изящное животное вниз по склону ко мне, я не сдвинулась с места. На плече у Майкла было седло, а под мышкой — какой-то сверток. Я поднялась ему навстречу.

— Полегче, полегче. — Он похлопал лошадь по шее и опустил свою ношу на землю. — Все в порядке, Чемпионка, — сказал он и повернулся ко мне. — Мы с ней еще никогда не видели столько воды, без конца и края. Вид этого залива, который тянется отсюда до самого моря, очень возбуждает нас обоих.

— Славная лошадка, — заметила я.

— Славная. И будет вести себя вежливо и спокойно, пока я присяду рядом с Онорой Кили. Ее зовут Чемпионка.

— Она rua, — сказала я. — В смысле — рыжая.

— Гнедая, — поправил он. — Или каштановая, под цвет твоих волос, пылающих огнем на солнце. Это из-за твоих замечательных волос, летавших вокруг твоей головы, Онора Кили, я и принял тебя за русалку. Вроде тех, что вырезаны в камне над проемами дверей аббатства в Клонтаскерте.

— Русалка? А я решила, что ты из морского народа… или тюлень, — сказала я.

— Хочешь, чтобы я был тюленем? Для тебя я с радостью им стану.

— Оставайся мужчиной. Мужчиной на хорошей лошади.

Внезапно я поняла: человек с лошадью. О Иисусе! Мария и Святой Иосиф! Цыган, бродяга… Всю жизнь меня предупреждали: «Не отходи далеко, иначе тебя украдут цыгане! Эти прохвосты украдут у тебя зубы, а потом тебе же их и продадут!»

Когда караваны пестрых цыганских кибиток проезжали через Голуэй Сити, мама сильнее прижимала меня к себе. А женщины на рынке перешептывались: «Они иногда забивают своих жен до смерти».

«Отвернись, Онора, не смотри на них! — приказывала мне мама. — Цыганки могут сглазить тебя».

И вот теперь передо мной он, человек с лошадью, цыган!

— А где все остальные? — «Будь поаккуратнее, Онора».

— Остальные? — переспросил он. — Тут только мы с Чемпионкой.

— А разве ты не путешествуешь в кибитках вместе с табором?

— Ты решила, что я цыган?

По правде говоря, мне было все равно. В синеве его глаз отражался залив, а на губах играла улыбка.

— Я не цыган, хотя считаю, что и среди них есть приличные люди. Скитаться всю жизнь по дорогам — ужасное дело, и, думаю, то, что они приворовывают время от времени, вполне можно понять.

— Понять-то можно, — согласилась я, — но ты не один из них?

— Нет, Онора Кили, хотя в данный момент у меня нет ни крова, ни домашнего очага.

— В данный момент?

— Я хочу поведать тебе свою историю, но не знаю, с чего начать. Может быть, с моей матери?

— Давай, — кивнула я. — Матери — это всегда очень важно.

И мы снова рассмеялись. Он взял меня за руку, и мне стало абсолютно не важно, есть у него мать или нет, цыган он или кто-то еще.

Его лошадь подняла голову и заржала.

— Она что, тоже смеется? — спросила я.

— Возможно. Чемпионка любит эту историю, потому что мы с ней родились вопреки «естественному порядку вещей», как говорил мой старый школьный учитель.

Что это может означать? Сейчас он расскажет.

Мы удобно устроились, прислонившись спинами к теплому камню. Я повернулась так, чтобы видеть его лицо, когда он будет говорить. Как же очаровательно двигаются его губы, когда с них слетают слова. Синева его глаз темнела ближе к краям радужки, которая словно излучала странный свет. Какие густые черные волосы, какой прямой нос. Настоящий герой, вышедший из моря. Майкл Келли… Итак, его история.

— …Мерта Мор…

— Прости, Майкл, но кто он такой? Ты вроде бы хотел начать со своей матери.

— Ну да. Сядь поближе, чтобы ветер не уносил мои слова через залив к зеленым холмам графства Клэр.

— Все в порядке. Я и так слышу. Начни снова.

— Отец моей матери, Мерта Мор Келли, был крупным мужчиной, просто громадным, и очень немногие в Галлахе, да и вообще в окрестностях Баллинасло, могли бы бросить ему вызов. Даже полковник Блейкни, лендлорд, обращался к нему с определенным уважением. Он звал его Мартин, переиначивая его имя на английский лад, хотя для всех остальных он был Мерти. Род Келли заправлял на востоке графства Голуэй тысячу лет, когда туда вместе с Кромвелем пришли предки Блейкни, грабя и сжигая все на своем пути.

— А еще они разрушали аббатства и мучили бедных монахинь, — вставила я.

— Странно, что ты подумала об этом, потому что аббатства действительно играли там важную роль! Просто поразительно, что ты вдруг упомянула аббатства!

— Да уж, удивительно, — сказала я.

И мы снова засмеялись. Я придвинулась к нему поближе, и теперь мы грелись под солнцем совсем рядом.

— Мужчины в моем роду в течение многих поколений были кузнецами. Ты слышала какие-нибудь истории про Гоибниу?

— Мне рассказывала о нем бабушка. В старину, до прихода в Ирландию Святого Патрика, Гоибниу делал оружие для героев и провожал смельчаков в иной мир с великими почестями.

— Правильно, — кивнул Майкл. — Но даже после прихода Святого Патрика кузнецы вроде Гоибниу раскатывали золото в тонкие листы, чтобы изготавливать чаши для причащения монахам и жезлы епископам и аббатам, а также великолепные торки, броши и заколки для вождей кланов. Имея тайное знание о том, как ковать железо и золото, кузнецы были молчаливыми и осторожными, строго хранили свои секреты. Таким был и мой дед. Но моя мать не страдала от тишины в доме, — продолжил он. — Хотя по натуре мама не была женщиной молчаливой, она говорила, что была вполне счастлива, посвящая свои дни приготовлению еды и уходу за моим дедом, потому что супружество миновало ее стороной. Никто не попросил руки дочери Мерты Мора. Молчаливые люди пугают других, особенно такие мускулистые…

— Вроде тебя? — вырвалось у меня, прежде чем я успела подумать. Я чувствовала его руку — действительно очень мускулистую.

— Ну, по сравнению с ним я слабак, — сказал Майкл. — Он был настоящим великаном, легко поднимал железные чурки и мог выковать подкову несколькими ударами молота. Нужно было быть очень смелым человеком, чтобы прийти в темную кузницу Мерты Мора Келли и просить руки его дочери. И таких не находилось.

— Но один все же нашелся, — предположила я, — ведь ты-то появился.

— Я появился.

Между нами повисло молчание, которое становилось напряженным.

— Продолжай, — наконец попросила я.

— Ты что-нибудь слышала о Галлахском замке?

— Прости, нет, — ответила я.

— Это хорошо. Тогда я расскажу тебе. Представь себе огромный каменный форт, построенный на высоком холме, с террасами по склонам. На них могли удобно расположиться толпы зрителей, пришедших посмотреть на скачки, устраиваемые родом Келли по скаковому кругу. От замка сейчас остались лишь руины. Когда опускаются сумерки, там появляются привидения, а также добрые феи, которые, как тебе известно, любят быстрых лошадей.

— Я и вправду знаю это, — подтвердила я. — Моя бабушка — большая мастерица по всяким волшебным делам.

— Ах, — воскликнул он, — и это у нас с тобой общее!

Мы улыбнулись друг другу.

— Келли на земле своих предков не боятся никаких волшебных существ, — продолжал он. — Еще маленьким мальчиком я как-то скакал по скаковому кругу на воображаемом коне и вдруг услышал, как толпа приветствует и подбадривает меня перед последним препятствием. Я прыгнул вверх, перевернулся и мягко приземлился на зеленую траву.

— Всегда приятно приземляться мягко, — заметила я.

— Ты совершенно права, Онора. — Он сжал мою руку. — Итак, Галлахский замок и скаковое кольцо уже отложились в твоем воображении?

— Да, Майкл.

— Тогда продолжим. Как я уже сказал, все это место считалось заколдованным, и никто из соседей не осмеливался распахивать склоны или что-то садить на них. Даже Блейкни уже оставили попытки заставить своих арендаторов возделывать эту землю. Лошади там тоже не паслись. О, они могли, конечно, пару раз отщипнуть сочной зеленой травки, но потом поднимали головы, прислушивались и тут же убегали к изгороди вдоль дороги, где и стояли, пока их не уводили оттуда. Да и коровы Блейкни тоже отказывались там пастись, хотя по сравнению с лошадьми это довольно глупые животные.

— Всякий знает, что кони самые умные, — сказала я, хотя Чемпионка была первой лошадью, которую я видела так близко. — Ты только посмотри, как Чемпионка стоит и внимательно слушает нас.

— Она уже слышала эту историю, — сказал Майкл. — Так вот. Самым знаменитым из всех Келли в Галлахе был Уильям Бой О’Келли.

— Когда? — спросила я.

— Что когда?

— Когда он жил?

— О, задолго до Кромвеля, но через несколько столетий после того, как первые Келли пришли с севера. Их предводителя звали Майн Мор. Его сын Кеаллай позднее передал свое имя нашему роду. Кеаллай означает «раздор», и Келли, соответствуя своему имени, всегда сражались. Против завоевателей, но, честно говоря, и между собой. Раздоры. Братья убивали братьев ради титула главы клана, Taoiseach. Ты не станешь укорять меня за это? — спросил Майкл.

— Моя прародительница, Королева Маэва, тоже знала толк в раздорах и междоусобицах, — сказала я.

— Маэва — твоя прародительница? Ух ты, ее крепость находится неподалеку от нас!

— Мы, Кили, — потомки ее сына Конмака. Отсюда и название Кон-на-мара — Кон-с-моря.

— Выходит, — сказал он, — мы с тобой были связаны еще до того…

Я смогла лишь кивнуть. Он наклонился ближе, не отпуская мою руку.

— Прости, что прервала твой рассказ, Майкл. Продолжай.

Он прочистил горло.

— Так вот. Этот предводитель, Уильям Бой, правил нашим кланом в течение долгого мирного периода: нормандцы утихомирились, а Кромвель еще не пришел. И захотел он устроить пир, да такой, о каком и не слыхивали на всем острове Ирландия. Он пригласил на него всех вождей и правителей из городов на многие мили вокруг. И они приехали на этот великий рождественский пир в Галлахский замок вместе со своими женами и детьми, воинами и слугами, поэтами и священниками. В те дни семьи внутри клана находились в вассальной зависимости от вождя, и у каждого, кто прибыл в Галлах, были свои обязанности. Например, Ноутоны везли в замок Келли французское вино из порта — очень ответственная задача, — сказал Майкл.

— А ты что, очень любишь выпить? — спросила я.

— Я могу пить, а могу не пить, — ответил он.

— Это хорошо, — сказала я. — Продолжай. Думаю, гости привезли лошадей?

— Действительно, привезли. Причем прекрасных лошадей: одни были лоснящимися черными, другие — совершенно белыми. А один конь был как спелый каштан. Этот цвет очень идет и лошадям, и женщинам, — сказал он и одним пальцем, мягко и быстро, погладил меня по голове, однако я ощутила это прикосновение всем телом. — У тебя целый водопад тяжелых рыжевато-каштановых волос — похоже на хвост Чемпионки.

— На хвост Чемпионки?!

— Но он, конечно, и близко не сравнится с твоими прекрасными густыми волосами, Онора Кили. А твои глаза… Они такие ясные. Зеленые с золотистыми искорками… — Он потянулся рукой к моему лицу, но потом быстро опустил ее.

Я судорожно сглотнула.

— Ты остановился на пире, Майкл, — сказала я хриплым голосом.

— А… Ну да.

— Итак…

— Итак, началось пиршество. В огромных очагах бараны жарились целиком. И все гости горячо благодарили поваров за угощение.

— Хорошие манеры, — заметила я.

— Точно, — подтвердил Майкл. — А если кто-то оказывался не таким воспитанным? Тогда ему отрезали мясо из самого невкусного места — холодную лопатку. Всем гостям Уильяма Боя так понравилось здесь, что у него не хватило духу распустить их после Рождества. И все они остались, а пиршества, скачки, пляски, рассказывание всяких историй и музыка продолжались еще три времени года, пока не наступило первое августа — Lughnasa, когда нужно было собирать урожай. Чистосердечную щедрость Уильяма Боя О’Келли помнят по сей день, и даже сейчас такое гостеприимство называется Fáilte Uí Cheallaigh — «Прием О’Келли». — Майкл погладил меня по руке. — И это действительно очень теплый прием, — добавил он и отпустил меня.

— Твоя мать, Майкл, — напомнила я ему.

— Вот тут и появляется она. Через много лет после того пира, когда нашу землю захватили враги, Блейкни разрушили Галлахский замок, а наш городок переименовали в Кастл Блейкни — Замок Блейкни. И все же Келли до сих пор помнят и пересказывают старые сказания. Однажды на Майский праздник, Bealtaine, моя мать еще до рассвета отправилась на холм к Галлахскому замку. В наших краях мы верим, что на Bealtaine в первый день мая роса на траве обладает могучими целебными свойствами.

— Мы тоже верим в это, Майкл.

— А у вас девушки умываются ею, чтобы улучшить цвет лица? Хотя тебе, конечно, нет нужды волноваться по этому поводу.

— У нас, Майкл Келли, говорят, что если в этот день поваляться в росе, то все твое тело будет сиять необыкновенной красотой, — сказала я.

— Поваляться? — переспросил он. — Я так понимаю, без одежды?

— Не думаю, Майкл Келли.

— Ага, — сказал он, а потом вдруг вскочил и отвернулся от меня.

Я встала.

— Ты же еще не уходишь?

— Нет. Вовсе нет. Но Чемпионке нужно попить воды, да и мне тоже.

— Конечно, — сказала я. — В ручье возле родника Святого Энды очень вкусная вода.

Майкл взял Чемпионку под уздцы, и мы втроем направились к ущелью, которое вело в лес.

Когда мы проходили мимо Барна-хауса, шторы на окнах еще были задернуты. Но солнце уже полностью взошло — скоро мисс Линч проснется и выглянет в окно. Мы вышли на поляну у родника.

— Так что же случилось с твоей матерью на Bealtaine? — спросила я, когда Чемпионка напилась из Тубур Гйала, а Майкл, наклонившись, быстро глотнул воды.

— У моей матери были большие проблемы с ногами: мозоли, подагровые шишки, отекшие лодыжки и искривленные пальцы — в общем, настоящая катастрофа. Одна мудрая старуха сказала ей, что если на рассвете в Майский праздник она пойдет на руины Галлахского замка, роса исцелит ей ноги. И вот она взбиралась по склонам скакового кольца, пока весь город спал в ночной мгле. С первыми лучами солнца она увидела замок. Мама пошла дальше на холм и вдруг остановилась. Потому что услышала музыку… Звуки волынки. Может быть, это были волшебные трубы?

Майкл умолк. Чемпионка настороженно подняла голову, словно старалась лучше его расслышать. Мы стояли в тени дубов. Майкл подошел к каменной стенке, окружавшей источник Святого Энды, и присел на нее, похлопав ладонью по месту рядом с собой. Я устроилась возле него. Мы улыбнулись друг другу, и он продолжил свой рассказ.

— Моей матери всегда нравилось слушать рассказы об эльфах и их добрых делах. С детских лет она отмечала для себя развалины крепостей и заколдованные деревья, в которых могли бы поселиться эльфы. В уважении к их ритуалам она находила такое же удовлетворение, как и в выполнении обрядов и чтении молитв у источников вроде этого. Мама говорила, что это просто разные способы упорядочить нашу дико хаотичную жизнь. Но чтобы в действительности услышать волшебную музыку… Такого она никогда не ожидала. Музыка звала ее, тянула вперед, — продолжал Майкл. — Если следование за этой мелодией будет означать бросить отца, кузницу и вообще окрестности Галлаха-уй-Келла, чтобы жить в какой-то волшебной крепости… Что ж, так тому и быть. И тут она увидела его. Того, кто играл на волынке, конечно. Только вот для эльфа он выглядел довольно неряшливо и ростом был намного выше, чем, по рассказам, должен был быть представитель этого волшебного народа. Он сидел на большом камне у арочного входа в разрушенный замок, посылая свою мелодию навстречу рассвету. Это и был мой отец.

— Твой отец, — повторила я.

— Он все играл, пока солнце поднималось, а когда утренние лучи осветили их лица, он приветствовал ее. «Я — Майкл Келли, — сказал он, — из Кэллоу Лейк». Это было у заболоченного озера в десяти милях к югу, где в свое время поселился сын Уильяма Боя. «Как видишь, я волынщик, — продолжал он. — Я намеревался прийти сюда, чтобы сыграть печальную погребальную песню в честь предков рода Келли. Но в этом воздухе я услышал веселые нотки, звуки рила и джиги. Удивительно, как здесь сохранилась память о том великом пире». Моя мать согласилась с ним: «Это было знатное веселье». И тогда…

— И тогда они поженились, твои мама и папа, верно?

— Ты хочешь, чтобы я перескочил сразу в конец моей истории?

— Я лишь хотела узнать, вот и все.

— Они поженились.

— Хорошо, — сказала я. — Продолжай.

— Мой отец знал больше пяти сотен разных мелодий: джиги и рилы, поминальные песни и марши, музыку для танцев и скорби, для войны и мира. Его родные много поколений были волынщиками у О’Келли из Кэллоу, и те поддерживали их. Но теперь, когда земля была утрачена и наступили тяжелые времена, мой отец просто странствовал, играя где только можно. И из каждого места, где побывал, он выносил одну-две мелодии: то услышит что-то новое от человека, играющего на металлической дудке, то уличный певец что-то напоет ему. Зимовать он возвращался в Кэллоу Лейк, где Эдмонд О’Келли, потомок Уильяма Боя, держал для него небольшую хижину. Отец развлекал Эдмонда рассказами о своих путешествиях. Он также по крупицам собирал историю и родословную разных ветвей рода Келли, потому что это интересовало Эдмонда. «А есть ли у тебя жена в этой уютной хижине?» — спросила у него моя мать. «Была там одна славная женщина, — отвечал он, — которая подарила мне сына, а сама умерла». — «И ты не женился во второй раз?» — снова спросила она. «Я не мог предложить другой женщине полную страданий жизнь жены волынщика, особенно когда мне приходится путешествовать так далеко и играть так мало. А уютной хижины больше нет, и мой сын батрачит у любого фермера, который захочет его нанять».

— Выходит, Майкл, у тебя есть брат? — спросила я.

— Есть — на двенадцать лет старше меня. В целом очень воспитанный парень.

На земле вокруг нас уже появились пятна солнечного света — наступало утро, и Кили постепенно просыпались. Но я не могла уйти: в рассказе Майкла его отец как раз должен был схлестнуться с его дедом.

— Когда моя мать и Майкл Келли, волынщик, вошли в кузницу, там уже было достаточно светло, чтобы разглядеть Мерту Мора Келли, склонившегося над горном. Тот выпрямился, продолжая сжимать молот в кулаке, — такой потный, грязный и чудовищно сильный. Суровый в своем грозном молчании. Мой отец не отступил, как это делали все, кто до этого просил руки моей матери. Он стоял на своем и озвучил предложение. «Тебе нужна кузница, — сказал ему мой дед. — Ты просто ищешь себе теплое местечко на старость». — «У меня есть свое дело», — ответил отец и показал моему деду свои свирели. «Бродячий волынщик, который вечно в дороге, спит бог весть где и мало чем отличается от нищего, хочет увести у меня дочь?» — «Я не стал бы просить никакую женщину разделить со мной мою судьбу, хотя мог бы пригласить ее присоединиться ко мне во время большого праздника, при большом стечении людей, где моя волынка играет важную роль». — «Большой праздник, — насмешливо сказал мой дед и стукнул молотом по лежавшей перед ним подкове. — В нашей стране сейчас праздников совсем мало». — «Это правда. Но у вас по крайней мере есть хорошее напоминание о прежних временах в Галлахском замке». — «В Галлах-уй-Келлай, — поправил его мой дед. — И он сейчас в руинах». В тот момент разговор шел на английском, хотя на склонах Галлахского замка мои родители говорили между собой по-ирландски.

— А сам ты владеешь ирландским языком? — спросила я, потому что мы говорили по-английски.

— Да, Онора, — ответил он, — хотя говорю на нем не так бегло, как мне того хотелось бы. В нашей части страны Блейкни поставили условия для тех, кто держит кузницу: чтобы не было «О’» в начале фамилии и чтобы никто там не говорил по-ирландски. Думаю, мой дед потому надолго умолкал, что не хотел начинать думать на английском. Но он не смел говорить по-ирландски, рискуя получить обвинение в измене. Я однажды слышал, как он проклинал королеву Елизавету за то, что она заставила вождей клана Келли поклясться, что они будут воспитывать своих детей на английский манер и заставлять их говорить только по-английски.

— Мисс Линч рассказывала, что Елизавета очень злилась из-за того, что нормандцы и старые английские фамилии, которые первыми завоевали Ирландию, в итоге стали говорить только по-ирландски и на латыни. Она называла их Ipsis Hibernicis Hiberniores — более ирландскими, чем сами ирландцы.

— А кто такая мисс Линч? — спросил Майкл.

— Моя учительница. Я расскажу тебе о ней потом. А теперь, пожалуйста, продолжи свою историю.

— У меня в горле пересохло, — сказал он и, встав с ограды вокруг источника, пошел к ручью.

Я последовала за ним. Он присел, зачерпнул воду двумя сложенными ладонями и поднес их к моему лицу. Я разомкнула губы, а он налил воду мне в рот. Мне вдруг захотелось поцеловать углубление в его ладони. Господи, что со мной?

— Твоя история, Майкл, — как-то умудрилась напомнить ему я, усаживаясь на стенку источника.

Он сел рядом со мной.

— Мой дед забыл об оставшейся в огне подкове, которая раскалилась добела. Он быстро поддел ее и опустил в лохань с водой. Вырвавшийся с шипением пар и поднявшийся дым отвлекли мужчин, и тут заговорила моя мать. «Я хочу замуж за этого человека», — сказала она.

— Прямо так и сказала? — спросила я.

— Так и сказала, — ответил Майкл. — Никто не ожидал.

— Но разве Грайне не влюбилась в Диармида в тот же миг, как увидела у него на лбу пятнышко — «знак любви», хотя и должна была выйти замуж за Финна, вождя? — снова спросила я.

— Думаю, это был как раз такой случай, — сказал Майкл.

— И Дейрдре, которая была предназначена королю Конору, убежала с Найси сразу же, как только они повстречались. Тоже ведь неожиданно.

— Это стало сюрпризом и для Найси, и для Диармида. Оба парня искали приключений, а тут появляются эти девушки, и они влюбляются в них… Мужчина точно не может ожидать такого, — заключил он.

— Наверное, — согласилась я. — Особенно если он разъезжает на прекрасной гнедой лошади, направляясь неизвестно куда.

Он здесь только проездом. И я больше никогда его не увижу…

Но тут Майкл возразил:

— Все эти старинные легенды рождены не на пустом месте. И моя мать вышла за моего отца, хотя это было крайне маловероятно.

— Маловероятно, — сказала я, — но это все же случилось.

— Случилось, — согласился он.

Майкл накрыл мою ладонь своей. Тепло. Мы замолчали. Я затаила дыхание.

— Продолжай. Что же твой дед сказал твоей матери?

— Он сказал: «Тебе уже слишком поздно выходить замуж, Фионнуала». Мою мать звали Фионнуала.

— Какое красивое имя.

— Мне нравятся хорошие и сильные женские имена: Фионнуала, Онора.

— Вот как, — сказала я.

— «Всему свое время, в том числе рождению детей, — сказал мой дед. — И если оно прошло, его не вернуть».

— Жестоко сказано, — заметила я.

Майкл кивнул.

— Но мой отец ответил на это так: «У меня уже есть сын, и я не переживаю по поводу того, обзаведусь ли еще одним. Но, когда ваша дочь подошла ко мне, я почувствовал, как одиночество, которое я ношу в душе, исчезает, словно туман под лучами солнца. Мать моего сына Патрика была хорошей женщиной, и она не стала бы препятствовать моему счастью. Возможно, это как раз ее молитвы привели вашу дочь ко мне», — задумчиво завершил мой отец. «Меня привели туда мои мозоли», — сказала моя мать. Такие вот дела…

— Но для нее все равно это было не слишком поздно, потому что ты все-таки родился.

— Не только родился, но и вырос вместе с ней и моим дедом Мертой Мором, кузнецом. Зиму отец проводил с нами, иногда приезжал мой брат Патрик. У меня было одинокое детство, но порой выдавалась возможность немного покуролесить с Патриком.

— А я всегда была с моей сестрой Майрой, и… О боже — ее свадьба! Как я могла об этом забыть? Я должна идти, Майкл. И прямо сейчас.

— Погоди, — сказал он.

Я остановилась, потом вернулась.

— Я так и не спросила у тебя, куда ты направлялся, прежде чем нырнул в залив Голуэй.

— Я думал, что отправился посмотреть мир, Онора, имея с собой отцовскую волынку и мастерство в кузнечном деле. Я приехал в Голуэй Сити, чтобы получить немного легких денег на это путешествие.

— О чем ты?

— Мы с Чемпионкой собираемся выиграть Голуэйские скачки.

— Голуэйские скачки? Но чтобы участвовать в них, нужно быть джентльменом. А ты ведь не джентльмен, Майкл, или я ошибаюсь?

— Нет.

— Слава Иисусу и Пресвятой Богородице. Мой отец скорее согласился бы выдать меня за бродягу, только не за джентльмена! Ой, я не это хотела сказать… При чем тут «замуж»… Я имела в виду… Ты, наверное, считаешь меня жуткой нахалкой.

— Из-за того, что ты говоришь правду? Послушай, давай пойдем и поговорим с твоим отцом прямо сейчас.

— Но ведь ты отправился посмотреть мир.

— Мне больше не нравится путешествовать в одиночестве, — сказал он.

— Ох… — Голос мой вдруг стал совсем тихим. — Я очень рада.

Мы пошли по пляжу в сторону вереницы рыбацких хижин. Соседи уже встали, и многие из них, похоже, переговаривались, тыча в нас пальцами.

— Я пойду первой и все им объясню. Видишь ли, в моей семье все уверены, что в сентябре я уйду в женский монастырь.

— Что? — неожиданно громко воскликнул Майкл, испугав Чемпионку, которая шарахнулась от него. — Ты — и в монашки?

Пока Майкл удерживал лошадь за поводья, я побежала, и мои распущенные волосы гривой развевались на ветру.

— Мы уладим это позже, — крикнула я ему через плечо. — А сейчас мне нельзя опоздать на свадьбу Майры!

 

Глава 3

Ох уж эти разборки и размолвки — еще хуже, чем приливное течение в заливе Голуэй!

— Наша правильная Онора принимает небольшие ухаживания от красивого цыганского парнишки. Просто замечательно! — сказала Майра и весело засмеялась.

Но отец был очень зол.

— А ты уверена, что остальные из шайки это парня не дожидаются, пока мы начнем танцевать на улицах, чтобы просочиться в Барну и обчистить там каждый дом? — спросил он меня.

— Можно лишь пожелать им удачи. Воровать там особо нечего, так что они мало что найдут, — заметила бабушка.

— Он не цыган, — возразила я, — а если бы и был им, мне все равно.

— Довольно, — сказала мама. — Мы с тобой, Онора, завтра пойдем к мисс Линч и все ей объясним: на случай, если она видела вас в окно и могла все это неправильно истолковать.

— На случай, мама? — переспросила Майра. — Да я просто уверена, что она следила за каждым их движением.

— Мы были за скалой, Майра. Так что она мало что могла там увидеть…

— Прекрати немедленно, Онора, — прервал меня отец. — Менее чем через три месяца ты присоединишься к святым сестрам, и это станет большой честью для нас и для всех рыбацких семей.

— Но я не могу стать монашкой! Сегодня утром ко мне из моря вышел Майкл Келли — совсем как в одной из твоих историй, бабушка!

— Что это ты говоришь, Онора? — спросила мама.

— Я влюбилась, мама, — как Дейрдре, Грайне и королева Маэва.

— Цыц, Онора! — прикрикнул на меня отец.

— Ты не понимаешь, папа! Я уже не та девочка, какой была еще сегодня утром. Я изменилась…

В комнату ворвались трое моих братьев, и Деннис, которому было всего пятнадцать, хотя по росту он уже почти догнал отца, тут же подошел к папе.

— Цыган уехал, — объявил он.

— Мы видели, как он ускакал! — подпрыгивая на цыпочках и размахивая клюшкой для ирландского травяного хоккея, сказал Джозеф. Ему исполнилось тринадцать, и он был таким же миниатюрным, как мама и Майра.

Ко мне подошел шестилетний Хьюи.

— А лошадь у него здоровенная, Онора!

— Так, ладно. С этим покончено, — сказала мама. — Теперь мы можем наконец идти в церковь? Весь приход ждет нас.

— Не говоря уже про жениха, — вставила Майра. Она вытолкала нас всех в церковь, а потом отвела меня в сторону. — Парни вроде этого не замышляют ничего плохого. Просто хотят немного поразвлечься с красивой девушкой и поехать дальше.

— Но только не Майкл, Майра. Он говорил серьезно.

— Он назначил тебе время и место встречи?

— У нас просто не было возможности. Мы…

— Что ж, — она пожала плечами, — у тебя останется хорошее воспоминание, чтобы взять его с собой в монастырь.

— Онора, Майра, поторапливайтесь! — окликнула нас мама.

Майкл проскользнет в церковь. Я ведь сказала ему о венчании, поэтому он будет среди гостей.

Но его там не оказалось. Пока отец Джилли приветствовал паству, я прощупывала взглядом всю конгрегацию, начиная от передней скамьи «для членов семьи». Майкла не было ни среди рыбацких семей, ни среди семей из Барны. Не было его среди людей из Клэра и Кладдаха и среди нашей родни из Коннемары, которые приплыли сюда на своих рыбацких лодках и púcа`ns. Может быть, он расположился среди крестьян и их жен, которые спустились сюда с холмов? Народу было на удивление много. Пришел и Богатей Джон Дуган, отцовский друг, владелец стада из десяти коров, арендовавший участок земли в тридцать акров. Но Майкла я нигде не видела. Не оказалось его даже в толпе стоявших сзади мелких арендаторов и батраков, которые не пропускали ни одних поминок и ни одной свадьбы.

Майкл все-таки отправился смотреть большой мир дальше. А этот мир, мой, был совсем маленьким и весь помещался в забитую людьми деревенскую церквушку в Барне. Ну какие тут приключения? И все же, когда Майкл поднес воду к моим губам, я…

Все, теперь лицом вперед. Быстро. Мисс Линч заметила, как я оборачивалась. Видела ли она нас с Майклом на берегу? Мне все равно. Я скажу ей, что передумала. Ведь мать-настоятельница говорила, что испытательный срок для того и дается, чтобы проверить себя. Майкл не уехал. Он не мог этого сделать.

Церемония закончилась. Идя под руку с Джонни по центральному проходу между скамьями, Майра подмигнула мне. Она действительно знает парней. Немного поразвлечься? Я не могла в это поверить: Майкл не такой.

* * *

Человек сто отправились после церемонии на перекресток Пэдди Кросс, чтобы потанцевать: одна половина обсуждала венчание, вторая — Онору Кили и ее цыгана. Сплетничая, рыбаки и фермеры объединились.

Я сбежала от Майры, Джонни и всего моего семейства, беседовавшего с мисс Линч, и продолжала искать в толпе Майкла. Проходя мимо Богатея Джона Дугана, я слышала, как он сказал:

— Воришка, конечно, иначе откуда бы у него взялась лошадь?

Джон Джо Клэнси отвечал ему:

— Он, наверное, ее украл. Скоро тут точно появятся солдаты, и тогда горя не оберешься.

— Да нет, этого мальчишки давно и след простыл, — возразил Дуган. — Я сам видел, как он во весь опор скакал по большаку. Счастливое избавление.

И след простыл? Нет, Господи, нет, прошу тебя!

Мимо меня проехал отец Джилли, кивая в ответ на возгласы прихожан: «Благослови тебя Господь, святой отец!»

Подошла моя бабушка Кили.

— Ты только посмотри, как он разъезжает на своем добром коне, — прямо король! Этот человек никогда не стал бы рисковать своей головой, читая проповеди собиравшимся в тайных местах прихожанам, как в дни гонений это делали наши священники.

— Бабушка, а что если Майкл Келли действительно уехал? Что если я его больше не увижу? Тогда я просто умру.

— Не умрешь.

— Я не могу теперь просто так уйти в монастырь, как будто ничего не случилось. Я люблю его. Майкла мне послал сам Господь, я так и скажу мисс Линч. Женитьба — это же Божье предназначение тоже. Ведь Святая Бригитта всегда венчала влюбленных, верно?

— Я тоже считаю, что после стольких часов, которые ты провела, слушая мои истории, будет очень жаль, если ты не сможешь пересказать их своим детям после моей смерти. Я никогда не видела тебя монашкой, так что и без появления этого твоего Майкла Келли я…

— Бабушка, прошу тебя, не говори так — «без твоего Майкла Келли»! Потому что без Майкла Келли мне этот мир не нужен!

— Одумайся, Онора. Будь благоразумной.

И тут я услышала музыку. Это играл на своей скрипке Мак-Намара из Донина. Но не только он…

— Бабушка, послушай… Волынка! Это он, я знаю! Майкл Келли здесь.

И действительно, он сидел на камне у перекрестка дорог и играл на своей ирландской волынке. Локтем он прижимал меха, накачивая воздух в инструмент, а пальцы его ловко двигались по отверстиям чантера — главной трубки волынки.

— Он не уехал. Не уехал.

Я рванулась было к нему, но бабушка остановила меня.

— Не устраивай представление. На тебя смотрят соседи, — сказала она. — Не забывай, что это свадьба Майры. Не прерывай танцы. Повремени.

Я отыскала Майру и Джонни и сообщила им, что волынщик — это Майкл Келли.

— Хорош, правда? — спросила я.

— И главное, ничего нам не стоил, — заметил Джонни. — Скрипач Мак-Намара сказал, что этот парень давно ждал у перекрестка, приготовив свою волынку.

— Симпатичный, — сказала Майра. — Хотя на других мужчин я теперь внимания и не обращаю.

— Правильно, лучше тебе этого не делать, жемчужина моя, — сказал Джонни и, обхватив невесту за талию, потянул ее плясать рил.

Родители уже были в гуще танцующих. Когда они остановились, чтобы передохнуть, я сообщила им о Майкле. Бабушка стояла рядом со мной. Я не смела даже попытаться встретиться с Майклом глазами. Он и так заметил меня. Я была в этом уверена.

Еще через два тура танцев отец попросил остановить музыку. Он собирался раздать гостям бутылки привезенного из Коннемары незаконного самодельного виски — poitín. К тому же можно было уже разжигать костер, который мои братья и Джонни сложили из сухих кустов дрока и упавших веток деревьев, принесенных из леса вокруг Барны.

Джонни и Майра бросили на кучу дров кусок горящего торфа, и пламя тут же весело вспыхнуло — это был костер Святого Иоанна в честь рождества Крестителя. Бутылки пошли по кругу, из рук в руки. Я видела, как Майкл отошел в тень стоявшего на перекрестке большого кельтского креста. Бабушка придвинулась ближе к огню.

Я больше не могла ждать и ускользнула из толпы. Майкл стоял, прислонившись спиной к каменной стене, и следил за Чемпионкой, которая паслась на небольшом островке травы. Я протянула к нему руку, и он взял ее.

— Ты не уехал.

— Как я мог? Чемпионке это место понравилось так же, как и мне, — сказал он. — А фермер взял с меня всего несколько пенни.

— Хорошо.

Майкл показал в сторону дальних холмов, где в темноте горели другие костры:

— Дома мы прогоняем скот через огонь Святого Иоанна, чтобы стадо было здоровым.

— В наших краях стад осталось совсем мало, — сказала я.

— Но хорошая земля все равно есть. Мы с Чемпионкой сегодня осматривались тут.

— Правда?

— Мы бы хотели арендовать хороший участок в несколько акров повыше в холмах и с видом на залив Голуэй.

— Майкл, я так боялась, что ты уедешь.

— Никуда я не уеду, Онора.

Он обхватил меня рукой, удерживая осторожно, как свою волынку, и я…

— Благослови вас всех Господь, — нарушила мою негу бабушка.

— Бабушка, это Майкл Келли.

— Я уже поняла.

— А это моя бабушка, миссис Кили.

— Мне очень приятно… — начал было Майкл, но бабушка жестом прервала его.

Она насыпала табак из небольшого кисета в свою трубку и набила ее. Майкл сходил к костру с пучком соломы и, вернувшись, дал ей прикурить.

— Спасибо, — поблагодарила она. — Хороший табак. Мой сын устроил Майре хорошую свадьбу. — Бабушка сделала затяжку и продолжила: — Ее муж Джонни — рыбак. Хорошая получилась пара, правильная. — Она снова затянулась и выдохнула немного дыма. — Он никогда не позволил бы своей дочери выйти за контрабандиста или человека вне закона.

— Я ни тот ни другой. Честное слово, — заверил Майкл.

— Ты человек не оседлый.

— Я был оседлым и стану им вновь, — ответил он. — Я буду много и упорно работать. Онора ни в чем не будет нуждаться.

— Есть вещи, которые за деньги не купишь, — сказала бабушка. — Онора говорила тебе о нашей прародительнице, королеве Маэве?

— Она упоминала о вашем родстве.

— А она рассказала тебе о цене невесты Маэвы?

— Нет, бабушка, я не рассказала, — сказала я.

— Тогда это сделаю я. Fadó… — начала бабушка, усаживаясь на большой камень возле стены.

— Давным-давно, — шепотом перевела я Майклу.

Бабушка указала на невысокую каменную стенку рядом, и мы с Майклом уселись на нее. Бабушка кивнула в нашу сторону.

— Маэва была великой королевой и правила своим королевством справедливо. Она не чувствовала необходимости в муже, поскольку в те времена, по закону, власть женщины и ее положение никак не зависели от мужчин.

— Законы брегонов, — вставила я.

Бабушка кивнула и продолжила:

— Солдаты Маэвы были ее близкими партнерами, и все у нее с этим было в порядке. Но однажды она поняла, что все-таки хочет иметь рядом с собой мужа — такого же благородного, как она сама, короля. Такие дела. И тогда Маэва установила свою собственную цену на себя как невесту. Требований было три. Какое там первое, помнишь, Онора?

— Ей требовался мужчина, которому чужда скаредность, — по памяти повторила я. — Поскольку сама она была милостивой и щедрой, прижимистый муж мог поставить ее в неловкое положение.

— А как у тебя с этим, Майкл Келли? Ты человек щедрый? — спросила бабушка.

— Меня учили всегда оказывать гостям Fáilte Uí Cheallaigha — знаменитый прием Келли — и никогда не проходить мимо нищего, не подав ему милостыни.

— Это хорошо, — сказала бабушка и продолжала: — Маэва требовала, чтобы ее мужчина не знал страха. А почему, Онора?

— Потому что она любила, чтобы всегда были некоторые разногласия, и хотела, чтобы ее муж был готов на компромисс.

Мы обе вопросительно взглянули на Майкла.

— С этим у меня полный порядок. Разве я не говорил тебе, Онора, что Келли означает «раздор», «разногласие»? Я с детства был воспитан на взаимных уступках.

Бабушка кивнула:

— Хорошо. И теперь третье — скажи ему, Онора.

— Маэве нужен был неревнивый муж, потому что она любила иметь в тени одного мужчины другого.

Мы с бабушкой ждали, что ответит на это Майкл.

Он молчал, а потом сказал:

— Неревнивого… Это может быть для меня тяжело. Мой отец частенько повторял один стишок: «Любовь приходит и уходит, но ревность у мужчины в крови». Какой-то монах написал это на полях рукописи книги Hy Many — истории рода Келли. И я всегда думал, что если даже монахи чувствуют такое… — Он вздохнул. — Я никому не завидую, и я не жадина, но если другой мужчина… Так вы говорите, что у Маэвы были «близкие партнеры»?

— Но у меня-то этого не будет, Майкл, — сказала я. — Других мужчин, я имею в виду. Ведь даже у Маэвы не было…

— Были, — возразила бабушка.

— Но, бабушка, ты же сама говорила, что «неревнивый» означает больше, чем просто… А вот мисс Линч утверждает, что в поэзии, сказаниях и живописи часто есть символы. Роза, например, обозначает Деву Марию. Вот и эти близкие партнеры — они тоже символичны, а неревнивость означает доверие и…

— …никакой ревности, — подытожила бабушка, глядя на Майкла.

— Ну хорошо. Если близкие партнеры — это символы, а не… Тогда я тоже буду. Честно. Я хочу сказать, что я могу быть человеком без ревности и без… без чего там еще?

— Без скаредности, — уточнила бабушка.

— Без скаредности. Я согласен на это.

— А как насчет страха? — спросила я.

— Без страха. Это у меня и так есть, — ответил Майкл.

— Ревность?

— Да. В смысле, нет, никакой ревности — без повода, по крайней мере.

— Хорошо. Теперь можешь поговорить с моим сыном.

Я соскочила с ограды и подошла к бабушке. Майкл последовал за мной.

— Спасибо тебе, спасибо, — сказала я и обняла ее за худенькие плечи.

— Я тоже вам благодарен, — подхватил Майкл.

— Не могу сказать, что отец Оноры обязательно примет тебя. Есть и практические вопросы, которые нужно учитывать.

Она встала. Хотя бабушка была почти такой же высокой, как мужчины, на Майкла ей все же приходилось смотреть снизу вверх.

— Я кое-что умею, — заверил он. — Я и кузнец, и волынщик.

— Но здесь ты далеко от своего дома, — возразила она.

— Не по своей воле, но, возможно, и неслучайно. Я планировал путешествовать, но теперь… Что ж, в этом сюжете может произойти поворот.

— Может, — согласилась бабушка. — Ведь и Онора до сих пор тоже шла совсем по другой дорожке.

— Да, она упоминала об этом, — сказал Майкл. — И мне, конечно, не хотелось бы вмешиваться…

Тут уж вмешалась я:

— Я не собираюсь идти в монастырь. И бабушка согласна с этим. Она даже рада.

— Зато не рада твоя мать, да и отец сбит с толку. Ты должна объясниться с ними, прежде чем к ним пойдет Майкл, — сказала бабушка.

— Конечно, я так и сделаю.

— Сколько тебе лет, Майкл? — спросила бабушка.

— Восемнадцать.

— Это ведь идеальный возраст, правда, бабушка? Майра говорит, что, если мужчина слишком долго не женится, он по-своему теряет форму.

— Хм-м-м. Не только время оттачивает характер. Маэве был нужен мужчина, который подходил бы сильной женщине. Это же касается и Оноры.

— Я понимаю, — сказал он, — и попытаюсь быть достойным ее — мужем без жадности, страха и ревности.

— Я верю тебе. Ну ладно. Скажу своему сыну, чтобы завтра он проверил тебя. — С этими словами бабушка оставила нас.

— Мне тоже нужно идти, — сказала я. — Я видела, как родители уходили от костра.

Майкл взял меня за руку.

— Slán abhaile, Онора. До завтра.

— До завтра, — ответила я, — и до всех остальных дней.

 

Глава 4

— О папа, ты никогда не заставишь меня уйти в монастырь, как это делали злые отцы семейств в средневековых Испании и Франции.

Короткая летняя ночь заканчивалась, переходя в рассвет, а отец оставался очень строг со мной. Через несколько часов здесь появится Майкл, а он все еще упорно твердил:

— Ты отправишься к святым сестрам, как было договорено.

Теперь он встал, давая понять, что разговор окончен. Ему нужно поспать, объяснил он. Довольно утомительно, только-только выдав замуж одну дочь, выслушивать обвинения в средневековых замашках от второй.

А тут еще мама резко напомнила мне о замечательной гостиной в монастыре. О возможности жить среди красивых вещей. Она сама находила большое удовольствие в том, чтобы полировать деревянные столы и застекленные шкафы в доме мисс Линч, сдувать пыль с ее книг, и жалела, что не может прочесть написанные в этих книгах английские слова. У меня же там будет изобилие разных книг, и я смогу почерпнуть из них знания. Во Введенском монастыре у монахинь есть даже своя небольшая часовня, где каждый день проходит месса. Там я буду жить под одной крышей с нашим Господом в своей маленькой келье, спать на настоящей кровати, а не на брошенном на пол соломенном тюфяке. Мне не придется копать червей или ловить мальков для наживки, чинить сети и продавать рыбу на рынке, где меня могут легко обидеть мужчины. Я буду учить детей письму и чтению, наставлять их в жизни. И все это — в мире и спокойствии. У меня будет время для размышлений и молитв, я буду носить прекрасное монашеское облачение и туфли, буду… В общем, слова из моей обычно молчаливой мамы лились сплошным потоком.

— Мэри. Мэри, — остановил ее отец. Он был явно озадачен.

Она взглянула на него и умолкла.

— Твоя мать желает тебе только добра, — сказал он.

Потом он поинтересовался, как я могла так опозорить семью, потеряв голову из-за какого-то цыгана. Мне нельзя было этого делать. Я не должна была. Кто угодно, только не его Онора, которая никогда не вызывала у него и тени тревоги.

Я паниковала. Никогда прежде я не перечила родителям даже в мелочах, а тут восстала против них, да еще так кардинально… Выходит, я позорю семью? Я?

Меня выручила бабушка.

— Оноре лучше не идти в монастырь. Они могут не удержать ее там.

Еще она сказала, что я не смогу покориться, что в душе я бунтарка. Я возразила, мол, никакая я не бунтарка, это Майра у нас бунтарка. Тут подключилась мама, заявив, что я всегда была хорошей девочкой, поэтому она уверена, что я сама одумаюсь. Но бабушка перебила маму и сказала, что не имела в виду, будто я не добрая или не готова помогать людям. Она лишь хотела сказать, что я — настоящая Кили и во мне течет кровь Маэвы, к тому же еще и мозги есть, а теперь, когда ко всему этому добавилось образование… Я буду просто не в состоянии держать язык за зубами и делать то, что мне говорят. Я и недели там не выдержу со своим стремлением всегда высказывать собственное мнение и постоянно быть правой. Монахини в любом случае отошлют меня домой. И это будет гораздо большим позором для семьи, чем если я передумаю сейчас.

— Но, бабушка, я вовсе не всегда считаю себя правой, — снова возразила я. — Однако, если мне известен правильный ответ, почему же не сказать об этом? Майра правильно говорит: «У кого-то есть сиськи, а у кого-то — мозги», так вот я…

От этих слов отец сразу встрепенулся.

— Что? — возмутился он.

И тут бабушка посмотрела мне в глаза.

— Ní tha gann call ríomh aois. Но ум, как видно, приходит только с возрастом.

Лишь теперь я осознала, что, пока бабушка пытается возражать против монастыря, я всячески спорю с ней, словно стараюсь добиться обратного. Поэтому больше я не проронила ни слова, когда бабушка рассуждала о моем упрямстве и своеволии, периодически вставляя высказывания на ирландском, пока отец в конце концов не прервал ее:

— Ну ладно, ладно, Онора не пойдет в монастырь.

Тем не менее он сохранял уверенность, что этим я предаю дело Дэниела О’Коннелла. В ответ бабушка заметила, что наш Освободитель переживал и намного более серьезные лишения. Мама, в свою очередь, сказала:

— Ну, если ты в этом уверена…

Я же убеждала всех, что хочу замуж за Майкла Келли всем сердцем, умом, душой и что буду добиваться этого всеми своими силами. Однако отец перебил меня: одно дело — не стать монашкой, и совсем другое — выйти замуж за бродячего цыгана-волынщика. И вообще, он идет спать, а разговор мы продолжим как-нибудь потом.

— Спасибо тебе, — шепнула я бабушке.

— Я тогда сказала чистую правду, — отвечала она. — Не умничай сверх меры, Онора, — для твоей же пользы.

* * *

Ближе к вечеру отец со строгим видом напряженно сидел на своем табурете у очага, а Майкл стоял перед ним, выпятив грудь и отведя плечи назад.

Ради этого собеседования Майра и Джонни даже покинули ложе новобрачных. Майра знала, что я в ней нуждалась. К тому же она не хотела что-то пропустить. Мои братья присматривали за Чемпионкой на улице, иногда разрешая своим друзьям похлопать рукой лучшую лошадь, которая когда-либо появлялась в Барне. Бабушка сидела за прялкой, теребя пальцами пустое веретено, которое уже целую вечность не видело ни шерсти, ни льняного волокна. Мама заняла еще один табурет с плетеным сиденьем. В комнате царил полумрак: сквозь маленькие окошки нашей хижины сюда пробивалось совсем мало света. Но увеличь их — и рента тут же повысится.

— Прямо Роберт Эммет на скамье подсудимых, — заметила Майра.

— Прекрати свои неуместные шутки насчет наших патриотов, Майра, — сделал ей замечание отец.

— И не подумаю, папа. Я все жду, когда ты приведешь нам какие-нибудь знаменитые высказывания Эммета. Думаю, Майклу Келли было бы очень интересно послушать…

В прошлом Майре не раз удавалось избежать нагоняев или сильно укоротить их по времени, переключая внимание отца на национальных героев Ирландии, но сегодня это не сработало.

— Итак, молодой человек… — начал отец.

Но Майра снова прервала его: ей вдруг ужасно захотелось поблагодарить Майкла за то, что он играл на волынке у нее на свадьбе и при этом не взял с семей молодых ни пенни.

— Он добрая душа, папа, — заключила она. — Как и ты у нас. Ты такой щедрый и великодушный — flaithiúlacht, как говорит бабушка. Устроил нам такую роскошную свадьбу…

— А виски, poitín, был вообще самый лучший, — вставил Джонни. — Такой мягкий, совсем не резкий.

— Это потому, что для его приготовления использовалась вода из Коннемары, — объяснил отец.

— А ты, Майкл, видел бы, как наша община собралась на meitheal, чтобы построить для нас дом на прошлой неделе, — продолжала Майра. — Соседей работало так много, что закончили все в три дня, причем все пришли из уважения к нашему отцу. И они сделали бы это для любой из дочерей Джона Кили. Я правильно говорю, папа?

— Правильно, Майра, — подтвердил отец. — Meitheal действительно получился впечатляющий. Никогда еще стены не возводились так быстро, а солома для крыши не увязывалась так плотно. Несмотря на все наши различия, наш народ славится умением помогать друг другу. — Отец немного расслабился и вытянул ноги вперед.

Умница Майра.

Но потом папа взглянул на меня и сразу выпрямился.

— Но довольно об этом. Мы здесь не для того, чтобы обсуждать твой дом, Майра, а для того, чтобы расспросить этого молодого человека о его родословной и образе жизни, — сказал он. — А теперь, Майкл… Эта лошадь. Я хочу знать, где, когда и как тебе досталось это животное. Потому что, как ты сам должен понимать, одинокий человек на коне… Нет, я не имею ничего против странствующих людей, но девушка из оседлой семьи не должна…

— Папа, Майкл вовсе не цыган! Сколько можно тебе повторять? — вмешалась я. — Его дед был кузнецом в Галлахе.

— В Галлахе? — переспросил отец. — Это где-то рядом с Охримом?

— Правильно, сэр.

— При Охриме состоялось великое сражение.

— Это действительно так. И для нашей стороны это был не самый удачный день.

— Таких дней было немало, хотя лично я считаю, что там нас подвел французский генерал, — заявил папа.

Если отец начнет вспоминать города, печально знаменитые своими побоищами, он сам испортит себе настроение.

Поэтому я сказала:

— Папа, Майкл собирался рассказать тебе о своем деде, кузнеце, и о той кузнице, которая ему принадлежала.

— Правда принадлежала? — недоверчиво переспросил отец.

— Правда, — ответил Майкл, — хотя, конечно, без земли, на которой она стояла.

— Он, должно быть, состоял в хороших отношениях с вашим лендлордом, — заметил отец.

— Полковник Блейкни был жестким человеком из жесткой семьи, но он хотел, чтобы через нашу деревню ходили дилижансы Бьянкони, а для этого требовался кузнец. Поэтому он нуждался в моем деде.

В Голуэй Сити я видела большие экипажи Бьянкони, запряженные шестеркой ломовых ирландских лошадей, которые этот итальянец рассылал по всей Ирландии. Каждый такой дилижанс, который мы называли «Бьяни», перевозил двенадцать пассажиров, а также груз ирландского пива — портера и стаута. Бьянкони, который был одного с нами вероисповедания и слыл большим поклонником Дэниела О’Коннелла, нанимал в качестве кучеров католиков, а те порой подбирали своих соотечественников или соотечественниц, бредущих по дороге, и не брали с них за это платы. А деревня Майкла, по его словам, стала местом остановки на пути следования таких «Бьяни».

— Агент полковника Блейкни превратил три хижины в паб, чтобы обслуживать пассажиров, пока мы занимались их лошадьми и экипажем, — продолжил Майкл. — Кроме того, этот агент забирал бо`льшую часть денег Бьянкони, предназначенных для нас, но что мы могли поделать? И все же на ренту мы зарабатывали. Хватало на зерно и овес для лошадей, к тому же у деда были постоянные клиенты среди фермеров — кто-то из них непрестанно околачивался вокруг нашей кузницы. Среди них больше всего сходил с ума по лошадям один парень по имени Джимми Джо Доннелли. Он служил у Блейкни на конюшне, но теперь, когда семья хозяина круглый год жила в Лондоне, он приезжал сюда только поохотиться где-то на неделю и при этом брал лошадей в аренду. Поэтому в один прекрасный день явился торговец лошадьми и купил оптом всю конюшню, не захотев взять только одного старого жеребца — Рыжего Пройдоху. «Его времена прошли, — заявил он. — Последние пять кобыл, которых он покрыл, потомства не принесли. Отошлите его на бойню». Но Джимми Джо сказал, что сам выкупит этого коня. Народ вокруг кузницы смеялся над ним, мол, он собирается финансировать похождения Рыжего Пройдохи, ничего не получая взамен. Однако Джимми Джо все равно купил этого коня. Видели бы вы его, мистер Кили, — настоящий красавец. Пятнадцать ладоней в холке, помесь ломовой и охотничьей пород, яркий каштановый окрас. Рыжий Пройдоха держал голову очень высоко и был одарен впечатляющей внешностью. Джимми Джо пас его на лугу за кузницей, и по вечерам мы с ним частенько стояли на каменном заборе, наблюдая за этим старым жеребцом.

Блестящий рассказчик, Майкл Келли, мой герой, вышедший из моря, покорил своей историей всю мою семью, как до этого покорил меня.

Между тем он продолжал.

— «Когда-то давно мы были великим народом, — говорил мне Джимми Джо, — и у нас такие лошади воспринимались как должное. Тогда на конюшнях Келли конюхом был еще мой прапрадед. И там были сотни лошадей: жеребят, кобыл, жеребцов. Думаю, что Рыжий Пройдоха — их прямой потомок. Как я могу допустить, чтобы его забили на мясо?»

— В этом он был прав, — заметил мой отец. — Мы действительно были великим народом когда-то. И у нас, O’Cadhla, тоже было много лошадей.

— Как и у нас, у Лихи, — вставил Джонни. — Целые табуны. Да и скота было много.

— Продолжай, Майкл, продолжай, — нетерпеливо прервал его отец.

Я улыбнулась Майклу: молодец, так держать!

— Пройдоха полностью игнорировал лошадей из экипажей «Бьяни»: все они были кастрированными и не стоили его внимания. А кобыл, которые могли бы соблазнить его, в округе не находилось.

Отец с пониманием кивнул.

— Нехорошо держать кобылу рядом с жеребцом, — глубокомысленно заметил он, как будто всю жизнь только и делал, что разводил лошадей. А ведь на самом деле он никогда даже не сидел верхом.

— Жеребцу требуется охочая кобылка, — снова вставил Джонни Лихи и выразительно положил руку Майре на колено. Та захихикала.

Я украдкой взглянула на бабушку, и она подмигнула мне. Майкл заставил отца и Джонни почувствовать себя могучими всадниками, частью армии, способной дать отпор врагу. Победа будет за ирландцами! Они теснят нормандцев! Король Джеймс берет верх над королем Билли! Мы громим Кромвеля! Земля останется у наших кланов и будет поделена поровну, если каждый ирландец будет скакать на таком роскошном жеребце, как Рыжий Пройдоха.

— Так уж вышло, что я наладил контакт с Пройдохой, хотя произошло это совершенно случайно. Порой я брал свою волынку и уходил на луг на холме, чтобы понаигрывать разные мелодии, — сказал Майкл.

— Погоди, Майкл, — прервал его отец. («Майкл», а не «молодой человек» — это хорошо!) — Я хотел бы узнать подробнее о твоем отце-волынщике.

— Всему свое время, — возразила мама, захваченная повествованием. — Рассказывай дальше, Майкл.

— В тот вечер я как раз играл на лугу, когда ко мне прискакал Пройдоха. Он остановился рядом как вкопанный, пригнул голову и, навострив уши, стал слушать. Тут показался и Джимми Джо. «Выходит, старый плут решил немного поразвлечься», — заметил он. Я спросил у Джимми, есть ли хоть какой-то шанс, что мне удастся перевести его в галоп.

— Значит, ты умеешь ездить верхом, Майкл? — спросил Джонни Лихи.

— Умею. А ты?

— Мне пришлось от этого отказаться. Я рыбак, и вообще.

— Это правда, — сказал отец. — Верховая езда мешает вырабатывать морскую походку, чтобы ходить по качающейся палубе, не теряя равновесия. Но ты продолжай.

— Джимми поднял меня на смех: «Кого, Рыжего Пройдоху? Ты, верно, шутишь! Он сразу сбросит тебя и растопчет. Я не возражаю против того, чтобы дать ему пожить в свое удовольствие напоследок, но за убийство отвечать не хочу».

— Но ты все равно не испугался, правда? — воскликнул отец. — Ты вскочил на спину этого прекрасного коня и…

Майкл покачал головой:

— Нет, сэр.

— А-а-а, — разочарованно протянул отец. — Ну, тогда ладно…

— Однажды к нам прибыл дилижанс, в упряжке которого ведущей была запряжена кобыла. «Кто такая?» — спросил я у кучера, беспокоясь, что в конюшне рядом с Пройдохой будет кобыла. «Это старушка Бесс, наша королева-девственница, — отвечал тот. — Компания купила ее на расплод, но она оказалась бесплодной. Она крепкая, отлично тянет, вот мы и ставим ее в упряжку. Ни одного жеребца она не интересует».

— С виду Бесс была воплощением смиренного долготерпения, и это тронуло меня, — продолжал Майкл. — Я подумал: сколько раз жеребцы покрывали ее, но из этого ничего не выходило? И вот теперь ее будут гонять, пока она в конце концов не упадет и ее не отдадут на бойню. Я рассказал Джимми о Бесс — может, он купит ее? Мысль, что Бесс помрет, перевозя бочки с портером для какого-то трактирщика, была мне невыносима. «Прости, Майкл, — ответил мне Джимми. — Мне и Рыжего Пройдоху прокормить трудно».

— Бедняжка Бесс, — сказала бабушка.

— Хуже того, — возобновил рассказ Майкл, — в подкову ей попал камень. Мой дед извлек его, но она слишком хромала, чтобы продолжать путь. Агент Блейкни приставил пистолет к ее голове. «Одна пуля ей в висок, — сказал он, — и у меня будет много мяса. Я продам его человеку, который разводит собак для охоты на лис».

Мы дружно ахнули, а отец от досады стукнул кулаком по колену.

— Неужели в нашей бедной истерзанной стране нет никакой надежды на элементарную справедливость? — воскликнул папа. — Неужто здесь готовы все превратить в сплошную бойню, лишь бы только угодить этим Sassenach, англичанам?

— Просто позор, — поддержала его бабушка. — Во времена королевы такого не произошло бы. Можете мне поверить.

— Ох, Майкл, но ты, конечно, не позволил агенту убить ее? — с надеждой в голосе спросила мама.

— Не позволил. «Я покупаю ее, — сказал я кучеру. — Заплачу столько же, сколько тебе дали бы на бойне, только здесь и сейчас. Наличными». Слова эти сами собой сорвались у меня с языка. Я ожидал, что мой дед будет возражать. В финансовых вопросах от него не стоило ждать широких жестов. Но он молча вынул жменю шиллингов из своей железной шкатулки и отдал их мне. Так Бесс стала моей.

— Ты поступил правильно, Майкл, молодец, — заявила Майра.

— Да! — подхватили мы все. — Да, ты молодец, Майкл.

— Я построил для Бесс загон возле кузницы. Ее спокойный нрав не отвлекал других лошадей, а жеребца на соседнем лугу она игнорировала. К тому времени мне было уже почти шестнадцать, и моя мать начала поговаривать: «Если ты не начнешь сейчас приударять за девчонками вместо того, чтобы носиться с Бесс и Рыжим Пройдохой, мне никогда не стать бабушкой». — «И где же мне найти такую женщину, которая могла бы сравниться с тобой?» — в ответ спрашивал я у нее.

— А сколько же тебе сейчас? — поинтересовался отец.

— Восемнадцать, сэр, — ответил Майкл.

— Джонни и Майре тоже по восемнадцать, папа. Тот самый возраст, когда большинство людей женятся…

— Помолчи, Онора, — остановил меня отец. — Майкл говорит.

Майкл улыбнулся мне.

— Девушки в Кастл Блейкни были неплохие, но они постоянно хихикали, сплетничали и водили парней за нос, сталкивая их между собой. А в моем воображении сложился другой образ женщины, которую я мог бы полюбить.

— И что же получилось? — поинтересовалась Майра.

— Она должна была походить на русалку, вырезанную в камне у входа в Клонтаскертское аббатство. Вы слыхали об этом месте? Кромвель разрушил там бо`льшую часть церкви, но кладбище и часть арок сохранились.

Мы ничего об этом не знали, но могли себе представить. По всей Ирландии было столько руин из серого камня, дававших названия местностям, — напоминания о давно минувших временах.

— Аббатство с его многовековыми резными надгробьями — это края, где всегда обитали представители рода Келли. На некоторых плитах буквы слов обрывались на краю камня, чтобы начаться с новой строки: сначала «КЕ», потом «ЛЛИ». Я читал их еще мальчишкой. На арке входа изображены фигуры святых — Святой Михаил с мечом и щитом, сокрушающий дракона, и Святая Катерина рядом с ним. Но больше всего мне там нравилась русалка. Длинные волосы волнами спадают на плечи, хвост изящно изогнут. Она смотрит в зеркало, явно довольная собой. Гладя эти каменные волосы, я знал, что когда-нибудь обязательно отыщу где-то ее — свою девушку со взглядом и характером клонтаскертской русалки. Поэтому и не мог ухаживать за девушками в Кастл Блейкни.

Майкл взглянул на меня, и я словно ощутила его прикосновение.

— Лошади, Майкл, — сказал отец, — возвращайся к лошадям.

Майкл вдохнул побольше воздуха.

— Так вот, — продолжил он. — Пройдоха стал все чаще подходить к длинному каменному забору, отделявшему луг Джимми Джо от нашей кузницы. Когда я играл, он ржал, фыркал и присвистывал. А однажды вечером, когда я пытался разучивать новую мелодию на свежем воздухе, как вы думаете, кто, пританцовывая, присоединился ко мне? Это была Бесс. Тогда я уже догадывался, что произойдет, когда звуки музыки докатятся до луга.

— Я тоже догадался! — воскликнул Джонни. — Рыжий Пройдоха!

— Ты совершенно прав. Я пытался отогнать Бесс от греха подальше, но она упиралась, тыча меня носом в плечо и подталкивая в сторону дома. Бесс заработала хвостом, а потом высоко подняла его. И тут появился Рыжий Пройдоха, примчавшийся со своего луга. Он собрался с силами и перемахнул через каменный забор.

— И сразу к Бесс, — сказала Майра.

— Я наблюдал за всем этим из-за угла кузницы. Жеребец хрипел и фыркал, мотал головой, все его рыжее тело напряглось и подрагивало — он был готов. Бесс стояла на месте, высоко подняв голову. Она ждала. А потом отвернулась от Рыжего Пройдохи и потрусила рысью в дальний конец участка, где рос высокий дуб — наше «заколдованное дерево».

— Как это? — спросил Джонни. — Что, просто взяла и ушла?

— Но недалеко, — предположила Майра. — Я угадала, Майкл?

— Угадала, потому что жеребец последовал за ней, и больше я их не видел.

Майкл умолк.

— Ну а что же потом? — нетерпеливо поинтересовалась Майра.

— Я оставил их в покое и ушел в дом, — ответил Майкл.

— Как и следовало сделать в этом случае, — заметила мама.

— На рассвете я вышел. Рыжий Пройдоха стоял неподвижно, ветер играл его гривой, а Бесс спокойно паслась рядом с ним. Увидев меня, она повернулась к Пройдохе, тихонько заржала и потрусила в свое стойло возле кузницы.

— Что, так все и кончилось? — спросил папа.

— Это было только начало. Узнав об этом, Джимми Джо пришел извиняться. «Этот старый плут перескочил забор на ваш участок, я слышал какой-то шум. Надеюсь, с твоей кобылой все в порядке». Через месяц я заметил, что Бесс понесла, но сможет ли она выносить жеребенка? Народ, толкавшийся в кузнице, очень в этом сомневался. А Бесс, похоже, чувствовала себя отлично. Шкура ее лоснилась, глаза сияли, вот только размер ее увеличившегося живота беспокоил деда. «Ты сильно рисковал, Майкл, — сказал он мне. — И она, и жеребенок могут погибнуть». Я чувствовал себя ужасно. «Я сообразил только в последний момент», — признался я. Моя мама промолчала. В течение последующих месяцев, когда мы ждали исхода, мой дед сильно сдал и ослабел, — продолжал свой рассказ Майкл. — Он перестал приходить в кузницу, спал целыми днями. Соседи фермеры хором предрекали его близкую кончину. А без деда у Бесс шансов не было. «У него легкая рука, он один может помочь при тяжелых родах, — говорили мне. — Очень жаль, что он не поможет ей. Бедняжка Бесс не выживет».

Отец сокрушенно покачал головой. Мама закрыла глаза, а бабушка крутанула колесо своей прялки. Майра взяла Джонни за руку.

— Как и предсказывали, роды были очень сложными: много часов Бесс тужилась и пыхтела, задыхаясь и выкатив глаза. Я стоял рядом и лишь приговаривал снова и снова: «Прости меня, девочка, прости меня». Уже перед самым рассветом Бесс прекратила потуги. Она лежала на боку с закрытыми глазами, когда вдруг дверь в кузницу открылась. На пороге, опираясь на руку моей матери, стоял Мерта Мор. Он медленно подошел к Бесс и стал что-то нашептывать ей на ухо, поглаживая ладонью по ее животу, пока наконец… — Майкл выдержал паузу.

— Ну же! — не выдержал Джонни. — Пока что?..

— Пока не показались две длинные и тонкие ножки. А потом и еще две. Мы с дедом и матерью помогли жеребенку сначала выбраться, а потом и встать. Он шатался, но был вполне здоровым. От Пройдохи ему досталась каштановая шкура, а от матери — большие и глубокие темные глаза.

— Молодчина Бесс! — воскликнула Майра.

— Твой дед быль сильным человеком, — отметила бабушка.

— Мы с матерью помогли Мерте Мору вернуться к очагу, а еще через два дня он умер.

— Да упокоит Господь его душу, — сказала мама.

— Бесс протянула еще год, успев увидеть, что ее девочка растет здоровой и сильной. Ей нравилось наблюдать, как гоняет ее жеребенок. Эта молодая кобылка истинно была дочерью Пройдохи. Вся наша компания в кузнице отзывалась о ней с восхищением. «Был бы ты джентльменом, Майкл, у тебя была бы славная лошадь, чтобы ездить на охоту, или ты даже мог бы принять участие в Голуэйских скачках!» И это немного утешило нас после утраты Мерты Мора. «Она у меня настоящая чемпионка, — говорил я всем, — поэтому так я ее и назову. Чемпионка». — «Продай ее, — уговаривали меня. — Отвези на лошадиную ярмарку в Баллинасло. Тебе же нужны деньги». Я посоветовался с матерью, но она сказала, что мы справимся и без этого. Кузница перешла ко мне, и дела наши шли неплохо. Но потом мама заболела и умерла. Царствие небесное. Мы с отцом похоронили ее на кладбище Клонтаскертского аббатства, рядом с могилами представителей многих поколений Келли. После этого Блейкни выгнал меня из кузницы и прислал туда другого кузнеца. Поэтому я оседлал Чемпионку и отправился в путь, полностью положившись на провидение.

— Ну что? — в воцарившейся тишине спросила я. Мне даже не пришлось продолжать: «Так теперь вы верите, что он не цыган, не вор и не проходимец с большой дороги?»

— Добрый рассказ, с этим я соглашусь, — сказал отец. — Но все же есть ли у тебя какие-то живые родственники?

— У меня есть брат на двенадцать лет старше меня. Точнее, брат по отцу. Патрик Келли.

— Уже что-то, — сказал папа. — Где он живет?

— Не знаю, — ответил Майкл.

— И что же ты теперь собираешься делать?

Отец не сказал «без дома, без денег, без земли», но все мы услышали эти подразумевавшиеся слова.

— Я намерен принять участие в Голуэйских скачках на своей Чемпионке и выиграть их, — твердо заявил Майкл. — А главный приз там — двадцать пять фунтов.

Отец и Джонни рассмеялись.

— Майкл, — сказал отец, — эти скачки не для таких, как мы. Ты приехал сюда на лошади, но ее у тебя отберут, а тебя самого бросят в тюрьму.

— В Голуэй Сити мне сказали, что, если я смогу найти джентльмена, который будет моим спонсором, Чемпионка сможет участвовать. Я планировал использовать выигрыш на расходы во время моих странствий. Но теперь… Я возьму в аренду участок с домом, чтобы мы с Онорой могли…

— Очень опасно привлекать к себе внимание таким образом, — перебил отец. — Даже если ты выиграешь, здесь нет свободной земли, насколько мне известно. Был бы ты рыбаком, я, возможно, и мог бы тебе помочь.

— Он может выучиться на рыбака, папа, — вмешалась я. — Ведь ты сможешь, правда, Майкл?

— Могу попробовать, — сказал Майкл.

Я с облегчением вздохнула, только теперь заметив, что до этого сидела, затаив дыхание.

— Ты вообще когда-нибудь ловил рыбу? — спросил мой отец.

— Дома мы с братом таскали из реки отличных лососей, и шериф ни разу не поймал нас за этим занятием.

— Это мы называем «удить рыбу», — объяснил отец. — Тут больше удачи, чем умения. А вот чтобы находить косяки сельди и забрасывать сети — тут уж действительно требуется умение. Тут нужны быстрый ум и крепкая спина.

— У него все это есть, папа, — сказала я. — Ну пожалуйста, прошу тебя.

— Любой человек заслуживает того, чтобы получить шанс, — сказала бабушка моему отцу.

— Я должен поговорить с адмиралом, — ответил тот. — Мы рыбачим вместе с людьми из Кладдаха. Слышал что-то о Кладдахе?

— Я видел какую-то деревню, когда проезжал через Голуэй Сити.

— Видел деревню, говоришь? Ну, видеть — это еще не значит поверить. Кладдах существовал еще до Голуэй Сити, и люди там крепко держатся за свое право ловить рыбу в заливе Голуэй, которое принадлежит им испокон веков. Каждый год в Кладдахе выбирают предводителя. Мы называем его адмиралом, и он руководит всей рыбацкой флотилией. Когда я приехал сюда из Коннемары, народ в Кладдахе принял меня, потому что здесь знали мой род и мою кровь в течение многих поколений. А о тебе, молодой человек, я такого сказать не могу, несмотря на твой красочный рассказ.

— Пожалуйста, папа, — снова вмешалась я. — Ты же сам всегда говорил, что хорошо разбираешься в людях.

Отец помолчал, а потом произнес:

— Если адмирал согласится, я испытаю тебя в своей лодке.

— Спасибо, папа! — воскликнула я.

— Я хороший пловец, сэр, — добавил Майкл.

— О твоем умении плавать я адмиралу говорить не стану. Мы остаемся в лодке. И это самое главное, парень, — оставаться на поверхности воды. А в заливе Голуэй это бывает непросто: здесь множество коварных течений, а под водой скрываются острые скалы. Но мужчина таким образом способен прокормить семью, а молодой парень, если дела у него пойдут хорошо, может рассчитывать на женитьбу. Приданое Оноры — это доля прав на нашу лодку, — сказал отец.

— Когда мы сможем выйти в море, сэр? — Майкл встал.

— Полегче, полегче, — осадил его отец, но потом, рассмеявшись, похлопал Майкла по плечу и вместе с Джонни увел показывать их púcа`n.

— Я так счастлива! — воскликнула я, когда в доме остались только мама, Майра и бабушка. — Правда же он замечательный?

Мама ответила, что он, похоже, хороший парень. Майра стала рассуждать о том, какой он красивый. И только бабушка ничего не сказала. Она положила палец на веретено и крутнула пустое колесо.

— О чем ты думаешь, бабушка? — спросила ее я.

— История, которую он поведал, очень печальная, — ответила она. — Да, Майкл сделал из нее прекрасный рассказ, но обрати внимание, как быстро он проскочил момент со своим изгнанием. У него украли кузницу, где ковал железо еще его дед, его выгнали с земли предков, оставив ему только рубашку на теле да эту рыжую лошадь — одновременно и опасность, и ответственность… Да, такая душевная рана заживет нескоро.

— Но, бабушка, Майкл вовсе не кажется грустным, — возразила Майра.

— Так и есть, — подхватила я. — Он просто странствовал, играя по пути на своей волынке. И не переживал ни о чем.

— Покидать родные места всегда грустно, — сказала бабушка. — Терять память многих поколений. Придет время, и никто из Келли в Галлахе уже не вспомнит кузнеца, волынщика или его мать. На душе у него печаль, поверьте мне. Возможно, даже слишком сильная печаль. Этот парень глубоко одинок.

— Но с этим будет покончено, бабушка. Теперь Майкл станет одним из нас. И начнется новая история: «Fadó, давным-давно на Силвер Стрэнд приехал на гнедой лошади один юноша, ставший рыбаком и женившийся на Оноре Кили. И зажили они долго и счастливо».

Бабушка улыбнулась мне и вновь крутнула колесо своей прялки.

— Нам остается только надеяться на это, a stór.

 

Глава 5

— Вон там, Майра, видишь? Это отцовская лодка, а там — лодка Лихи… Только почему они возвращаются?

Мы с Майрой стояли на пристани и смотрели, как складываются красные паруса двух лодок, púcа`ns. Утром мы проводили мужчин еще до рассвета с запасом провизии на три дня рыбалки. Но еще не начался закат первого дня, как они вернулись.

— А у руля там твой Джонни, Майра? — спросила я. — Погляди, как его парус надувает ветер!

— Ну, надувать — это он умеет, — сказала Майра и выразительно похлопала себя ладонью по животу.

— Так ты уже беременна?

— В этом мы с Джонни немного поторопились.

— Поторопились? Ух ты. А мама знает?

— Скажу ей, когда уже будет заметно.

— Майра.

— И не смотри на меня так. Я теперь замужняя женщина. Все так волнуются и суетятся вокруг вас с Майклом Келли, а на самом деле все ужасно просто. Парень с девушкой сначала встречаются взглядами, потом ощущают взаимное влечение, затем немного ухаживания, чтобы убедиться, что они подходят друг другу, а дальше… — Она выразительно пожала плечами.

— А дальше?..

— Сама видишь. Все это вместе и составляет большое и глубокое чувство, моя младшая сестренка. И это похлеще, чем кружиться в бешеном риле или глотнуть poitín.

— А как же любовь?

— Ну, любовь входит сюда, но когда ты притягиваешь к себе тело своего мужа, ты уже не анализируешь свои чувства, как это делают девушки из книжек мисс Линч. Вообще ни о чем не думаешь. Вам просто здорово вместе. Несколько фраз у алтаря от отца Джилли, и вот теперь мы с Джонни можем наслаждаться, когда нам только вздумается, и при этом не платить никому ни фартинга. Хотя, думаю, из-за малыша, которого я сейчас ношу, нам таки придется раскошелиться.

— Ты рада, Майра?

— Рада, Онора, и Джонни тоже. Он уверен, что у нас будет сын, и уже подумывает о том, как станет учить его поднимать паруса.

— Лодки сидят в воде высоко, — заметила я.

— Значит, сельди в них нет, — заключила Майра.

Отец и Джонни подвели свои púcа`ns к причалу. Деннис и Джозеф, поддерживая Майкла под руки, помогли ему сойти на берег.

— Что-то твой парнишка изменился в лице! Как бы ты сказала, Онора: он сейчас скорее беловато-зеленый или все-таки зеленовато-белый? — хихикнула Майра.

Парни подвели его к нам.

— Иди сюда, Майкл! — Я протянула ему руку.

— Прости, Онора, — тихо ответил он.

Отец подошел к борту и взглянул на нас сверху вниз.

— Ты держался в лодке отважно, Майкл, но желудок твой для таких вещей не предназначен.

Майкл выпрямился и повернулся лицом к отцу. Джозеф и Деннис, глядя на меня, сокрушенно покачали головой.

* * *

— Такого тяжелого случая морской болезни я в жизни не видывал, — сказал отец, шагая рядом с нами, пока мальчики помогали Майклу дойти до нашего дома. — Ты приличный человек, Майкл, но тебе никогда не следует отправляться в море на корабле. Лучше найди себе другое занятие, иначе я не разрешу тебе жениться на моей дочери.

— Папа, он преодолеет это, — сказала я. — Возьми его с собой еще раз.

— Некоторые люди просто не подходят для моря, Онора. Это было бы жестоко по отношению к нему и плохо для всех остальных.

— Я понимаю, — сказал Майкл.

— Тогда Майкл мог бы наняться к Богатею Джону Дугану, чтобы работать на него за крышу над головой и огород под картофель.

Услышав это, Майра повернулась в мою сторону.

— А ты станешь женой батрака? Лучшая ученица мисс Линч — и вдруг опуститься ниже некуда?

Все молчали, пока отец усаживал Майкла на свой табурет у очага. Я принесла ему чашку холодной воды. Он принялся потихоньку пить, и постепенно лицо его начало приобретать нормальный оттенок.

— Я уверен, что на двадцать пять фунтов смог бы арендовать ферму и устроить там кузницу, — сказал он. — Я должен участвовать в Голуэйских скачках.

— Но что если ты проиграешь? — спросил отец. — Доля в нашей лодке — это все, что у меня есть на приданое для Оноры. И тебе от этого никакого проку.

— Я намерен выиграть скачки.

— Мистер Линч мог бы спонсировать тебя, Майкл, — сказала мама. — Мы попросим его об этом.

Мисс Линч проявила подозрительное понимание к моим внезапно изменившимся планам. Я уж подумала, что на самом деле ее отец и не хотел платить за меня монастырю. Наш с ней разговор на пороге Барна-хауса длился каких-то пару минут, после чего она спокойно отпустила меня. А теперь мама предлагала устроить Майклу личную встречу с мистером Линчем. В конце концов она все поняла.

— Да, пожалуйста, мама, — подхватила я.

Майкл взглянул на отца.

— Я никогда бы не попросил руки вашей дочери, если бы мне было нечего ей предложить, сэр.

— У тебя есть что предложить, — начала было я.

— Whist, Онора, цыц. Майкл сам знает, как должен вести себя порядочный мужчина, — осадил меня отец, а потом, обращаясь к Майклу, добавил: — Если ты не сможешь обеспечить Онору, я буду искать ей мужа в другом месте.

— Но папа!

— Согласен, — сказал Майкл.

Зато я была не согласна.

* * *

— Какой славный ковер, правда? — сказала мама, пока мы с ней, Майклом и Майрой ожидали в небольшой приемной возле кухни, где мистер Линч вел свои дела. — Здесь он встречается со своим агентом, а также с торговцами из города, — пояснила она для Майкла.

На письменном столе темного дерева стопками лежали какие-то бумаги. На полке выстроились в длинный ряд гроссбухи в кожаных переплетах. Арендные реестры с перечнем сотен имен арендаторов, с указанием уплаченной ренты и задолженности напротив каждого. Именно здесь мистер Линч обычно сидит, листая эти страницы и раздавая распоряжения своему агенту. «Вот этому дать еще несколько месяцев сроку, а этого и этого вышвырнуть. Пошли за судебным приставом для официального уведомления об этом и приведи гуртовщиков на распродажу всего скота». Потом он медленно закрывает бухгалтерскую книгу. И откладывает ее в сторону.

Как лендлорды Линчи были лучше многих других, но я хорошо помню, как они выгоняли со своей земли семью Мэри Дойл, фермерской дочери из нашего класса. Мисс Линч объяснила Мэри, что оставлять на участке тех, кто не платит ренту, было бы несправедливо по отношению к тем, кто упорно трудится, чтобы эту ренту выплачивать. «У лендлордов тоже есть долги», — добавила она. Мэри Дойл все время молчала, потупившись. Больше мы ее не видели.

— Этот ковер привезли из страны турков, — тем временем продолжала мама. — Его прислал кто-то из родственников Линчей во Франции.

— На самом деле его, наверное, привез контрабандой кто-то из родственников Кили в Коннемаре, — фыркнула Майра.

— Прошу тебя, не веди себя при мисс Линч так нахально, — сказала я Майре.

— Ей все равно. Это ее немного повеселит. Я ей нравлюсь. Она ведь моя крестная, в конце концов, — ответила Майра.

— Только потому, что ты родилась первой. И я не понимаю…

— Девочки, умоляю вас, — прервала нас мама. — Молли Кунихан может услышать.

— Это экономка, — объяснила я Майклу.

Майкл оставил Чемпионку с Деннисом и Джозефом, поручив им найти для нее свежую воду и немного травы.

— Скоро ей понадобится хорошее пастбище, — сказал он им.

Вошла мисс Линч и поздоровалась с нами. Ее каштановые волосы, как всегда, были зачесаны назад, а губы на гладком округлом лице плотно сжаты. Они с мамой были ровесницами, но мама, хотя тяжелый физический труд и оставил на ней свой отпечаток, все равно была намного привлекательнее ее — чего только стоили мамины волнистые белокурые волосы и голубые глаза.

— Мисс Линч, разрешите мне представить вам Майкла Келли, — сказала мама.

— Доброе утро, — ответила мисс Линч.

— Очень приятно с вами познакомиться, мисс Линч. Онора говорит, что вы очень хорошая учительница, — сказал Майкл. — Спасибо, что согласились встретиться со мной.

Мисс Линч кивнула.

— Я знаю Онору и Майру с рождения.

— А еще вы моя крестная, — вставила Майра.

— Все верно, — подтвердила мисс Линч. — Видишь ли, Майкл, когда миссис Кили работала у нас в девичестве, фамилия ее была Уолш. А Уолш, вероятно, произошло от Уэлш, или «уэльский», — выходцы из Уэльса были с нашей семьей, когда мы, нормандцы, пришли в Ирландию с Ричардом де Клером «Стронгбоу». Онора, он знаком с нашей историей?

— Я немного ему рассказывала, — ответила я.

— Онора помнит даты жизни и всех свершений ваших предков наизусть, мисс Линч, — вмешалась мама.

* * *

О, я действительно хорошо знала анналы Линчей и то, как история их семьи вплеталась в историю Ирландии, начиная еще с времен, когда в 1171 году нас завоевал нормандский король Англии Генри II, присланный папой Адрианом IV, единственным англичанином, когда-либо сидевшим на троне Святого Петра, у которого хватило наглости заявить, что народ Ирландии — родины великих святых и ученых — разленился и что здесь необходимы жесткие реформы. Его нормандская королевская рать своими реформами вытеснила нас из нашей же страны. Земля, которая раньше принадлежала целому племени, туату, и где каждый имел свою долю, досталась одному нормандскому лорду, владевшему десятками тысяч акров, на которых ирландцы были лишь жалкими фермерами-арендаторами.

Мисс Линч находила замечательным, что нормандцы строили здесь каменные замки и большие церкви, а наша бабушка говорила: «Кто просил их все тут загромождать? Раньше у нас были только священные горы, чтобы на них молиться, да высокие холмы для наших обрядов, ярмарок и собраний. Мы выращивали богатые урожаи, охотились в громадных лесах, держали стада скота. Пока их не было, нам было гораздо лучше».

И все же нормандцы начали жениться на ирландских женщинах, как в свое время викинги, и называть себя ирландцами. А потом страдали вместе с нами, когда пришел Кромвель.

Кромвель. Настоящий дьявол вырвался на волю, чтобы кромсать наши тела и попирать наши души. Он устраивал резню, убивая женщин и детей, называя это богоугодным делом. Люди гибли без счета. Оставшихся в живых угоняли на запад, и никому из ирландских мужчин и женщин под страхом смерти не позволялось селиться восточнее реки Шеннон. Тридцать тысяч было продано в рабство в Вест-Индию. Но даже Кромвелю не удалось истребить нас всех.

Два столетия англичане, Sassenach, старались так или иначе убить в нас католиков, но мы каким-то чудом выжили. Мисс Линч рассказывала, что сейчас в Ирландии около девяти миллионов человек. Она называла это перенаселением и большой проблемой британского правительства. Но бабушка говорила иначе: «Это наша победа, и спасибо Господу за картошку. Им никогда не одолеть нас, пока у нас будет наша pratties». И тогда Линчи вернули себе власть.

* * *

Теперь мама и мисс Линч ждали от меня представления. Мисс Линч догадывается, что мы с Майклом собираемся пожениться, и понимает, что нам нужна какая-то помощь от лендлорда, о которой мы не можем попросить напрямую как у равного себе. И за это одолжение с ее стороны мы должны «спеть ей песенку».

— Почему бы вам не поспрашивать Онору, как вы делали это на своих уроках? — предложила мисс Линч Майра и повернулась к Майклу. — Она всегда так бойко отвечала.

— Ну хорошо, — согласилась мисс Линч. — Сейчас проверим. Дай-ка подумать… В каком году мои предки построили церковь Святого Николая?

— В тысяча триста двадцатом, — ответила я.

— Правильно. Дай развернутый ответ.

— Она была построена на фундаменте более ранней церкви, которой управляли рыцари Ордена тамплиеров, — благодаря связям Линчей в ходе крестовых походов.

— Крестовых походов! — ахнула мама. — Подумать только.

— Назови нам одного очень важного посетителя этой церкви. — Мисс Линч обратилась к Майклу: — Это может тебя удивить.

— Это Христофор Колумб, — сказала я. — Его штурман, ирландец Патрик Магуайр, привел его в Голуэй, чтобы свериться со старинными картами, оставшимися после путешествия Святого Брендана в шестом веке. Некоторые утверждают, что Америку открыл как раз Брендан.

— Никогда такого не слыхал, — сказал Майкл.

— Сколько Линчей были мэрами Голуэй Сити?

— Восемьдесят четыре.

— Назови их.

Майра взглянула на меня и страдальчески закатила глаза.

— Пирс Линч, — начала я, но тут же умолкла, потому что в этот момент дверь кабинета открылась.

Вошел достопочтенный Маркус Линч, и мисс Линч затрепетала.

Как же — лендлорд. Мы все встали.

— А, сестры Кили, совсем выросли, — сказал он. — Уже не те маленькие девочки, которые украдкой проскальзывали по лестнице в нашу мансарду. Сидите, сидите.

Каким низеньким он казался рядом с Майклом. И ужасно старым — ему, вероятно, было уже под семьдесят. Белая борода и сюртук тонкого сукна, который распирало от приличного живота Линча и осознания им собственной важности.

Мисс Линч не уставала твердить, как же нам всем повезло быть арендаторами у такого человека. Девяносто процентов земли в Ирландии принадлежали протестантам, говорила она, при том что многие из них постоянно живут в Англии. «Постоянное отсутствие хозяев. Их бессердечие. Высокая рента. Изгнание за долги. Некоторые из них ни разу в жизни не видели своих ирландских владений, — повторяла она. — А Линчи всегда на месте. Мы ездим в Лондон только на время заседаний парламента».

Вот так. Маркус Линч стал членом парламента только потому, что Дэниел О’Коннелл боролся за признание католиков. И теперь он Достопочтенный.

— Так чего вы хотите? — спросил он у нас. — Всего неделю назад, Майра, я дал тебе на твою свадьбу полкроны. И еще ты, Онора. Генриетта сказала мне, что ты передумала. По крайней мере, мне не придется платить за тебя монастырю. Молодец.

— Да, сэр, все правильно, — сказала я. — Но теперь я… А вот это Майкл Келли, и он…

— Никогда не слыхал о таком. Все Келли вообще-то живут в восточном Голуэе, — сказал мистер Линч.

— Все верно, сэр. Я родом из Галлаха, или Кастл Блейкни, как его теперь называют, — ответил Майкл.

— У вас что-то случилось, какие-то проблемы, молодой человек? Нам в этом поместье не нужны неприятности. Я справедливый лендлорд, я даже позволяю своей дочери учить крестьянских детей в собственном доме. Очень немногие пошли бы на это. Но измены мы здесь не потерпим, никакого «риббонизма». «Риббонисты» — какое ласковое название для настолько бунтарской группировки. Они действительно прикалывают ленточки к своим сюртукам, когда вымазывают сажей лицо и идут увечить скот лендлорда или терроризировать его агента?

Мы промолчали.

— Хочу сказать, что я сторонник расторжения Унии между Британией и Ирландией. Я против этого союза. И за наш собственный парламент. Но при этом я законопослушный подданный Королевы Виктории — как и Дэниел О’Коннелл. Он тоже категорически против насилия и жестокости.

— Но я вовсе не жестокий человек, сэр, — сказал Майкл.

Мистер Линч повернулся к маме:

— Скажи мне, Мэри, ты знаешь семью этого юноши?

«Мама, прошу тебя, соври ему, хоть раз в жизни соври».

— Я могла бы многое рассказать вам про этих людей, сэр. Они очень работящие. Его овдовевшая мать заботилась о своем отце…

— В общем, мне не стоит вызывать сюда шерифа, чтобы арестовать этого парня, так? — засмеялся мистер Линч. Так он шутил.

Мы стояли молча.

— Полагаю, ты хочешь жениться на Оноре. Это верно?

— Да, сэр, — начал было Майкл. — Я…

Но мистер Линч перебил его:

— Что ж, я лишь надеюсь, что ты не собираешься стать арендатором на одном из моих участков. Это невозможно. Здесь десятки тысяч акров, и все до последнего дюйма заняты. Не моя вина, что люди плодятся, будто кролики, все время делят и делят землю, из-за чего во всей нашей местности не осталось ни одного приличного кусочка. А теперь еще этот Закон о бедных! Я вношу налог на каждого своего арендатора, который платит ренту меньше четырех фунтов в год. А таких у меня половина! Просто невозможно! Я говорю им в парламенте, что их законы нелепы. А они мне отвечают: «Пусть за ирландскую бедноту платит ирландский собственник». Как будто ирландские лендлорды сделаны из денег! Тогда скорее уж из долгов. Я отношусь к партии тори и горжусь этим. Лучший выход для Ирландии — это снять любые сомнения относительно своей лояльности. А ирландская агитация очень тревожит парламент. Сам же я пытаюсь как-то навести порядок в своих имениях. Чтобы арендаторов стало меньше, а не больше. В смысле, чтобы наделы были больше и не нужно было платить налог на бедных. К тому же мне не разрешается продать ни акра своей земли, пока я не рассчитаюсь с кредиторами и не выплачу по всем закладным. Какая жалость. Один деловой человек сказал мне, что мог бы превратить Барну в новый Брайтон — здесь такие же побережье, причал, пляж. Построить тут еще виллы, домики для купальщиков — и будет настоящий морской курорт.

Господи, о чем он говорит? Три десятка рыбацких хижин на берегу — это наш дом. Но мистер Линч лишь махнул рукой:

— Я ответил ему, что не могу сделать этого. Все земли здесь заложены. Долги, долги, долги.

Тут Майкл встал. Он был таким высоким и широкоплечим, что на его фоне мистер Линч казался гномом.

— Сэр, — решительно сказал он.

Мистер Линч отступил на шаг.

— У меня есть лошадь, — продолжал Майкл.

— Я не на рынке, чтобы покупать себе лошадь, — отрезал мистер Линч.

— А я и не собираюсь ее продавать. Я планирую выиграть на ней Голуэйские скачки.

Мистер Линч засмеялся:

— Эти скачки для джентльменов, мой мальчик.

— Но, насколько я понимаю, если какой-то джентльмен выставляет на скачку свою лошадь, он может посадить на нее любого наездника, — сказал Майкл.

— Это правда. Пайки раньше использовали своих арендаторов в качестве жокеев, хотя в этом году, как мне известно, поскачет старший сын. Они наши родственники, но отошли от ирландской веры. Было бы очень неплохо утереть им нос. А лошадь-то хоть стоящая?

— Она очень хорошая, — сказал Майкл.

— А должна быть изумительная, — ответил мистер Линч.

«Господи, прошу тебя, пусть он согласится».

— Если я спонсирую тебя и выставлю эту лошадь на скачки как свою, мы поделим выигрыш пополам. Это будет справедливо.

— Согласен, сэр.

— Но если ты проиграешь, я заберу лошадь себе.

— Но сэр…

— Таково мое предложение, молодой человек. Принимай его или откажись. Я рискую, соглашаясь на это вслепую.

— Но я могу показать вам свою лошадь, сэр.

— Не нужно, в этом нет необходимости. И хотя я никогда не был человеком азартным…

— Ты действительно никогда не был таким, — вмешалась мисс Линч. Это были ее первые слова с момента появления в комнате ее отца. — И я не думаю, что…

— Ты слишком строга, Генриетта, — оборвал он ее. — Почему бы мне немного не поразвлечься?

«Ничем при этом не рискуя, — подумала я. — Какой там вступительный взнос — несколько фунтов? Если Чемпионка выиграет, ты вернешь его, а в придачу будет половина главного приза. В случае проигрыша ты получишь за эти деньги хорошую лошадь». Неудивительно, что Линчи так богаты.

— Но если я все-таки выиграю, вы отдадите мне в аренду небольшой участок земли? — спросил Майкл.

— Если ты выиграешь и сможешь заплатить авансом… Как знать?

* * *

— Ты заключил плохую сделку, Майкл, — сказала я ему, когда мы шли оттуда. Майра с мамой ушли вперед и разговаривали между собой. — У мистера Линча большое преимущество перед тобой.

— Да, это правда.

— И ты рискуешь Чемпионкой ради меня.

— Ради нас.

— Ты в этом уверен?

— Ну не могу же я просить такую образованную женщину, как ты, выйти замуж за человека, у которого за душой ни денег, ни земли.

— Это не имеет значения, Майкл. Мы с тобой могли бы странствовать вместе.

— Такая жизнь не для тебя, Онора.

— Но если ты потеряешь Чемпионку, у нас вообще ничего не будет. А так мы могли бы продать ее, и тогда…

Майкл прижал палец к моим губам:

— Тссс, Онора. По пути из Галлаха я мысленно участвовал в тысяче таких скачек, причем всегда побеждал. И с Чемпионкой мы сможем воплотить эти мечты в реальность. Мы выиграем. — Он нагнулся ко мне и посмотрел на меня своими синими глазами.

Ничего не анализируй. Ни о чем не думай.

— Ты выиграешь, Майкл. Конечно выиграешь.

— А на эти деньги мы возьмем в аренду самую аккуратную ферму во всем графстве Голуэй, — продолжил он. — Что бы там ни говорил Линч, а пустая земля тут все равно где-то есть.

— А ферма наша будет возле залива?

— Конечно. Я сделаю большое окно в этом доме, и у тебя, Онора, всегда будет перед глазами залив Голуэй.

— Окно? Как замечательно!

Майкл взял меня за руку.

— А еще там будут книги, — сказал он.

— Книги, — повторила я за ним.

Мама и Майра ушли далеко вперед.

— Ирландцы уже заждались побед, — сказала я.

И вспомнила слова, которые нормандские завоеватели вырезали на средневековых стенах Голуэй Сити: «Да упаси нас Господь от гнева потомков О’Флаэрти». Неистовые вожди ирландских кланов могут вернуться в любую минуту. И победить.

Мы шли все быстрее, держась за руки и размахивая ими.

— Мы победим, — сказал Майкл.

— Победим.

 

Глава 6

В дверь постучали во время ужина: вся семья собралась за столом и слушала Майкла. Он рассказывал, что на душе у него полегчало, ведь он наконец-то нашел хорошее пастбище для Чемпионки. Прошла неделя с тех пор, как мистер Линч согласился спонсировать лошадь, а она за это время отощала, что беспокоило Майкла. Травы в округе было мало, и фермеры требовали за нее деньги.

— Тогда мы ушли высоко в холмы, — сказал Деннис.

— Это неподалеку от Тонниброкки, по дороге на Баллимони, — пояснил Джозеф.

Мои братья стали помощниками Майкла: отец обходился на лодке без них, поскольку рыба ловилась так плохо, что адмирал Кладдаха не выводил свою флотилию в море. Отец говорил, что новые английские траулеры убивают залив Голуэй, уничтожают места нереста, поднимая ил со дна. Он рассказывал, что ирландские рыбаки с незапамятных времен вылавливали здесь только взрослую рыбу, оставляя мелкую расти и множиться. «Именно поэтому в наших сетях такие крупные ячейки, но теперь…»

Стук в дверь означал беду. Друзья и хорошие новости приходили в дом без спроса. А в дверь стучали только кулаками — агенты лендлорда и полицейские.

Отец открыл. На пороге стоял незнакомец, босой и в куртке из грубой ворсистой ткани. Это был лысеющий мужчина лет тридцати с клочком темных волос на голове и бегающими голубыми глазами, которые сейчас заглядывали в комнату.

Он был заметно голоден. Нищие часто ходят по домам в голодные месяцы. Целые семьи, пройдя двадцать или даже тридцать миль, чтобы не унижаться сбором подаяния в родных местах, проводили здесь июль, переходя от одной двери к другой, а потом возвращались домой уже к сбору урожая.

Мама всегда подавала таким людям и относилась к ним с уважением. Любая семья может опуститься на дно очень быстро, говорила она: решение о выселении, судебные исполнители, перерывающие твой дом вверх дном, — и вот ты уже выброшен на улицу. Такое случалось постоянно, и именно этим отец пугал меня: нет земли, жизнь в землянке, вырытой в склоне холма, и ребенок на подходе.

Но этот человек не был попрошайкой.

— Меня зовут Оуэн Маллой, я пришел по следам воров, — заявил он, указывая пальцем на Майкла, Денниса и Джозефа.

— Воров? Погодите-ка минутку… — начал Майкл, поднимаясь со своего места.

— А как еще назвать человека, который выгоняет свою лошадь на чужое пастбище?

— Пастбище? Это было заброшенное поле! — возразил Майкл.

— Признаю, пастбище действительно заброшено. И толку с него никакого. Раньше для меня это было важно, поскольку у меня было три коровы и лошадь, но сейчас домашних животных вообще не осталось.

— Очень печальная и очень знакомая история, — сказал мой отец. — Примите мои соболезнования, мистер Маллой.

Маллой кивнул. Вся его злость улетучилась. Он явно относился к типу людей отходчивых, которые быстро загораются, начинают брызгать слюной, но потом так же быстро остывают.

Майкл извинился за допущенную им ошибку, а мама пригласила его разделить с нами трапезу. Посмущавшись немного для приличия, Оуэн Маллой принялся за картошку, но отказался есть мидии, которые мама добавила в нее. Они показались ему слишком скользкими.

— Человека, с которым мы покупали коров в доле, выгнали с земли даже после того, как он продал наш скот, чтобы заплатить ренту, — сказал Оуэн Маллой.

— Bíonn siúlach scéalach, — сочувственным тоном сказала бабушка.

— У каждого путника есть своя история, — перевел Оуэн Маллой. — Что ж, это сказано правильно, хотя прошел я всего две мили и история моя очень короткая, потому что то, что со мной произошло, не стоит того, чтобы об этом рассказывать. У соседа, с которым мы в доле владели коровами, было три дочери. Старшая захотела выйти замуж за славного парня, сына одного фермера из-под Минклафа. И они пошли к лендлорду за разрешением на свадьбу.

— К какому лендлорду? — спросил отец.

— К Пайку.

— К которому это Пайку?

— К Мерзавцу Пайку, — уточнил Оуэн Маллой. — Я уверен, что вы слышали разные истории про старого майора, и все они — чистая правда. Это сущий дьявол. Он присвоил себе «право первой ночи». Пайки называют его droit de seigneur — «право сеньора», но это изнасилование, уголовное преступление, хотя к ответу их за это никто и никогда не привлекал.

— Слишком много и других лендлордов делают то же самое, — заметила бабушка.

Маллой кивнул.

— Мой сосед отослал свою дочь с ее молодым мужем, и те уехали отсюда. Когда старый майор Пайк проведал об этом, он выгнал со своей земли всю семью, несмотря на то что рента была уплачена. Мой сосед по договору был арендатором, которого можно выселить без предупреждения. У него не было вообще никакой защиты. Такие дела, — заключил Маллой.

— И куда же они подались? — спросил отец.

— В Америку.

— О, бедняжки, бедняжки, — запричитала мать. — Им пришлось покинуть все, что они любили.

Бабушка перекрестилась, а за ней перекрестились и все мы. Изгнание. Америка. Последнее пристанище.

— Мистер Маллой, все это случилось только потому, что Чемпионке была необходима еда… — начал Майкл.

Но Оуэн Маллой перебил его:

— Когда я приходил туда, я хорошо рассмотрел твою лошадь. Прекрасное животное. И мне понятно, почему ты считаешь, что она заслуживает только самой лучшей травы. Faugh-a-Ballagh, — сказал он.

— Faugh-a-Ballagh! — воскликнула я. — Это был боевой крик ирландской бригады, которая сражалась на стороне французов, когда те нанесли поражение англичанам в битве при Фонтенуа. «Все с дороги! Faugh-a-Ballagh!»

— Faugh-a-Ballagh называют скаковую лошадь, — поправил меня Маллой.

— А-а-а… — Иногда я оказываюсь даже слишком образованной — на свою беду.

— Линии твоей лошади, ее мус-ку-ла-ту-ра, — он почему-то произнес это слово по слогам, — навели меня на одну мысль. Она вполне могла бы участвовать в охоте вместе с «Полыхающими из Голуэя».

— Охотиться?

— Вы наверняка слышали о «Полыхающих из Голуэя», — продолжал Маллой. — Это компания джентльменов, которая развлекается тем, что преследует верхом собак, которые в свою очередь преследуют лисицу. Они еще обожают выряжаться и трубить в охотничий рог. Как дети, ей-богу. Не-зре-лость, крайне несдержанное поведение.

— А почему они называются «Полыхающие»? — спросил Джозеф.

— Есть две версии. Согласно первой, они, выпив не-ве-ро-ят-ное количество пунша с виски, устраивают дуэли и начинают палить вдруг в друга. А согласно второй, они как-то подожгли одну гостиницу неподалеку от Бирра, когда навещали там другую ватагу охотников. Каждая из этих версий может быть правдива — или даже обе.

— Вы, похоже, немало знаете о них, мистер Маллой, — заметил папа.

— Когда я был еще мальчишкой, мой отец работал у Пайка на конюшне. И я ему немного помогал. Что бы разного ни говорили про джентльменов, которым принадлежит ирландская земля, лошадей они действительно любят — однозначно. Дворянство может закрывать глаза на то, что Мерзавцы Пайки пристают к дочерям своих арендаторов, но если Пайки будут плохо обращаться со своими лошадьми, им этого не спустят. И старый майор, и его сын, молодой капитан, оба выезжают вместе с «Полыхающими». Именно Пайки со своими дружками в следующем месяце устраивают Голуэйские скачки на старой скаковой трассе у Паркмора.

— Куда я и выставлю свою лошадь, — сообщил ему Майкл. — У меня есть спонсор — мистер Линч.

— Что ж, очень пред-при-им-чи-во. На той трассе есть стены и изгороди, — сказал Оуэн Маллой, словно размышляя вслух. — Это называется стипль-чез — еще с тех пор, как двое жителей Корка скакали наперегонки от церкви до церкви. В Паркморе любой мальчишка с конюшни умеет ездить верхом.

— Как и вы сами в свое время? — спросил Майкл.

— Да, как я, — ответил Маллой. — Я выиграл несколько скачек, пока одно падение не остановило меня.

— Падение? — переспросила я.

— Конечно, наездники падают все время, — подтвердил Маллой.

Выходит, Майкл может не только потерять лошадь, но и свернуть себе шею?

Тогда, может быть, ему не нужно вовсе…

Но еще до окончания этого вечера Оуэн Маллой согласился пустить Чемпионку на свое пастбище и сказал Майклу, что поможет потренировать ее перед скачками. Взамен Майкл прополет поля Оуэна и выделит ему что-то из своего выигрыша.

— До скачек осталось всего две недели, — заявил Оуэн. — Нас ждет большая работа. Начнем с завтрашнего дня.

— Чемпионка способна на это, и мы тоже, — сказал Майкл.

* * *

Майкл и Оуэн проложили трассу на пастбище, огороженном каменными стенками, которые возвел еще прапрадед Оуэна Маллоя. Они уложили кусты дрока в высокие кипы, сложили кучи из камней, установили на два больших валуна перекладину — взятую у Джозефа клюшку для ирландского травяного хоккея, а также использовали в качестве препятствия сами ограждающие стены.

Они работали с Чемпионкой длинными летними вечерами, когда солнце и не думало садиться до десяти или даже до одиннадцати часов. В течение дня Майкл полол Оуэну поля с ячменем и овсом, а тот, со своей стороны, предоставил Майклу старый сарай, чтобы держать в нем Чемпионку и спать самому. До этого он ночевал в доме Майры и Джонни, и Майра была рада, что он уходит.

— Все, хорошего понемножку, Онора, — сказала мне Майра в тот день, когда Майкл ушел от них. — Мы с Джонни слишком долго ждали собственной кровати, чтобы переживать по поводу того, что нас может услышать Майкл, спящий на чердаке.

Майра обожала намекать мне на различные радости семейной жизни.

— Теперь мне понятно, почему по Барне бегает так много ребятишек, — сказала она, — хотя порой мне трудно поверить, что наши родители вытворяли то же, что и мы с Джонни.

— Я бы не стала их об этом спрашивать, Майра.

— Сама все поймешь, Онора.

— Думаешь, я смогу научиться этому так же легко, как ты?

— А Майкл Келли еще не целовал тебя?

— Нет.

— А ты хотела бы этого?

— Хотела бы. С самого первого момента, когда увидела его выходящим из моря. Он был такой улыбающийся, высокий, с синими глазами и этим мужским инструментом, который у него стоял так высоко и гордо…

Майра рассмеялась.

— В этом смысле с тобой все будет нормально, — сказала она. — Ты всегда была хорошей ученицей.

Она быстро приобняла меня, чего раньше почти никогда не делала.

— Майкл сказал, что купит мне книг, когда выиграет Голуэйские скачки. А еще он говорит, что ему будет доставлять огромное удовольствие следить за тем, как я читаю у огня.

— Так он ждет не дождется, когда сможет наблюдать, как ты читаешь у огня? Что ж, каждому свое.

* * *

Через неделю я привела на тренировку бабушку. Мы уселись на одну из стенок самодельной трассы стипль-чеза. Бабушка выглядела встревоженной.

— Мне жаль, что Майкла так укачивает в море, — сказала она. — Нехорошо привлекать к себе столько внимания. Что мешает какому-нибудь солдату в красном мундире заявить: «Хочу лошадь этого католика, вот тебе за нее пять фунтов»?

— Нет больше такого закона, бабушка.

— Эти Sassenach никогда не позволяли закону вставать между ними и тем, что они хотят получить. А не мог он найти какого-нибудь пони в Коннемаре, чтобы проскакать на нем? Это самые разумные животные в этой стране, к тому же ни один лендлорд еще не отнимал их для себя.

— Пони не могут участвовать в Голуэйских скачках. И ты только взгляни на Чемпионку! Какая она сильная, правда, бабушка?

Было очень волнительно наблюдать за тем, как Майкл на скаку вытянулся вдоль шеи своей лошади. Как быстро она взмыла в воздух, а затем галопом ринулась к следующему препятствию. Это была отличная парочка.

Через некоторое время Майкл подъехал на Чемпионке к нам.

— Что вы думаете о ней, бабушка? — спросил он, похлопывая лошадь по шее.

— Она, конечно, curadh, чемпионка, — сказала бабушка.

— Curadh, — повторил Майкл. — Я не знал этого слова.

— Curadh — старое слово, обозначающее чемпиона. И это отличное имя для нее, — объяснила бабушка.

К нам подошел Оуэн Маллой. Он слышал слова бабушки.

— Имя Чемпионка подходит ей.

— Curadh, — поправила его бабушка.

— Лучше все-таки использовать английский вариант. Так будет проще для тех, кто будет делать ставки.

Бабушка окинула Оуэна Маллоя взглядом с ног до головы, и он не отвел глаз. Папа сказал, что Оуэн был одним из «всезнаек», которые знают о чем угодно — от парламентских выборов до брачных контрактов — и которые постоянно все анализируют и дают свои прогнозы.

Бабушке такие разговоры не нравились. «Мужчины любят думать, что они вносят в жизнь порядок, — обычно говаривала она, — что они контролируют происходящее. Но только женщины знают, что к чему».

Но в этот раз она лишь кивала, пока Майкл прогуливал Чемпионку взад-вперед, а Оуэн излагал стратегию этой гонки, основанную на его личном опыте.

— Здоровенный, мышиной масти, мерин майора Пайка. Зовут его, кстати, Стронгбоу, можете себе представить? Сразу захватит лидерство, без вопросов. За ним потянутся все остальные, потом Майкалин и ее леди. Держись позади, Майкл. Этот мышиного цвета конь злой и очень тер-ри-тори-аль-ный.

— Территориальный? — переспросил Майкл.

— Он любит много пространства и атакует любую лошадь, которая подойдет слишком близко к нему. Он заставляет лошадей падать при взятии препятствия. Молодой капитан Пайк, сын майора, который и будет скакать, не против столкнуть других наездников. Держись сзади. Выжидай. И когда остальные замешкаются в неразберихе, пускай Чемпионку через барьер.

— Я понял, — сказал Майкл.

Пока Оэун рассуждал, бабушка оглядывалась по сторонам.

— А сколько тут вашей земли? — спросила она.

Майкл рассказывал, что Оуэн Маллой по старому договору аренды держит большой участок, на много акров, и сдает его частями в субаренду другим фермерам.

— Да вся, если можно так сказать. У нас тут действует старая система — «рандейл». Шесть семей обрабатывают землю вместе. Три — по моему арендному договору. Остальные три арендуют ее у Мерзавцев Пайков напрямую, без всяких договоров и с оплатой за год. Мы все живем в небольшой деревеньке, наши домики расположены рядом, и мы вместе выходим в поле. Вместе пашем, сеем, полем, нарезаем торф, а в более счастливые времена еще и вместе ухаживали за овцами, коровами и свиньями. Каждый мужчина присматривает за урожаем лорда и одновременно за своим собственным огородом с картошкой.

— Хорошая система, — заметила бабушка. — По ней в Ирландии жили еще в старину.

Оуэн Маллой кивнул:

— Мой отец, его отец и отец его отца — всего семь поколений Маллоев выполняли для всей общины распределение и перетасовку участков. И эти поля тогда давали большие урожаи. Ро-та-ци-я назначения участков: овес, потом ячмень, потом картофель, потом под пастбище. Это сберегало почву. И всегда отдавали кусочек надела сыну или дочке, которые хотели жениться и завести свою семью. Но теперь Мерзавцы Пайки разослали своих агентов, чтобы те заставили нас разделить землю на полоски и выровнять их. Каждый за себя, все арендаторы с правом выселения без предупреждения, чтобы легче было выгнать, да еще и ссорят фермеров между собой — кому же хочется получить плохой участок? — негодовал Оуэн. — Они хотят разогнать нашу деревеньку, чтобы домик каждого стоял посредине его участка, на английский манер. Но кому захочется идти далеко ночью по темным полям, чтобы провести вечер у соседа перед очагом, слушая музыку или рассказывая друг другу разные истории? Я знаю парня по имени Фрэнси Койл, он сам из-под Шанталлоу. Его лендлорд поместил его на большом квадратном участке с домом посередине и разрешил два года не платить ренту. Идея заключалась в том, что он вроде как должен был больше работать, когда рядом не будет соседей, с которыми можно почесать языком. Такой эксперимент. Но Фрэнси не смог привыкнуть к и-зо-ля-ци-и. Его Мэгги заскучала в одиночестве. И Фрэнси пришлось нанять девушку горничную, чтобы той было с кем поговорить.

Мы все засмеялись, а Оуэн Маллой добавил, что у агентов Мерзавцев Пайков все-таки есть одна общая хорошая черта — надолго они не задерживаются.

— Мы переживаем их всех.

Какой замечательный вечер: мягкий свет уходящих лучей, тонкий аромат луговых трав, фуксии и боярышника. Я посмотрела на небо — оно было розовым и отражало в себе солнце, которое уже пряталось в залив Голуэй где-то под нами.

Чуть выше нас я заметила группку полей, уходивших вниз по склону от небольшой проселочной дороги. На них ничего не росло, и выглядели они запущенными.

— А что это за печальные участки вон там, мистер Маллой? — спросила я.

— Их называют Аскибуой. И от них же пошло название нашего таунленда.

— Аскибуой — желтая вода, — перевела бабушка. — Болотистая местность.

— Вы абсолютно правы, миссис. Перегной и трясина. На моем участке, и это самые влажные поля на пять таунлендов вокруг. Раболепствующий агент старого майора Пайка считает, что я обязан найти кого-то настолько глупого, чтобы взять эти поля. При прежней системе им нашлось бы применение в ходе ротации. Но только не теперь. Пусть лучше уж остаются невозделанными — все меньше ренты платить.

— Оттуда должен открываться потрясающий вид, — сказала я.

— Так и есть. Залив Голуэй во всей своей красе. Зимой оттуда можно видеть, как солнце садится в воду. Там красиво в любое время года.

— Может, поднимемся и посмотрим? — спросил Майкл.

— Для меня карабкаться туда слишком высоко, — сказала бабушка.

— Сходите вдвоем, — предложил Оуэн Маллой. — А мы с миссис Кили пока с удовольствием поболтаем немного.

— Бабушка. Называйте меня просто бабушка, мистер Маллой.

— Тогда я для вас просто Оуэни — так звала меня моя мама, упокой Господь ее душу.

— Да благослови, Господи, всех матерей, — ответила бабушка.

Они подружились. Очень хорошо.

— Пойдем, Онора. Чемпионке должна понравиться медленная прогулка в гору с тобой на спине, — сказал Майкл.

Майкл уже перекатал на Чемпионке большую часть ребятишек Барны. Пока он водил лошадь под уздцы туда-сюда перед хижинами, а дети важно помахивали родителям рукой, словно маленькие помещики, те переговаривались между собой: «Когда-то мы были великим народом, у которого коней было без счета. Вы только посмотрите, как наши малыши держатся в седле! Совершенно не боятся. Любовь к лошадям у них в крови».

Но сама я еще никогда так не ездила, и вот теперь Майкл поднял меня на спину Чемпионки. Одним движением своих сильных рук он усадил меня на кожаное седло, которое очень ценил, — он рассказывал мне, что это подарок от Джимми Джо Доннелли. Майкл повел лошадь с пастбища, я схватилась за ее гриву. Теперь я поняла, почему джентльмены и леди так любят ездить верхом, — отсюда мне было видно все вокруг. На вершину холма мы поднялись очень быстро.

И вот мы на месте, а внизу перед нами раскинулся залив Голуэй. Я сидела на Чемпионке, и никакие ветки, никакие кусты уже не заслоняли мне вид на голубоватые горы Клэра в зеленой бахроме леса на противоположном берегу, на волны, выплескивавшиеся на песок длинного пляжа Силвер Стрэнд, и на водный простор, уходивший в сторону моря.

Наклонившись, я тронула Майкла за руку, которой он держал поводья Чемпионки.

— Как красиво, — сказала я. — Я его никогда таким еще не видела.

Однако Майкл смотрел вовсе не на залив внизу. Он оценивал все подъемы и впадины бедного несчастного Аскибуоя — пропитанного водой и заброшенного.

— Его можно осушить, — сказал он. — Патрик должен знать, как спасти эти поля. Посмотри на их рас-по-ло-же-ние, Онора, — продолжал он, копируя манеру Оуэна Маллоя. — Сейчас, когда солнце садится, эта земля находится в тени, но утром она первой встретит свет. Эта ферма может давать большие урожаи, если ею правильно заняться.

Майкл снял меня с Чемпионки и повел вверх по склону холма. Когда он ступил на поле, я услышала чавкающий звук и увидела, как его ботинок погрузился в грязь.

— Патрик сделал бы здесь каналы, чтобы отвести воду. Смотри, Онора, посреди поля растет дуб — заколдованное дерево.

— Это к удаче, — сказала я.

— А эта тропка здесь… Она сейчас совсем узенькая, но это основа для хорошей дороги. Маллой сказал, что дороги им обещали.

— Дороги всегда только обещают, — проворчала я.

— Так что ты об этом думаешь, Онора?

— Думаю о чем?

— О том, чтобы взять эту землю в аренду после того, как я выиграю Голуэйские скачки.

— Не мне судить о земле, Майкл, но этот участок кажется мне… В общем, сложным. К тому же я не хотела бы, чтобы Мерзавцы Пайки были моими лендлордами.

— Я арендую его у Маллоя, стану его субарендатором. А Пайки об этом никогда не узнают. Эти поля ведь заброшены. Тут мы не извлекаем выгоды из чьих-то неприятностей. А когда появится дорога, я могу построить кузницу. Для Чемпионки и ее потомства этого кусочка пастбища хватит. Хотя, конечно, мне будет нужен Патрик… Не знаю, смогу ли я возделывать эти поля без него.

Всякий раз, когда Майкл произносил слово «Патрик», что-то удерживало меня от того, чтобы прямо спросить его о брате. Посмотрев вниз, я увидела бабушку и Оуэна Маллоя, которые мирно сидели на каменном заборе и беседовали. Подходящий момент, чтобы раскрыть этот секрет Майкла.

— Майкл, а где сейчас Патрик?

Ответил он не сразу. Сначала молчал, а затем тихо заговорил:

— Я не знаю, Онора. Видишь ли, Патрик — добрейший и великодушнейший человек, который при этом прекрасно управляется на земле. Но он совершенно не выносит несправедливости, просто не может пройти мимо. Это целая история.

Последние лучи заходящего солнца скрылись в веренице облаков у горизонта. Если рассказ Майкла затянется, нам придется спускаться в Барну по крутой дороге в темноте, скользя и спотыкаясь. Но это был мой шанс узнать наконец об этом загадочном Патрике, и я не собиралась упускать такую возможность.

— Расскажи мне, Майкл.

Я села на остатки старого каменного забора, Майкл расположился рядом со мной, а Чемпионка принялась жевать зеленую траву, росшую на влажной земле.

— С чего же мне начать? — задумался Майкл. — Патрик привык странствовать. Иногда в пору сбора урожая он отправлялся даже в Шотландию. Он всегда работал больше всех среди бродячих безземельных батраков, хотя и был самым молодым из них. Мать с отцом надеялись, что он будет жить вместе с ними, но Патрик не мог осесть. Мальчишкой он никогда не был — сразу стал мужчиной. Мама рассказывала, что домой его привело только известие о моем рождении. Было это семнадцатого марта, в его собственный день ангела, в самый разгар посевных работ. Ему было двенадцать, а мне — два месяца. Мама говорит, что Патрик сразу подошел ко мне, и я повернулся к нему лицом. Он сказал, что у меня такие же голубые глаза, как у нашего отца. Брат улыбнулся мне, а я протянул ручонку и ухватил его за палец. Тогда он прикоснулся к моей щеке. Я засмеялся. «Я всегда хотел иметь брата», — сказал Патрик нашей маме.

— Ты одинок, — сказала я и взяла Майкла за руку. — Тяжело жить без дома.

— Это правда, — вздохнул он.

«У тебя будет родной дом, Майкл. Я устрою его для тебя. Обязательно. Здесь или где-то еще».

— Патрик был рад остаться жить с нами, — продолжал Майкл. — На фермах нашего прихода он нашел массу работы для себя. Каждый вечер приходил в кузницу посмотреть на меня. Однажды наша мать была в кузнице и разбиралась со счетами, а я забился в угол, прячась от сквозняков из двери. Мне тогда было семь или восемь месяцев от роду. У меня над головой располагались полки, на которых лежали упряжь — хомуты, уздечки, мундштуки — и длинные стержни железа. Тут вошел Патрик и сразу же направился ко мне. Мама говорила, что обычно он всегда останавливался, чтобы помыть руки, но в тот день почему-то сразу же подхватил меня. Едва он успел взять меня на руки, как рядом на дороге дилижанс «Бьяни» ударил колесом в колею. Бочки с портером сорвались с повозки и покатились прямо в стену кузницы — раздался сильный удар. Вся кузница содрогнулась. Деревянная полка была старой, а лежавшее на ней барахло — очень тяжелым. Все это — удила, упряжь, железные заготовки — с грохотом свалилось как раз на тюфяк, где всего несколько секунд назад лежал я.

— Ты бы погиб!

— Конечно! Я погиб бы, даже если бы там лежала лишь половина всех этих вещей! — подтвердил он.

— Ужасно, ужасно. Каково было бы твоей бедной матери! И каково было бы мне — без тебя.

— А если бы это и не убило меня на месте, то могло бы покалечить или испугать до потери рассудка, — сказал Майкл. — Добавь к этому еще и унижение из-за того, что во всем были виноваты бочки с портером.

— Не шути так, Майкл, — возразила я. — Он спас тебе жизнь. Патрик спас тебя.

— Да, спас — двенадцатилетний герой, — согласился Майкл. — Когда Патрик сам пересказывал мне эту историю, он сказал так: «Я направлялся к насосу, чтобы смыть грязь со своих рук, но тут что-то заставило меня свернуть в кузницу. Я тогда едва не засопротивлялся этому странному порыву. Был очень близок к тому».

Теперь я взяла Майкла за руку и удержала ее.

— Но он все-таки сделал это. Твой Патрик. Он спас тебе жизнь. Майкл, когда я смогу познакомиться с ним? Когда смогу поблагодарить его за это?

Майкл улыбнулся, но перевел взгляд в сторону залива.

— Это еще не конец истории, — сказал он. — Патрик оставался с нами, работал у фермеров в округе и наблюдал, как я расту. Когда мне было лет пять, он взял меня с собой на небольшой участок каменистой земли. Мы выбирали из нее гравий и мелкие камни и удобряли навозом, остававшимся после лошадей «Бьяни». Потом он научил меня вырезать глазки ростков из посадочного картофеля и садить их глубоко во вскопанную землю. В тот год у нас было море картошки, и нам больше никогда не приходилось покупать ее у Джимми Джо или других соседей. «Он пытается сделать из Майкла фермера», — говорила бабушка моей матери. «Земля разобьет тебе сердце, — говорила она мне. — Это не твое, нет. На ней ты зависишь от прихоти лендлорда». Но Патрик возражал: «Каждый дюйм ирландской земли принадлежит только нам. Даже если Sassenach где-то получили на нее документ с печатью, какая разница? Земля принадлежит тем, кто на ней работает. Придет день, когда мы заберем ее назад, а к тому времени Майкл уже должен будет научиться правильно с ней обращаться».

— Прямо мятежные речи, — заметила я. — Ну, от этого никакого вреда. Мой папа тоже на словах постоянно бунтует. А Патрику тогда сколько было — семнадцать?

— Есть множество людей, которые только говорят, но Патрик — человек действия.

— Осторожнее, не наговори лишнего, — испуганно прошептала я, хотя вокруг не было ни души.

— Лендлорды в нашей части страны — безжалостные и жестокие люди. На перекрестье дорог стоит cnocnacrochádon, помост палача, — напоминание об отцах, казненных здесь за то, что они крали еду для своих голодных детей. Такое любого может запугать, но только не Патрика. Когда мне было лет девять и он еще был с нами, выдался неурожайный год на пшеницу, и некоторые из арендаторов Блейкни задолжали ему ренту. Их должны были изгнать с земли, если они не рассчитаются немедленно. И Патрик тогда нашел для них деньги.

— Каким образом? — снова прошептала я.

— Он ограбил самого полковника Блейкни, стащив его с коня на пустынном участке дороги. Повалив его наземь, Патрик забрал у него кошелек. Поговаривают, что он даже не использовал оружия. Полковник не был уверен в том, что это был Патрик: нападавший завязал свое лицо платком. Полковнику Блейкни все равно был нужен кузнец, а Патрик исчез. Поэтому нашу семью не наказали. Но Патрик не вернулся. Мы слышали, что он скрывается в горах. Ходила молва, что он стал разбойником. Но я уверен, что он скучает по работе на земле. С тех пор я его не видел. Думаю, мой отец иногда встречался с Патриком во время своих странствий, потому что порой он приносил больше денег, чем мог заработать игрой на волынке где-нибудь на улице. — Майкл опустил глаза. — Папа умер примерно через три года после ухода Патрика, и я был уверен, что тот придет на похороны. Он не пришел, но у себя под дверью мы обнаружили три бочонка виски и устроили такие поминки, о которых до сих пор помнят в Галлахе. «Последние настоящие поминки», — говорили о них. Из Каллоу и Ахаскры пришли толпы Келли. Мы похоронили отца в Клонтаскертском аббатстве…

— Где есть Святой Михаил и русалка, — добавила я.

Он улыбнулся.

— А еще могилы всех Келли. Погребальную песнь для моего отца играла группа волынщиков, а мама и дед в печали стояли неподвижно и слушали… Пока они играли, я взглянул в поля и увидел одинокую фигуру на склоне холма.

— Патрик, — ахнула я.

— Я верю, что это был он. Это произошло шесть лет назад. С тех пор о нем ничего не известно. Слухи, и только, — закончил он.

— Выходит, он не знает, что твои мама и дед умерли, как не знает про Чемпионку и все остальное?

— Мне кажется, у него были свои способы узнавать разные новости из Галлаха, но теперь, когда я оттуда уехал…

— Судя по твоим словам, Патрик мог податься в Америку.

— Он никогда не покинул бы Ирландию, — заверил Майкл. — Онора, думаю, я обязан рассказать про Патрика твоему отцу. Возможно, он не захочет, чтобы ты выходила за человека, у которого такой брат.

— Почему? В последний раз ты разговаривал с Патриком, когда тебе было девять лет. Разных Келли десятки тысяч. Кто может как-то связать тебя с ним?

— И все-таки.

— А ты когда-нибудь слышал о Мартине О’Малли? — спросила я. — Он самый знаменитый контрабандист в горах Коннемары. Вот он действительно вне закона. У него там целая армия. Мартин О’Малли приходится двоюродным братом моей бабушке, а бо`льшая часть ее родственников до сих пор живет в Коннемаре. У Майры на свадьбе были ее племянники — здоровенные такие мужики. Они подогнали к причалу шхуну с грузом торфа. Но в нем были спрятаны бутыли испанского вина и кувшины с самодельным виски — poitín — из Коннемары. Бабушка называет это «парой небольших одолжений от Мартина О’Малли». Как видишь, Майкл, Кили не такие уж робкие и законопослушные, как это может показаться на первый взгляд. Хотя мы все равно не станем рассказывать папе о Патрике Келли.

* * *

Бабушку и Оуэна Маллоя мы встретили уже на дороге.

— Я только что рассказала Оуэну историю о Махе, — сказала она. — А ты, Майкл, слышал про эту волшебницу, вышедшую замуж за мужчину из Ольстера? Ее муж хвастался, будто его Маха так быстро бегает, что может обогнать любую лошадь. Король приказал ей участвовать в такой гонке на ярмарке, несмотря на то что она была беременна. Она действительно победила, но потом родила двойню прямо на трассе. Маха прокляла ольстерцев и предрекла им, что все они, идя на битву, будут испытывать боль, как при родах, за исключением Кучулана, который…

— Ах, бабушка, — прервала ее я, — может быть, мы уже пойдем?

— Доскажу в другой раз, — согласилась она.

Майкл усадил на лошадь сначала бабушку, позади нее — меня и медленно повел Чемпионку по тропинке вниз к заливу.

— Я никогда не догадывалась о трудностях, с которыми сталкиваются фермеры, пока Оуэни не рассказал мне, — сказала бабушка. — То слишком много дождей, то слишком мало; то морозы ударили слишком рано, то недостаточно рано. Снег опять же: то долго не тает, то тает прежде времени. Разные вредители, жуки и зайцы. А еще сорняки. А я-то считала рыбную ловлю сложным делом.

— Это как посмотреть, — возразил Майкл. — Зато Оуэна Маллоя никогда не сдует ветром в море и внезапный шторм никогда не перевернет его лодку. И укачивать его не будет, выворачивая желудок наизнанку.

— Это верно, — согласилась бабушка. — И все-таки столько работы, чтобы вырастить урожай! Нужно не только продать его для уплаты ренты, но еще и заплатить, чтобы его отвезли на рынок!

— Спасибо Господу за нашу pratties, — сказал Майкл.

На полях, мимо которых мы ехали, при свете луны отчетливо белели цветы картошки. Было достаточно светло, чтобы видеть дорожку к заливу, блестевшему в лунном сиянии.

Мама и папа специально вышли на порог, чтобы посмотреть, как Майкл будет снимать бабушку и меня с лошади. Мама слегка присела в реверансе перед бабушкой.

— Изволили прокатиться верхом со своими охотничьими псами, миссис? — шутливо сказала она.

Отец кивнул Майклу:

— Заходи, покурим.

— Я лучше пойду обратно.

По правилам вежливости отец пригласил его трижды, но явно испытал облегчение, когда Майкл все же отказался. Отцу хотелось побыстрее лечь в постель. И мне тоже. Я никогда ничего не скрывала от своих родителей, однако Патрик был секретом, который нужно было сохранить.

— Спокойной ночи, — пожелали мы все Майклу.

— Slán abhaile, счастливо добраться домой, — добавила мама.

Домой. Станет ли эта земля на холме когда-то и моим домом?

Я слышала, как бабушка говорила отцу о том, что занятие фермерством требует больше ума, чем может показаться на первый взгляд.

Аскибуой… Для той его части, где мы будем жить, потребуется название получше.

 

Глава 7

— Сколько народу, — удивился Майкл, когда мы с ним подходили к скаковому кругу. — Протестанты, католики и диссентеры — все пришли на скачки.

— Любовь к лошадям способна объединить эту страну! — заявил Оуэн Маллой, когда мы пробирались через толпу в поисках мистера Линча. — У всех есть шанс сделать хорошую ставку. Теплый день, играют скрипки, poitín — все различия забыты.

— А вот и мистер Линч, — сказала я. — У палатки регистрации участников.

Подойдя ближе, мы услышали, как мистер Линч спорит с одним из организаторов скачек.

— Любезный мой, я — достопочтенный Маркус Линч, член парламента. Мое слово — вот мой залог.

— Только наличные и только вперед, сэр. Стюарды требуют наличные.

— Вы в любом случае получите свои наличные из призовых этой лошади или из ее продажной цены.

— Чиновник хорошо знает, что Линчи живут в долг уже несколько поколений, — шепнула я Майклу.

Через некоторое время к ним подошел еще один мужчина.

— Это главный стюард, — пояснил нам Оуэн.

Он пожал руку достопочтенному мистеру Линчу и извинился за «тупость клерка», который тут же заполнил все нужные бумаги.

Завидев нас, мистер Линч крикнул:

— Ведите лошадь!

Обстановка никак не влияла на Чемпионку, она была спокойнее меня в этой невероятной суматохе среди сотен людей. Все толкались и прорывались вперед к парням, выкрикивавшим ставки. Женщин было очень мало — это было не самое почтенное место пребывания, — но у отца не хватило духу запретить мне прийти сюда. Он сам, Деннис, Джозеф, Джонни Лихи и еще половина барнских рыбаков тоже были где-то в толпе, намереваясь поддержать Чемпионку теми грошами, которые собирали со всех семей нашего таунленда, — всего вышло три шиллинга на Чемпионку при ставках один к тридцати. Это был рискованный шаг. Можно было потерять кучу денег. Я уже перестала спрашивать Майкла, уверен ли он, что она победит. Задавать подобные вопросы — плохая примета, сказал он.

— Интересно, мистер Линч поставит что-нибудь на Чемпионку? — спросил Майкл.

— Только если ставки будут приниматься в кредит, — ответила я.

Я взглянула на овальную трассу, проложенную в парке. Трава там была очень зеленая и свежая после вчерашнего дождя. А сегодня небо было ясным — безоблачный и теплый июльский день.

— Оуэн Маллой все правильно предвидел, — сказал Майкл. — Видишь? В этом парке все ворота, стены и изгороди из кустарника совсем такие же, какие были у него на пастбище.

— Кстати, а где он сам, Майкл? — Оуэн Маллой куда-то исчез. — Тут выпивка продается на каждом шагу. Я хотела спросить, он вообще-то не из тех, которые…

— Полегче, Онора. Посмотри, вот и Оуэн.

Действительно, Оуэн стоял и разговаривал с какими-то жуликоватого вида парнями. Затем он поспешил к нам.

— Есть информация от ребят, которые прокладывали эту трассу, — сказал он. — Причем информация настолько же верная, как если бы ее сообщили лично лошади, уже бегавшие здесь. — Он подождал, пока мы засмеемся, и мы его не разочаровали. — Значит так, Майкл. На первом препятствии, стенке, уходишь правее; на втором — это ворота — держишься строго по центру. На кустах уводишь Чемпионку влево, а на стенках три и четыре — немного правее от центра.

— Но вы ведь говорили, что Стронгбоу будет сталкиваться и толкать других лошадей, — начала было я. — Как же может Майкл направить Чемпионку…

Маллой поднял руку, заставив меня умолкнуть. Женщине не положено было указывать ему на его не-сты-ков-ки. Майкл подмигнул мне.

— Майкл, помни — стра-те-ги-я! — напоследок сказал Оуэн Маллой.

Майкл вскочил на Чемпионку. Все остальные наездники были в сюртуках и цилиндрах, а Майкл надел куртку из ворсистой ткани и был без головного убора. Но зато никто не мог и близко сравниться с ним по внешнему виду и той легкости, с которой он держался в седле. Мой галантный герой верхом на своем великолепном рыжем коне улыбнулся мне сверху вниз. Взгляд этих синих-синих глаз был спокойным и уверенным, а черные волосы блестели на солнце.

К нам подошел мистер Линч.

— Потрясающее животное, — сказал он, похлопав Чемпионку ладонью.

— Ну, девушка тоже, — произнес чей-то голос, — несмотря на эту болтающуюся на ней красную юбку.

Обернувшись, я увидела толстого мужчину с красным лицом. На нем были блестящий цилиндр, черный фрак, панталоны и сапоги. И показывал он на меня.

— Доброе утро, Пайк, — сказал мистер Линч.

«Неужели этот сатана направляется к нам?» — подумала я. И спряталась за Чемпионку.

Майкл, услышав, что Пайк говорит обо мне, начал было спускаться, но Оуэн жестом велел ему оставаться на месте и заговорил с Пайком сам.

— А этот силуэт — я имею в виду лошадь, — он не наводит вас на мысль о кобыле, которую ее светлость привезла с собой из Англии? — спросил он.

— Не вижу никакого сходства, — заявил Пайк, оглядывая Чемпионку.

Я ускользнула, спрятавшись в толпе.

Майор Джордж, Мерзавец Пайк собственной персоной. Я с чувством сплюнула на землю, как это всегда делала моя бабушка, видя зло в любом его проявлении.

Я видела, как Оуэн подвел Майкла на Чемпионке к зоне старта, а затем заметила отца, братьев и соседей Оуэна, которые все стояли у дальнего края круга.

— Никогда не думал, что буду следить за выступлением собственной лошади на Голуэйских скачках, — сказал папа. — Сегодня наш день, день O’Cadhla, господина Коннемары.

К нам подскочил Оуэн.

— А встретить майора Пайка — это, случайно, не плохая примета? — спросила я Маллоя.

— Вовсе нет, — сказал он. — Взглянуть в глаза своему противнику. Простите за тупые замечания этого старого козла. Мне нужно было бы высказать ему за это, но я подумал, что за вас вступится мистер Линч, а тот в этот момент как раз отошел к священникам и всем остальным.

Я ничего не ответила.

— Кстати, если уж зашла речь об их святости, то вот отец Джилли, великий спортсмен, — продолжал Оуэн. — Доброе утро, отче.

При этом Оуэн снял шляпу. Его примеру последовали отец, мои братья и другие мужчины.

Когда священник приблизился к нам, я тоже присела в книксене.

Отец Джилли кивнул: хотя он и не сидел верхом, но все равно возвышался над всеми нами.

— Не думаю, что вы человек азартный и делающий ставки на бегах, ваша святость, — сказал Маллой, — но, возможно, если у вас есть кто-то из друзей, которых это интересует… Ставка на лошадку по имени Чемпионка может быть очень даже при-быль-ной.

— Спасибо, хм-м-м…

— Маллой, сэр. Оуэн Маллой.

— Прихожанин?

— Разумеется, сэр. — Оуэн поднял свою шляпу еще выше, и я поклонилась немного ниже, когда отец Джилли проходил мимо.

— Ему имеет смысл выказать побольше уважения, Онора. Он может нам очень понадобиться, если мистер Линч попробует отказаться от нашего договора, когда Чемпионка выиграет.

— Вы в этом так уверены, Маллой, — заметил отец.

— Уверен. И рад тому, что перебросился со священником парой слов, — он будет на нашей стороне.

— А наша бабушка говорит, что слова, пусть даже сладкие, на хлеб не намажешь, — заметила я.

— Господи, надеюсь, что это не соответствует действительности, иначе стратегия всей моей жизни пошла прахом. Я нахожу, что мелкопоместное дворянство, агенты и духовенство всегда открыты для лести, и ничто в этой лести не кажется им слишком уж чрезмерным и неуклюжим. Полагаю, все они настолько высокого мнения о себе, что это ослепляет их… О, их уже выстраивают! Что ж, молись, девочка!

И я молилась. Добрые наши святые — Бригитта, Энда, Патрик, Мак Дара — и, конечно, вы, Дева Мария и Господь наш, ну и еще бог Луг, королева Маэва, Маха, в общем, все, у кого есть хоть немного могущества в руках, — услышьте меня… Пусть Чемпионка победит! Ведь если она проиграет… Даже думать об этом не хочу.

Когда гонки стартовали, я стояла зажмурившись, но громкий топот десяти лошадей и вопль Оуэна Маллоя послужили для меня сигналом, что все началось. Я также слышала рев отца и братьев.

— Давай, Чемпионка! — орал Деннис.

— Господи Иисусе, Майкл слышал хотя бы слово из того, что я ему говорил? — воскликнул Маллой.

— Но, Оуэн, он же первый, он лидирует!

— Но вот приближается этот гад Стронгбоу. Ты посмотри, как эта сволочь капитан Роберт, сын майора, ведет своего коня! Да он столкнет Майкла просто из вредности!

Огромный конь уродливой мышиной масти перепрыгнул через первую стенку и рванулся за Чемпионкой. До следующих ворот оставалось всего несколько ярдов…

— Когда он догонит ее, то убьет! — сказал Маллой.

Майкл прильнул к шее Чемпионки, она ускорилась, вся сжалась и перелетела через преграду, легко приземлившись на траве.

— А это было правильное место для такого прыжка, мистер Маллой? Слева, по центру или же…

— Да какая теперь, к свиньям собачьим, разница! — огрызнулся тот и заорал: — Давай! Вперед, Майкл! Давай, Чемпионка, рыжая банши! Беги!

Теперь уже прыгали на своих местах и вовсю кричали все: отец, мальчишки, рыбаки, фермеры, женщины из Кладдаха.

— Curadh, Curadh! Беги, беги, беги! — истошно вопила я.

Остальные наездники позволили Стронгбоу и Чемпионке задавать темп гонки, выжидая, что Стронгбоу атакует нашу молодую кобылку, собьет ее и на этом сам выбудет из борьбы, оставив всю трассу для них.

На повороте капитан Пайк увел Стронгбоу вправо. Его конь ринулся вперед и ударил Чемпионку в заднюю часть.

— Это не по правилам! — закричал Маллой стюардам. — Нарушение! Вы что там, ослепли все? Вы что, не видите этого, негодяи?

Этот толчок со стороны Стронгбоу сбил Чемпионку с шага. Она споткнулась, качнулась вперед…

Я закрыла глаза. Только не упади!

— Она выровнялась! — воскликнул Маллой. — Молодчина! Хорошая девочка! А теперь отрывайся от этого guilpín, неотесанного грубияна, и коня, на котором он скачет!

Так она и сделала. Словно решив про себя: «Пора уже со всем этим заканчивать», Чемпионка птицей перелетела через последние два препятствия и пересекла линию финиша — первой.

— Она выиграла, выиграла! Чемпионка победила! — отчаянно вопил Маллой.

Отец обнял меня, а затем принялся трясти руку Маллою.

— Ура, ура, ура! — хором орали Деннис и Джозеф.

— Благодарю тебя, Святая Бригитта, — прошептала я, — и всех вас там, наверху! Спасибо!

* * *

Оуэн Маллой настоял на том, чтобы на вручение приза пришел отец Джилли. Да еще и убедил мистера Линча — путем многократного повторения «ваша честь» через каждые два слова, — чтобы призовые деньги между ним и Майклом разделил отец Джилли, оставив один соверен для бедных церковного прихода.

— Которыми мы уже не являемся, — шепнул мне Майкл.

И мистер Линч согласился. Двенадцать соверенов ему, двенадцать соверенов Майклу и еще один отцу Джилли.

Отец с мальчиками, Джонни и остальные мужчины из Барны отправились получать свои шестьдесят шиллингов, выигранные на скачках, — очень неплохие деньги, даже если разделить все на такое немалое количество участников.

Я видела, как майор Пайк ругал своего сына, высказывая ему что-то ужасное, и как тяжело дышал и хрипел Стронгбоу, на шкуре которого проступили следы от ударов кнутом.

— Ты провел великую гонку, Майкл, — сказал Оуэн. — Ты сделал как раз то, что всегда делал я: вырвался вперед перед остальными придурками, оставив этого дьявола позади!

— Мистер Маллой, а как же насчет стра-те-ги-и? — с издевкой спросила я.

— В пылу битвы в ней мало толку.

К нам подошли отец, Джонни, мои братья и соседи Оуэна. Все поздравляли Чемпионку, которая радостно ржала и фыркала. Это было настоящее торжество, триумф.

Мерзавцы Пайки бросали на нас взгляды, полные ненависти.

— Ты завел себе здесь врагов, Майкл, — сказал отец. — Я на твоем месте держался бы от них подальше.

— Мне больше незачем встречаться с ними. Это была первая и последняя скачка Чемпионки. Мы с Оуэном планируем разводить лошадей и использовать ее для этих целей. А потом будем выращивать и продавать жеребят.

Отец одобрительно кивнул.

Деннис, Джозеф и Джонни обступили Майкла, который держал в двух сложенных ладонях горку монет.

— Живые деньги, — сказал отец. — Я еще никогда не видел их в таком количестве.

— А теперь, Оуэн, — сказал Майкл, — возьмите семь из них. Одна монета — это ваша доля выигрыша, и еще шесть — рента за Аскибуой и окружающие земли на один год.

— Аскибуой? Вы уверены?

— Это будет справедливая плата?

— Более чем. Агент будет просто в восторге. И совершенно не обязательно сообщать ему ваше имя. Мерзавцы Пайки никогда не узнают, что у них появился новый арендатор.

— А еще мы будем делить пастбище, хорошо? — предложил Майкл.

— Для меня будет большой честью, если Чемпионка будет пастись на моей траве.

— Скоро она будет пастись там со своим жеребенком, — заверил его Майкл.

— У нас будет отличное партнерство, Майкл! И с тобой тоже, Онора Кили, которая вскоре станет Онорой Келли!

Я взглянула на отца.

— Мистер Кили еще не дал на это своего согласия, Оуэн. Он знает меня всего-то месяц, — сказал Майкл.

— Мистер Кили, — сказал Оуэн, — я всю свою жизнь оцениваю разные родословные, а раньше этим занимался мой отец. И я могу вам авторитетно заявить, что у этого мальчика чувствуется хорошая порода.

Папа ничего не ответил, просто похлопал Чемпионку по шее и улыбнулся мне.

— Да благословит тебя Господь на новом месте, в Аскибуое, Майкл Келли, — завершил Оуэн.

— Knocnacuradh, — добавила я.

— Что? — переспросил Оуэн.

— Это место будет называться Холмом Чемпионов, — ответила я.

— Нок-ну-ку-рух, — медленно повторил Майкл, вставив длинное ирландское «ух» в конце. — А еще это лучшее место, чтобы наблюдать, как солнце садится в залив Голуэй, — добавил он.

— Так и есть, как ни называй, — подтвердил Оуэн Маллой.

Майкл посадил меня на Чемпионку перед собой — отец не возражал. В тот момент мы были самыми счастливыми во всей Ирландии: мы пели и кричали, отец шел с Оуэном и его соседями, а Деннис, Джозеф и Джонни ушли вперед, выкрикивая: «Faugh-a-Ballagh! Все с дороги!»

Мы кружили по Голуэй Сити и в Менлохе пересекли реку. Многие мужчины порывались оставить нас и направиться прямиком в городские пабы. Но Оуэн хотел собрать свою семью, жену и детей, а также семьи своих соседей на празднование этого события в Барне, которое, безусловно, уже началось.

— Мы будем проходить через участок, который Майкл собирается взять, — сказал Оуэн.

— Аскибуой? — спросил отец.

— Нокнукурух, — поправила его я.

При заключении брачного контракта роль отца Майкла взял на себя Оуэн Маллой. Отец не мог отказать нам. У Майкла были реальные деньги — золотые монеты, честно заработанные им при поддержке достопочтенного Маркуса Линча. Нам не нужно было больше пересекаться с Пайками. А что до Патрика Келли… Что бы ты ни говорил, ná habair tada, — не говори ничего. То, о чем отец не знает, не может расстроить его или нанести ему вред.

Хотя был уже поздний вечер, солнце стояло еще высоко, когда мы достигли деревушки Оуэна.

— Взгляните, сэр, отсюда виден залив? — спросил Майкл. — Мы заберемся так высоко, что Онора сможет спускаться к вам, чтобы предупредить, когда на небе будут собираться тучи.

Отец вдруг отвернулся и молча потопал прочь.

— Что я такого сказал? — удивленно спросил Майкл.

— Возделывай землю, играй на своей волынке, разъезжай на своей рыжей лошади-банши, — сказал Джонни Лихи, — но никогда не делай при Джоне Кили никаких заявлений о погоде. Это приносит неудачу.

Я догнала отца.

— Он научится, папа, и обязательно все поймет. А здесь… — Я взяла его за руку. — Посмотри, папа, — это же волшебный форт. Бабушке тут понравится. Оуэн Маллой сказал, что когда-то в старину здесь была крепость — Ráth of ún, от которой пошло название всего прихода — Рахун. А это означает, что место это, конечно, счастливое. А еще, папа, здесь есть святой источник. — Я показала ему глубокое отверстие в углублении на склоне холма, огороженное невысоким каменным забором. — Родник Святого Джеймса.

— Моего деда звали Джеймс, — сказал отец.

— И здесь будет жить еще и малыш Джеймс, если ты разрешишь нам пожениться. Папа, я очень люблю Майкла. Он хороший и честный человек. Он молится, не пьет, почти… ну, не так чтоб уж очень, и еще…

— Все, довольно, Онора. Ты можешь выходить за него замуж, только скажи своему мужу, чтобы он при мне никогда не говорил о погоде, а еще чтобы не упоминал кроликов и лис.

— Он не будет! Спасибо, папа! Спасибо!

* * *

Народ целыми таунлендами выходил приветствовать нас, когда мы спускались по дороге в Баллимони к побережью и заходили в Барну. Здесь уже разнеслась молва — один из наших выиграл Голуэйские скачки. Люди из Рашина, Каппе, Деррилони, Траски Восточного и Западного, Баллибега, Лачли и Корболи стояли в летних сумерках и радостно окликали нас.

— Может, это Рыжий Хью вместе с Дикими гусями прибыл спасти нас? — донеслось до меня.

Многие выкрикивали боевые кличи ирландской бригады: «Faugh-a-Ballagh!» и «Помните Фонтенуа!»

Когда я ехала на Чемпионке перед Майклом, чувствуя, как он обнимает меня руками, которыми держал поводья, то ощущала себя королевой армии победителей, которая машет своим освобожденным подданным. Долгие столетия, когда угнетатели таскали нас за чубы, были забыты. Мы снова были великим народом. Победа.

* * *

В тот вечер на шумной вечеринке у нас дома наши барнские соседи познакомились с людьми из Аскибуоя/Рахуна. Жена Оуэна, Кати Маллой, принесла немного раннего картофеля, только что выкопанного, чтобы моя мама приготовила его.

Кати была спокойной женщиной со светло-каштановыми волосами и темными глазами, по ее словам, на пять лет младше Оуэна. У нее было двое сыновей — Джо и Джон Майкл шести и четырех лет — и двухлетняя дочка Анни.

Мне нравилось, как она улыбалась Оуэну, когда тот объяснял рыбакам, что официальное название их таунленда — Рахун и что приход носит такое же название.

— Что приводит к некоторой пу-та-ни-це, и это вовсе не плохо. Потому что так нас находят, только когда мы сами этого хотим.

— Учителем у него был человек, изъяснявшийся витиевато, как на латыни, и с тех пор он имеет слабость к длинным словам, — шепотом сообщила мне Кати, когда мы разминали в пюре немного масла от коровы Дуайеров — последней в их таунленде, как сказала она.

— Что ты там говоришь, Кати? — спросила у нас за спиной какая-то маленькая женщина с рыжеватыми волосами. — Я не расслышала.

— Я сказала: «Как замечательно, когда рыбаки и фермеры собираются вместе», — ответила Кати.

— Я бы сказала, давятся вместе в толчее.

Женщина положила руку на колесо бабушкиной прялки и принялась крутить его. Увидев это, бабушка подошла к ней и остановила колесо. Женщина пожала плечами и ушла.

— Это Тесси Райан, — объяснила Кати. — Райаны — они голоштанные. Муж Тесси, Недди, работал у Оуэна по хозяйству, а в определенные дни отрабатывал у лендлорда.

Кати предупредила меня, чтобы я поменьше говорила в присутствии этой женщины, потому что она все перекручивает. Недди Райан тоже был маленьким. У них обоих были подвижные, нервно подрагивающие носы, отчего они, по словам Кати, напоминали ей двух кроликов.

— Но вот их дочка Мэри — совершенно очаровательная девочка, — продолжала Кати. — Иногда она похожа на мою Анни.

Мы видели, как Тесси Райан подошла к Майклу и попросила его показать ей золотые соверены. Майкл вынул монеты из мешочка, висевшего у него на поясе, и положил их в ее протянутые ладони.

«Не делай этого, — хотелось сказать мне. — Не нужно».

— Они такие тяжелые и очень холодные, — сказала Тесси. — Я никогда не держала в руках столько денег. У моего отца была золотая монета, которую мы заложили ростовщику, но потом не смогли заплатить проценты по ссуде и в итоге потеряли ее.

Тесси перебирала соверены пальцами. У некоторых людей чужая удача вызывает зависть. От этой женщины жди неприятностей. И это еще один довод в пользу того, чтобы не рассказывать о Патрике Келли. Что если за его поимку назначена награда?

Мама отвела глаза от Тесси, которая все еще не выпускала деньги из рук, и, наверное, подумала: «Бедняги, что они могут знать про этот мир?»

— Я оставил свою волынку у Майры. Сейчас принесу, — сказал Майкл, спрятав монеты обратно в мешочек.

Ему нужно спрятать деньги в доме Майры, потом отнести их в сарай Оуэна и закопать в землю, глубоко и надежно.

* * *

Майра и Джонни повели всю толпу на плотный песок пляжа перед домиками, чтобы устроить там танцы. В небе неторопливо плыли розовато-пурпурные облака, отражаясь в водах залива.

— Как здорово танцевать так близко к волнам, — сказала Кати, когда Майкл затянул на волынке свой первый рил.

Жители Барны, хорошо знавшие друг друга, освоились в танце быстро и уверенно: пары сходились, хлопок в четыре руки, потом в две, потом руки за спину. Майра потянула в танец и людей из Рахуна. По мере того как с неба опускалась ночь и залив тонул в темноте, фермеры и рыбаки смешались и стали обмениваться в танцах женами и дочерями. Весь пляж наполнился музыкой и движением.

Вдруг за волнорезом я заметила плачущую маленькую девочку и подошла к ней.

— Что случилось? — спросила я. — Пойдем лучше потанцуем.

Но она заплакала еще сильнее.

— Как тебя зовут?

— Мэри.

— О, как Пресвятую Деву. Мою сестру тоже так зовут, хотя свое имя она произносит на ирландский манер — Ма-а-ри-и… Сможешь выговорить?

— Ма-а-ри-и, — повторила она сквозь всхлипывания.

— Прекрасно получилось, — сказала я. — А теперь расскажи мне, что с тобой приключилось.

— Я боюсь этой большой воды.

— Не стоит бояться. Залив сегодня вечером ведет себя хорошо — он такой тихий и нежный. Во время отлива, как сейчас, на береговой полосе появляются блестящие камушки, галька. Хочешь себе такой?

Она кивнула. Я взяла ее за руку и повела к краю воды. Там я выбрала круглый розовый камешек с зелеными и серебристыми прожилками и протянула его ей. Девочка потерла его и улыбнулась мне.

— Можно я его оставлю?

— Конечно.

— Только моей маме не говори.

— А кто твоя мама?

— Тесси Райан.

— Вот как. Ну ладно… Видишь того парня, который играет на волынке? Я выхожу за него замуж.

Она посмотрела на него, потом снова на меня.

— Повезло тебе.

— Повезло, — согласилась я и обняла ее.

Мэри подбежала к Кати Маллой, которая держала на руках свою дочурку Анни. Она показала свой камешек маленькой девочке, и та радостно засмеялась.

А на пляже Майра и Джонни подняли вверх руки и стали хлопать ими, сделав арку для танцующих. Первыми в нее нырнули наш Деннис и Джози, девочка, за которой он ухаживал. За ними последовали папа с мамой, а дальше уже потянулись десятки других пар. Faugh-a-Ballagh! Все с дороги!

Рил закончился. Майкл извлек из своего инструмента первые ноты джиги. Оуэн Маллой отыскал мою бабушку. Площадка была свободна, и они принялись отплясывать вдвоем. Плечи и руки бабушки оставались совершенно неподвижными, в то время как ноги выбивали ритм быстро и яростно. Оуэн Маллой едва поспевал за ней, но держался. Остальные танцоры взяли их в круг, хлопая в ладоши и подбадривая выкриками.

Первым не выдержал Оуэн.

— Довольно! — крикнул он. — Передышку, Майкл, прошу тебя!

* * *

— Мы празднуем нашу помолвку перед свадьбой, — сказал Майкл Оуэну Маллою, отпивая из бутылки, которую тот принес на берег из Аскибуоя. Я сидела на дамбе между ними.

— Очень неплохо провести эту церемонию без лишнего шума. Майору Пайку знать об этом не обязательно, — сказал Маллой, — поскольку он безвылазно сидит в своем большом доме из серого камня, стоящем на краю скалы дальше по берегу. Вся мебель, хрустальные люстры и ковры там привезены с другого края света и заработаны трудом таких, как мы с вами. А ее высочество, на чьих деньгах, собственно, и держится вся эта «хибарка», бродит там, как привидение, накачанная по самое горло настойкой опия. Молодой капитан там не живет, все время пребывая в своем полку. Местечко, от которого лучше держаться подальше, я вам скажу.

* * *

Было уже очень поздно, когда Майкл на Чемпионке в свете полной луны повел за собой Маллоев и остальных жителей Рахуна вверх по склону холма. Майра не пошла домой, а осталась пошептаться со мной у наших дверей, пока короткая летняя ночь не начала сменяться рассветом.

Я сказала Майре, что свадьба моя будет быстрой и тихой.

— Майра, то, как этот старый майор смотрел на меня, было просто омерзительно.

— Я знаю, — сказала она. — Ужасно противно, когда глаза мужчин шарят по твоему телу подобным образом.

— Но, Майра, я думала, что тебе нравится внимание.

Она покачала головой.

— Мне нравится, когда Джонни называет меня «моя жемчужина с белоснежными грудями». Но одна из его сестер как-то подслушала это, рассказала своему мужу, и теперь уже и другие парни прямо в лицо называют меня Жемчужиной.

— Я не знала.

— При членах нашей семьи они такого не говорят, — сказала она. — Это действительно дает мне своего рода власть. С помощью добродушного поддразнивания и шуток я могу заставить мужчин теряться в догадках. Но иногда я сама удивляюсь — где тут Майра, а где Жемчужина?

— Думаю, я тебя понимаю, Майра. У меня внутри тоже есть еще одна Онора, хотя это и не Онора, и она порой говорит совершенно возмутительные вещи. Но, Майра, обе они во мне дружно высказываются за Майкла.

— А я отдала свои белоснежные груди Джонни, — сказала она. — Как там в Святом Писании? «В руки Его предаю я мои…»

— Майра, не богохульствуй!

Мы обе рассмеялись.

— Майра, — крикнул Джонни из их хижины, — у тебя что, дома нет, куда ты могла бы пойти?

— Твоя Жемчужина готова! — ответила она, а потом шепотом добавила мне: — Надеюсь, он тоже.

После этих слов она подмигнула мне и торопливо ушла.

 

Глава 8

Даже тихая свадьба предполагает расходы — хотя бы на бутылки с poitín и плату священнику. Папа не хотел, чтобы Майкл тратил на это золотую монету, таким образом отбирая у него отцовскую привилегию. Поэтому нам пришлось ждать, пока лодки выйдут в море и у отца появится хороший улов, который можно будет продать.

Кладдахский адмирал принял решение, что их флотилия выступит через три дня после пятнадцатого августа. Я встала вместе с отцом за три часа до рассвета и помогала ему с сетями и парусами.

— Вот, папа, я тут напекла овсяных лепешек и еще положила с ними твою соль и золу, — сказала я.

Мне хотелось добавить: «Это» специально для тебя, папа, и в последний раз перед моей свадьбой. Но это могло бы прозвучать как зловещее предзнаменование. Поэтому я перевела взгляд на небольшую часовенку, которую отец построил много лет назад в качестве подношения морским ветрам, и прочла молитву.

Мы с Майрой и мамой стояли на берегу вместе с другими женщинами и смотрели, как двадцать лодок из Барны отплывают по все еще темным водам залива, чтобы присоединиться к людям из Кладдаха, следовавшим за белым парусом адмиральского судна, едва заметным на фоне неба. Попутный ветер гнал всю флотилию к центру залива.

— Хорошо идут, — сказала Майра.

— Лодка твоего Джонни держится среди лидеров, — заметила я.

— Он любит быть одним из первых.

* * *

Следующий день мы с мамой провели в Нокнукурухе, убирая в нашей хижине, пока Майкл помогал Оуэну в поле. Народ из Рахуна и барнские рыбаки объединились в meitheal, чтобы построить нам дом, который стоял отдельно от остальной деревушки, над плотным кольцом других домиков на выступе холма.

— Отсюда нам будет виден залив Голуэй, — объяснил Майкл такое решение Оуэну Маллою.

Оуэну это не нравилось. Через неделю после Голуэйских скачек он застал нас за тем, что мы камнями рисовали на земле план будущих комнат.

— Если вы не будете жить в деревне со всеми, поползут кривотолки, Майкл, — сказал он.

— Какие еще кривотолки? — удивилась я.

— Ну, Онора, ты ведь все-таки не жена фермера, и есть такие вещи, которых ты не понимаешь.

— Что это за вещи, Оуэн?

Он не ответил, что на него было не похоже. Но потом все же выпалил:

— Это все Тесси Райан. Она говорит всем женщинам, что у тебя на все свое мнение, Онора. Что это все твоя о-бра-зо-ван-ность, и потом… — Он обернулся к Майклу. — Женщины рыбаков, как известно, помыкают своими мужчинами, Майкл. Постоянно ездят в Голуэй Сити туда-сюда — что им делать в городе?

— Они продают там рыбу, — ответил Майкл.

Скрестив руки на груди, он слегка раскачивался на пятках. Я еще никогда не видела его лицо таким напряженным. Злым.

Не замечая этого, Оуэн Маллой опять обратился ко мне:

— Тесси говорит, что твоя бабка накладывает заговоры, а мать варит настои из трав, собранных при полной луне.

— Это лечебные травы для рожениц, — сказала я. — Моя мама — повитуха в нашей деревне.

— Я говорил все это остальным, — сказал Оуэн, — но потом Тесси начала распространять слухи про твою сестру, которую называют Жемчужиной. Раскопала всякие истории про нее, так что… В общем, лучше ей к вам не приходить…

— Все, прекратите немедленно, Оуэн, — твердо сказал Майкл. — Я не стану жить там, где не уважают Онору и ее семью. Все наши договоренности расторгаются. Пойдем, Онора.

Все это Майкл произнес горячо и очень по-ры-вис-то, как сказал бы Оуэн.

— Постройте дом в деревне. И докажите, что Тесси Райан не права.

Но Майкл не хотел и слышать об этом.

— Мы уходим, мистер Маллой. Спасибо за вашу помощь на скачках. Оставьте себе свой заработок, но, пожалуйста, верните мне деньги за аренду.

— Что ж, идите.

Оуэн Маллой сильно разозлился и принялся скакать вокруг Майкла, тыча ему пальцем в грудь. Он называл нас неблагодарными, выкрикивал, что просто хотел дать нам знать. Майкл тяжело засопел, а я подумала: Оуэну повезло, что он такой маленький, иначе Майкл мог бы его ударить.

— Майкл, — вмешалась я, — подожди.

— Подождать?

— Я знаю, что ты хочешь оживить все эти поля.

— Но только не тогда, когда вас тут неправильно понимают и оскорбляют.

— А что если я хочу остаться? — спросила я Майкла.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Тебе решать, Онора.

— Ты позволяешь принимать решение ей? — взвился Оуэн, брызгая слюной. — Женщина диктует мужу, что ему делать?

Это снова завело Майкла, и теперь они оба принялись орать друг на друга.

— Майкл, Оуэн, остановитесь! Послушайте меня! Оуэн Маллой, вы, конечно, знаете эту историю про жену одного вождя клана, которого вы называете Эоган?

— Не время для историй, сейчас это не к месту, — отрезал Майкл.

— Это всегда к месту. Fadó, давным-давно… — нараспев начала я, и они подозрительно переглянулись.

«Лучше сделать это побыстрее», — подумала я и завела одну из любимейших бабушкиных историй — «Cailleach у родника».

— Одна cailleach — или ведьма, другими словами, — охраняла источник, расположенный глубоко в дремучем лесу, — начала я. — Она была очень старой, вся в морщинах и с большой бородавкой на носу. Однажды к тому источнику пришло семеро сыновей вождя Эогана, которые разгорячились во время охоты и очень хотели пить. Старая карга протянула им золотую чашу с водой и сказала: «Каждый из вас может попить, но сначала он должен поцеловать меня».

Теперь уже Оуэн и Майкл слушали внимательно, прислонившись к старой каменной стене.

— «Ты слишком уродлива», — сказал один из них, и все они уехали. Но самый младший, Ниалл, остался. Он посмотрел в глаза старой женщины и разглядел в них доброту и одиночество. Он поцеловал ее прямо в губы, и она отдала ему чашу. Он выпил. «Ты получишь верховную власть над Эрином, — сказала она. — Ты станешь повелителем страны». — «Нет, — отвечал тот, — ведь я самый младший из семи братьев». Нужно сказать, что у древних ирландцев, — напомнила я Майклу и Оуэну, — старший сын не обязательно наследовал титул отца. Выбор мог пасть на любого из сыновей или даже племянников вождя. И все же Ниалл чувствовал, что шансов у него нет. Но колдунья повторила: «Ты получишь верховную власть над Эрином, но только когда то, о чем я говорю, свершится, ты должен будешь жениться на мне. Обещай мне это». «Ну, это я пообещать могу», — подумал он. Ниалл не верил, что станет правителем страны, поэтому согласился жениться на ней. Вскоре после этого случая верховный правитель Эоган скончался — и кого же выбрали на его место? Правильно, Ниалла. Вечером накануне вступления на престол Ниалл встретил у своего шатра ведьму, которая ждала его там. Она пришла получить то, что он ей обещал. В те времена данное слово еще было словом, и того, кто нарушил его, ожидали ужасные последствия. Ниалл схватился руками за голову. Выхода не было. Однако когда он поднял глаза, то увидел прекрасную девушку, стоявшую подле него. «А где же та, другая?» — растерянно спросил он. «Это я и есть, — отвечала женщина. — Я заколдована. Двенадцать часов в сутки я могу быть такой, какой ты видишь меня сейчас. Но вторые двенадцать часов я буду принимать образ старой ведьмы. Так как мы поступим?» — «Что ты имеешь в виду?» — «Ты хочешь, чтобы я в качестве твоей жены выглядела как сейчас ночью или же днем?» Думал он долго и напряженно, — продолжала я. — Если выбрать «днем», то весь мир будет видеть его с красавицей-женой, но ночью она станет старухой. Так почему бы не выбрать ее красоту на ночь, чтобы оставить ее для себя?

Оуэн не выдержал и перебил меня.

— Надо брать ночью! — с жаром воскликнул он. — Какая разница, что будут думать другие? Если ты получишь себе в постель роскошную женщину, то уже плевать на все остальное… — Он запнулся. — Продолжай, Онора.

— Но тогда Ниалл подумал о женщине. Как она будет чувствовать себя при этом? И он сказал ей то же самое, что сказал мне Майкл: «Тебе выбирать». И чары рассеялись. Теперь она могла оставаться красавицей и самой собой все время. В итоге она стала королевой Тир Эоган и счастливейшей женщиной во всей Ирландии.

Оуэн слез с забора и взял меня за руку.

— Это очень сильная история, и я понял ее смысл.

— Неужели?

— Я собираюсь сказать Тесси Райан, чтобы она просто закрыла свою пасть. А что выберешь ты, Онора? Останешься ли ты с нами?

— Останусь, — ответила я. — В нашем домике на вершине холма.

* * *

«Тебе выбирать, Онора», — сказал мне тогда Майкл, и ради всего хорошего и святого в нашей будущей жизни я выбрала правильно. Так думала я, работая в доме вместе с мамой.

— Отсюда открывается прекрасный вид, правда, мама? Майкл говорит, что когда-то у нас тут будет большое окно.

Мы с ней повесили на железный крюк над очагом котел, который Майкл купил в Голуэй Сити.

— На твоем месте я бы ничего не говорила про это окно Тесси Райан.

— Не скажу, мама.

— Я заметила, что вдоль дорожки здесь растет молочай, а на заболоченной почве — ирисы. Все это может пригодиться, — сказала мама. — Я дам тебе список лекарственных трав, которые нужно поискать, и укажу лучшее время для их сбора. Одни нужно собирать при полной луне, другие — на рассвете.

Ну, этого-то я тем более не буду говорить Тесси Райан.

* * *

«Тяжело мне будет жить в целых двух милях от мамы с папой, от бабушки, Майры и мальчиков», — думала я, когда мы с мамой отправились вниз с холма по дороге к Баллимони.

— Дорога тут на самом деле хорошая, — сказала я, пытаясь убедить в этом и ее, и себя. — Идти меньше часа. Мы будем часто навещать друг друга, правда? Майкл уже мог бы спать и здесь, но он хочет оставаться в сарае у Оуэна, пока мы не сможем переступить порог нашего домика вместе.

Мама согласилась:

— Мужчина должен войти туда вслед за женщиной — это принесет удачу.

— Аренда начнется двадцать девятого сентября, на праздник Святого Архангела Михаила, в день ангела Майкла. Можем мы пожениться именно тогда? Это понедельник — к удаче. Не нужно будет переживать, что отрываем людей от сбора урожая. Или, возможно, нам лучше сыграть свадьбу на мой день рождения, пятнадцатого сентября, до которого осталось три недели.

Мама вдруг остановилась прямо посреди дороги.

— Я подумала, что в этот день я должна была уйти в монастырь. Мисс Линч может обидеться, а ведь ее отец отнесся к нам хорошо в истории с Чемпионкой, — продолжала я. — Мама, ты слышишь меня? Нам нужно выбрать дату свадьбы.

Но она показала пальцем вверх. В синем небе над заливом собирались в стаи громадные черные тучи.

— Бежим, Онора, — прошептала мама.

Поднялся ветер. Воздух прорезала молния, осветив своей вспышкой камни у нас под ногами. Я почувствовала, как волосы у меня на голове встают дыбом. Начался проливной дождь, а затем посыпался град.

Мне показалось, будто Майкл что-то кричит нам сверху, но мы продолжали что было сил бежать по раскисшей тропинке, превратившейся в сплошную грязь.

Господи всесильный, защити лодки. Пожалуйста, сохрани их целыми и невредимыми. Защити папу, Денниса, Джозефа, Джонни Лихи — всех наших рыбаков. Пресвятая Дева Мария, Святая Бригитта, Мак Дара, пожалуйста, услышьте меня!

* * *

Чтобы открыть дверь дома, нам пришлось с трудом преодолевать ветер.

— Залив как с цепи сорвался, — сказала бабушка. — Волны перехлестывают через дамбу, плещут на стены хижин. Нам остается только встать на колени и молиться.

— Они, конечно, должны будут это где-то переждать, — сказала я.

Но все мы знали, что Барна была единственной безопасной гаванью на двадцать миль вокруг.

Пролившись дождем, буря выдохлась так же быстро, как налетела. Ветер по-прежнему волновал поверхность залива, но теперь уже можно было выйти на улицу. Мы вместе с другими женщинами побежали на берег к причалу. Майра была уже там.

— Я вижу паруса! — крикнула Анни Лихи, свекровь Майры. — Они идут! Приближаются! Слава богу, они идут сюда!

— Мы будем чинить эти паруса до скончания веков, — проворчала мама, когда лодки подошли настолько близко, что можно было уже рассмотреть все дыры и поломки.

— По одному поцелую на каждый стежок, — сказала Майра. — Я беспокоилась, что Джонни мог… Как глупо. Закатим пир сегодня вечером! — воскликнула она и побежала к краю причала.

Барнские рыбаки причаливали к пирсу, а народ из Кладдаха поплыл дальше. Залив спокойно раскачивал их на своих волнах, словно ничего особенного не произошло.

— Лодок не хватает, — едва слышно прошептала мама.

— Что?

— Пересчитай их. Должно быть двадцать… Я вижу только девятнадцать.

— А нашу ты видишь, мама? Ты видишь отца?

— Вижу. Я вижу Кланкисов, и Фолансов, и Дули, и Хиггинсов… Онора, я не вижу лодки Лихи.

Отец выпрыгнул из лодки и, подойдя к Майре, обнял ее.

Лодка Лихи исчезла во время шторма. Джонни, его отец и брат Дэниел погибли.

* * *

— Буря налетела очень стремительно, — вечером рассказывал нам отец. — У нас не было времени что-то предпринять. Оставалось только лечь на палубу и держаться. Я видел, как Джонни на лодке Лихи опускал паруса — так легче перенести шторм. Он опустил их уже наполовину, когда эта волна — я таких высоких еще никогда не видел — подхватила их лодку вверх, а затем швырнула под воду.

— Море, — задумчиво сказала бабушка со своего места у прялки.

Мама сейчас была вместе с Майрой у Лихи, а мы с Майклом и моими братьями сгрудились вокруг отца, сидевшего на своем табурете. Хьюи взобрался к папе на колени, чего этот шестилетний малыш не делал уже очень давно.

— Не было никакой возможности помочь им, — сокрушенно сказал Деннис.

Джозеф лишь горестно покачал головой. Мои младшие братья в свои юные годы переносили это горе по-мужски.

— Вы, мальчики, держались молодцом, — сказал папа. — Вы оба вели себя в лодке отважно. Я горжусь своими сыновьями.

* * *

На следующий день мы с Майрой ушли на берег на поиски. Мы взбирались на выстроившиеся вдоль побережья скалы, напоминавшие сломанные каменные зубы.

— Майра, a ghrá, дорогая, его тело может не выбросить никогда, — сказала я ей после этого первого дня.

— Джонни не утонул.

— Но они видели, как их лодка опрокинулась.

— Он выбрался на берег. И прямо сейчас идет вдоль скал мне навстречу, или же ранен и лежит в пещере, или…

— Ох, Майра, — покачала головой я.

Выжившие действительно выбираются на землю. Моряки с корабля «Консепсьон» из состава испанской Армады, потерпевшего крушение у Арда, добрались до суши. Бабушка говорит, что отец унаследовал свои черные волосы от одного из них. Эти истории придавали Майре силы, когда мы с ней обследовали каждую пещеру и каждую бухточку на берегу от Барны до Спиддала.

На восьмой день у барнского пирса пришвартовалась рыбацкая парусная шхуна, púcán, с командой из трех представителей рода Кили из Арда, которые доставили сюда раздувшееся тело брата Джонни, Дэниела, самого младшего из находившихся в лодке. Они не пронесли его и двадцати шагов, как Анни Лихи, две сестры Джонни, его бабушка и Майра перехватили их. Течение унесло труп Дэниела Лихи почти на пятьдесят миль, туда, где залив Голуэй встречается с морем. На берег было выброшено только это мертвое тело. Джонни и его отца так и не нашли.

В тот же вечер в доме Лихи состоялась прощальная панихида. Те же люди, которые всего несколько недель назад делили радость от победы Чемпионки, теперь собрались в скорби. Мы с Майклом стояли прямо за спиной у Майры, чтобы в случае чего она могла на нас опереться, но моя сестра долгие часы церемонии простояла совершенно прямо.

Посередине комнаты, завернутый в парус, лежал Дэниел. Рядом на полу должна была разместиться одежда Джонни и его отца, которой предстояло замещать их отсутствующие тела.

Анни Лихи положила туда старый плетеный пояс своего мужа. Майра расстелила свадебную рубаху Джонни, аккуратно пригладив ее руками и поправив уголки воротника.

Когда она отступила назад, вдова Клуни начала плач по покойным.

— Трое мужчин из одной семьи — такие добрые, бесстрашные, искусные рыбаки, уверенно чувствовавшие себя в океане, но тут налетел ветер, сильный и разрушительный… — Она все продолжала и продолжала, стоя на коленях с закрытыми глазами и откинув голову назад, что-то невнятно бормоча себе под нос, а что-то выкрикивая. — Злобный союз ветра и волн сломил все усилия героев Лихи, рвавшихся к женщинам, ждавшим их на берегу. Сыновья остались без потомства, фамильное имя исчезает, нет детей, которые помнили бы отважных Лихи. — Сделав паузу, она открыла глаза и принялась кричать, снова и снова, — вопль, от которого кровь стыла в жилах.

Крик этот подхватила Анни Лихи, которая тоже заголосила:

— Нет потомства, нет сына, который пронесет наше имя дальше!

Майра, которая до этого молчала, теперь тоже взвыла. Это был странный звук, без формы, без слов. Я знала, что она не говорила свекрови о своей беременности. Анни была очень набожной женщиной, и ей не следовало знать, что Джонни и Майра несколько поторопились со своей первой брачной ночью. Но теперь, конечно…

Все очень сочувствовали Майре, но от потери Анни просто сердце кровью обливалось.

— Бедная Анни Лихи, — сказала мама, когда мы шли домой. — Потерять сразу мужа и всех своих сыновей. Даже скорбящей Богоматери было легче — она по крайней мере получила Его тело, которое могла оплакивать. А Анни теперь увидит своих сыновей только после собственных похорон, когда они встретятся уже на небесах.

* * *

Вот так. Майра вернулась, чтобы жить с нами. С Анни Лихи ей дела иметь не хотелось, но я не знала почему. Пока она в конце концов мне не рассказала.

— После того страшного причитания, что в роду Лихи не осталось мужчин, я сказала Анни, что беременна. Думала, она обрадуется. Но тогда она спросила, на каком я месяце, а я ответила, что месячные у меня прекратились в мае. «Выходит, задолго до свадьбы, — сказала она. — А ты уверена, что ребенок от Джонни?»

— Она просто потеряла голову от горя. Она не это имела в виду.

— Не настолько она ее потеряла, чтобы не спросить меня о сроке и мгновенно не отсчитать назад месяцы. Она всегда считала, что я нисколько не лучше, чем можно было ожидать.

— Вам нужно помогать друг другу, а не давать волю своей злости…

Но Майра отказывалась разговаривать с Анни. Так прошло три недели. Майра не смягчалась, и Анни тоже не приходила к ней.

— Мне нужен отец для ребенка и место, где я могла бы жить. Я не хочу вечно оставаться в своей семье и не могу оставить за собой дом, построенный через сход, meitheal, — на него претендует старшая из дочерей Лихи, — сказала Майра. — Она выходит замуж и говорит, что Джонни платил за него ренту из денег отца, так что дом принадлежит Лихи. Она хочет получить его в качестве приданого. А что касается Анни Лихи…

— Приходи жить со мной и Майклом.

— Лучше я выйду замуж. Думаю, в Барне и Кладдахе найдутся мужчины, которые с радостью сделают предложение Жемчужине, — сказала она. — И как бы я ни убивалась по Джонни, думаю, он не хотел бы, чтобы о нашем ребенке судачили и показывали на него пальцем. Я должна найти отца для этого малыша еще до его рождения.

Для этого она выбрала одного из Конноров — Кевина. Вскоре она, Кевин Коннор и мы с папой пошли к отцу Джилли договариваться насчет свадьбы.

— И чем раньше — тем лучше, — сказала ему Майра.

* * *

— Но, Майра, мы ведь не знаем достоверно, что муж твой умер, — возразил отец Джилли.

Мы находились в доме церковного прихода в Голуэй Сити. Мне вспомнилось раздувшееся тело юного Дэниела, его обглоданное рыбами лицо, его волосы — единственное, что напоминало в нем живого человека. Когда мы бродили с Майрой по берегу, я молилась, чтобы мы нашли тело Джонни и могли его похоронить. Но, увидев Дэниела, я обрадовалась, что для Джонни могилой стало море.

— Вы думаете, отче, что Джонни мог подобрать какой-то корабль, следовавший в Америку? — спросила Майра. Она с самого начала предполагала такое.

Но бабушка тогда очень мягко сказала Майре: их родственники из Арда говорят, что никто не мог бы уйти в море в такой шторм и никаких кораблей там не видели ни до, ни после. И Майра смирилась.

Но теперь отец Джилли вновь пробудил в ней надежду.

— Выходит, отче, мой Джонни мог спастись?

— Ох, дитя мое, я в этом серьезно сомневаюсь. Однако без неопровержимых доказательств его смерти ваши брачные узы остаются в силе, и… — тут он обратился уже к Кевину Коннору, — я не могу благословить новый союз. Мне очень жаль.

Но по выражению его лица можно было заключить, что он как раз нисколько об этом не жалеет. Он был рад — пусть даже под таким предлогом — применить по отношению к Майре законы святой Церкви. Заставляя нас подчиниться, он ощущал себя большим человеком, действующим как Sassenach, которые устанавливают нормы и правила, не имеющие ничего общего с реальной жизнью, и просто выполняющие роль еще одной палки, которой можно было бы нас колотить.

Майра с мамой пошли к мисс Линч, чтобы та замолвила словечко перед отцом Джилли, но этого не произошло.

— О, как же я могу подвергать сомнению решение отца Джилли? — ответила та.

* * *

— Как сложно быть вдовой в приходе, перенасыщенном англичанами, — сказала мне Майра тем вечером. — А мне ведь только девятнадцать. Есть мама с папой, которым нужно вырастить трех сыновей, найти для них и их будущих семей доли собственности в лодках или клочки земли. Есть Кевин Коннор, который рад и счастлив взять меня вместе с ребенком и не возражает, чтобы я дала ему имя Лихи. И что со мной будет теперь? Может, этот тупица священник хочет, чтобы я стала девкой в номерах «Брайдс Хотел»? Чтобы появился реальный грех, на тему которого можно будет потом читать проповеди?

— Майра, — сказала я, — ты никогда этого не сделаешь.

— Надеюсь, что не сделаю, но я знаю, как мужчины смотрят на меня, и не хочу провести остаток жизни, отбиваясь от парней, желающих поразвлечься со вдовой, или убеждая чужих жен, что их мужья меня не интересуют.

Я подумала об Оуэне Маллое, который беспокоился, что Жемчужина станет нас навещать.

Никого не будет волновать молодая женщина, живущая вместе с родителями, или замужняя женщина под защитой собственного мужа, однако опытная вдова представляет собой большое искушение, особенно для мужчин, убежденных, что Жемчужина это только приветствует. А отсюда последуют всякие ссоры и перебранки.

— Майра, если ты будешь жить в Нокнукурухе со мной и Майклом, он позаботится, чтобы никто не обидел тебя.

— Я не могу уйти в холмы к этим крестьянским женщинам, — ответила она. — Но теперь я по крайней мере могу ходить с мамой в город и продавать там улов.

Бабушка очень разозлилась на отца Джилли. Тысячи лет ирландцы жили по законам брегонов, в соответствии с которыми брак считался договором двух равных партнеров.

— Есть десять разных видов легальных взаимоотношений между мужчиной и женщиной, — утверждала она.

Бабушка сказала Майре, что ирландские традиции на ее стороне. Джонни погиб. Договор расторгнут.

— Когда я была молодой и жила в Коннемаре, мы женились вообще без священников. Просто соприкасались пальцами через отверстие в каменном кресте. И дело сделано.

Майра спросила у бабушки, знает ли она какого-нибудь парня, который следует древним традициям. Бабушка сказала, что, возможно, знает.

* * *

— Ради бога, Онора, выходи ты уже замуж, сколько можно, — чуть ли не каждый день повторяла мне Майра в течение последующего месяца.

— Это будет как-то неправильно, наверно, — отвечала я.

Мой день рождения давно прошел. Отец Джилли уже отслужил поминальную мессу через месяц после гибели Джонни, Дэниела и их отца, но мне все равно казалось, что прошло слишком мало времени, чтобы веселиться на нашей свадьбе.

— Он молится о спасении души Джонни, но при этом не признает, что тот умер. О каком здравом смысле можно тут говорить? — спросила как-то Майра.

Мы с ней были одни: остальные отправились копать картошку на garraí Mhurchadha — общее поле всех рыбаков, а Майкл ушел помогать Оуэну Маллою.

До дня Святого Михаила и начала аренды оставалось три дня. Въезжать в дом одному Майклу было нельзя — дурная примета, а я не могла бросить Майру. Хотя по ней не было заметно, что она беременна, сама она считала, что ребенок может родиться уже к Рождеству.

— Бабушка считает, что мне следует уехать в Ард/Карну, подальше от всяких священников. Она говорит, что там обязательно найдется наш двоюродный или троюродный родственник из Кили, свободный, чтобы жениться на мне, — сказала она. — Они знают, что Джонни погиб, но разве они сами потеряли мало своих близких?

— Это довольно бедные края, Майра. К тому же ты будешь так далеко от нас.

— А может быть, я найду себе красивого разбойника. К западу от Утерарда не действуют никакие законы, там нет дорог, и там тысячи мужиков, — сказала она.

— Ох, Майра!

Она вдруг запела:

— Прекрати, Майра! Или ты хочешь, чтобы Анни Лихи слышала, как горланит ее непутевая невестка?

Майра принялась хохотать, но сквозь слезы.

— Вот что я сделаю. Подговорю старика Мартина О’Малли, чтобы он свел меня с каким-нибудь преступником или тем, кто тайком гонит poitín. В Коннемаре таких тьма, за каждой скалой.

Мне показалось, что сейчас самый подходящий момент, чтобы рассказать ей о Патрике Келли, но Майра вдруг заплакала.

— Где он, Онора, как думаешь? Мой веселый Джонни с его сладкими устами. Он вообще попал на небеса? Тело не похоронено, даже косточек не осталось, чтобы подняться в судный день. Неужели рыба, ловлей которой он всю жизнь промышлял, отомстила ему и отыгралась на нем? Ох, Джонни! Во мне сейчас живет твой отпрыск. — Она утерла слезы со щек. — Я не пойду в Барну со склоненной головой, Онора. А ты должна сыграть свою свадьбу. Я знаю, что мой Джонни сейчас сказал бы мне: «Майра, ради бога, вбей ты своей сестрице в голову хоть немного здравого смысла — есть целая куча девушек, которые мечтают заполучить себе такого мужа, как Майкл Келли, с участком земли и кошельком золота. Уговори ее побыстрее выходить за него». И тогда получится, что Майра — в Коннемаре, а Онора — в Аскибуое.

— В Нокнукурухе, — уточнила я. — К тому же я не хочу бросать тебя.

— Выходи замуж, а то кто-нибудь начнет нашептывать Майклу Келли: «Место Оноры Кили среди монахинь, она уже передумала и просто стесняется сказать тебе об этом, а вместо нее у меня есть для тебя моя собственная очаровательная дочка».

— Ты совсем не знаешь Майкла, — сказала я.

— А ты, Онора, совершенно не знаешь мужчин.

* * *

Отец Джилли поженил нас в День Святого Михаила, 29 сентября. Майклу было восемнадцать лет, а мне — уже две недели как семнадцать. В таунлендах понимали: из-за того что Майра все еще оплакивает мужа, свадьба наша будет скромной, совсем без танцев, а угощать будут только картошкой да глотком самодельного виски, привезенного нашим троюродным кузеном Кили, который теперь сидел в церкви рядом с Майрой.

Во время церемонии отец Джилли постоянно поглядывал на Майру и подозрительного парня из Коннемары. Но Майра не отводила глаз: из нее самой получился бы неплохой разбойник с большой дороги.

Когда отец Джилли начал рассуждать о том, что к браку нельзя относиться легкомысленно и беспечно, Майра презрительно смерила его взглядом с головы до ног. Затем он позвал нас с Майклом к алтарю.

— Берешь ли ты Онору Кили себе в жены?

— Да, — ответил Майкл.

Голос отца Джилли для меня вдруг стал почти неслышным, когда Майкл взял меня за руку и мы взглядами поклялись в верности друг другу. Глаза у него были синими-синими, под цвет вод залива Голуэй в то утро, когда он послал мне моего избранника.

— Да, — выдохнула я.

* * *

Когда мы шли по деревне мимо Большого Дома, нас было всего человек двадцать. Мисс Линч с отцом уехали в Дублин, а большинство остальных местных жителей были заняты на сборе урожая. Мы уже подошли к узкой проселочной дороге, спускавшейся к морю и нашим хижинам, когда увидели вдалеке двух всадников, скакавших по берегу со стороны Фубо.

— Проклятье, черт побери, — услышала я слова Маллоя.

Это были старый майор и его сын, капитан Пайк. Мы расступились, чтобы могли проехать их большие лошади. Джентльмену ничего не стоит сбить прохожего. Ну, проезжайте себе мимо, пожалуйста.

Но старый майор заметил Оуэна Маллоя и остановился.

— Бросил сбор урожая ради какой-то свадьбы, Маллой?

— Зерно уже в закромах, ваша честь, — ответил Оуэн.

— А где же жених с невестой? — спросил майор Пайк.

Мы с Майклом стояли в кольце людей, и нас нелегко было рассмотреть.

— Ну-ка подойди сюда, не робей. Тесси Райан, это ведь ты?

— Да, ваша честь.

— Ты забралась далеко от своего дома, Тесси. А теперь покажи мне невесту и жениха.

— Вот они, ваша честь. — Она показала пальцем на нас.

Старый Майор подъехал на своей большой лошади и посмотрел на нас сверху вниз.

— А, наш крестьянский жокей и его colleen bawn, светловолосая подружка. Очаровательно, ты не находишь, Роберт?

Молодой капитан подъехал к нему. Глазами он впился в меня. Боже правый, пусть они поскорее уедут.

— Очень плохо, что мистер Линч так робок со своими арендаторами. Ввести такую девушку в курс брачных дел было бы приятной обязанностью.

— Да, отец.

Я потупилась.

— Ах, чаша честь! — вмешалась Тесси. — А они арендаторы не мистера Линча, сэр. Они ваши арендаторы, арендуют участок у Оуэна Маллоя.

— Что, правда? И как же их зовут, Тесси?

Заткнись, Тесси!

— Майкл Келли и Онора Кили.

— Онора. Мне нравится это имя. Онора — это честная, почтенная. А ты у нас почтенная, Онора? — бросил старый майор, а затем повернулся к своему сыну. — Окажи честь Оноре, подарив ей первую брачную ночь. По старой доброй традиции, droit du seigneur.

— Строго говоря, Майкл Келли все-таки мой арендатор, — сказал Маллой.

— А ты, Маллой, прибереги эту лживую чушь для кого-нибудь другого. Я слишком давно знаю тебя, чтобы купиться на такие вещи. Ты просто пытаешься лишить Онору ее шанса.

Тут заговорил Майкл — вежливо и сдержанно, но без всяких «сэр» и «чаша честь»:

— Я был бы рад, если бы наши с вами отношения начались хорошо. Я буду хорошим арендатором и буду платить ренту вовремя, но со своей стороны ожидаю…

— Майкл Келли, — перебил его Оуэн Маллой, — осушит заболоченные земли для вас, майор Пайк. А еще поставит кузницу. А кузница у дороги станет хорошей приманкой, чтобы Бьянкони пустил в наши края свои дилижансы. И ваша госпожа будет довольна.

— Пусть эти дилижансы «Бьяни» катятся прямиком в пекло, а госпожа находится в Лондоне, — отрезал майор Пайк. — Я сейчас говорю про Онору, Маллой, про Онору и моего сына. Должен же он поддержать репутацию Мерзавцев Пайков или нет? Или ты считаешь, что я не знаю, как нас называют за глаза? А ты, Роберт, готов взять Онору в первую брачную ночь, чтобы положить удачное начало ее семейной жизни?

— Готов. Пойдем, девочка. — Молодой капитан подъехал вплотную ко мне и наклонился с коня, пытаясь схватить меня за руку. — Давай, садись со мной рядом. Позже я отвечу тебе любезностью на такую любезность.

Я спрятала руки за спину.

— Капитан Пайк, — вступился за меня отец, — моя дочь — целомудренная девушка, и она…

— Конечно целомудренная. Это в ней и привлекает.

Майкл шагнул вперед и, отделяя меня от Пайков, встал передо мной, отец — рядом с ним.

— Уезжайте, капитан Пайк, — сказал Майкл.

— Ты будешь приказывать мне?

Я стояла неподвижно, перебирая в голове все молитвы, какие только знала. Если отец или Майкл прикоснутся к нему, их посадят в тюрьму, сошлют, могут даже повесить. Нет худшего преступления, чем напасть на военного. Майкл потянулся за поводьями лошади капитана, а отец выдвинулся вперед.

— Майкл, папа, не нужно! — сказала я и тут же услышала голос Майры.

— Добрый день, ваша честь.

Она обошла отца и Майкла, не отрывая глаз от молодого капитана Пайка. Затем она взяла его руку, которой он тянулся ко мне, поцеловала ее и присела в книксене.

— А ты кто такая? — спросил тот.

Майра, превратившаяся у нас на глазах в Жемчужину, улыбнулась ему.

— Я вдова Лихи, сестра невесты.

— Вдова Лихи, говоришь?

— Да, сэр, вдова, хотя была замужем очень недолго.

— Ах, вот это образчик — ты только посмотри на этот бюст, — сказал старый майор капитану, словно нас тут и не было. — Здесь есть где развернуться, сынок. И я бы сказал, что она почти так же невинна, как ее сестра-девственница. Эти люди плодятся, как животные, но ничего не знают о чувственном удовольствии. А эту можно научить очень многим вещам. Какие славные уроки ожидают тебя! Возможно, я даже присоединюсь к вам.

— В этом нет необходимости, отец, — сказал капитан. — Итак, молодая вдова Лихи, я уже не могу провести с тобой твою первую брачную ночь. Так что, возможно, только вторую или третью.

— Возможно, — ответила Майра.

— Возможно? — расхохотался майор Пайк. — Мой сын возьмет тебя или возьмет твою сестру — это как ему понравится. В противном случае я прогоню вас, Оуэна Маллоя и всех этих остальных паразитов вместе с вами.

— Майра, — выдохнула я.

Господи, за что ты делаешь все это с нами?

Она повернулась ко мне:

— Все в порядке, Онора.

Бабушка и мама были уже подле нее. Бабушка в сердцах плюнула на землю, а мама сказала:

— Я позову отца Джилли.

— Отца Джилли, говоришь? — переспросила Майра. Она взглянула на нашего кузена Кили, но тот стоял потупившись. Он не хотел ничего знать.

— Бери невесту, Роберт. Они пытаются надуть нас. Бери девушку, — сказал старый майор.

Но тут Майра вновь взяла капитана за руку:

— Ваша честь, можно я сяду вместе с вами прямо сейчас? Я без проблем могу сидеть верхом спереди. А вы можете научить меня двигаться в ритме с вашим конем — верх-вниз, вверх-вниз. Я буду очень хорошей наездницей.

Жемчужина улыбнулась, и мне показалось, будто молодой капитан тихо застонал. Он наклонился и, втянув ее наверх, посадил впереди себя. Она откинулась ему на грудь и что-то прошептала. Он развернул своего коня, ударил его пятками в бока и поскакал обратно в Фубо.

Старый майор посмотрел на нас и засмеялся.

Мы все молчали, за исключением бабушки. Она заговорила по-ирландски, проклиная его ровным твердым голосом:

— Пусть не будет тебе ни капли удачи. Пусть не будет у тебя внуков у домашнего очага, не будет ни единого дня без боли и ни единой ночи без мучений.

— Что она там говорит, Маллой? Что бормочет эта старая ведьма? Какие-то свои языческие заклятья? Скажи ей, что они на меня не действуют.

— Моя внучка происходит из рода королев-воительниц. И вы не в силах ни обесчестить, ни унизить ее, — сказала бабушка ему уже по-английски.

— Что ж, посмотрим, старая карга!

Он развернул своего коня и тоже уехал.

Я заплакала, и Майкл обнял меня.

Но тут бабушка схватила меня за плечи и встряхнула:

— Не смей плакать. Не своди на нет жертву сестры. Майра выживет, не сомневайся. Им никогда не победить, — продолжала она. — Им не лишить нас Божьего благословения. Что бы они ни делали, Майра все равно выживет. Она у нас боец, воительница.

— Жемчужина эта, конечно, полная бесстыдница, — заявила Тесси Райан, но ее никто не слушал.

Соседи пошли в дом нашей матери. Они пили poitín, но говорили мало.

Мама взяла кусок горящего торфа из очага.

— Пойдем, Онора, я отнесу этот торф, зажженный от костра Святого Иоанна, в твой дом вместе с тобой.

— Спасибо, мама, но мы с Майклом пойдем на холм одни. Думаю, так будет лучше.

* * *

Вот так. «Siúil, siúil, siúil a rún…» Мамина песня, она пела ее нам в качестве колыбельной, когда мы были маленькими. «Иди, иди, иди, любовь моя…» Она звучала в моем воображении, а потом я напевала ее Майклу, когда мы карабкались вверх по склону к нашей хижине. Я первой переступила порог нашего дома.

Моя первая ночь. Майор Пайк украл ее у меня, как если бы изнасиловал меня на самом деле. Как мы с Майклом могли после всего этого…

Я положила тлеющий торф в очаг, и пламя быстро разгорелось. Майкл пошел напоить Чемпионку, а затем вернулся со своей волынкой. Он сел на свой табурет у огня, а я — на свой рядом с ним. Майкл сунул мешок волынки под мышку и накачал в него воздух.

— Похоронная песнь, — сказал он.

И полились печальные звуки — траурная мелодия по телам и душам, разбитым в многочисленных и разнообразных битвах за много столетий.

Бабушка сказала тогда: «Не своди на нет жертву сестры. Не дай им победить». Но я чувствовала себя оцепеневшей от горя.

Майкл закончил играть, положил свою волынку и обнял меня, а я положила голову ему на плечо. Мы молча смотрели на языки пламени. Я коснулась пальцами лица Майкла, серьезного и мрачного. Мой герой, явившийся из моря.

— Mo ghrá, — сказал он, — любовь моя.

— A stór, — ответила я, — мой дорогой.

Мы встали и пошли к мягкой постели, которую Майкл сделал нам из сена, до сих пор хранившего в себе запахи лета.

Они не победили.

Мы добились своего права на нашу первую ночь.

 

Глава 9

Шесть лет позади. Двадцать третье июня 1845 года. Шесть лет прошло с того дня, когда мой Майкл выплыл ко мне из моря. Мы стояли в дверях своего домика, наблюдая, как солнечный свет заливает наши поля и прогревает посевы пшеницы, овса и ячменя, превращая их сочную зелень в спелое золото. Нокнукурух встречал рассвет радостным ликованием.

— Все растет хорошо, Майкл, — сказала я.

Он улыбнулся мне. Все это было делом его рук. Именно он добился изобилия на этой скудной земле. В постоянной борьбе плечи его стали шире, мышцы на спине и ногах налились и окрепли. У него всегда были крепкие руки кузнеца, но теперь все его тело излучало уверенную силу. Настоящий мужчина.

По ночам я гладила его тело, ласкала бугры его мускулов, пока в конце концов он не усаживал меня на себя, и тогда я открывалась его мужской силе. Мы соединялись… Как же это было здорово. Господи, до чего же я все-таки везучая!

Майкл обхватил меня одной рукой и сунул мне в ладонь небольшой камешек.

— Немного похож по форме на сердце, тебе не кажется? — спросил он.

— Верно, — согласилась я, гладя пальцами закругленные края камня.

— Видишь этот зеленый оттенок на розоватом фоне? Это называется коннемарский мрамор.

— Какой красивый, — сказала я.

Майкл взял мою раскрытую ладонь в свои руки, и мы вместе стали любоваться отблесками света на гладкой поверхности.

— Это мой подарок в честь этого нашего дня. Этого дня, этого утра.

— Спасибо, Майкл, — сказала я. — Замечательный подарок.

— А вечером, когда дети улягутся спать… — Он поцеловал меня в щеку. Наши дети — они были такими же памятными знаками этого утра. — Конечно, у нас с тобой есть и живые подарки, — вдруг сказал он.

— Как тебе это удается?

— Что?

— Всегда угадывать, о чем я думаю.

— Я просто говорю то, что приходит мне в голову, — ответил он.

— И это почему-то совпадает с моими мыслями.

С самого начала и по сей день мы читали мысли друг друга.

— Малышка, — хором сказали мы, услышав, как наша Бриджет подает знак, что проснулась и хочет кушать.

— Иди, Майкл.

— Время еще есть. Вынеси ее.

В нашем доме уже было светло — в большое окно свободно вливался утренний свет.

— Вот, a stór.

Маленькое личико Бриджет, раскрасневшееся от слез, расслабилось, как только маленькие выгнутые губки отыскали мой сосок. Слава богу, молока по-прежнему было много. Она родилась 28 апреля, когда в яме нашего закрома было еще много картошки, — я могла вдоволь есть и продолжать кормить ее. «А теперь, моя крошка, ты уже набрала немного веса, и это поможет тебе, пока в следующем месяце не появится молодой картофель. И тебе будет проще, чем твоему старшему брату Пэдди». Наш первенец родился в «голодные месяцы», и я не могла удовлетворить запросы бедного малютки. Это было ужасно. Впрочем, сейчас, слава богу, он уже стал крепким мальчишкой. Через несколько дней ему исполнится пять, и он похож на Майкла — такие же синие глаза, такие же густые черные волосы.

Пэдди перевернулся и закопался лицом в толстый тюфяк, который Майкл набил для него свежим сеном. Рядом с ним спал Джеймси, широко раскинув руки и нежась в тепле пробивавшихся сквозь стекло солнечных лучей. Джеймси, которому было уже два с половиной года, родился 31 октября, на Самайн — кельтский новый год, когда урожай уже был собран и картошки было в изобилии. Этот малыш с мягким характером быстро набирал вес. Сейчас он был очень похож на маму — такой же круглолицый и добрый, хотя глаза у него были карие, цвета ореха. Трое здоровых детишек. Великое счастье и благословение Господне.

Я вынесла Бриджет к Майклу. Он коснулся губами ее макушки. Он всегда был с ней очень нежен.

Бриджет выпустила изо рта мой сосок и подняла глаза на своего папу.

— Даже вопросов не возникает, от кого у нее эти глаза, — сказала я и, протянув руку, коснулась щеки мужа. — Они у нее такие же, как у вас с Пэдди, — насыщенного синего цвета с небесно-голубой каемкой.

Мы посмотрели на нашу дочку.

— Глаза твои, но волосы Майры — белокурые и уже начинают завиваться, — заметила я.

— Майра, — тихо сказал он. Ее страдания бросали тень на нашу жизнь. — Пойду-ка я лучше в поле. Увидимся в полдень. Мальчишки могут помогать мне отгонять птиц от картошки — их над полями собираются целые стаи, когда начинается цветение.

— Им это понравится, — сказала я.

Он превратит это в игру для сыновей, в которой они будут Финном и его Фианой или воинами Красной Ветви. Интересно, кто-то еще из мужчин играл со своими детьми так, как это делал Майкл? Мой отец никогда не бегал по улице с моими братьями. Он не стал бы этого делать. Не мог. Там всегда соблюдалась какая-то дистанция. Но Майкл был другим. Веселясь с детьми, он скучал по своему детству.

— Мы придем к тебе попозже. Мальчики будут в восторге от возможности погонять на свежем воздухе, пугая бедных созданий.

Майкл отошел, затем обернулся, помахал мне рукой и зашагал по склону холма.

— Итак, Бриджет, — обратилась я к своей крошке, — давай-ка мы с тобой посидим на скамейке, которую сделал твой папа, и порадуемся этому летнему утру.

Майкл стянул с верхнего поля большой валун с плоской верхушкой и установил его у задней стены нашего дома, на том самом месте, откуда я впервые взглянула на залив Голуэй. Здесь я устроилась, чтобы кормить Бриджет, опираясь спиной о стену, лицом к окну.

— Твой отец выполняет свои обещания, — сказала я дочке.

На гроши, которые Майкл получал за черновую работу в кузнице в Голуэй Сити, он купил стекло. Целую зиму он ходил в город и обратно по заледенелой дороге и в один прекрасный день, год назад, наконец получил награду за свое упорство, когда вместе с Оуэном, Джозефом и Хьюи притянул из Голуэй Сити — за пять миль от нас — эту застекленную раму площадью два квадратных фута. Они неистово хохотали, вспоминая, сколько раз едва не уронили ее, а потом непрестанно давали Майклу всякие советы, когда он пробивал молотком отверстие в стене нашего дома, чтобы впустить в него залив Голуэй.

— Твой папа очень сильный человек, — сказала я своей девочке, которая с силой сосала мою грудь.

Я пела своей Бриджет песни, глядя на далекие волны. Чтобы добраться до земли, некоторые из них взмывали вверх, сталкиваясь друг с другом, пока другие медленно накатывали на берег.

Вид этих вод успокаивал меня. Так мне было легче справиться со своими мыслями… о Майре.

* * *

Отец и Майкл отправились к Мерзавцам Пайкам через неделю после того, как капитан Пайк увез Майру. Но, когда они попросили о том, чтобы увидеться с ней, старый майор спустил на них собак, угрожая арестом и еще чем-то похуже, если они посмеют снова зайти на его территорию. Но потом Оуэн Маллой получил весточку от Майры через кучера Пайков: она сама с нами свяжется. Нужно подождать. И мы стали ждать.

В ту нашу первую осень здесь я очень прохладно относилась к Оуэну Маллою и всем жителям Рахуна. Все никак не могла забыть слова Тесси Райан: «Это ваши арендаторы, майор Пайк, ваши». Это из-за нее Майре пришлось принести такую жертву. Тесси потом пришла к нам домой, плача и громко причитая: «Ох, простите меня, мне так жаль, что так вышло», а сама тем временем крутила головой по сторонам, отмечая для себя каждую мелочь, каждую деталь в нашей хижине. Новость о том, что у нас есть плетеные из тростника табуреты и железный котел, расползлась по округе еще до того, как на щеках ее высохли слезы. Я вообще пустила ее к нам лишь потому, что она привела с собой свою маленькую дочь Мэри.

Хотя Оуэн Маллой и все остальные старались быть приветливыми с нами, принесли нам целую кучу картошки и помогли выкопать яму для ее хранения, они не выступили против Тесси и не осуждали ее. Потому что Тесси могла легко переключиться на кого-нибудь из них. Ее глаз замечал малейшее отклонение в чьем-то поведении, и она мгновенно давала этому самое худшее из всех возможных толкований. «Говорите, Мэгги Долан не пошла на мессу, потому что заболела? Тогда почему я видела ее под заколдованным деревом у Вардов, где она присела, будто накладывая piseog, злые чары, на землю своего соседа?»

В тот год за неделю до Рождества, во вторник, Оуэн Маллой принес записку от Майры. Я должна была прийти на встречу с ней в одно укромное место ближе к вечеру, после работы.

Когда я пришла к Мерзавцам Пайкам, солнце уже садилось. В этот день, самый короткий в году, стемнело рано. В записке было сказано, чтобы я спряталась в конюшне. Я прождала там час и начала мерзнуть из-за холодного ветра, прорывавшегося через щели в стенах. У нас Майкл оборудовал для Чемпионки укромное и теплое место в сарае, где все камни были четко подогнаны друг к другу, и еще было оставлено пространство под кузницу — на случай, если здесь когда-нибудь появится дорога.

Наконец она пришла.

— Майра, Майра, — тихо окликнула я ее в темноте, и моя сестра, всегда такая непокорная, буквально упала мне в руки. — Давай, Майра, — сказала я, — не сдерживайся, выплачь все это.

При этих словах она замерла, отстранилась и встала передо мной. Живот у нее был уже большой, но она почему-то показалась мне ниже ростом. Некогда пышные, ее локоны теперь липли к лицу.

— Они еще не сломили меня, Онора. Если я дам волю слезам, то не смогу это выдержать.

— Они причиняют тебе боль? — спросила я.

— Бьют, ты имеешь в виду? Они бы не посмели. Потому что уверены, что тогда я просто поубиваю их, когда они будут спать в своих постелях. Пойдем на кухню.

— Я не могу, — сказала я.

— Все в порядке. Поэтому я и послала за тобой. Мужчины уехали.

Вся наша хижина могла легко поместиться в углу этой кухни, подумала я. Дом Пайков был больше, чем дом Линчей. Он выглядел более старинным и походил на крепость. В этом очаге можно было бы поджарить бычий бок, но огня там не было. Лишь несколько кусочков торфа тлели под висящим там котелком.

Мы сели перед этим дымящимся очагом. Я рассказала Майре, что мама с отцом, пытаясь ее спасти, ходили к отцу Джилли и Линчам.

— Однако… — Я умолкла.

— Однако что? — спросила Майра.

— Они… ну, в общем…

— Что, закрыли на это глаза? — спросила она. — А почему бы и нет? Лендлорды уже много поколений используют девушек подобным образом, и сейчас все это вообще было замечено только потому, что Мерзавцы Пайки заявили свои права на меня прилюдно, на улице, у всех на глазах.

Я не могла сказать Майре, что Тесси Райан твердила, и хор ее подпевал, будто она пошла туда добровольно, и что отец Джилли поверил им.

— Сегодня я уйду домой вместе с тобой, — сказала она.

— Майра, я так рада! А они тебя не хватятся?

— Не хватятся. Молодой капитан убыл в свой полк, старый майор на Рождество и Новый год останется в Дублине. Ну а госпожа… Пойдем со мной, познакомишься с госпожой.

Майра повела меня через какие-то комнаты, беспорядочно уставленные столами и стульями, — настоящий meascán, кавардак. Похоже, должный порядок был только в столовой, где стояли квадратный стол и большой буфет.

— Смотри. — Майра указала на рисунок, висевший в раме на стене.

Я прочла подпись под ним: «Ирландский Франкенштейн».

Это была карикатура, на которой Дэниел О’Коннелл был изображен безумным волшебником, вызывающим к жизни монстра с подписью «Пэдди» — с лицом обезьяны, рогами на голове и торчащей из обезьяньих губ глиняной трубкой.

— Это страница из журнала «Панч», — сказала Майра. — Майор Пайк показывает его всем своим гостям и начинает рассуждать о том, что О’Коннелл будит дикарей, то есть нас.

— Нас?

— Нас — ирландцев, обезьян. Онора, у старого майора Пайка тут на обеде был один профессор, который долго распространялся о том, что ирландцы — вообще неполноценные люди. Потом они позвали со двора Тэдди, конюха. Этот профессор взял мерную ленту, измерил у Тэдди расстояние от лба до подбородка и заявил, что тут какое-то неправильное количество дюймов и что Тэдди ближе к горилле, чем к человеку.

— С ума сойти, — фыркнула я и засмеялась над такой глупостью.

— Это совсем не смешно, Онора. Вот такие разговоры мне приходится здесь выслушивать. — Но внезапно она прыснула. — Видела бы ты выражение лица бедняги Тэдди, когда этот профессор рассуждал тут о дюймах, дюймах с четвертью, углах и плоскостях.

Я отвернулась от рисунка.

— Подумать только, что все это было в журнале и люди платили деньги за такое. — Я покачала головой. — Ну ничего, наш Отважный Дэн еще отплатит им той же монетой, вот увидишь.

Я следовала за Майрой еще через целый ряд темных комнат, в которых пахло сыростью, потом вверх по винтовой лестнице и по коридору в спальню, освещенную керосиновой лампой.

— Госпожа, к вам тут пришли.

Сара Пайк, жена старого майора и мать капитана Роберта, лежала, вытянувшись, на диване, и храпела. Платье ее свисало по бокам до пола, а голова покоилась на подушках.

— Она что, заболела? — шепотом спросила я.

— Можно и так сказать, — громко ответила Майра. — Она нас не слышит — крепко спит.

В углу комнаты стояло высокое зеркало.

— Взгляни на себя, — предложила Майра.

Я отражалась там вся, в полный рост.

— Никогда в жизни не видела себя целиком, — сказала я. — И понятия не имела, что я такая высокая.

Майра подошла и встала рядом со мной.

— Я просто башня по сравнению с тобой, Майра, — сказала я.

— Это так кажется, — ответила она. — Просто я беременна и от этого кажусь низенькой.

— Я тоже беременна.

— Я вижу. Наконец-то у тебя появилась грудь.

— Это правда, — согласилась я, разглядывая себя в зеркале. — Хотя талия и бедра по-прежнему узкие. Да и живот не слишком-то округлился. Правда, срок — только два с половиной месяца.

— Груди у тебя станут больше, — сказала Майра. — Мои оттягивают мне плечи вниз. — Она стояла рядом как-то неуклюже, ссутулившись. И совсем не походила на себя.

«Ничего, я подниму свою сестру», — подумала я и показала на свою грудь.

— Майкл уверяет, что они нравились ему даже тогда, когда были меньше. Он говорит, что может накрыть их обе своими ладонями, нежно сжать и…

Я закатила глаза, покосившись на Майру в зеркале, а она рассмеялась и сказала:

— Онора, в этой семье бесстыдница я.

— А Майкл, — возразила я, — сказал, что ему нравятся мои мозги и моя грудь. Вот так-то.

Я показала ей в зеркале язык, она — мне, и вскоре мы уже вовсю строили друг другу смешные рожицы и смеялись все громче и громче.

— Кто здесь? — спросила проснувшаяся Сара Пайк. — Вы прибыли из дворца?

— Нет, мэм, из Барны.

— Но она, госпожа, — вставила Майра, — привезла вам послание, которое ей передали для вас при дворе.

Сара Пайк улыбнулась.

— Я знала. Я знала, что она пригласит меня. — Она повернулась ко мне. — Она так изящно приветствует меня, когда я каждое утро проезжаю верхом по парку. Дорожки там такие прямые и все усыпаны толченым белым камнем.

— Где это все происходит, миссис? — поинтересовалась я.

— В парке, разумеется, — нетерпеливо бросила она. — В Гайд-парке. Именно там я встречаюсь с молодой королевой. Она проезжает мимо в своей карете и каждый день приказывает своему кучеру остановиться. Она здоровается со мной и всегда произносит одни и те же слова: «Вы молодец, такая хорошая и преданная подданная. А иметь одного ребенка, одного сына, вполне достаточно. Никто не ожидает от вас, чтобы вы выдержали больше».

— И она права, — заметила Майра.

Сара Пайк закрыла глаза.

— Она снова ушла в сказочную страну своих грез, — сказала Майра. — Бедное создание.

Но тут Сара Пайк снова открыла глаза.

— Мне нужно еще лекарства, — сказала она.

— Вы уже получили сегодня свою дозу, госпожа, — ответила Майра.

— Мне нужно лекарство! Мигом, девчонка! — Сара Пайк села на своем диване прямо. — Я не потерплю такой твоей дерзости!

— Я ухожу, госпожа. Я здесь как раз затем, чтобы сказать вам об этом. Пришло мое время. Скоро у меня родится ребенок.

— У меня был ребенок — сын, — сказала она.

— Был, конечно. А теперь поспите немножко, и вы почувствуете себя намного лучше.

Но женщина попыталась встать.

— Мой муж знает, что мне необходимо мое лекарство. Он оставил мне его целую бутылку, чтобы его у меня было вдоволь в его отсутствие. Он ведь уехал, не правда ли?

— Да, мэм, уехал.

— Это хорошо, хорошо. Пришли мне мою горничную.

— Пришлю. Но вы все поняли? Я ухожу.

— Уходи. Какое мне до этого дело? Уходи.

В комнате за кухней у Майры уже был собран узелок с ее пожитками.

— Давай-ка побыстрее убираться из этого места. Ты только представь себе Рождество здесь!

— А с госпожой все будет в порядке? — спросила я.

— Ее горничная — она где-то здесь — англичанка, которая прекрасно ладит со старым майором и с радостью старается, чтобы госпожа все время или спала, или была одурманена.

— А как же ее сын?

— Роберт? Этот военный парняга? Он вернется не раньше, чем через несколько месяцев. Он был очень недоволен, когда узнал, что я жду ребенка от Джонни. Он за мной точно не вернется. Просто найдет себе другую девушку.

— Но, Майра…

— Нам тут делать нечего. Пошли.

* * *

Ребенок у Майры родился на следующий день. Она крепко держала в руке Боб Девы Марии, защищавший рожениц, — это был овальный коричневый боб с природным рисунком в виде креста на боку, который бабушка нашла на берегу возле Арда. Майра говорила, что чувствует особую силу в Бобе Девы Марии, потому что его выбросило на сушу море, в котором покоится ее Джонни.

У нее родился большой и здоровый мальчишка. Она назвала его Джонни Ог.

— Ты только посмотри на его лицо, Майра. И пусть теперь Анни Лихи попробует задавать какие-то вопросы, — сказала я ей.

— Что? — переспросила мама.

— Я просто говорю, что он — вылитый Джонни Лихи.

— А я как раз одеваюсь, чтобы позвать Анни, — сказала мама.

— Не хочу ее видеть, мама.

Майра произнесла это так резко и решительно, что мама с бабушкой замерли и переглянулись.

— Не раньше, чем через несколько часов, — сказала я. — Пусть Майра поспит.

— Лучше уступить ей и быть к ней снисходительными, — сказала бабушка. — Нельзя давать фее шанс вселиться в нее.

Мама ничего на это не ответила. После рождения Джозефа волшебная фея унесла нашу маму с собой, и бабушке пришлось очень постараться, чтобы достучаться до нее и вернуть из волшебной страны в наш мир. В первый день после рождения ребенка все женщины очень уязвимы.

— Анни сможет увидеть его в канун Рождества во время службы, — сказала я.

— А отец Рош, наш новый священник, сможет окрестить его после всенощной мессы. Это будет просто замечательно, правда? — спросила мама.

— Отец Джилли сейчас постоянно находится в своем приходе в Голуэй Сити, так что насчет него мы можем не беспокоиться, — сказала бабушка Майре.

Вся наша семья — мы с Майклом, мама, папа, Деннис, Джозеф, Хьюи, бабушка и теперь Майра — собралась в часовне и с восторгом смотрела на новорожденного младенца на руках у молодой матери.

Я улыбнулась Маллоям. Рождество. На земле воцарился мир.

Но тут к алтарю вышел — кто бы вы думали? — отец Джилли собственной персоной. Он даже не удосужился произнести привычные слова молитвы «Introibo ad altare Dei» и сразу заорал:

— Как вы посмели в святейшую ночь года осквернить это святое место?

Я в это время нагнулась к младенцу и улыбалась ему, поэтому не особо вслушивалась. Ну, увещевают какого-то грешника. Бедная душа. Но, подняв голову, я увидела Тесси Райан и Анни Лихи, которые обернулись в нашу сторону и уставились на нас, качая головами.

И тут я поняла.

— Это о нас, Майкл, — шепнула я. — Он сейчас говорит о нас.

— Не о нас, — поправила Майра. — Обо мне.

— Скандал, настоящий скандал для нашего прихода — так запятнать все чистое своим бесстыдством. И втянуть в свой грех всю семью…

Большинство наших друзей и соседей сидели, понурив головы и глядя в пол. Отец Джилли и раньше отчитывал грешников, но никогда не делал этого так, как сейчас. И при этом ни слова об этом дьяволе, старом майоре. Он боялся Мерзавцев Пайков. Как же — лендлорды.

Если бы Майра продолжала сидеть смиренно, отец Джилли, вероятно, покричал бы, требуя, чтобы она покаялась в своих грехах, но затем все-таки простил бы ее. Но Майра прервала его напыщенную тираду. Она встала, крепко прижимая к груди свое дитя. И посмотрела отцу Джилли прямо в глаза. Он замолчал. У Майры все еще оставался шанс. Ей бы всхлипнуть и произнести что-то вроде: «Ах, отче, простите, простите меня. Меня вынудили к этому силой. Это сын Джонни, последний отпрыск Джонни Лихи на всем белом свете. Последнее существо, в котором могут воплотиться быстрая улыбка Джонни, его отвага, его умение управляться с сетью и парусами, — это его ребенок». Но Майра промолчала.

И тогда заговорила я. В полной тишине я встала и сказала:

— Отче, это же сын Джонни Лихи.

Мне казалось, что я сумею воззвать к его здравому смыслу.

Вместе с нами поднялся Майкл. По церкви пополз ропот:

— Это ребенок Джонни. Конечно же, это ребенок Джонни.

Анни Лихи поднялась со своего места, стараясь заглянуть в лицо младенцу.

Но тут рот открыла Тесси Райан:

— Откуда нам это знать? Никто из тех, кто видел, как Жемчужина взбиралась на коня капитана Роберта, не поверит, что она не встречалась с ним раньше, — и кто знает, сколько это было раз…

Я повернулась к ней лицом:

— Тесси Райан, все в этой церкви знают, что то, что сделала Майра, она сделала ради меня. А сейчас она просто вернулась. И она с нами.

Отец Джилли указал пальцем на дверь:

— Убирайся отсюда, грешная женщина.

Мы всей семьей встали и покинули церковь.

Отец Джилли, взбешенный тем, что мы бросили ему вызов, сказал всей пастве, что для нас будут запрещены все таинства и обряды церкви, пока мы не отречемся от Майры. Всех Кили, а также Майкла и Онору Келли следует избегать как средоточие греха. Всем, кто будет общаться с нами, будет отказано в церковном покровительстве, а об их поведении будет доложено Линчам.

Вот так в первый день Рождества начался этот бойкот, seachaint, — все стали избегать нас и шарахаться от нас. Никто в Барне не разговаривал с Кили. А в Рахуне наши соседи вели себя так, будто Нокнукурух по-прежнему был заброшенной землей на пустыре.

Так прошла неделя, и Майра сказала, что вернется обратно к Мерзавцам Пайкам.

— Если я уйду, — сказала она, — отец Джилли оставит вас в покое.

Мы принялись спорить и отговаривать ее. Но Майра возразила: что еще ей оставалось? В Барне она жить не собиралась. Где она найдет здесь работу?

— К тому же я буду в каких-то пяти милях от вас, — сказала она, — а не в какой-нибудь Америке. Старый майор большую часть времени проводит в Дублине, а с Робертом я как-нибудь справлюсь. Не забывайте, что он в основном находится в своем полку.

Она найдет способ передавать нам весточку, а я смогу иногда пробираться в дом, чтобы повидаться с ней.

— Но, Майра, — не унималась я, — он ведь… он ведь будет… Как ты это вынесешь?

— Он в основном только разговаривает, — ответила Майра. — Рассказывает, как он ненавидит собственного отца и как жестоко другие мальчики обходились с ним в пансионе. А что касается всего остального, то все это очень быстро заканчивается.

Мы не смогли остановить ее.

Поначалу для нас ничего не изменилось.

— Терпение, — сказала тогда бабушка. — Терпение. Отец Джилли очень скоро пристанет к кому-нибудь другому, и соседи сами придут к нашим дверям.

— А мы захлопнем их у них перед носом, — решительно заявила я.

— Не стоит винить их. Они не могли пойти против священника. Но это долгая дорога, с которой не свернуть.

Когда в середине января отец прослышал, что начинается сезон рыбной ловли, то отправился к кладдахскому адмиралу, чтобы узнать, может ли он пойти со всеми.

— Ты когда-нибудь замечал, Джон Кили, — начал адмирал, — что наш Господь выбрал в качестве своих апостолов именно рыбаков и что предал его как раз Иуда, ни разу не ступавший на борт лодки? Мы не отвернемся от тебя, Джон Кили, что бы там ни говорил священник.

Так отец наш ушел в море вместе с остальными рыбаками, и об этом больше не было сказано ни слова. Барнские рыбаки слушали своего адмирала. Когда флотилия вернулась, мама взяла весь улов и вместе с прочими женщинами продала его под Испанской аркой.

Но наверху, в Рахуне, отчуждение продолжалось. Фермерам отец Джилли был необходим, чтобы замолвить за них слово и перед Господом, и перед сборщиками ренты. Большинство из них были запуганы. Тем не менее для нас с Майклом этот бойкот, который должен был стать величайшим наказанием, обернулся величайшей радостью. В такой изоляции мы с ним узнали друг друга так, как не получилось бы никогда, если бы вокруг текла обычная деревенская жизнь. За январь и февраль, с их длинными ночами, когда плохая погода удерживала нас в хижине, а соседи оставили нас в полном покое, мы с Майклом стали единым целым. Без страха, что к нашему дому принесет какого-нибудь гостя, который с порога начнет кричать: «Благослови вас всех Господь!», мы часами занимались любовью, поражаясь тому удовольствию, которое доставляли друг другу.

Мама утверждала, что не родившемуся еще малышу не повредит, если мы с Майклом вдруг захотим… В общем, если мы захотим. И мы хотели. Я всегда радовалась собственному здоровью. Ноги мои могли ходить и бегать, а руки — поднимать и носить. Я была очень рада, что так быстро забеременела, но потом все это… это блаженство… Трепет и возбуждение, которые я ощущала, когда Майкл ласкал меня, заставляли испытывать глубокую благодарность за то, что наши с ним тела способны так проявлять и получать любовь и что этому нам не нужно специально учиться. Мы позволяли себе быть легкомысленными и распущенными. Мы жили, словно на необитаемом острове, вдали от остального мира, когда беспечно подбрасывали в очаг куски торфа, готовили себе на ужин картошку и обходились совершенно без одежды, потому что в комнате было очень тепло. Майкл играл на волынке, а я сидела перед ним, скрестив ноги, на нашей постели, устроенной из сена, накрытого мягким одеялом, которое Майкл купил в Голуэй Сити. И звуки его музыки ласкали мою обнаженную кожу.

А как мы с ним разговаривали… Я привыкла к постоянному обмену репликами и шутками, принятыми в большой семье, когда все друг друга перебивают, фразы расщепляются, а мысли отделяются от смысла слов. Но мы с Майклом выслушивали друг друга, дожидаясь, пока каждый подберет правильные слова, чтобы сказать то, что не говорилось никогда прежде, чтобы придать словесную форму своим мечтам и страхам. Я и не подозревала, что была настолько беспокойной, — судя по всем этим «если» и «но», то и дело срывавшимся с моего языка. Майкл подтрунивал надо мной и дразнил меня этим. Мы проживем долгую и счастливую жизнь и умрем в один день в окружении высоких и крепких сыновей, красавиц-дочерей и целой стаи непоседливых внуков и правнуков. Наши кости будут лежать в одной могиле на барнском церковном кладбище, а души наши, соединившись уже навеки, будут парить над заливом Голуэй. И я верила ему, своему герою, который рядом со мной восстал против отца Джилли и всего остального мира, затем увел меня в это уединенное место, где оплакивал все, что у него отняли, а потом позволил мне заполнить пустоту в своей душе любовью.

Весна в том году наступила очень рано, и Майкл уже 1 февраля, в День Святой Бригитты, принес мне букетик подснежников — белых предвестников весны, которые расцветают на земле первыми.

— Они напоминают мне старушек в чепцах с оборками, которые говорят друг другу «Слава богу, зима уже проходит», — сказала я Майклу.

— И червяки тоже просыпаются, — сообщил мне Майкл. — Выползают из грязи, радуясь, как дети, и не знают, что очень скоро могут попасть под лезвие большой и грязной лопаты, которая разрубит их на куски.

Пришло время сева. Есть бойкот или нет бойкота, но землю все равно нужно вскопать, а камни с полей убрать, хотя сделать это самому было трудно. Майкл теперь уходил из дома с первыми лучами солнца, чтобы прощупывать и сдвигать пропитанную влагой землю. Он сделал каналы для отвода воды и выложил их галькой. Однако почва все равно оставалась мокрой и раскисшей.

— Я смогу это сделать, — сказал он, когда потратил один золотой на то, чтобы закупить посадочную картошку. — Я много раз наблюдал, как это делал Патрик.

— Но тогда тебе было девять, Майкл. А как насчет обустройства картофельных грядок? Одному этого не сделать, нужны двое: один копает ямку, а второй укладывает в нее картошку и засыпает землей, — сказала я. — Почему бы тебе не попросить о помощи Оуэна? Может быть, он и сам ищет повода, чтобы прекратить эту изоляцию.

Отец Рош приходил к нашей матери и сказал ей, что, если Кили придут в церковь, он не откажет им и не прогонит. А отец Джилли просто закроет на это глаза.

— Мы ведь можем уже и на мессу ходить, — сказала я Майклу. — Так может, и Оуэн тоже…

Но Майкл был тверд: обратиться к Оуэну — это все равно что отвернуться от Майры.

— Подумай о том, что она, должно быть, пережила ради нас.

«Да, но не так много, как тебе кажется», — хотелось ответить мне. Навестив Майру через несколько недель после Рождества, я обнаружила, что она вполне устроена, а Джонни Ог стал настоящим любимцем миссис Куни, местной кухарки. Майра даже пошутила насчет отца Джилли:

— Он ведь сам из мелкопоместных дворян, Онора. И его задача — строить всех ирландцев — обезьян — в шеренги. Впрочем, как раз мы, Кили, перед ним не спасовали, — со смехом закончила она.

Это не у Майры, а у Майкла мог быть сломлен дух. Его схватка с этой плохой землей была чересчур неравной. Если он не посадит картошку теперь, наш Нокнукурух просто умрет, еще не начав жить по-настоящему.

— Тогда давай сядем на Чемпионку и уедем отсюда, — сказала я ему. — С тобой я привыкну к дороге в мгновение ока.

Но Майкл отвечал, что я просто не представляю, как я буду скучать по папе с мамой, по бабушке и братьям, по заливу Голуэй, наконец. Он так и не сдался. Если Майкл что-то решил, его уже не переубедить. При всей кажущейся добродушной веселости он был удивительным упрямцем.

Всю ту весну я слышала с дальнего конца поля звуки его волынки. А иногда он надолго уезжал на Чемпионке, просто катаясь и никуда конкретно не следуя.

Однажды мартовской ночью я услышала рядом с нашим домом чьи-то шаги.

— Майкл, — прошептала я, — проснись.

Но он тоже слышал. Встав с постели, Майкл схватил лопату и двинулся к двери.

— Это я, — послышался снаружи незнакомый голос. — Это я, твой брат Патрик.

Майкл выронил лопату и распахнул дверь. Мне лишь осталось в считаные секунды схватить шерстяное одеяло и прикрыть свои полные груди и большой живот.

Человек, переступивший наш порог, нагнал на меня немало страха: вытянутое лицо с узким носом, большой рот, пронзительные карие глаза и коротко подстриженные темные волосы. Ростом он был почти с Майкла, но худощавый и поджарый. С собой он принес две бутылки виски, poitín, которые поставил на пол.

— Патрик… — Майкл шагнул вперед с протянутыми навстречу ему руками. — Патрик.

Но Патрик молчал и не шевелился. Затем он перевел взгляд с Майкла на меня. Мне хотелось сползти вниз, закрыть лицо и живот одеялом, но я знала, что должна выдержать этот холодный взгляд. Если вы желаете поиграть со мной в свои гляделки, мистер Патрик Келли, я к вашим услугам.

Но тут Майкл взял Патрика за плечи:

— Ты что, пытаешься напугать мою жену до безумия и этим разбить сердце своему младшему братишке, старый хрен?

Патрик рассмеялся. Лед в его глазах треснул, и двое братьев горячо обнялись.

— А это Онора, Патрик. Она…

— Кили, — перебил его тот. — Дочка Джона Джеймса Кили, а мать у нее Мэри Дэнни Уолш. Это семья рыбаков, и это из-за ее сестры вы попали во все эти неприятности.

— Моя сестра в этом не виновата, — начала было я. — Этот дьявол, местный лендлорд…

— Майор Джордж Мерзавец Пайк, — закончил за меня Патрик, — и его сынок-военный, Роберт. Мы хорошо знаем их всех.

— Мы — это кто? — поинтересовалась я.

Майкл рассмеялся.

— Тебе лучше ответить, Патрик. Эта женщина просто так не отстанет. Ладно, проходи в дом и расскажи нам, где ты побывал, где живешь, и вообще…

— Твоя бабушка должна знать людей, с которыми я сейчас, — сказал Патрик мне.

— Это люди Мартина О’Малли, — ахнула я.

— Заметь, я не называл никаких имен, — ответил Патрик.

Это была крутая компания, многие в розыске. Больше вопросов я не задавала. Майкл принялся излагать все новости за последние девять лет, хотя Патрик практически все знал в деталях. Он слышал и про смерть матери и деда Майкла, и про его изгнание из родной земли, и про потерю кузницы. Он был очень хорошо информирован. И что дальше?

— Вставай и оденься, Майкл, — сказал Патрик Келли. — Я пришел, чтобы выкопать с тобой картофельные грядки и засеять поля.

— Но ведь сейчас ночь, — удивилась я.

— Там светит полная луна, — ответил Патрик.

* * *

Они начали прямо той ночью — две двигавшиеся по земле длинные тени в лунном свете, за которыми следовала я.

— Пшеницу и ячмень посадим позже. Лучше начать с картошки, чтобы у вас гарантированно было пропитание. Грядки можем расположить на этом высоком холме, — сказал Патрик.

— Я не собирался заходить так далеко, — возразил Майкл. — Сюда тяжело подниматься.

— Поэтому этой землей и не пользовались — и это хорошо. Я заметил, что на новой почве картошка растет лучше всего. Итак…

Патрик широким шагом повел нас с Майклом вверх по крутому склону. На вершине он взял щепотку земли, размял ее пальцами и понюхал.

— Картошка — очень щедрое и великодушное растение. Ничего другого на такой земле просто невозможно вырастить.

Они начали работать. Руководил Патрик.

— Теперь ты, — сказал он мне. — Принеси немного щебня.

Я не двинулась с места.

— Принеси щебня, девочка.

Может, тебе и тридцать, а мне всего семнадцать, но я замужняя женщина, ношу под сердцем ребенка и не желаю, чтобы кто-то рявкал на меня, раздавая приказы таким тоном.

Майкл весело подмигнул мне:

— Не могла бы ты, Онора, a stór, собрать жменю щебня и принести его для меня и Генерала?

Если Патрик слышал все это, то виду не подал.

Между большими камнями было полно мелких. Я набрала их в подол своей юбки и принесла Майклу и Патрику.

Патрик наметил форму грядок.

— А теперь, пожалуйста, камешки, если соизволите.

Он бросил один из них поверх первой грядки, а остальные начал выстраивать за первым, после чего жестом показал нам с Майклом, чтобы мы делали то же самое.

Через час работы среди клочков травы и сорняков в лунном свете белели ряды камней — уходящая вниз прямая линия по центру каждой из будущих грядок.

— Теперь картошка, — сказал Патрик.

Он стоял неподвижно, возвышаясь над нами.

— Камешки помечают место, куда мы закопаем посадочную картошку, — шепнул мне Майкл.

Патрик начал копать землю. Он вырезал в ней треугольники дерна, а потом переворачивал их так, чтобы их вершины касались камня. Майкл шел следом. Два брата двигались вдоль грядки спиной вперед, и Майкл стал почти таким же молчаливо-сосредоточенным, как и его брат. Останавливались они лишь для того, чтобы аккуратно утоптать землю.

— Нельзя повредить дерн, — предупредил Патрик, — иначе дождь вымоет из почвы все ее плодородие.

И там, где раньше были только камни и сорняки, появилась настоящая земля. Наступил рассвет. Жаворонки своими песнями подняли солнце, а во дворе епископа ниже нас прокричал петух. Майкл и Патрик выкопали двадцать грядок, прямых и параллельных.

Мы проспали потом целый день. Патрик настоял на том, чтобы спать в сарае с Чемпионкой. Майкл попытался рассказать ему историю о рождении Чемпионки и Голуэйских скачках, но Патрик прервал его:

— Остановись. Эту историю ты расскажешь мне у огня, когда мы закончим.

Патрик появился вновь только с наступлением темноты, и вместе с Майклом они начали вырезать глазки ростков у посадочной картошки.

— Тебя надули, — сказал Патрик. — Картошка очень плохая.

— Посади ее получше, и лендлорд тут же наверняка поднимет ренту, — ответил Майкл. — Агент заявит, что если мы можем позволить себе покупать розовую, значит, в состоянии платить больше ренты.

Патрик начал рассказывать Майклу о работе и уходе, которые ему предстояло выполнять.

— Очищай грядки от вот такой жесткой травы с острыми краями, Майкл. Вырывай каждый ее корешок. Оставишь хоть немного, и она задушит картофель, прежде чем он успеет прорасти. Следи также за другой травкой — пастушьей сумкой. Она может уронить свои семена в твою грядку, и тогда ты в полной… В общем, тогда будет очень плохо. Но, конечно, хуже всего — щавель. Он пускает вниз свои длинные грязные корни, которые опутывают клубни нашей pratties.

— Хотя листья щавеля помогают против ожога крапивой, — вставила я.

Патрик удивленно вскинул бровь и продолжил. Он говорил о проблемах с погодой: слишком жарко, слишком холодно, слишком сухо, слишком влажно. Майкл лишь слушал и кивал.

В ту ночь Патрик и Майкл заменили камешки глазками картофеля, вкопав их в землю. Когда они закончили, спина у Майкла болела так, что он не мог поднять руки. А Патрику хоть бы что.

— А он ведь на двенадцать лет меня старше, — сказал Майкл.

Патрик ушел через пять дней. Картошка была посажена. Они с Майклом проложили дренажные канавы. Патрик научил Майкла, как определять, насколько истощена земля, какое поле оставить под траву для Чемпионки, а на каком — посеять пшеницу.

— Чтобы пахать, тебе понадобится помощь соседей, но я бы сказал, что всему свое время.

Я начала объяснять ему все подробности нашего бойкота, но Патрик жестом остановил меня, пожал Майклу руку и ушел.

На следующий день после его ухода к нам пришли Оуэн Маллой и Кати. Они вели себя так, словно ничего не произошло.

— Майкл, давай впряжем Чемпионку в плуг и посмотрим, сможет ли она пахать так же хорошо, как бегает.

— Чемпионка — лошадь не для пахоты, — ответил Майкл.

— Так никто из нас не для пахоты, но она может сделать свою часть работы, — парировал Оуэн. — Подготовим ее к материнству. Я слышал, что Барьер, жеребец сэра Уильяма Грегори, любит сильных кобыл, — заявил он и подмигнул мне.

— Жулик, — сказала я.

— Кто — я или Барьер? — спросил Оуэн.

На этом бойкот завершился.

Через несколько недель, когда Кати уже принимала нас у себя дома, я заметила рядом с очагом Оуэна Маллоя бутылку poitín, поразительно похожую на те две, которые нам оставил Патрик. Такое вот столкновение характеров. Я многое отдала бы за то, чтобы послушать их разговор: Оуэн — сплошные слова и же-сти-ку-ля-ция, и Патрик — само молчание и неподвижность.

В воскресенье мы отправились в церковь уже вместе.

* * *

За все эти годы единственным намеком со стороны Оуэна Маллоя на тот первый визит к нему Патрика Келли были его долгие и пространные рас-суж-де-ни-я о риббонистах, Молли Магуайр, Капитане Полночь и всех остальных, «кто взял в свои руки дело восстановления былой справедливости» — чтобы судебные приставы не так бессовестно относились к беднякам, а перекупщики хорошо подумали дважды, прежде чем отбирать у людей их последний скот в качестве уплаты ренты. Возможно, кое-что из их ме-то-до-ло-ги-и выглядит несколько грубовато и немало из этих парней кончили на виселице или в ссылке, но кто-то же должен выступить против правительства, которое поставило вне закона даже изготовление своего виски.

— Если бы не эти жесткие люди, нам было бы отказано в uisce beatha — воде жизни. Тяжкий жребий ждет того, кто выдаст хоть кого-то из них. Не говори ничего — Ná habair tada.

На это Майкл отвечал:

— Я слышал, что ребятам в горах полегче теперь, когда у нас появился Дэниел О’Коннелл.

— Конечно, — сказал тогда Маллой. — Нет никого лучше нашего Ос-во-бо-ди-те-ля!

Это было шесть весен назад. Сейчас уже лето, а в сентябре мне исполнится двадцать три. Трое детей, двое жеребят, хороший урожай, большое застекленное окно, как и было обещано, всегда жаркий очаг, чтобы тепло было в нашем доме, когда долгими зимними вечерами я рассказываю Майклу и детям разные истории, услышанные от бабушки.

— Fadó…

Шесть лет суровых испытаний, это правда, но сколько было счастливых моментов! В свои двадцать четыре мой Майкл, юный победитель Голуэйских скачек, стал мужчиной, которого уважают за его умение и настойчивость, надежным человеком, который и поможет соседу в работе, и сыграет на волынке, и посмеется с друзьями. Мой муж и отец моих детей — любовь моя. И при этом он любит меня. Поразительно.

 

Глава 10

— Нашу pratties начинаем копать завтра, — сказал Майкл в первую неделю октября.

Стоял облачный неприветливый день — и это после того, как все лето погода была замечательной.

— Оуэн Маллой говорит, что по Голуэй Сити ходят разные сплетни, будто в Корке и Кэри урожай картошки плохой. Но, по его словам, там поля заливали дожди. У нас все будет хорошо.

— Я предупрежу своих, чтобы были готовы прийти помочь нам, — сказала я.

— Думаю взять мальчишек покататься на Чемпионке. Когда начнется сбор урожая, времени на это не будет.

— Хорошей вам прогулки, — пожелала я.

— Будь там поосторожнее, — предупредил Майкл. — Это такое место…

Я сама побаивалась своих походов к Мерзавцам Пайкам, но это было единственной возможностью повидать Майру. Когда старый майор сильно запил из-за проблем со здоровьем, Майра убедила его, что ее бабушка знает средство, которое поможет его недугу. Отвар расторопши и других лекарственных трав ослабил его страдания от подагры и послужил для нас поводом появляться в Большом Доме. Майра же никогда к нам не приходила.

* * *

— Иди к бабушке, — проворковала мама, распахивая объятия навстречу Бриджет.

Она всегда очень радовалась своим внукам, а наша дочка сейчас была вторым младенцем в нашей семье — благодаря стараниям моего брата Денниса и его жены Джози. Мама раскачивала Бриджет на руках, удивляясь, какая она крупная и сообразительная для своих пяти месяцев.

— Siúil, siúil, siúil a rún, — напевала она ей песню, которой в свое время успокаивала всех нас, своих детей.

— Нам уже пора идти, — сказала мне бабушка.

После часа быстрой ходьбы по botha — тропе вдоль берега — мы с бабушкой вышли к дороге, которая вела на утес к дому Пайков. Старый майор убедил власти построить дорогу прямо к его порогу. «А о дороге в наши края никто и не вспоминал, — сказала я бабушке, — так что никакой кузницы не будет, и молот с наковальней, которые Майкл умудрился купить, так и будут лежать без дела.

— Тесси Райан болтает, что Майра специально рожает детей от капитана Роберта, чтобы заставить его жениться на ней! Как будто у Майры есть выбор или…

— А я объясню тебе, почему Тесси Райан так прытко тычет пальцем на других.

— Я и сама знаю, бабушка. Просто она завистливая, несчастная и жадная.

— Она незамужняя.

Я остановилась.

— Как это?

— У них никогда не было денег, чтобы заплатить священнику. Ее мать сама рассказывала мне. Поэтому она всем говорит, что они поженились в Мойкуллене, где живет ее бабка. Не говори ничего. Все об этом знают, просто не произносят вслух, — сказала она, зашагав дальше и размахивая своей палкой.

— Я только Майклу расскажу. Это поможет ему терпимее относиться к Тесси.

Я никогда ничего не скрывала от Майкла — он знал каждую мою мысль. Я так привыкла говорить с ним свободно, что иногда слова сами слетали с моих губ.

Вот и теперь я сказала:

— А почему бы тебе, бабушка, не отравить старого майора?

— А почему бы тогда не потравить вообще всех лендлордов? — в тон мне ответила она. — Ведь все кухарки у них ирландки.

— Вот же, правильно, — подхватила я.

— Я не пойду на убийство без крайней на то необходимости. Зачем рисковать бессмертием моей души из-за таких, как они?

— Да, думаю, они не стоят того, чтобы из-за них отправляться в пекло.

Мы как раз достигли вершины утеса. Остановившись, чтобы перевести дыхание, она подняла взор на угрюмый дом из серого камня.

— Кое-кто мог бы сказать, что мы катимся туда прямо сейчас.

* * *

— Бабушка, бабушка! Тетя Мед! — Джонни Ог Лихи, пятилетний мужичок, такой же коренастый, как его отец, выбежал через кухонный двор нам навстречу.

Когда я рассказала Пэдди, что его кузены, которых он никогда не видел, зовут меня «тетя Мед», он спросил:

— А что такое мед?

В детстве я пару раз пробовала это сладкое лакомство, но потом у нас очень долго на мед просто не было денег. Майра украла небольшой горшочек меда, чтобы я угостила им Пэдди. Глядя, как его лицо расплылось в широкой счастливой улыбке, когда он облизывал мед со своего пальца, мы с Майклом не могли удержаться от смеха.

— Теперь ты сам понимаешь, почему это прозвище так подходит твоей маме, — сказал ему Майкл. — Из-за своей сладости.

Майра по-прежнему пыталась при случае тайно передавать нам еду, но ей приходилось быть очень осторожной, потому что старый майор приказал арестовать Уинни Лайонс только за то, что она как-то взяла две головки капусты.

Мы прошли за Джонни Огом на кухню, где у плиты стояла Майра. У ее ног крутились Томас, которому было четыре года, и ее самый младший сын двух лет. Она назвала его Дэниел О’Коннелл Пайк.

— С его кудрями и пухлым носом — разве он не копия нашего Освободителя? И это приводит старого майора в ярость! — сказала она.

Трое прекрасных мальчиков. С детьми Майры все было в порядке. Голодных ртов здесь не было.

— Ну, это совсем не так, — недовольно проворчал какой-то мужчина, сидевший за кухонным столом.

— Я тут готовлю завтрак для мистера Джексона, — пояснила Майра. — Он предпочитает, чтобы вокруг него никого не было, когда он ест.

— А что это за женщины? — спросил он.

— Моя сестра, миссис Келли, и моя бабушка, миссис Кили. А этот благовоспитанный молодой человек — Абнер Джексон, новый агент майора Пайка.

— Хм-м, — неопределенно промычал тот.

Майра зачерпнула что-то из котла и насыпала в миску.

— Овсяная каша, — сказала она нам. — Мистер Джексон начинает свой завтрак с овсянки, затем идет яичница из трех яиц со множеством ломтиков бекона. Я ничего не перепутала, мистер Джексон?

И снова ответа не последовало.

— Мистер Джексон родом из Северной Ирландии, — заметила Майра. — Свои слова он расходует так же, как свои деньги, — крайне экономно. Он всегда говорит мне, чтобы я берегла дыхание, когда буду студить свою овсянку, как будто не понимает, что я такого не ем вообще.

Джексон сидел, не поднимая головы, и методично загружал густую кашу в свой рот, медленно и основательно.

Такого из себя не вывести, так что Майра напрасно его поддевала. Мы с бабушкой стояли неподвижно, и Дэниел начал хныкать.

— Джонни Ог, забирай своих братьев и идите поиграть в нашу комнату.

Майра интонацией выделила слова «братьев» и «нашу». Джонни Ог взял Томаса за руку, а Дэниела поднял на свое бедро, после чего они ушли.

— Воспитанные детки, хорошо себя ведут, не правда ли, мистер Джексон? — сказала Майра.

Тот доел свою овсянку. Майра поставила перед ним тарелку с яичницей, поджаренной на сале, и еще одну — с нарезанным беконом.

— Мистер Джексон, когда ест, любит, чтобы было много жира и много мяса. А к картошке даже не притрагивается, хоть я и говорила ему, что она очень вкусная и что он многое теряет. А молоденькая картошка такая тугая и сладкая, — сказала она и нагнулась так, чтобы ее пышная грудь оказалась прямо у него перед носом.

— Иезавель, — сказал он.

— Иезавель? — переспросила Майра. — А кто она вообще такая, эта Иезавель?

И снова Джексон ничего не ответил. Я взглянула на бабушку. Что Майра творит? Она что, хочет, чтобы он вспылил?

— Тебе следует внимательно почитать Библию, — сказал Джексон.

— Мистер Джексон желает обратить нас в свою веру, правда, мистер Джексон? Он подговорил майора привезти сюда миссионеров из Лондонского Библейского общества. И теперь они строят на территории поместья свою церковь и школу. Они обещают учить наших детей, а нашим мужчинам — дать работу. И все, что нам для этого нужно, — всего лишь «соскочить», стать протестантами. Я все правильно говорю, мистер Джексон? А еще я объяснила мистеру Джексону, что по-ирландски «соскочить» — это все равно что «отступить».

Джексон, не сводя глаз с тарелки, резал и жевал свою яичницу с ветчиной молча и сосредоточенно, точно находился на кухне один.

— Наша религия делает нас дремучими дикарями, — сказала Майра нам с бабушкой. — Так они решили у себя в Лондоне. И теперь этот главный миссионер, преподобный Смитсон, как его здесь зовут, готов выдать прекрасную Библию в кожаном переплете всякому, кто «соскочит». Но только один человек принял такой дивный подарок. Я ничего не путаю, мистер Джексон?

И снова молчание.

А Майра тем временем продолжала:

— Зовут этого человека Паки Бейли — простой парень, но такой радостный и исполнительный. Преподобный Смитсон сказал Паки поносить папу и всех епископов, и Паки повторил все, что ему наговорил преподобный. «Я осуждаю вавилонскую блудницу, сидящую на троне в Риме», — сказал он. Ясное дело, что Паки понятия не имел, что все это означает, но был горд собой до невозможности и так важно выпячивал вперед грудь, осуждая то одного, то другого. И все потому, что послушать это заставили прийти каждого арендатора и каждого батрака в этом поместье. — Майра сокрушенно покачала головой, вспоминая эту сцену.

— Но потом преподобный Смитсон захотел, чтобы Паки повторил фразу: «Я осуждаю поклонение женщине, родившей Иисуса Христа». Однако, когда Паки уже должен был произнести «женщине, родившей Христа», у него в голове что-то щелкнуло и он вдруг сообразил, что кроется за этими словами. «Неужто вы говорите о Деве Марии, нашей Пресвятой Богоматери?» — спросил он. На что преподобный Смитсон отвечал: «Нет никакой Пресвятой Богоматери. Жизнь Иисусу дала обычная смертная женщина, вот и все». «Как так?» — удивился Паки.

Джексон встал.

— Довольно — прекрати!

— Но ведь моей сестре и моей бабушке интересно. Они очень хотели бы послушать конец этой истории, мистер Джексон. Вот я и говорю. Преподобный Смитсон тогда сказал: «У всех у нас есть свои матери». — «Ах, ваша честь, — отвечал ему Паки, — но моя мать любила меня. Ей было не важно, что я соображал медленнее других или что, как вы изволите говорить, я слишком глуп, чтобы отличать правду от лжи. Она любила меня и всегда говорила, что есть еще одна мать, которая тоже любит меня, — это Дева Мария, мать Иисуса; что Мария замолвит за меня словечко перед Иисусом, что она знает, когда Иисус находится в подходящем настроении, чтобы пойти к нему и похлопотать перед ним обо мне. Она скажет ему, что Паки Бейли — хороший мальчик, и тогда Иисус, чтобы сделать ей приятное, пустит меня к себе на Небеса». А затем перед всеми арендаторами и батраками, которые все это слышали — как и вы тоже, мистер Джексон, — Паки заявил: «Мне нравится жить в этом маленьком сарайчике, который вы мне дали, я готов с радостью убирать и подметать для вас, готов повторять, что папа — из Вавилона, что епископ — sliveen, человек недостойный, но я никогда и слова дурного не скажу против Марии, сэр. Потому что она — наша Пресвятая Богородица».

— Бейли — простак, — заметил Джексон.

— Да, простак, — согласилась Майра, — но не идиот. И он знает, что такое материнская любовь. Как знаю и я, мистер Джексон, не забывайте об этом. А вместе со мной это знают и мои сыновья, внуки майора.

Джексон встал из-за стола.

— Я вижу твою игру насквозь. Ты хочешь спровоцировать меня, чтобы я выслал тебя отсюда.

— Если вам будет это угодно, мистер Джексон, я могла бы уйти прямо сейчас, вместе с моей бабушкой и сестрой.

— Так ступай, — проскрипел чей-то хриплый голос.

В дверях стоял старый майор. Лицо его было еще более одутловатым и красным, чем обычно, и, направляясь к нам, он сильно хромал от своей подагры.

— Но я думал, сэр… — начал было Джексон.

— Ты слишком много думаешь, Джексон. Жемчужина может уйти в любой момент. Когда только захочет.

Мы с бабушкой вопросительно взглянули на Майру. Но та не сдвинулась с места.

— Два мальчика, разумеется, останутся здесь. Буду держать их под рукой, пока Роберт не найдет себе подходящую невесту и не женится. Даже внебрачный ребенок лучше, чем остаться вообще без наследника.

Затем он обернулся к нам:

— Вот видите? Несмотря на все, что обо мне судачат, я порядочный человек. Даже очень порядочный. Ну, и детей своих ты, конечно, больше никогда не увидишь, Жемчужина.

— Я не могу, — пробормотала Майра.

— Говори внятно, Жемчужина.

— Я не могу оставить их.

— Ты слышал это, Джексон? У этих католиков обнаруживается совершенно неуемная привязанность к собственным детям. Что абсолютно необъяснимо — ведь детей у них так много. Я вообще не понимаю, как они отличают одного от другого. Ладно, а где же плоды стараний моего сына?

— Мальчики, — позвала Майра, а потом подошла к задней двери кухни и открыла ее. — Джонни Ог, приведи мальчиков.

Майор повернулся к бабушке:

— Ты принесла мой порошок, старуха?

— Принесла.

— Давай.

Бабушка упаковала свое зелье в морскую раковину — чтобы добавить в него силу моря, как объясняла она.

— Здесь все то же самое, что и прежде, сэр: мелко истолченная расторопша с другими лечебными травами, чтобы восстановить вашу печень и вылечить подагру.

— Ты слышишь, Джексон? Кому, как не этому запойному народу, лучше знать, чем лечить последствия злоупотребления спиртным? А теперь ты, сестра, иди сюда.

— Я, сэр? — испуганно переспросила я.

— А кто, я? Не дразни меня, девчонка. Вот, попробуй это.

Он протянул мне раковину с лекарством. Я послюнила палец, коснулась порошка, чтобы к нему прилипло немного, и сунула все это в рот.

— Это расторопша, сэр.

— Будь с ними всегда настороже, Джексон. Пусть тебя не вводят в заблуждение все эти «сэр» и «ваша честь». Они в любой момент готовы прикончить тебя. Так что никогда не поворачивайся к ним спиной.

Джонни Ог привел на кухню двух своих маленьких братьев. Томас сразу побежал к Майре, Дэниел, неуверенно покачиваясь, последовал за ним. Майра обняла их обоих.

— У старшего нос настоящего Пайка, — заметил майор.

Это было правдой — нос его был похож на большой выступающий клюв.

— А насчет младшего я вообще не уверен, что он Пайк, — сказал старый майор. — У тебя там, часом, с каким-нибудь боровом ничего не было, Майра?

— Вашему сыну прекрасно известно, что…

— Стоп-стоп, — перебил ее майор. — Слишком много тут разговоров. Джексон, ты сделал то, что я тебе велел?

— Да, сэр. Я прогнал остальных двух служанок. И теперь эта уже не сможет болтать весь день напролет. Она может и готовить, и прислуживать ее светлости. Вы так редко здесь бываете.

— Все правильно, Джексон. Все правильно. Здесь — редко. А в дальнейшем, надеюсь, буду еще реже. У нас новый дом в Лондоне, а семья ее светлости построила для нее еще один в деревне, где она могла бы выздоравливать. Да, дорогая моя Жемчужина, мы будем редко видеться с тобой, хотя моему сыну, когда он приедет сюда на время своего ежегодного отпуска, понадобятся твои услуги. Причем это очень качественные услуги, Джексон. Я бы и тебе предложил ими воспользоваться, однако мой сын почему-то до абсурда по-собственнически относится к прелестям Жемчужины.

Я опустила голову. Хорошо, что мама не пошла вместе с нами. Я боялась, что после этих слов она схватила бы нож и ударила бы старика в самое сердце.

Джексон фыркнул.

— Вашему сыну не о чем беспокоиться, — сказал он.

— Ты слышала, Жемчужина? Джексон невосприимчив к твоим чарам. Это все его кровь, добрая ольстерская порода. Он напоминает мне Эндрю Джексона, который, кстати, был президентом Америки. Джексон, я не ошибся, все правильно?

— Да, ваша светлость.

— Вот и расскажи им. Урок истории никогда и никому не помешает.

— Эндрю Джексон был родом из Каррикфергуса, как и я. Воевал в Индии, сражаясь с дикарями и обеспечивая безопасность для благопристойных фермеров, — сказал Джексон.

— И ты, Абнер, сделаешь то же самое для меня. Очистишь мою землю от этих бесконечно плодящихся бездельников. Очистишь полностью. Останутся широкие поля и просторные пастбища, чтобы выращивать там скот и овец, и работать там будут порядочные надежные люди вроде тебя, Джексон. Я был мягок, и земля страдала от этого, но спасение уже близко, как сказал бы Преподобный Смитсон. Спасение. Дурные люди будут наказаны — выгнаны с земли. У меня есть для тебя большая новость, Онора Келли, которую ты передашь своим. Я и так слишком долго позволял твоему разъезжающему верхом муженьку прятаться за спину Маллоя. Скажи ему и всем остальным арендаторам, что рента будет повышена. И больше никаких просрочек. Рента должна быть уплачена, и уплачена вовремя, иначе всех выгоню. Мистер Джексон у нас не боится никого и ничего, и ему плевать на разных преступников, шатающихся в горах, верно, мистер Джексон?

— Все верно. Пусть только попробуют помешать мне исполнить свой долг.

— Самое время проявить отвагу, учитывая, что в Голуэй Сити приходят два новых полка солдат, — сказал старый майор. — Попытаешься украсть еду в этом доме, Жемчужина, и тут же окажешься в тюрьме. Или отправишься на каторгу в Австралию. Больше я закрывать глаза на это не стану. Считай, я тебя предупредил.

Последние слова он произнес, понизив голос, и, прихрамывая, удалился. Джексон последовал за ним. Томас и Дэниел заплакали. Бабушка подошла успокоить их. А Джонни Ог убежал через заднюю дверь.

— Запугивать женщин и детей — это они хорошо умеют, — бросила я.

— Сейчас еще не так плохо. Когда здесь Роберт, бывает намного хуже, — ответила Майра.

— Тебе нельзя здесь оставаться, Майра, — сказала я. — Отец возьмет Майкла, Денниса и Джозефа, и они все вместе придут сюда. И пусть майор Мерзавец Пайк тогда попробует покричать на четверых крепких мужчин.

Майра, которая гладила Дэниела по голове, посмотрела на Томаса.

— Но ты же не бросишь нас, мамочка? — спросил тот. — Ты не дашь ему забрать нас?

— Я никогда не брошу вас, мои мальчики. И вы это сами знаете, — ответила Майра.

Взглянув на нас, она лишь покачала головой.

— Вам лучше уже идти, — сказала Майра.

Бабушка обняла мальчиков, а Майра шепнула мне на ухо:

— Он ненавидит нас. Джексон ненавидит нас. Скажи Майклу, чтобы он поостерегся.

— Я передам ему, Майра. А с тобой все будет в порядке?

— Старому майору нужен Роберт, а Роберту нужна я.

* * *

Когда мы с бабушкой вернулись, отец с парнями разгружал улов. Джози Бейли, жена Денниса, сортировала рыбу. Она была настоящей дочкой рыбака — ловкая, проворная, умела продавать и торговаться, всегда была готова идти на рынок, хотя вскоре у нее должен был родиться второй ребенок. Сейчас у молодого семейства была маленькая дочка, а Джози хотела еще одну.

— Чтобы сестрички, — говорила она.

Мама вышла к нам с Бриджет на руках.

— Опускается туман, — сказала она. — Я видела, как среди холмов собирается дымка. Тебе лучше заночевать сегодня у нас.

— Мне нужно вернуться домой, мама.

— Может, мне пойти с тобой, Онора? — предложил мой брат Хьюи, которому было уже двенадцать, очень смышленый мальчик. — Я бы хотел повидать Пэдди и Джеймси, а на ночь могу остаться у вас в Нокнукурухе.

— У тебя что, завтра школы нет? Учитель будет ждать тебя. Мама говорит, что ты прекрасный ученик. Amo, amas, amat… — начала я.

— Amatus, amant, — закончил он. — Но у вас я мог бы почитать твою книгу, Онора.

Майкл нашел для меня в Голуэй Сити старую книгу латинской грамматики, которая, вероятно, принадлежала когда-то обнищавшему школьному учителю. «Стоила она довольно дешево, — сказал он мне тогда. — Когда мимо нашего дома проложат дорогу и я открою свою кузницу, куплю тебе больше».

— Вы все завтра придете помогать нам копать картошку, и я дам тебе почитать книгу, — заверила я его.

Он был высоким, как все Кили, но единственным рыжеволосым в нашей семье.

— Хьюи, тебе пора уже спать, — сказала мама. — Онора, такой туман спускается… Оставайся. Там даже дороги не разглядишь.

— Если бы я к этому времени не выучила каждую трещинку и каждую впадину на тропе от берега до Нокнукуруха, то была бы полной amadán и позором для нашего ученика Хьюи.

— Amadán по-английски означает «идиот», — пояснил Хьюи.

— Совершенно верно, Хьюи, — подтвердила я и, поцеловав маму, взяла Бриджет на руки.

— Счастливого пути, Онора, — сказала на прощанье мама.

Меня окутал туман, тяжелый и сырой. Я решила, что пойду вдоль берега: сейчас отлив, и так будет быстрее. Я слышала, как волны глухо ударяют в скалы, торчащие из воды, словно корявые пальцы, но сам залив был скрыт от меня пеленой тумана.

Бриджет вскрикнула.

Я слишком сильно прижала ее к себе, не осознавая этого.

— Прости меня, a stór. Мамина деточка, мамина маленькая девочка.

В полной темноте лишь ощущение утоптанной земли и краев углубления под ногами подсказывало мне, что я на тропе. Так я и шла: шаг правой ногой, шаг — левой, шаг — правой, шаг — левой.

— Господи Иисусе, Дева Мария и Святой Иосиф! Спасите и защитите меня! — крикнула я. Как далеко я уже зашла?

Вверху тускло мелькнул огонек.

— Онора!

На возвышенности стоял Майкл с куском горящего торфа перед собой.

— Онора, вот вы где! Я уже начал волноваться. Это какой-то особенный туман. Пойдемте, пойдемте, мы с мальчиками уже приготовили вам ужин.

Мы сидели у родного очага, ели вкусную рассыпчатую молодую картошку нового урожая, и я не уставая приговаривала, как здорово готовят мои мальчики. Я держала Бриджет на руках, а Майкл и наши сыновья рассказывали о своей поездке верхом в каштановую рощу возле Барны.

— Первым делом, Пэдди, расскажи маме, что особенного было в тех деревьях.

— Они совсем старые, мама, старые, старые, старые.

— А почему это еще так важно? — подсказал Майкл.

— Потому что… — начал Пэдди и продолжил нараспев: — Потому что Ирландия трижды одевалась и трижды раздевалась донага.

— Молодец, Пэдди, очень хорошо, — похвалила его я.

— Трижды, — повторил Джеймс. — Трижды, трижды.

— Он, мама, не знает, что «трижды» — это означает три раза.

— Нет, знаю, — обиделся Джеймс. — Три, три, три!

— А что тогда означает «трижды одевалась и трижды раздевалась донага»?

— Это значит, — сказал Пэдди, — что они трижды рубили наши деревья.

— Они?

— Ну, плохие люди.

— Так было проще сказать ему, чем объяснять про викингов, нормандцев, Кромвеля и всех остальных, — обьяснил Майкл.

Я кивнула.

— Одна и та же история, только персонажи разные, — сказала я.

— В Ирландии, мама, раньше высокие деревья были повсюду, но сейчас они растут только вокруг больших домов. Но после нашего набега у нас теперь тоже будут собственные деревья, — заявил Пэдди.

— После нашего набега! — воскликнул Джеймс.

— Мы там подкрадывались! — сказал Пэдди.

— На четвереньках, — добавил Джеймс.

— И папа тоже, мы все, мама, крались через лес, пока не добрались до самого высокого каштана. А потом мы бросали палки и камни по веткам, — продолжал Пэдди.

— И я тоже бросал, мама.

— Помолчи, Джеймси, сейчас я рассказываю, — оборвал его Пэдди. — Так вот, палки и камни…

— Пэдди здорово бросал, — снова перебил его Джеймс. — Сильно.

— Да, — подтвердил Пэдди. — Скажи, папа?

— Вы оба были молодцами. А когда каштаны упали, мы тут же схватили их и побежали домой, распевая на ходу «Запад проснулся». А ну-ка, мальчики, давайте.

Мальчишеские тонкие голоса присоединились к глубокому баритону Майкла:

Они запинались, озвучивая сложный текст, но припев подхватили стройным хором:

Они повторяли это снова и снова. Я хлопала им в ладоши, а Бриджет смеялась.

— А теперь сделаем вот что, — сказал Майкл, обдирая с их добычи зеленую колючую кожуру.

Он проделал в двух каштанах отверстие и продел туда по куску веревки.

— Смотрите, — продолжал он, — я взмахну, и каштан в моей правой руке атакует другой, тот, что в левой.

Он сделал быстрое движение запястьями, и каштаны столкнулись, ударившись друг о друга.

Мальчики были в восторге.

— Дай мы сами попробуем, папа! Дай нам!

Пэдди взял один, Джеймси — второй.

— Понаблюдаем за ними, — шепнул мне Майкл. — По тому, как мужчина обращается с таким каштаном, можно определить его характер.

Пэдди сразу крутанул веревку, направив свой снаряд прямо в каштан Джеймси, но тот убрал свой и тут же нанес удар в ответ. Последовало сильное соударение, однако ни один из каштанов на раскололся.

— Это прекрасное сочетание для братьев, — сказал Майкл. — Я имею в виду мозги Джеймси и силу Пэдди. Один планирует стратегию, а второй наносит мощный удар.

Я засмеялась:

— Но, Майкл, Джеймси еще нет и трех лет, а Пэдди — всего пять.

— Тем более, самое время начинать. Но в этом есть еще один очень важный урок. Эй, слушайте меня внимательно.

Сыновья тут же притихли и подняли глаза на отца.

— Будете держаться вместе, и никто вас не одолеет. Видите мои пальцы? — Он вытянул вперед растопыренную пятерню. — Джеймси, возьми один папин палец и согни его назад.

— Я не стану делать больно своему папочке.

— Тогда я это сделаю, — заявил Пэдди и, решительно схватив Майкла за мизинец, надавил на него.

— Ой-ой-ой! — воскликнул Майкл и, вскочив с места, принялся кружить по комнате.

Мы с мальчишками и Бриджет покатывались со смеху. Потом Майкл остановился и сжал пальцы в кулак.

— Теперь смотрите сюда. Мои пальцы сжаты в кулак. Я крепко держу их вместе. А теперь, mo bouchaill, мой мальчик, попробуй согнуть его сейчас.

Пэдди не удалось даже сдвинуть палец с места.

— Сейчас они сильны, потому что все эти ребята держатся вместе. Вместе. Вы все поняли, мальчики?

— Мы поняли, папа, — быстро ответил Пэдди, а Джеймси все кивал и кивал, потряхивая своими пухлыми щечками.

— А теперь — спать, — объявила я.

Мы устроили детей на тюфяк с соломой у очага.

— Расскажи нам какую-нибудь историю, папа, — попросил Пэдди.

— Истории будем рассказывать днем, — сказал Майкл. — А завтра нас ждет работа.

Я уложила Бриджет в грубоватую колыбель, которую Майкл сделал своими руками, а сама растянулась на нашем набитом соломой матрасе.

Майкл нашел в лесу bogdeal — окаменевшую древесину времен, «когда Ирландия была вся одета лесами», — и бросил в огонь. Пламя сначала стало голубым, как цветы на холме Джентиан Хилл, а затем — пурпурно-красным, как фуксии, которые расцветут перед нашим домом.

— Майские цветы в октябре, — сказала я Майклу.

Он снял штаны и улегся рядом со мной. Я укрыла его одеялом.

— Лежим тут, в тепле и уюте, — везет нам. А Майра мается там в своей тюрьме, — тихо сказала я.

Майкл крепче прижался ко мне.

— Такое чувство, что она расплачивается за наше с тобой счастье. Это просто невыносимо.

— Майра сильная, — ответил Майкл.

— Я уже устала слышать это. Что означают эти слова? Она что, страдает меньше оттого, что сильная? Она напугана, Майкл. Майра никогда и ничего не боялась, но этот агент — жесткий и суровый человек. Старый майор позволил этому Джексону привести сюда миссионеров.

— Миссионеров? Я что-то не понял, Онора.

— Чтобы обратить нас в протестантскую веру. Мы — дикари, язычники, и поэтому не должны иметь приличной земли. Ты на своих плечах вынес на поля огромное количество водорослей, мы столько садили, обрабатывали эту землю, пропалывали, ждали урожая, и после всего этого Джексон рвется поднять ренту и выгнать нас отсюда. И все потому, что Джонни Лихи утонул, а отец Джилли не разрешил Майре выйти замуж снова.

Майкл обнял меня одной рукой.

— И никакая она не сильная, — тем временем продолжала я. — Точнее, это флиртующая и развязная Жемчужина сильная, а Майра — Майра как раз напугана, как и я.

— Тс-с-с, Онора, тс-с-с.

— Майкл, этот преподобный Смитсон, он хочет забрать у нас и Пресвятую Богородицу тоже.

— Успокойся, a stór, — остановил меня Майкл, — они не могут изгнать с земли Деву Марию. Ирландия принадлежит ей.

— Могут, могут, если она задолжает им ренту, — возразила я и тяжело вздохнула. — Ох, Майкл, я так волнуюсь. Этот Джексон — совсем другое семя, другая порода. Он ненавидит нас. И ему известно, что ты находишься на земле Маллоя. От лендлордов наших нам никогда не было особой пользы, однако от них никогда не веяло таким ледяным холодом и неприкрытой ненавистью, как от Джексона. Этот холод доходит до моего сердца и пронизывает до костей — как в тумане. И это ужасный туман, Майкл.

— Может, сделаем по глоточку poitín, a stór?

— Poitín?

— Это согреет тебя и немного приглушит твои страхи.

— Даже не знаю. Я пила виски только на танцах, поминках или свадьбах. И никогда — чтобы просто посидеть и поговорить.

— А ты попробуй.

— Только я не хочу быть пьяной.

— И правильно делаешь. Пьяный человек пугает сам по себе, но если отхлебнуть для согрева, это дает своего рода смелость. Все воины прекрасно знают это.

Он полез под кровать и вытащил оттуда бутылку с poitín, которую Патрик во время своих визитов постоянно пополнял.

Патрик Келли приходил к нам два-три раза в год: весной, чтобы объективным взглядом оценить грядки с картофелем и убедиться, что Майкл все сделал правильно, потом на Рождество и еще иногда летом. Приходил он ночью, оставался на день, а следующей ночью снова уходил. Он никогда не говорил, где был или куда направляется, но у него всегда была с собой бутылка самодельного poitín для нас.

— Пригуби, a stór. Капля виски — и пламя заиграет новыми красками, а добрая история и хороший муж заглушат все твои страхи.

Сначала я отхлебнула немного, а потом сделала глоток побольше. Майкл был прав. Я почувствовала, как от виски разливается тепло по телу, унимая мою внутреннюю дрожь.

— Uisce beatha, — сказала я. — Вода жизни.

— Fadó, — начал Майкл, — жил себе один кузнец. О нем поговаривали, будто был он самым сильным во всей Ирландии, и мужчины приходили отовсюду, чтобы бросить ему вызов. Кто сможет продержать тяжелый молот дольше всех? Ну, этот парень держал его над головой много дней и ночей, и рука его при этом оставалась прямой и крепкой.

Тут Майкл умолк и привлек меня к себе, нашептывая что-то мне на ухо. И я уже точно знала, что самый сильный, самый лучший и самый любящий мужчина во всей Ирландии — это мой муж, a ghrá mo chroí, любовь моего сердца.

Мы окунулись в любовь, и я ощутила прилив энергии. С чего нам страдать из-за какого-то старого майора и этого Джексона?

— Майкл, давай запряжем Чемпионку в повозку, посадим туда наших детей, потом заедем к Пайкам, заберем Майру с ее мальчиками и уедем. Сбежим отсюда.

— Сбежим? Куда, a stór?

— Куда угодно, лишь бы подальше от Мерзавцев Пайков и Джексона. Станем скитальцами, цыганами. А ты сможешь научиться чинить оловянную посуду.

— Я мог бы.

— А мы могли бы ночевать в лагере под звездами.

— Могли бы. Правда, зима приближается. Холодно, — заметил он.

— И еще мы никогда бы не увидели Нокнукуруха опять.

— Не увидели бы — если бы прятали Майру с ее детьми. А ты сама не будешь скучать по заливу Голуэй, по маме, папе, братьям? Не отчаивайся, Онора. Майра отыщет способ вернуться домой. Моя мама когда-то говорила: «Это длинная дорога, с которой не свернуть».

— Моя бабушка тоже так говорит. И мама.

— А они говорят «что уготовано тебе Господом, тебя не минет»?

— Говорят.

— А говорят: «Все пройдет, и это тоже»?

Я рассмеялась:

— И это тоже. — Внезапно мне ужасно захотелось спать. — И это тоже пройдет. Пройдет зима, настанет весна. Вернутся коростели.

— Обязательно вернутся, — согласился он. — И жаворонки, и другие певчие птицы — все птички небесные. — Он погладил меня по голове. — Им нас не победить. Нас слишком много.

Я закрыла глаза.

— А теперь спи, — сказал он. — Завтра начнем копать нашу pratties. И когда наш закром будет доверху наполнен картошкой, нашей едой на всю зиму и даже больше, когда будет собрано зерно и уплачена рента, нам не нужно будет никого бояться.

Я сладко зевнула.

— Мои придут завтра с утра, если туман рассеется.

* * *

Но туман окутывал Нокнукурух и окружающие таунленды весь следующий день. Как бы того ни хотелось Майклу, копать мы не начали. А собрать предстояло почти десять центнеров картошки.

Те двадцать грядок, которые мы заложили вместе с Патриком, теперь превратились в шестьдесят. В каждой из них было по сорок кустов, которые должны были принести от двадцати до тридцати картофелин каждый. Их будут тысячи и тысячи. Это очень щедрое растение, сказал тогда Патрик, но требует ухода. Майкл удобрял почву водорослями, известью из сожженных морских ракушек и навозом от Чемпионки. Он проверял, чтобы дерн был утоптан плотно и не оставалось никаких щелей. Грядки Нокнукуруха не беспокоили ни дрозды, ни крысы.

Некоторым нашим соседям казалось, что Майкл старается во всем превзойти других, и это их несколько нервировало: его умение играть на волынке, победа на Голуэйских скачках, то, как он разводил лошадей и продавал жеребят Чемпионки, его мечта о своей кузнице. Но Джон Джо Горман, семья Тирни, братья Макгуайры и даже Недди Райан хорошо знали, что значит содержать грядки, чтобы вырастить тонну картошки. И никто из них не срезал торф на болоте быстрее Майкла и не укладывал его так же аккуратно, как он. Мужчины таунленда ценили его таланты и видели в нем своего лидера — настоящее достижение для парня, появившегося здесь всего-то шесть лет назад.

В этом году урожай у нас был большой как никогда. Но картошка была готова сейчас. И если оставить ее в земле, она станет рыхлой.

На следующее утро мелкий моросящий дождь разогнал туман.

— Пойдем, мама! — позвал меня Пэдди.

Мальчики, которым не терпелось начать копать, уже стояли в дверях.

— А папа где?

— Великий силач Финн Маккул удалился, чтобы пописать с утра, мама.

— Пэдди!

— Папа сам так сказал.

Они с Джеймси захохотали. Когда пришли папа, бабушка, мама, Хьюи и Джозеф, мальчишки все еще не могли уняться. Деннис остался в Барне с Джози, которая вот-вот должна была родить.

— Благослови вас всех Господь, — сказал отец.

К своим полям потянулись и другие семьи из таунлендов. Они здоровались с нами и говорили: «Доброе утро, миссис!», «Слава богу, сегодня подходящий день для этого — наконец-то!»

Небо действительно прояснялось. Сегодня мы должны собрать много картошки.

— Я побегу вперед вместе с Джозефом, — крикнул мне Пэдди. — Он даст мне попробовать свою клюшку для хоккея.

В свои восемнадцать лет Джозеф был не выше пяти футов, и Пэдди, удавшийся ростом одновременно и в Келли, и в Кили, доходил ему до плеча. Этот крепкий парнишка, уже достаточно мускулистый, был к тому моменту на середине склона холма, пока Джеймси пыхтел далеко позади. Хьюи, добрая душа, посадил Джеймси себе на плечи и припустил вслед за Пэдди и Джозефом. Они больше походили на старших братьев моих сыновей, чем на их дядей.

Я шла между мамой и бабушкой и несла на руках Бриджет. Отец с Майклом о чем-то оживленно разговаривали и ушли далеко вперед. Они прекрасно ладили. Майкл теперь был полноправным мужчиной семьи Кили, у которого росли свои маленькие дети. Одиночество его ушло, внутренняя пустота заполнилась.

Я взяла бабушку за руку.

— Это наша собственная pratties, — сказала я. — И никто — ни Джексон, ни Мерзавцы Пайки, ни кто-либо еще — не имеет к ней ни малейшего отношения. Она только наша. Майкл говорит, она спасет нас.

— Спасет, — согласилась бабушка.

Вдруг я услышала крики Джозефа и Хьюи, слов я разобрать не могла. Через секунду пронзительно закричали Пэдди и Джеймси:

— Папа, папа, папа!

Майкл бросился к ним.

Голоса мальчиков звучали испуганно. Я видела, как Майкл добежал до них и упал наземь. Что он делает?

И откуда появился этот ужасный запах? Как будто неподалеку что-то издохло. Казалось, этот смрад поднимается от самой земли.

Когда мы с мамой, папой и бабушкой подошли к грядкам, ко мне подбежал Пэдди и протянул мне навстречу руки, вымазанные в какой-то черной жиже.

— Наша pratties, мама, — сказал он. — Она пропала.

Майкл, Джозеф и Хьюи рылись в земле.

— Мама, подержи Бриджет, — сказала я и, отдав ребенка, присела рядом с Майклом. — А картошка где? — спросила я. — Куда она вся подевалась?

Он вытащил большой комок, зловонный и липкий, и протянул его мне:

— Вот. Вот она.

Он выбросил гниль, вытер руки о траву и продолжил копать.

Стебли всех растений, еще вчера зеленые, сегодня стали черными и испорченными, а под землей вместо клубней была лишь слизь.

— Этого не может быть! — воскликнула я. — Как она могла погибнуть за одну ночь?

— Майкл, я нашел одну хорошую, — окликнул его Джозеф. — И еще одну, и еще — здесь всего пять крепких картофелин.

— А тут целая грядка уцелевшей! — крикнул отец. — Посмотрите, зеленый островок среди сплошной черноты.

Майкл встал.

— Копайте картошку из-под зеленых кустов — и быстрее, быстрее! Пока это, чем бы оно ни было, не распространилось и на них. Поторапливайтесь! Быстрее!

Пэдди побежал к Майклу.

Мама присела рядом со мной, а бабушка отнесла Бриджет в сторону. Подошел Джеймси и встал у моего плеча.

— Мама, мама.

— Я не могу, Джеймси. Я копаю. Помогай мне.

— Послушай, послушай!

— Что?

Теперь и я услышала это — странные звуки, эхом разносившиеся над долиной…

— Причитания, как по покойнику, — сказала бабушка.

Теперь завывание слышалось со всех склонов от соседей: их картошка тоже умерла — или умирала.

Этот звук остановил нас, мы замерли, стоя на коленях в грязи и слякоти.

Первым очнулся Майкл.

— Копать! Копать! Копать! — крикнул он и направился к грядкам наверху.

Я переползла к следующему зеленому пятачку, сунула руку в дурнопахнущую жижу и нащупала там твердый комок — хорошая картофелина. Однако, когда я схватила ее, она распалась и просочилась сквозь мои пальцы.

— Мы должны копать быстрее! — крикнул Майкл. — Вытаскивайте наружу любую целую картошку! Несите все это к ручью и смывайте слизь.

— Майкл! — Это был Джозеф. — Сюда, наверх! Тут она вся крепкая!

— Выкапывай ее! Выкапывай! — откликнулся Майкл.

Бабушка увела Бриджет и Джеймси. Пошел сильный дождь. Грядки затопили реки зловонной грязи. Мы промокли до нитки, но копали и копали, задыхаясь от тошнотворного смрада.

Остановились, лишь когда солнце полностью зашло.

Мы перенесли всю картошку к ручью возле нашего дома, вымыли ее, вытерли насухо своей одеждой и уложили в яму закрома. Все, что нам удалось спасти, едва закрывало его пол.

Шатаясь от усталости, мы собрались в нашем доме.

Бабушка сварила немного молодой картошки, выкопанной в прошлом месяце.

Майкл заглянул в котел.

— Крепкая! Эта была совершенно здоровой! И все поля еще вчера были здоровы… Как такое могло случиться? Что это за болезнь, которая ударила так быстро? Как картофель мог сгнить всего за одну ночь?

— Мы должны поесть и поспать, — сказала бабушка. — Возьмите все по одной картошке.

Обычно Майкл съедал десяток.

Мы поели. Я уложила маму, отца, бабушку и детей на тюфяк с соломой, а остальные устроились прямо на полу. Сама я легла рядом с Майклом.

— Грядки за длинным полем могли уцелеть, — сказал он.

Не уцелели. Мы непрерывно копали два дня, а яма не была заполнена и наполовину. Эту болезнь пережили только самые верхние грядки — те, которые Майкл и Патрик выкопали первыми.

Этого было недостаточно. Совсем недостаточно.

Следующую ночь мы не спали, сидели все вместе. Моя семья снова осталась в Нокнукурухе, где к нам присоединились Оуэн и Кати Маллой с детьми. Половина их картошки тоже пропала.

Мы почти обо всем поговорили, ночь подходила к концу, дети спали. Оуэн и Майкл стояли, прислонившись к стене, мама с бабушкой сидели на табуретах с плетеными сиденьями. Все остальные расположились на полу. Я держала на руках спящую Бриджет, а Кати укачивала своего маленького Джеймса, родившегося всего два месяца назад. Отец нервно расхаживал по комнате.

В моей голове лихорадочно крутились цифры: двадцать картофелин в день для Майкла, по пять для каждого из мальчишек, десять для меня… Всего выходит сорок штук в день. В прошлом году картошки нам хватило на десять месяцев. Это сколько же всего получается? Десять тысяч? Двенадцать? А в яме у нас сейчас сколько? Может, с тысячу клубней наберется.

Чем еще мы можем питаться? Орехами из барнских лесов, возможно, моллюсками с прибрежной полосы прилива, водорослями с морских скал. Будет еще рыба, которую можно продать. Но зимой рыбалка непредсказуема. А плохая погода не даст лодкам выйти в море.

Я заметила, что Майкл, словно услышав мои мысли, внимательно посмотрел на меня.

— Мы паникуем, — сказал он. — Все плохо, однако могло быть еще хуже.

— Пропали все поля на многие мили вокруг, — добавил Оуэн Маллой, почесывая свою лысую голову. — Неслыханное дело. Пострадал весь наш край, а может, и вся страна. Я встречался с народом из Рашина, Шанбалидафа, Каппы, Деррилоуни, Траски Восточного и Западного, Баллибега, Лаклана, Корболи — везде одно и то же, погибло больше половины картофеля.

Бабушка встала и взглянула на каждого из нас своими зелеными глазами. От нее их унаследовала и я.

— Мы должны встретить беду лицом к лицу, достойно, как и подобает тем, кто мы есть. А теперь давай, Онора.

— Что, бабушка?

— Читай молитву. Ты поведешь нас.

— Я?

— Ты же хозяйка этого дома, — ответила она.

— Ну хорошо… Приветствуем тебя, Пресвятая Дева, исполненная благодати…

Я умолкла. Слишком официально.

— Мария, Мать наша, — снова начала я. — Услышь нас, пожалуйста. Тебе известны наши нужды. Год за годом ты дарила нам замечательную белую картошку, но сейчас она стала черной и…

— Можно я сделаю одно предложение? — перебил меня Оуэн Маллой. — Сейчас в Ирландии каждый простолюдин молится у ног Пресвятой Девы, да благослови и сохрани ее Господь. И все как один стонут и молят о картошке. Может быть, нам следовало бы по этому поводу обратиться сразу к Нему Самому?

— К Иисусу?

Маллой отрицательно покачал головой.

— Что, к Богу Отцу?

И снова нет.

— К Святому Патрику, — заявил он. — Ты знаешь молитву ему — она обладает крепостью доспехов.

И я начала:

— Господь наш, сегодня я полагаюсь на Твое могущество, храни и направляй меня, веди за собой. Христос со мной, Христос впереди меня, Христос позади меня, Христос надо мной, Христос справа от меня, Христос слева от меня. Христос со мной в сиянии солнца…

Я вдруг умолкла. Забыла слова.

— Дорогой и славный Святой Патрик, Апостол всей Ирландии, прошу тебя, помоги нам, — закончила я.

— Аминь, — подхватили все.

— А еще давайте помолимся нашему покровителю Святому Энде, — сказала мама, — который выбрал наш таунленд для своего святого источника и который так любит наши зеленые поля и залив Голуэй.

— Онора, — добавила бабушка, — мы еще должны помолиться Святому Мак Дара.

— Как?

— Попроси его о помощи. И пообещай посетить его остров в его день следующим летом.

— Мы обязательно сделаем это, — сказал отец.

— А теперь все остальные, — продолжала бабушка, — повторяйте за мной. О Святой Мак Дара, друг всех рыбаков…

Мы повиновались.

— Наполни наши сети, усмири ветра, успокой море, — говорила бабушка.

Мы смиренно молились вместе с ней.

А потом Майкл сходил на сеновал и принес оттуда свою волынку. Он заиграл печальную песнь, плач, — и музыка эта, пусть ненадолго, отвлекла нас от тяжких мыслей.

 

Глава 11

— «Голуэй Виндикейтор» пишет, что «картофельная чума 1845 года привела к частичной катастрофе». Означает ли это, что мы будем голодать частично? — едко поинтересовался Оуэн Маллой.

С момента бедствия прошло уже две недели, и Оуэн зачитывал нам цитаты из газет, которые получал от какого-то своего друга в Голуэй Сити.

— «Порча прошла полосами: одно поле черное, следующее — зеленое, — читал он. — Ученые озадачены причинами, вызвавшими такую беду».

На страницах «Виндикейтор» описывались всевозможные объяснения. «Было ли это вызвано сильным ливнем, опустившимся странным туманом или наэлектризованностью воздуха после молнии?» — задавал своим взволнованным читателям риторический вопрос главный редактор газеты Джон Финерти.

— Этот парень — католик, — сказал Оуэн, — а его издание поддерживает О’Коннелла, поэтому мы можем верить ему в том, что никто толком не знает, чем было вызвано несчастье.

— Да бог с ними, с причинами, какая разница? — откликнулась я. — Главное — что теперь делать? Там про это что-нибудь пишут?

— Ничего не говорится о намечающемся строительстве дорог или каких-то других способах заработать денег? — спросил Майкл.

— Тут много пишут о том, как Освободитель орал на них в Парламенте, — ответил Оуэн. — «Ирландия находится в критической ситуации, и правительство обязано действовать». — Он умолк. — Ох, вот черт… Нет, вы только послушайте. «На что премьер-министр Пиль ответил ему: «Согласно имеющейся тенденции, в докладах по Ирландии столько преувеличений и неточностей, что всегда требуется выдержать паузу, прежде чем реагировать на них»». Эта старая Апельсиновая Кожура — заклятый враг О’Коннелла и всей Ирландии. Преувеличение — подумать только! Господи, пусть бы он сам попробовал прожить на картошке, превратившейся в слизь!

— Но, Оуэн, ведь англичане и лендлорды не едят картошки, — возразила я. — А урожая зерна эта болезнь не коснулась.

— Зерно как раз сейчас грузят на корабли в Голуэй Сити, — сказал Майкл.

— И отправляют в Англию, — продолжил Оуэн, — вместе с нашими коровами, овцами, свиньями и курами. Через наши руки проходит столько разной еды, только для нас самих ничего не остается. И мы можем голодать посреди изобилия.

— Я мог бы продать Чемпионку и Ойсина, — сказал Майкл.

Продав первых двух жеребят Чемпионки сэру Уильяму Грегори, Майкл и Оуэн решили оставить третьего, юного жеребчика по имени Ойсин. Это был конь, которого они долго ждали: с характером Чемпионки, скоростью Рыжего Пройдохи, выносливостью Бесс и силой Барьера, его отца-жеребца. Продать его означало отказаться от мечты завести конюшню победоносных скаковых лошадей с именами знаменитых ирландских героев прошлого, появившихся до всех этих Sassenach и лендлордов. Но теперь…

Оуэн покачал головой:

— Лучше придержать этого жеребенка, пока не уляжется паника. Сейчас мы за него в любом случае не получим хорошую цену. И Чемпионку придержи тоже — это наш актив. По крайней мере, для них двоих у нас травы вдоволь, — закончил он.

Оуэн собрался уходить.

— Нам нельзя отчаиваться, — сказал он на прощанье. — Это был бы грех по отношению к Святому Духу.

— Вы правы, Оуэн, — ответила я. — У нас есть вера — и половина закрома картошки в придачу.

Вечером я послала Пэдди принести пять картофелин — две Майклу и по одной нам с мальчиками. Молока, чтобы кормить Бриджет, у меня еще хватало.

— Мама! Мама! — с криком прибежал Пэдди обратно. — Мама! Пойдем быстрее! Яма полна… дерьма!

Я выбежала вслед за Пэдди. Меня встретил знакомый смрад — от нашей крепкой картошки! На краю ямы я упала на колени.

— Мама! — Я услышала, как в доме расплакался Джеймси и начала хныкать Бриджет.

Пэдди взглянул на меня. На лице этого крепкого парнишки не было ни слезинки.

— Беги за отцом. Он с Чемпионкой и Ойсином на пастбище.

Я сунула руки в яму и начала процеживать жижу сквозь пальцы в поисках целой картошки.

Прибежал Майкл.

— Что там, Онора? Что?

— Та же порча! Она напала на наш закром!

Он опустился на колени рядом со мной и тоже начал процеживать грязь.

Лишь половина картофелин уцелела.

То же самое происходило в Рашине, Шанбалидафе и других таунлендах: здоровая картошка превратилась в слизь.

Слава богу, что мы сохранили картофель, собранный на верхних грядках, на сеновале, чтобы использовать его на посадку. Он оставался крепким. Но что дальше?

— Билли Даб не берет в заклад молот с наковальней, — тихонько сказал мне Майкл, когда мы, уложив детей, лежали в кровати, прижимаясь друг к другу. Сегодня, через три недели после напасти, он ходил в Голуэй Сити. — И купить их он тоже не хочет. Говорит, что сейчас их не продать.

— Билли — худший вид ростовщика, бесконечно жадный и до денег, и до земли.

— Он дал бы мне несколько шиллингов за седло, но Оуэн советует подождать с этим. Билли явно надувает меня, а такого седла я себе больше никогда не позволю. Если Ойсин будет участвовать в скачках, нам понадобится седло для него.

— По крайней мере, у нас после Голуэйских скачек еще остались три золотые монеты, — сказала я. — Картошка в нашей яме в любом случае не сможет прокормить нас зимой, как бы мы ни старались.

— Нам нужна какая-то работа, — продолжал рассуждать Майкл. — На строительстве общественных дорог. Если бы правительство наняло нас осушать землю или прокладывать железнодорожные рельсы…

Уснули мы еще не скоро.

Уже перед рассветом меня разбудил Пэдди:

— Мама, мама, он здесь.

В ногах нашей кровати стоял Патрик Келли. Вошел он беззвучно.

— Патрик, мы тут… — начала было я, но он поднял руку, останавливая меня.

— Помолчи, Онора, — сказал он. — Покажи-ка мне вашу яму, Майкл.

* * *

Мы с Майклом и детьми последовали за Патриком на улицу.

— Дядя Патрик поможет нам, правда, папа? — спросил Пэдди.

— Обязательно поможет, — заверил его Майкл.

Сначала Патрик осмотрел здоровую картошку в закроме, заполненном лишь на четверть. Потом попросил Майкла показать ему гнилую картошку.

— Я закопал ее у болота, — ответил Майкл.

— Выкопай, — скомандовал Патрик.

У подножья холма Майкл раскопал груду гнилой картошки, от которой исходил ужасный смрад.

Мы с детьми стояли и смотрели, как Патрик Келли обнюхивает пораженные порчей клубни, растирает их между пальцами, пробует языком.

— Фу, — сказал Пэдди.

— Фу-фу, — точно эхо подхватил Джеймси.

— Теперь на грядки, — сказал Патрик и повернулся ко мне. — Онора, уведи детей.

— Майкл, я не могу! — воскликнула я.

— Можно мы останемся, папа? — заскулил Пэдди.

— Ну пожалуйста, пожалуйста, — присоединился к нему Джеймси.

— Ну ладно уж, пойдемте, — согласился Майкл.

— Мне нужна тишина, — объявил Патрик.

— Цыц, — строго сказала я мальчикам, когда мы следовали за мужчинами.

Большинство грядок, которые Майкл и Патрик так тщательно вскапывали при луне шесть лет назад, были покрыты разлагающимися стеблями растений. Выжили лишь самые верхние.

— Убери все это отсюда, — сказал Патрик. — Стебли сожги.

Он поднял одно из растений.

— Смотри, — позвал он.

Я подошла к ним поближе.

— Видишь этот пушок по краям листа и внизу на стебле? Это грибок, который убил картошку.

— Но грядка выше оказалась здоровой, — сказал Майкл.

— Покажи.

Мы пошли вверх по склону.

Патрик лег плашмя и, вытянувшись на земле, попробовал уцелевшую картошку на вкус.

— Этой заразы здесь нет, — сообщил он. — Но почему?

— А это ведь худшие из грядок, — сказал Майкл. — Здесь нет солнца, и мороз бьет их в первую очередь.

— Но они укрыты, — сказала я. — И дождь их не так поливает.

— Возможно, мороз как раз убивает эту болячку, — сказал Патрик. — Возможно, грибку на растениях для роста нужно тепло. И мягкий дождь, который переносит его в почву. Эта болезнь — живое существо.

— Оно пришло с тем туманом, — догадалась я. — С тем зловещим туманом.

Патрик молча пошел вниз по склону. Майкл забрал у меня Бриджет, а я взяла мальчиков за руки.

Вернувшись в дом, Патрик взобрался на сеновал на чердаке, чтобы изучить картошку, выкопанную со здоровых грядок, — наши посадочные клубни. Он катал их по руке, принюхивался. Майкл, скрестив ноги, сидел рядом с ним. Мы с детьми остались внизу. Я молчала.

Прошло уже шесть месяцев с тех пор, как мы видели Патрика в последний раз, — было это еще до рождения Бриджет. Про нашего нового ребенка он не сказал ни слова. Он совсем не менялся — поджарый, быстрый, резкий, и ни единой морщинки на худом вытянутом лице.

— Она здорова, — заключил Патрик. — Ты был прав, когда отложил ее для посадки отдельно.

* * *

— А может ли эта болезнь перекинуться на хорошую картошку уже сейчас? — спросила я, когда чуть позже, уложив детей спать, мы втроем собрались у огня. Мы с Майклом сидели на одном табурете вдвоем, а Патрик занял другой. — Может ли туман с пропавших полей спуститься сюда и проникнуть в дом через щели в стенах?

Майкл коснулся моей руки.

— У тебя слишком богатое воображение, — ответил Патрик. — Думаю, грибок уже погиб. Прошли морозы, а в промерзшей земле ничто не выживет. — Он взял кусок торфа и подбросил его в пламя очага. — Пригласите к себе соседей на Самайн.

— Что? — удивилась я. — Но, Патрик…

— Это способ встретиться, не давая никакой информации доносчикам, — объяснил Патрик. — Не нужно питать иллюзий: за настроениями в сельской местности все время наблюдают, лендлорды и правительство боятся, что народ поднимет бунт. Поэтому они будут искать зачинщиков, смутьянов. А сборище на Самайн с соблюдением старых традиций будет означать лишь то, что люди крепятся перед лицом беды.

— Либо то, что они слишком беспомощны, чтобы понять, что их ожидает, — вставила я. — Вот что подумают наши лендлорды на самом деле.

— Так даже лучше, — ответил Патрик.

Я взглянула на Майкла, но тот лишь пожал плечами.

* * *

Майкл и Патрик сделали набег на сад Данган-хауса за яблоками и еще собрали орехов в барнском лесу. То, что Патрик воровал, как разбойник с большой дороги, нисколько не смущало. Я надеялась, что за его поимку не была назначена награда. Райаны обещали прийти к нам, а от Тесси можно было ждать чего угодно, включая донос.

— Она не станет этого делать, — сказал мне Майкл вечером накануне кельтского Нового года, Самайна. — У Райанов картошка пропала вся. Я дал им немного нашей, чтобы они продержались несколько следующих недель. Так что мы им нужны.

Райанов теперь было шестеро, включая недавно родившегося младенца. Мэри, которой уже исполнилось двенадцать, приходилось приглядывать за близнецами Генри и Альбертом и укачивать новорожденного Тэдди.

— Довольно уже убегать и прятаться, — ответил мне Патрик, когда я рассказала ему о своих страхах относительно Тесси. — Время нам заявить о себе.

Нам?

* * *

— Мой брат.

Именно так Майкл представил Патрика всем собравшимся. Даже члены моей семьи ни разу не видели его во время этих тайных визитов к нам. Сегодня собрались все: Райаны, Маллои, Кили, Келли. Только Деннис и Джози остались в Барне вместе со своей второй маленькой дочкой, родившейся на прошлой неделе.

— Поиграем в обычные игры, — сказал Патрик, беря руководство в свои руки.

Мы с мамой и бабушкой привязали к хвостикам яблок кусочки бечевок из старых сетей. Майкл натянул между стропилами чердака веревки, и мы развесили на них яблоки.

— Постройтесь, дети, — сказала я.

— А у нас будут команды? — спросил Джо, двенадцатилетний сын Маллоев.

— Мальчишки против девчонок, — предложил его брат, Джон Майкл, которому было десять.

— Ладно, — заявила Анни Маллой, девочка, за которой присматривала Мэри Райан. Ей было восемь, большая умница. — Мы с Мэри победим вас всех, и большая часть яблок будет наша!

Пэдди, Джеймси и пятилетние близнецы Райанов, Альберт и Генри, встали рядом со старшими мальчиками. Пэдди позвал и Хьюи присоединиться к ним.

Дети понимали, что на всех обрушилась беда, но если взрослые устраивают вечеринку, наверное, еще не все потеряно.

Джеймси улыбался — впервые с того момента, как мы выкопали испорченную картошку.

Внезапно в дверь постучали. Патрик Келли метнулся на чердак, а Майкл пошел открывать.

— Благослови вас всех Господь! — Это был ростовщик Билли Даб, известный проныра и доносчик, собственной персоной. — Я тут просто мимо проходил и услышал вас. Не ожидал, что вы соберетесь на Самайн в такое тяжкое время, — сказал он, вваливаясь в дом.

— Это все ради детей, Билли, — пояснил Майкл.

— Тогда продолжайте свои игры, не обращайте на меня внимания, — сказал тот.

Я заранее сплела из соломы повязку на глаза, а сейчас надела ее на Пэдди и покрутила его на месте. Он пошел прямиком к висящему яблоку, и оно больно ударило его по лбу.

— Ой-ой! — воскликнул он, и это показалось ужасно смешным моему Джеймси и близнецам Райанам.

Билли Даб засмеялся вместе с ними. Все остальные молчали. Билли бросил на меня тяжелый взгляд, и я тоже засмеялась. Он обвел глазами других взрослых, и те в конце концов присоединились к нам.

— А теперь я, — вдруг заявил он.

Повязкой на глаза он озабочиваться не стал, а просто взял яблоко рукой и принялся жевать, пока на веревке не остался один огрызок.

— Он съел его все, — произнес Джеймси.

— Послушайте, Билли Даб… — начал было Майкл.

— Все, теперь очередь девочек, — быстро вмешалась я, надевая повязку на Анни Маллой. — Устрой из этого представление, — шепнула я ей на ухо.

Анни оттолкнула яблоко от себя, потом подождала, когда оно коснется ее губ снова. Она делала вид, что пытается поймать его, и толкала яблоко еще два или три раза, пока наконец не ухватила его зубами хорошо, чтобы откусить большой кусок.

— Умная девочка! — заметила бабушка.

— Старый фокус с количеством движений, — заметил Маллой.

— Ну, этому далеко до тех фокусов, на которых воспитывался ты, Маллой, — сказал Билли Даб. — А у вас тут вообще есть poitín? По-моему, вы прячете его на чердаке. Слажу-ка я туда, посмотрю.

— Стоять! — остановила его бабушка. — В этом доме не пьют, к тому же я начинаю свой рассказ. Садитесь, Билли Даб.

— Вам лучше послушаться ее, — вмешалась Тесси Райан. — А не то она превратит вас в ворону!

Я слышала, как Майкл пробормотал себе под нос:

— Ему это пошло бы только на пользу.

Даб пристально посмотрел на бабушку, но она уже приступила к рассказу, и он сел на пол.

— Fadó… — начала она.

Тем временем мы с мамой и Кати Маллой раздавали орехи из барнского леса. Все принялись раскалывать и лущить их, слушая бабушкин рассказ о человеке из Коннемары, отправившемся на кладбище в ночь на Самайн. У ворот он встретил какого-то парня и поздоровался с ним, но, когда тот кивнул ему в ответ, у него отвалилась голова. Катясь по дороге, голова эта сыпала проклятья в адрес испуганного жителя Коннемары. В общем, рассказ у бабушки получился очень страшным.

— Жуть! — сказал Билли Даб.

— По-моему, безголового человека видели у ворот кладбища в Рахуне всего несколько лет тому назад, — заметил Майкл.

— Ты прав, — отозвался Оуэн. — А не то ли это кладбище, что у дороги, мимо которого вам идти домой? — спросил он у Билли Даба.

— До полуночи там все безопасно, — вставила бабушка, — но вот потом…

— А уже поздно, — подхватила я.

— Мне уже пора, — тут же сказал Билли Даб. — Если кому-то из вас нужно будет взять в долг шиллинг-другой или заложить что-нибудь, обращайтесь. Есть у меня также несколько центнеров картошки — покупайте сейчас, пока цены не подскочили!

— Спасибо, Билли, — сказал Недди Райан.

— Благослови вас Господь, — буркнул Билли Даб и спешно удалился.

Мы все рассмеялись.

— Это было забавно, — сказал Оуэн Маллой. — Как этот дремучий деревенщина бегом бросился от безголового покойника, на ходу приговаривая, что всегда готов нас обмануть.

С чердака спустился Патрик.

— В этом типе нет ничего смешного, — сказал он. — Даб — очень опасный человек. Солдаты наготове, все ждут волнений. Одного парня арестовали в Голуэй Сити только за то, что он напевал на улице «Мы снова нация». Даб мог бы донести на любого из вас за что угодно.

— Ну какую мы можем представлять опасность? — удивился Недди Райан. — Мы же все напуганы до столбняка.

— Нам нечего терять! — заявила я. — Точнее, мы можем потерять все. Я видела нашего нового агента, Джексона. Он хочет, чтобы нас тут не было, и ему все равно, умрем мы с голоду или нас просто выгонят.

— Онора, здесь дети, — предупредила меня мама.

Самые младшие уже свернулись калачиком и спали. Но все остальные бодрствовали и внимательно слушали.

— Кто-то должен нам помочь, — вмешалась в разговор Тесси. — Или лендлорды позволят нам работать у них за еду, или правительство — они ведь помогали нам раньше.

— Правительство ничего делать не станет, — сказал Патрик. — Когда О’Коннелл пытается расшевелить Пиля и Парламент, чтобы они помогли нам, англичане просто отмахиваются от него. «Эти ирландцы только болтают, прикидываясь бедными», — заявляют они и ничего не предпринимают, — продолжал он, отрывисто произнося каждое слово. — Эта картофельная чума охватила половину стран Европы. Они тоже потеряли свою картошку. Но там правительства закрывают порты, оставляют провизию в своих странах, покупают зерно в Америке. Они делают то, что и должно делать правительство, — помогают своему народу во время кризиса. А вот Британия для нас ничего не делает.

— Они больше не боятся О’Коннелла. Правительство подрезало ему крылья, когда поставило вне закона массовые митинги, — сказал Оуэн Маллой.

— Как ни печально, но это правда, — согласился отец.

В течение многих лет на протесты против политики Британии собирались толпы по пять тысяч человек, но потом правительство неожиданно запретило такие сборища. Это произошло как раз в тот момент, когда десятки тысяч ирландцев уже направлялись на самое большое собрание в Клонтарфе, где в свое время король Бриан Бору нанес поражение викингам. Туда срочно были посланы войска, получившие приказ стрелять в толпу, если она все-таки будет там собираться. Дэниел О’Коннелл развернул людей и предотвратил кровавую бойню, но за это попал в тюрьму и вышел оттуда уже совсем другим человеком.

— Они сломили Освободителя, — заявил Патрик.

— Нет, погодите еще, — не согласился отец.

Но Патрик продолжал:

— О’Коннелл до сих пор считает, что Виктория, эта «славная маленькая королева», поможет Ирландии. Он уговаривает ирландцев быть лояльными к короне. Но появились новые люди, называющие себя «Молодой Ирландией», которые хотят завершить разрыв с Англией, — Ирландия должна стать республикой, как Америка. Я знаком с ними. Это Джон Митчел, Томас Мигер, Уильям Смит О’Брайен.

— Это приверженцы физической силы, — заметил Майкл.

— Называйте их как хотите, но они опираются на факты. Англия задолжала Ирландии. У Митчела есть точные цифры. За сорок лет с момента создания Унии мы ежегодно платили им восемь миллионов фунтов налогов. Всего получается более трехсот миллионов, так? Добавьте к этому десять процентов десятины, которые каждый из нас платит церкви Ирландии на поддержку церковников вроде Мерзавцев Пайков. Это целое состояние. Все, о чем мы просим, — оставлять часть налогов здесь. Парламент отказывается. А англичане водят О’Коннелла за нос, обещая облегчение и рабочие места на общественных работах, тогда как из Голуэя, Корка и Дублина непрерывно уходят корабли с нашим зерном, нашим скотом, нашими свиньями, нашими овцами и нашим маслом! Мы не можем себе позволить купить то, что вырастили своими руками. А теперь мы потеряли еще и картошку. Но что им до этого? Они столетиями хотели нас извести — чтобы Ирландия была без ирландцев. А картофельная чума — это оружие, которого они столько ждали. Пока мы здесь будем умирать с голоду, Британия будет просто отводить глаза в сторону.

Отец и Оуэн молча смотрели на умирающий в очаге огонь. Тесси плакала. Недди держался руками за голову. Бабушка закрыла глаза. Мама обняла за плечо Хьюи. Кати всхлипывала, крепко прижимая к себе маленького Джеймса. Джозеф сидел, опершись подбородком о колени. Мальчики Маллоев смотрели снизу вверх на Патрика. Мэри Райан следила за Хьюи. Пэдди ерзал между мной и Майклом и смотрел на своего дядю. Остальные дети спали.

Все молчали.

Я прислонилась к Майклу. Он взял меня за руку и поднял глаза на брата.

— Так что же нам делать, Патрик? — спросил он.

— Остановить корабли, вывозящие из Ирландии провизию.

— Каким образом?

Разговор этот происходил так, будто в комнате они были одни.

— Атаковать подводы, — ответил Патрик. — Для этого достаточно всего нескольких вооруженных людей, но страху на народ вроде Билли Даба это нагонит такого, что ни один крестьянин не погонит туда свою повозку, ни один докер не станет грузить эти корабли. Уже есть люди, — он взглянул на Майкла, — которые готовы действовать прямо сейчас, отважные люди, которые не боятся.

Я почувствовала, что Майкл собирается встать, и придержала его за руку.

— Никакая отвага не поможет, если извозчики будут знать нападающих в лицо. На них донесут, и те будут арестованы еще до того, как разойдутся по домам, — возразила я.

— И даже еще раньше, — сказал Оуэн Маллой. — А подводы сопровождаются солдатами — я сам это видел. Они пристрелят любого налетчика.

Мужчины сокрушенно покачали головой.

— Я помню, что происходило, когда британцы подавляли бунт 1798 года, — сказал отец. — Трупы наших людей висели на деревьях во всех таунлендах, отсюда и до Мейо. Там были и два моих брата. Дэниел О’Коннелл тоже помнит это. Именно поэтому он выступает против насилия.

— Это не сработает, Патрик, — сказал Майкл.

Внезапно очень тихо заговорила моя мама:

— Я помню времена, когда люди из Кладдаха…

Что-то в ее голосе заставило всех нас прислушаться к ее словам.

— Я тогда продавала рыбу с кладдахскими женщинами, и мы выступили против торговцев, которые занимались обвесом, — подняли большой шум, заваруху, с криками прошли через весь рынок. Выскочили солдаты, но мы принялись швырять в них камни. Муниципалитет после этого заставил оптовиков снизить цены. Может быть, Патрик, нам сделать что-то подобное?

— Вы имеете в виду демонстрацию? — спросил Патрик.

— Наш собственный массовый митинг, — вставила я. — Это очень хорошая идея, мама. Мы могли бы собрать весь наш приход и пройти через Голуэй Сити на пристань к муниципалитету.

На меня устремились испуганные взгляды… Можем ли мы поступать так, не навлекая на себя беды?

— Но там должна быть строгая дисциплина, — сказал отец. — Никаких инцидентов — никакого насилия.

— Мирное собрание, — подхватил Оуэн, — с получением разрешения и присутствием священников. Отец Рош — приличный человек. Он за нас.

— Это было бы началом, — сказал Патрик. — Все лучше, чем ничего.

— А ты с нами пойдешь, Патрик? — спросил его Майкл.

— Пойду, — ответил тот. — Сколько можно прятаться? Мы должны действовать, прежде чем голод сделает людей настолько слабыми, что… — он медленно обвел всех нас тяжелым взглядом, — что они смогут только лечь и умереть.

* * *

Но к концу дня уже не Патрик подбивал людей таунлендов собираться и идти маршем в порт. Это делал Майкл.

— Он пугает их, — сказала я ему после того, как в Рашине им с Патриком никто не открыл дверей. — Иди сам или с Оуэном Маллоем. Тебя там знают и любят.

Никто не ожидал, что волынщик, обходивший дом за домом и игравший на своем инструменте за несколько клубней молодой картошки, будет разносить послание: «Собираемся 11 ноября, на День Святого Мартина, чтобы закрыть порт». И люди обещали прийти.

— В глазах Майкла им хочется казаться смелыми, — потом говорил мне Оуэн.

Патрик скрылся. Оуэн подозревал, что он пошел рекрутировать риббонистов и народ вне закона, и опасался, что эта суровая публика не сможет вести себя мирно.

— Мы не должны давать солдатам ни малейшего повода арестовать нас, — говорил он Майклу.

— Патрик знает, что делает, — успокоил его Майкл.

Истинную цель отлучки Патрика муж раскрыл только мне. Он ушел за великим сокровищем рода Келли, за их cathach, за bachall — посохом, который держал Святой Греллан, придя вместе со Святым Патриком к клану Келли в качестве миссионеров. Майкл рассказал, что тогда эти два христианских пастыря застали языческую королеву Келли скорбящей по мертворожденному сыну. Святой Патрик помолился о душе усопшего младенца. Келли обратились в новую веру и назначили Греллана своим святым покровителем. Его посох из ореха, покрытый чистым золотом, был символом, вокруг которого клан сплачивался в тяжелые времена, а также инструментом, позволявшим выявлять правду: если человек, державший посох, лгал, золото раскалялось и обжигало лжецу руку. Когда Майкл рассказывал мне все это, в голосе его слышался благоговейный трепет. Патрик отправился в Ахаскру, где священный посох хранился у человека по имени Кронелли. Патрик должен был доставить этот боевой штандарт клана вовремя, к началу нашего марша.

— Все вместе мы будем сильнее, — сказал Майкл.

Но назначенный день приближался, а Патрика все не было.

— Все состоится в День Святого Мартина — тут мы ничего уже поменять не можем, — сказал Оуэн.

* * *

Мы выступили без Патрика. И таки сделали это. Мы закрыли порт. Тысячи мужчин и женщин из разных таунлендов пришли в гавань, крича и скандируя:

— Спасите нашу еду! Отставьте нам наш урожай! Закройте порт!

Первыми шли мы, женщины, чтобы показать солдатам, что не хотим насилия. А Майкл, Оуэн, мой отец и братья подгоняли ряды собравшихся из глубины толпы.

Когда портовые рабочие увидели, что окружены тысячами протестующих, они бросили мешки с зерном, говяжьи туши, бочонки с маслом и прекратили загонять на палубы овец и свиней. Корабли, которые должны были увезти наш урожай, остались незагруженными.

— Все, закрыто! — кричали рабочие нам.

И стоявшие плотной толпой люди радостно приветствовали их.

Но когда мы двинулись к зданию муниципалитета, чтобы встретиться с чиновниками, ожидавшими услышать наши требования, нас окружил отряд солдат, вооруженных ружьями. Я думала, что эти люди, Коннаутские Рейнджеры, католики из Голуэя, конечно же, не станут без причины атаковать своих тетей и двоюродных сестер. Но затем я увидела, как их конные офицеры направили лошадей прямо в гущу толпы. Эти могли не колеблясь отдать солдатам приказ стрелять.

Отец Рош, молодой викарий нашего прихода, обратился от нашего имени к старшему шерифу.

— Прекратите вывозить всю еду! — сказал он. Мы возбужденно зашумели. — Правительство обязано установить справедливые цены на продукты, лендлорды должны отложить сбор ренты, необходимо начать общественные работы, чтобы люди могли заработать денег!

Шериф поднял вверх обе руки и сказал нам, что будет создан специальный комитет, который рассмотрит наши требования.

Вдруг откуда-то спереди, перебивая шерифа, кто-то крикнул:

— Никаких комитетов — действовать!

Это был Патрик — наконец-то, — который напирал на шерифа и раскачивал толпу, принявшуюся скандировать:

— Действовать! Действовать!

Шериф выдвинул вперед вместо себя какого-то полного мужчину с красным лицом.

— Утихомирьтесь. Послушайте. Это большой начальник из самого Лондона, — крикнул отец Рош. — Приехал помочь нам. — Он посмотрел на Патрика. — Пожалуйста.

Патрик махнул рукой, и толпа постепенно затихла.

Человек из Лондона сказал, что правительство нашло способ спасти зараженную картошку. Было распечатано семьдесят тысяч циркуляров с инструкциями. Их раздадут нам солдаты.

Я мельком взглянула на один из них — напечатано по-английски. Очень немногие смогут прочесть их.

Чиновник сразу принялся читать нам эти инструкции:

— «Взять больную картошку, растереть ее, потом процедить через холщовую ткань и выложить на солнце, после чего запечь в печке при температуре сто восемьдесят градусов».

Полное безумие. Растереть жижу? Процедить через холщовую ткань? Печь? У кого есть такие вещи?

По толпе прокатился ропот.

— Мы лучше умрем сейчас, сражаясь за то, чтобы сохранить нашу еду, — крикнул Патрик в лицо высокому чиновнику, — чем будем умирать потом, от голода и лихорадки!

Толпа подхватила его крик:

— Умереть в борьбе! Умереть в борьбе! Умереть в борьбе!

Я заметила, что некоторые из присоединившихся к нам повязали на себя зеленые ленточки — это были суровые мужчины, пришедшие вместе с Патриком.

— Сражаться! Сражаться! Сражаться! — нараспев скандировали они.

Офицер отдал какую-то команду. Солдаты подняли свои ружья.

— Расходитесь по домам! — крикнул отец Рош по-ирландски. — Расходитесь по домам, пока не случилась беда!

Он бросился к офицеру, умоляя его дать людям уйти.

Но тут громко закричал Патрик:

— Не расходиться! Не отступать! Держаться против них!

Он вышел вперед священника и поднял над головой длинный посох, который золотом засиял на солнце. Он все-таки принес его — посох Греллана.

— Это священная реликвия, сохранившаяся со времен Святого Патрика! — Он помахал посохом в воздухе. — Наш могущественный боевой штандарт! Мы не можем отступить перед ними! Не можем дать обмануть нас!

Размахивая посохом из стороны в сторону, Патрик принялся выкрикивать:

— Отдайте нам наш урожай! Отдайте нам наш урожай!

И толпа подхватила его крик.

Солдаты шагнули вперед, и отец Рош закричал:

— Послушайте шерифа! Он все же будет говорить с вами!

— Даю вам слово! — прокричал шериф. — Расходитесь по домам! Расходитесь!

Но Патрик был уже рядом с ним.

— Возьмитесь за посох и дайте нам клятву, что представите наши требования, — сказал он. — Но если вы солжете, посох Греллана сожжет вам руку.

Шериф посмотрел на посох, потом на толпу.

— Я представляю здесь ее величество королеву Викторию! И не стану унижаться этим! Арестовать этого человека! — крикнул он приблизившимся солдатам.

Те окружили Патрика.

Но неожиданно сквозь всеобщий шум послышались высокие звуки волынки — первые ноты гимна «Мы снова нация».

В толпе раздались крики:

— Посмотрите! Там, наверху!

На городской стене рядом с муниципалитетом, высоко над нами, сидел Майкл. Взгляды всех, включая солдат, теперь были прикованы к волынщику.

Майкл продолжал играть, а толпа вдруг запела:

Я слышала, как шериф орал:

— Арестовать их всех! — Но солдаты остановились, смущенные этим тысячеголосым хором.

На ступенях муниципалитета отец Рош умолял шерифа. Когда песня закончилась, он громко крикнул:

— Расходитесь по домам, и вас не арестуют! Идите же домой! Прямо сейчас!

И мы ушли.

* * *

— Я видела его, — сказала я Майклу, отыскав его у городских ворот. — Я видела Патрика. Он ушел.

Когда солдаты согнали нас на дорогу, идущую вдоль берега, начался дождь. Вся толпа медленно разошлась по своим таунлендам на холмах.

— Мы выстояли против них, — сказал Майкл. — Был поднят наш боевой штандарт. Мы не сдадимся.

— Мы не сдадимся, — повторила я, и мы с Майклом принялись карабкаться по скользкой тропе наверх, в Нокнукурух.

 

Глава 12

— Пэдди, Джеймси, быстро ложитесь и сделайте вид, что спите! — сказала я.

— Мама, но ведь сейчас день! — начал было упираться Пэдди.

— Делайте, что вам говорят. Немедленно.

Из окна я увидела, как на проселочную дорогу, ведущую к нам, сворачивает отряд из десятка солдат, которых ведет за собой Билли Даб. Со времени нашей демонстрации прошло уже две недели. Стоял холодный унылый день конца ноября — вряд ли они просто вышли подышать свежим воздухом.

— Открывайте! — крикнул Билли Даб, барабаня кулаком в дверь.

Я открыла, держа маленькую Бриджет на бедре.

— Доброе утро, — сказала я по-ирландски.

Они искали Патрика.

— Где твой муж? — тоже по-ирландски спросил у меня Билли Даб.

— В Голуэй Сити, — ответила я, — пытается устроиться на работу кузнецом. Но во всех кузницах и так слишком много работников…

— Прекратите болтать на этом тарабарском наречии! — приказал офицер, высокий узкоплечий молодой человек с теплым шарфом вокруг шеи.

Билли Даб тут же откликнулся.

— Она говорит, что ее мужа здесь нет, — перевел он для него.

— Врет, — возразил тот. — Врать для крестьян так же естественно, как дышать воздухом. Спроси у нее, где волынка. И скажи ей, что, если она не принесет ее сама, мы развалим всю эту халупу.

Боже мой! На самом деле они ищут Майкла.

— Они арестовывают всех волынщиков в округе, — сообщил мне Билли Даб. — И отбирают у них волынки.

Всех волынщиков. Но известно ли им, что Майкл — тот самый волынщик, который собирал людей, а потом еще и играл на демонстрации?

— Он заложил ее, — ответила я. — Заложил, и уже очень давно.

— Она говорит, что он ее заложил, — перевел ростовщик офицеру. — Похоже на правду. Эти люди сейчас ради еды закладывают все что угодно. Хотя лично я и шиллинга бы не дал за ирландскую волынку. Кому я мог бы ее продать? Это совсем не то, чем пользуются у вас, англичан, — настоящая волынка может быть только шотландской.

Должно быть, это уже новый полк, который заменил Коннаутских Рейнджеров, слишком мягко обошедшихся с нами на демонстрации; эти, вероятно, все до одного были протестантами.

— Мы действительно любим хорошую походную музыку, верно, ребята? — бросил офицер своим солдатам.

Затем, глядя мне прямо в глаза, он вдруг запел:

Он внимательно смотрел на меня, стараясь заметить малейшее изменение на моем лице, которое выдало бы, что я понимаю английский.

— Все вы, католики, — сатанинское отродье, — бесстрастным тоном добавил офицер. — И лучшее тому доказательство — ваше дьявольское колдовство, заклинания и золоченые жезлы.

Он имел в виду посох. Бриджет заплакала.

— А вот песня пободрее, чтобы повеселить малютку, — сказал один из солдат, вставая за офицером. Он запел, а остальные подхватили:

Бриджет захлопала в ладоши.

— Прелестная малютка, — сказал молодой солдат. — Когда-нибудь она станет красивой девушкой и выйдет замуж за ольстерца.

Офицер же не сводил глаз с меня.

— В этих местах встречаются привлекательные женщины. Жаль только, что все они такие грязные, — заметил он.

— А вот в «Брайд Отеле» девочки очень даже чистые, — заверил его Билли Даб. — И есть парочка таких, которые вполне подошли бы такому офицеру, как вы. Я могу устроить это, сэр, по хорошей цене, да и о парнях ваших там есть кому побеспокоиться.

— Все, довольно об этом, — остановил его офицер. — Обыщите дом.

— Мама, мама! — вдруг закричал Пэдди. — Я весь горю! И Джеймси тоже! Принеси мне воды!

По-английски!

— Что ж, по крайней мере, хоть ваши дети знают что-то еще помимо вашего тарабарского наречия, — сказал офицер.

— Это лихорадка, — ответила я тоже по-английски. — У моих детей лихорадка.

Билли Даб и остальные солдаты тоже слышали, как Пэдди просил воды, и между ними уже звучало это страшное слово — «лихорадка».

— Ваша честь, — торопливо обратился к офицеру Билли Даб, — все-таки не хотелось бы рисковать добрым здравием вашего высочества. Теперь я припоминаю, что в прошлом году и вправду была заложена какая-то волынка, и, помнится, тогда сказали, что она как раз из этого таунленда, так что…

— Заткнись! Мы уходим — пока что.

И они ушли, распевая на ходу:

Пэдди и Джеймси подскочили ко мне.

— Правда мы молодцы, мама? — спросил Пэдди. — Это дядя Патрик научил нас: если в дом придут солдаты, мы должны притвориться, что умираем от лихорадки!

* * *

— Они знают, Майкл. Знают все — и про волынку, и про Патрика. Все!

Мои слова сплошным потоком лились на Майкла и Оуэна Маллоя, когда тем вечером они наконец вернулись из Голуэй Сити и мы втроем стояли перед нашим домишкой.

— Они только пугают, тер-ро-ри-зи-ру-ют, — сказал Оуэн. — Если бы они знали, что Патрик Келли как-то связан с вами, они бы уже забрали тебя, Онора.

— Меня?

— Чтобы получить от тебя информацию. Патрика разыскивают, за него объявлена награда, но у них нет его имени, а только описание его внешности и посоха.

— В нашем приходе около дюжины волынщиков, Онора. И никто из них не выдаст моего имени, — сказал Майкл.

— Ты слишком доверчив, Майкл, — ответила я.

— Опознать волынщика могут только те, кто был на демонстрации. Но кто же сейчас в этом признается? — попытался успокоить меня Оуэн.

— Надеюсь, вы правы, — согласилась я. — Урожай наш уехал. Sassenach взяли над нами верх. Какое им теперь дело до того, что мы там маршировали и пели? И все же я очень рада, что ты закопал волынку в сарае у Чемпионки. Сейчас лучше держать ее там.

Майкл кивнул.

— Вот, Онора, взгляни. — Он подтянул к себе какой-то мешок. — Тут сотня фунтов овсяной муки, толокна. Оуэн купил столько же. Торговцы смеялись над нами, рассуждая, что еда, которую мы покупаем, сделана из ирландского овса, перекупленного английской фирмой, свезенного на мельницу в Манчестере, а затем вернувшегося на ирландский рынок — с наценкой, которую мы платим за каждый из этих этапов!

— Когда уже мы сможем молоть собственный овес?! — воскликнула я. — Это просто безумие. Вы, должно быть, совсем вымотались, пока тащили сюда эти тяжеленные мешки, а тут еще я со своими тревогами. Доброй ночи, Оуэн.

— Будет лучше, Онора, если Оуэн все-таки войдет в дом. Мы должны тебе кое-что объяснить.

На этот раз дети не проснулись, как это обычно случалось, когда Майкл возвращался домой. Они приучались засыпать побыстрее, чтобы не чувствовать голода.

— Чаю из крапивы? — предложила я Оуэну, когда тот опустился на табурет.

— Пресвятая Дева, неужто мы уже и до этого докатились? — заохал он.

— Осталось еще по глоточку poitín, — добавил Майкл.

Он достал бутылку, и мы уселись у огня. Торфа было много. По крайней мере, будет тепло. Слава богу.

Оуэн сделал долгий глоток.

— Ах, так уже лучше. Нам нужно как-то сопротивляться им.

Майкл предложил бутылку мне. Я покачала головой.

— Лучше все-таки выпей капельку, — сказал он, и я послушно быстро хлебнула из бутылки. — Нам пришлось потратить на еду последние три золотые монеты, — сказал он.

— Что?!

— Цена росла прямо у нас на глазах, пока мы там стояли, — пояснил Оуэн.

— А так, учитывая картошку в закроме, у нас хватит еды, чтобы продержаться весь февраль, при условии, что есть будем раз в день, — сказал Майкл.

— Но если цены поднимаются уже…

— Существует все же «невидимая рука», которая способна снизить цену на еду, — перебил меня Оуэн.

— О чем это вы толкуете?

Тогда Оуэн попытался объяснить, что им удалось узнать из разговоров с торговцами и его знакомыми из редакции газеты «Виндикейтор». Из-за того что картошки было собрано вдвое меньше необходимого, нам пришлось покупать другую еду. Этот спрос, по словам Оуэна, позволил продавцам продуктов поднять цены. Другие участники рынка, видя, что на этом можно заработать, неминуемо начнут подвозить сюда больше провизии, увеличивая предложение, — и цены в итоге должны будут снизиться. Эта «невидимая рука» рынка расставит все по местам.

— Но у ирландцев нет наличных денег, — возразила я. — Пара припрятанных на черный день монет — возможно, но у них нет заработной платы. Или они там думают, что у нас тут куча заводов, выстроившихся вдоль побережья, которые предлагают работу? И кто эти «торговцы», которые привезут дешевую провизию, — ростовщики? Или жулики?

— Ты сразу это раскусила, Онора, — заметил Оуэн. — «Невидимая рука» в Ирландии не сработает.

— Мы попытались объяснить все это оптовикам, — признался Майкл. — Ренту мы платим собранным урожаем. Едим картошку, которую сами же и выращиваем. А живые деньги ни в чем не участвуют.

— Прежде в тяжкие времена нас спасал наем на общественные работы, — продолжал Оуэн, — но сейчас правительство ведет себя настороженно. «Невидимая рука» не будет работать, если правительство будет ей мешать. Нельзя построить дорогу, которая даст выгоду одному лендлорду, потому что это поставит в невыгодное положение другого. Прокладывание рельсов даст одной компании преимущество перед другими. Та же проблема с осушением земель. Общественные проекты не должны оказывать помощь частным предпринимателям. Поэтому ничего по-настоящему полезного сделано быть не может.

Бред какой-то. Я спросила у Оуэна Маллоя, не является ли эта самая «невидимая рука» пустой болтовней, служащей оправданием для правительства, чтобы можно было бросить нас на произвол судьбы и оставить голодать.

Майкл рассказал мне об одном репортере, который показал им статью из английской газеты. В ней было сказано, что катастрофы вроде войн, чумы или пожаров посылает нам Господь, чтобы прореживать народонаселение, избавляясь от его излишков. А мор на картошку — это закон природы, который работает так, как и должен работать.

— Ирландия без ирландцев, — сказала я. — Совсем как предрекал Патрик Келли.

* * *

Декабрь. Мы находились в преддверии зимы — бушующие штормы, волны, яростно бьющие о скалы. Рыбу ловить нельзя. Отец несколько раз пытался вывести лодку в море, но прибой отбрасывал ее на берег, прежде чем он успевал выйти на фарватер. Многие рыбаки уже заложили свои сети и такелаж, чтобы купить хоть какую-то еду, появлявшуюся на рынке, — а цены между тем продолжали расти. Отцу удалось сохранить свои сети только благодаря еде, которую давали мы. Он делился ею с Лихи и Бейли. Мы же раздавали что-то из того, что у нас было, Райанам, Макгуайрам и Дуайерам. Мы не могли есть, когда другие вокруг голодали.

Никаких дорожных работ не началось, не было вообще никакой работы. Майкл раз за разом обходил кузницы.

— Заплатите мне потом, — предлагал он, но все равно везде получал отказ.

Унылое, печальное Рождество. Патрик Келли не появлялся. На проповеди в церкви отец Рош призывал к терпению и раздал каждой семье по двухфунтовому пакету с едой. Он купил все это на свои деньги. Линчи в наших краях не показывались. По словам Молли Кунихан, они теперь постоянно жили в Дублине.

После мессы я возвращалась домой с мамой и бабушкой.

— На каком ты сейчас месяце, Онора? — спросила мама.

— Думаю, на третьем. Майкл еще не знает.

— Так скажи ему, — посоветовала бабушка.

Я рассказала ему все вечером, объяснив, что затягивала с этим признанием сначала потому, что не была уверена, а потом — чтобы не тревожить его.

Майкл очень нежно приложил палец к моим губам:

— Тс-с-с, Онора, a stór. Ничего, мы справимся.

* * *

К январю голод начал сказываться на наших детях. Теперь, обнимая Пэдди и Джеймси, я чувствовала каждое их ребрышко. А Кати тревожилась по поводу своего младшего, Джеймса.

— Молоко у меня слишком жидкое, Онора, а он такой худенький, кожа да кости.

Мы ели раз в день, вечером, чтобы дети могли уснуть. В основном это было толокно с парой картофелин, разделенных на всех. Мальчики жадно поглядывали на посевную картошку на чердаке, но хорошо понимали, что ее трогать нельзя.

— Еще всего три месяца подождать, и мы посадим ее, — обещал им Майкл.

Он попробовал продать свое седло, но Билли Даб не дал за него даже пенни. Он показал Майклу заложенную одежду, сети, посуду и постельное белье, которыми был забит его дом. Наше одеяло он тоже не взял.

По крайней мере, к нам больше не наведывались солдаты. Вероятно, дождь и раскисшие дороги удерживали их по казармам. А может, они понимали, что нас уже нечего бояться.

Сопротивляться не было никакой возможности. Просто пережить очередной день — и то было очень сложно. Я молилась, чтобы правительство забыло о «невидимой руке» и просто помогло нам.

* * *

Февраль. Майкл каждое утро вставал первым. Он спускался к ручью, набирал в котелок холодной чистой воды, наливал немного в лохань для Чемпионки и Ойзина, а потом давал им охапку сена, оставшегося с лета.

Майкл и Оуэн пытались продать лошадей, но никто не мог за них заплатить — разве что взять даром.

— Сохраните их у себя, — сказала я. — Скоро уже появится молодая трава — и у Чемпионки с Ойзином будет больше еды, чем у нас с вами.

Когда Майкл приносил воду в дом, у меня уже был разожжен очаг. Слава богу, что почва у нас на участке была болотистой: прошлым летом Майкл наносил торфа и разложил его на громадных полках. Потом просыпались мальчики, и мы с ними играли, наблюдая, как со дна котла к поверхности воды начинают подниматься пузырьки.

— Все, кипит, — объявлял Джеймси.

После этого Пэдди опускал в кипяток пучок сушеной крапивы, держа ее за стебельки, чтобы не обжечься. И мы начинали вдыхать поднимающийся из котла пар.

— Вы у меня молодцы, — говорила я мальчикам. — И спасибо Господу за этот аромат.

В то утро мы с мужем пили крапивный чай из единственной чашки, которую Майкл не продал.

Стоял ясный день, сухой и нехолодный.

— Думаю сводить детей в Барнский лес, посмотреть, не осталось ли там подснежников, которые появились на День Святой Бригитты. А оттуда сходим к маме с бабушкой… Может, удастся найти мидии или других моллюсков на приливной полосе.

— А ты в состоянии столько пройти? — спросил Майкл.

— Этот маленький человечек внутри меня настроен решительно. Все время крутится.

— Я подумывал снять наше окно, — сказал Майкл. — Заложу дырку земляными кирпичами, а стекло продам. Наверное, сделаю это сегодня.

Он предлагал это и раньше, но я все время возражала — мне очень нравилось окно.

— Продать окно — все равно что потерять веру, Майкл. Когда я смотрю на солнце над заливом, эти чудесные краски напоминают мне, что Господь, создавший всю эту красоту, не может покинуть нас навеки. Не лишай нас этого божественного света.

— Но если Джексон увидит это…

— Не увидит. До срока уплаты ренты еще восемь месяцев. К тому времени уже будет собран урожай и весь этот ужас закончится. Если же мы потеряем это окно…

— Нам нельзя его потерять, — вдруг вмешался Пэдди, который вслушивался в каждое наше слово. — Такого больше ни у кого нет. Только у нас.

— А Пэдди все время хвастается, папа, — сказал Джеймси. — Рассказывает другим мальчикам, что только у Келли есть окно, Чемпионка и дяди, которые вытаскивают рыбу из моря. Еще он говорит, что у нас скоро будет своя кузница, что он станет кузнецом, будет сильно стучать молотом и…

— Ничего я не хвастаюсь, — оборвал его Пэдди, — а просто говорю. Это помогает мне не думать о том, как я голоден.

Теперь заплакала Бриджет. Ее маленькому животику не могли помочь ни молитвы, ни хвастовство, ни живописные восходы солнца. Я принялась ее укачивать. Молока в моей груди не было.

— Вот, мальчики… Ваш папа сейчас даст вам отхлебнуть волшебного напитка из своей чашки. Пейте медленно и смакуйте. Прочувствуйте всю его теплоту.

Я сунула палец в чай и дала Бриджет пососать его. Потом выловила из котла крапиву, бросила в него щепотку муки крупного помола и принялась размешивать ее палкой, пока та варилась в отваре крапивы. Все же лучше, чем на пустой воде, как говорила бабушка.

— Мама слышала от миссис Андерсон, супруги капитана береговой охраны, что на складах лежит груз американского зерна, — сообщила я Майклу. — Эта женщина сказала, что его держат в резерве.

— В резерве для чего? — спросил Майкл.

— Я тоже хотела бы это выяснить, — ответила я. — Майкл, может быть, тебе съесть не часть картофелины, а целую, прежде чем ты пойдешь? Дорога в Голуэй Сити долгая. Что если там открылись общественные работы, а у тебя не будет сил, чтобы держать в руках лопату?

— Если там идут работы, поверь мне, я все смогу. Но боюсь, что мы опять простоим в очереди без толку. А с едой я могу подождать и до вечера.

* * *

— У правительства было столько проблем с доставкой этой кукурузы, — говорила миссис Андерсон.

Мы с мамой и детьми стояли, слушая ее.

— Это маис. Они еще называют ее маис, — пояснила она.

Дело было в сарае за пристанью, где береговая охрана хранила свое имущество. Здесь же находилась контора мужа миссис Андерсон, капитана. Показывая нам ряды мешков запасенного зерна кукурузы, она тыкала в них пальцем и улыбалась, как бы говоря: «Сэр Роберт Пиль и народ Британии не бросили нас голодать. Но вы все равно не получите эту еду, пока мы не убедимся, что вы действительно умираете с голоду по-настоящему».

— Закон о зерне делает импорт американского зерна сюда неимоверно дорогостоящим, — поясняла нам миссис Андерсон. — Тарифы на иностранное зерно очень высокие. Конечно, полагаю, это необходимые меры, но закон этот не применим к кукурузе. С этим нам очень повезло, не так ли?

Дальше миссис Андерсон принялась рассказывать о том, что премьер-министр Пиль взял деньги налогоплательщиков, чтобы тайно привезти из Америки кукурузу. И теперь она будет продана ирландским крестьянам по низким ценам. Мы приучимся есть кукурузу вместо нашей картошки.

— И это будет очень здорово, правда? — спросила она.

Мы промолчали.

К нам присоединился капитан Андерсон. Он начал убеждать, как сильно британское правительство печется о нас.

— Проблема с этой штукой в том, — сказал он, положив руку на один из мешков, — что она, если ее сразу не перемолоть, тут же начинает гнить. В Америке у них для этого используются стальные мельницы. Они гораздо мощнее наших. Теперь это зерно нужно разгрузить, высушить в печи в течение восьми часов и дать остыть несколько дней, чтобы подготовить к помолу. Вот, взгляните.

Он открыл верхний мешок, достал оттуда горсть муки грубого помола и извлек из нее несколько целых зерен.

— Вот так эта кукуруза выглядит в сыром виде, — сказал он, протягивая нам сморщенные шарики.

Капитан вручил их мне — они были тверды как камень.

— Я слышала, ее также называют «жупел Пиля», — сказала я.

Он рассмеялся.

— Вы, ирландцы, такие юмористы! — ответил он. — Мука будет мельче и ее будет легче готовить, если перемолоть ее дважды, но наше правительство решило, что в этом нет необходимости. Мистер Тревельян, человек из казначейства, который отвечает за это, говорит, что благотворительность не должна быть слишком уж качественной.

Капитан Андерсон снова засмеялся, но миссис Андерсон и мы с мамой от смущения опустили глаза. Капитан хотел, чтобы мы благодарили за их усилия, тогда как прямо здесь, в Голуэе, можно было смолоть наше собственное зерно.

— А вы сами это пробовали, капитан? — спросила я.

— Онора, — одернула меня мама.

Но я все равно хотела это выяснить.

— Так пробовали или нет?

— У меня не было такой возможности, — ответил он, — но я уверен, что мука будет вполне съедобна, если варить ее предписываемое время — два часа, по-моему. Почему бы мне не дать немного вам и вашей дочери, миссис Кили? В качестве своеобразного эксперимента, так сказать, — только не говорите никому. Нам не разрешено раздавать это зерно до тех пор, пока здесь не начнется настоящее бедствие.

— Но если вы все-таки раздадите часть зерна сейчас, у людей не будет соблазна съесть свою посадочную картошку, — возразила я.

— Да, но нас тревожат совсем другие их искушения, — заявил капитан Андерсон. — Мы же не хотим, чтобы кукурузная мука продавалась за виски, не так ли? Мы не можем дать лондонской прессе повод для нападок на правительство за помощь ирландскому народу. Береговая охрана должна очень осторожно выбирать линию поведения. В прошлом нас обвиняли в излишнем мягкосердечии.

* * *

Позже, уже дома, когда я начала яростно ругать капитана Андерсона, меня остановил отец. По крайней мере, этот человек уважал отцовское знание залива Голуэй, всегда спрашивал его совета относительно течений и приливов. А еда эта, конечно же, будет продана в любом случае.

— Эта кукуруза напоминает толченый камень. Люди не поймут, что им с ней делать, — сказала я.

— Мы это уже проходили много лет назад — люди тогда начали болеть, — вставила бабушка.

— Капитан Андерсон — приличный человек, — возразил отец.

Но мысли его были заняты совсем другим.

— Завтра мы выходим в море, Онора, — сказал он мне. — Зимние шторма миновали, и там будет рыба.

— Наконец-то у нас появится улов, который можно будет продать под Испанской аркой, — вздохнула мама.

— А через несколько недель уже и Майкл начнет садить картошку, — подхватил Джозеф.

* * *

Когда мы с детьми начали подниматься на холм в Нокнукурух, уже опустились сумерки. Карабкаться наверх сейчас было сложнее — все мы ослабли. Я чувствовала в животе движение новой жизни — пятый месяц беременности. Я остановилась, чтобы поудобнее усадить Бриджет у себя на бедре. Джеймси был рядом, а Пэдди остался сзади.

— Пойдем, Пэдди.

— Мне что-то нехорошо, мама.

— Я знаю, знаю. Это все от голода, но сегодня вечером я спущу с чердака несколько картофелин.

— Мне на самом деле очень плохо, мама. — Он остановился и согнулся пополам. — Все режет, мама. У меня в животе как будто ножи.

Он лег на землю и свернулся калачиком. Я опустила Бриджет.

— Присмотри за ней, Джеймси. Что такое, Пэдди, что случилось? — с тревогой спросила я, присев рядом.

— Я взял немножко, мама, совсем чуть-чуть.

— Немножко чего?

— Той штуки из мешка, который дали бабушке.

— Но кукуруза сырая, ее нельзя есть!

— Я же не знал. Так больно, мама! Все режет внутри!

— Попробуй-ка все вырвать, Пэдди.

Я сунула палец ему в рот. Он сделал несколько попыток срыгнуть, но ничего не вышло.

— Мама, мама, что случилось? — спросил Джеймси и заплакал.

— Как больно, — все повторял Пэдди. — Больно!

Я надавила пальцем на основание его языка. Все тело Пэдди напряглось, и наконец наружу вырвалась струя желтой жижи, в которой попадались кукурузные зерна вперемешку с кровью.

— Давай, все правильно, a stór, молодец. Вырви все это. Вырви.

Бриджет тоже заплакала — пронзительный крик, — а Джеймси начал рыдать. Слезы текли по его щекам ручьями.

— Кровь, мама, смотри! Кровь — из Пэдди течет кровь! — причитал он.

Наконец судорожные рвотные потуги Пэдди прекратились. Он несколько раз глубоко вздохнул.

— Можешь встать, Пэдди?

— Не могу, мама.

— Тогда обхвати меня за шею. Я понесу тебя на спине.

— Я не дотянусь, — сказал Пэдди.

Я опустилась совсем низко на землю, чтобы он мог взобраться мне на спину и ухватить меня за шею. Почувствовав на себе его вес, я очень медленно выпрямилась, для равновесия опираясь на Джеймси.

Мы двинулись вверх по склону холма. Пэдди вытянулся у меня на спине. Я споткнулась и упала, ударившись животом. На секунду я замерла, распластавшись на земле.

— Мама, мама, вставай, — заскулил Джеймси. — Ну вставай, пожалуйста.

Упершись руками, я поднялась. Почувствовал ли младенец такой удар? Я слишком исхудала, чтобы защитить его своей плотью.

Пэдди прижался ко мне.

— Держись, — сказала я ему, — держись.

Я уже могла видеть наш домик наверху.

— Майкл! — что было сил крикнула я. — Майкл!

— Иду, a stór! — крикнул он в ответ. — Уже иду, Онора!

Он быстро спустился к нам и сразу подхватил на руки Пэдди и Бриджет. В этот момент я, должно быть, потеряла сознание, потому что очнулась уже на соломенном тюфяке у огня.

— Я здесь, a stór. Я с тобой. Ты в безопасности — все хорошо.

Но со мной все было очень плохо. У меня начались схватки, а затем родился мой несчастный маленький ребеночек… Родился слишком, слишком рано.

* * *

Мама обнимала меня и шептала мне на ухо:

— Это все к лучшему, a stór. Он не мог бы остаться жить. А сейчас он уже на небесах.

Я всхлипывала, склонившись на ее плечо:

— Дай мне взглянуть на него, мама. Прошу тебя, дай мне на него взглянуть.

— Не нужно тебе этого делать, — сказала она, — не нужно.

— Мне это необходимо, мама, я должна это сделать, чтобы сказать ему, как мне жаль… Мне так жаль, что все так получилось.

Пришел Майкл, держа на руках неподвижное маленькое тельце. Мальчик.

— Помолись вместе со мной Святому Греллану, Майкл. Он когда-то оживил мертворожденного младенца. Помолись, Майкл.

— Наш сын уже на небесах, a stór, — ответил он.

Я коснулась сморщенного личика, крошечных ушек. Мама держала меня за плечи.

Я слышала, как Кати Маллой сказала Майклу:

— У источника Святого Джеймса есть cillín. Мы можем…

— Вы не можете! Не можете! Не хороните его на неосвященном кладбище, Майкл, только не там! Прошу тебя, только не там! Только не на неосвященной земле! Вместе с некрещенными детьми, чужеземцами и самоубийцами? Только не там!

— Мы должны это сделать, Онора, — сказала Кати Маллой. — Если Майкл попытается похоронить его на церковном кладбище, отец Джилли…

Я закрыла глаза.

— Пожалуйста, не нужно!

— Онора, — вмешалась мама, — он сейчас в любом случае у Господа, что бы там ни говорили священники. А ты должна заботиться о своих живых детях. Пусть Майкл похоронит твоего сына. Это все к лучшему.

— Я отмечу это место, Онора, — заверил меня Майкл.

Мама рассказала Пэдди и Джеймси, что у них теперь есть на небесах маленький братик-ангелочек и что, когда они будут читать молитвы, он обязательно услышит их. И что бы ни говорили вокруг, их братик все равно на небесах.

Тогда я оставила их. Всю следующую неделю в нашем домике пролежала какая-то женщина, но не я — не Онора Келли. Я была в иных краях. Блуждала в своих грезах и не хотела возвращаться.

* * *

— Услышь меня, волшебная фея! Оставь ее! — Это голос бабушки. — Оставь ее! Вернись, Онора.

Я почувствовала, как ее костлявые руки трясут меня за плечи, потом другие руки — руки Майкла, и вот я уже сижу, припав к его груди.

Он поцеловал меня в лоб.

— Ты спала, Онора, очень долго спала, но сейчас нам необходимо, чтобы ты проснулась.

— Вот, alanna, поешь.

Это уже голос мамы. Она поднесла к моим губам чашку.

Я думала, что это крапивный чай. Но в чашке оказался бульон, бульон из рыбы. Я распробовала в нем кусочек сельди, ломтик лангуста. И начала жевать.

— Молодец, Онора, хорошая девочка, — похвалил меня Майкл. — Твой отец с ребятами привез домой отличный улов.

Потом снова заговорила мама:

— Мне нужна твоя помощь, Онора, чтобы продать рыбу под Испанской аркой. Пойдем, Онора, просыпайся! Мы должны побыстрее продать рыбу, иначе она протухнет.

— Сколько нам ни обещало правительство, а засолочный цех для рыбы так и не открыли.

Я не сразу поняла, что эти слова прозвучали из моих уст.

— Слава богу, ты вернулась к нам, a stór, — сказал Майкл.

* * *

— Свежая селедка! Лангусты! Еще живы-ы-ые! — выкрикивала я, протягивая лангустов в красноватых панцирях и щелкая их лапками.

Мы снова стояли под Испанской аркой, но уже не болтали беззаботно с кладдахскими женщинами, не перебрасывались шутками с покупателями. Наконец-то у нас появился приличный улов, но необходимо было продать его сегодня, сейчас, или же придется бросить груды рыбы гнить прямо на рынке. Не было времени лечить мое тело и мою душу. Мы нуждались в этих деньгах.

За нами внимательно наблюдали три женщины с детьми. Одетые очень бедно, они стояли на краю рынка, а потом подошли к нам. Старшая среди них — вероятно, бабушка — прошептала:

— Прошу вас, во имя любви к Господу…

Две молодые женщины со своими детьми остались стоять у нее за спиной.

Я взглянула на маму. Та кивнула мне. Я завернула три лангуста в кусок газеты и протянула им.

— Сварите их в большом котле, — сказала им мама по-ирландски.

Судя по их виду, и котлы, и посуда, и родной дом остались для них в далеком прошлом. Похоже, их выгнали с земли, но они были слишком гордыми или слишком боялись, чтобы идти в работный дом.

— Спасибо вам, — поблагодарили женщины по очереди.

— Благослови вас Господь.

«Где они спали?» — вдруг подумала я. Под навесом в какой-нибудь канаве? Двое детей были по возрасту как Пэдди и Джеймси, а еще двое — и того меньше. Матери крепко держали их за меленькие ручки. Сильные женщины. Они найдут способ приготовить этих лангустов.

Уже в конце дня мать Коламба из Введенского монастыря купила у нас всю селедку и лангустов, заплатив по пенни за фунт. Довольно хорошая цена. Сколько же времени прошло с тех пор, как я стояла у нее в приемной и просила, чтобы меня приняли в монахини? Казалось, миновала целая вечность, будто все это было в другой жизни.

— Рыбу мы потушим, будет славное угощение для наших учениц, — сказала мать Коламба. — Правительство требует, чтобы мы кормили только наших учениц и чтобы они ели только в школе. Забирать еду домой запрещается. Какой-то начальник заявил, что семьи могут ее продать. Очень трудно иметь дело с людьми, которые считают всех ирландцев лжецами и жуликами. Они постоянно следят за нами. Следят за отцом Джилли. Следят за капитаном Андерсоном из береговой охраны. И подозревают каждого, о ком думают, что он «слишком мягок с народом».

— Но кто эти они, сестра?

— Они — это любой чиновник, посланный из Англии, пусть даже с маленькими полномочиями. Для них это шанс всей их жизни. Они уже выпрашивают взятки у людей, которые хотят получить место на строительстве дорог, при том что работы эти еще даже не начаты.

— Взятки? Но чем? — удивилась я. — Что еще могло остаться у людей?

— Выпивка, бутылка poitín. Учреждены даже комитеты по оказанию помощи населению — из местных более-менее здравомыслящих людей. Но я слышала, что некоторые лендлорды из этих комитетов вносят в списки только своих арендаторов, чтобы эти заработанные ими шесть пенсов в день шли на погашение их ренты.

— Шесть пенсов в день? — ахнула я. — И это все, что они там платят?

— Это только в том случае, если работы вообще начнутся, — ответила мать Коламба. — Сколько времени тратится попусту на заполнение всяких бумажек! Видели бы вы почту, которую мы получаем от разных чиновников, — по два-три письма каждый день только от одного человека по имени Рут. От нас требуют отчета по каждому фартингу, требуют подтверждений, что мы выполняем все их правила. Этот Рут контролирует даже те деньги, которые мы собираем самостоятельно, пожертвования, поступающие из Америки. Мы хотели закупить семена и раздать их фермерам, чтобы те посеяли их. Но правительство не разрешило: нам сказали, что этим мы подрываем бизнес торговцев семенами, вмешиваемся в дела рынка. Просто смешно. — Она покачала головой. — Но мы не должны растрачивать себя на злость. Мы должны молиться. И оставаться здравомыслящими. Это наш единственный шанс.

На четыре шиллинга, полученные от матери Коламбы, мы купили почти сорок фунтов муки по два фартинга за фунт, заплатив еще пять процентов перекупщику — его заработок.

— Лучше покупать сейчас, миссис, — сказал он нам. — Потому что, когда начнется строительство дорог и у людей появятся хоть какие-то деньги, цены сразу поднимутся.

— Но это же несправедливо, — сказала я.

— А нам разрешается получать приличную прибыль. Таков закон, миссис, — ответил нам этот маленький мошенник.

Он дал нам два мешка, и я взвалила один из них себе на спину.

— А ты сможешь нести его, a stór? — спросила мама.

— Смогу, мама.

Эта ноша напомнила мне вес Пэдди у меня за плечами в ту злосчастную ночь.

А затем рядом со мной появилась та самая фея, которая до этого похитила меня. «Твой малыш сейчас гниет в земле, — прошептала она мне, — превращаясь в слизь и жижу, как ваша pratties. И другие твои дети — они тоже умрут. Пойдем, пойдем со мной прямо сейчас…»

— Онора… Онора!

— Что, мама?

— Я несколько раз звала тебя. Здесь тот самый cillín. Остановимся и помолимся.

Сillín занимал кусочек пустыря у подножья холма, где находился источник Святого Джеймса, вдали от кладбищ Буши-Парка и Барны. Это унылое место не имело характерных черт обычного кладбища: не было здесь надгробных плит или камней с датами смерти и именами тех, кто не успел пожить, так и не родившись, или тех, кто лишил себя жизни сам.

Я подошла к горке земли. Сверху на ней лежал букетик подснежников — так Майкл отметил нашу могилку. Я встала на колени, мама опустилась рядом со мной. Слова молитвы не шли на ум, в голове крутилось только бесконечное «Прости, прости меня»…

Мама встала и направилась к лежавшему неподалеку валуну. Подняв кусочек щебня, она начала что-то писать на боку большого камня.

— Что ты делаешь, мама? — спросила я.

— Рисую петуха, вроде того, что изображен на столбе ворот нашего кладбища в Барне, — ответила она. — В свое время его там вырезал твой дядя Дэниел.

Дядя Дэниел умер еще до моего рождения. Он был молод, но пожить успел.

— Fadó, — начала она свой рассказ, продолжая рисовать на камне. — Это было на второй день после того, как Иисус умер и был похоронен в своей гробнице. Римские солдаты, распявшие его, готовили себе ужин, когда их капитан неожиданно вспомнил слова Иисуса о том, что он восстанет из мертвых на третий день. Что если его последователи решат украсть тело, а потом сделают вид, будто тот на самом деле воскрес и скрылся? Лучше пресечь это сейчас. Поэтому он сказал им: «Значит так, ребята. Вернитесь туда и закройте вход в ту пещеру большим камнем. Ко времени, когда вы вернетесь, этот петух в котле как раз сварится и вы сможете отлично поужинать». Они выполнили работу и вернулись, готовясь полакомиться, но их командир все не унимался и продолжал спрашивать: «Вы в этом уверены? Вы уверены в том, что гробница та надежно забаррикадирована?» Наконец один из воинов сказал ему: «У того парня шансов выйти оттуда не больше, чем у этого петуха — выбраться из кипящего котла». В тот же миг петух прыгнул на край котла и заголосил: «Slán Mhic Máire! Сын Марии цел и невредим!»

— И теперь все петухи повторяют эти слова каждое утро, — закончила мама, — напоминая нам, что Сын Марии жив. И твой сын тоже slán. Он a nún — в безопасности — с Марией. Так и есть, Онора. Ты должна верить в это. И должна дать ему имя.

— Я не могла этого сделать, мама, — ответила я.

— А я назвала малыша, которого потеряла, Джонни — в честь твоего отца.

Я промолчала.

— А как звали того святого, о котором говорили Келли? Ну, того, которому принадлежал золотой посох? — спросила мама.

— Святой Греллан, — сказала я. — Он оживил другого младенца, но не моего сына.

— Порой я думаю, что тех, кого Господь любит особенно, Он забирает к себе пораньше. Твоему ребенку не суждено голодать или умереть от лихорадки. Он стал ангелом и теперь наблюдает за своей семьей с небес. Ты найдешь утешение, разговаривая с ним, но для этого ты должна дать ему имя. Итак… Греллан?

Я кивнула.

— Греллан Келли, — повторила мама, выцарапывая это имя на камне. — И не слушай эту волшебную фею, Онора, — закончив, сказала она мне напоследок. — Слушай лучше крик петуха.

* * *

Наступил март, День Святого Патрика. Время высаживать глазки ростков, вырезанные из картофелин, которые нам удалось сберечь. Той самой pratties, в которой зимой я отказывала своим детям.

— Мама, из этой я вырезал десять штук, посмотри, — сказал Пэдди, один за другим опуская глазки в горшок.

— Молодец, Пэдди, — похвалила я. — Только будь осторожен с ножом.

— Мама, можно мне уйти? — спросил Джеймси.

— Нет, ты должен присматривать за Бриджет, Джеймси.

— Но, мама…

— Делай, что тебе говорят. И не отвлекай меня.

Вырезая глазки, я держала картофелину в левой руке.

Когда две недели назад работы по строительству дорог все-таки начались, Майкл и Оуэн Маллой ушли в Голуэй Сити до рассвета, чтобы занять очередь среди еще нескольких тысяч мужчин: в восемь утра им нужно было предстать перед инспектором и доказать ему, что они стали неимущими в результате картофельной чумы. Люди, которые «нуждались и до этого», к работам не допускались. У Майкла и Оуэна были письма от отца Роша, удостоверявшие их нынешнее бедственное состояние, — это было тяжело и унизительно для двоих мужчин, которые всегда находили способы кормить свои семьи.

— Ужасный процесс, — сказал об этом Майкл, вернувшись домой глубокой ночью.

Он рассказал, что многие люди, пришедшие туда в поисках работы, не знали английского. Один человек стоял впереди Майкла и ничего не понимал, когда чиновник засыпал его вопросами:

— Сколько грядок картофеля вы посадили в прошлом году? Сколько из них заразилось болезнью?

— Я попытался переводить, — сказал Майкл, — но клерк сразу заорал на меня: «Не сговариваться! Не сговариваться!», а потом замахал на меня руками, прогоняя. Этот бедняга упал на колени и принялся умолять чиновника, изливая нескончаемый поток ирландских слов. Но тот позвал солдат, они взяли этого человека под руки и куда-то уволокли.

В конце концов Майкл и Оуэн все-таки попали в бригаду, но лишь потому, что отдали десятнику последнюю бутылку poitín, которую принес нам Патрик.

Потом Майкл еще долго сидел, молча глядя на огонь.

— Иди в постель, a stór.

Ему оставалось на сон два-три часа, а потом нужно было идти за пять миль в Голуэй Сити, босым и под холодным дождем, чтобы присоединиться к бригаде строителей.

В ту ночь Майкл выглядел очень печальным, надломленным. Мне хотелось утешить его, поцеловать, заняться с ним любовью. Но когда он крепко прижал меня к себе, я замерла и напряглась.

— Мы не можем, — сказала я. — Нельзя сейчас рисковать еще одним ребенком.

— Знаю, — вздохнул он и отвернулся.

* * *

Но теперь появилась надежда. Вид прорастающей картошки придаст нам новых сил. Ведь еще чуть-чуть — и будет поздно. Из-за плохой погоды рыбная ловля снова прекратилась. Мука — и та, которую осенью принесли Майкл и Оуэн, и та, которую в феврале купили мы с мамой, — уже закончилась. Мы все рассчитывали на те гроши, которые Майкл зарабатывал на дорожных работах: на них можно было купить «жупелы Пиля» — самую дешевую пищу на нашем рынке.

— Бриджет голодна, мама, — сказал Джеймси, который сейчас был нянькой для своей младшей сестры.

В следующем месяце ей должен исполниться год, но она до сих пор не могла самостоятельно подниматься и стоять, как это делали остальные дети в ее возрасте, и ничего, кроме «мама», не говорила. Джеймси ползал вместе с ней и очень переживал, когда она падала, а падала она часто.

— Уже почти готово, — сказала я ему.

Джеймси лишь кивнул.

Я варила кашу из кукурузной муки. Это был очень долгий процесс. Сама я не могла ее есть, потому что ее вид и запах всегда напоминали мне ту жуткую ночь, когда я потеряла малыша Греллана. Пэдди тоже ее ненавидел, и сейчас, когда он все-таки ел ее, его передергивало. Я кормила кашей Бриджет, а Джеймси сам ковырял в котле плоской палочкой.

— Когда мы выкопаем нашу pratties, вам больше никогда не придется есть это, — заверила я мальчиков.

— А она созреет к моему дню рождения, мама? — поинтересовался Пэдди.

— Для этого потребуется больше времени.

Я взяла ладошку Пэдди и начала загибать его пальчики, отсчитывая пять месяцев, остававшихся до сбора урожая.

— А вот ко дню рождения Джеймси, на Самайн, наш закром будет доверху полон замечательной белой картошки, — сказала я. — Но сейчас, Пэдди, мы должны вернуться к работе. За сегодняшний вечер нам с тобой нужно подготовить все глазки для вашего папы.

Следующие несколько ночей луна будет почти полной, и Майкл, вернувшись с дорожных работ, сможет копать грядки и садить картошку.

— Вы ведь сейчас рады, что мы зимой не съели посадочную картошку? — спросила я детей, глядя на растущую гору глазков. — Каждый такой росточек — это новый куст, а каждый куст даст нам двадцать замечательных белых картофелин. Щедрое растение.

Майкл вернулся через два часа после наступления темноты.

— Посмотри, что я сделал, папа! — Пэдди с порога увлек его за собой, чтобы показать полный горшок глазков.

— Здорово! Впечатляет! — похвалил его Майкл.

— Мама тоже помогала, — признался Пэдди.

— Вы у меня хорошая команда, — сказал Майкл, ставя на пол какой-то мешок.

— Ты купил еще муки? — спросила я.

— Это кое-что получше — семена репы и зерно пшеницы. Торговцы предложили их в кредит. Деньги за это, включая свой процент, они получают прямо у десятника еще до того, как он раздает их нам. А какой у меня был выбор? Сейчас мы должны посеять семена в землю и посадить картошку. — Он присел к огню. — Как мне сейчас не хватает помощи Патрика.

— Слышно что-нибудь о нем?

— Ничего. Но если бы его схватили, мы бы знали, — ответил он.

— Вы сейчас говорите о дяде Патрике, папа? — спросил Пэдди.

— О своем дяде, дяде Патрике, не беспокойся. В этом году помогать мне садить картошку будешь ты.

— Пойдем к Бриджет, папа, — сказал Джеймси и настойчиво потянул Майкла за руку.

— Она же спит, Джеймси, — возразила я.

— Нет, мама.

Сейчас я уже радовалась, что на колыбель, которую Майкл сделал своими руками, покупателей так и не нашлось. Джеймси очень нравилось раскачивать в ней сестренку. А теперь он помог ей сесть и взглянул на Майкла.

— Ну давай, Бриджет, — сказал он ей. — Продолжай.

— Па, — сказала Бриджет. — Па-па.

— Ух ты, разговаривает! — воскликнул Майкл. — Она говорит! — Он подхватил Бриджет из колыбели на руки. — Бриджет, принцесса моя! — прошептал он, поднимая ее высоко над головой.

Но потом он вдруг поморщился и быстро опустил ее обратно: даже такого незначительного усилия было слишком много для его болевшей спины.

— Молодец, Джеймси, — сказала я. — Отдохни немного, Майкл, прежде чем мы начнем.

— Нет, очень много еще нужно сделать.

Мы были не единственными, кто вышел в поле при лунном свете. Я видела много темных теней, двигавшихся по склонам холмов: Маллои, Дуайеры, Макгиры, Райаны. Отцы всех семейств использовали свободное от стройки время, чтобы посадить картошку. Спать было некогда.

Майкл переворачивал лопатой землю, а мы с Пэдди, идя за ним, укладывали в ямки глазки. Джеймси остался дома приглядывать за Бриджет.

За пять ночей мы посадили всю картошку, а также высеяли пшеницу и репу.

* * *

Через два дня Майкл неожиданно вернулся домой в полдень.

— Сегодня не работаем, — пояснил он. — Нас распустили, чтобы мы отработали повинность на полях у своих лендлордов. Целая неделя без оплаты.

Как сказала мне Кати Маллой, Мерзавцы Пайки иногда требовали отрабатывать повинность до ста дней в году. Причем никогда даже не кормили своих работников, не говоря уже о какой-то плате.

Мы были субарендаторами и платили Оуэну Маллою, поэтому Майкла эта участь миновала последние шесть лет. Однако десятник на стройке всех этих объяснений слушать не стал.

Я очень тревожилась. Мне совсем не нравилось, что Майкл будет рядом с Джексоном и старым майором. Но он заверил меня, что они с Оуэном будут в полях далеко от дома, — просто еще две согнутых спины среди множества других арендаторов, работающих на посевной у своего хозяина.

Я не видела Майры с того осеннего дня, который окончился для нас так печально. На Рождество она прислала мне записку с Тэдди Куинном, в которой было сказано, чтобы я не приходила. Майра писала, что даст мне знать, когда это можно будет сделать, и просила передать лекарство для старого майора через Тэдди. И с тех пор — ничего.

* * *

— Ты видел Майру? — спросила я у Майкла поздно вечером, когда дети уже заснули.

— Видел, — ответил он.

— Что она сказала?

— Ничего.

— Ничего? Что ты имеешь в виду?

— В поле к нам вышел Тэдди Куинн. Джексон застал Майру за тем, что она давала еду женам батраков — всего лишь объедки, остававшиеся после ужина майора, — но Джексон обвинил ее в воровстве и хотел, чтобы ее арестовали. Капитан Пайк тогда остановил его, но теперь ей не разрешается покидать дом. Мы должны были спрятаться в конюшне и ждать, пока она попытается выйти к нам. Мы прождали до глубокой темноты. Наконец Майра выскользнула из дома и направилась в сторону конюшни. Но вдруг из ниоткуда появился Джексон. Он схватил Майру и швырнул на землю. Я рванулся было помочь ей, но Оуэн и Тэдди удержали меня. «Не ходи туда», — сказал мне Тэдди, и я послушался. Я прятался в конюшне, а Майра валялась на земле. Твоя сестра, Онора, — та самая, которая принесла себя в жертву ради нас с тобой, — лежала у ног этого Джексона, и он осыпал ее проклятьями. Мне хотелось прибить его, вытрясти из него всю его подлую душу. Но я не двинулся с места, Онора. Каким я стал, что я за мужчина?

Плечи его поникли, и он схватился руками за голову.

— По-настоящему смелый человек знает, когда нужно проявить благоразумие, — сказала я, пригладив его волосы. — Или ты думаешь, Майра хотела, чтобы тебя арестовали? Она все поняла. Она встала и ушла в дом, чтобы заботиться о своих детях. А когда ты остался на месте, Майкл, ты подумал о своих детях. И я благодарна Богу, что Джексон не обнаружил вас там. Он мог бы заявить, что вы замышляли какое-то злодеяние, и вас обоих вообще могли повесить.

Он понимал, что я права. Войск в Голуэй Сити сейчас стало еще больше. Правительство рассматривало любую отчаянную попытку как-то добыть еду — будь то кража овцы, остановка подводы с мукой или ловля лосося в реке лендлорда — как акт государственной измены. Мятежниками были и каждый по отдельности, несмотря на крайнюю изможденность, и все вместе — в сговоре с преступниками-риббонистами, скрывавшимися в горах. Sassenach по-прежнему боялись гнева потомков О’Флаэрти.

 

Глава 13

С приходом весны в нашем рационе появилась зелень. Я добавляла в кашу из кукурузной муки птичьи яйца. Пережив эту зиму, мы наблюдали, как поднимаются ростки картофеля, и молились, чтобы урожай 1846 года положил конец нашему голоду.

Пришло лето. Лодки вышли в море. Сельди было так много, что невозможно было продать ее всю. Мы раздавали рыбу всем соседям. Маме удалось не только купить несколько мешков муки, но и отложить денег на уплату ренты. Майкл говорил, что урожая пшеницы нам хватит, чтобы полностью покрыть свою ренту. В конце концов, о еде нам можно было не беспокоиться — у нас была наша pratties. Были жуткая зима, самая суровая на моей памяти, и картофельная чума — самая страшная напасть, которая когда-либо постигала ирландцев. Но мы выжили.

Бабушка сказала, что теперь мы должны выполнить свой обет и совершить паломничество на остров Святого Мак Дара. Мы отправимся туда в день этого святого, 16 июля, и тогда все тяжкие времена останутся позади.

Вначале Майкл сказал, что не может поехать с нами. Я спросила почему. Новое правительство вигов закрыло все дорожные работы. Маллой рассказывал, что эти люди пришли к власти на выборах благодаря обещаниям прекратить помогать мятежной Ирландии. Пиль, оказывается, был слишком мягок.

— Так что никаких заработков ты не потеряешь, — сказала я ему.

Но он ответил, что дело не в этом: нужно приглядывать за землей и за Чемпионкой, которая вновь была на сносях. Прошло два месяца после ее визита к Барьеру. Сэр Уильям Грегори разрешил Оуэну и Майклу отложить выплату за услуги своего жеребца. Конечно, Чемпионка разродится не раньше марта, но будет правильно присмотреть за ней на первых порах.

— Это все из-за путешествия по морю? — догадалась я. — Послушай, от морской болезни еще никто не умирал. Залив в это время должен быть спокойным, да и плыть не так уж далеко — не в Америку ведь. Мы выйдем на рассвете, в Арде будем уже к полудню. А оттуда до острова всего-то три мили. Ты должен поехать, — настаивала я. — Ведь я хочу поблагодарить Мак Дара именно за тебя, Майкл. Ты столько работал ради нас, ты не ленился. Ты мог бы ускакать в первое же утро, мог отправиться и дальше путешествовать на Чемпионке, но ты женился на мне. Ты вдохнул жизнь в эту землю, стал отцом троих детей и спас нас этой зимой.

Он поцеловал меня и заверил, что поедет с нами.

* * *

Плывя под парусом по центру залива Голуэй на púcán моего отца, мы чувствовали себя большой семьей и гордились этим. Стояло прекрасное летнее утро, и нашему путешествию к острову Мак Дара способствовал попутный ветер.

Впереди по каналу следовал высокий парусный корабль. Его пассажирами были арендаторы из поместья Горов, отправлявшиеся в Канаду. Отец рассказал, что они отказались от своей земли в счет стоимости проезда, не дожидаясь, когда их сгонят оттуда, — выбор у них был жесткий.

Высланные из страны люди стояли у поручней корабля и смотрели на зеленые склоны холмов по берегам залива.

По словам отца, это печальное судно с очень низкой посадкой и парусами в заплатах в прежние времена было невольничьим, а сейчас возило лес из Канады. В качестве балласта для рейса в обратную сторону на нем всегда использовались камни, но сейчас их роль выполняли ирландские изгнанники. А Деннис сказал, что теперь на ходу много таких бывших рабовладельческих кораблей, которые набивают людьми трюмы, предназначенные для грузов. Немало их уже затонуло посреди океана.

Как же исхудали мои братья. У Денниса в его двадцать один год щеки были впалыми, как у старика. Джози держала на руках свою крохотную дочурку — обе были тоненькими, как тростиночки. У девятнадцатилетнего Джозефа было худощавое тело подростка. Хьюи — сплошные кожа да кости, а ему ведь уже почти тринадцать. Неужели от недоедания они теперь навсегда останутся такими чахлыми?

На склонах холмов по берегам залива радовали глаз зеленые грядки картофеля с белыми точками цветов. Наша pratties, конечно, исправит дело — ждать осталось недолго.

* * *

Голодная зима наложила свой отпечаток и на наших родственников Кили в Арде. Здоровенные мужчины, приезжавшие на свадьбу Майры, очень отощали, но были твердо намерены предпринять паломничество на остров, как это делалось уже тысячу лет. Мы много раз приплывали из Барны, чтобы присоединиться к ним. И всегда было очень весело. После религиозного обряда наступало время танцев и гонок на curragh — обтянутых кожей лодках из ивняка. Как-то раз мы с Майрой шокировали всех, выиграв гонку среди девушек — из нас получилась прекрасная пара гребцов.

Я молилась о Майре, когда уже на острове мы взбирались к стоявшей на возвышенности стариной часовне, маленькой, но очень милой: она была сложена из золотистых камней и словно висела между небом и морем. Майкл уже пришел в себя после поездки на лодке и сейчас нес на руках Бриджет, вдыхая свежий морской воздух. Мы следовали за нашими мальчиками — они убежали вперед, радуясь компании такого количества новых родственников.

Я объяснила Майклу, что Мак Дара, покровитель рыбаков, никогда не назывался своим настоящим именем, Sionnach — в переводе «лис», — потому что, согласно поверью, животные приносят рыбакам неудачу. Их нельзя даже упоминать.

— Так что он всегда был Мак Дара — сын Дара, — подытожила я.

Поднявшись на вершину, мы встали у часовни на колени и поблагодарили нашего святого за то, что он помог нам выжить.

— Просим тебя, благослови каждую нашу семью. Верни Майру домой. Пусть pratties уродится здоровой и обильной, — молилась я.

Я показала Майклу, как совершать священный обряд, pátrún, обходя вокруг поваленных каменных хижин, где жили монахи Мак Дара. Это следовало сделать три раза по ходу солнца, и теперь здесь ходили по кругу две сотни человек, читая молитвы.

Кили из Арда устроили настоящий пир с умопомрачительным количеством еды: лангусты, устрицы, мидии, земляника, красные водоросли.

— Не усердствуйте, полегче, — предупредила Пэдди и Джеймси бабушка. — Если будете есть слишком быстро или слишком много, станет плохо.

И мальчики не спешили, неторопливо жуя, глотая и постоянно улыбаясь мне. Слава тебе господи.

Все вместе мы сели на пляже, чтобы понаблюдать за гонками команд на curraghs в водах Атлантики вокруг острова. Несмотря на тяжелую зиму, гребцы в Арде и Карне были очень сильными.

А потом начались танцы. Четверо Кили из Арда оказались музыкантами, способными воспроизводить мелодию голосом. Музыка их была столь мощная, что мы не очень-то страдали без скрипок и волынки — инструменты заложены, но мы обязательно выкупим их, как только соберем урожай картошки. Джеймси и Пэдди заливались веселым смехом, когда Майкл кружил меня в риле.

Потом мы с мужем опустились у одного из костров, разожженных торфом и пылавших яркими пятнами на фоне ночного неба и темного моря.

— Пойдемте со мной, — сказала бабушка, остановившаяся у нас за спинами.

Она отвела нас на дальний берег острова, где каменные глыбы омывались водой.

Там стоял седоволосый мужчина с длинной бородой, а рядом с ним — двое крепких молодых парней.

— Это Мартин О’Малли, — сказала бабушка. — У него есть послание для тебя, Майкл.

Знаменитый контрабандист. Здесь. Что же ему нужно?..

— Кое-кто хочет встретиться с тобой, — сказал Мартин О’Малли Майклу. — Он сейчас в Баллинахинче.

Затем он обратился ко мне:

— С первыми лучами солнца здесь вас будет ждать curragh. Возьмите его и следуйте за мной. А теперь возвращайтесь на танцы.

Больше ни слова.

— Семья отвезет ваших детей в Ард, — сказала бабушка. — Мы все будем дожидаться вас там.

Последний рил закончился. Танцоры разошлись спать. Когда небо начало светлеть, мы с Майклом быстрыми бесшумными шагами направились к берегу. Мартин О’Малли уже спустил свой curragh на воду. Он качался на волнах, удерживаемый на месте сидевшими на веслах двумя молодыми парнями — его сыновьями? Мы подтолкнули вторую лодку к воде и запрыгнули в нее.

Майкл устроился на дне лодки, а я взялась за весла: большие пальцы — на торец, правая рука заходит поверх левой. Прошло уже много лет с тех пор, как я гребла в последний раз, но мышечная память осталась. Развести лопасти в стороны, пронеся их над поверхностью, а затем резкий гребок — и вот, разрезая блестящие струи прилива, мы уже скользим по морю вслед за первой лодкой.

Солнце полностью взошло, когда Мартин О’Малли помахал нам рукой и направил свою лодку в сторону Арда. Через пролив я заплыла в какую-то небольшую бухту с полоской пляжа.

— Где мы? — спросил Майкл.

Его слегка покачивало, но в целом он был вполне здоров.

— Надеюсь, что на берегу у реки, которая впадает в озеро Баллинахинч. Мы должны встретиться с ним на острове, где стоит башня Грейс О’Малли. Отсюда нужно перетащить наш curragh к реке…

— Я помогу вам.

На скале над нами стоял Патрик.

* * *

Течение реки было достаточно быстрым, чтобы перенести наш curragh через пороги. Патрик и Майкл крепко держались за борта, я же рулила, пока мы не добрались до озера Баллинахинч, а потом гребла к острову, где, поросшая плющом, стояла квадратная цитадель, которую Донал О’Флаэрти построил для своей жены три сотни лет назад.

— Этот остров был построен людьми, — сказал Патрик, когда они с Майклом вытаскивали curragh на берег. — Люди поселились тут еще тысячу лет назад, потому что тогда здесь было очень удобно обороняться. Да и сейчас тоже.

Мы последовали за Патриком через ворота замка. На них я заметила дату — 1546; в этом году Донал женился на королеве морских разбойников, которая в один прекрасный день вывела против англичан двести кораблей и угрожала королеве Елизавете в ее собственном лондонском дворце. Но сюда она приехала шестнадцатилетней невестой. Звали ее Грайне — Grainne Ní Maille по-ирландски; это имя носили род моей бабушки и весь наш клан.

А теперь здесь прятался Патрик Келли, который вел собственную борьбу против Sassenach. Я втянула носом воздух. Финансировалась эта война традиционным способом — за счет перегонки самодельного виски, poitín.

— Впечатляет, — сказал Майкл, направляясь по земляному полу к жестяному перегонному котлу галлонов на сорок, который был установлен в старом камине Грейс О’Малли. Рядом стояла большая деревянная бочка с какой-то жижей.

— Так вот откуда приходит виски, — заметила я.

— Именно, — подтвердил Патрик.

Они с Майклом тщательно обследовали перегонный куб, на ходу поясняя мне, как смесь пророщенного ячменя высушивается, крошится, заливается горячей водой и настаивается, после чего фильтруется с помощью дубовых веток и хвои, уложенных на дне бочонка. Затем ее прогоняют через длинную медную трубку, которая, по словам мужчин, называется «червяком». Они не умолкали, сменяя в рассказе друг друга и засыпая меня непонятными словами вроде «сусло», «односолодовый» и «двойная перегонка».

Наконец я сказала:

— Все, с меня довольно!

— А попробовать не хотите? — предложил Патрик.

Мы выпили его poitín, закусив ломтиками холодного лосося на толстых краюхах черного хлеба.

— Его испекли в печах Баллинахинч-Хауса, — сказал Патрик. — Тамошний повар дружит с нами.

С нами?

— А лосось?

— Пойман в реке лендлорда, но Томас Мартин закрывает на это глаза. В конце концов, его отец ведь был партнером Мартина О’Малли в контрабандных делах.

— Но ты-то не контрабандой здесь занимаешься, — заметил Майкл.

Патрик промолчал.

Мы сидели, ели лосось с черным хлебом и жевали, жевали, жевали, получая от этого неописуемое удовольствие.

— Не контрабандой, — согласился Патрик. — Лучше вам не знать слишком много. Но могу сказать, что наши парни нагнали страха господнего на приличное число лендлордов, агентов и судебных приставов, да еще и накормили немало народа. Однако сейчас мне пора уходить.

— Жаль покидать такое место, — сказал Майкл.

— Шериф назначил награду двадцать фунтов за мою голову. И это большой соблазн для доносчиков. А случилось это после Баллингласа. Помнишь то место, Майкл?

— Помню. Это по дороге на Маунт Беллоу, — ответил Майкл. — Отец как-то играл там на свадьбе и взял меня с собой. Аккуратная маленькая деревушка.

— Все верно, — сказал Патрик. — Люди там осушили болото и поселились прямо у реки Схейвен. Несколько прочных домиков с огородами. Как и все остальные, они потеряли половину своей картошки, но их выручили другие культуры. Они заплатили свою ренту, питались кукурузой и выжили.

— Как и мы, — заметила я, подумав, что им повезло с их огородами.

— Четыре месяца назад я был в тех краях, проходил мимо — было это тринадцатого мая, в пятницу, — продолжал Патрик. — Люди закапывали посадочную картошку, и я остановился там, чтобы помочь им. Я спал в сарае, когда вдруг услышал шум. Выйдя, я увидел судебных приставов, пришедших с солдатами. Всю деревню должны были очистить, а всех арендаторов — выгнать. В центр деревни въехал отряд Красных мундиров на больших лошадях. Сила, с которой нельзя не считаться. Мощь Британской империи. Когда-то они остановили Наполеона и теперь покоряют дикие племена в Индии. И кого же они приехали покорять тем утром? Женщин. Женщин, малых детей и стариков. Какова же была цель великой армии? Согнать людей Баллингласа с их земли. Почему? Потому что так захотелось местному лендлорду, миссис Джерард. Рента была заплачена. Запомните: заплачена. Но ей не нужна была рента — она хотела, чтобы они ушли. Потом целая команда мужчин начала крушить дома. У них был с собой настоящий таран — массивное бревно, которое висело на цепях между лошадьми так, что его можно было раскачивать. Домики там были каменными и прочными. Просто так не разваливались. Им пришлось молотить по стенам первой хижины много раз, прежде чем они наконец поддались и упали. К командовавшему этим офицеру подошел старик. «Прошу вас, капитан», — начал он, а потом принялся рассказывать ему, что много молодых парней из Баллингласа служат в британской армии, что его собственный сын был солдатом в Индии. Затем он повернулся к солдатам и начал умолять их остановиться и не сносить дома, в которых родились на свет их товарищи по оружию. «Мы же заплатили ренту», — без устали твердил он. Капитан хотел отъехать на своем коне, но старик схватил его за сапог. И тогда капитан ударил его ногой. Тот упал. Потом еще один солдат спешился и тоже принялся бить упавшего ногами. А Красные мундиры смеялись вокруг. Со мной был посох Греллана, и я влетел в гущу солдат, раздавая удары направо и налево. Они оставили старика и бросились ко мне. Но удача была на моей стороне: мне удалось вскочить на коня первого солдата и ускакать от них. Зато не повезло людям из Баллингласа. Всех их выгнали из таунленда, землю отобрали, хижины повалили. Но самое обидное, что многие молодые парни из этих семей погибли, сражаясь в Индии, в то время как британская армия расправлялась с их семьями здесь.

— Бедные люди, — сочувственно протянула я.

— По крайней мере, ты хотя бы попытался помочь им, Патрик, — сказал Майкл.

— Это им мало помогло, а мне пришлось скрываться. Все это происходило слишком близко от Галлаха, Майкл. Посох Греллана опознали, как и меня самого, а теперь солдаты знают мое имя. Так что будьте осторожны.

— Но ведь разных Келли много. Разве что… А им известно, что ты брат Майкла? — спросила я.

— Это уже не имеет значения. Если они придут, говорите им всю правду. Я уезжаю в Америку.

— Америка, — задумчиво повторил Майкл. — Чтобы ты — и вдруг покинул Ирландию… В это трудно поверить.

— Но это же не навсегда, Майкл, — возразил Патрик. — В Америке есть люди и деньги, которые спасут Ирландию. Найдутся ирландцы, которые подхватят посох Греллана и дадут клятву сражаться за освобождение Родины.

Патрик развернул длинный узкий сверток, и мы увидели его — славный bachall, боевой штандарт рода Келли.

Лучи солнца, пробивавшиеся сюда через заросшие плющом длинные бойницы окон, заиграли на посохе, и его отделка из червонного золота засияла огнем — настоящее пламя в здешнем полумраке. Посох покрывал хитрый узор из переплетающихся кругов и спиралей, а наконечник венчала голова какого-то мистического животного. И создали эту красоту мы — ирландцы.

— Мы действительно были великим и могучим народом, — сказала я Майклу.

— И станем им вновь, — заверил Патрик. — Дикие Гуси еще вернутся.

Я вспомнила рассказанную бабушкой историю о Диких Гусях — ирландских солдатах, потерпевших поражение от Вильгельма Оранского, который объединил под своим началом армии европейцев. Иногда она указывала пальцем на стаи гусей, пролетавшие над заливом Голуэй, и говорила: «Na geana fiadhaine». То же самое сегодня сказал Патрик. «Они еще вернутся».

Майкл взял у Патрика посох Святого Греллана. Он долго сжимал его в кулаках, пока мышцы на его руках не налились силой, а в голове зазвенели воинственные боевые песни.

Патрику нужно было сражаться — так пусть едет собирать армию за морем и возвращается сюда. Однако мы должны одержать свою победу в Нокнукурухе. И еще большой вопрос, кто более отважен: тот, кто готов умереть ради Ирландии, или тот, кто готов ради нее жить.

— Дай мне взглянуть на посох, — попросила я Майкла.

Но, когда муж протянул его мне, Патрик резко взмахнул рукой и забрал святыню.

— Существует правило, geis: женщины не должны прикасаться к посоху Греллана.

— Geis… — начала было я, но умолкла.

Патрик уезжает, увозя с собой посох. А Майкл остается: он, душа моя, выбрал меня, нас.

— Куда именно в Америке ты едешь? — спросил Майкл брата.

Патрик бросил на меня красноречивый взгляд.

— Пройдем на берег, — сказал он Майклу.

— Ох, Патрик, какого черта? Все, что ты говоришь мне, можешь смело сказать и при ней. Я все равно ей все расскажу.

— Это только для того, чтобы защитить ее.

— Ладно, тогда не говори, — согласилась я.

— В Чикаго, — сказал Патрик.

— Никогда о таком не слышала, — призналась я.

— Это в центре Америки. Там много работы и меньше англичан, чем в Нью-Йорке и Бостоне.

— Чикаго, — произнес Майкл, а потом повторил, стараясь запомнить странное название: — Чикаго.

Майкл протянул Патрику руку, и тот пожал ее. Второй рукой Майкл взял его за плечо.

— Да хранит тебя Господь, Патрик. Счастливого пути, — сказал Майкл и обнял брата.

Патрик стоял, опустив руки, но потом все же поднял их, быстро обнял Майкла и отступил.

— Я вернусь, — сказал он. — Я знаю, где тебя найти, — на твоей красивой уютной ферме, где поля встречают рассвет.

— К твоему приезду у меня будет еще и кузница, — пообещал Майкл.

— Обязательно, — сказал Патрик.

Я услышала за воротами замка шаги.

— Это за мной, — пояснил Патрик. — Оставайтесь здесь, пока мы не уйдем.

Я протянула ему руку, но он не взял ее. Вместо этого Патрик поцеловал меня в щеку, и я заметила, что такой его жест очень понравился Майклу.

— Наконец-то она стала тебе сестрой, — сказал он.

— Сестра, — повторил Патрик.

Он вынул из кармана небольшой пакетик и вручил его мне.

— Это семена картофеля из Арана. Болезнь никогда не доходила то тех мест — они здоровые.

— Семена? Но ведь у картошки нет семян, — удивилась я.

— Есть. У ранних сортов есть семена. Продержишь их всю зиму, а весной высадишь.

Уже в дверях Патрик обернулся и бросил брату небольшой мешочек. Майкл поймал его одной рукой.

— Что здесь? — спросил он, но Патрик уже скрылся.

Майкл развязал мешочек и высыпал мне на ладонь три золотых соверена.

— Но ведь Патрику потребуются деньги в дороге… Я догоню его. Мы не можем принять это… — торопливо заговорил он.

— Можем и будем ему очень благодарны, — сказала я. — А теперь садись и дай людям спокойно уехать. Уже слишком поздно отправляться в обратный путь. Этой ночью мы будем спать в замке Грейс О’Малли.

* * *

Я проснулась еще затемно. Майкла рядом не было.

— Майкл, — позвала я. — Майкл!

Я нашла его у воды. Он стоял и смотрел на противоположный берег озера.

— Тс-с-с-с, — прошептал он. — Смотри.

К озеру на водопой пришел табун коннемарских пони. Над кобылами и жеребятами возвышался жеребец. Высоко подняв голову, он принюхивался к запахам, которые приносил ветер. Светлое пятно в лунном свете.

Майкл повернулся ко мне:

— Я буду скучать по Патрику. Раньше, даже не видя его, я все равно знал, что он где-то неподалеку — обрабатывает поля, готовит еду, рассуждает о революции. И не важно, где именно. А когда он наконец появлялся, мы говорили о нашем отце-волынщике, о моем деде Мерте Море, о моей маме. Он единственный, кто еще знал их. Увижу ли я его еще когда-нибудь?

— Он обещал вернуться, Майкл. Ты сам это слышал.

Майкл указал на жеребца пони:

— Думаешь, если этого коня выпустить на американские просторы, он когда-то вернется? Он просто ускачет, и кто станет его в этом винить? Некоторые жаждут свободы больше всего на свете, даже больше, чем… — Майкл умолк и снова принялся следить за лошадьми у воды.

Я взяла его руку.

— Этот жеребец и его табун сейчас, когда уже месяц как есть летняя трава, выглядят упитанными и лоснящимися. Но зимой от них останутся кожа да кости — в отличие от Чемпионки в ее уютной конюшне с обмазанными глиной стенами, хотя рядом с ней всегда есть большой глупый человек, приносящий ей сено и ухаживающий за ней, — сказала я.

— Однако она может предпочесть этого грубого человека племенному жеребцу мистера Грегори.

— Что-то я не слыхала, чтобы Чемпионка жаловалась, — фыркнула я.

Заставив Майкла наклониться, я поцеловала его, и мы пошли к замку. Мы занимались любовью там, где когда-то возлежала Грейс О’Малли, и я чувствовала себя королевой морских разбойников — дикой, неудержимой. Мы выжили.

 

Глава 14

— Поставь свою свечку вот сюда, Пэдди, на край колодца, чтобы Святой Энда мог видеть ее, — сказала я. — Он будет поддерживать ее пламя в знак защиты и покровительства.

Сотни и сотни людей из всех таунлендов заполнили окруженную деревьями поляну вокруг источника Святого Энды, Tobar Enda, в последнее воскресенье июля 1846 года. Никто не помнил, чтобы в это воскресенье — воскресенье Гарленда — здесь собиралось столько народа.

Воскресенье Святого Гарлика, или воскресенье Dubh Crom, — странное название. Бабушка объяснила Пэдди и Джеймси, что на самом деле мы отмечаем праздник Lughnasa — 1 августа, начало сбора урожая, и что в этот день ирландцы собираются у родников и озер, у рек и ручьев, на вершинах холмов и склонах гор, а началось все это задолго до Рождества Христова.

Бабушка прожила у нас еще две недели после того путешествия на остров Мак Дара, подолгу рассказывая свои истории Пэдди, Джеймси и маленькой Бриджет. Пэдди как-то перебил один из ее рассказов о хороших людях и их поступках и спросил, может ли еще вернуться та фея, на неделю забравшая его маму, когда умер их маленький братик. Бабушка сразу же заверила, что об этом можно не волноваться. Феи не смеют нападать на женщин, которые так отважно ведут себя в лодке, как их мама. Она улыбнулась мне, уже приготовившись рассказать детям сагу о моем приключении, путешествии в замок Грейс О’Малли, но я вынуждена была сказать ей: «Ná habair tada». И она согласилась.

— Ставь свечку, Пэдди. Давай.

За нами начали скапливаться люди, очередь остановилась. За спиной уже слышалось покашливание. Майкл ждал вместе с Джеймси, держа Бриджет на руках. Мои мама, папа, бабушка и братья уже окончили ритуал, налив на камень расплавленный воск и установив в застывающие лужицы свои свечки. Каменная ограда источника и все близлежащие валуны были уставлены целой армией горящих свечей, которые должны были отпугивать злые силы, чтобы сохранить нашу pratties здоровой. Пожалуйста, помоги нам, Господи.

Пэдди прошептал, что хотел бы сохранить эту свечу и унести ее домой.

«Отругай его, встряхни хорошенько, — буквально слышала я мысли других матерей позади себя. — Не позволяй шестилетнему ребенку помыкать тобой, бросать тебе вызов».

Но на лице Пэдди я видела вовсе не вызов.

— Ну пожалуйста, мама, прошу тебя!

Он просил меня так же, как сама я просила нашего Небесного Отца.

— Пожалуйста, пожалуйста! — Он повернулся к Майклу, ища у него поддержки. — Папа, мне очень нужно, правда!

Майкл посмотрел на меня:

— А не кажется ли тебе, Онора, что Святой Энда увидит горящую свечу даже в Нокнукурухе?

— Кажется.

— Можешь взять ее домой, Пэдди, — сказал Майкл.

— О, спасибо, папа, спасибо!

Я взяла Пэдди за руку, и мы пошли к маме, папе и бабушке, стоявшим вместе с мисс Линч.

— Добрый вечер, мисс Линч, — поздоровалась я.

— Твой мальчик, Онора… Отец Джилли этого не одобрил бы. Свечи нельзя уносить отсюда.

— Я знаю, мисс Линч, но Пэдди хочет сам охранять свой огонек.

— Что в этом плохого? — подключился Майкл.

— Было много протестов по поводу раздачи свечей людям, — пояснила мисс Линч. — Мол, что если они попытаются их продать? Но мой брат Николас успокоил всех в комитете помощи пострадавшим, сказав, что этого не произойдет — народ слишком боится обидеть своего святого.

Ее брат Николас. Я слышала, что он вернулся из своего путешествия, что он женат и у него есть маленький сын. Его семья осталась в Дублине, а сам он приехал на смену своему отцу.

— В конце концов, у них же остались неизрасходованные средства, — продолжала она.

— Неизрасходованные средства? — переспросил Майкл.

— Ну да. Новое правительство дало команду остановить все работы, срочно открытые для помощи пострадавшим, и закрыть все продовольственные склады. Николас сказал, что сэр Джон Расселл — это наш новый премьер-министр…

— Мы знаем, кто он такой, мисс Линч, — сказал Майкл, — но почему не оказать людям помощь, если деньги на нее остались? Вот чего я понять не могу.

— Сэр Джон Расселл, мой брат, говорит, что прозвище у него — «Вдовья лепта», потому что он практически карлик и женат на вдове лорда Рибблсдейла. Он виг и когда-то был другом О’Коннелла, но правительство его выступило против ирландцев.

— Деньги, мисс Линч, — напомнил ей отец.

Она объяснила, что, поскольку от комитета помощи пострадавшим требовалось продать кукурузную муку, они получили прибыль в размере шестисот фунтов, которую теперь нельзя использовать для какой-либо помощи, потому что люди якобы могут стать зависимы от благотворительных пожертвований. Но отец Джилли все же взял два фунта на свечи.

— Но ведь осталось еще шесть сотен фунтов, — покачал головой Майкл.

Майкл так много недель не получал платы за свой труд на строительных работах, а теперь выясняется, что деньги все это время были.

— Мисс Линч… — начал Майкл.

Я знала этот его тон. Майкла было трудно вывести из себя, но уж если это происходило… Неужто он начнет высказывать мисс Линч наболевшее? Но Майкл вдруг опомнился и остановился.

А мисс Линч тем временем обратилась к маме:

— Мы молились за щедрый урожай, и я уверена, что Господь услышит наши молитвы.

* * *

Мы с Майклом и детьми медленно брели вдоль залива и наверх, в наш Нокнукурух. В этом году в день праздника Lughnasa народных гуляний — céili — в Барне не было.

— А почему мисс Линч осталась такой же толстой, мама? — поинтересовался Пэдди.

Майкл рассмеялся:

— Хороший вопрос, Онора. Пухлое лицо на шесть таунлендов вокруг только у нее.

— Ну, скоро все мы достаточно округлимся, — сказала я. — Дома нас ждет черника. Ты правильно поступил, Майкл, когда не стал с ней ругаться. У нее нет ни малейшего понятия о нашей жизни. И не стоит просвещать ее на этот счет.

— Но шестьсот фунтов! — сокрушенно покачал головой Майкл.

Пошел дождь.

— Вот видишь, мама, — сказал Пэдди. — Все эти свечи у родника наверняка погаснут, а моя продолжит гореть. Святой Энда увидит ее и поможет нашей картошке вырасти.

— Молодец, Пэдди, — похвалил его Майкл. — Господь помогает тем, кто помогает себе сам.

В ту ночь я спросила у Майкла:

— Как думаешь, мы сделали правильно, оставив ее Пэдди?

— Когда я увидел, как он стоял там, такой серьезный и решительно настроенный, я подумал: «Именно такой же была в детстве Онора. Уверенная в себе и…»

— Я? Нет, я была очень послушной маленькой девочкой.

Майкл засмеялся и поцеловал меня.

* * *

Хотя я задувала свечу Пэдди каждый вечер, когда он ложился спать, и вновь зажигала ее рано утром, спустя неделю от нее остался лишь маленький восковой огарок.

— Думаю, этот парнишка себя исчерпал, — сказал Майкл Пэдди.

— Но она еще горит, — возразил тот.

Голубое пламя действительно еще цеплялось за кончик фитиля — маленькая светящаяся точка в темноте дома.

Сегодня снова было пасмурно. Мы не видели солнца с прошлого воскресенья. Как там наша pratties?

— Она зеленая, Онора, и продолжает расти, — сказал Майкл, читая мои мысли.

— Может, сходим наверх и посмотрим? — предложила я. — Дождик совсем слабый, а прогулка поможет ребятам хорошо заснуть.

— Можно мне взять с собой свечу, папа? — спросил Пэдди.

— Хорошая мысль. Может быть, ты мог бы поднять ее к небу, чтобы она догорела там, и тогда… тогда… — Майкл взглянул на меня, ища поддержки.

— Мы закопаем огарок в землю, — сказала я. — И из него вырастет высокая свеча.

— К сбору урожая? — спросил Пэдди.

— Все может быть, — ответил Майкл.

Пэдди начал считать месяцы на пальцах. Молодая картошка появится уже совсем скоро, а полностью созреет в следующем месяце.

Пэдди убежал вперед с Майклом. Я подняла Бриджет, Джеймси взял меня за руку, и мы вместе шагнули под моросящий дождик.

Не успели мы направиться в сторону грядок, как дождь прекратился. «Это хорошо», — подумала я. Хорошо. Но вдруг…

— Майкл! Смотри, туман!

Сначала вниз поплыли лишь отдельные хлопья тумана. Его холодные пальцы коснулись моего лица, начало покалывать в носу. Пелена становилась все плотнее, она окутывала каждого из нас, отделяя друг от друга.

Крепко держа Бриджет, я прижала к себе Джеймси и потянулась к Майклу. Пэдди встал между нами. Мы впятером застыли на месте, не видя ничего дальше вытянутой руки.

— Она погасла! Туман убил мою свечку! — воскликнул Пэдди.

Вскоре, смешиваясь с туманом, появился смрад, от которого стало трудно дышать.

Майкл пустился бежать, Пэдди — за ним. Я тоже побежала, удерживая Бриджет на бедре. Джеймси волочился сзади.

Фигуры Майкла и Пэдди скрылись в зловещей дымке. Я догнала их у первых картофельных грядок. Майкл склонился над растениями, попавшими в туман. Стараясь получше все рассмотреть, я присела рядом с ним, все еще держа на руках Бриджет. Джеймси устроился возле нас. Пэдди стоял в стороне.

— Майкл, они же…

— Черные, — подтвердил он. — Они все черные.

Он вскочил и побежал к следующим грядкам.

Господи, прошу Тебя, пусть они будут здоровыми. Пожалуйста, пожалуйста…

— Они тоже поражены, — крикнул нам Майкл.

По мере того как он уходил к верхним рядкам, туман все больше приглушал его голос.

— Мертвые… И эти тоже… Мертвые, мертвые, мертвые…

Его слова звучали все тише, тише…

Я опустилась на уничтоженное сырое поле, прижимая к своему плечу Бриджет и усадив на колени Джеймси.

Пэдди стоял в стороне напряженный.

— Я не хотел, — прошептал он мне. — Нужно было оставить свечу на роднике. Я не хотел этого, простите меня, я не хотел.

Я повернула его к себе, взяла в ладони его личико и сказала:

— Пэдди, ты очень хороший и крепкий парнишка. Господь любит тебя. Ты не сделал ничего дурного.

— Но тогда почему, мама? Я что, рассердил Святого Энду? Почему Господь поступает так с нами?

— Этот туман послал не Господь, — ответила я.

Вернулся Майкл.

— Онора, они все пропали. Все. До единой грядки. Вообще все. Картошки не осталось совсем. Еще хуже, чем в прошлом году.

— Прости, папа. Прости меня, — всхлипывая, выдавил Пэдди. — Мне не нужно было просить ту свечу.

Майкл присел рядом и обнял сына.

— Он считает, что это Господь наказал его, — объяснила я.

Теперь Бриджет и Джеймси тоже плакали. Майкл взглянул на меня. В его синих глазах, на которые были так похожи глаза Пэдди, стояли слезы. Он заморгал, прогоняя их, и взял Пэдди за плечи:

— Ты не сделал ничего плохого. И Бог тоже. Эта старая картофельная чума — жестокий враг, который снова напал на нашу pratties. Но ирландский герой не плачет, когда его атакуют враги. Он сражается. Он защищает свою семью.

Грудь Пэдди судорожно вздымалась, но рыдать он перестал.

— Разве сдался бы Кучулан или Финн Маккул? Ну, сдались бы они?.. Отвечай.

— Никогда, — ответил Пэдди.

Джеймси тихонько всхлипывал, но слушал внимательно.

— А ты ведь у нас боец, Пэдди?

— Да, — ответил мальчик.

— И я тоже, — подхватил Джеймси.

— И у нас с вами есть мама и Бриджет — наши королевы-воительницы, — продолжал Майкл.

— Это верно, — подтвердила я.

Майкл встал. Я подошла к нему, и он обнял меня рукой, прижав к своей груди вместе с Бриджет. Пэдди и Джеймси стояли между нами, обняв нас за ноги. Пэдди уткнулся лицом в мою юбку.

Сквозь туман я слышала крики, доносившиеся снизу, из долин. Вскоре они превратились в скорбный вой. Он несся из Рашина, Шанбалидафа, Каппы и остальных таунлендов вокруг нас. Я стояла молча, прислонившись к Майклу, а он прижимал нас с детьми к себе. Под горестные причитания, в окружении зловонного тумана, обволакивавшего нас липким холодом, я молилась.

* * *

Ноябрь — канун Самайна. По дорогам бродили призраки — не души умерших, а пока еще живые, но уже умирающие люди.

Неделю назад рано утром ко мне прибежала Мэри Райан.

— Поторопитесь, миссис Келли, пойдемте быстрее.

Мэри была хорошей и надежной девочкой. Я несколько раз оставляла с ней детей, чтобы самой идти продавать улов в Голуэй Сити этой проклятой штормовой осенью, когда ловли практически не было. Мэри приводила своих братьев-близнецов и маленького Тэдди к нам, и дети играли вместе. Я кормила их всем, что ели мы сами, — кашей из кукурузной муки или кусочками вареной репы — и еще давала ей что-нибудь для Тесси.

— Когда откроется дорожное строительство, твой папа получит работу и ты тоже сможешь чем-нибудь поделиться с нами, — говорила я ей.

Эта маленькая девочка была очень гордой.

Но дорожные работы так и не начались. От правительства не поступало вообще никакой помощи. Мы давно потратили три золотые монеты, оставленные Патриком, а впереди ждала голодная зима.

Мы с Майклом вслед за Мэри побежали к дому Райанов. Там Тесси укачивала своего несчастного маленького Тэдди. Его ручки и ножки были похожи на палки, а животик вздулся. Близнецы, Генри и Альберт, сидели у потрескивающего огня, держась за руки.

— Он вдруг перестал плакать. — Тесси подняла на нас глаза. — Я подумала, что он уснул.

Но малыш Тэдди не спал — он был мертв.

— Так он что?.. — спросила у меня Мэри.

Я лишь кивнула головой.

Она заплакала, и я обняла ее. Тесси начала душераздирающе голосить. Это было не причитание. Вой.

Послышались тяжелые удары: кто-то снаружи бил по стене хижины. Майкл вышел посмотреть.

— Недди разваливает свою лачугу, чтобы их взяли в работный дом, — вернувшись, пояснил он.

Только через несколько часов Тесси опустила крошечное мертвое тельце на соломенный тюфяк.

Майкл попытался остановить Недди, убеждая его, что работный дом хуже тюрьмы: муж и жена живут отдельно, детей отлучают от их матерей. Там занимаются бессмысленной работой, а кормят испорченными продуктами — велик риск подхватить жуткие болезни. Уже многие поколения считали уход в работный дом позором для семьи. Майкл советовал Недди подождать — ходили слухи, что лендлорды будут вынуждены дать людям работу.

Но Недди разбивал стены, словно невменяемый. В работный дом принимали только совсем неимущих. Чтобы попасть туда, Райаны должны были выйти из списков поместья и стать «бездомными нищими». Позже сюда придет чиновник, который и подтвердит, что у них больше нет жилища.

Я предложила им оставить младших детей у нас. Возможно, Недди и Тесси могли бы пойти… Я не сказала «побираться», но Тесси поняла меня без слов. Она и слышать об этом не хотела, как не хотела и отпускать Мэри. Девочка была ей нужна. Близнецы слушались только ее, да и сама Мэри не бросит младших братьев.

Недди сказал, что мог бы отнести тело младенца Тэдди в работный дом, чтобы доказать свою нужду.

Вдруг Альберт воскликнул:

— Пэдди!

В дверях действительно стоял наш сын и испуганно глядел на маленький труп.

Райаны ушли в тот же день.

— Сегодня вечером мы наконец поедим, — сказала Тесси.

Потом Пэдди никак не мог уснуть. Майкл сидел с ним, гладил его по спине и говорил, что солдаты сражаются еще ожесточеннее, если их товарищ пал в бою. И он, Пэдди, должен вести себя особенно отважно — в память о Тэдди. Пэдди все время кивал и в конце концов уснул.

* * *

Через неделю после этих событий, в канун Самайна, Пэдди, казалось, решил окончательно замучить Джеймси разговорами о еде.

— Я хорошо помню то время, когда мы каждый день ели по три раза, — говорил он брату. — Я мог взять столько картошки, сколько хочу, а мама еще приговаривала: «Давай, возьми еще, мой крепкий сынишка!»

— Ты все врешь, Пэдди, врешь! Он ведь врет, мама, правда? Три раза в день? Он все врет!

— Такое было, Джеймси, — сказала я. — Ты же и сам помнишь яблоки и орехи, которые у нас были на прошлый Самайн, не так ли? А тот великий пир на острове Мак Дара?

— Да, я помню, мама.

— И у нас снова будет столько еды.

— Но я все равно лучше его помню нашего дядю Патрика и еще Ойзина, — не унимался Пэдди.

— Я тоже помню Ойзина, — ответил Джеймси.

— Конечно помнишь.

За этого молодого жеребца Майкл и Оуэн Маллой выручили у покупателей из Байни два фунта. Почти даром — ведь Ойзин не был рабочей лошадью. Его растили для скачек. То были не деньги за такого коня.

— Но я помню, как Ойзин еще только-только родился. Ты этого не застал, Джеймси. Это было в прежние времена, когда ты…

— Все, прекрати, — оборвала его я. — А ты, Джеймси, посиди с Бриджет и дай ей немного крапивного чая. И себе возьми тоже. Так вы согреетесь.

— Чай не согреет, мама, — возразил Пэдди. — Он проходит сквозь меня, а потом только задница очень болит.

— Пойдем, Пэдди, — сказала я. — Посмотрим, как там твой отец.

Мы вышли из дома и остановились на возвышенности.

— Пэдди, зачем ты дразнишь Джеймси? Почему ты решил, что у него нет своих воспоминаний?

— Потому что он еще слишком маленький, чтобы по-настоящему что-то запомнить. А вот я — нет. Я знаю, как это, когда у тебя набит живот. Когда я говорю, что он этого не знает, он начинает спорить, говорит, что знает, и напрягает свою память. От этого ему кажется, что живот его не такой пустой, а немножко полный… Понимаешь?

— Понимаю, a stór.

Мы стояли на холме и высматривали внизу Майкла. Дорожные работы все-таки начались два дня назад, но Майкл был настолько слаб, что я опасалась, как бы он не свалился, поднимаясь в гору.

Если бы работа эта появилась в августе, сразу после беды… Тогда он был намного сильнее. А эти первые три месяца… Если бы не золотые монеты Патрика, разве выжил бы хоть кто-то из нас?

Из-за высоких цен на еду деньги Патрика ушли очень быстро. В этом году уже не было дешевой кукурузной муки, хотя склады береговой охраны были забиты ею под потолок. Капитан Андерсон рассказывал моему отцу, будто Тревельян заявил, что Пиль ошибался, продавая ее так дешево в прошлом году, и вообще остановил торговлю, так что мука осталась.

— Ради чего? — спросил отец.

Капитан не знал, что на это ответить.

Наконец я увидела его.

— Майкл! Майкл!

Он что-то принес. Я обняла мужа и взяла у него мешок. Ему удалось продать свое седло за еду на целую неделю. Но каждый день мы должны были есть совсем по чуть-чуть. Пэдди протянул отцу руку, и мы вдвоем втащили его в дом, где было тепло. По крайней мере, у нас был торф.

Я сыпнула в овсянку горсть кукурузной муки и принялась размешивать ее в кипящей воде, а Майкл взял нашу единственную оловянную чашку и пошел к Чемпионке.

Вернувшись, он протянул чашку мне, и я вылила ее содержимое в нашу кашу.

— Это что, кровь Чемпионки, мама?

— Это придаст тебе сил, Пэдди.

Сколько раз можно прокалывать вену на шее лошади, не причиняя ей вреда?

Я подняла Бриджет, взяла на палец немного жидкой кашицы и поднесла к ее губам.

— Возьми, возьми это.

Но она завертела головой, отталкивая меня. Тогда я силой открыла ей рот, мазнула кашей по языку и дала запить водой.

Джеймси испуганно наблюдал за этим.

— Почему она не ест, мама?

— Она пытается, Джеймси. Она съест. А ты ешь свое, a stór, но очень медленно.

— Ешь, Бриджет, — вставил Пэдди, — а не то у тебя животик раздуется, как у Тэдди Райана.

— Тэдди? Тэдди? — Бриджет много раз спрашивала про него, и про Мэри тоже. — Мэри? Петь?

У Мэри был очень мелодичный голос, и она часто пела для Бриджет «Поющую пташку».

Джеймси тоже попробовал спеть своим очаровательным чистым голоском:

Бриджет заулыбалась.

Круглое личико Джеймси теперь было худым, а кожа плотно облегала скулы у его мягких светло-карих глаз. У Пэдди тоже заострились черты, а его синие глаза были похожи на два острых камешка. Белокурые волосы Бриджет были слабыми и тонкими, а ее взгляд иногда становился рассеянным и блуждающим.

Им нужно было есть. Еды едва хватало на одного, но я старалась накормить ею пятерых. Майкл по двенадцать часов в день бил камни для дороги — он просто не выживет на этой бурде.

Пэдди сунул свою деревянную палочку в котелок и вытащил на ней немного каши.

— Я почти не чувствую ее в своем желудке, — пожаловался он.

— У нас на работе ведутся всякие разговоры, — сказал Майкл. — В горах воруют овец.

— А еще поговаривают, что несколько человек арестовали и даже, по-моему, повесили, — добавила я.

Майкл кивнул и тоже сунул палочку в котел. Вытащив ее, он принялся обсасывать с нее кашу.

Я уложила детей, и они в конце концов уснули. Мы с Майклом сидели на полу у огня.

— В город пришел еще один отряд солдат. Каждую подводу с продуктами охраняют по сорок-пятьдесят человек. Но люди настолько отчаялись из-за голода, что все равно нападают на них. Сегодня солдаты застрелили женщину, которая срезала угол мешка с мукой и пыталась поймать что-то из просыпавшегося, чтобы отнести домой. Похоже, их ничто не может разжалобить, — заключил Майкл. — Ты не поверишь, Онора, как сейчас выглядит город. По улицам слоняются толпы голодающих. Как они еще не вынесли двери в гостинице «Грейт Саутерн Хотел».

— Просто они боятся солдат, — предположила я.

— Сегодня я видел женщину, которая молча стояла со своими четырьмя детьми под окнами гостиницы и заглядывала в ресторан, где разные путешественники поглощали огромные порции еды. Они стояли очень тихо, но потом маленький мальчик бросил в окно камешек — чтобы не разбить, а просто привлечь внимание постояльцев. Администратор гостиницы выскочил на улицу и заорал: «Убирайтесь отсюда, убирайтесь!» И тут же подъехал отряд солдат. «Лежать, круглоголовые!» — вот что они кричали, Онора. «Лежать, круглоголовые!» Мы умираем. Они об этом знают, Онора, но им все равно.

Я прижала его к себе.

— За две недели работы нам не заплатят, потому что у них нет мелких серебряных монет, — сказал он. — Некоторые работники слишком слабы, чтобы просто стоять на ногах. Сейчас, Онора, в бригады разрешается брать даже вдов, потому что они теперь кормилицы в своих семьях. А они не могут поднять молот, которым нужно разбивать камни. Десятник говорит, что теперь нам будут платить не за день, а в зависимости от того, сколько каждый разобьет камней. Если куча у тебя недостаточно большая, тебе вообще не заплатят. А когда мы уже в темноте и в жуткий холод добивали последние камни, мимо проскакали «Полыхающие из Голуэя», отправились на охоту. Видела бы ты их — весело смеются, перебрасываются шутками… На нас они даже не взглянули.

— Я все думаю про Райанов: как они там, в работном доме?

— Оуэн Маллой увидел Недди, который крошил камни во дворе, и заговорил с ним. Недди сказал, что ему ужасно повезло, что он попал туда. Огромные очереди из сотен и даже тысяч людей орут и ругаются, чтобы попасть в этот ад, но их не берут.

— В ад ради еды, — сказала я. — Майкл, может быть, мне сходить к Майре? Возможно, она найдет способ передать нам что-нибудь.

— Нет, Онора. Не нужно.

— Но почему?

— Маллой сказал, Джексон ждет любого повода, чтобы выгнать нас всех. Любого. Ты пойдешь к ней, она даст тебе кусок хлеба, он назовет это воровством, и вас обеих арестуют.

Он нагнулся ближе и шепнул мне на ухо:

— На улицах уже лежат трупы, Онора.

Я сильнее обняла его.

— А как ты, a stór, как малыш? — спросил Майкл. — Я так волнуюсь за вас.

— Этот парень — настоящий боец. Разве могло быть иначе, если он зачат в замке королевы пиратов? — ответила я.

— Я жалею, что так вышло… Это нечестно по отношению к тебе.

— Тс-с-с, Майкл. Ложись лучше, a ghrá.

Так мы и уснули — обнимая друг друга.

 

Глава 15

За неделю до Рождества выпал снег. Зимой у нас обычно и снежинки не дождешься, а теперь снег валил три дня подряд. Сплошная белая пелена за окном заслоняла и без того неяркое зимнее солнце. В нашем домике днем и ночью было темно, и благодаря этому дети больше спали, по крайней мере, пока их не будил голод.

Джеймси захныкал. Я присела рядом с ним. Он весь дрожал, и я потрогала его лоб. Не горячий, жара нет.

На Каппу, всего в четырех милях от нас, обрушилась черная лихорадка — тиф. Там заразилось три семьи, и за две недели умерли все до единого — упокой, Господи, их души. По словам бабушки, это ужасная и очень болезненная смерть. Под конец больной теряет рассудок, его конечности отекают и чернеют. Соседи боятся подходить близко, просто просовывают еду и воду через двери и молятся, чтобы болезнь на распространилась дальше.

Бабушкины лекарства от этого недуга не помогали. Изголодавшийся организм был не в состоянии бороться с цингой или дизентерией, не говоря уже о тифе, желтой лихорадке или, не приведи Господь, холере — а возле Майкаллена были зафиксированы и такие случаи.

— Мама, — сказал Пэдди, — мне нужно в туалет.

Он еще толком не проснулся.

— Сюда, a stór.

Я помогла ему дойти до ведра в углу и поддержала, когда он присел на корточки.

— Все жжет, мама.

Его стул был жидким и водянистым, но без сгустков крови. Это хорошо. Я подтерла его куском газеты.

— Постарайся еще поспать.

Я уложила Пэдди на соломенный тюфяк у огня рядом с Джеймси и укрыла их обоих пустыми мешками из-под кукурузной муки. Матерчатое одеяло ушло в обмен на несколько фунтов «жупелов Пиля». На очереди была колыбель Бриджет. Она закашляла — сухой, хриплый звук. Все они с каждым днем становились все слабее. В нашем приходе болело уже очень много детей.

Мы в свое время росли здоровыми. Даже посетители англичане, приходившие иногда к нам на уроки, отмечали, какие крепкие и здоровые у ирландцев дети. Они с удивлением говорили мисс Линч прямо при нас: «И это все при том, что питаются они одной картошкой». Казалось, этим мы их раздражали.

Наша картошка давала много сил, по питательности с ней не могла сравниться кукурузная каша. Теперь у нас заканчивалась и она — почти опустел последний мешок муки.

На рынке меж тем было полно разнообразной еды — для тех, у кого есть деньги. Слуги из Большого дома как раз занимались закупкой гусей к рождественскому столу.

— Мама, — снова позвал Пэдди. — Я слишком голоден, чтобы уснуть.

— Я приготовила бабушкин чай.

Чай по бабушкиному рецепту состоял из коры, кипяченной в растопленном снегу. На вкус горько, но унимает рези в желудке.

Я подбросила в огонь торфа, налила в оловянную кружку чай и протянула Пэдди. Джеймси тоже проснулся, а Бриджет снова закашляла.

Я забрала ее из колыбели, мальчиков посадила ближе к огню по обе стороны от себя. Взяла чай у Пэдди, капнула немножко на губки Бриджет, а остальное дала Джеймси.

— А папа скоро придет, мама? — спросил Пэдди.

— Нет, надо еще подождать, Пэдди.

— Мама, расскажи нам продолжение той истории, — попросил Джеймси, отдавая кружку Пэдди.

— А вы помните, на чем мы тогда остановились? — спросила я.

— На том, как королева Маэва повела свою армию, чтобы захватить Большого Бурого Быка, — сказал Пэдди.

— И сама управляла своей колесницей, — добавил Джеймси. — А вот это ты забыл.

— Какая разница, при чем тут колесница?

— Нет, это важно, правда, мама?

— Правда, Джеймси.

Бриджет выпила еще немножко чая и улыбнулась мне. Моя храбрая маленькая девочка.

— Тише, вы оба. Ладно. Fadó… — начала я.

Слава богу, «Набег Маэвы за скотом» — очень длинная история со множеством сражений.

* * *

— Пять фунтов кукурузной муки, Онора, — входя, сказал Майкл.

Его облепил снег. Ноги у него были обмотаны мешковиной, но это не помогло: они все равно замерзли.

Пэдди и Джеймси подтянули его к огню.

Я всыпала в котел порцию муки.

— Придется потерпеть. Вы же знаете, что готовиться она должна долго. А вы тем временем поухаживайте за бедными ногами вашего папы, — сказала я им.

Мы с Бриджет взялись за его правую ногу, а мальчики — за левую. Все вместе мы пытались вдохнуть жизнь в его посиневшие негнущиеся пальцы.

— Очень больно, папа? — спросил Джеймси.

— Немного боли не помешает, Джеймси. Это означает, что к ним возвращается чувствительность.

— Просто чудо, что ты их еще не отморозил, — сказала я.

— Я топаю ногами, когда работаю, — он подмигнул мальчикам, — а десятник думает, что это я танцую. И очень злится.

— Покажи нам, папа, — сказал Пэдди.

Ноги Майкла еще не успели согреться, но он встал и принялся шагать по комнате, шаркая и притопывая, а мальчишки скакали впереди него. Это отвлекло всех нас, пока готовилась похлебка.

— Ешьте медленно. Очень медленно, — предупредила я их.

* * *

— В такую погоду никаких работ на дороге, конечно, не будет, — сказала я Майклу на следующее утро.

Метель усилилась.

— Я все равно должен там появиться, иначе потеряю место. Мы будем двигать камни до тех пор, пока надсмотрщик не решит, что толку от этого больше нет. Он отправит нас по домам, но так я все равно получу пенни-другой.

— Не ходи, Майкл, прошу тебя.

Но он нагнул голову и шагнул за порог в разгулявшуюся метель.

Я захлопнула дверь и вернулась к огню. Глядя на языки пламени, я благодарила Бога за то, что спящие дети дышат ровно и что в желудках у них есть хоть какая-то еда. Я почувствовала, как ребеночек в моем животе зашевелился — он все еще был жив. Спасибо тебе, Господи.

Вдруг в открытую дверь ворвался ветер. Вернулся Майкл: похоже, в нем заговорил здравый смысл и он все-таки решил остаться дома. Но муж ничего не сказал — просто взял лопату и сразу пошел обратно.

— Погоди, Майкл, что случилось?

Он лишь замотал головой. Губы его были плотно сжаты.

— Майкл, ответь мне.

— Случилось нечто ужасное, Онора.

Он развернулся, чтобы идти.

— Я пойду с тобой.

— Не нужно, — сказал он.

— Я пойду.

Проснулся Пэдди.

— Присмотри за остальными, — поручила я ему.

Я завернулась в пустой мешок и последовала за Майклом. Идти было тяжело. Я проваливалась в рыхлый снег, ноги у меня быстро онемели. Я взяла Майкла за руку.

Он помог мне перебраться через проем в нашем каменном заборе, и мы пошли вниз по тропе к перекрестку дорог.

Там он показал мне на снежный холм в канаве, и я увидела торчавшую оттуда руку с голой ладонью. Майкл аккуратно разгреб снег лопатой. Это был труп мужчины. Майкл перевернул его — Недди Райан!

Я присела рядом. Под телом Недди я увидела Тесси, которая прикрывала собой троих детей. Живы ли они?

— Мэри, Генри, Альберт! — крикнула я.

Майкл поднял Тесси. Двое мальчиков свернулись калачиком вокруг Мэри, как котята рядом с мамой-кошкой, и застыли в объятьях смерти.

— Нет. Нет! — вырвалось у меня.

Я пододвинулась ближе к Мэри. Снег падал на ее закрытые глаза, на щеку. Я смахнула снежинки. На ее лице была заметна какая-то поросль. Волоски. Клочки рыжеватых волос на подбородке. Майкл присел рядом со мной.

— Посмотри. Что это?

— О боже. Один парень на стройке рассказывал мне о таком, но я не хотел ему верить.

— Чему верить?

Ветер стих, и теперь я могла слышать каждое слово мужа, произнесенное тихим бесцветным голосом.

— На последней стадии истощения от голода на лицах детей начинают прорастать такие волосы. Тот парень уже видел такое. «Вроде шерсти», — говорил он. Это происходит, когда тело начинает поедать собственные органы, стараясь как-то выжить.

Нет. Нет. Такую же поросль я заметила на лицах Альберта и Генри. Я уткнулась лицом в плечо Майкла. Я не могла вынести этого.

Майкл на мгновение прижал меня к себе, но потом оттолкнул.

— Послушай.

Издали доносился резкий лай. Вой. Это вышла за пропитанием стая одичавших собак, живших в холмах на другой стороне нашей долины. Эти собаки были злыми и хитрыми, все попытки истребить их закончились неудачей.

— Мы должны похоронить тела, — сказал Майкл. — От собак.

Я кивнула.

Майкл встал и помог подняться мне.

— Но как нам это сделать? Земля же промерзла, — недоумевала я.

— Мы можем забросать их обломками стен их хижины.

Я пошла за Майклом туда, где когда-то стояла лачуга Райанов, — это было рядом. Майкл расчистил от снега груды камней — все, что осталось от разрушенных стен. Взяв пять больших обломков, он пошел назад. Мне удалось унести два камня поменьше.

Так мы и ходили туда-сюда, складывая гробницу над мертвыми телами. Майкл аккуратно укладывал камни, стараясь не оставлять пустого пространства, а я закладывала остающиеся щели гравием.

Закончив, мы разогнулись, и Майкл взял меня за руку.

— Да упокоит Господь их души, — сказал он.

Семья Райанов, Недди и Тесси, вечно нуждающиеся, глупые и бесхарактерные. Я представила себе, как Тесси в работном доме старается сплетнями и пересудами добыть еду для Альберта и Генри, как заставляет Мэри «спеть песенку для Матроны». И бедная милая Мэри поет: «Я видела жаворонка на рассвете дня…» Чиновники в работном доме, наверное, считали их просто постоянно жалующимися попрошайками.

— Они пытались вернуться домой, — сказал Майкл. — В работном доме их не кормили, и они решили идти к нам или к Маллоям. Застигнутые метелью, укрылись в канаве, не понимая, где находятся. И уснули, чтобы уже никогда не проснуться.

— Глупцы. Они всегда были глупыми, — сказала я.

— Онора, жестоко с твоей стороны так говорить.

— Но мы не такие, как они, Майкл. Мы не позволим нашим детям умереть. Мы найдем способ спасти их.

— Конечно, найдем, a stór, — ответил он. — Но Недди все-таки пытался. Они…

— Слишком понадеялись на себя. Они оба. Они… — мой голос начал срываться.

— Успокойся, Онора. Ты сейчас рассуждаешь как наш десятник со стройки. Тот утверждает, что ирландцы сами виноваты в своих страданиях. Ленивые попрошайки с протянутой рукой, которые не благодарят британское правительство.

Майкл был прав. Я смотрела на Райанов точно так же, как англичане смотрели на всех нас. Мы были грязью под ногами для них всех — для чиновников, лендлордов, горожан. Они смотрели на пух, начинавший расти на лицах наших детей, и говорили друг другу: «Вот видите? Это животные. Маленькие обезьяны».

— Мы обречены, — сказала я.

— Онора… — Майкл протянул ко мне руку.

— Не трогай меня! Они все умерли! И мы тоже скоро умрем. Умрем! Мы все. Пэдди, Джеймси, Бриджет и я будем так же, свернувшись клубком, лежать под твоим мертвым телом.

Я вдруг принялась колотить кулаками ему в грудь:

— Сделай же что-нибудь! Сделай!

— Прекрати, Онора! Мы не умрем! Чемпионка. Я убью Чемпионку. И сделаю это прямо сейчас! Я отрублю ей ногу! И это мясо прокормит нас! Наши дети не будут голодать.

Он оттолкнул меня в сторону, взял большой камень со сложенной нами пирамиды и направился к сараю Чемпионки.

Какое-то мгновение я стояла на месте, а потом побежала за ним.

— Убей ее! — кричала я. — Убей ее! Я зажарю ее ноги! Порежу на ломтики ее язык! Мы поедим и будем есть, есть, есть! Сделай это, Майкл! Сделай это!

Я догнала его уже в нашем сарае с обмазанными глиной стенами. Там витали запахи Чемпионки — запахи пота и навоза. Навоза, которым мы когда-то удобряли свои поля.

Чемпионка спокойно смотрела на нас своими большими глазами.

Майкл поднял камень с острыми зазубренными краями.

Боже, что мы творим?

— Стой, Майкл! — Я схватила его за руку. — Остановись! — Я толкнула его в плечо. — Остановись!

Наконец он обернулся. Держась друг за друга, мы еще долго стояли в этом тесном и темном месте, прислушиваясь к ровному дыханию Чемпионки.

— Какой же ты amadán, дурак, Майкл, — в конце концов произнесла я. — Ты и правда забьешь Чемпионку? Без ножа, без топора, наперекор собственному сердцу? — Я похлопала лошадь по голове. — Да и как я смогу ее приготовить? Нам для этого понадобится очаг, как у Уильяма Боя О’Келли.

Майкл бросил камень.

— Она ест только сено, но даже ты еще не научилась делать из него что-то съедобное.

— Жеребенок у Чемпионки родится примерно в то же время, что и наш малыш. Как мы вообще могли… Пойдем, — сказала я. — Дети проснутся и начнут волноваться, что нас нет.

— О Райанах мы им не скажем, — сказал он.

— Не скажем.

На улице мы вновь прошли мимо печальной пирамиды из камней. Метель прекратилась, и перед нами раскинулись заснеженные поля. Белым-бело. И ни звука. Даже собаки умолкли.

Внезапно Майкл сорвался с места и что было сил бросился бежать поперек поля. Что это с ним?

Он с разбега прыгнул в снег. Я побежала к нему.

— Майкл!

Он уже стоял на ногах, держа за уши белого зайца, который отчаянно брыкался и пищал. Продолжая крепко держать его, Майкл пошел мне навстречу. Когда мы подошли к стене дома, он размахнулся и швырнул зверька головой о камни. Брызнула кровь. Удар, смягченный снегом, еще удар — и заяц наконец затих.

Я уже присела и разгребала снег руками в поисках острого камня или еще чего-нибудь, чем можно было бы содрать шкурку. Для такой добычи нам не понадобится гигантский камин. Наши очаг и котел свершат для нас это чудо.

Подошел муж. Капающая с зайца кровь оставляла на снегу след, похожий на горсть ягод барбариса.

— Наши дети не умрут, — сказал Майкл.

Может быть, это ты, Мэри, послала нам этого выскочившего из своей норы зайца? Спасибо тебе за это, спасибо. Прости меня, Недди, прости, Тесси. Вы теперь на небесах, вдали от всех этих бед и невзгод. Наконец-то.

* * *

Когда в рождественское утро мы отправились на мессу в барнскую церковь, над нами было безоблачное голубое небо, а снег таял.

Отец Рош прочел рождественский отрывок из Евангелия по-ирландски, а затем повторил:

— «Она завернула Его в ткань и уложила в ясли, ибо не было места для Него в жилище их».

Я взглянула на Майкла. Муж сидел с закрытыми глазами, и было непонятно, слушает он отца Роша или спит.

«Иисус родился в таком бедном месте, — объяснил отец Рош, — потому что Отец Его, Господь, любит бедных. Помнить об этом — великое утешение в наши тяжкие времена», — добавил он.

Но вот Райанов утешать уже слишком поздно. Мы с Майклом решили никому не говорить об их смерти до весны, когда можно будет похоронить их должным образом.

А Майкл и вправду спал. Ради нас он отдавал всего себя и никогда не жаловался. Тогда он сказал мне, что жаркое из зайца придало ему сил наколоть вдвое больше камней на дороге. А это четыре дополнительных пенни, еще четыре фунта кукурузной муки. Мы отдали их маме — она приготовит похлебку для всех нас на рождественский обед. Майкл попросил Пэдди и Джеймси взять с собой оружие из каштанов на бечевке.

— Там мы вызовем на бой Хьюи, — сказал он им.

Любовь моя, a stór, только благодаря тебе мы до сих пор живы.

Отец Рош тем временем рассказывал о добрых английских джентльменах — их называют «квакерами». Они были так потрясены ужасами, увиденными в Ирландии, что начали собирать деньги на открытие здесь кухни, чтобы раздавать бесплатный суп. А еще они пообещали отцу Рошу, что католикам не нужно будет отрекаться от своей веры, чтобы получить эту благотворительную помощь. Не так, как преподобный Смитсон и остальные протестантские «помощники», которые дают еду только тем, кто за нее готов перейти к протестантам.

Отец Рош закончил церемонию рассказом о трех волхвах и дарах, которые они принесли Младенцу. Есть же добрые люди на свете. Я подумала о том, как после ухода волхвов ангел сказал Иосифу взять Марию с Иисусом и бежать в Египет, бежать от зла. Бежать. До конца мессы в воображении моем стоял образ убегающего святого семейства.

* * *

Когда мы ели мамину стряпню в качестве рождественского обеда, отец сказал, что ему ненавистна даже мысль о том, чтобы стоять в очереди за бесплатным супом из кухни, которая должна обслуживать район площадью двадцать квадратных миль. В конце барнского причала над открытым огнем будет установлен огромный котел. Каждому взрослому положено восемь унций супа, ребенку — шесть, и все это должно быть съедено прямо там, на месте. Чиновники не разрешат нам уносить суп с собой, опасаясь, что мы обменяем его на виски. Тысячи людей будут есть свой суп из одних и тех же мисок, стоя там в холод и под дождем.

— Правительство хочет отнять у нашего народа самоуважение, — сказал отец. — А квакеры должны следовать общим правилам.

— Они не могут забрать у нас то, что мы не отдадим, — сказала бабушка, посасывая свою пустую трубку.

Она совсем исхудала. Кожа на ее скулах была туго натянута.

Я заметила, что обе малышки Денниса сидят подле нее. Бабушка скормила им свою порцию похлебки, а сама ничего не ела — лишь сосала пустую курительную трубку. Когда я предложила ей отхлебнуть из моей миски, она покачала головой.

— Я в порядке, Онора, — сказала она.

— Когда я ходил на дорожные работы, то встретил в Голуэй Сити кладдахского Адмирала, — рассказывал Деннис. — В январе штормы усилятся. Если бы не Джози, мама и бабушка, которые добавляли в нашу еду каждый клочок водорослей, каждого моллюска, каждую жменю кукурузной муки, мы бы не выжили.

Я отвела Денниса в сторону.

— Бабушка отдает всю свою еду твоим малышкам, — тихо сказала я.

Он ничего не ответил.

Тогда я пошла к отцу и шепнула ему:

— Бабушка ничего не ест.

— Мы знаем, Онора.

— Знаете? Так почему же ничего не предпримете?

— А что мы можем предпринять? Никто не удержит бабушку, если она что-то решила сделать.

Майкл беседовал с Джозефом и Деннисом.

— …если море утихнет, — услышала я обрывок фразы Денниса.

— Мы должны обеспечить свои лодки, выкупить у ростовщиков сети, такелаж и паруса. Вместо супа дайте нам лучше денег, чтобы мы могли вернуть свои сети, — сказал отец.

— Это бессмысленно, — возразил Майкл. — Во всем этом нет ни малейшего смысла. Дорожные работы — это настоящее бедствие. Деньги тратятся впустую. Люди валятся с ног от голода и усталости, выполняя бесполезную работу, а земля остается необработанной. Лендлорды семена в долг не дадут, а мы будем слишком измождены, чтобы садить что-то весной. Какая польза лендлордам от того, что земля простаивает? Это же их земля и их урожай! В этом нет смысла.

— Для лендлордов и англичан смысл есть, — возразила я.

— Что ты имеешь в виду, Онора? — спросил отец.

— Они хотят, чтобы нас тут не было, чтобы мы ушли — к дьяволу или в Коннаут, не важно. Мы взяли плохие земли в Коннауте и что-то из них сделали. Теперь они забирают их назад. Кромвель, по крайней мере, был честен и говорил открыто. А убивал быстро. Лживые обещания манят людей вроде Райанов в работные дома, и… — Мой голос становился все громче.

— Онора, — остановил меня Майкл.

Пэдди, который сражался с Хьюи с помощью каштанов на веревке, вдруг обернулся:

— Райаны, мама? А что слышно про Райанов?

— Твоя мама рассуждает насчет правительства.

— Что, опять? — спросил Пэдди.

И все мы рассмеялись.

Я прошла мимо бабушки, Денниса, детей и вышла на улицу.

Рождественское солнце уже садилось в залив, оставляя позади вереницу кроваво-красных облаков. Наступал новый, 1847 год. Это будет тяжелый черный год. Черный сорок седьмой.

— Онора.

На пляже ко мне подошел Майкл и обнял за плечи. Мы стояли рядом и смотрели на залив Голуэй, эту широкую дорогу, ведущую за моря, в Америку. Бегство отсюда — неужели это наша единственная надежда? «Забирай Младенца и беги», — сказал тогда ангел Святому Иосифу, а оставшиеся дети были безжалостно убиты — невинно убиенные младенцы. Мы не можем оставаться здесь. Мы погибнем, если останемся.

— Мы должны уехать в Америку, Майкл, — сказала я. — Ты должен как-то связаться с Патриком в этом его городе, Чикаго. Он сказал, что работа там есть. Он уже должен был заработать там денег и мог бы выслать нам на проезд.

Майкл повернулся ко мне:

— Онора, a stór, но как же я его найду? И даже если каким-то чудом нам удастся найти деньги на дорогу, как ребенок, рожденный в апреле, сможет пережить такое путешествие в этот сезон мореплаванья? Ты, конечно, расстроена из-за Райанов, Онора, но я — не Недди. Я не допущу, чтобы наши дети умерли. У меня есть семена картофеля, которые дал Патрик. Весной у Чемпионки родится жеребенок. Мы продадим его. Нельзя сдаваться. Да и действительно ли ты сможешь покинуть своих родных, Нокнукурух, залив Голуэй?

Я не ответила.

— Пойдем, Онора, нужно возвращаться.

Он взял мое лицо в свои ладони и поцеловал меня.

«Майкл, — хотелось мне сказать ему, — мы все в опасности. Райаны умерли первыми, потому что у них не было ничего за душой, но и мы уже истратили все свои золотые монеты. Если дорожные работы прекратятся или кухни с бесплатным супом так и не откроют, даже твоя сила и характер не смогут нас защитить».

В тот вечер к нам пришли некоторые из соседей. Но Рождество было совсем не таким, как прежде, потому что волынка Майкла была спрятана, а все скрипки в округе — заложены.

Тогда мама начала напевать мелодию. Джози присоединилась к ней. Мы танцевали в ту рождественскую ночь, ожидая наступления Черного 47-го. В какой-то момент даже показалось, что мы такие же, как раньше. Но ни пение, ни танцы уже не могли отвлечь меня от навязчивой мысли: в мое сердце уже стучалась Америка. Америка.

 

Глава 16

Мы продвинулись на несколько шагов вперед в очереди к большому котлу с супом, висевшему над открытым огнем у дальнего конца барнского причала. Пэдди тянул меня за руку, но Джеймси вдруг остановился.

— У меня ноги не ходят, — сказал он.

Услышав это, Майкл поднял его. Теперь на одной руке у него был Джеймси, а на другой — Бриджет.

— Маленьким сейчас тяжело, — сказала мне незнакомая женщина.

Ее дети стояли рядом с ней: мальчик лет двенадцати нес на руках малыша примерно возраста Джеймси, а две девочки лет по девять-десять держали маму за руки.

— Вы пришли издалека? — спросила она.

— С холмов рядом с родником Святого Джеймса, — ответила я. — Час пути. Мой сын обычно не жалуется, но сегодня очередь движется что-то совсем медленно.

— Ваш бедный малыш очень устал, — сказала она. — Впрочем, как и все мы. Мы шли сюда пять часов из Утерарда. Правительственная кухня с супом есть и поближе, но там кормят просто водой с горстью риса и гороха. Такая похлебка вообще не задерживается внутри. И дети от этого болеют. Да еще и платить нужно по два фартинга за чашку. — Она сокрушенно покачала головой.

— Здесь сестры добавляют в суп немного мяса, — сказала я.

Сестры милосердия начали раздавать суп в феврале, используя для этого деньги квакеров и церкви. Но отвечал за все это английский чиновник, сидевший в отапливаемой конторе, построенной специально для него в конце причала. Как правильно говорил отец, правительство контролировало всю помощь неимущим. И устанавливало свои правила. Незарегистрированным суп не выдавался. И ничего нельзя было унести с собой.

Каждый день тысячные очереди выстраивались, чтобы пройти этот мучительный процесс. И сотни людей так и не доходили до котла с супом — их отсылали обратно, когда на закате солнца чиновник закрывал раздачу. Сестры просили комитет по оказанию помощи бедным позволить им выдавать одному человеку порцию на всю его семью. Так было бы намного быстрее и люди могли бы спокойно поесть у собственного очага. Так было бы разумно. Это избавило бы стариков, детей, больных от необходимости длительного путешествия сюда и препятствовало бы распространению болезней. Однако правительство не согласилось.

Сестра Мэри Агнес рассказывала, что правительство не намерено делать благотворительную помощь приятной и приемлемой. «Не важно, сколько людей умерло, — говорила она, — правительство все равно действует так, будто это ужасное бедствие — просто какой-то ирландский фокус, чтобы выманить дармовую еду. Именно поэтому в большинстве районов страны бесплатных кухонь так и нет, несмотря на принятый парламентом закон».

«Сестра права», — думала я, глядя на чиновника, стоявшего в дверях своего домика. Невысокий полный молодой человек, присланный из Англии. Вероятно, это его первое рабочее место, заработная плата для него поступает из благотворительных взносов и еще немного — из денег, выделенных парламентом.

— Твое имя и таунленд, — сказал он, обращаясь к Майклу.

— Майкл Келли, Аскибуой.

Он поставил Джеймси на землю.

Этот человек уже знал нас, видел здесь каждый день, но любил устраивать представление, отыскивая имя Майкла в своем списке и всегда добавляя одно и то же:

— Майкл Келли, неимущий. — А потом: — Почему не работаешь на строительстве дорог?

— Строительные работы закрыли, сэр, — ответил Майкл.

Чиновник и так прекрасно об этом знал.

— Так, трое детей, — продолжал тот. — Где они?

— Вот, — сказал Майкл, прикоснувшись к плечикам Пэдди и Джеймси и поднимая Бриджет, чтобы ее было лучше видно.

Чиновник сделал три пометки.

— И еще один в животе твоей жены. Вы, народ, совсем не умеете себя контролировать.

Спокойно, Майкл.

Молодой человек тем временем продолжал:

— Вчера один из вас решил, что может обмануть меня. И не сказал, что ребенок его умер. Попытался получить дополнительную порцию. Но я все равно разоблачил его. — Он довольно рассмеялся.

Я потупила взор, но почувствовала, как напряглись плечи Майкла.

— Не смей, — едва слышно пробормотала я ему.

Одна вспышка гнева — и этот человек вычеркнет нас из списков или прикажет одному из охранявших пристань солдат арестовать Майкла. Солдаты находились здесь, чтобы поддерживать порядок в толпе людей, настолько слабых, что они едва могли переставлять ноги.

У котла сестра Мэри Агнес наполнила две большие оловянные миски для нас с Майклом и маленькие — для наших детей. Она все слышала и шепнула нам:

— Мне очень жаль.

С ней рядом работали еще трое сестер.

Несколько десятков людей стояли, сбившись в кучу на ветру, и ели. Мы знали, что вся голодная очередь сейчас смотрит на нас и с нетерпением ждет, когда мы закончим. Я поставила Бриджет на землю и начала давать суп по ложке в ее маленький ротик, а Майкл пытался в это время сдерживать мальчиков, чтобы они не давились, жадно глотая свои порции. Иногда они ели так быстро, что их единственная пища на весь день тут же выходила с рвотой.

— Поторапливайтесь! — прикрикнул на нас чиновник.

— Вот, a stór, поешь, прошу тебя, — сказала я Бриджет.

Я пыталась заставить ее съесть последнюю ложку, но она отвернулась. Плохой признак, когда дети не могут кушать. Младшенькая у Дайеров сначала перестала есть, а через неделю умерла.

Я прополоскала наши миски в бадье с водой и вернула их сестре Мэри Агнес. Чиновник в это время допрашивал женщину из Утерарда, и монахиня могла поговорить со мной так, чтобы тот не услышал.

— Письма по-прежнему нет, — шепнула она мне.

У ордена сестер милосердия был свой женский монастырь в Чикаго, и я написала письмо Патрику Келли туда. Стоявший позади меня Майкл слышал, что сказала сестра. Он не хотел, чтобы я отсылала это письмо. Не стоило привлекать внимание к Патрику. Сестра Мэри Агнес объяснила, что она вложила мое письмо внутрь своего, адресованного матери-настоятельнице.

— Ты думаешь, что англичане читают письма монашек? — спросила я у Майкла тогда.

Он лишь пожал плечами. В этой жизни происходили вещи и более странные.

Теперь же Майкл окликнул меня:

— Пойдем, Онора.

Чиновник следил за нами.

Когда мы с детьми уже подходили к домику родителей, я сказала мужу:

— Никакого вреда этим мы Патрику не нанесем. Сестра Мэри Агнес попросила настоятельницу в Чикаго передать мое письмо священнику Церкви Святого Патрика. А он знает всех ирландцев в Чикаго. И подскажет Патрику способ, как переслать нам денег.

«Денег на переезд туда», — подумала я, но вслух этого не произнесла. Малыш внутри меня — крепкий парнишка — каким-то образом еще держался. Он должен родиться в середине апреля и к июлю уже достаточно подрастет для дальнего путешествия. Тогда мы сможем уплыть отсюда — если Патрик Келли откликнется. Мне все же удалось убедить Майкла уехать, и теперь…

— Онора, — вдруг сказал Майкл, — твоя мать.

Мама бежала по пляжу навстречу нам. Бабушка. Она скармливала свой суп малышам Денниса и Джози. Когда чиновник поймал ее за этим занятием, она заявила ему:

— Это мой суп, и я вправе делать с ним все, что захочу.

Тогда он ответил ей:

— Это суп королевы. Если он вам не нужен, я вычеркну вас из списков.

Тут бабушка принялась произносить что-то по-ирландски, монотонно и нараспев.

— Заклинания, — сказал чиновнику стоявший рядом с ним старик.

— Языческая чушь, — бросил тогда молодой англичанин, но больше ее не трогал.

Теперь бабушка была слишком слаба, чтобы выйти из дома.

Но мама кричала совсем другое:

— Они идут! Лодки!

Это был первый выход рыбаков с прошлой осени. Они простаивали всю зиму из-за самых суровых штормов за последние десятилетия, но сейчас вся кладдахская флотилия следовала за белым парусом своего адмирала.

Я увидела отца и братьев, толкающих свою лодку сквозь буруны прибоя.

— Но у них же нет сетей, — сказала я матери, которая уже стояла рядом с нами. — И нет еды, чтобы взять с собой.

— Квакеры дали им денег на то, чтобы выкупить сети и приобрести продукты, — сказала мама, когда наша лодка заняла свое место в общем строю. — Пришли косяки сельди. Бог не оставил нас, Онора.

И Майкл улыбнулся мне. Я словно слышала его мысли: «Нам не придется уезжать. Мы выживем и здесь».

* * *

В доме бабушка лежала на соломенной постели у огня.

— Ах, бабушка, — сказала мама, — лодки вышли в море, слава богу.

— Это Мак Дара откликнулся на наши молитвы, — ответила та.

Молитвы и пост были нашим единственным оружием. Моя храбрая бабушка, неужели ты пожертвовала собой ради нас?

Мы с Майклом присели рядом с ней.

Подошла мама с оловянной чашкой:

— Тут немного весенней зелени, бабушка. Пожалуйста, попробуй поесть.

Бабушка закрыла глаза.

Мама взглянула на меня и горестно покачала головой.

Бабушка не могла есть… Настали ее последние дни. Однажды я видела, как один человек насильно кормил супом своего отца. Но еда настолько шокировала изголодавшийся организм старика, что тот умер.

— Бабушка, похлебай отвара, — сказала я, осторожно потрогав ее. — А там и сельдь на подходе. Пожалуйста, бабушка, прошу тебя.

Она открыла глаза. Они были словно затянуты пеленой, их изумрудный цвет поблек. Это был голодный взгляд. Такую же пустоту я видела в глазах женщин, которые, прислонившись к дамбе, с похожими на скелеты детьми на руках, ожидали в очереди за бесплатным супом. Сил сопротивляться у них уже не осталось, а невидящие взоры были устремлены в залив.

Прошу тебя, Господи, только не бабушка. Она сделала маленький глоточек отвара из моих рук.

— Онора, — позвала она.

— Я здесь, бабушка, — отозвалась я.

— Майкл?

— Я тоже здесь.

— И Джон тоже с нами, — вздохнула она. — Это хорошо.

— Бабушка, папа с мальчиками вышли в море, ты помнишь?

— Конечно, ты ведь сказала мне об этом пять минут назад. Это другой Джон — мой Джон, Джон Кили, мой супруг, стоит сейчас у дверей.

Ее муж умер — как давно? Лет пятьдесят тому назад?

— Он лучший из всех мужчин, — сказала бабушка. Сев на постели, она обратилась к пустому углу:

— Погоди минутку, Джон. Онора… — Ее глаза, вдруг прояснившиеся, в упор смотрели на меня. — Твой муж… — начала она и умолкла.

— Майкл, — подсказала я.

— Конечно Майкл, кто же еще? Подойди ближе, Майкл. Ты хороший человек, добрый и сильный, но я понимаю то, о чем ты молчишь. Мне знакомо одиночество жизни, проведенной вдали от близких и родных мест.

— У меня появились новые… — начал было Майкл.

Но бабушка махнула рукой, останавливая его.

— Ты хорошо относился к Оноре.

— Бабушка, — ответил он, — я люблю ее.

— Мой Джон тоже любил меня, но я могла быть для него мукой. Поэтому я обрадовалась, когда мой сын нашел Мэри Уолш, нежную и мягкую женщину. Но сейчас необходима как раз твердость. А Онора хороша, чтобы сражаться. Она будет стоять с тобой плечом к плечу, Майкл.

Майкл улыбнулся ей.

— Она мой надежный партнер.

Бабушка кивнула.

— Fadó… — начала она, но запнулась и перевела взгляд на дверь. — Господи, ну почему ты не можешь подождать еще минутку, Джон Кили? Я же рассказываю историю! — Она вдохнула побольше воздуха. — Fadó…

Тело ее вдруг обмякло.

— Ты закончишь за меня, Онора. Теперь ты будешь рассказывать истории, — сказала она.

— Конечно, бабушка. Обещаю.

И тогда она закрыла глаза и позволила своей душе покинуть тело, которое больше не могло удерживать ее.

* * *

В Барне больше года не устраивали поминок. Людей — при таком количестве умерших — едва хватало на то, чтобы выкопать могилу и прочитать над ней короткую молитву. А многие семьи оставались лежать в ямах или канавах под грудой камней, как Райаны.

Но к бабушке люди пришли. В нашем доме, где мама уложила ее тело, толпились семьи всех барнских рыбаков, приехал даже адмирал из Кладдаха.

— Почему? — спросил у меня Пэдди, когда я сидела у стены в углу с Джеймси и Бриджет.

— Что почему?

— Почему все эти люди здесь? Что такого сделала бабушка?

— Она рассказывала свои истории, — ответила я, — и была очень мудрой.

— А еще она спасла моих детей, — всхлипывая, добавил мой брат Деннис.

Тем вечером соседи один за другим рассказывали истории о силе женщины из Коннемары, приехавшей сюда со своим сыном много лет назад, и мой папа счастливо смеялся, растроганный такими воспоминаниями.

Слышала я там и другие разговоры. Оуэн Маллой беседовал с Джоном Джо Клэнси, а Джозеф — с нашими родственниками по линии Уолшей. Когда до меня донеслось: «Америка… бежать…» — я начала прислушиваться. Нет нужды выпрашивать деньги на билеты у лендлордов. Дяди и сыновья знакомых, которые в прошлом году уехали прокладывать там железные дороги и копать каналы, переводили заработанные деньги на банковские счета, открытые на имя своих семей, чтобы те тоже могли уехать, а затем пересылали уведомление по почте сестрам милосердия, во Введенский монастырь или любое другое место, где такое письмо ничему не угрожало. Те, кто уехал прежде, спасали оставшихся на родине. Письма из Америки — началась операция по спасению. Но письма от Патрика Келли все не было, не было ответа на наше послание.

Майкл отвернулся от двоих мужчин, с которыми говорил, и подошел ко мне.

— Пойди поговори с Хьюи, Пэдди, — сказала я сыну. — И возьми с собой Джеймси.

Они молча ушли.

— О чем говорили эти люди? — спросила я Майкла.

— Опасное это дело, — сказал он. — Что толку в банковском счете, если управляющий банка сразу сообщает лендлорду, когда человек хочет снять наличные? Эти двое рассказали мне, что Пата Ши заставили дожидаться в банке, а управляющий тем временем послал за агентом лендлорда, который отобрал все деньги. Сказал, что тот задолжал по ренте. А другой парень был уже на корабле, когда вдруг появился шериф. Парень, оказывается, не заплатил за мешок кукурузы. У него забрали билет. И ссадили на берег.

К нам подошел Оуэн Маллой.

— У вас такое горе, примите мои соболезнования, — сказал он мне. — Она была могучей женщиной.

Потом, даже не делая вид, будто не слышал нашего разговора, он добавил:

— Можно послать священника за банковским переводом. Есть разные варианты.

Дешевле всего стоил переезд до Канады. Два фунта со взрослого, один — с ребенка, плюс еще двадцать пять фунтов на еду в дороге. Девять взрослых, девятеро детей после рождения моего ребенка. Итого, чтобы уехать нам всем — папе с мамой, Деннису с Джози, моим братьям, Майре и ее детям, — нужен пятьдесят один фунт. Майкл мог отдать Чемпионку Мерзавцам Пайкам в обмен на Майру и ее детей. Я вспомнила корабль, который мы видели, когда плыли на остров Мак Дара. Вспомнила, как жалко нам было этих людей с каменными лицами. Но оказалось, что счастливчики как раз они. Они уже уехали, а мы лишь собирались.

Я встала на колени у тела бабушки, которая выглядела очень умиротворенной. О бабушка, пошли нам чудо. Пусть американское письмо, письмо от Патрика Келли, придет поскорее.

* * *

Отец, Джозеф, Деннис и Хьюи отнесли гроб с телом бабушки на барнское кладбище — идти туда было недалеко. Я вела Пэдди и Джеймси за руки, а Майкл нес Бриджет. Вдруг Джеймси остановился и показал на петуха, вырезанного на столбе ворот.

— Мама, почему он здесь? — спросил он.

— Я тебе позже объясню, — шепотом ответила я.

— Сегодня мы похоронили Грайне Кили Ни О’Малли. — Службу проводил наш новый викарий. Отец Рош умер от черной лихорадки, которой заразился, отправляя в последний путь многочисленных умерших. — Пошли ей вечный покой, Господи. Вечный покой.

Дно гроба распахнулось, и тело бабушки упало в могилу. Покой-то вечный, но один и тот же гроб используется по многу раз. Slán, прощай, бабушка, slán. Никаких причитаний, никакого плача — слез уже не осталось.

— Мы будем стараться тут и за тебя тоже, бабушка, — сказала я.

По крайней мере, мы хотя бы знали, где она лежит. По крайней мере, она была рядом с заливом Голуэй. По крайней мере, мы могли преклонить колени здесь, на ее могиле, и помолиться — за тебя, бабушка. По крайней мере, мы смогли дать ей хотя бы это. Возле общей могилы у Пэдди Кросс люди перешептывались: покойников тут на десять человек меньше, потому что семьи не смогли донести их сюда и просто закопали. Ходили истории о семьях, находившихся на грани смерти. Они собирались в своих домах, а отцы семейств баррикадировали двери изнутри, превращая жилище в склеп.

— Петушок, мама.

Джеймси стоял у ворот и водил пальцем по контуру фигурки — точно так же когда-то делал Майкл в Клонтаскертском аббатстве с изображением русалки, показывая, что теперь она принадлежит ему.

Пока остальные бросали землю на оставшееся без гроба тело бабушки, я рассказывала Джеймси о солдатах, распявших Иисуса, и о том, как петух тогда выскочил из котла и прокричал: «Slán Mhic Máire!» Сын Марии жив.

— На самом деле Иисус не умер по-настоящему. Как и бабушка или любые другие бедные люди, которых закопали в землю. Все они будут жить снова.

— Что, правда, мама?

— Правда, Джеймси. Бабушка в безопасности.

— С Иисусом?

— Все верно, Джеймси.

— Но для тех солдат было бы лучше, если бы из их котла выскочила живая курица, — заявил Пэдди. — Тогда у них, по крайней мере, были бы яйца.

* * *

Подходил к середине март, прошла уже неделя после похорон бабушки. Поздно вечером мы с Майклом сидели у огня и шептались, а мальчики и Бриджет спали. Дыхание их было ровным и спокойным, а не судорожным и прерывистым, как тогда, когда они засыпали голодными. Отцовский улов накормил нас. Рыбы было не так много, чтобы нести ее на рынок, поэтому все мы питались тушеной сельдью, приправленной весенней зеленью.

При такой кормежке и супе от сестер милосердия дети наши немного восстановили силы, да и Майкл тоже. Несколько дней нормального питания не могли исправить его запавшие щеки, но в глазах его исчез тусклый блеск истощения. «Ему лишь двадцать шесть, — подумала я, — но много дней бесполезной тяжелой работы по дроблению камней оставили на нем свой отпечаток». Теперь, когда тепло очага согревало нас обоих, а боли в моем желудке ослабли, уютно устроившись в его объятьях и прижимаясь к его груди, я ощущала его поддержку и могла позволить себе произнести слова, которые не решалась сказать раньше:

— Майкл, я так боюсь. Все думаю о нашем бедном маленьком Греллане. Потерять еще одного…

Майкл нежно погладил меня по голове.

— Я знаю, знаю.

— Вот если бы мы могли уехать, — продолжала я. — Если бы Патрик успел прислать нам денег на дорогу, пока голод и болезни не доконали нас.

— Идет весна, — сказал Майкл. — Земля уже мягкая. У меня есть семена репы для посева.

В очередь за супом пришел квакер, который раздал людям множество семян. Правительство закупило их для бесплатного распределения, но потом отказалось от этой идеи из-за жалоб торговцев посадочным материалом на недобросовестную конкуренцию. Тогда квакеры выкупили всю поставку и все равно раздали семена. Хорошие люди эти квакеры. Но не только они: у других тоже были добрые намерения в отношении нас. Американцы присылали корабли, груженные провизией. Даже некоторые англичане жертвовали деньги на помощь для нас. Однако британское правительство контролировало даже эти добровольные пожертвования и направляло средства, предназначенные для нас, на увеличение зарплат своим чиновникам и прокручивание разных бесполезных для нас схем. Похоже, у людей с добрыми намерениями не было власти, а у тех, кто ею обладал, не было добрых намерений. И мы должны были как-то выбираться из этого положения.

— Зима не убила нас, a stór, — сказал Майкл.

— Но столько народу умерло… Пэдди спрашивал меня, достаточно ли места на небесах, чтобы там поместились все умершие. На прошлой неделе к ним добавилось еще двое деток Дуайеров, Майкл. Ушла малышка Фрэнси у Лонегранов, у Байди тоже. А две семьи в Траски…

Майкл крепче прижал меня к себе.

— На рынок в Голуэй Сити рекой льется провизия, — сказал он. — Кукуруза и рис.

— Какой нам с этого прок, если у нас нет денег? Только семьи с американскими письмами могут позволить себе покупать еду. Почему же Патрик до сих пор нам не написал?

— Наверное, он просто не получил твоего письма, — предположил Майкл.

— Но он должен знать, что мы тут голодаем, — настаивала я. — Ты же сам слышал, как Маллой рассказывал, что во всех городах Америки собирают деньги для помощи нам.

— Любой политик, заинтересованный в голосах ирландских избирателей, сейчас высказывается против Британии, — сказал он. — Патрик работает ради дела. И я сомневаюсь, что он много зарабатывает.

— Он должен был продать посох Греллана.

— Онора!

Да, я зашла слишком далеко.

— Прости, — прошептала я.

— Худшее мы уже пережили, a stór, — сказал Майкл.

— Иногда, — я повернулась, чтобы сказать ему это на ухо, — иногда я задумываюсь, почему люди не бегут от этого в залив Голуэй… Просто не уплывают вдаль…

— Онора! — Он резко развернул меня лицом к себе. — Не смей, не смей никогда даже думать об этом!

— Почему? Из страха попасть в ад? Так ад сейчас здесь, Майкл.

— Мы будем жить, Онора, и наши дети тоже будут жить. И мы не умрем в угоду им. Господи, Онора, если бы только твоя бабушка слышала тебя сейчас! Это все из-за того, что тебе скоро рожать, a stór. А теперь спи, Онора.

Он уложил меня на солому и нежно гладил мое лицо, пока я действительно не уснула, позабыв все свои тревоги.

* * *

Я проснулась поздно. Майкл, докармливавший Бриджет и мальчиков последними кусочками сельди, улыбнулся мне:

— Доброе утро, Онора.

— Доброе утро, — ответила я.

Мальчики прихлебывали крапивный чай из нашей единственной чашки.

— Мама, папа рассказывал нам историю о воинах, и мы сейчас как раз пьем медовуху, как Финн и его люди, — сказал Джеймси.

— Молодцы.

— Мама, — продолжал Джеймси, — а Пэдди говорит, что в прежние времена он ел на завтрак яичницу. И говорит, что это было каждый день. Он ведь врет, правда?

— Каждый день, который я могу вспомнить, — твердо сказал Пэдди, глядя мне прямо в глаза. Этот холодный взгляд напомнил мне его дядю, Патрика.

— Я не знаю ни одной семьи, где яйца едят каждый день, — разве что, может быть, в Большом доме.

— Или у епископа. Петух у них кукарекает очень громко, — добавил Майкл. — Должно быть, его куры тоже чувствуют себя достаточно хорошо.

— Курам этим повезло, что они до сих пор живы, — сказала я. — Это просто дань уважения людей к епископу, иначе их всех уже давно украли бы и съели.

— А еще дань уважения громадному монстру, волкодаву, который охраняет их курятник, — подхватил Майкл.

— Ну, эта собачка меня любит, — сказал Джеймси.

— Это правда, Майкл, — подтвердила я. — Джеймси нашел общий язык с этим зверюгой.

Мы встретились с этим псом месяц назад, когда он семенил по пляжу рядом со своим хозяином, епископом. Зовут его Ангус, и он умеет хищно скалить зубы, словно говоря: «Мои челюсти перекусят тебя пополам в одном мгновение». Все дети из пяти таунлендов нашей округи ужасно его боятся. Миссис Райли, экономка епископа, души не чает в этой собаке и ухаживает за ней как за большим ребенком. Нам бы хоть половину той еды, которую она скармливает этому чудищу…

— Мама, — попросил Джеймси, — расскажи папе.

— Когда мы встретили ту собаку, Джеймси протянул вперед руку и сказал ей: «Сюда, собачка, сюда», и эта псина тут же завиляла хвостом, как ненормальная. Епископ настоял, чтобы Джеймси подошел и погладил эту громадную лохматую голову, и Джеймси сделал это! В общем, он вел себя очень отважно.

— Ну, он же настоящий Келли! — воскликнул Майкл. — А пес той же породы, что и знаменитый Энфилд. А Энфилд охранял тело своего хозяина, Тэдди О’Келли, когда того убили в сражении против викингов. Он воевал на стороне короля Бриана Бору. Эту историю, мальчики, я вам уже рассказывал.

— Ну какой толк в том, чтобы оставаться стоять над чьим-то мертвым телом? — недоумевал Пэдди. — Я бы лучше имел коня. Чемпионка, например, могла бы там рассвирепеть и лягнуть этих викингов прямо в голову, а потом схватить Тэдди О’Келли зубами за его плащ и помочь ему взобраться себе на спину, чтобы он мог повоевать еще немного. Правда, папа?

— Чемпионка, конечно, так бы и сделала, — согласился Майкл, — но иметь хорошую собаку — это тоже очень неплохо.

— А мы сможем когда-нибудь завести себе пса? — спросил Джеймси.

— Когда-нибудь, — ответил Майкл.

Одичавшие собаки становились хозяевами опустевших таунлендов — даже самые голодные не осмеливались охотиться на них, — но тела Райанов были в относительной безопасности. Эти животные предпочитали трупы недавно умерших. Тиф в Кларенбридже, холера в Буши-Парке — все это происходило совсем недалеко от нас.

— Никаких собак, — возразила я.

— А ребеночек внутри тебя еще живой? — неожиданно спросил Пэдди.

Я бросила взгляд на Майкла.

— Живой, Пэдди.

— Если бы у меня вдруг было яйцо, я бы отдал его тебе. Сам даже пробовать не стал бы. Оно все было бы только тебе, мама, чтобы этот ребеночек не… ну, вы понимаете… чтобы он не был как тот, другой. Правда, мама, я бы все отдал тебе, — сказал Пэдди.

— Я знаю, alanna.

— И я тоже, — подхватил Джеймси. — Я бы тоже отдал.

— Вы оба смелые мальчики. А теперь пойдемте со мной поить Чемпионку и дадим вашей маме немного полежать, — сказал Майкл. — Идем с нами, Бриджет. Покажи папе, как ты умеешь ходить.

Бриджет было уже почти два года, но она держалась на ногах еще неуверенно.

— А можно я проеду на Чемпионке? — успела я услышать последнюю фразу Пэдди, прежде чем Майкл закрыл за ними дверь.

Я действительно уснула. А когда проснулась, стоял уже почти полдень. В доме я была одна — где же все? Мы так пропустим наш суп, если не поторопимся.

— Майкл?.. Майкл!

— Я здесь, Онора.

Майкл вошел в дом, сопровождая шедшую впереди Бриджет.

— Она пробежала вверх до дорожки. Хорошая девочка, молодец, — похвалил он малышку.

Бриджет улыбнулась мне.

— А мальчики где?

— Их здесь нет? Я отправил их сюда уже очень давно.

— Я их не видела. Куда же они подевались?

— Поищу их у Маллоев, — сказал Майкл и вышел.

— Пэдди! Джеймси!.. Пэдди! Джеймси! — крикнула я с порога дома, придерживая Бриджет.

Прибежал Майкл.

— У Маллоев их нет, — сообщил он.

— Им нельзя вот так уходить.

Собаки на холмах нападают на овец. Что им стоило бы пойти за двумя маленькими мальчиками?

Но тут мы услышали шум: мальчишки прибежали — запыхавшись, сосредоточенно опустив головы — и тут же проскочили мимо нас в дом, не говоря ни слова.

— Оно не разбилось! Не разбилось! — радостно объявил Пэдди и протянул вперед руки.

На ладонях у него лежало куриное яйцо, большое и коричневое.

— Вот, мама, вот!

— Это был набег, папа! — радостно воскликнул Джеймси. — Мы взяли его во время набега! Расскажи им, Пэдди, расскажи!

— Сейчас расскажу. Но сначала, мама, возьми это яйцо. Мы его не украли, мама, правда. Как Финн и Кучулан, папа, мы совершили набег на стан врага! Мы были ирландским легионом! Faugh-a-Ballagh! — крикнул Пэдди. — Начали мы очень даже вежливо. Мы пошли к двери епископа, а когда нам открыла экономка, я — по-английски — сказал: «Доброе утро, миссис». Но она была с нами очень нелюбезной и ответила: «Что вам нужно? Отойдите!» А потом еще: «Не занесите мне какую-нибудь заразу и не выпрашивайте еды. Лишнего у нас нет. Уходите». Но я остался стоять на месте и сказал ей: «Миссис, мой брат просто хочет посмотреть на вашу собаку. Мы встретили епископа, и он сказал нам, что он может прийти и погладить Ангуса».

— И тогда я сказал: «Собачка, собачка», — вступил Джеймси, — и посмотрел на нее вот так, — он выразительно улыбнулся нам снизу вверх — улыбка невинного ребенка, перед которой невозможно устоять.

Я и не догадывалась, что он в курсе, как это действует. Маленький обольститель.

— Весь в своего отца, — буркнула я Майклу.

А Пэдди тем временем продолжал:

— Тогда экономка сказала, чтобы мы оставались во дворе и подождали у стены, пока она выведет к нам Ангуса. Вот я и посадил Джеймси у стены и велел ему объяснить экономке, что мне вдруг захотелось писать и я пошел в кусты.

— Писать, писать, писать, — весело затараторил Джеймси и, схватив руку Майкла, принялся раскачивать ее из стороны в сторону, пока Майкл тоже не засмеялся.

— Слушайте дальше! — продолжал Пэдди. — Я спрятался за живой изгородью. Экономка вывела собаку на поводке…

— Дай я расскажу, дай я! — вмешался Джеймси. — Я погладил его и сказал ему: «Собачка, собачка, собачка».

— А я в это время пробрался прямехонько в курятник, папа! Я сунул руку под толстую рыжую курицу и достал оттуда яйцо. Потом я выбежал из курятника да как заору: «Миссис! Можете прислать ко мне моего младшего братика? А то я тут обделался, миссис». Хотя я совсем не обделался, мама, правда, не обделался.

— Писать, писать, писать, — снова пропел Джеймси. — Папа, я был таким… таким храбрым! Расскажи им, Пэдди.

— Это правда, папа. Ты на самом деле вел себя храбро, — обратился Пэдди к брату, а затем сказал Майклу: — Он сам спрыгнул с забора и прошел мимо собаки, которая теперь уже рычала и щелкала зубами. А что же наш Джеймси? Ему хоть бы что!

— Абсолютно! — подтвердил Джеймси.

— Он пошел прямо ко мне, медленно и уверенно. Я взял его за руку, и только тогда мы побежали, побежали. Вот так, — закончил Пэдди.

— Ну и ну, — сказала я. — Какие же у нас с тобой смелые мальчики, Майкл. А ну-ка, мои крепкие парни, идите ко мне.

Я аккуратно положила яйцо и обняла их обоих, встав между ними. А если бы их поймали, если бы пес напал на них…

Майкл стоял позади нас, гладил мальчишеские головы и приговаривал:

— Faugha-Ballagh! Ура! Вы не позволили своему страху остановить вас. В этом вся суть. Пальцы — в кулак.

— А ты съешь его, мама? Приготовь его и съешь прямо сейчас, — попросил Пэдди. — Это все тебе, мама. Правильно я говорю, папа?

Так я и сделала: разбила яйцо, смешала его с горстью кукурузной муки и, помешивая, сварила все вместе. А потом предложила Пэдди и Джеймси.

— Вы только попробуйте, — сказала я моим мальчикам.

Но они продолжали упорно сжимать губы, пока я не съела все сама.

— Мы победим, — сказал Майкл. — С такими сыновьями, Онора, мы обязательно победим.

* * *

В середине апреля ростовщики вновь забрали отцовские сети. Квакеры больше не могли давать деньги рыбакам, правительство запретило это — «прямые выплаты создают зависимость».

Наконец-то вновь начались строительные работы. Погода улучшилась, и теперь Майклу было легче зарабатывать свои несколько пенни в день. Мальчики помогали ему садить репу. Клубней картошки на посадку не было. Майкл действительно высадил в грунт семена картофеля, которые передал нам прошлым летом Патрик, хотя Оуэн Маллой очень сомневался, что из них что-то вырастет.

Я ожидала рождения ребенка и все думала об Америке. Майкл кормил нас кровью Чемпионки, смешанной со стеблями одуванчика и листьями щавеля, а также супом, который сестра Мэри Агнес тайком передавала ему в последние дни, когда я была не в состоянии спуститься с холма к причалу.

Письма от Патрика все не было.

— Пойду взгляну на Чемпионку, — как-то сказал Майкл одним дождливым апрельским вечером. — Ей ведь тоже скоро рожать.

На следующий день у меня начались схватки. Мама была рядом и сунула мне в руку Боб Девы Марии. В другой руке я сжимала кусочек коннемарского мрамора, который подарил мне Майкл.

— Держись, a stór. Держись, Онора.

Я чувствовала спазмы глубоко внутри, и боль была намного сильнее, чем при рождении троих предыдущих детей. Я уже не могла сдерживаться — начала пронзительно кричать.

— Правильно, Онора. Вопи, — сказала мама.

Вместе с Майклом они склонились надо мной. Пэдди, Джеймси и Бриджет стояли в углу и испуганно смотрели на меня.

— Майкл, уведи их, — сказала я. — Идите на улицу, дети, помогите папе с Чемпионкой.

— Наша лошадь тоже рожает, — сказал Майкл моей маме.

— Иди. И возьми с собой детей, — ответила та.

Они оставили нас одних.

— Ну вот, мама, теперь мы с тобой вдвоем, — прошептала я.

— Да. Может быть, мне спеть тебе, Онора, a stór?

— Спой.

И она запела:

Мы с мамой были наедине, но бабушка тоже находилась с нами, и я видела, что у нее за спиной стоит сама Святая Бригитта. Проходил час за часом, а боль не прекращалась, терзая меня. Наконец мама сказала:

— Тужься, тужься…

Я еще сильнее сжала Боб Девы Марии и принялась тужиться и глубоко дышать. Наконец ребенок родился. Он был длинный, тощий и молчаливый. Не кричал, а лишь тихонько скулил. Но все же он был живой.

— Онора, — услышала я шепот у своего уха. Майкл. — A stór mo chroí, ты нужна нашему сыну.

Потом я услышала целый хор голосов:

— Мама, мама, мама…

Мои дети. Я открыла глаза. Мама дала мне в руки это тельце, эту горстку косточек, и малыш сразу потянулся к моей груди. Я чувствовала, как он сосет и лижет ее. Но в груди моей было пусто — в ней не было молока для него.

— Я не могу, мама. У меня нет молока. Окрести его прямо сейчас, мама, сейчас. Спаси его от cillín.

Мама начала крещение, капнув водой на бледный лобик младенца.

— Крещу тебя во имя… — начала она. — А как ты его назовешь? Может быть, Майкл? Это придаст ему силу Архангела Михаила.

— Не Майкл, — ответила я.

Если он умрет… я не хочу давать ему имя моего Майкла… А он таки умрет. У меня нет молока. И нет стада коров, как у Линчей.

— Мама, мама, — торопливо сказала я. — Мы дадим ему имя от Линчей. Стивен, как у того молодого солдата. А потом, мама, послушай: отнеси его мисс Линч. — Я попыталась сесть. — Детей у нее нет, мама. Попроси ее взять Стивена и кормить его, она может оставить его себе. У Линчей есть стадо коров, и не одно, много. Море молока. Отдай его ей. Попробуй, мама. Иди. Прямо сейчас.

— Успокойся, Онора. Ты бредишь.

— Прошу тебя, мама. Нареки его Стивеном, — настаивала я. — У нас еще будет Майкл. А этот будет Стивеном.

И мама медленно повторила это имя.

— Стивен. Я крещу тебя и нарекаю Стивеном, во имя Отца и Сына и Святого Духа. Ну вот, теперь он тоже Божье дитя.

— Он холодный, мама.

— Прижми его крепче, Онора.

— Прости меня, Стивен. Прости.

Бедный малыш, ему нечего сосать, он даже не плачет, у него нет на это сил. Господи, почему ты позволил ему родиться, чтобы умереть?

— Отнеси его мисс Линч, мама. Отнеси.

— Онора, — сказала мама, — послушай меня. Мисс Линч уехала отсюда. А ты не можешь отказываться от своего ребенка.

— Могу и откажусь, мама. Лишь бы он остался жить.

Но тут возле меня присел Майкл и протянул оловянную чашку.

— Это молоко, — сказал он и, взяв мой палец, окунул его в пенистую жидкость.

Молоко, это действительно было настоящее молоко. Я дала свой мокрый палец Стивену, и он быстро обсосал с него молоко. Я снова окунула палец в чашку, и снова он справился с молоком. Мама оторвала полоску ткани от своей рубашки.

— Намочи это, — сказала она.

Я так и сделала. Стивен сосал молоко из ткани, пока его тельце не стало теплым, а сам он не начал попискивать. Звук был тихий, но это уже кое-что. Его губы, как у сумасшедшего, хватались за все, что мы ему предлагали, и очень скоро чашка опустела. А потом он заплакал. Слава богу, он заплакал.

— Он не умрет, — сказала я.

— Не умрет, — подтвердил Майкл.

— Ты все рассказал мисс Линч? И она дала коровьего молока для Стивена?

— Оно не коровье, мама.

Это был Пэдди. Протолкавшись к нам, он встал рядом с Майклом.

— Не коровье, — вторил ему Джеймси.

— Сейчас говорю я, — строго сказал Пэдди. — А ты пока помолчи.

— Не хочу я молчать. Я и сам могу все рассказать.

В итоге все сказала Бриджет:

— Лошадка, мама, лошадка.

— Что? Что все это значит?.. Майкл? Мама?

Они начали смеяться, а потом все объяснили. Чемпионка родила, а наш Стивен в качестве своей первой пищи получил молоко Чемпионки.

— Что, кобылье молоко?

— Но Стивен же его выпил, — сказал Майкл.

— Выпил, еще как, — подтвердила мама.

* * *

В первую ночь жизни Стивена я то засыпала, то просыпалась, и мне виделись разные сны. Мне казалось, что мисс Линч пришла требовать у меня Стивена, а потом она превратилась в Майру. Она взяла Стивена и положила его на свою белоснежную грудь — грудь Жемчужины. Я даже слышала, как ее дети приговаривают: «Тетя Мед, тетя Мед». Я совсем запуталась, не понимая, где сон, а где реальность.

— Онора. Может, ты все-таки проснешься и заберешь у меня своего разудалого младенца? Он высосал меня до капли. Онора!

Я видела ее лицо вплотную к себе. Майра была здесь — реальная, теплая, с выпирающей из блузки грудью.

— Они уехали, Пайки уехали, Джексон вместе с ними. Я свободна, Онора. Свободна.

* * *

В тот вечер мы ели еду из корзины, которую принесла с собой Майра: буханки белого хлеба, бочонок масла, мешочек овсяной муки и еще один такой же, но кукурузной.

— Мы бы больше принесли, — сказала она, — но у меня на руках были малышка Грейси и еще Дэниел. Джонни Ог и Томас несли корзину вдвоем. И проделали огромную работу. Майкл, — добавила вдруг она, — поищи там на дне.

Он достал из корзины какие-то твердые шарики — это были небольшие клубни, бесформенные, шишковатые, но со множеством ростков. Посадочная картошка, готовая к высадке, и ее там было множество десятков.

Майкл поднял один из них и принялся рассматривать, аккуратно вертя его в руке.

— Вы только посмотрите на количество глазков. Их тут штук десять, не меньше. Со всем этим, да еще и с семенами от Патрика мы засадим всю землю в таунленде. Она не может снова подвести нас.

В первую ночь Майра не стала рассказывать свою историю. Она была слишком утомлена. Все дети спали в одной куче и лишь улыбались друг другу. Наши с Майрой братья и отец пришли повидать сестру и дочь на следующий вечер — вечер великого воссоединения семьи.

— Жаль только, что бабушки нет с нами, — сказала Майра.

Но ее печаль из-за смерти бабушки уравновешивала радость возвращения домой. Она удивленно вскрикнула, увидев Хьюи, который ростом уже догнал Денниса, а потом заметила, что Джозеф — вылитый Дэн Уолш, наш дядя. Она заявила Деннису, что ей не терпится познакомиться с Джози и их маленькими девочками, но сейчас лучше затаиться в Нокнукурухе. Мама счастливо улыбалась. Возвращение Майры домой даже разгладило морщинки на ее лице, а ее вымытые белокурые волосы вились красивыми локонами. Даже отец, сильно похудевший, с седыми волосами, которые раньше были черными и блестящими, как у испанца, теперь казался молодым и счастливым. Всю следующую неделю мы не рассказывали соседям о Майре, и о ее возвращении знали только члены нашей семьи. Рождение малыша объясняло то, что мы никого не ждали и ни к кому не ходили сами. Мама сказала Кати Маллой, что я заболела, и это отвадило соседей от нашего дома. Когда же наши соседи находили у своих порогов посадочный картофель, то перешептывались между собой о миссис Молли Магуайр, о квакерах и благодарили Бога. А мужчины внезапно находили в себе силы, чтобы вскапывать землю и садить pratties.

Наконец пришло время Майре поведать нам свою историю. Она как раз накормила грудью и свою маленькую Грейси, и моего Стивена. Мама, папа, дети, мои братья, Джози — все мы собрались вместе, и это даже немного напоминало прежние времена. Итак, fadó…

— Когда картошка пропала во второй раз, — начала Майра, — я притихла и ходила, опустив голову. У самих у нас еда была, и мне по-прежнему удавалось передавать немного конюху или кому-то из работников. Но примерно в то время, как ты, Майкл, приходил к нам, Джексон стал смелее и наглее. Он начал рассказывать старому майору, что тому делать: мол, хватит делать вид и угрожать, что выгонишь, пора по-настоящему выгонять народ. Джексон убеждал его избавиться от арендаторов, утверждая, что тогда поместье станет прибыльным. Джексон все цитировал того мужика из казначейства — Тревельяна. Бывало, сидит за столом, читает лондонские газеты в своей неторопливой манере, с суровым выражением на лице, и произносит страшные вещи: «Бог сам делает то, что не смогли сделать люди». А от слов его просто сердце разрывается.

— Сделать что? — не понял отец.

— Убить всех нас. Очистить от нас землю.

Воспроизводя северо-ирландский акцент Джексона, Майра передразнивала его так здорово, что мы почувствовали бешеную ненависть, скрывавшуюся за его словами.

— «Мы должны быть благодарны провидению, сэр, — говаривал Джексон. — Недаром мистер Тревельян говорит: «Бог сам делает то, что не смогли сделать люди». Господь Воинств Небесных сметает из Ирландии этот лживый, мятежный, распутный, ленивый и жестокий народ». Вот такие непринужденные застольные беседы вел Джексон за обедом, — сказала Майра, — о том, как все мы в скором времени отправимся в самые глубокие и горячие уголки преисподней.

Мама перекрестилась. Отец покачал головой. Джозеф, Деннис и Хьюи сидели потупившись. Майкл взял меня за руку. Тяжело детям слушать такие вещи, хотя, думаю, сыновьям Майры эти напыщенные тирады были уже давно хорошо знакомы.

— Ну, поначалу хозяин был ошарашен, — продолжала Майра. — Единственная религия Пайков — собственное удовольствие, и ни самому майору, ни госпоже совершенно не хотелось думать об адском огне и сере. Старый майор просто заявил Джексону, что тот слишком много времени проводит в обществе преподобного Смитсона и людей из церковной миссии. Но постепенно Джексон взял контроль в свои руки. И начал следить за мной. «Вот поймаю тебя на воровстве — и тогда ждет тебя Австралия. Никто тебя уже не спасет», — сказал он. «Вы можете говорить что хотите, — ответила я Джексону, стараясь не показывать свой страх. — Но только Роберт Пайк сделал мне еще одного Пайка, который сейчас в моем животе, помимо тех, что уже ходят и разговаривают. Так что это меня защитит».

— Но ты продолжала у них есть, — сказала я.

— Продолжала, Онора, и хорошо понимала, что делаю, правда. Но как бы то, что я не буду там есть, могло бы помочь тебе или всем остальным голодающим?

— Продолжай, Майра, — перебил ее отец.

— Ты стала святой мученицей ради своей сестры, и ни она, ни кто-либо другой в нашей семье никогда этого не забудут, — добавила мама.

— Ну, не знаю, — ответила Майра.

— Ты спасла нашего ребенка, — сказал Майкл, пристально глядя на меня.

— И я тебе очень за это благодарна, Майра. Продолжай, прошу тебя, — попросила я.

— Ну ладно, — отозвалась Майра, бросив на меня взгляд, означавший: «Мы к этому еще вернемся». — Грейси родилась в феврале. Старый майор и госпожа планировали укатить в Лондон. Они боялись подхватить тут какую-нибудь болезнь, потому что вокруг нас все болели. Джексон уезжал вместе с ними, чтобы помочь им обустроиться и взять на себя управление делами майора. Я паковала вещи госпожи и рассказывала ей, что буду присматривать за домом и их имуществом, а сама все время думала, как мне наконец раздобыть продукты для вас. Я дала госпоже ее лекарство, а сама пошла спать в свою комнатку за кухней. А потом туда вдруг ворвался Роберт Пайк и как завопит: «Просыпайся, Майра! Просыпайся немедленно!» Он стоял у моей кровати в форме, а от его шинели пахло лошадью и морозом. «Что вы здесь делаете?» — спросила я у него. Но он лишь коротко бросил: «Вставай!» Малышка заплакала, я начала ее кормить и тут увидела в дверях старого майора. «Ты только посмотри на нее, — обратился он к Роберту. — Настоящая свиноматка со своими поросятами». Роберт сказал: «Мой отец хочет увидеть детей». Я сначала не поняла и говорю: «Ваш отец видит этих детей всю их жизнь, каждый день». — «Я не приглядываюсь к детям прислуги, — ответил мне старый майор, — и хочу посмотреть теперь. С именами, с возрастом». Они выстроились перед ним, как маленькие солдатики. «Это Джонни Ог, семь лет. Томас — пять. Дэниел — три. И еще Грейси — два месяца», — рассказала я.

Я посмотрела на мальчиков Майры. «Лица бесстрастные, тела откормленные, но дух подавлен, — подумала я. — Они боятся».

Майра заметила, что Пайки были пьяны.

— «Роберт сейчас бодрится», — сказала я себе. По правде говоря, он боялся своего отца. Роберт показал на Джонни Ога и заявил: «Этот не мой». «Конечно, не твой, — согласился старый майор. — Выступающая челюсть, какой-то обезьяний наклон скул, вздернутый нос». — Майра копировала акцент майора, его протяжные интонации, невнятное произношение слов. — Но потом он подозвал к себе Томаса. «А вот в этом много англосаксонского, а нос — точно как у твоей матери», — сказал он Роберту. И еще пояснил, что женился на госпоже, чтобы добавить в их род немного ее чистой породистой крови. Вместо того чтобы сделать так, как и большинство его голуэйских соплеменников — жениться на кузине или другой родственнице, — он взял себе настоящую англичанку с большими деньгами и надеялся, что Роберт однажды пойдет по этому же пути. Но на всякий случай Томаса они прихватят с собой. Дэниел им не походит: слишком много в нем кельтского. «Посмотри на красноватый оттенок его кожи», — сказал он Роберту, а потом спросил, уверен ли тот вообще, что это его ребенок. Тут в разговор вмешалась я. «Он прекрасно знает, что мальчики — его сыновья и ваши внуки, а малышка Грейс — его дочь», — сказала я. А этот мерзавец возьми и брякни: «А ты в этом уверена? Может быть, младенец — это сестра Роберта, приходящаяся теткой своим наполовину братьям?» И старый майор поведал Роберту, что мы… что я…

— Грязный мерзавец! — возмутился отец.

— Роберт сказал ему то же самое. А старый майор рассмеялся и сказал, что хотел лишь немного развлечься. Но возьмут они только одного ребенка, и это будет Томас. А меня нужно выставить отсюда. Старый майор заявил, что если я останусь в доме, то раздам все запасы еще до того, как их карета доберется до Спиддала. Они должны избавиться от меня. Я умоляла их, да простит меня за это Господь. Говорила Роберту, что я его очень люблю, что могу поехать в Лондон служанкой. Готова на все, лишь бы не расставаться с сыном. Я плакала, и это доставляло старому майору особое удовольствие. «Гордая Жемчужина — такая же скулящая нищенка, как все остальные в этой проклятой стране», — заявил он. Я должна была собрать Томаса и привести его в библиотеку, но, слава Господу и Пресвятой Богородице, майор с Робертом напились еще больше и ушли спать. Так что я собрала все, что могло поместиться в корзину для торфа, и ушла с детьми.

— Ох, Майра, и ты не боялась? — спросила я.

— Боялась, и боялась ужасно. Но мальчики помогали мне, а Джексона дома не было: он живет в деревне вместе со Смитсоном. В темноте мы прошли по дороге, а потом до позднего утра прятались среди скал на открытом участке берега возле Фурбо. Джонни Ог, который остался дежурить на посту, сказал, что видел, как мимо проехала карета Пайков. Я опасалась, что они могут заехать в Барну, чтобы поискать Томаса, но сильно сомневалась, что госпожа позволит им остановиться ради таких поисков и рисковать чем-нибудь заразиться.

— Сюда никто не приезжал, — сказал отец.

— Вот и хорошо, — ответила Майра. — И все же лучше я пока побуду в Нокнукурухе.

— А разве Джексон не приедет искать тебя? — спросила я.

— Его не будет еще несколько месяцев, а к этому времени я уже буду в Нью-Йорке.

— Майра!

Она сунула руку за корсаж своего платья и достала оттуда свернутый носовой платок. Развернув его, она продемонстрировала нам большую горку золотых соверенов. Никто не сказал ни слова. Мне было плевать, украла она их или нет. Я лишь надеялась, что этого хватит, чтобы мы могли отправиться туда вместе с ней, и что Майкл согласится уехать.

— Я это не украла, — меж тем сообщила Майра. — Роберт сам дал мне это. Он не хотел, чтобы его дети умирали от голода. А это намного больше, чем можно сказать о других лендлордах, усыновивших многих детей.

— Когда? — коротко спросила я.

— Что когда? — не поняла Майра.

— Когда ты едешь?

— Как только мы найдем подходящий корабль.

Мы. Америка.

 

Глава 17

— Это «Кушламакри», — сказала я Майре, показывая на трехмачтовый корабль, проплывавший по заливу Голуэй внизу под нами. — Идет в Америку.

Была уже середина мая — прошел месяц с тех пор, как Майра вернулась домой. Мерзавцы Пайки и Джексон не возвращались. Уехали уже многие лендлорды. Оуэн Маллой рассказывал, что они передают управление своими поместьями агентам.

— А сами едут в Лондон или Дублин, чтобы не видеть трупы своих арендаторов, валяющиеся на дороге. Это оскорбляет их чув-стви-тель-ну-ю натуру, — сказал он нам.

Семейство Маллой, как и другие соседи, встретили Майру очень тепло. Бойкот и осуждение — все это осталось в прошлой жизни.

Мы с ней сидели на валуне перед нашим домом и кормили своих малышей, словно Майра никуда и не уходила. Молоко у меня текло рекой — и все благодаря продуктам, которые Майкл купил на часть денег Майры. «На рынке полно кукурузы, риса и гороха, и все такое дешевое», — рассказывал нам Майкл. Нам-то повезло, но у большинства людей не было ни денег, ни возможности их заработать.

Почему бы комитету по оказанию помощи нуждающимся просто не закупить сразу много продуктов и не раздать их людям? Распределять их могли бы священники или полиция, даже солдаты. И всем в нашей округе хватило бы. Мы-то были в состоянии снабжать едой маму с папой, Маллоев и других соседей, но как долго?

Ветер надувал расположенные ярусами белые паруса, толкая большое судно вперед.

— Прошу тебя, Господи, помоги нам тоже уехать отсюда в скором времени, — сказала я. — Мне бы хотелось, чтобы мама, папа и мальчики пожили в Нокнукурухе, пока мы все не уладим с нашим отъездом и не определимся, когда ехать и на каком корабле. — Я подняла Стивена, показывая его сестре. — Стивен набрал вес. К середине июня он уже будет готов к длительному путешествию.

Но Майра покачала головой:

— Попридержи коней, Онора. Не будет никакого путешествия. Мы с тобой единственные, кто хочет ехать в Америку. Мама с папой не хотят, да и Майкл тоже.

— Это неправда. Майкл думает над этим. Его просто нужно еще немного поубеждать, но…

— Еще немного поубеждать, говоришь? Да он с ума сходит, когда ты тычешь ему в лицо эти рекламные объявления из «Виндикейтор», когда показываешь ему рисунки кораблей и расспрашиваешь, который из них ему больше нравится.

— Но они же все разные. Вот этот, например, который сейчас плывет через залив, «Кушламакри», он может взять триста человек. А «Эрин Куин» — поменьше.

— Майклу все равно, Онора. Он не хочет плыть ни на каком корабле.

— А что если я скажу ему, что мы поплывем из Ливерпуля на американском корабле? Они быстрее и безопаснее, но, конечно, там и дороже. Думаю, нам нельзя тратить на проезд все восемьдесят фунтов твоих денег. Нужно, чтобы у нас что-то оставалось, когда мы высадимся в Америке.

— Стоп, Онора. Это пока что просто болтовня. Майкл не хочет покидать Ирландию, пока есть хоть какая-то надежда на улучшение ситуации. Папа с мамой тоже не хотят. А такой славный денек, как сегодня, действует на меня так, что мне и самой уже хочется остаться. — Утро с моросящим дождем обернулось прекрасной солнечной погодой во второй половине дня. — Любоваться кустами цветущего дрока на фоне зеленеющих лугов, ощущать, как пригревает солнышко… Ох, Онора, посмотри — радуга!

В синем небе через залив Голуэй перекинулась бледная арка радуги — голубая полоска, зеленая, желтая и розовая.

— Радуга — это, конечно, красиво, — сказала я. — Но посмотри, где она расположилась? На западе, и как раз сейчас под ней проплывает «Кушламакри», направляющийся в Америку.

— Мама! Тетя Майра!

Первым прибежал Пэдди, а за ним и вся остальная компания. Нормальное питание вдохнуло в детей жизнь, и они с радостью играли со своими новыми кузенами. Мальчишек преследовал Майкл с Бриджет на спине.

— Великан! Великан! — заверещал Джонни Ог, когда они все попытались спрятаться за нами с Майрой.

— Amadáns, — одернула их Майра. — Так вы напугаете Грейси и Стивена.

Но сказано это было без злости, она смеялась, как и я, когда мальчишки бросились на землю и принялись кататься по траве. Только Томас стоял в стороне отдельно от всех. Майкл опустил Бриджет рядом со мной.

— Мы здесь уже очень давно так не веселились, — сказал Майкл. — Спасибо тебе за это, Майра.

— Это здорово для моих ребят, — ответила она. — Там, где мы были, особо не повеселишься.

— Дядя Майкл взял нас с собой помогать ему пропалывать поля, мама, — сообщил Майре Джонни Ог. — И у нас с Пэдди был свой участок картошки, о котором мы должны были позаботиться.

— Ну и что с того? — воскликнул Джеймси. — Зато мы с Дэниелом были папиными особыми помощниками, правда ведь, Дэниел?

Младший сын Майры энергично закивал. Ему было три с половиной года, но он почти не говорил. Ничего, Джеймси его быстро научит.

— А вот Томас — он вообще ничего не делал, — доложил мне Пэдди. — Сказал, что его отец — лорд, поэтому он не должен работать.

— Что, правда? — спросила Майра. — А не желаете ли, чтобы я отшлепала вас по вашей королевской заднице, сэр Томас?

Она неловким движением потянулась за ним, удерживая одной рукой Грейси. Тот увернулся, но я прижала Стивена к себе и схватила Томаса. Он зло взглянул на меня. Большой, похожий на клюв нос занимал почти все лицо бедного парнишки. Ему было всего пять.

— Знаешь, Томас, лорды есть разные, — сказала я ему. — Вечером я расскажу вам историю о Томасе Фитцджеральде, или Шелковом Томасе. Он был нормандским лордом, как и Пайки, но при этом упорно трудился на благо Ирландии. Хочешь послушать?

Он кивнул.

— А завтра будешь помогать всем в поле, — добавила Майра.

— Но зачем, мама, если все равно придет чума и убьет всю картошку?

Теперь уже Майра шлепнула Томаса по-настоящему. Джеймси заплакал, а Дэниел принялся реветь вдогонку.

Майкл громко захлопал в ладоши.

— Все, довольно! — крикнул он. — Зимний холод убил болезнь, и картошки у нас будут горы, если только мы с вами будем ухаживать за нашими полями. А теперь, — он подхватил на руки Бриджет, — я отправляюсь за водой для Чемпионки и ее жеребеночка. Кто со мной?

Все дети, включая Томаса, побежали за ним.

— Прости, Онора, — сказала Майра. — Вести он себя не умеет. В этом смысле он — настоящий Пайк.

— Он лишь облек в слова то, чего все мы в душе боимся.

— Майкл, похоже, совершенно уверен, что картофельная чума не вернется.

— Да, — согласилась я.

— Он не хочет ехать в Америку, Онора, и не поедет, пока ты его не заставишь. А ты заставишь?

— Не знаю. Ты думаешь, я хочу уезжать? Я люблю здесь каждую травинку, каждую волну в заливе Голуэй, но если картошка, не дай бог, вдруг снова не уродит… Возможно, твои деньги смогут поддержать нас, но как мы можем есть, когда соседи наши умирают от голода? Кроме того, эти всевозможные болезни… Ох, Майра, я раньше так молилась, чтобы пришло письмо от Патрика и он увез нас отсюда, а тут приходишь ты и вновь спасаешь нас всех. Но теперь… — Стивен начал плакать. Я тоже была на грани. Я встала и принялась укачивать его на руках. — Тише, тише, все хорошо.

— Спроси у него, не хочет ли он глоточек вкусненького молока тетушки Майры.

Я рассмеялась, как она и рассчитывала, и мы ушли в дом.

* * *

Вечером, когда дети уже улеглись, мы с Майклом и Майрой сидели у огня.

— Майкл, — начала я, — Майра говорит, что ты не хочешь ехать в Америку, только не можешь сказать мне об этом прямо.

— Господи, Онора! — возмутилась Майра. — Ну как ты могла брякнуть это таким вот образом? Майкл еще подумает, что я обсуждаю его у него за спиной.

— Мы с Онорой уже обсуждали это на Рождество, — сказал Майкл Майре. — Конечно же, я хотел бы остаться. Но если мы должны уехать, то должны уехать. А твои деньги, Майра, делают это возможным. И все-таки каким-то чудом все поля наши засеяны, мы не болеем. Может быть, если мы сохраним больше веры и подождем еще немного… Подумай над этим, Онора. Если мы уедем, то больше никогда не увидим Ирландию. Мне трудно это представить.

— Патрик же уехал, — возразила я.

— Он еще вернется.

— Вернется. Чтобы освободить нас.

— О чем это вы говорите? — удивилась Майра.

Ответить мы не успели, потому что в двери как раз вошел Оуэн Маллой.

— Он умер. Дэниел О’Коннелл умер.

В руках у него был номер «Голуэй Виндикейтор». Колонки на газетной странице были разделены толстыми черными линиями. И заголовок жирным шрифтом: «ОСВОБОДИТЕЛЬ УМЕР».

— Он умер от разрыва сердца, и часть вины за это лежит на этих твоих ребятах из «Молодой Ирландии», — заявил Оуэн Майклу, — которые пошли против человека, сделавшего для Ирландии больше, чем кто-либо другой.

— Никто не ставит под сомнение его заслуги и свершения, — ответил Майкл.

Но Маллой уже завелся:

— Эти ужасные массовые митинги, миллионы пострадавших в давке во время протестов, и все равно эти выскочки проповедуют насилие.

— О чем это они толкуют? — шепотом спросила у меня Майра. — Все же любили нашего отважного Дэниела О’Коннелла.

— «Молодая Ирландия» — это люди, которые считали, что Дэниел О’Коннелл должен был быть жестче, — объяснила я, — что он должен был брать оружие, создавать тайную армию, применять физическую силу, — и это друзья Патрика Келли, брата Майкла.

Оуэн услышал мои слова.

— Мятеж никуда нас не приведет — разве что будем болтаться на деревьях, — резко бросил он.

— А что касается «Молодой Ирландии», — возразил Майкл, — то на самом деле убил Дэниела О’Коннелла парламент, который позволил Ирландии голодать. «Молодая Ирландия» права: наша страна должна быть независимой.

— Что толку, — подхватила я, — если Ирландия будет свободна, а мы все умрем?

— Если бы Ирландия была свободна, мы бы не умирали, — продолжал Майкл. — Патрик сказал, что это лишь начало. В других странах они потеряли картошку и сразу закрыли свои порты. И у них горы трупов по канавам вдоль дорог не валяются, как у нас.

— А я думаю так, — сказал Оуэн. — «Молодая Ирландия» внесла сумятицу и неразбериху в общее дело! За Дэниелом О’Коннеллом шли миллионы, и мы были организованы. Упразднили сборщиков налогов, упразднили полицию. О’Коннеллы были вождями, а что касается вашей «Молодой Ирландии», то это сплошь джентльмены, обожающие ри-то-ри-ку. Они призывают к применению физической силы… каким образом? — Оуэн Маллой разошелся в своей напыщенной тираде, и к нему вернулась его прежняя манера разбивать слова на слоги.

Вдруг он зарыдал.

Дэниел О’Коннелл, наш некоронованный король, был мертв. Но, когда Оуэн держал поднятым номер «Виндикейтор», я сквозь слезы изучала на последней странице газеты картинки отправляющихся в Америку пассажирских кораблей.

* * *

Прошел июнь, затем июль, но никаких признаков картофельной порчи не появилось. Майкл был уверен, что растения здоровы. Оуэн Маллой соглашался с ним.

— Эту землю обрабатывали семь поколений моих предков, — сказал он, — которые пережили много тяжелых зим. А теперь мы столкнулись с самой суровой и все же выжили.

Майкл кивал.

«Выжили — да, но только благодаря деньгам Майры», — подумала я, однако вслух произнесла:

— Жаль только, что очень немногие были в состоянии засеять свою землю.

Майра заставила меня прекратить допекать Майкла ворчанием об Америке. Бабушка говорила, что мне не понять, что значит для Майкла покинуть родные места. А теперь у него был новый дом. Как я могу просить, чтобы он бросил и его? Я старалась прекратить постоянно думать об Америке, вспоминая, как бабушка говаривала: «Is glas iad na cnoaic bhfad uibh — дальние холмы всегда кажутся зеленее». Возможно, но еще одной такой страшной зимы, какой была зима черного 47-го, нам не пережить. И если pratties пропадет…

— Не пропадет, — снова и снова твердил Майкл.

Майра вернулась в Барну, в свой прежний дом. Ее золовка Лихи с семьей уехала в Канаду. Майра дала отцу денег на выкуп его сетей, чтобы вместе с нашими братьями он мог снова рыбачить. Больше никакого супа на барнском причале. Сестрам милосердия было сказано перенести кухню поближе к Голуэй Сити, чтобы обслуживать наводнивших город людей из Мейо и Коннемары, доведенных до отчаяния.

Каждый день без признаков болезни грядок вселял все больше энтузиазма в Майкла и Оуэна. Сегодня они вдвоем повели Чемпионку к сэру Уильяму Грегори, чтобы ее покрыл жеребец. Ее жеребенок, девочка по имени Маха — бабушке точно понравилось бы это имя, — быстро росла и крепла на сочной летней траве. Майкл уверял меня, что осенью мы продадим ее в Баллинаслое за хорошие деньги.

Я пришла в Барну вместе с детьми. Мы с мамой и Майрой насобирали моллюсков и морских водорослей, и мама сварила для нас суп. Рыбацкие лодки сегодня в море не вышли, опасаясь возможного шторма.

— Я тут оставила немного для Майкла и Оуэна, — сказала мама.

— Они уже должны скоро вернуться от Грегори, — отозвалась я.

— Пойду выгляну их, — заявил Пэдди. — Идем со мной, Джонни Ог.

Двое старших мальчиков стали лучшими друзьями. Обоим было по семь лет, Джонни Ог даже на шесть месяцев старше, но лидером все равно был Пэдди. Джеймси почти исполнилось пять, а Дэниелу — почти четыре. Они оба послушно следовали за старшими, тогда как Томас — Шелковый Томас, маленький лорд Пайк, которому скоро должно было исполниться шесть, — пока что так и не определился со своим местом. Бриджет, всего два года и три месяца отроду, вела себя как маленькая мама по отношению к Стивену и Грейси — совершенно очаровательной малышке.

— Мама! — закричал с порога Пэдди. — Папа идет, и мистер Маллой, и Чемпионка!

Я вышла им навстречу.

Но что-то было не так.

Обычно, когда Чемпионка возвращалась после свидания с Барьером в Кул-Парке, она шла гарцующей походкой, как бы пританцовывая, да и Майкл с Оуэном шагали довольные и гордые собой, — как же, коневоды все-таки. А сейчас все втроем плелись, понурив головы и опустив плечи.

— Что случилось? Она не подпустила его?

— Мы даже не спрашивали, — ответил Майкл.

— Почему? Что произошло? Идите в дом.

Поручив Чемпионку заботам Пэдди, Майкл и Оуэн сели есть суп в тягостном молчании.

Наконец Маллой сказал:

— Мы в заднице. Извините меня за подобные выражения, но теперь надежды у нас не осталось.

— Что вы имеете в виду? — спросила я.

— Это все сэр Уильям Грегори, — вздохнул Майкл.

Майкл и Оуэн всегда говорили, что хозяин Барьера — довольно приличный человек как для лендлорда. Молодой, всего тридцати лет, он частенько проводил время вместе с ними, наблюдая за работой своего Барьера. Что же произошло? Конюх из поместья Грегори рассказал Майклу и Оуэну, что сэр Уильям Грегори, как член парламента, сначала предложил, а затем помог провести Закон о четверти акра, или Поправку Грегори, — дополнение к новому Закону о бедных. Отныне все арендаторы, занимающие более четверти акра земли, не могут претендовать на помощь от государства. Не имеет значения, сколько земли арендует фермер по договору ренты или какие изменения в него были внесены по обоюдному согласию. Чтобы получать хоть какую-то помощь, нужно отказаться от всего, что превышает четверть акра.

— Четверть акра? — переспросил отец. — Так это же чуть больше, чем площадь дома!

— Вот именно! — подтвердил Маллой. — Четверть акра означает никаких грядок с картошкой, никаких лугов для выпаса скота, никаких возделанных полей, где могут расти овес, ячмень и пшеница. Выходит, вообще никакого урожая, который можно было бы продать, чтобы заплатить ренту. Если случится еще одна катастрофа с картошкой, фермер, чтобы работать на строительстве дорог, есть бесплатный суп, получать семена или любую другую благотворительную помощь, должен навсегда отказаться от земли, кроме этой самой четверти акра. Они не хотят получать ренту. Они хотят, чтобы нас тут не было. Вообще.

— Когда? — спросила я.

— Что когда? — не понял Маллой.

— Когда все это вступает в силу?

— Сейчас. Закон уже провели.

— Может быть, нам помощь и не понадобится, — сказал отец.

Я молча взглянула на Майкла.

— Этот же закон гласит, что помощь эта не должна выплачиваться из налогов, собранных с ирландских лендлордов, — продолжал Оуэн. — Как бы не так. А хуже всего, что сборщики налогов уже начали приходить к людям вроде меня, ко всем, кто арендует больше четырех акров. А я не могу платить их налоги.

— Наше дело дерьмо, — подытожила я.

— Онора! — одернула меня мама.

— Дерьмо — это еще мягко сказано, — поддержала меня Майра.

— Мы уезжаем, — заявил Оуэн Маллой. — Уезжаем в Америку. Собираюсь прямо сейчас поговорить со своей Кати. Выбора у нас нет. Поедем по дешевому варианту — сначала до Ливерпуля, а потом в Канаду.

— Все-таки это выбор, от которого разрывается сердце, Оуэн, — сказала мама.

— А это не выбор, миссис Кили, — ответил он. — Суровая необходимость.

Майкл встал, держась в стороне от нас.

Отец спросил у Оуэна, откуда тот собирается взять деньги на проезд.

— Богатей Джон Дуган много раз предлагал мне выкупить мой договор аренды — он всегда был жадным на землю. Этого хватит нам на дорогу, к тому же он всегда утверждал, что в таком случае оставит Майкла субарендатором. — Оуэн взглянул на Майкла, но тот промолчал. — Майкл считает, что я тороплюсь, веду себя опрометчиво. Но что если снова чума? — Он пожал плечами. — Я не могу докатиться до того, чтобы отказаться от своей земли за чашку супа.

Я подошла к Майклу и коснулась его руки:

— Возможно, пришло время всем нам уехать. — Я повернулась к отцу. — Вы с мамой, Майра с детьми, Деннис, Джози, их девочки, Джозеф и Хью. На сегодняшний день денег Майры хватит на всех, но если мы продолжим их тратить, их не останется. В Америке нам нужно быть вместе.

Деннис кивнул.

— Мысленно я уже движусь на запад, отец, — сказал он.

— Я тоже, папа, — подхватил Джозеф, Хьюи согласно закивал.

— Мы втроем читали письмо Джо Денни. Он говорит, что в Америке полно работы для рыбаков и хорошие условия для жизни. Никаких тебе солдат, никаких тебе лендлордов, — сказал Деннис.

— Линчи всегда хорошо относились к нам, — заметила мама.

Я вспомнила, как Маркус Линч рассуждал насчет вилл на побережье и того, чтобы сделать из Барны настоящий курорт вроде Брайтона. Бред сумасшедшего, конечно, но, по словам Молли Кунихан, Линчи сейчас по-прежнему в отъезде, продолжают путешествовать по европейским столицам. И кто его знает, что они сделают, когда вернутся.

— Тут все очень неопределенно, — продолжал Деннис, а потом обратился к Майклу. — Столько народу сейчас бежит отсюда, люди идут на отчаянные поступки ради денег на проезд. Так почему же не уехать, если у нас такой шанс есть?

Майкл наконец заговорил:

— Не будет никакой картофельной чумы, Деннис. И Оуэн, и я, мы оба считаем, что самое худшее мы уже пережили. Нам не понадобится помощь правительства. А теперь подумай, что произойдет, если сейчас все отсюда уедут. Как в этом случае Ирландия вновь сможет стать нацией?

Оуэн и мои братья переглянулись, но ничего не ответили.

— Майкл, — вмешалась я, — Богатей Джон может захотеть отдать Нокнукурух другим арендаторам. Что тогда? Прошу тебя, a stór, подумай об этом…

— Цыц, Онора, — остановил меня отец. — Ты слышала, что сказал твой муж. Он прав. Мы с твоей матерью тоже никуда не поедем. Я понимаю, почему вы, ребята, хотите уехать, и не буду пытаться вас удерживать. Для Майры будет лучше, если вместе с ней в дальнее путешествие поедут ее братья.

— Я не поеду, папа, — вдруг сказала Майра.

— Что? — переспросила я.

— Если мы едем все — это одно дело. Но бросать здесь тебя, мама, и тебя, папа, я не хочу. Если самое худшее уже позади, тогда… — Она пожала плечами. — Но я по-прежнему согласна дать деньги на проезд для вас, — добавила она, обращаясь к Деннису, Джозефу и Хьюи.

— Мы будем отсылать тебе часть наших заработков, — сказал Деннис. — Приятно получать «американские письма».

— А вы, Оуэн, — сколько вы получите от Богатея Джона? — спросила Майра.

— Пятнадцать фунтов.

— Я сама могу заплатить вам эти деньги. А вы перепишете договор на Майкла и Онору.

— Майра! — воскликнула я.

— Не нужно этого делать, Майра, — подхватил Майкл.

— А вы со мной потом рассчитаетесь. Я хочу море pratties.

— Ты его получишь, — пообещал Майкл, — а также долю с каждого нашего урожая.

Оуэн улыбнулся Майре:

— А на нашей земле есть еще и маленький домик, Майра.

— Это хорошо, Оуэн, — ответила она. — Как знать? Может быть, я найду парня, который ищет себе вдову с несколькими полями в придачу.

— Такой женщине не обязательно иметь ферму, чтобы найти себе пару, — хмыкнул Оуэн.

* * *

— Вот договор аренды.

Оуэн вручил Майклу лист пергаментной бумаги. Прошла неделя с тех пор, как Оуэн принял решение, и теперь вся его семья уже была готова к отъезду. Мы все, включая детей, провели ночь без сна вместе с ними в их хижине, слушая рассказы Оуэна про семь поколений Маллоев, возделывавших эти земли. У таких сборищ даже появилось особое название — «американская всенощная».

Майкл передал документ мне. В нем красивым размашистым почерком и канцелярским языком было написано, что первый лендлорд Пайк пообещал прадеду Оуэна Маллоя владение землей в Аскибуое на все время жизни самого Маллоя, его выживших сыновей, их потомков и потомков их потомков. Датировано это было 1730 годом.

— Видишь вот эту при-пи-соч-ку, Онора? — спросил Оуэн. — Здесь я назначаю Майкла Келли наследником этого договора.

Приятель Оуэна из газеты «Виндикейтор» помог найти стряпчего-католика, чтобы внести изменение в эту бумагу.

— Все сделано кон-фи-ден-ци-аль-но, — заключил он.

Этот человек обещал держать отъезд Маллоя в секрете на случай, если кто-то из представителей Мерзавцев Пайков попытается отобрать деньги на проезд Оуэна в качестве платы за ренту. Хотя этот же стряпчий рассказывал Оуэну, что, по слухам, дублинская компания, взявшая на себя управление поместьем Пайков, не обременялась отслеживанием арендаторов. Нынешние законы позволяли лендлордам продавать свои земли без выплаты долгов, как это требовалось ранее.

— Компания выставит поместье на продажу по частям, — объяснил он Оуэну.

Но что это означало для нас? По мнению этого стряпчего, мы были защищены.

— Просто эти договорные обязательства должен принять новый владелец, — процитировал нам Оуэн его слова. — Вот почему мой отец так дорожил этим арендным договором. Он дает нам какое-то подтверждение наших законных прав на Аскибуой.

Но адвокат также предупредил Оуэна, что сейчас законы постоянно меняются. Оуэн покачал головой:

— Тем, кто нас завоевал, не откажешь в наглости. Они украли нашу землю, а потом изящно позволили нам платить за привилегию об-ра-ба-ты-вать ее для них. Что ж, Майкл, теперь ты об этом позаботишься.

— Я сохраню ее для тебя, Оуэн, до тех времен, когда Маллои вернутся сюда, — пообещал Майкл.

Оуэн кивнул и начал было говорить, но неожиданно этот словоохотливый говорун, известный на десять таунлендов вокруг, умолк.

Кати Маллой взглянула на меня. Она всю неделю пыталась переубедить Оуэна.

— Я говорила ему: «А что если картошка здорова и урожай будет хорошим…» Но он уже вбил себе в голову Америку и просто не слышал меня. В этом весь Оуэн.

Кати укачивала на руках их младшенького, Джеймса, которому было уже почти два года.

Четырнадцатилетний Джо Маллой не хотел уезжать. Джон Майкл, двенадцати лет, наоборот, был в восторге от Америки. Анни Маллой — ей было почти десять — обняла Бриджет.

— Ты и Грейси — мои единственные сестрички, — с чувством сказала она.

На рассвете Оуэн и Майкл отправились в последний обход по полям. Когда дети уснули, мы с Кати разговорились.

— До того как двадцать пять лет назад я вышла за Оуэна, меня звали Кати Джонни Шеридан из Минклона, — сказала она. — Впервые я увидела его скачущим верхом на лошади старого майора на дороге под Баллимонином. Мне нужно было сделать вид, что я спускаюсь к колодцу или иду на другую сторону дороги собрать чернику, чтобы попасться ему на глаза. Ну, ты понимаешь, как это бывает.

— Понимаю, — вздохнула я.

Она улыбалась мне, позволив воспоминаниям захлестнуть себя. Сколько же Кати лет? Сорока ей точно не было. Лицо сморщенное и изможденное, но в глазах по-прежнему живой блеск. А когда Кати улыбалась, я видела в ней черты молоденькой девушки, которой она была когда-то.

— Оуэн выглядел немного нелепо, — продолжала она. — И казался слишком юным для длинных английских слов, которые пытался произносить его язык. Но я восхищалась его честолюбием, и — ох, Онора, — он всегда был красавчиком, к тому же очень внимательным с лошадьми. Я бы не смогла полюбить человека, который жестоко обращается с животными. А как он относится к растениям, Онора! Он ведь и вправду верил, что они с Майклом будут выращивать скаковых лошадей и выигрывать с ними призы на скачках. Оуэн фантазировал, что их жокеи будут одеты в синее в честь Пресвятой Богородицы, а я буду носить платья из шелка и атласа. А вместо этого…

— Вместо этого… — эхом повторила я.

— Что ж, слава богу, что мы все живы, потому что сейчас многие, многие, очень многие не могут сказать о себе такого.

— Это верно, Кати, — закивала я.

— А Оуэн говорит, что в Америке масса пустых земель и множество лошадей. Он хочет поехать в Кентукки. Знаешь, где это, Онора?

— По-моему, где-то в южной части, Кати.

— Это хорошо. Теплый климат. Агент судовой компании говорит, что это всего в нескольких днях пути от Квебека, что в Канаде. Именно туда приходит наш корабль. «Эмигрант» — так называется наше судно. «Эмигрант». Оуэну это нравится: эмигранты на «Эмигранте». Он должен выйти из Ливерпуля через неделю. Поэтому времени у нас немного, хотя Оуэн говорит, что за четыре дня мы дойдем до Дублина, а оттуда пароходы уходят через Ирландское море каждый час. Представь себе, Онора, — каждый час. Я когда-то целыми днями ждала на перекрестке дорог в надежде увидеть там Оуэна, а если он не проезжал, приходила туда на следующее утро. А тут — каждый час. «Эмигрант», запомни это название, Онора, на случай… ну, ты понимаешь…

— Я запомню, — сказала я.

— Думаю, «Виндикейтор» напишет об этом, если мы вдруг утонем где-нибудь посреди моря. Оуэну бы это понравилось. — Кати помолчала. — Онора, ты не задумывалась, почему выжили именно мы? Ведь Господь забрал столько народу, причем не только таких семей, как Райаны, у которых ничего не было за душой, но и основательных людей — фермеров с долгосрочными договорами аренды, с выплаченной рентой. И они умерли. А мы выжили. Белый заяц, несколько завалявшихся корешков репы, о которых уже забыл, дополнительная чашка бесплатного супа — пустяки, казалось бы. Как думаешь, это была удача или Божье благословение? Или, может, кто-то из потусторонних сил приложил руку?

— Феи, Кати?

— А почему бы и нет? Уж лучше верить в это, чем в проповеди преподобного Смитсона — будто это Господь Бог наказывает нас. Я, Онора, была уже готова послать свою Анни в его школу. На ее щеках начал пробиваться пушок цвета меди. Я подумала, что лучше уж ребенок-протестант, чем мертвый ребенок. Но в этот момент твой отец наловил сельди, и мы были спасены. Но почему спасены были мы, Онора, а не Райаны, не Лонеграны, не Клэнси?

— Я уже перестала задавать такие вопросы, Кати. Просто благодарю Бога. И еще молюсь, чтобы мы с вами все еще встретились.

— На небесах, Онора?

— В Америке.

* * *

Мы дошли с Маллоями до Барны, где они должны были встретиться с моими братьями, забрать своих детей и отправиться пешком в путешествие до Дублина, за сто миль отсюда. У Кати в руках был котелок. На несколько шиллингов, полученных от Майры дополнительно, Оуэн купил детям одежду в Голуэй Сити у незнакомого ростовщика.

Возможно, агенты Пайков и были далеко отсюда, но ходило столько рассказов о том, как лендлорды забирали у людей деньги на проезд в Америку в оплату за ренту, что лучше было вообще никому не знать об их отъезде.

Мы попрощались с моими братьями. Казалось, всего пару лет назад Хьюи был еще школьником, самым смышленым учеником в школе Мерфи, а Джозеф — лучшим игроком в херлинг, ирландский хоккей на траве, на двадцать таунлендов в округе. Сейчас же его компактное тело потеряло свою быстроту. И обрастет ли когда-нибудь вновь мышцами долговязая худая фигура Хьюи? Я ухаживала за ними обоими, когда они были маленькими, — мои младшие братишки. Больше я их не увижу.

Джеймси не отпускал руку Хьюи, а Пэдди вцепился в ногу Джозефу.

— Ладно, успокойся, — сказал Джозеф Пэдди, осторожно освобождаясь от него. — Вот, это тебе.

Джозеф вынул свою клюшку из свертка, который мама передала трем своим сыновьям. В этом мешке из-под кукурузной муки также были камешек с барнского берега, кусок торфа и дюжина кукурузных лепешек.

— Я забил этой клюшкой множество голов, но в ней еще немало осталось.

— Но ты же должен был еще научить меня высоко подбивать мячик, шлинар, а потом разворачиваться и ловить его! — возмущенно заявил Пэдди не как семилетний мальчик, а как равный в разговоре двух мужчин.

— Ну конечно. Когда мы разбогатеем в Америке, то вернемся сюда, и мы с тобой еще поиграем за Голуэй против остального мира, — заверил Джозеф Пэдди.

— Да уж, возвращайся.

— Мы вышлем тебе денег на проезд, Онора, — шепнул мне Деннис. — И будем вместе.

Старший из мальчиков, сам уже отец, был правой рукой папы.

Он обнял маму. Деннис и Джози протянули ей своих маленьких дочерей. Она молча поцеловала каждую из них. Майра обняла Хьюи и начала рыдать, а он стоял прямо, вытянув руки по бокам, спокойный и невозмутимый.

— Майра, — сказала мама. — Майра, прошу тебя.

— Перестань, — шепнула я сестре. — Никаких слез. Мы больше не плачем.

Она взглянула на меня, глубоко вздохнула и отпустила Хьюи. Он сделал шаг назад от нее.

Мы все притихли, и в образовавшейся тишине были слышны лишь всхлипывания юной Анни и плач маленького Джеймса Маллоя, Грейси и моей Бриджет. Потом к ним присоединились и мальчики Майры.

Оуэн протянул Майре руку.

— Спасибо тебе, — сказал он. — Ты спасла нас.

Майра взяла руку Оуэна и пожала ее.

Вот так парни Кили и семья Маллоев отправились в Дублин в последнее воскресенье июля — Воскресенье Гарленда. Мы молились за них у источника Святого Энды — только сейчас здесь не было свечей, не было священника, руководившего молитвой, не было толп друзей и соседей, молившихся рядом. Все происходило в тишине.

И они ушли.

* * *

Погода оставалась сухой и теплой. Через две недели мы выкопали молодую картошку. Она была здорова.

— Если бы только Оуэн подождал, — сказал Майкл.

— Но во время первого бедствия молодая картошка тоже была здоровой, зато основной урожай пропал, — заметила я. — Хотя пока…

— Пока, пока, пока! Сегодня вечером мы поедим, и все наши домочадцы тоже! — ответил Майкл.

* * *

Я приготовила большой обед для мамы с папой, Майры и ее детей. Впервые с тех пор, как два года назад наша pratties в ямах превратилась в отвратительную жижу, наши животы были набиты вкусной картошкой, а в душе зажглась искра надежды.

— Жаль, что наши мальчики и Маллои не подождали еще немного, — сказала мама.

Теперь уже Майкл заявил, что не может с уверенностью утверждать, что картошка здорова, пока в следующем месяце мы не выкопаем основной урожай. Когда отец спросил, почему же тогда не выкопать ее прямо сейчас, Майкл объяснил, что остальная часть должна еще подрасти. По его словам, часть того, что мы едим сейчас, выросла из семян, оставленных нам Патриком, что удивило его. Раньше Майкл не думал, что картофель может вырасти из семян.

Пока они так беседовали, ко мне подошла Майра.

— Выйдем, — шепнула она мне.

Я последовала за ней на улицу. Мы стояли на холме и смотрели на залив и на облака на западе, окрашенные в красный цвет последними лучами садящегося солнца.

— В Барну пришла лихорадка, — сказала Майра.

Бывший склад береговой охраны возле ее домика сейчас превратили в госпиталь и работный дом одновременно. У себя дома она могла чувствовать страшный запах мертвых и умирающих.

— Каждый вечер, — все так же шепотом продолжала она, — Джон О’Лири вывозит целую подводу трупов и сваливает их в ров возле барнского кладбища. Это просто ужасно, Онора.

— Боже мой, Майра…

— Мама с папой не хотят об этом разговаривать. Мама говорит, чтобы мы молились о спасении их душ. Умерли уже мама Джонни и трое Конноли и… Господи Иисусе, Онора, вся деревня вокруг нас вымерла. Даже певчие птицы исчезли — теперь тут и жаворонка не встретишь. Все улетели.

— Или съедены, — вставила я.

— Ох, — вырвалось у нее.

— При этом ты и половины всех ужасов не видела, — сказала я. — На холмах люди покинули обжитые места, их лачуги стоят разваленные, а некоторые — с трупами хозяев внутри. Мы с Пэдди ходили к Каппе за яйцами дроздов и увидели там стаю одичавших собак, которая терзала что-то. «Овца», — сказала я Пэдди, но он рассмотрел другое. «Это мальчик, мама, — простодушно и спокойно сказал он мне. — Мальчик».

— О Боже праведный… — Майра начала всхлипывать.

— Прекрати! Ты же не лила слез перед Пайками. И тут не смей.

— Но это же ужасно! Неужели у тебя не осталось никаких чувств, Онора? Господи Иисусе!

— Да как ты смеешь, Майра… — начала было я, но остановилась и обняла сестру. — Мы не можем плакать, Майра, просто не можем. Вначале было много слез и рыданий. Мы оплакивали нашу картошку и причитали по каждому покойнику, но теперь, через два года, мы поняли одну вещь: если ты будешь плакать — ты умрешь. Так что держи горе внутри. Спрячь его поглубже.

— Я же не знала, — сказала Майра. — Я правда не знала. Даже после своего возвращения в течение первых месяцев, проведенных здесь, у вас с Майклом, я еще этого не понимала. Господи Иисусе, Онора, я не смогу этого вынести.

— Сможешь. И вынесешь. Какой у тебя выбор? — сказала я.

— Америка, — ответила Майра. — Я передумала.

— Америка, — эхом повторила я. — Но ты ведь отдала свои деньги мальчикам и Оуэну Маллою. Это довольно широкий жест, и все же…

— Онора, Роберт дал мне еще брильянтовое ожерелье, которое его мать узнает всегда. Мне придется быть очень осторожной, выбирая для него покупателя, но этого нам хватит на дорогу.

— Слишком поздно. Майкл теперь ни за что не согласится. Он убежден, что картошка здорова и что урожай будет хорошим. К тому же теперь у него есть свой арендный договор.

— Я же только хотела помочь, Онора.

— Я знаю.

* * *

Погода оставалась хорошей, и три недели спустя Майкл повел нас всех — маму, папу и Майру с детьми — на грядки, чтобы покопаться в нашей славной земле.

— Вони нет, — сказал он, — и нет тумана. — Он поднял большой клубень. — Картошка белая! Порчи на ней нет!

— Порчи нет! — завопил Пэдди.

Все остальные, подхватив, принялись скандировать хором:

— Порчи нет! Порчи нет! Порчи нет!

Майкл заранее выкопал новую яму закрома, и мы доверху заполнили ее картошкой с наших грядок.

Прошло три дня, а наша pratties оставалась целой и невредимой. Мама с папой отнесли часть ее в Барну. Теперь мы могли обеспечить ею и себя, и наш таунленд, и любого, кто в нужде придет к нам на порог.

* * *

Середина октября. Пшеница, овес и ячмень прекрасно вызрели, дав щедрый урожай.

— Зерно оплатит нашу ренту, — сказал Майкл. — Если мы найдем людей, которые помогут нам его доставить.

Наш с Майклом разговор происходил поздно вечером, когда мы, радуясь теплу родного очага, вытянулись перед ним на свежем сене.

— Конечно, — продолжал Майкл, — лучше всего было бы, если бы новая компания полностью о нас забыла. Джексон-то имел дело с Оуэном Маллоем, и в списках плательщиков ренты записано только это имя. А если агент все-таки здесь появится, у меня есть договор аренды Маллоя.

— И все же я тревожусь. В округе появилось много незнакомых людей, которые что-то меряют и ставят везде свои метки.

— Ко времени, когда кто-то сообразит, кому все это принадлежит на самом деле, мы уже продадим весь наш урожай. А в самом худшем из всех худших случаев, когда нас все-таки разоблачат, мы просто заплатим ренту.

— Но тогда они могут содрать с нас и долг по ренте Маллоя.

— Нет, этого они требовать не могут.

— А что насчет налога на бедных?

— Ох, Онора, ради бога, нашла о чем беспокоиться. Ты думаешь, они станут отслеживать нас ради тех нескольких пенни, которые мы им должны заплатить? Земля вернулась, и это здорово. Я знаю, что этот урожай не позволит нам восстановиться полностью, но он, по крайней мере, поможет нам продержаться до следующего года. Может быть, мне даже не придется продавать Маху. Она лучший жеребенок из всех потомков Чемпионки. И у нас есть на руках договор на аренду пятнадцати акров хороших земель.

Майкл поцеловал меня, но я не унималась.

— Ну, не знаю, — сказала я. — За нами следят. Я это чувствую. Мы начинаем вставать на ноги, и кто-то обязательно попытается вновь свалить нас. Если бы только мои братья написали из Америки или если бы твой брат Патрик…

Майкл, сидевший рядом со мной, поднялся и подошел к спящим детям. Он стоял перед застекленным окном и смотрел в темноту.

Что ж, пусть постоит. Может быть, я действительно слишком допекаю его, но я всего лишь пытаюсь объяснить Майклу реальную ситуацию. Земля вернулась и вновь родит? И сколько это будет продолжаться? Почему бы нам хотя бы не обсудить вариант с отъездом в Америку? Я закрыла глаза и ровно задышала. Пусть думает, что я крепко сплю. Через несколько минут я приоткрыла веки, чтобы посмотреть, не обернулся ли он, не смотрит ли на меня взглядом, полным печали и раскаяния. Но увидела лишь его спину. Очень напряженную. Плечи его по-прежнему были мощными и широкими. Теперь, когда есть картошка, они быстро округлятся.

О чем же ты думаешь, Майкл, a stór? О том, что я жесткая и грубая женщина, что тебе не нужно было тогда останавливаться на берегу залива Голуэй, чтобы поплавать? Если бы ты этого не сделал, я была бы сейчас монашкой, изучающей умные книги в библиотеке Рима? Кто знает. С момента атаки картофельной чумы мы не ссорились всерьез. Риск ссоры возникает только на сытый желудок. Я хихикнула. И только тогда он обернулся.

— Ты находишь это забавным? — начал он тихим голосом, чтобы не разбудить детей, но я услышала злость в его интонации.

Я поднялась, подошла к нему и встала рядом, не говоря ни слова. Он тоже молчал. Я ждала. В конце концов он все-таки заговорил первым.

— Мы не можем все уехать отсюда, — начал он. — Человек имеет право жить в своей родной стране, кормить здесь своих детей, придерживаться своей веры. — Он умолк.

— И даже уделять какое-то время музыке? — ответила я. — И заниматься любовью со своей женой? И скакать на своих лошадях?

— Да, право на все это, — подтвердил Майкл. — На земле, где он родился.

— Я не говорю, что хочу уезжать, — сказала я, — но…

Он повернулся ко мне:

— Но в твоем сердце постоянно одно и то же — Америка, Америка…

— Лишь из-за желания, чтобы мы все остались живы.

— Мы будем живы, — сказал он. — Земля возродилась.

— Но, Майкл, что толку, что земля здорова, если весь воздух пропитан холерой или лихорадкой? — возразила я.

— В Нокнукурухе нет болезней и никогда не будет, — угрюмо сказал он и вновь перевел взгляд в окно.

— Но… — начала было я и умолкла.

Зачем спорить, доводя все до предела? Я делала вид, что причина спора — в нашем разговоре, но на самом деле к нему меня подталкивал собственный страх, который неустанно твердил: «Беги. Беги. Беги же!» Я своенравна. И хочу, чтобы было по-моему. Бабушка была права на этот счет, и Майкл это тоже знает. Он думает, что я не доверяю ему, что я не верю в то, что он сможет уберечь нас. Это неправда. Я просто… Просто что?

Я тронула Майкла за плечо:

— Я думаю, что в Нокнукурухе, вдали от больных и зараженных лихорадкой, мы в достаточной безопасности, — сказала я ему.

Мы остались живы на «жупелах Пиля», крапиве и глотке супа, растянутом и вылизанном из чашки. Мы выжили. И будем жить дальше. Я обняла Майкла рукой за стан, и мы с ним стали вместе смотреть в наше замечательное застекленное окно.

— Там в темноте лежит залив Голуэй. Мы его не видим, но он там есть, — сказал он. — Когда я бежал по пляжу, а потом нырнул в море тем летним утром восемь лет назад, то понятия не имел, что ждет меня впереди. Я бросил все, что было мне знакомо. И встретил тебя. Мы с тобой подарили новую жизнь. У нас четверо детей. Мы страдали и выжили. Не проси меня покинуть все это!

Я тоже смотрела в темноту, представляя себе «Кушламакри», идущий под парусами под радугой по заливу и дальше, через море, в Америку. Но потом картина поблекла и растаяла.

Теперь Майкл повернулся ко мне:

— Ничего не бойся, Онора. Я с тобой.

— Мой герой из морской пучины, — прошептала я. — И я с тобой. Здесь, на этом Холме Чемпионов.

— Faugh-a-Ballagh, — сказал Майкл и поцеловал меня.

 

Глава 18

— Хорошее начало — половина дела! — заявил Майкл разношерстной команде, которую он позвал убирать урожай с наших полей во вторую неделю октября 1847 года.

Пэдди и Джеймси тут же подхватили и принялись весело напевать:

— Хорошее начало — половина дела! Хорошее начало — половина дела!

Наши работники — их было пятеро, один худее другого — относились к новой категории, выдуманной нашим правительством, — «трудоспособные безработные». Один был с окраин графства Мейо, второй — из Коннемары, а остальные — из Слайго. Женщин и детей не брали в работные дома, оставляя там места для этих мужчин. Сейчас это была единственная группа людей, которая могла на законных основаниях получать помощь для неимущих. Безумие.

Они были счастливы покинуть работный дом даже ради той мизерной платы, которую мы им обещали. Обещали, потому что деньги появятся лишь после продажи урожая.

Майкл заключил договор с Билли Дабом, который тоже был здесь: ходил по полям, оценивал тяжелые колосья пшеницы и золотистые метелки овса, делал какие-то пометки в своей записной книжице. Майкл показал ему арендный договор Маллоя, но тот лишь бросил: «Хорошо, хорошо». Было видно, что легальность сделки его не очень-то заботит. Теперь, когда Джексон уехал, Билли был только рад забыть далекого агента Мерзавцев Пайков из дублинской компании. Он заберет весь урожай, нет проблем, и продаст его — с прибылью. Ná habair tada. А если кто-то придет за рентой, мы ее заплатим, но все равно нам на пропитание останется наша картошка.

Работники начали убирать пшеницу. Вначале они шевелились медленно, но по мере того, как их тела вспоминали движения, срезание колосьев, переноска и увязывание снопов шли все быстрее. Это был тяжелый труд, но не та бессмысленная возня на строительстве дорог. В полдень мы с Майрой вынесли им обед. Мужчины молча уставились на горы картошки перед собой.

— И сколько мы можем отсюда взять? — наконец спросил самый молодой из них, парень из Коннемары.

— У нас в закроме еще много, — ответила я. — Ешьте.

— Просто у меня в шалаше у дороги на Мойкуллен осталась жена с маленьким ребенком, и я хотел бы отнести им половину того, что мне будет позволено взять.

Подобные просьбы оказались у всех.

— Вы должны есть, — сказала я, — иначе у вас не будет сил для работы.

Майкл решил, что каждый из них может взять по пять картофелин для еды себе и еще пятнадцать забрать домой. Это привело их в полный восторг. Они накинулись на картошку и, пока ели, рассказывали нам, почему у них нет собственной pratties. У двоих не было посадочной картошки, еще двоих выгнали с их участков, а самый старший, пришедший из Мейо, заявил, что он просто разуверился в земле и бросил ее, убежденный, что в ней осталась картофельная чума.

— Что бы мы, Майра, делали без тебя и без той посадочной картошки, которую ты принесла с собой? — сказала я сестре, когда мы вдвоем возвращались в наш дом.

После обеда Пэдди и Джеймси, а также Джонни Ог, Дэниел и даже Шелковый Томас — это прозвище прочно приклеилось к нему — работали вместе с мужчинами. Мы с Майрой забрали Стивена, Грейси и Бриджет в Барну.

— Там они могут поиграть на пляже, но подальше от госпиталя для больных лихорадкой, — сказала Майра.

Как в детстве, мы уселись поболтать на камнях на берегу, а Бриджет начала играть с Грейси и Стивеном.

— Бриджет — настоящая маленькая мама, — заметила Майра. — Нам с тобой нужно было рожать больше дочерей.

— Детей у нас уже достаточно, — начала я, но умолкла, увидев маму, которая торопливо шла в нашу сторону. — Майра, она размахивает письмом!

Я подхватила Стивена и Бриджет, Майра схватила Грейси, и мы побежали навстречу маме. Американское письмо — ну наконец-то!

Мама даже не вскрывала конверт. Его принесла сестра Мэри Агнес. На нем было указано: «Майклу и Оноре Келли, Аскибуой».

Но от кого же это письмо? От Патрика Келли в конце концов? Или же это весточка от Оуэна Маллоя и наших братьев? Я сжала конверт в кулаке. Был ли там банковский перевод? Деньги нам на проезд?

— Открывай! — хором сказали мама и Майра.

Внутри конверта не было ничего, кроме двух исписанных страниц. Внизу каждой из них стояла подпись: «О. Маллой».

— Это от Оуэна Маллоя, и это просто письмо, только… — Я быстро пробежалась глазами по строчкам и подняла глаза. — Мама, давай зайдем в дом.

— Что там, Онора?

— Говори уже, — нетерпеливо сказала Майра.

Стивен и Грейси начали плакать, как будто что-то почувствовав.

— В дом, — коротко повторила я.

Я усадила маму у огня.

— Где отец? — спросила я.

— Ушел на веслах в Кладдах.

— В общем, мама, в письме Оуэна очень плохие новости.

— Мальчики, — охнула она.

Я кивнула.

— О Боже Всемилостивый, помоги нам, только не все вместе, прошу тебя, Господи, только не все.

— Деннис, — сказала я.

Майра обняла маму за плечи.

— Пресвятая Мария, Матерь Божья, — запричитала мама. — Бедная Джози, бедная девочка.

— Джози тоже погибла, мама, — сказала я.

— А девочки? Как же малышки?

— Насчет них он не уверен, — ответила я.

— Не уверен? А что же Джозеф, что Хьюи?

— Насчет них Оуэн не уверен тоже.

— Как это? Я не понимаю, — сказала она.

— Прочти нам письмо, Онора, — попросила Майра.

Но я не могла. Оуэн Маллой описывал все ужасы их путешествия. Маме совершенно не нужно было знать все эти подробности: пятьсот человек, набитых в трюм, семьи вынуждены спать вповалку на поставленных друг на друга кроватях из голых досок шесть на шесть футов… И еще один невообразимо жуткий абзац: «Это просто темная дыра, полная грязи и порока, где есть всего десяток деревянных ведер, чтобы вместить в себя все…» Здесь Оуэн зачеркнул слово «дерьмо» и вместо него написал «отходы».

Он описывал бушующий океан, жуткий ветер, людей, кричащих от страха и стоящих по щиколотку в блевотине и этих самых отходах, сорокадневный путь с запасом воды всего на тридцать дней, причем большая часть этой воды была грязной, потому что хранилась в бочках из-под уксуса и вина. Какой у них был шанс, когда среди людей началась лихорадка? Деннис ухаживал за больными, пока не свалился сам. «Мы ничем не могли ему помочь, — писал Оуэн. — Джози умоляла моряков дать Деннису чистой воды, но это бессердечные люди. Он много дней провел в ужасных страданиях, и его братья не отходили от него. Смерть стала для него облегчением. Мы похоронили его в море. Такая же судьба постигла еще сорок человек».

— Что он пишет, Онора? — спросила мама.

— Деннис умер быстро, мама. Джози и мальчики были с ним рядом. Это была спокойная смерть.

— Спасибо Господу хотя бы за это. Мой бедный мальчик. Боюсь говорить об этом вашему отцу. Мы-то думали, что они там в безопасности.

— Могила Денниса такая же глубокая, как и у моего Джонни, — вздохнула Майра.

Я не могла повторить ей то, что Оуэн Маллой написал об острове Грос Иль, куда они причалили: «Больных высадили на сушу и бросили там умирать».

Вместо этого я сказала маме, что Оуэн потерял с ними контакт в то время, когда их держали на карантине. Вместе с семьей он отправился в провинцию Квебек. Он слышал, что Джози умерла, но про Джозефа, Хьюи и маленьких дочерей Денниса он ничего не знал.

— Есть большая вероятность, что они живы, — сказала я.

— Прошу тебя, Господи, — простонала мама и взяла нас за руки. — Молитесь, девочки. Молитесь горячо и усердно.

И мы молились. Наконец мама сказала, чтобы я шла домой, пока окончательно не стемнело.

— Останься с мамой. Я позабочусь о твоих мальчиках, — сказала я Майре.

Наше возвращение в Нокнукурух было медленным и очень печальным. Я несла Стивена, подстраиваясь под шаг Бриджет. Я молилась о спасении душ Денниса и Джози, умоляла Бога сохранить жизнь остальным. Шаг правой, шаг левой… К дому мы добрались уже после заката.

— Молодец, Бриджет, хорошая девочка, — сказала я, открывая ей дверь.

Всего два с половиной года — и ни единой жалобы за весь тяжелый путь домой. Огромное подспорье для меня. Моя Бриджет пела Стивену песенки, которые сочиняла на ходу, баюкая младшего братика. Она была такой маленькой, но я зависела от нее точно так же, как в свое время мама зависела о меня, когда родился Деннис. Ох, Деннис, Деннис…

— Папа! Папа! — вдруг пронзительно закричала Бриджет.

Майкл лежал, распластавшись на полу.

— Майкл!.. Майкл? — Я быстро присела рядом с ним и коснулась его лица. Теплое.

От открыл один глаз и подмигнул мне.

И тут в атаку бросились наши мальчишки, прятавшиеся в дальнем темном углу комнаты.

— Мы сразили Финна Маккула! — завопил Пэдди.

Он, Джеймси, Джонни Ог, Томас и Дэниел принялись кругами гонять вокруг поверженного Майкла, визжа и подскакивая на ходу.

— Я — Кучулан! — провозгласил Пэдди. — И сейчас я в разгаре битвы!

— А я — Финн! — воскликнул Джонни Ог. — И вот мой знаменитый «прыжок лосося»! — Он с разбега подпрыгнул на фут или даже больше.

— Я — Шелковый Томас, Граф Кидлерский! — объявил Томас и топнул по полу сначала правой ногой, а потом левой. — И у меня шелковая бахрома на моих доспехах и шлеме!

— Я — Красный Хью О’Нейл! — подхватил Дэниел. — У меня есть волшебный меч — вот он! — Он энергично взмахнул над головой своим воображаемым оружием.

— Никаких пиров, пока мы не закончим сражение, — подытожил Пэдди.

— Но, похоже, вы уже прикончили этого бедолагу, — заметила я, показывая на Майкла.

— Мы убили этого Великана, тетя Мед, — сказал Джонни Ог.

— Вы в этом уверены? — прорычал Майкл, стараясь схватить Джонни Ога за лодыжку.

И снова боевые кличи и хохот — все войско бросилось выручать своего товарища, а потом разбежалось.

— А я — за папу! — объявила Бриджет и легла рядом с ним.

— Что ж, это уравнивает силы сторон, — сказал Майкл.

Стивен вдруг принялся вырываться из моих рук, и я опустила его на пол. Он подполз к Майклу и упал ему на грудь.

— Так ты за меня, Стивен, или против? — спросил Майкл, задержав дыхание.

— Все, перемирие! — вмешалась я. — Перемирие! Я сейчас размахиваю волшебным белым флагом, и значит, вы все должны немедленно сложить свое оружие! На самом деле вы должны полностью улечься. Завтра нам рано вставать и идти помогать сборщикам урожая.

Когда дети уснут, я расскажу Майклу страшные новости и покажу ему письмо Оуэна.

— Но, мама, — возразил Пэдди, — папа рассказывал нам разные истории, как в прежние времена. Это были классные истории — об Ирландской Бригаде, о воинах Красной ветви. Уже даже Томас хочет выступать за ирландцев теперь, когда он может быть графом. Можно мы послушаем еще про какую-нибудь войну?

— Все, мальчики, делаем как сказала наша королева-воительница, — велел мальчишкам Майкл. — Пойдемте, картошка уже кипит. Поешьте немного перед сном.

Повторять не пришлось. За едой Джеймси — в роли Уильяма Боя О’Келли — приказал Майклу сыграть на волынке.

— Но у меня нет волынки, — ответил Майкл.

Она по-прежнему была закопана. Было слишком опасно попробовать заложить или продать ее.

— Папа! Это же все не взаправду, а понарошку. Ты можешь притвориться? — спросил Джеймси.

— Могу конечно! — сказал Майкл.

Он принялся насвистывать какую-то мелодию, а Джеймси сидел и кивал в такт.

— А хочешь научиться играть на металлической дудке? — вдруг спросил его Майкл.

— Хочу, папа, — ответил тот.

Майкл вопросительно взглянул на меня.

— Думаю, мы можем выделить на это несколько пенни из денег за урожай, — согласилась я.

— Спасибо, мама, — поблагодарил Джеймси.

— Ладно, все, — сказала я. — Доедайте и давайте спать. Мы все устали, даже ваш Великан.

Но дети никак не могли утихомириться и, даже когда легли спать, продолжали смеяться, подшучивать друг над другом и перешептываться. Три недели сытости восстановили их силы. Наконец они заснули. Я молча протянула Майклу письмо Оуэна Маллоя, приложив палец к губам.

Он присел у огня и принялся читать. Прошло немало времени, прежде чем он поднял голову и взглянул на меня. Глаза его были влажными — за время последних суровых испытаний это были его первые слезы.

— Быть так близко, уже на месте, видеть это своими глазами…

Майкл прочел то, о чем я не сказала матери. «Эмигрант» бросил якорь в устье какой-то реки вместе с другими кораблями, перевозившими ирландских беженцев. Пассажирам не позволили сойти на берег. Оуэн писал:

«Власти боялись распространения лихорадки. У нас почти не оставалось пищи и воды. В конце концов самые тяжелые больные, и Джози среди них, были вывезены в палаточный госпиталь — кроватей там не было, людей клали прямо на траву. Все было настолько переполнено, что некоторые остались лежать под открытым небом. Погода была ужасная, холод. На реке стоял лед. Они отвезли остальных на другую сторону острова, где больных от здоровых отделяли британские солдаты. Нам приходилось покупать еду для себя. Доктор, живший на острове, продавал молоко своих коров по двойной цене по сравнению с ценами в Квебек Сити. Джозеф и Хьюи рыскали повсюду вокруг, пытаясь разыскать Джози и детей. Когда за нами пришел пароход, чтобы отвезти нас в Квебек, мальчиков я уже не видел. В Квебеке мы пробыли три недели, и от местного священника я слыхал, что Джози умерла, а ее детей взяла к себе какая-то французская семья. Очень надеюсь, что мальчики остались живы, но я в этом не уверен».

Последнюю часть письма Оуэна Майкл прочел шепотом:

«Я пишу вам, чтобы вы оставались дома. Запомните эти названия: «Вирджиниус», «Агнес», «Ларч». Это корабли-гробы, но есть еще десятки таких же ужасных. В море и на том острове похоронены уже тысячи людей. Одному Господу известно, сколько из нас переживут эту зиму. Майкл, здесь говорят, что в прошлом году в Квебеке появлялся один человек с золоченым посохом. Никаких имен я здесь не привожу. У него были немалые проблемы, но говорят, что сейчас он в хорошей форме и трудится ради дела. В Соединенных Штатах должно быть лучше, чем здесь. Когда мы доберемся туда, я вам напишу. Надеюсь, что у вас и всех остальных все хорошо. Искренне ваш Оуэн Маллой».

— Патрик, — сказал Майкл. — Он жив. Можно сказать спасибо Господу хотя бы за это.

Я кивнула. И подумала, что сейчас он скажет: «Разве не хорошо, что мы не поехали с ними? Ведь это мы могли там умереть от лихорадки, это нас могли похоронить в открытом море или на том проклятом острове, это наши дети могли остаться сиротами или потеряться». И мне было бы нечего ему ответить, кроме одного: «Ты был прав».

Но он ничего не сказал.

— Я люблю тебя, Майкл Келли, — прошептала я.

— Ух ты, — удивился Майкл. — Это, конечно, хорошо. Но почему ты говоришь это именно сейчас?

— Я люблю тебя за то, что ты играешь с мальчишками. Детям необходимо смеяться. И за то, что ты плачешь о Деннисе и Джози… И за то, что не укоряешь меня: «А ведь я же говорил!..» И еще за массу других вещей.

Я села рядом с ним у огня. Мы вслушивались в дыхание семерых спящих детишек — ровное и сладкое. И здоровое.

Мы улеглись на нашу соломенную постель, и я вытянула руки и ноги. Мне никогда не приходило в голову благодарить Бога за просторное место для спанья, хотя я с детских лет ненавидела тесноту. Я любила разбросать конечности по сторонам, никого не задевая. Даже несмотря на то, что я могла прислоняться спиной к Майклу, мне все равно было необходимо пространство. Я не вынесла бы, если бы мне пришлось спать в переполненном деревянном ящике впритирку с незнакомыми людьми.

Когда я смотрела на «Кушламакри», идущий под парусами через залив, он представлялся мне очень широким и высоким. Так неужели все эти корабли — плавучие кладбища? Корабли-гробы, как назвал их Оуэн Маллой, везущие людей к их могилам в пучинах жестокого моря или на чужой земле. Выходит, никакого бегства, никакой Америки. С другой стороны, Маллои пережили этот путь через океан, и десятки тысяч других вместе с ними. Но риск, ужасный риск. А у нас сейчас есть наша pratties и хороший урожай. Я все не могла успокоиться, думая о Деннисе и Джози, да упокоит Господь их души, о Джозефе, о Хьюи, о маленьких девочках… и о Патрике Келли.

— Как думаешь, что Оуэн Маллой имел в виду, когда написал, что у Патрика «были немалые проблемы»?

— Похоже на тюрьму, — сказал Майкл. — Но сейчас его отпустили. Однажды мы еще услышим о нем. Это на него похоже. Письмо от него еще придет.

* * *

Майра не пришла, чтобы помочь нам со сбором урожая. Сейчас в ней больше нуждалась мама, убитая горем. Не было даже поминальной панихиды, которая могла бы облегчить ее боль от этих смертей. Что еще хуже, возможности сходить на могилу Денниса и Джози на барнском кладбище у нее не появится никогда.

В полдень работники разожгли костры и поставили на них котлы с водой, чтобы сварить причитающуюся им картошку прямо в поле. Каким-то образом им удалось сохранить у себя эту кухонную утварь, несмотря на то что их выдворили с их земли или загнали на четверть акра.

— Тут работы еще на день, — заверяли они Майкла. — Всего на один день, если погода продержится.

Так и случилось. К закату следующего дня команда Майкла закончила убирать все поля, увязала все в снопы и подготовила к погрузке. Довольные собой — и совершенно заслуженно, — они сидели все вместе, отдыхая и наслаждаясь последним теплом октябрьского солнышка. Майкл попросил каждого из них поведать ему свою историю. Вначале разговор шел только вокруг несчастий и несправедливостей, которые им довелось пережить, но потом они заговорили о своих семьях и прежних временах в своих таунлендах. Они вспоминали богатые урожаи, большие ярмарки, зеленые холмы и озера с кристально-чистой водой. Посмеиваясь и обмениваясь шутками, люди отдыхали и приходили в себя — урожай собран, и картошка цела.

— А вот и Билли Даб, — сказал Майкл, поднимаясь на ноги. — Я вижу подводы. Он даже привел с собой солдат, чтобы охранять зерно.

Охрана. Как будто у кого-то в округе были силы на то, чтобы что-то украсть или отобрать.

Билли Даб, сидевший рядом с кучером на первой подводе, сошел на землю и медленно направился к Майклу, качая головой.

— Благослови вас всех Господь, — начал он, глазами шаря по полям. — Да, проделана большая работа, я это вижу. Действительно большая, и я с радостью бы заплатил за нее все, как мы договаривались, но, как это ни печально, все мы должны соблюдать одни и те же законы, и когда слово берет правительство, какой шанс у такого маленького человека, как я, что-то…

— О чем это вы толкуете? — настороженно спросил Майкл.

— О налогах на бедных, — послышался чей-то голос. — За пустой болтовней этого шута кроется неоспоримый факт — обязательства перед вашим лендлордом. Так что я забираю этот урожай в счет их погашения.

Из-за подвод выехал всадник. Джексон.

— Вы, — ахнула я.

— Кто это? — спросил у меня Майкл.

— Это Джексон, — ответила я. — Агент Мерзавцев Пайков.

— Бывший агент, — поправил меня Билли Даб. — Сейчас мистер Джексон занимает более выгодную должность в Имперской Гражданской Службе — сборщик налога на бедность по округу Рахун вотчины Моукуллен графства Голуэй. А меня пригласили в помощники к мистеру Джексону, поскольку я хорошо осведомлен, где интересующие его люди с такими обязательствами держат свои земли и выращивают урожай.

— Помолчите, глупец, — оборвал его Джексон и повернулся к Майклу.

— Это из-за того, что мы взяли на себя договор аренды? — спросил Майкл.

— Ваш лендлорд в долгах, у майора Пайка обязательств на сотни фунтов. Мы забираем это зерно.

Повысив голос, он крикнул нашим работникам:

— Шиллинг каждому, кто поможет грузить все это.

Шиллинг? Мы обещали им по шесть шиллингов.

Люди стояли на месте. Мужчина из Мейо взглянул на Майкла. Возможно, один шиллинг — это все, на что они могли рассчитывать за три дня своей работы.

— Давайте, — сказал Майкл. — Какой у нас выбор?

— Пойдем отсюда. — Я взяла Майкла за руку.

— Я останусь здесь, — твердо ответил он.

Я остановилась.

— Тогда я тоже никуда не пойду.

Мы смотрели, как люди грузят нашу пшеницу, овес, ячмень, связки сена — пять полных подвод. Солдаты спешились и стояли, поставив приклады своих мушкетов на траву. При любой заминке в ритме погрузки Джексон рявкал: «Отряд!» — и они грозно стучали своим оружием по земле.

Я оставила Бриджет присматривать за Стивеном в доме, а мальчики играли за сараем Чемпионки. Ради всего святого, пусть они там и остаются. Если Джексон увидит наших лошадей, то заберет и их.

Билли Даб сходил на дальний конец поля, где работники сложили свои котелки.

— Еще несколько пенсов за все это, — сказал он Джексону, указывая на посуду.

— Забирай это, — скомандовал Джексон.

Его слова услышал мужчина из Мейо.

— Простите, что вмешиваюсь, ваша честь, но эти котелки принадлежат нам, сэр.

— А вы чьи арендаторы?

— Ничьи, сэр. Мы неимущие, отказались от своей земли ради государственной помощи.

— Деньги за это пойдут на предоставляемую вам благотворительную помощь. — Джексон еще раз кивнул Билли Дабу. — Забирай это.

— Только прикоснитесь к этим котелкам, и эти люди разгрузят зерно обратно, — сказал Майкл.

— Ты что? — рассмеялся Джексон. Он слез со своей лошади и показал ему рукой в сторону солдат. — Да они арестуют тебя. Ты преступаешь закон!

Майкл молча прошел мимо Джексона и Билли Даба и взял в руки первый сноп.

— Остановите этого человека! — крикнул Джексон сержанту, командовавшему отрядом.

Но сержант не двинулся с места.

— Вы слышали меня. У меня есть полномочия. В моих инструкциях сказано «использовать силу по всей строгости закона» для сбора налогов — и это слова самого сэра Чарльза Вудса, канцлера казначейства. Стреляйте в этого человека!

— Я не стану убивать человека, который на нас не нападает, — ответил сержант.

— Дурачье. Они сразу же атакуют вас, как только вы покажете им свою слабость. — Джексон показал на Майкла. — Тогда просто ударьте его, сбейте его с ног!

Сержант сделал шаг вперед.

— Прошу вас, — умоляющим тоном произнесла я.

И тут до нас вдруг донеслось:

— Ура! Ура!

Обернувшись, я увидела Пэдди, который скакал без седла на Чемпионке, размахивая в воздухе клюшкой Джозефа. Остальные четверо мальчишек бежали позади и на ходу тоже кричали:

— Ура! Ура!

Замыкал эту процессию жеребенок Маха.

Солдаты подняли свои мушкеты на изготовку, целясь в гурьбу бегущих на них детей.

Я выбежала и встала перед дулами.

— Это же дети! Они просто играют!

Майкл свистнул Чемпионке, и она замедлила свой ход до рыси, а затем вообще остановилась. Джонни Ог, Томас, Дэниел и Джеймси растерянно стояли, глядя на направляющегося к ним Майкла.

Этот переполох испугал лошадь Джексона. Он пытался удержать ее, но она встала на дыбы, дернув Джексона за руку, которой он удерживал поводья.

— Опустись! Вниз! — заорал он ей.

Я отвернулась от солдат, чтобы направиться к своим мальчикам, и вдруг увидела, что мужчина из Мейо опустил голову — его трясло от страха. Я ничем не могла ему помочь, мне нужно было разбираться с детьми. Но, когда он на мгновение поднял голову и глаза наши встретились, он весело подмигнул мне, а потом отвернулся, чтобы Джексон и солдаты не могли видеть его лицо, — на самом деле его корчило от смеха.

Я перевела дыхание и крикнула мальчикам:

— Вы здорово пошутили перед солдатами.

Опасность представляли именно солдаты — не Джексон и тем более не Билли Даб.

Я повернулась к сержанту.

— У них высокий боевой дух, и они… хм… хотели продемонстрировать его вам и вашим людям. Вы вполне можете найти несколько славных рекрутов среди моих ребят, — продолжала я. — Я уверена, что среди вас есть ирландцы. Как думаете, есть у этих мальчиков будущее на военной службе?

Сержант расслабился.

— Опустить оружие! — скомандовал он, и его люди опустили мушкеты. — Так вы приглашаете меня сейчас стать сержантом, вербующим рекрутеров?

— А кто же тогда буду я? Миссис Макграт? — в тон ему ответила я.

— Ну, если вы, мэм, имеете в виду старую ирландскую песню, то сын миссис Макграт как раз кончил не очень хорошо.

— Это верно, — согласилась я. — Он вернулся домой на двух костылях вместо ног, бедолага Тед.

— Такое у нас случается, — ответил он.

— А сами вы откуда будете?

— Из Типперари, миссис.

— Вы здесь вдали от дома.

— Точно. И дальше, чем мне хотелось бы.

— Довольно, сержант! — рявкнул на него Джексон. — Выполняйте свой долг.

— Мы не убиваем детей, сэр.

— Какая наглость! Лошадь этого человека принадлежит королеве. И я приказываю вам отобрать ее.

— Сэр, мы уже забрали зерно, и, думаю, этого будет достаточно. За мной, отряд.

— Но лошадь! Я хочу эту лошадь! — воскликнул Джексон. Он подтянул своего коня к тому месту, где стояли Майкл и Чемпионка с Пэдди на ней верхом. — А ну слезай, маленький ублюдок.

Пэдди намертво вцепился в Чемпионку, обхватив ее за шею.

— Джексон! Джексон! — Это кричал Томас. — Это я! Я здесь! Вы все перепутали, ублюдок — это я, и мои братья тоже здесь. Вы помните нас?

Джексон повернулся к нему, оставив в покое Пэдди на Чемпионке.

Томас подошел к нему. Я буквально слышала мысли сборщика налогов: «Это действительно внук майора. Какую выгоду я могу извлечь из этого?»

Тем временем Майкл что-то шепнул Пэдди на ухо.

В тот же миг Пэдди на лошади рванул с места вперед и галопом устремился к каменному забору, отделявшему это поле от большого луга.

— Останови его! — сказала я Майклу.

Но он лишь взял меня за руку.

— С ним все будет хорошо.

Перед прыжком Чемпионка собралась и перемахнула через стену с такой же легкостью, с какой брала препятствия на Голуэйских скачках. Пэдди своевременно нагнулся вперед, держась за лошадиную гриву, — казалось, все это его нисколько не смутило. Маленькая Маха тоже легко взяла эту преграду и ускакала вслед за ними.

— Ура! — услышала я за спиной восторженный крик мальчишек — и наших работников, кстати, тоже. Но мне показалось, что к ним присоединилась еще и парочка солдат.

— Догоните их, — приказал Джексон сержанту.

— Это не входит в мои обязанности, сэр, — последовал ответ.

— Тогда это сделаю я, — сказал Джексон. Он повернулся, чтобы вскочить на свою лошадь, но та вырвалась и убежала в сторону Голуэй Сити.

Вот так-то.

Джексон и Билли Даб сели на переднюю подводу. Наше зерно под эскортом солдат уезжало от нас на погашение налога на бедных, не уплаченного старым майором.

Работники наполнили свои котелки картошкой и ушли к своим шалашам и самодельным жилищам.

Как бы там ни было, благодаря нам им хотя бы удалось сохранить свое имущество, сказали они нам. Очень воодушевляет, когда в таких ситуациях встречаешь смелых людей.

Майкл похлопал каждого из мальчиков по плечу:

— Вы держались молодцом. Faugh-a-Ballagh! С дороги! Боевой клич Ирландской Бригады, победившей в свое время англичан, а заодно и имя знаменитой скаковой лошади. А сегодня вы выиграли и войну, и скачку.

— Faugh-a-Ballagh! — прокричали мальчишки. — Ура!

Майкл улыбнулся мне.

— Майкл, мы с тобой должны найти Пэдди, — сказала я.

— Не думаю, что он ускакал слишком далеко, — ответил Майкл и пронзительно свистнул.

И вправду: вскоре после этого звука появилась Чемпионка с Пэдди на спине. За ними неторопливо трусил жеребенок.

— Я и не знала, что ты умеешь так лихо скакать верхом, alanna, — сказала я Пэдди.

— Я тоже не знал, — честно ответил он.

— Отведи детей в Барну к своей матери. Джексон может вернуться за Чемпионкой, — сказал Майкл и, вскочив на лошадь, поскакал. Та заржала, призывая своего жеребенка, который побежал вслед за ней.

Майкл направил Чемпионку к каменной стене, и она перепрыгнула ее. Малышка Маха последовала за матерью, и вскоре все скрылись из виду.

— Какой у нас прекрасный папа, — сказал Джеймси.

— Это правда, — согласилась я.

Но что теперь?

 

Глава 19

Я отвела детей в Барну, оставив их на попечение мамы и Майры, а сама отправилась домой дожидаться Майкла. Всю эту долгую ночь я ходила по комнате и вглядывалась в темноту.

С первыми лучами солнца я поспешила по тропе к перекрестку дорог, откуда потом весь день ходила в каждом из четырех направлений: милю туда — милю обратно. Никого из соседей я не встретила.

Наконец, уже перед самым закатом, появился Майкл. Он шагал в мою сторону по дороге на Мойкуллен. Я побежала ему навстречу, и он обнял меня.

— Я так беспокоилась, — прошептала я.

— Я уехал очень далеко, — сказал он, когда мы, все так же обнявшись, подходили к нашему домику. — Я не мог рисковать, пытаясь продать Чемпионку и Маху. Любой, кто мог бы позволить себе купить лошадь, рано или поздно донес бы на меня, — объяснил он.

— Так как же ты поступил?

— Помнишь того жеребца и его стадо коннемарских пони в Баллинахинче?

— Конечно.

— Чемпионка и Маха сейчас с ними.

— Как же ты их нашел?

— К табуну меня вывела Чемпионка. Она — просто чудо, — сказал Майкл, переступая порог.

Он вытянулся у огня, и я поставила перед ним котелок с вареной картошкой.

— Ты, должно быть, совсем разбит — проскакать тридцать миль, да еще и возвращаться пешком.

— Я не шел пешком, — ответил Майкл. — Меня подвез дилижанс Бьяни. Кучер потом рассказал мне, что они продлили свой маршрут до Клифдена, поскольку голод кончился.

— Но ведь это не так.

— А правительство утверждает, что так. Кухни с бесплатным супом закрыли насовсем. Дорожные работы вновь открывать не будут. Единственная помощь неимущим предоставляется в работных домах, и платят за это ирландские лендлорды.

— Боже мой, Майкл, как они вообще могут так говорить? Картофельной чумы, возможно, и нет, это верно, но ведь у большинства людей нет посадочной картошки, чтобы засадить огород.

— Знаю.

— Почему же тогда ты не злишься?

— Я злюсь, Онора, я очень зол.

— Джексон украл наше зерно, и привел его к нам этот ростовщик, эта сволочь, sliveen. Вероятно, он спланировал все это уже давно.

— Наверное.

— А теперь ты потерял Чемпионку и ее жеребенка.

— Это временно, — возразил Майкл.

— Ты надеешься свистом вызвать ее из табуна диких лошадей? Я вообще удивляюсь, что жители Коннемары до сих пор не съели большинство из них. Они, в отличие от тебя, не питают теплых чувств к животным.

— Онора, я-то думал, ты поняла. Чемпионка…

— Она пропала! Все пропало — у нас теперь все даже хуже, чем было раньше. Это ведь твой труд и твой пот они отобрали. Разве ты не чувствуешь себя униженным? Разве тебе не хочется орать, топать ногами, мстить?

— Конечно хочется, — ответил Майкл. — Но нас не унизили, Онора. Мы не позволили им раздавить нас.

— Я бы сказала, что мы были очень близки к этому.

— Зато мы спасли котелки, — сказал он.

— Ну и что?

— Чемпионка сбежала от них.

— Хм-м-м.

— А наш собственный Шелковый Томас стал патриотом.

— Все это, конечно, очень здорово. Однако ни одна из этих побед не стоит ни фартинга! Сладкие слова не добавят масла к репе — как и эти мгновения триумфа. Черт побери, Майкл, мы в заднице!

— Не совсем так. Я получил должность.

— Что ты получил?

— Я теперь помощник кузнеца у Бьянкони. С заработком два шиллинга в день. К вашим услугам, мадам!

— Майкл Келли, что же ты ничего не говоришь?! Как ты мог надо мной подтрунивать?!

— Вот и говорю, Онора. А если бы к нам не явился Джексон, если бы я не отправился на чудную конную прогулку, если бы не встретил кучера, который помнил еще моего деда…

— Я люблю тебя, Майкл.

И я поцеловала своего героя морских пучин. Спасибо тебе, Господи. Спасибо.

* * *

Прежде чем уснуть на нашей соломенной постели, Майкл рассказал мне о своем приключении, и я почувствовала себя так, словно мы снова сидим, прислонившись к теплой скале на берегу залива Голуэй, и я слушаю историю о его матери, об утренней майской росе, о его отце-волынщике и Мерте Море, громадном кузнеце.

При всех твоих достоинствах, Майкл, a stór, при твоем прекрасном рослом и широкогрудом телосложении, именно твой талант рассказчика в свое время сразил и покорил меня. И поддерживает любовь к тебе до сих пор.

— Я никогда не рассказывала нашим детям историю о Махе, участвовавшей в скачках с лошадьми, — сказала я. — Столько еще бабушкиных историй предстоит им поведать. Я ей обещала. Fadó…

Майкл поцеловал меня.

— Мы сейчас одни, — намекнул он.

Я взглянула на него.

— Мы не можем. Хорошая кормежка вернула мне… ну… — Я умолкла.

— Ты права, не время рисковать.

Муж прижал меня к себе.

— Нам хорошо и просто спать вместе, — сказал он.

— Да, — согласилась я, уютно устраиваясь у него на плече, и прошептала: — Я хочу еще ребенка. Мальчика, чтобы назвать его Майкл Келли. Но не теперь.

— Лучше бы нам еще одну дочку, — сказал он. — Бриджет не помешает сестренка.

— Верно, — согласилась я. — Сестра — это бесценно, кто спорит?

И мы уснули.

* * *

Черный 1847-й закончился — наступил 1848-й. Мы радовались этому году, но для большинства ирландцев он был таким же тяжелым. С нашей картошкой и двумя шиллингами в день, которые зарабатывал Майкл, мы считались благополучной семьей. Нам хватало.

Каждый раз по вечерам, возвращаясь из своей кузницы, Майкл рассказывал о новых случаях изгнания людей с земли. Их бросали на произвол судьбы посреди зимы, без какой-либо помощи от государства и без надежды. Мы обсуждали это шепотом, когда дети уже спали.

— У людей еще есть какой-то шанс выжить, если у них есть возможность затаиться и переждать в собственных домах. Но, когда их выбрасывают на улицу, на них обрушиваются болезни, а холод и дождь становятся для них смертным приговором, — сказал Майкл.

Британское правительство официально заявило, что голод в стране закончился, и никакой помощи неимущим не предоставляли.

Однажды вечером, через неделю после Нового года, Майкл вернулся домой очень злым.

— Сегодня дилижанс задержался. Дожидаясь его, к нам в кузницу зашел один чиновник из Лондона, а с ним еще несколько таких же пассажиров. Все это время мне пришлось выслушивать его рассуждения о том, что англичане слишком щедры по отношению к ирландцам — и это большая ошибка с их стороны. Мы и так сейчас достаточно здоровы. Поэтому некоторые арендаторы стреляют в своих лендлордов. Нужно было им оставить нас голодными и слабыми. Он рассказывал остальным, что видел на дороге из Дублина батальоны солдат. «Вкус стали на зубах — вот что им нужно почувствовать, — горячился он. — А мы им вместо этого набиваем рты бесплатным супом!» Сначала я ничего не говорил этим людям в теплых дорогих пальто и бобровых шапках, оскорблявшим ирландский народ. Они называли нас нищими! Как будто мы другой породы, а не такие же люди, как они сами.

Передразнивая их английское произношение, Майкл сказал:

— «Нужно убирать трупы этих нищих с пешеходных дорожек, иначе лихорадка охватит весь город!» — заявил один из них. А чиновник отвечал ему: «Они мрут недостаточно быстро». Ну, уж этого я выдержать не мог! Я ткнул в его сторону своим молотом и переспросил: «Недостаточно быстро мрут, вы сказали?» Я тряс в воздухе своим молотом, но его это не остановило. Он оглянулся на остальных. «Этот парень не понимает», — пояснил он им. И начал, Онора, втолковывать мне, что чума и голод — это способ, которым природа сокращает избыточное население. И сообщил мне, что Нассау Сениор, знаменитый профессор экономики Оксфордского университета и советник правительства, озабочен тем, что нас умер всего миллион. «А этого вряд ли достаточно, чтобы был какой-то толк», — заявил этот самый Нассау.

— О боже, — ахнула я.

— А потом чиновник сказал мне: «Сейчас Ирландия будет поворачиваться лицом к тем, кто в состоянии платить. Очищение земель и мощный приток капитала — вот что ей требуется. Ваша страна еще будет вспоминать этот картофельный мор как Божье благословение!» Я уже шагнул вперед, я был готов замахнуться своим молотом и прибить этого злобного типа, но тут мой босс крикнул: «У нас тут лошади ждут, когда мы их подкуем!» И я остановился. Главный кузнец — вполне нормальный человек, и я уважаю нашего агента, миссис Карриган.

— Тяжело молчать в такой ситуации, Майкл, но ты должен сдерживаться.

— Но, Онора, до меня уже начали доходить другие разговоры: о «Молодой Ирландии» и новых «Клубах конфедерации», а их открывают друзья Патрика: Джон Митчел, Томас Мигер, Уильям Смит О’Брайен. Они выступают с речами по всей стране, призывая народ подниматься.

— Уж лучше бы эта «Молодая Ирландия» раздавала людям еду, — проворчала я.

Раз за разом Майкл возвращался по вечерам домой и начинал рассказывать, что нового видел и слышал за день. Велось все больше разговоров о «Молодой Ирландии» и «Клубах конфедерации». Имея заработок в два шиллинга в день и картошку в закроме, он мог позволить себе не опускать голову и оценивать истинные масштабы нашего бедствия.

— Люди находятся на грани вымирания, — возмущался он, — но это, похоже, никого не волнует.

* * *

Наступил февраль, и появились первые подснежники. В прошлом году я нарезала их стебли и варила из них суп. Сейчас же я повела детей в лес, чтобы собрать букет для мамы. Мы поставили цветы в оловянную чашку, оставшуюся со времен кухонь с супом, и пошли в Барну. Заработки Майкла помогли отцу выкупить свои сети, и сейчас он был в море вместе со всей флотилией. Барна понемногу приходила в себя, хотя из госпиталя для больных лихорадкой рядом с домиком Майры на всю деревню все так же тянуло смрадом и из ворот его каждую ночь выезжали подводы, груженные трупами.

Мы все помогали друг другу. Майра и мама относили часть отцовского улова матери-настоятельнице Коламбе во Введенский монастырь и сестре Мэри Агнес к сестрам милосердия. Не получая никакой помощи от правительства, монашки каждый день кормили тысячи людей. Помощь по-прежнему шла из Америки, от квакеров и других людей с доброй душой. А Майкл не мог пройти мимо нищего в Голуэй Сити, чтобы не подать ему пенни.

Войдя в дом, я увидела, что мама сидит, скрестив руки на груди, и смотрит в огонь. Она молилась, чтобы пришли какие-то известия о Джозефе, Хьюи и девочках Денниса.

А о них ничего не было слышно, хотя сейчас американских писем приходило уже много. Клэнси, Уордсы, Малдауни — все уже получили деньги на переезд. С началом сезона судоходства вновь разворачивалась спасательная операция: те, кто уже сбежал, протягивали руку оставшимся. Но от наших братьев и Патрика Келли весточки все не было. Я выбросила Америку из головы.

— Я бы предала этим Майкла, — как-то сказала я Майре. — Если я снова стану мечтать уехать, он узнает об этом первым.

Я протянула цветы маме:

— Вот, мама, частичка весны для тебя.

— Спасибо. Отнеси немного Майре. Она следит за своим домом, у нее там все очень чисто и аккуратно, Онора.

— Хорошо, что она и дети совсем недалеко от тебя, — заметила я.

— Это верно, — отозвалась она. — Джонни Ог вышел в море на лодке с твоим отцом.

— А мои сейчас играют на пляже вместе с другими детьми, — сказала я.

Семьи в Барне постепенно приходили в себя, оправлялись — благодаря деньгам из Бостона и Нью-Йорка рыбацкие лодки вновь вышли в море. Нам, конечно, повезло, хотя я все время помнила о том, что свою работу в кузнице Майкл получил лишь из-за того, что два предыдущих кузнеца заболели лихорадкой и умерли.

— Неправильно радоваться чужим несчастьям вокруг нас, — сказала мама. — Деннис, Джози и десятки наших соседей умерли. Было бы большим утешением узнать, что с Джозефом и Хьюи все в порядке.

— Они славные ребята, и ты поддерживаешь их своими молитвами. Мы еще услышим о них.

* * *

Март принес с собой настоящий ажиотаж с посадкой картошки — я не могла в это поверить.

Я пришла на грядки, где Майкл садил нашу картошку. Дело было в воскресенье — единственный день, когда он не был занят в кузнице, — и пусть отец Джилли только попробует сказать хоть слово поперек.

Почве еще долго нужно было оттаивать, но Майкла заморозки не смущали.

— Холод убивает чуму, — сказал он. — Так было в прошлом году. Ты только посмотри на холмы.

Вдалеке повсюду виднелись согнутые фигуры людей, садивших картошку на своих грядках. Рашин, Шанбалидаф, Каппа, каждый таунленд в нашей округе — все были заняты посадкой.

— Интересно, где они нашли посадочную картошку? — поинтересовалась я.

— Мы очень изворотливый и неунывающий народ, Онора. И каждый, кто выжил, обязан обладать талантом находить выход из любой ситуации. К тому же теперь стало меньше…

Он умолк, но я закончила фразу за него:

— Теперь стало меньше людей, которые ищут картошку?

Он кивнул.

— Еще один хороший урожай исправит положение. Те, кто не мог посадить картошку в прошлом году, делают это сейчас. Это же я сказал парню из Дублина, конфедерату.

— Выходит, они снова здесь?

— Да. Митчел теперь издает свою газету — «Юнайтед Айришмэн». Там он пишет, что все мы должны выходить на улицы, как это сделали французы.

— Французы?

— Толпа народа в Париже сбросила своего короля на раз-два, говорит Митчел. И спрашивает: почему Запад до сих пор спит?

— Скажи ему, что Запад голоден.

— Запад еще проснется, Онора. Помнишь, что пели мальчишки во время нашей вылазки за каштанами? Ох, это было в тот день, когда несчастный маленький Греллан… Да упокой Господь его невинную душу.

Он замолчал.

— Аминь, — закончила я.

Прошло всего два года с тех пор, а горя, которое мы пережили за это время, хватило бы на целую жизнь.

Но сейчас, благодаря работе Майкла и здоровой картошке, мы выживем. Помоги нам, Господи.

— Хочешь, я подведу итоги по деньгам, Майкл?

— Давай.

— Ты зарабатывал по двенадцать шиллингов в неделю в течение двенадцати недель — это будет семь фунтов два шиллинга. Если отнять отсюда три фунта, которые мы отдали отцу, чтобы выкупить его сети и сети других рыбаков, а также плату за семена, остается три фунта.

— Хорошо, — сказал Майкл.

— Потом еще несколько пенни на железную дудочку.

— Джеймси так увлекся ею.

— Это правда, — согласилась я.

— Еще я дал шиллинг или два матери Коламбе, — добавил он.

— Тут все правильно — я учла это, а также те пенни, которые ты раздал нищим.

— Очень трудно проходить мимо них просто так.

— На сегодняшний день у нас есть два фунта пять шиллингов. Нам нужно будет покупать еду летом, в голодные месяцы, когда запасы pratties закончатся. Но этих денег вместе с твоей зарплатой нам хватит, чтобы продержаться.

— У нас будет достаточно всего, чтобы помогать родным и соседям, — добавил Майкл.

— Мы будем помогать. А если рыбалка будет удачной, если мы все будем здоровы, если…

— Плохая примета выстраивать столько разных «если», Онора. Я работаю и получаю за свой труд приличные деньги. Чего нам еще просить?

— Мы должны умудриться накопить двенадцать фунтов ко Дню Святого Михаила, — сказала я. — На случай, если агент действительно явится за рентой.

— Хороший урожай и отсутствие картофельной чумы — и у нас все будет хорошо, — ответил Майкл. — Посмотри на наших соседей.

Он показал на поля.

— Чтобы найти у нас картошку и посадить ее, требуется больше мужества, чем выйти на улицы Парижа, — заметила я.

* * *

Две недели спустя Майкл принес домой из кузницы номер «Голуэй Виндикейтор».

— Ты только послушай это, Онора. Смит О’Брайен утверждает, что он, как прямой потомок Бриана Бору, имеет полное право создать вооруженную Национальную гвардию. И тысячи людей уже записываются туда. Почитай вот здесь…

Он показал пальцем на большой заголовок: «В АМЕРИКЕ ФОРМИРУЕТСЯ ИРЛАНДСКАЯ БРИГАДА».

— Это оно, Онора. Именно этим там занимается Патрик. Поэтому мы и не получали от него вестей — он рекрутировал там ирландцев, чтобы вернуться сюда и выступить вместе с нами. Ты только представь себе: тысячи вооруженных людей высаживаются на берегу залива Голуэй и присоединяются к национальной гвардии. Смит О’Брайен говорит, что ирландские парни, которые служат в британской армии и полиции, не должны стрелять в свой народ. Они присоединятся к нам — все вместе, плечом к плечу, — и тогда мы вернем себе нашу страну в тот самый момент, когда британцы уже посчитали, что уничтожили нас. И Патрик тоже появится здесь, поднимая над головой золоченый посох Греллана. Джексон сбежит отсюда, Онора, как все остальные английские чиновники, десятники и спекулянты едой. Берегись восставшего народа.

Он вдруг запел:

Прибежали Пэдди и Джеймси. Широко открыв глаза и задрав головы, мальчишки хлопали в ладоши в такт пению Майкла. Своим сильным и чистым голосом он выводил заключительный куплет:

Мальчики и Бриджет радостно засмеялись. А Стивен сказал:

— Па! Па!

В глаза смерти. Мы с таким трудом выцарапали жизнь, а теперь он говорит о смерти?

— Ура! Ура! — принялись скандировать мальчики.

Мои сыновья, всего-то семи и пяти лет отроду, ничего не боясь, восторженно смотрели снизу вверх на своего отца. Да, было бы действительно здорово, если бы изгнанники вернулись — если бы Дикие Гуси вновь пришли на родину, с мушкетами за плечами и с деньгами в карманах, чтобы выгнать всех, кто наживался на наших бедствиях, чтобы предъявить свои права на землю, где теперь столько безымянных могил. Но утешит ли мертвых то, что в своей независимой стране они лежат в могилах?

* * *

В конце марта англичане арестовали Джона Митчела за подстрекательство к мятежу. Его признал виновным суд присяжных, сплошь состоявший из сторонников правительства, которых Митчел клеймил на страницах своей газеты «Юнайтед Айришмэн». В мае Митчела выслали из Ирландии на четырнадцать лет. Следующими на очереди были Мигер и Смит О’Брайен. Но «Молодая Ирландия» не собиралась молчать.

— Они ходят по стране и выступают перед большими скоплениями людей. Народ должен подняться до того, как лидеры движения будут брошены в тюрьмы, — сказал мне Майкл.

Было это в начале июня.

Дети уже спали. Мы сидели у огня и перешептывались.

— Я думала, что «Молодая Ирландия» подождет, пока будет собран урожай.

Майкл пожал плечами.

— А что насчет Патрика и тех парней из Америки? — спросила я.

— Сейчас они могут быть уже в море, — ответил он.

— Могут быть? А Смит О’Брайен об этом знает? А что же англичане? Они ведь наверняка уже настороже. Майкл, они арестуют множество ваших людей. А ведь Патрик по-прежнему в розыске. — Я выпрямилась. — Майкл, ты же не говорил на собраниях конфедератов о Патрике? Не сказал им, что он твой брат?

— Не вдаваясь в подробности.

— Майкл, Патрик представляет опасность для нас. Ты не можешь…

— Всего несколько человек знают о том, что я связан родственными узами с человеком, который на демонстрации поднял над головой посох Греллана.

— Майкл, но ты же и сам понимаешь, что среди вас просто обязан быть хотя бы один доносчик.

— Только не среди этих людей, Онора. К тому же что с того, если кто-то и знает? После революции Патрик будет героем.

Майкл утешал меня рассказами обо всех странах, где люди свергли своих королей и тиранов. Теперь такой шанс появился и у Ирландии, так почему бы и мне не поверить в это?

Но я все думала о солдатах, пришедших к нам тем морозным зимним утром, распевая «Круглоголовые, на землю!» И о Джексоне, нашем злейшем враге, который выжидает момента, чтобы нанести удар.

Майкл вскоре уснул, видя сны отважного человека, а я лежала в тревоге, не сомкнув глаз.

* * *

— Церковь выступила против «Молодой Ирландии», — сказал мне Майкл через несколько дней.

— Это плохо, — заметила я.

— По приказу из Рима. Если ирландцы будут так себя вести, Британия признает Ватикан — впервые со времен Генриха Восьмого.

— Откуда у тебя эта информация?

— От ребят из Клуба конфедератов, — ответил он.

— Что ж, и мы таким образом снова попадем в историю, — сказала я.

Пэдди и Джеймси не спали и все слышали. Пэдди вдруг встал и произнес:

— Пока Ирландия не займет достойное место среди других наций мира, никто не напишет мою эпитафию!

Джеймси подхватил:

— В нашей Арфе натянуты новые струны, и ее должны услышать!

— Замечательно, — сказала я и взглянула на Майкла.

— Это папа нас научил!

— Я догадалась.

— А теперь послушай, мама.

Джеймси взял свою металлическую дудочку, которую ему все-таки купил Майкл, и начал наигрывать «Снова единая нация».

— Вот увидишь, мама, — сказал Пэдди, — Джеймси будет шагать за мной и играть эту мелодию, когда мы будем сражаться с Sassenach.

Стивен, уже начавший ходить и разговаривать, крикнул:

— Ура!

Смелые слова. Майкл взращивал ростки старых надежд в их юных сердцах. Свобода. Снова единая нация. Наш язык, наши песни, наш фольклор, мы сами. Правительство, которое не позволит своему народу умирать от голода, тогда как выращенный здесь урожай вывозится на пропитание Англии. Джеймси и Пэдди запомнят эти вечера независимо от того, что произойдет дальше с «Молодой Ирландией». А потом расскажут все своим сыновьям, посеют эти зерна глубоко в благодатную почву их душ и притопчут сверху, чтобы защитить мечту. Хорошо. Нам необходимо, чтобы надежда жила, но…

— Келли Abu — Келли навеки, — сказала я. — Но помните, мальчики, что настоящая слава состоит в том, чтобы жить ради Ирландии, а не умирать за Ирландию. Я правильно говорю, Майкл?

— Все правильно, Онора, — подтвердил он.

Но мальчишки лишь мельком взглянули на меня. Ведь воины Красной ветви сражались.

— Ты убит! — кричали они друг другу, размахивая своими воображаемыми мечами.

— Папа, давай-ка споем песню про мальчика-менестреля, который пал в бою, но его арфа продолжала играть, — предложил Пэдди.

— Не сейчас, Пэдди, — ответил ему Майкл. — Пора спать.

И мечтать во снах.

* * *

Через неделю Майкл вернулся домой очень поздно.

— Дети уже спят? Крепко?

— Крепко, — ответила я.

Он повел меня к очагу, усадил на пол и прошептал:

— Я виделся с одним человеком из Америки, который знает Патрика. Этот парень, Томас Д’Арcи Макги, издает газету в Бостоне. Он приехал в Голуэй вместе с еще одним человеком по имени Теренс Макманус, чтобы помочь организовать восстание.

— А он на самом деле видел там Патрика?

— Не просто видел. Более того, он привез от него письмо. — Майкл помахал передо мной сложенным листком бумаги. — Патрик сейчас в Чикаго.

Наконец-то американское письмо и для нас. Я заметила, что к его уголку было что-то приколото.

— Д’Арcи Макги сказал, что Патрик по-прежнему в розыске, поэтому не может рисковать, доверяясь почте. Но когда он услышал, что Макги направляется в Голуэй…

— Майкл, я так рада. Он жив.

— Вот, Онора… — Майкл передал мне листок бумаги. — Банковский перевод на двадцать пять фунтов.

Я взглянула на документ: «Выплатить Майклу Келли». В любом банке.

— Боже правый, это же целое состояние! А это безопасно — забирать такие деньги из банка?

— Миссис Карриган, агент компании Бьянкони, получит их для меня. Онора, теперь у нас гарантированно есть деньги на ренту.

— На ренту? — переспросила я. — Но, Майкл, этого хватит на проезд и нам, и маме с папой. У Майры есть свои деньги, сейчас она уже тоже хочет уехать. Люди продолжают умирать, Майкл, их много: О’Дрисколлы и Коннели из Тонниброкки, Маньоны из Минклона… Что хорошего, если мы выживем, а наши соседи — нет? Слава богу. Америка… Спасибо тебе, Патрик.

Майкл покачал головой:

— Мы не можем бросить свой народ, Онора. Патрик прислал эти деньги, чтобы мы как раз могли остаться. Он пишет: «Ты нужен нам в Голуэе. Надежный человек на месте, которому мы можем доверять».

— На месте? — растерянно переспросила я.

— Речь о восстании. Макги уехал, чтобы встретиться с Молли Магуайр в Слайго, и…

— Но, Майкл, у нас больше никогда не будет так много денег сразу — суммы, достаточной, чтобы добраться до Чикаго.

В этом споре я уже исчерпала все свои аргументы — Америка.

— Патрик говорит, что Чикаго — не место для женщин и детей. Он пишет так: «Мы боремся за то, чтобы ирландцы могли жить в Ирландии, чтобы их не гнали из собственных домов». Они планируют добиться, чтобы фермеры-арендаторы вроде нас с тобой выкупили свою землю, Онора. А теперь у нас есть свой арендный договор. Если бы Оуэн подождал еще немного…

— Дай-ка мне взглянуть на это письмо.

Вначале Патрик извинялся, что не нашел возможности выслать нам деньги раньше.

«Про Великий голод я узнал только в прошлом году».

Как это он не знал? Тогда где же он был? Ага, об этом дальше.

«В Америке я забрался в совершенно глухие места — у меня просто нет слов, чтобы их описать. Через год я приехал в Чикаго — грубый и жесткий город, где ирландцы копали большой канал. Тяжелая и опасная работа, от которой погибло много народу. Но эти трудности закалили парней, которым удалось выжить, — они стали крутыми и бесстрашными. Это новая порода ирландцев, которые не забыли свою родину и готовы исправлять допущенные в отношении нее ошибки и бороться с несправедливостью».

Я взглянула на Майкла.

Он взял у меня письмо и повторил слова Патрика:

— Новая порода ирландцев — это и есть та самая армия, которую набирает Патрик.

— Он этого не говорит.

— Он и не мог такого сказать. Об этом мне сказал Макги. А я должен подготовить для них почву в Голуэе, я буду доверенным надежным человеком, с которым смогут контактировать лидеры вроде Д’Арcи Макги, а когда здесь высадится Ирландская бригада, мы с моими людьми будем готовы встретить их.

— Майкл, большинство людей еще не до конца отошли после голода, многие больны. Повсюду свирепствует лихорадка…

Но Майкл уже не слушал меня.

— Д’Арcи Макги говорит, что ирландцы, которые служат в британской армии, собираются, чтобы слушать Смита О’Брайана, и подбадривают его одобрительными выкриками, когда он выступает.

В своем воображении Майкл уже скакал вместе с Ирландской бригадой: Патрик — с одной стороны, Пэдди и Джеймси — с другой, вокруг развеваются стяги, гордо поднят посох Святого Греллана. Faugh-a-Ballagh! С дороги! Келли Abu!

Больше я ему ничего не говорила.

* * *

Прекрасная погода июня сменилась дождями, которые лили дни напролет весь июль, не пуская детей на улицу, — хорошая возможность начать учить наших ребятишек. Школьный учитель, который в свое время учил моих братьев, умер. Голод повсюду разогнал школы под открытым небом для бедняков, а мисс Линч, опасавшаяся болезней, ни за что не станет проводить занятия в Большом доме. Но я сама могла учить своих сыновей, которые сейчас достаточно окрепли, чтобы сконцентрироваться на учебе, хотя наша картошка уже закончилась и мы снова питались кукурузной мукой. Но потерпеть осталось недолго: скоро появится молодая картошка, да и основной урожай успешно дозревает в полях.

Мальчики учились читать, используя вместо учебников тексты из «Виндикейтор». Смит О’Брайен подбрасывал в газету интересные новости. Пэдди и Джеймси мгновенно хватали новое слово, которое обнаруживали в газетных колонках. Благодаря хорошему питанию Пэдди превратился в крупного восьмилетнего парнишку, а детское лицо Джеймси, которому было уже шесть лет и три месяца, вновь округлилось, хотя сам он и остался худощавым. Мысленно они объединяли своего отца и загадочного дядю Патрика с рассказами из газеты о том, как нарастают мятежные настроения, и кричали друг другу:

— Faugh-a-Ballagh!

Майкл где-то нашел для мальчиков куски грифельной доски, дал один и Бриджет. Пэдди и Джеймси палочками с обугленными кончиками писали на них буквы на ирландском и английском, а Бриджет рисовала неровные кривые линии и все время спрашивала:

— Что тут написано, мама? Что тут написано?

Бриджет все больше походила на Майру, только глаза у нее были, как у Майкла. «Ей всего три, но она умна не по годам», — подумала я. Для Стивена же она — как маленькая мама.

Еще одно утро с моросящим дождем. Ужасный июль. Стивен стащил у Бриджет ее кусок грифельной доски.

— Играть, Бриджет, играть!

— Погоди, Стивен, оставь ее в покое. Иди к маме, дорогой мой, a rún.

Я усадила его в подол своей юбки и начала раскачивать взад-вперед, напевая песню моей мамы:

— Siúil, siúil, siúil a rún…

Стивен улыбался мне, глядя снизу вверх. Бедный малыш — нелегко тебе пришлось. Год и три месяца — уже не младенец. Мы почти не заметили, как он вырос. И откуда у него эти рыжие волосы?

— Ох, мама, я чую Стивена по запаху, — вдруг заявил Пэдди.

— Фу-у, — подтвердил Джеймси.

Я подняла Стивена и проверила его подгузник — кусок мешка из-под кукурузной муки. Ничего, все чисто. Смрад шел с улицы, через открытую дверь. Неужели сюда могла доходить вонь от дополнительно открытого госпиталя для больных лихорадкой?

— Бриджет, возьми Стивена.

Я подошла к окну. Залив затянуло туманом. Туман.

— Только не это, — ахнула я. — Нет, нет, нет!

Я чувствовала, что голос мой срывается, переходя в пронзительный истерический вопль.

— Нет, нет, нет!

— Мама?.. Мама! Что случилось? — заплакал Джеймси.

Пэдди понял все сразу.

Он схватил свой кусок грифельной доски и швырнул его на пол.

— Pratties, — сказал он.

* * *

Я не хотела идти на грядки, пока Майкл не вернется из кузницы.

— На каждом холме по дороге из Голуэй Сити одна и та же страшная картина, — сообщил он, придя домой. — Люди сидят на каменных заборах, понурившись, и ничего не делают… даже не пробуют что-то копать.

Мы пошли на грядки. Еще недавно зеленая ботва поникла, стебли полегли и сгнили, а смрад, обволакивавший со всех сторон, душил нас точно так же, как проклятый грибок задушил наши растения.

— Слава богу, что у тебя есть работа, Майкл. И еще спасибо Господу за это американское письмо. Теперь это уже вопрос жизни и смерти.

Ничего не ответив, Майкл отошел и начал карабкаться к самой верхней грядке. Он долго стоял там молча, а затем вернулся ко мне.

— Сколько денег, Онора? Сколько денег тебе удалось собрать?

— С деньгами Патрика — тридцать пять фунтов, — ответила я.

— Этого хватит на корабль до Америки?

— Майкл… Ты серьезно?

Он кивнул.

— Мама с папой тоже поедут. И Майра. Она может продать свое ожерелье.

— Мы напишем в ту церковь в Чикаго, которая носит имя Святого Патрика. Макги говорит, что местные священники знают там всех ирландцев до единого. Они передадут весточку от нас Патрику.

— Да. Да. Сестра Мэри Агнес пошлет это письмо для нас. Но, Майкл… — Я должна была задать ему этот вопрос. — А как же восстание?

— Не будет никакого восстания. Картофельная чума одолела нас. И этот враг похуже британской армии. Люди уже понимают, что будет дальше. А будет голод. Про зиму я даже думать боюсь. Введут военное положение, и не будет никакой помощи от правительства мятежным ирландцам — в этом можешь быть уверена. Я не могу тебя просить, Онора, чтобы ты пережила все это снова. Я должен решать, что будет лучше для моей семьи. Патрик поймет меня. И поможет, когда мы приедем к нему. Нам лишь нужно туда добраться.

— Но нужна еще еда в дорогу.

— В Голуэй Сити есть и мука, и зерно.

— Сейчас, после этой катастрофы, Майкл, цены поднимутся — никто не станет ждать с их повышением.

— Я достану еду. Как-нибудь достану.

— Солдаты будут настороже. Они будут следить, и они могут искать тебя!

— Я буду очень осторожен.

— Я попрошу Линчей. Буду умолять их, сделаю что-нибудь. Нищие, — сказал он. — Они превратили нас в нищих попрошаек. Запад просыпается? Каким же дураком я был.

— Нет, Майкл! Мы выжили именно благодаря тебе, и теперь мы можем уехать, можем бежать! В Америку! Произнеси это вслух, Майкл, скажи: Америка!

Он промолчал.

Я встряхнула его за плечи:

— Скажи это!

Я ударила его кулаком в грудь.

— Скажи: Америка.

— Америка, — повторил он за мной.

— Чикаго.

— Чикаго, — эхом прозвучало от него.

— Мне все равно, насколько тяжела будет жизнь здесь, главное — мы выживем. Мы сильные, Майкл. Разве это не Патрик говорил, что те, кто выжил в пору трудностей и невзгод, становятся крутыми и бесстрашными? Мы не умрем, Майкл. И однажды мы вернемся сюда — или вернутся наши дети, или дети их детей. Они вернутся на берега залива Голуэй. Они еще обязательно будут скакать здесь — в Ирландской бригаде, Майкл! А теперь скажи это еще раз… Чикаго.

— Чикаго.

* * *

В последних числах июля восстание все-таки состоялось, но, как и предсказывал Майкл, порча картошки положила конец надеждам армии народа на триумфальное шествие бунта по всей стране. Смит О’Брайен и несколько его последователей окружили полицейский участок Муллинахоне — они все еще были убеждены, что быстрая победа поднимет все сельское население. Полиция согласилась сдаться при условии, что Смит О’Брайен вернется сюда с более внушительным отрядом, чтобы спасти их от унизительного поражения всего от нескольких человек противника. Смит О’Брайен согласился, но полицейские сбежали и подняли тревогу.

Вблизи городка Баллингарри сорок шесть вооруженных полицейских выдвинулись на представителей «Молодой Ирландии» и еще двести человек примкнувших к ним местных жителей. Мятежники бросали камни в солдат, которые забаррикадировались в двухэтажном доме вдовы Маккормак. Смит О’Брайен побоялся атаковать их там, чтобы не сжечь жилище бедной женщины. Полицейские стреляли оттуда по мятежникам, и те в итоге рассеялись. В последующие несколько дней Смита О’Брайена, Мигера и остальных арестовали. Правительство приговорило их к казни через повешенье, но, по данным репортеров «Виндикейтор», повстанцев должны были отправить в ссылку, как и Митчела.

— День скорби для всей Ирландии, — сказал отец, когда я пришла навестить родителей уже после подавления восстания. Я нашла его на пляже, где он бродил по песку.

— Майкл сказал, что это картофельная чума победила их, папа, а не британцы, — сказала я.

— Что ж, он прав, — ответил отец.

— Мы уезжаем, папа, — продолжала я. — Может быть, вы тоже поедете с нами в Америку? Пожалуйста.

Он покачал головой. Я ждала. Он посмотрел на залив — был прилив, и волны прибоя били в берег совсем рядом с нами.

— Я слишком стар, a stór. Мы с твоей мамой проведем остаток дней здесь, у залива Голуэй. Если твои братья напишут, их письмо придет в Барну. И твоя мама никогда не уедет отсюда, пока такая возможность существует.

Он развернулся и пошел обратно в сторону своего домика. В дверях он остановился.

— Когда много лет тому назад я привел ее сюда, то обещал ей, что он всегда будет нашим домом. Níl aon teinteán mar do teinteán féin, — закончил он.

— Ни один очаг не заменит очаг собственного дома, — повторила я его слова по-английски.

— И это чистая правда, — грустно сказал он.

— Да, папа, я знаю… Но как же мы можем бросить вас? Как, скажи?

— Вы должны ехать. Они не оставили молодым выбора. Когда?

— Как только сможем. Чем раньше, тем лучше, папа.

— Только не отправляйтесь в путь в конце августа. Осенние шторма и в заливе достаточно суровы, а пересекать океан в это время года очень опасно.

— Кому, как не тебе, знать это, — сказала я.

— Да. А этот город, Чикаго, он на море?

— Нет, папа.

— Это плохо. Я же знаю, как ты любишь залив Голуэй, Онора. Для тебя было бы утешением найти там хоть немного воды, которая напоминала бы тебе о нем.

 

Глава 20

Наступил август, и последние сомнения развеялись. Болезнь уничтожила весь урожай картошки 1848 года. Поля, засеянные с таким трудом и жертвами, были черными и безжизненными. В третий раз за четыре года мы потеряли свою основную пищу, хотя наши зерно и скот продолжали отправляться в Англию. Но именно паника, а не чувство протеста, заставляла людей торопить события.

Майкл настоял на том, чтобы заранее сообщить агенту Бьянкони, миссис Карриган, что он уходит. Я опасалась, что так об этом сможет узнать Джексон, который попытается найти любой предлог, чтобы отобрать у нас деньги.

— Я должен дать ей время, чтобы она могла подыскать кого-то на мое место, — настаивал Майкл.

— Найти кого-то на твое место? — удивилась я. — Да стоит тебе только выйти оттуда, и на пороге у нее будет толкаться двадцать, а то и тридцать кузнецов.

— И все же она была очень добра к нам, когда обналичила банковский чек от Патрика, не сказав ни слова. У нас есть всего две недели. Миссис Карриган сохранит наш секрет.

Майра уже была готова. Она продала свое бриллиантовое ожерелье за двадцать золотых соверенов управляющей гостиницы «Брайдс Хотел». На двоих у нас теперь было пятьдесят пять фунтов. Мы отправимся пешком в Дублин. Оттуда доберемся по морю до Ливерпуля. А там найдем американский корабль. Слава богу, Майра и ее дети едут с нами.

— Я просто обязана это сделать, — говорила нам Майра. — Чтобы уберечь вас с Майклом Келли и не дать обвести вас вокруг пальца всяким жуликам в Америке.

Наконец эти две недели миновали. Мы собирались отправиться в путь послезавтра, пятнадцатого августа, — в праздник Девы Марии. Удачный день.

Мы сидели в домике Майры в Барне. Дети были у мамы.

— Я бы хотела, чтобы у нас было побольше денег, — сказала она.

— На проезд и еду нам хватит. Майкл сказал, что Патрик там встретит нас.

— Нам следовало бы попросить еще несколько фунтов у мисс Линч, — настаивала Майра.

— Но она может проболтаться.

— Не проболтается. К тому же через два дня нас уже здесь не будет.

И мы с ней отправились в Барна-хаус — в последний раз.

* * *

Мы с Майрой стояли снаружи и разговаривали с мисс Линч через заднюю дверь.

— Боже мой, что же творится! — запричитала мисс Линч. — Ирландия не может рассчитывать на помощь Англии, этой помощи не будет совсем. Англичане говорят об ирландцах ужасные, шокирующие вещи. Они считают, что мы тут все бунтовщики и попрошайки и что Англия должна прекратить предоставлять любую помощь нам.

Мы дали ей поболтать, пожаловаться, излить нам душу. Годы поездок состарили ее. Она сообщила нам, что европейские столицы ее разочаровали.

— На улицах толпы простолюдинов, которые крушат великие соборы!

Наконец Майра все же прервала ее.

— Мы уезжаем, мисс Линч, — сказала она.

До этого я волновалась и сомневалась, говорить ли ей правду. «Как это может нам навредить?» — тогда спросила Майра.

Линчи были лендлордами наших родителей, но не нашими. Отец заплатил свою ренту в прошлом году, заплатит и в этом. К тому же мистер Линч всегда позволял немного просрочить платеж.

«Она ведь моя крестная, — продолжала приводить аргументы Майра, — а ты ее любимая ученица, поэтому…»

Поэтому Майра напрямую выложила, что нам необходима ее помощь.

— Вы имеете в виду деньги? — спросила она.

— Да, деньги, мисс Линч, — ответила Майра.

В лоб, как говорится.

Мисс Линч бросила взгляд на залив у нас за спиной.

— Но разве вам не тяжело уезжать отсюда?

Отвечать на этот вопрос мы не стали.

— Возможно, мы тоже уедем, — сказала она. — Новые законы. Николас уже получал несколько предложений…

Она вдруг умолкла. Принцип Ná habair tada действовал и для нее тоже.

— У меня совсем мало личных денег. Может быть, какой-то памятный подарок? Я могла бы дать вам книгу или гребень…

— Мы уходим пешком в Дублин, мисс Линч, — вмешалась я. — Там сядем на пароход до Ливерпуля, а оттуда пересядем на корабль через океан. Поэтому берем только самое необходимое, то, что сможем унести. С нами едут восьмеро детей.

— На книги у нас просто не хватит рук, — подхватила Майра.

— По пути из Дублина сюда мы видели дороги, забитые уезжающими людьми, — сказала мисс Линч. — Это были не нищие, нет: там были целые семьи на телегах, уставленных мебелью и сундуками. Уезжают крупные фермеры, владельцы торговых лавок, адвокаты, доктора… По Лондону ходит шутка о том, что скоро найти кельта на берегу реки Шеннон будет труднее, чем краснокожего индейца на берегах Гудзона. Они там, в Лондоне, считают себя великими острословами!

Мы с Майрой потупились.

— А вы уверены, что при том, что происходит сейчас, вы вообще сядете на корабль в Ливерпуле? — спросила она.

— Мы должны искать корабли и найти среди них американский. Тут все дело в деньгах. Пожалуйста, мисс Линч.

Она по-прежнему задумчиво смотрела на залив.

— Я уверена, что Господь благословит вас за вашу щедрость, — сказала я.

— И Пресвятая Дева Мария тоже, — добавила Майра.

— А я сохраню в сердце память о вашей доброте, — продолжала я. — Если я смогу рассказывать своим детям, чтобы они могли пересказать своим детям, что в Ирландии все же было место доброте, что наш лендлорд заботился о нас, что наша учительница испытывала сострадание к нам, — это будет греть мне душу.

— Ну хорошо, — сказала наконец мисс Линч. — Я согласна. Знаете, единственное, чего они по-настоящему боятся в Лондоне, — это того, что ирландцы в Америке передадут своим детям ненависть к британцам.

Мы с Майрой промолчали.

Я действительно хотела бы сохранить о ней добрые воспоминания, которые стерли бы мою злость на Линчей. Проявите доброту, мисс Линч, пожалуйста.

— Сколько? — спросила она.

— Что сколько? — не поняла я.

— Сколько денег вы хотите?

Сказано это было уже деловым тоном — в конце концов, она ведь была дочерью торгаша. И, как представитель племени торговцев, она заставляла нас самих назвать сумму.

Мне очень хотелось бросить ей: «Все, ничего не нужно, оставьте себе ваши деньги. Как я могу оценивать то, что вы значите для меня, а я — для вас?»

— Десять фунтов, — заявила Майра.

— Десять фунтов! Это же целое состояние! — Мисс Линч сделала шаг назад, в дом. — Боже мой, у меня никогда не будет таких денег наличными! Никогда!

Спустя мгновения она выдвинула встречное предложение:

— Три?

— Пять, — отреагировала Майра.

Мисс Линч кивнула и ушла в дом.

— Ох, Майра, ты была просто неподражаема!

— Тс-с-с… Сделай вид, что ты разочарована, — сказала Майра.

Но, когда мисс Линч вернулась с деньгами, я высказала ей свою благодарность:

— Благодарю вас, мисс Линч, большое спасибо. Вы даже не представляете, как много это значит для нас. Да благословит вас Господь.

— Прощайте, мисс Линч, — добавила Майра.

— Счастливого вам пути, девочки, — сказала она, после чего развернулась и ушла, закрыв за собой дверь.

— Она опечалена, Майра.

— Может быть.

— И все же она была очень щедра.

— Она все понимает, — сказала Майра. — Она знает, что творится великое преступление, но она будет в состоянии забыть о нем, если жертв его не будет в живых. Теперь она с полным правом может сказать: «Я им помогала. Помните тех девочек Кили? Я дала им пять фунтов! Целое состояние!» Итак, теперь у нас уже шестьдесят фунтов.

— Отлично, — сказала я. — Послушай, теперь мы убедим отца поехать с нами.

— А этот парень, Патрик Келли? Может быть, он подошел бы для меня? — поинтересовалась Майра.

Рассмеявшись, я сообщила ей то, что когда-то сказал мне Майкл: единственная женщина, которую любил Патрик, — это «Темнокудрая Розалин», сама Ирландия.

— А он, вообще-то, симпатичный? — продолжала выспрашивать Майра.

— А ты как думаешь? Он ведь все-таки брат Майклу. Он довольно красив, но не так добродушно-весел, как Майкл. Достаточно замкнутый человек, к тому же у него нет синих глаз моего Майкла, его улыбки…

В тот вечер я вышла навстречу Майклу, чтобы переброситься с ним парой слов, пока он не вернулся домой к детям. Мы не могли говорить об отъезде в Америку при них. Ná habair tada — молчи, держи язык за зубами. По таунлендам шнырял ростовщик Билл Даб, выискивая, кого бы еще проглотить. Новые законы, согласно которым продавать землю стало легче, открыли для него широкие возможности. Наводки для страховых компаний или банков, стремившихся скупать за бесценок обанкротившиеся поместья, приносили ему немалый доход. Эти стервятники постоянно кружили у нас над головами, а Билли Даб показывал им, куда приземляться.

Но мы бежим отсюда. Слава богу. И наши косточки им не достанутся.

А сейчас Майкл поднимался по холму мне навстречу — его легкая походка частично вернулась, а черные волосы вновь стали густыми. Было больно смотреть на темные тени под его синими глазами. Двадцать семь лет — еще не стар. «В Америке он опять помолодеет», — подумала я, когда он прошел сквозь проем между каменными заборами, которые они с Патриком восстановили в ту первую весну.

— Миссис Карриган пообещала мне дать два шиллинга дополнительно завтра — в мой последний день на работе.

— Послушай, Майкл, наша репа и капуста уже почти созрели. Дуайеров, Тьерни и вдову Долан, всех наших соседей, это очень порадует зимой.

— Что ж, мы оставим им хотя бы это.

Он взглянул на грядки погибшей картошки и горестно покачал головой.

— Пойдем в сарай Чемпионки, — предложила я. — Там мы сможем спокойно поговорить.

— Я не могу, Онора, — ответил он. — Там все напоминает о Чемпионке, о родившихся там жеребятах, о наших с Оуэном мечтах. И эти поля… В них наша жизнь, наша кровь, а теперь…

— А теперь что?

— А теперь все пропало. Как там сказано в стихотворении у Мэнгана? Я запомнил эти строчки в школе под открытым небом нашего учителя Мерфи.

— Учитель Мерфи говорил нам, что в этих строчках Мэнган говорит об Ирландии, о мощных королевских укреплениях на холме Тара, которые разметал ветер. А теперь и все наши усилия тоже ушли на ветер.

— Ирландские поэты определенно достигли больших высот в воспевании горестей. Но нам сейчас некогда скорбеть. Повременим с этим, пока не доберемся до Америки, Майкл. Откапывай свою волынку. В Чикаго ты сыграешь на ней долгую жалобную песнь, и поплакать под нее будет даже удовольствием — когда желудок полон и у тебя есть работа.

Майкл кивнул и едва заметно улыбнулся.

— Согласен, — сказал он.

— А после этого ты сыграешь веселый ирландский танец. И пусть наши соседи в Чикаго услышат настоящую голуэйскую волынку. Я отвезу туда бабушкины истории, которые храню в своей памяти. Мы будем устраивать там замечательные сборища, которые скрасят это суровое место.

— А я буду играть марши для Ирландской бригады.

— Обязательно. Faugh-a-Ballagh! — воскликнула я.

— Ну хорошо, Онора, — сказал он. — Я понимаю, что ты хочешь подтолкнуть меня смотреть вперед, а не назад. Я попытаюсь. К тому же там будет Патрик. Как думаешь, когда он получит наше письмо?

— Сестра Мэри Агнес отослала его в прошлый вторник. На наружном конверте она указала адрес пастора, а наше письмо вложила внутрь. Это должно быть достаточно безопасно. Я написала там, что мы рассчитываем добраться в Чикаго к сентябрю и что мы обратимся за весточкой от него в церковь Святого Патрика.

Он понимающе кивнул.

— Мы живы, Майкл. Это ты помог нам выжить, — сказала я ему. — Ты. Ты сделал это.

Он лишь пожал плечами.

— А теперь я вот о чем подумала, Майкл Джозеф Келли: не соизволишь ли ты последовать за мной? Наши дети сейчас заняты, а через девять месяцев мы уже устроимся в Чикаго, так что…

— Так что?..

Я повела Майкла в сарай. Увидев посреди него ложе из травы и водорослей, окруженное желтыми цветами дрока, фиолетовыми фуксиями, жимолостью и лютиками, он взглянул на меня и улыбнулся. Я распустила волосы и прильнула к нему.

— Я искупалась сегодня утром, — сказала я.

— В ручье у родника Святого Энды? — уточнил он и поцеловал меня в макушку. — Ох, a stór.

Я взяла его лицо в свои ладони.

— A ghróа, у нас будет сын по имени Майкл Джозеф Келли. Родится он уже в Чикаго, но зачат будет здесь, в Нокнукурухе — на Холме Чемпионов. Ложись, — сказала я, и Майкл опустился на постель. Я поднесла ему горсть свежей травы. — Это с дальнего луга.

Майкл вдохнул ее аромат.

— Сладкий запах, — прошептал он. — Наши дети никогда не ели травы, Онора. Мы всегда находили что-то съедобное для них. Они никогда не ели траву.

— Никогда. Листья капусты, ботву репы, стебли подснежников, щавель — да, но траву — никогда.

— А в Голуэй Сити я видел детей, у которых рты были измазаны зеленым.

— И ты, надеюсь, дал им несколько пенсов.

— Конечно.

— Ты благородный человек. Иди ко мне, мой герой, вышедший из моря. Мы с тобой живы.

Я наклонилась к нему и поцеловала его, а потом легла на траву рядом. Он раскрыл для меня свои объятья. Мы занимались любовью в этом тесном сарайчике, который по-прежнему пах лошадьми и сеном, и я благодарила Господа за своего мужа, Майкла Джозефа Келли.

Когда мы шли к дому, он сказал:

— В Нокнукурухе мы сделали что-то из ничего.

— Это верно, Майкл.

— И это еще не конец, Онора. Патрик в своем письме пишет, что наши люди там не забывают свою родину и тех, кто здесь остался.

— Как они могут забыть такое? — подхватила я. — Они же ирландцы.

— Патрик помнил о нас.

— Конечно помнил, — согласилась я.

Мы остановились, глядя на залив.

— У нас будет с собой волынка, — продолжал он.

— Будет.

— Я смогу научить Джеймси разным мелодиям, которым учил меня мой отец.

— Обязательно научишь.

— А ты будешь рассказывать детям бабушкины истории.

— Fadó, — подтвердила я. — А вы с Патриком сможете найти там участок земли и заняться фермерством.

— Он никогда не осядет на одном месте. Д’Арси Макги рассказывал мне, что ради дела Патрик все время путешествует из одного конца Америки в другой. А ведь когда-то именно он не хотел ничего больше, чем иметь свои зеленеющие поля, в то время как меня манили странствия.

Мы стояли и любовались солнцем, садящимся в воды залива Голуэй.

— Интересно, где бы ты был сейчас, Майкл, если бы в то летнее утро не отправился купаться в заливе, — сказала я.

Он обнял меня.

— То был счастливый день.

Из пояса юбки я достала камешек, который он подарил мне три года назад, и, держа на ладони, подставила под последние лучи уходящего солнца — они заиграли на серебристых прожилках, блестевших на зеленом и розовом фоне.

Майкл коснулся камешка пальцем.

— Мой талисман, — сказала я.

— Частичка Ирландии, которую мы увезем с собой, — ответил он.

Из дверей нашего домика стремглав вылетел Джеймси:

— Мама, а Пэдди открыл мешок с мукой.

Я повернулась к Майклу:

— Это наша еда в дорогу. — Затем я обратилась сначала к Джеймси: — Уже иду. — А потом к Майклу: — Мы с тобой увезем живые, сопящие частички Ирландии, и частички эти хотят есть.

Я пошла к дому, но Майкл остался стоять на месте.

— Ты не собираешься выкапывать свою волынку?

— Утром, — ответил он. — А сейчас я немного устал.

В тот вечер он уснул раньше детей.

Я смотрела на спящего мужа. «Мы еще построим новый Нокнукурух, — мысленно обещала я ему. — И на пути к этому ты будешь счастливее, чем прежде. В конце концов, Майкл, не ты ли в свое время отправился на большой рыжей лошади куда глаза глядят?»

И вот шанс начать все сначала — новое приключение. Faugh-a-Ballagh!

* * *

Следующим утром на рассвете я начала толкать Майкла. Обычно он вставал с первыми лучами солнца и не залеживался в постели.

— Майкл, просыпайся, a stór. Ты можешь опоздать на своей последний рабочий день в кузнице.

Он открыл глаза, но тут же закрыл их.

— Если бы я знала, что занятия любовью настолько измотают тебя, я бы дважды подумала, прежде чем предлагать тебе такое, — сказала я.

Он ничего не ответил.

— Майкл… Майкл! Проснись! — Я коснулась рукой его лба. Горячий. — Пэдди!.. Пэдди!

— Что такое, мама?

— Пэдди, сбегай принеси папе воды — холодной воды из ручья.

Пэдди подошел и посмотрел на лежащего Майкла.

— Поторопись, Пэдди, бегом.

Пэдди быстро схватил оловянную чашку, оставшуюся со времен общественной кухни с супом, и умчался.

Теперь проснулся и Джеймси.

— Что случилось, мама?

— Ничего, спи дальше.

Но он уже сел. И видел, как я положила ладонь на лоб Майклу.

— Папа заболел, да, мама?

— Я в порядке, Джеймси, поспи еще, — сказал Майкл, а потом обратился ко мне: — Отведи меня в сарай, Онора. Немедленно.

— Не поведу. Это у тебя какой-то пустяк.

Прибежал Пэдди с водой. Я поднесла чашку к губам Майкла, и он выпил немного, но потом закашлялся… и еще долго не мог остановиться.

— Папа! Что с тобой? — спросил Пэдди.

— Не подходи ко мне, Пэдди, — ответил Майкл. — Папа просто неважно себя чувствует. Я немного полежу в сарае. Давай, Онора, помоги мне.

— Майкл, я отошлю детей к матери. Ты не…

— Давай, Онора.

О Господи, прошу Тебя, только не это!

— Ты должна это сделать, Онора, ты должна. Вспомни Джона Джо Фоли — отлежался три дня в сарае и поправился.

Майкл начал подниматься, как будто собирался дойти туда самостоятельно.

— Погоди, Майкл, мы поможем тебе.

Мы с Пэдди подхватили его с двух сторон и медленными неровными шажками отвели в сарай. Там мы уложили Майкла на постель, которая еще вчера была ложем любви. Вчера?

— Пэдди, отведи всех остальных в Барну и пришли сюда Майру.

— Иди и ты, Онора, — сказал Майкл. — Иди вместе с ними.

— Я тебя не брошу.

— Оставь мне воды и дай поспать. Вернешься завтра.

— Я никуда не пойду. А ты, Пэдди, иди. Стивена понесешь на руках. Ступай. Прямо сейчас.

— Мама, я тоже не хочу бросать папу!

— Ты слышал, что сказала мама, Пэдди.

Голос у Майкла был надорванный, но Пэдди повиновался.

Через несколько мгновений дети появились на пороге сарая. Пэдди держал на руках Стивена, Джеймси и Бриджет плакали.

— Папа?.. Папа!.. Папа!.. — повторяли они сквозь слезы.

— Идите уже! Папе нужно поспать. Идите к тете Майре, — сказала я.

* * *

Я сидела рядом с Майклом, пока он спал, и прикладывала к его горячему лбу смоченный в воде край своей юбки. Дыхание у него было хриплое, а изо рта плохо пахло на выдохе.

В дверях появилась Майра.

— Выходи отсюда, Онора.

— Не выйду.

— Выходи. Подумай о своих детях.

— Уходи, Майра.

Майкл, должно быть, услышал это, потому что заговорил. Голос его стал еще слабее.

— Иди, a stór. Уходи, любовь моя, прошу тебя.

— Не пойду.

Я окунула край юбки в воду и снова приложила к пылающему лбу мужа. Кожа его приобрела желтоватый оттенок — или мне показалось? В полумраке сарая определить это наверняка было трудно. Желтая лихорадка убивает быстрее, чем черная. Только не желтая лихорадка, Господи, и только не холера. В Голуэй Сити свирепствует холера. И если это холера…

— Я есть хочу, — вдруг сказал он.

— Это хорошо, Майкл. Это хорошо.

— Картофельное пюре и немного лука — было бы просто здорово, — прошептал он.

— Майра сходит. Лук у нас растет на краю заболоченного поля, — сказала я сестре.

— Ах, она не найдет, — возразил Майкл. — Сходи сама. А со мной останется Майра. — Он взял меня за руку. — Кажется, мне уже лучше. Если бы было совсем плохо, кушать мне не хотелось бы.

— Я быстро, — заверила я.

И поспешила в дом. Слава богу, у нас еще была посадочная картошка, которую мы собирались оставить отцу. Я быстро бросила несколько клубней в котелок с водой над очагом и выбежала на улицу. Перебравшись через каменный забор, я дошла до заболоченного поля и отыскала там несколько оставшихся луковиц. Выдернув их, бросилась обратно в дом.

Картофелины уже сварились. Я очистила их от кожуры и нашей единственной ложкой раздавила вместе с луковицами в оловянной чашке, после чего пошла к Майклу.

Майра стояла перед закрытой дверью сарая. Я хотела обойти ее, но она не сдвинулась с места.

— Ты туда не зайдешь.

Я протянула руку над ее плечом и толкнула дверь — та не поддалась.

— Майкл заперся изнутри, — сказала Майра.

Я схватилась за ручку и принялась лихорадочно дергать ее:

— Майкл! Открой дверь!.. Майкл!

— Пусть он поспит, Онора. Ты тут ничего не поделаешь. Лихорадка либо пройдет, либо нет. И он либо выживет, либо не выживет. Ты ничем не поможешь.

Она обняла меня за плечи, но я оттолкнула ее.

— Майкл!.. Майкл!.. — пронзительно закричала я.

Но ответа не последовало.

Я побежала к задней стенке сарая.

— Он просто пытается тебя уберечь, Онора, — сказала Майра.

Я ничего не ответила. На задней стене Майкл оставил небольшое отверстие, сквозь которое в сарай Чемпионки пробивались свет и свежий воздух. Я потянулась рукой к этому узкому окошку, но оно было слишком высоко над землей. Я огляделась. У проема забора была куча камней — это подойдет. Я подтащила один из них к стене и встала на него.

— Теперь я могу видеть тебя, Майкл, могу слышать твое дыхание. Я здесь, Майкл. Я не брошу тебя, a stór.

Подошла Майра. Она принесла чашку с картошкой и луком, которую обвязала веревкой, и я через окошко осторожно опустила еду рядом с Майклом. Металл стукнул о пол.

Теперь под рукой у него есть еда и вода, а я останусь здесь и буду дежурить. И Майкл поправится. Он поест, попьет воды, а потом выйдет из этого сарая, и мы вместе отправимся в Америку.

Я стояла на камне, прислонясь к глинобитной стене, и смотрела вниз на Майкла. Солнце клонилось к закату, и через окошко в сарай пробивалось все меньше и меньше света. Наконец Майкла скрыла плотная тень.

Майра подошла ко мне сзади, обняла руками за талию и заставила спуститься вниз. Она усадила меня на землю, прислонив спиной к стене сарая, и сама влезла на мой камень.

— Дышит, — сказала она, когда солнце село в залив Голуэй и на холмы опустилась тьма.

Через некоторое время я поднялась.

— Отдохни, — сказала я ей и сама поднялась на свой пост. Видеть Майкла я не могла, зато слышала, как он натужно дышит.

Взошла луна. Зажглись звезды. Было полнолуние, на небе ни облачка.

Теперь Майкл дышал прерывисто. Долгие паузы, потом шумный вдох, словно ему не хватало воздуха. Он боролся.

— Сражайся, любовь моя, не сдавайся! — шепнула я в окно.

— Онора. — Голос его показался мне окрепшим — правда, определенно более сильным.

— Я здесь, Майкл! Что?

— Онора, я вижу ее. Чемпионку. Онора… Пэдди на ней верхом… Они скачут… Посмотри на этих людей, Онора… Волынщик… это мой отец… Рядом с ним моя мать… Мерта Мор держит в руке громадный молот… Все они наблюдают… Они подбадривают нашего сына, Онора!.. И ты тоже там есть… И с тобой Джеймси, Бриджет и Стивен… Как ты могла появиться там, в Галлахе, в Gallach Ui Cheallaigh?.. Погоди-ка, а сейчас мы с тобой на Силвер Стрэнд… Я плыву в заливе Голуэй… Онора, а рядом со мной плывет русалка… русалка из Клонтаскертского аббатства… Она указывает мне на берег… а там ты… Какая же ты красивая… Онора, ты машешь мне рукой… И дети тоже…

— Я иду, Майкл!

Я соскочила с камня и бросилась к двери. Я била в нее ногой, потом принялась что было сил толкать ее плечом, пока она наконец, не выдержав, распахнулась и я ворвалась внутрь.

— Я здесь, Майкл. Я здесь. — Я взяла его за руки. — Я здесь.

Майкл открыл глаза, но взгляд его был блуждающим, как будто он до сих пор видел перед собой все эти мелькающие картины. Он посмотрел на меня.

— A stór, a ghrá mo chroí, — прошептала я. — Всегда и навеки, a ghrá mo chroí, моя любовь.

— Онора, я заплатил выкуп за невесту?

— Да, заплатил. И даже более того.

— Передай детям — передай им, что папа очень любил их. Отвези их к Патрику. Он поможет тебе. Чикаго. Не дай им умереть здесь.

— Майкл! Борись, борись!

— Патрик. Чикаго, — прошептал он. — Обещай мне.

— Я обещаю тебе, Майкл, но ты тоже будешь там вместе с нами, ты будешь…

— Прощай, Онора. — Майкл закрыл глаза. — A ghrá mo chroí. — Это был уже совсем слабый шепот, а за ним — тишина.

— Майкл! Майкл, погоди, не сейчас. Майкл, пожалуйста, погоди. Вернись, Майкл!

Но он лежал неподвижно. И тогда я поняла. Я начала его трясти, склонилась к его груди и стала вслушиваться, бьется ли сердце. Но все уже было ясно.

— А-а-а! А-а-а! А-а-а! — заголосила я.

Рядом со мной возникла Майра.

— Пойдем отсюда. Тебе нужно оплакивать его правильно и должным образом, там, где ветер может подхватить твои крики и разнести их по долинам, — сказала она. — Пойдем, a stór, пойдем. Твой Майкл сейчас не в этом тесном и темном сарае. Он снаружи, Онора. Его душа понесется над заливом Голуэй. Он ускользнул отсюда. Он свободен. Пойдем. Пойдем посмотрим на него.

Майра вывела меня в ночь и подвела к скамье из камня, которую сделал Майкл, чтобы я могла отсюда любоваться заливом Голуэй. Она усадила меня и села рядом. Я продолжала причитать в темноту.

— Любовь моя, сердце мое, мой герой, вышедший из моря… — голосила я.

— Добрый и сильный, и отважный… — подхватила Майра.

— Мой муж — не знавший страха, подлости, ревности… Гордость рода Келли… Майкл, Майкл, Майкл… Я не могу, Майра! Без него я не могу… — Я спрятала лицо в ладони.

— Онора! Онора, посмотри! Всходит луна. Полнолуние. Посмотри на то, как она освещает залив!

Я подняла голову и посмотрела вниз. Над заливом Голуэй висела полная луна. На темных водах блестела лунная дорожка, она дрожала и двигалась, как будто кто-то шагал по волнам — это душа Майкла пересекала залив, держа путь к сияющим звездами небесам.

— Майкл, — прошептала я. — Slán abhaile, любовь моя — счастливого пути домой.

И вдруг ветерок, легкий и мягкий, коснулся моего лица. Я чувствовала его. Он не ушел. Он был здесь, по-настоящему здесь… Передо мной, позади меня, снизу, сверху, справа и слева… Как в молитве Святого Патрика… В свете солнца, в сиянии луны… В блеске пламени очага… В мгновении вспышки молнии… В глубинах моря… Он был со мной. Со мной всегда.

 

Глава 21

Позже в тот день к нам пришли отец и еще трое мужчин из Барны. Все вместе они повалили сарай. Я видела, как стены упали на Майкла, соломенная крыша накрыла его… Его могила. И никто не говорил, что все должно быть сделано именно так. Никому ничего не нужно было объяснять. Умершего от лихорадки закрывали там, где он лежал. Это было необходимо. Времени посылать за священником не было. Когда кого-то убивала лихорадка, все проходило быстро и тихо.

— Сочувствуем вашему горю… Сочувствуем вашему горю… — говорили люди. — Сочувствуем… Сочувствуем… Сочувствуем…

Майра стояла рядом со мной.

— Майкл закопал свою волынку под полом в сарае. Теперь она будет покоиться там вместе с ним, — сказала я Майре. — Но он навсегда останется здесь один.

— Вокруг него раскинулись его поля — это намного больше того, что досталось моему Джонни, — вздохнула Майра.

Отец привел к пирамиде из остатков стен нашего сарая маму и детей. Мы постояли там вместе. Пэдди и Джеймси жались ко мне. Одной рукой я держала Стивена, в другую вцепилась Бриджет. Стивен все время повторял:

— Папа?.. Папа?..

Бриджет тоже постоянно спрашивала:

— А где мой папа?

— Скажешь несколько слов молитвы, Онора? — спросил отец.

Все посмотрели на меня.

Я набрала побольше воздуха в легкие.

— Майкл Келли был человеком без подлости, без страха, без ревности… Муж… Отец… Волынщик… Кузнец… Фермер… Коневод… Горячо любимый человек… Очень-очень… И сам полон любви… и чести… Он вечно будет пребывать в божественном свете… Он нашел свой вечный покой… И мир. Slán. Аминь.

— Аминь, — подхватили остальные.

Джеймси подергал меня за юбку и показал оловянную дудочку в вытянутой ручке:

— Можно, мама? Я знаю только одну мелодию.

И Джеймси заиграл песню, которой научил его отец. Она звучала неуверенно, звук дрожал, но это была «Снова единая нация»:

— Молодец, очень хорошо, — сказала я Джеймси. — Твоему папе понравилось бы.

Нация… Может ли в стране безымянных могил когда-либо появиться полноправная нация? Твои кости, Майкл, истлеют в этой земле, смешавшись с прахом множества предыдущих поколений.

Но только не твоя душа. Ты ушел в сторону залива Голуэй по лунной дорожке. Твой дух передо мной, позади меня, надо мной, подо мной. Наши дети будут расти, питаемые силой твоего духа. И я обязательно отвезу их в Чикаго, Майкл. Клянусь тебе.

* * *

Как только мы вернулись в наш домик, в двери тут же постучал ростовщик Билли Даб. Он следил за нами.

— Сочувствую вашему горю, миссис, — начал он. — Очень сочувствую.

Он попытался протиснуться в открытую наполовину дверь — бегающие глазки этого проныры так и шарили вокруг.

Я уже хотела закрыть дверь у него перед носом, но подошедшая мама впустила его.

— Добро пожаловать, Билли Даб, — сказала она.

— Благослови Господь ваш дом, — ответил тот.

Мама выразительно посмотрела на меня, взгляд ее говорил: «Не настраивай его против себя».

— Да, миссис, такой тяжелый день, — сказал он. — Вдова, осталась совсем одна. Но, слава богу, существует работный дом. И это настоящее прибежище — спасение. Те, кто цеплялся за свою землю, умерли, сожалея, что не отказались от своих прав на нее и не приняли помощь.

Об Америке ни слова… Выходит, не такой уж он осведомленный, каковым себя считает. Иначе знал бы, что мы планировали, и понял бы, что ни в какой работный дом я идти не собираюсь.

Тут заговорила Майра:

— Не беспокойтесь за нее. У нее есть семья.

— А, ну да, тем более имеет смысл подписать эту бумагу. Значит, есть варианты — если не работный дом, то помощь своей семьи. Но зачем же хлопотать по поводу земли, ренты и налога на бедных, чтобы сюда приходили агенты и солдаты, которые будут досаждать ей, — ответил он Майре, а потом обратился ко мне: — Я мог бы избавить тебя от всех этих хлопот.

— Чтобы ее прогнали с земли? — сказал отец.

— Но у нее есть договор, — сказала Майра. — Совершенно законный. Покажи ему, Онора.

Майкл держал его за камнем возле нашего очага и планировал переписать его на Дуайеров в свой последний рабочий день. Я протянула листок пергаментной бумаги Билли Дабу.

— Да, действительно. Но какая жалость… — сказал он, качая головой с фальшивым выражением сочувствия на лице. — Сколько я уже таких бумажек видел-перевидел. Они ничего не стоят, когда поместье продано.

С хитрой улыбочкой он разорвал документ пополам.

— Сейчас тут новое управление. Серьезные бизнесмены. Лучше по-тихому уйти сейчас, чем дожидаться, когда вас отсюда вышвырнут. Я дам вам за все два фунта.

— А если мы повалим наш домик? — спросила я.

— Два фунта за все про все, миссис.

— Тогда я все-таки подожду судебного исполнителя. Прощайте, сэр.

— Дайте-ка мне подумать, — пошел на попятную Билли Даб. — Учитывая, что вы понесли такую тяжкую утрату, я сделаю для вас исключение. Если вы уйдете прямо сейчас, я дам вам три фунта и даже не буду просить разваливать вашу лачугу.

— По рукам, — ответила я, но сразу указала на котелок, висевший над очагом. — Это в сделку не входит.

— Забирайте его. Я усвоил тот урок, — рассмеялся он. — Не хочу, чтобы меня снова атаковала ваша Ирландская бригада.

— Спасибо, — сказала я.

Сняв котелок, я подошла к нашему застекленному окну. Стоял ясный день, и залив Голуэй заливали лучи солнца. Размахнувшись, я ударила котелком по окну, разбив стекло вдребезги.

— Онора! — воскликнула мама.

Все остальные промолчали.

Билли Даб надул свои толстые щеки и шумно вздохнул. Лицо его покраснело, я была уверена, что он хочет меня ударить.

Но не ударил.

— Напрасно, — только и выдавил он.

— Вы и так получили что хотели, — сказала я. — А мне не хочется давать вам еще и возможность перепродать стекло из окна, которое подарил мне муж.

* * *

Вот так. Наступил сентябрь. Пятнадцатое число, мой день рождения, месяц со смерти Майкла. День Богоматери Скорбящей. Мне исполнилось двадцать шесть.

— С днем рождения, Онора, — поздравила меня мама.

Вместе с Майрой они сидели у огня.

— Спасибо, мама.

Когда я с ней, мне так хорошо. Это утешает. Она такая мягкая. Детям очень спокойно с ней и папой — да и мне тоже.

Майра сразу заявила, что она была не так уж решительно настроена ехать в Америку и что даже хорошо, что мы не успели заплатить за билеты, потому что теперь у нас есть деньги, чтобы встретить зиму. А мама сказала, что благодарит Бога за хорошие уловы и за то, что Линчи не слишком давят с выплатой ренты.

Они решили, что теперь и я не хочу никуда ехать. Но так ли это? Этого я и сама не знала. Мысленно беседуя с Майклом, я говорила ему, что так я, по крайней мере, могу пройтись по пляжу Силвер Стрэнд и остановиться у большого камня, на котором мы с ним сидели в то утро. Могу подняться на Нокнукурух и помолиться за него на его печальной могиле.

Мама дала мне овсяной каши, сваренной из муки, которую мы с Майрой принесли из Голуэй Сити.

Странно. У меня было больше денег, чем когда-либо в жизни. За камнем у очага было припрятано пятьдесят три золотых соверена. Ах, Майкл, как же ты был прав относительно людей из компании Бьянкони. У них просто золотое сердце. Миссис Карриган дала мне десять фунтов от самого мистера Бьянкони. Она сказала мне, что тот до сих пор помнит громадного кузнеца Мерту Мора. Славная женщина.

— Вы вдова? — спросила я ее. Грубый вопрос, но слова эти как-то сами собой сорвались у меня с языка.

— Не вдова, — ответила мне тогда миссис Карриган, — хотя муж мой так много путешествует с мистером Бьянкони, что я чувствую себя ею.

Она не вдова. А вот мы, сестры Кили, теперь обе вдовы и вернулись к тому, с чего начинали — Барна/Фрипорт, рыбацкая хижина.

По дороге из города мы остановились у гавани. В заливе на якоре стоял высокий парусный корабль — «Кушламакри» готовился к своему последнему плаванию через Атлантику в этом мореходном сезоне. Мы долго стояли и смотрели на него.

— Все, с этим покончено, — наконец сказала Майра.

Так ли это?

После первой же ложки овсянки желудок мой вывернулся наизнанку. Теперь меня тошнило каждое утро.

Мама подозрительно взглянула на меня.

— Так ты?..

— Похоже, да, — ответила я.

Майра покачала головой:

— Тебе следовало бы быть более благоразумной, Онора.

— Майра… — начала мама.

— Пойду-ка я на улицу, к детям, — сказала я.

— Правильно. Свежий воздух тебе полезен, — откликнулась мама.

Маму тревожило, что я все время молчу, что скорблю по мужу без слез, а если я еще и беременна… Как бы я отправилась в путешествие теперь? Я не имела права потерять и этого ребенка — Майкла Джозефа Келли.

Сентябрьское солнце. В полдень его лучи еще давали тепло. Я прошлась по пляжу к месту, где играли наши дети. Бриджет помогала Стивену и Грейси копать в песке глубокие ямки, а Пэдди, Джеймси, Томас и Дэниел озорничали с прибоем — крались как можно дальше за отступающей водой и бросались наутек от следующей волны.

Джонни Ог помогал моему отцу привязать наш púcán в бухточке, где в залив впадал ручей.

Других детей на пляже не было — вероятно, они спали, дожидаясь еды, которую им принесут матери. Питание у всех было одноразовым. Наши ели дважды в день и при этом немного набирали в весе.

Вчера я застала Джеймси и Бриджет, когда они шли по пляжу к дороге на Голуэй Сити. Они сказали, что идут встречать папу. Разве он не вернется домой, побывав на небесах? А Стивен каждый вечер озадаченно смотрел на меня и спрашивал: «Папа?.. Папа?..» «Они не могут поверить, что он ушел навсегда», — как-то сказал мне Пэдди.

— Мальчики, — крикнула я, — осторожно! Вода очень холодная.

— Мама, смотри! — Джеймси показывал пальцем на движущийся по каналу парусник, уходивший по заливу в открытое море. Вот и «Кушламакри» ушел.

Теперь отсюда будет идти не много кораблей. Благоразумные капитаны опасались выходить в Северную Атлантику в преддверии зимы — штормы, холодная погода, замедленный ход. Отец рассказывал, что видел, как рыбацкие шхуны, заходившие более поздней осенью слишком далеко, возвращались покрытые льдом.

Долго ждать было нельзя. Может быть, нам следует сесть на следующий корабль, а, Майкл?

— Пойдемте, дети. Возвращаемся в дом.

В тот вечер Майра с детьми заночевали у нас. Родовое гнездо Кили. Дыхание у деток было чистое, без хрипов, никто не кашлял. Слава богу.

* * *

Разбудили меня громкие голоса и стук. Я увидела отца, стоявшего перед полуоткрытой дверью.

— Кто вы такие? И что вам нужно? — спросил он.

В щель просунулась какая-то бумага.

— Это уведомление о расторжении контракта, — произнес чей-то голос. Резкий тон, картавые гласные ольстерского говора — Джексон. — Вас выселяют.

Он отодвинул отца и вошел в дом. Ростом он был такой же, как папа, но толстый и намного моложе.

— Это какая-то ошибка, сэр, — сказал отец. — Линчи обещали, что не станут нас выселять. Я плачу свою ренту вовремя уже тридцать лет.

Я встала рядом с отцом, к нам подошла мама.

— Линчи больше не ваши лендлорды, — ответил Джексон. — Теперь эта недвижимость принадлежит лорду Кэмпбелу, и он поднял ренту до должного уровня. Так что вы неплательщики и должники.

— Сколько теперь? — спросила я.

Джексон взглянул на меня.

— Слишком поздно. Лорд Кэмпбел очищает все побережье. У него грандиозные планы относительно этого места.

— Планы? — удивился отец. — Что вы имеете в виду?

— А вот это уже не твое дело, старик, — огрызнулся Джексон.

И вдруг отец и вправду стал стариком, растерянно глядевшим на Джексона. Плечи его поникли, он больше не был большим и сильным рыбаком клана Кили.

— Планы? — еще раз смущенно переспросил он.

— Тут будут купальни, — сказал Джексон. — Приморские виллы. Но это вас уже не касается.

Я вспомнила людей, которые приходили к Маркусу Линчу. Новый Брайтон, говорили тогда они. И Линчи при первой удобной возможности продали свою землю, не подумав о нас.

— Уходите прямо сейчас, и я позволю вам забрать ваши пожитки, — продолжал Джексон. — Закон позволяет лорду Кэмпбелу конфисковать их, но он хочет проявить великодушие.

— Великодушие? — спросила я.

Джексон, похоже, меня не узнал.

— Большое великодушие. Намного большее, чем того заслуживают идолопоклонники вроде вас.

К нам подошла Майра.

— Джексон.

Майру он узнал довольно быстро.

— Для тебя — мистер Джексон, потаскуха.

Отец придвинулся ближе к Майре и поднял голову.

— Это моя дочь, — сказал он.

— Не повезло тебе.

Джексон тем временем направился к детям, которые уже проснулись и сидели.

— И эти маленькие ублюдки, выходит, тоже здесь?

Мальчики испуганно смотрели на него. Грейси начала плакать. Бриджет наклонилась к ней и погладила ее по плечу.

— Что, на этот раз атаки не будет? — насмешливо обратился Джексон к мальчишкам. — Я бы на вашем месте даже не пытался этого делать. Потому что сегодня со мной совсем другие войска.

Теперь я обратила внимание на какие-то голоса на улице, а сквозь приоткрытую дверь заметила группы солдат — по два-три человека перед каждой из тридцати рыбацких хижин. Все они кричали:

— Поторапливайтесь! Выходите! Убирайтесь отсюда!

Я обернулась к Джексону:

— И куда же нам идти?

— К черту в пекло или в Коннаут! Ох, совсем забыл! — воскликнул он. — Вы же и так уже в Коннауте. Что ж, тогда у вас осталось только одно место назначения — пекло.

Мама складывала в котелок какие-то наши пожитки: несколько оставшихся ложек, бабушкин деревянный крест, сохранившийся с опальных времен, и распятие, вырезанное из того же дерева, которое громада использовала для стропил крыши, когда тридцать лет назад строила этот домик, собравшись на meitheal. Все остальное было заложено.

Я спрятала свои деньги у очага, за вынимавшимся из стены камнем. Пятьдесят три фунта. Я должна была забрать их так, чтобы Джексон этого не видел, иначе он просто отберет их.

Я взглянула на Майру. Она молча стояла перед Джексоном. Ее двадцать золотых монет были припрятаны в ее домике — если, конечно, солдаты уже не украли их. Я незаметно придвинулась к очагу на полшага.

Джексон тем временем бросал моей сестре язвительные насмешки, вплотную приблизившись к ней лицом:

— Думала, что ускользнула от меня, так? Вышла сухой из воды вместе со своими детьми и украденными продуктами?

— Я ничего не крала.

— А вот старый майор Пайк говорил мне совсем другое. Пропала громадная сумма денег и ювелирные украшения. Так что я арестовываю тебя.

— Вы? Не смешите меня, — ответила Майра.

— По какому праву? — спросил отец.

— Какие же вы невежественные! — воскликнул Джексон и схватил Майру за руку. — Я обвиняю тебя согласно Биллю о преступлениях и злодействе. Как протестант я имею право носить оружие и применять его для защиты собственности по закону королевы.

— Не забывайте, что я — мать внуков майора Пайка! — возразила Майра.

— Старшего ублюдка я заберу с собой. Может, и для него что-то найдется. А может, и нет. — Джексон пожал плечами.

Я сделала еще шажок к очагу и своим деньгам. Пэдди, Джеймси и Бриджет крутились между мамой и отцом. «Оставайтесь там, прикройте меня».

Дети Майры рыдали, даже Джонни Ог расплакался. Майра взяла Грейси на руки и начала ее успокаивать.

Джексон шагнул мимо нее к Томасу и схватил его за руку. При этом он толкнул Грейси, она закричала — это был пронзительный и высокий детский вопль.

— Избавься от этого писклявого создания, если не хочешь, чтобы она отправилась в Австралию вместе с тобой! — Джексон снова толкнул Грейси.

— Не прикасайтесь к ней! — взвизгнула Бриджет.

Джексон не сразу понял, откуда донесся этот голосок.

— Не бейте ее! — продолжала кричать на него Бриджет. Она решительно подошла к Майре. — Пойдем, Грейси, иди ко мне. Бриди сейчас поиграет с тобой.

Майра взглянула на меня, и я коротко кивнула. Она опустила Грейси на пол, и малышка поковыляла по направлению к Бриджет.

Я заметила, что, стараясь удержать Томаса, Джексон отпустил Майру.

— В бой, Пэдди! — скомандовала я. — Вперед!

Пэдди мгновенно все понял.

— Ура! — воскликнул он и, наклонив голову, бросился на Джексона, угодив ему лбом прямо в пах.

Джексон согнулся пополам, отпустив Томаса, который тут же начал лягаться.

Джонни Ог и Дэниел тоже подбежали к Джексону и принялись молотить его кулаками по ногам. Пэдди запрыгнул ему на спину, и тот согнулся еще больше. Джеймси плюнул ему в лицо.

Теперь быстро в угол. Я отодвинула камень, выдернула из углубления мешочек с соверенами и сунула его за пазуху.

Пока Джексон пытался сбросить с себя Пэдди, Майра ринулась к двери.

— К бухте! — крикнула я сестре.

Джексон уже сбросил Пэдди на пол и, замахнувшись ногой, приготовился ударить моего сына.

— Нет! — завопила я.

Но тут между Джексоном и Пэдди возник мой отец. Сейчас он начнет объяснять, что это всего лишь дети. Он извинится перед Джексоном. Он сейчас… Однако вместо всего этого папа от души врезал Джексону в челюсть.

Тот рухнул на пол.

— Бежим! — закричала я.

— Бежим! — крикнул отец.

И мы все вылетели через дверь. Пробежав по пляжу, мы остановились за скалой у бухты, где в нее впадал ручей. Отсюда мне было видно место, где отец привязал свою рыбацкую шхуну, púcán.

Отряд солдат гнал двадцать семей рыбаков — почти две сотни человек — в сторону барнской пристани.

— Пошевеливайся! Пошевеливайся! — кричали они.

Прямо над нами, рядом с домиком Клэнси, один солдат поджег факел, пока второй оттаскивал Мэри Клэнси, вцепившуюся руками в столбы крыльца. В конце концов ему удалось оторвать ее. Он толкнул женщину наземь и навел ей в лицо дуло своего мушкета. После этого она медленно поднялась на ноги и побрела от дома, чтобы присоединиться к толпе, направлявшейся к пристани.

Пронзительно кричали и плакали дети.

Джимми Джо Эган схватил одного из солдат за руку и принялся умолять его о чем-то. Я слышала, что говорил он по-ирландски.

Но солдат поднял свой мушкет и ударил Джо прикладом в челюсть.

— Говори по-английски, католическая обезьяна!

Солдаты были пьяны. Боже правый, помоги нам… Пресвятая Богородица…

Мимо нас пробежала Майра, возвращавшаяся из своего домика.

— Мама, папа, мальчики! Вперед! Не оглядываться! Бежим! — крикнула я.

Я несла Стивена, мама — Грейси. Пэдди и Джеймси держали за руки Бриджет, Дэниел и Томас бежали вместе. Все мы направлялись к бухте и отцовской лодке. Папа и Джонни Ог уже были там.

Запыхавшаяся Майра остановилась рядом с ними.

— Быстрее! Быстрее! — воскликнула она.

Я отдала Стивена маме. Мы с Майрой и Джонни Огом помогли отцу столкнуть púcán на течение в сторону залива.

— Запрыгивайте! Запрыгивайте! — закричала я.

Джонни Ог взял у мамы Грейси и прыгнул в лодку.

Пэдди и Джеймси сами перебрались через борт и упали на дно.

Я помогла маме и передала ей сначала Бриджет, а потом Стивена.

Отец уже поднимал парус.

Томас втолкнул в лодку Дэниела и перебрался в нее сам.

— Молодец, Томас, — сказала Майра. — Не оглядывайся. Пайки тебе никто.

Отец развернул парус.

Мы с Майрой в последний раз подтолкнули лодку и тоже прыгнули в нее.

— Мы перегружены, — сказала я отцу, но он даже не обернулся.

— Я что-то не вижу Джексона, — сказала Майра.

— Папа вырубил его, — объяснила я ей.

Отец ничего не сказал и взялся за румпель. Красный парус шлюпки наполнился ветром. Мы поплыли.

Отец направлял лодку к глубокому каналу посредине залива Голуэй. Вокруг было так темно… Как он сможет рассмотреть скалы, чтобы обогнуть их?

Мы прошли мимо барнского причала. Наши соседи выстроились там, словно в очереди за супом. Все они смотрели на свои дома, по узким проходам между которыми ходили солдаты с факелами. Затем один из солдат прикоснулся своим факелом к соломенной крыше. Остальные сделали то же самое. И тридцать рыбацких хижин с жутким свистящим звуком разом вспыхнули.

— А Джексон! — вдруг сказала мама. — Джексон ведь остался в нашем доме!

В преисподнюю или в Коннаут.

— Успокойся, солдаты найдут его, Мэри, — сказал отец.

— Или не найдут, — усмехнулась Майра. — Знаете, Джексон так верил в Божественное Провидение.

Отец не смотрел в сторону берега.

— Куда мы направляемся, папа? — спросила я.

— В Ард, Онора. В Карну.

Мы уплывали от света объятой пожаром Барны в темноту ночи. Как вообще отец узнает, что мы вышли в канал?

Луну скрыли облака. Опять полнолуние. Прошел уже месяц с того момента, как я видела Майкла уходящим по лунной дорожке… Луна полная, но скрыта облаками, а значит, бесполезна для нас.

Поднявшийся ветер дул уже сильно, унося нас вперед. Наш púcán зарывался носом в волны — мы были перегружены… Сильно перегружены.

Господь Всемогущий, Святая Бригитта, Пресвятая Богородица, Мак Дара, Майкл… Помогите нам…

И тучи, так плотно закрывавшие луну, вдруг начали расходиться…

Иисус надо мной, Иисус передо мной, Иисус справа от меня, Иисус слева от меня… в сиянии луны… в сиянии луны…

И она засияла, выйдя из-за туч. Осветила нас своим светом.

Постепенно темные воды осветило это сияние, и перед нами открылся наш путь.

Внезапно впереди возникли зубчатые очертания громадной скалы Карригмор, о которую разбилось уже столько кораблей. В лунном свете ее можно было четко рассмотреть. Отец резко переложил руль влево, и мы чудом миновали страшный утес, хотя прошли так близко от него, что я могла бы коснуться его рукой.

Папа вывел шлюпку на лунную дорожку посреди залива, которая вела к Атлантическому океану.

На рассвете мы прибыли в Ард/Карну.

* * *

С того памятного утра прошла уже неделя. Кили приняли нас очень радушно, накормив тем немногим, чем располагали сами. Нам было сказано: «Здесь, разумеется, найдется место для вас!» Но как мы могли навязываться им? Черный 47-й принес смерти и выселения и Кили из Арда. Шон Морс и вся его семья умерли от лихорадки. Картофельная чума уничтожила урожай и здесь. Нашим родным оставалось надеяться лишь на то, что рыбная ловля поможет им как-то пережить этот год. Весной две семьи уехали в Америку, но от них до сих пор не было вестей.

— Мы даже не знаем, живы они или умерли, — сказал мне Шон Ог, ставший лидером клана после смерти своего кузена Шона Мора. — Жуткое путешествие.

Жуткое, спору нет. Но я обязана его предпринять.

Я знала, что должна уехать. Лунная дорожка, которую в ту ночь послал нам Майкл, вывела нас в открытое море и указала дорогу на Америку. Каким-то образом я найду корабль. Даже если Майра и мама с папой останутся, мы с детьми должны бежать отсюда. Майкл хотел, чтобы мы выжили.

Я прогулялась с Шоном Огом по пляжу и изложила ему свой план. Я собиралась выйти в море на веслах и перехватить парусник там.

— Это невозможно, — сразу заявил он. — Совершенно безумная идея.

«Погоди до весны, — сказал он мне, — и закажи билеты на корабль через агента транспортной компании «Клифден»». Но я точно знала — хотя и не могла объяснить откуда, — что еще одна голодная зима убьет моих сыновей и Бриджет.

Я показала рукой в сторону острова Мак Дара.

— Корабли ведь замедляют свой ход в том месте у острова, где залив Голуэй встречается и Атлантическим океаном, верно? — спросила я.

Он подтвердил это. Капитанам необходимо оценить ветер и приливные течения, когда их корабли переходят из прибрежных вод в океанские. Но впередсмотрящий может не заметить весельную лодочку, curragh, а если и заметит, капитан ни за что не возьмет нас на борт. Сына Джимми Хьюи, например, не взяли. Другие тоже пробовали, но кончилось тем, что большие корабли едва не наехали на них.

— Я твердо решила, Шон Ог, — сказала я ему.

Подошедшая к нам Майра услышала мои последние слова.

— Твердо решила что? — спросила она.

Шон объяснил ей, пожимая плечами и качая головой. Это было выше его понимания.

Майра положила руки мне на плечи.

— Ничего не говори мне, Майра. Я все равно поеду. Я должна.

— Тогда я поеду с тобой, Онора.

— Ох, Майра! — Я с чувством обняла сестру.

— Онора — отчаянная женщина, когда что-то вобьет себе в голову, — пояснила Майра Шону Огу. — А вы можете нам помочь.

Шон Ог подтвердил, что знает, когда здесь проходят большие корабли, — об этом по побережью передают сигналами. Старые контакты со времен участия в контрабанде.

Но о приближении судна мы узнаем лишь за несколько часов. Так что нужно быть наготове.

* * *

— Я не могу, Онора, — сказал отец.

Мама согласно кивнула.

— Но, папа… — начала было я.

Мама взяла меня за руку.

— Вы должны ехать. Мы должны остаться, — остановила она меня. — Попробуй понять и нас.

— Я вернулся туда, откуда пришел, Онора, — сказал отец. — Возможно, таков и был замысел Господа нашего в отношении меня.

— И меня тоже, — поддержала его мама.

Я оставила попытки переубедить их и повернулась лицом к Америке.

Когда я объясняла мальчикам, что мы уезжаем в Америку, они лишь кивали. После нашего бегства из Барны они мало разговаривали. Джеймси все плакал, потому что потерял свою оловянную дудочку, убегая из дома, а Пэдди не проявлял никаких эмоций.

— Я обещала вашему отцу, что мы уедем в Чикаго, — сказала я. — Там нас ждет дядя Патрик.

— А это далеко отсюда? — спросил Джеймси.

— Нужно пересечь целый океан, — объяснил ему Пэдди.

— А когда мы вернемся домой? — не унимался Джеймси.

— Мы не можем вернуться домой, — снова ответил ему Пэдди. — У нас больше нет дома.

— Нет, есть, правда, мама? У нас есть Барна, есть Нокнукурух…

— Все сожжено, — сказал Пэдди, — а в Нокнукурухе повалены стены, и под ними похоронен папа… Он ушел.

— Нет, нет! Не ушел! Он с нами! Ты ведь так говорила, мама?

— Да, Джеймси, говорила.

— Тогда где же он? — спросил Пэдди.

— Увидеть его нельзя, но ты должен чувствовать, что он с тобой и что он хочет, чтобы мы уехали в Америку.

— Мама, — укоризненным тоном сказал Пэдди, как будто это я была ребенком и он поймал меня на лжи.

В ту ночь Томми Джо, брат Шона Ога, взял Пэдди и Джеймси на озеро Баллинахинч, чтобы попробовать поймать там лосося. Он был готов рискнуть быть арестованным за браконьерство, лишь бы хорошенько накормить нас перед путешествием.

С озера Баллинахинч они вернулись на рассвете, и Пэдди сразу же молча бросился в мои объятья.

— У тебя растет сразу два очень удачливых парня, Онора, — сказал мне Томми Джо. — Мы поймали большого лосося, а еще они увидели одну прекрасную картину, правда, ребята? Табун коннемарских пони, которых сейчас можно встретить очень редко, — они держатся от людей подальше.

— Ты говорила нам правду, мама. Папа с нами! — воскликнул Пэдди. — И он прислал к нам Чемпионку!

— Да, мама, так и есть! — подтвердил Джеймси. — Там была Чемпионка, и Маха вместе с ней.

— Что касается этого, — пояснил Томми Джо, — то от табуна действительно отделились кобыла и жеребенок и выбежали в нашу сторону. Кобыла была гнедая, больше обычного пони, да и ее жеребенок тоже — думаю, это была девочка.

Я посмотрела на своих сыновей и улыбнулась.

— Вот видите, ваш папа сверху наблюдает за вами, — сказала я.

— Но ведь он здесь, в Коннемаре, как же мы можем бросить его? — спросил Пэдди.

С детского лица Пэдди на меня смотрели синие глаза моего Майкла.

— Он отправится в путь вместе с нами, Пэдди. Обещаю тебе.

* * *

Следующим вечером Шон Ог отвел меня в сторону.

— Поступил сигнал, Онора. Его передал костер, разожженный на севере. Корабль достигнет острова Мак Дара вскоре после рассвета, — сказал он.

— Вы в этом уверены?

Отвечать на этот вопрос он просто не стал — многие поколения Кили были контрабандистами в этих местах.

— И во время отлива от замедлит ход?

— Да, если только капитан не полный ejit, идиот.

Итак…

— Разреши мне по крайней мере вывезти вас на веслах, чтобы подождать прихода корабля, — предложил Шон Ог.

— Вы не можете этого сделать, Шон Ог. Капитан должен увидеть в лодке двух женщин в открытом океане, брошенных на произвол судьбы, совсем одних. Ведь морской закон гласит, что моряки обязаны спасать потерпевших крушение, — возразила я. — Если они увидят с нами большого здорового мужчину, они не будут испытывать к нам ни малейшего сочувствия.

— Вы будете в большой опасности, — сказал он. — Если ваша curragh опрокинется, двух минут в ледяной воде будет достаточно, чтобы убить вас всех. Сейчас я уже далеко не такой большой и сильный, как прежде, но я все равно мог бы выгрести с вами на берег.

— Выгрести мы и сами сможем, Шон Ог. Забыли уже, как мы с Майрой выигрывали вашу гонку? Мы постоянно побеждали девушек из Арда!

В конце концов он согласился с нами.

Мы выступим, дождавшись первых лучей солнца, но, чтобы преодолеть необходимые три мили вовремя, грести придется быстро.

* * *

Шон Ог со своей семьей, а также много других Кили из Арда провели эту ночь вместе с нами — еще одна американская всенощная.

Отец не хотел брать одиннадцать соверенов, которые я давала ему.

— Они понадобятся вам, чтобы пережить эту зиму и помочь другим Кили, — убеждала я.

У нас с Майрой денег оставалось много — шестьдесят два фунта. По словам Шона Ога, чтобы расплатиться за проезд, нам понадобится самое большее тридцать. Я сказала отцу, что попытаюсь выслать ему еще, как только найду Патрика Келли в Чикаго.

Мы разбудили детей. Сонные, они не понимали, что происходит.

Я услышала, как Пэдди велел всем остальным:

— Не плакать.

— Мы напишем вам, мама, — сказала я. — Будем отправлять письма сестре Мэри Агнес. А она найдет способ передать их вам. И мы обязательно разыщем наших братьев.

— Да, конечно, вы найдете их, — ответила она.

Мама обняла каждого из внуков и поцеловала нас с Майрой.

Отец потрепал волосы детей и взял за руку меня.

— Ты сильная женщина, Онора. Помни свою бабушку. Вот. — Он надел мне на руку бабушкин деревянный крест, оставшийся со дней гонений.

— Ох, папа…

— Возьми его для себя и для Майры. И обязательно расскажи своим детям и внукам все истории, которым научила тебя твоя бабушка.

— Да, папа.

Отец взял Майру за руки:

— Ты всегда была хорошей, доброй девочкой, Майра, и мне ужасно жаль, что тебе пришлось столько страдать.

Майра прильнула к нему.

— Пора идти, — шепотом сказал мне Шон Ог.

— Майра, — окликнула я ее, — нам пора.

Она оторвалась от отца, кивнула и взяла на руки Грейси. Я несла Стивена, а мама помогла нам усадить детей в curragh. Затем отец и Шон Ог столкнули лодку с мели на глубину.

Мы с Майрой взялись за весла, опустили их в воду и начали грести.

— Slán, — кричали нам с берега мама, папа и Шон Ог. — Slán.

А потом мы выплыли из гавани и больше не могли ни видеть их, ни слышать.

— Ну, давай, Майра, — сказала я.

И мы отправились дальше.

* * *

— Тяни! Ради всего святого, Майра, тяни!

Майра наконец поймала ритм — левое запястье поверх правого, — но недостаточно глубоко опускала в воду весла. Наш curragh едва двигался, а нам уже нужно было оказаться в открытых водах.

Я могла разглядеть парус на горизонте: корабль выплывал на фоне предрассветного неба молочного цвета и, двигаясь навстречу волнам, находился уже не так далеко от нас.

Было необходимо подобраться ближе к нему, чтобы вахтенный дозорный мог заметить нас. С другой стороны, если мы подплывем слишком близко, нос судна просто раздавит нашу лодчонку.

— Лежите спокойно, не двигайтесь, — сказала я детям, расположившимся на дне.

Нас было слишком много для этого curragh. И если мы опрокинемся в море, то погибнем.

— Майра! — заорала я сестре. — Согнись, подключи свою спину и греби! Девушки Кили обходят команду из Арда. Гребки четкие, без всплеска — мы летим вперед! Давай, Майра! Покажи им, покажи своим мальчишкам!

Нам нельзя было дать кораблю проплыть мимо, иначе мы не успеем к нему.

— Давай, мама! — воскликнул Джонни Ог. — Ты же ничем не хуже тети Мед!

— Это точно! — отозвалась Майра, и ее следующий гребок совпал с моим, как и все последующие, после чего мы уверенно заскользили по волнам.

— Держитесь друг за друга! — крикнула я детям.

Мы с Майрой, упершись ногами в дно лодки, теперь наклонялись вперед и выпрямлялись как единое целое. Наклонялись и выпрямлялись, снова и снова…

— Ура! — крикнула Майра.

— Ура! — эхом подхватила я. — Давайте, детки, помогите нам отмерять ритм своим «Ура!»

— Ура! Ура! Ура!

Мы были уже совсем близко к тому месту, где должен был проплыть корабль.

— Быстрее! — скомандовала я. — Спрячьте весла, суньте их под себя, дети.

Что ж, сейчас или никогда…

Приближавшийся к нам корабль казался очень высоким, а его паруса напоминали круглые башни. Увидят ли они нас?

Мы начали махать руками. Мы кричали. Мы не могли встать на ноги — лодка легко перевернулась бы, и тогда мы погибли бы в холодной воде.

— Помогите! Помогите! Помогите!

Ветер был очень слабым. Корабль почти остановился.

— Помогите! Помогите! Помогите!

Через борт свесился матрос:

— Вы пропали в беду?

— Да, да! — крикнула Майра. — Моего мужа смыло в море! Мы потеряли весла!

— А куда вы направлялись? — прокричал матрос.

— В Америку! — ответила Майра. — Мы должны были сесть на свой корабль в Ньюпорте!

Мы подождали, пока этот матрос приведет капитана.

— Мы ничем не можем вам помочь! — крикнул тот сверху.

— Тогда мы погибнем! — ответила я ему. — Лодку едва не затопило ночью! Нам не выжить!

— Не могу!

— У нас есть деньги! Мы можем заплатить! — крикнула я.

— Тридцать фунтов! — вмешалась Майра. — Тридцать фунтов! Покажи ему, Онора! Покажи ему наши соверены!

Они были уже приготовлены, и я быстро протянула навстречу капитану ладони с горкой золотых монет.

Смог ли он разглядеть блеск золота в тусклых лучах рассветного солнца? Он очень долго испытующе смотрел на нас. А потом… Сострадание? Законы моря? Соверены? Уже не важно было, чем именно он руководствовался, ведь он все-таки скомандовал матросу спустить сетку для груза. Я спрятала деньги.

— Давайте, Пэдди, Джонни Ог, Джеймси, — крикнула я детям.

Сетка раскачивалась из стороны в сторону прямо у нас над головами.

— Хватайте ее, Пэдди, Джонни Ог! А теперь полегче, осторожно.

Если они, не дай бог, свалятся в море…

Я посадила Стивена и Бриджет в сетку, а Майра опустила Грейси рядом с ними. Мы придерживали сетку, пока мальчишки забирались внутрь. Наконец и мы с Майрой схватились за веревки.

— Мама! Мама! Мама! — звали нас дети.

Я притянула сетку к себе и в последний раз проверила карман из парусины, привязанный к моему поясу. Там было все наше богатство: Боб Девы Марии, бабушкин крестик, камень от Майкла и мешочек с деньгами. После этого я упала в сетку, а Майра — за мной следом.

Матросы аккуратно поднимали эту грузовую клеть, чтобы не расшибить нас о борт судна, а я все смотрела на наш пустой curragh, качавшийся на волнах.

Когда мы поднялись на борт, матросы помогли нам выбраться из сетки.

— Добро пожаловать на борт «Сьюпериор», — сказал капитан. — Следуем из Дерри в Новый Орлеан.

— Это в Америке? — быстро спросила я.

— Конечно. Это южный маршрут — единственный разумный вариант пути в это время года.

— А мы направляемся в Чикаго, — сказала я.

— Это очень прилично от Нового Орлеана, — ответил тот, — но все равно намного ближе, чем отсюда.

Я отдала ему соверены из мешочка, спрятанного в кармане на юбке.

Я смотрела на высокие паруса. Корабль этот был очень похож на «Кушламакри», и я сейчас стояла у поручней, как часто видела это в своем воображении, с той лишь разницей, что раньше я всегда представляла рядом с собой Майкла.

— Ваш папа путешествует вместе с нами, — сказала я своим мальчикам. — Его душа.

Наше судно уходило в Атлантику, и вскоре голубизна залива Голуэй позади нас растворилась в серых океанских водах.

Я буду вспоминать тебя каждый божий день, залив Голуэй. Из твоих вод ко мне вышел мой Майкл. Но я никогда тебя больше не увижу. Только не в этой жизни. Возможно, в следующей. Если будет угодно Господу.

Зато наши дети будут жить, Майкл, a stór. Мы с тобой спасли их.

Slán, a ghrá.

Америка.

 

Глава 22

— «Сьюпериор» — это не какой-то корабль-гроб. Слава богу. Вода не тухлая, и еды достаточно, пусть это и просто овсянка, — сказала нам с Майрой Мэгги Догерти.

За три дня, прошедшие с того момента, как моряки подняли нас на борт, эта невысокая светловолосая женщина из графства Лондондерри и ее муж Чарли помогли нам освоиться в повседневной жизни корабля. Эта Мэгги нашла для нас пустую койку среди рядов открытых дощатых ящиков, поставленных друг на друга, которые заполняли трюм судна и в которых размещались все пассажиры третьего класса.

— Темновато здесь, конечно, и воняет, но у нас есть десять ведер для нечистот на сотню человек, и это уже неплохо. Мужчинам позволено опорожнять ведра каждый день, — рассказывала нам Мэгги. — И тут нет лихорадки. Слава богу.

Нам было непросто вдесятером разместиться на квадратной койке шесть на шесть футов, но в итоге мы с Майрой уложили Грейси, Стивена и Бриджет между нами, а мальчишки каким-то образом устроились у нас в ногах и уснули, несмотря на раздававшиеся всю ночь стоны и вопли: «Ты лягнул меня!» и «Подвинься!» Как мужчины умудрялись помещаться тут? Одна койка на семью, какой бы она ни была. Некоторые так страдали от морской болезни, что были не в состоянии вставать. Ах, Майкл, это путешествие было бы для тебя настоящей мукой, хотя ты наверняка превратил бы его для мальчишек в какую-нибудь игру — например, воины Красной ветви затаились в засаде в своей неприступной крепости. Я скучаю по тебе, a stór.

Мы стояли с Мэгги, дожидаясь своей очереди к кухонному очагу на палубе, пока ее двенадцатилетняя дочка приглядывала за детьми внизу. Сегодня было холодно, но льда на палубе еще не появилось. Я набрала полные легкие воздуха и подошла к перилам. Вид океана, такого серого, громадного и открытого, был для меня большим облегчением после нашего убежища в тесном трюме.

— Господи Иисусе, Онора, отойди немедленно оттуда! — крикнула мне Мэгги из конца очереди женщин, толпившихся у центральных надстроек корабля. — Ты вывалишься за борт.

— Не выношу смотреть на море, — сказала она мне, когда я вернулась к ним с Майрой.

— Мы — дочери рыбака, — ответила ей Майра, — и привыкли вести себя на воде смело.

— Хорошо вам. А я предпочитаю нашу речку Фойл. Там всегда видны берега. Некоторые из этих, — она кивнула в сторону стоявших впереди нас женщин, — вообще никогда не видели открытой воды, не говоря уже о таком огромном и своенравном океане. Вот кто в ужасе, — сказала Мэгги, глядя вместе с нами на двух женщин, подхвативших свои котелки и торопливо направлявшихся вниз. — Протестантки, — шепотом добавила она, зачерпывая котелком воду из бочки и добавляя в нее муку из своего мешочка.

У нас с Майрой тоже были свои запасы: по десять фунтов овсяной муки на каждого взрослого в неделю и по пять фунтов — на ребенка. Неплохой рацион. Я тоже наполнила котелок, который нашелся для нас у Мэгги.

— «Сьюпериор» лучше большинства других кораблей потому, что на нем с нами плывут протестанты? — спросила я у Мэгги, когда мы с ней стояли у открытого огня.

Она поведала нам, что, хотя все это пассажиры с севера Ирландии, половина из них католики, как и сами Догерти, а остальные — протестанты, «немало из которых вышвырнули с их земли точно так же, как и нас».

«Мы и не знали, что бывают бедные протестанты», — сказала Майра Мэгги. Мы до сих пор не научились отличать их: тут все говорили с одним и тем же невнятным акцентом.

— Все подскажут их имена, — пояснила Мэгги. — Среди них вы не найдете Патриков или Бригитт. Там сплошь Сары и Ребекки, Джорджи и Гарольды с фамилиями вроде Джонсон, Карсон, Смит, Джонс, Джексон.

Джексон — среди этих пассажиров не было таких людей, как он. Никто здесь не обзывал нас «католическими идолопоклонниками». С другой стороны, не станешь же подходить к каждому и спрашивать, как его зовут.

Мэгги огляделась по сторонам. У очага сейчас остались только мы, и она жестом позвала нас подойти поближе.

— Это правда, что владелец этого корабля и капитан — протестанты, и, возможно, именно поэтому они обращаются с ним получше, чем другие. Но настоящая причина того, что это не корабль-могила, — случившаяся катастрофа, — шепотом сказала она нам и поведала всю историю об этом, пока наши котелки закипали на огне. — Этому человеку из Лондондерри, Макалистеру, помимо «Сьюпериор» принадлежат еще четыре или пять кораблей. Год назад одно его судно возвращалось из Слайго с грузом пассажиров. В Дерри оно должно было принять на борт еще людей, потом взять курс на Ливерпуль, а оттуда — через океан в Америку. Во время плавания вдоль ирландского побережья разразился ужасный шторм. Матросы боялись, что вода, захлестывавшая корабль, может затопить трюмы, поэтому затянули проходы вниз кусками парусины, защищаясь от волн. Но трюмы были переполнены, людям было нечем дышать. Когда через десять дней судно прибыло в Дерри, сотня человек оказались мертвыми. Они ногтями проделывали дырки в ткани, пытаясь добраться до воздуха. А матросы били их дубинками и сбрасывали обратно. — Она снова понизила голос до шепота. — Это были шотландские моряки, и все ирландцы для них — хоть протестанты, хоть католики — это мусор. Был суд. Капитана и команду признали виновными в убийстве людей. Это стало черным пятном на репутации Макалистера.

— Какой ужас, — вырвалось у Майры.

— Да упокой, Господь, их души, — прошептала я.

Мэгги кивнула:

— Трагедия. После этих событий компания должна быть более осторожной. Они теперь берут меньше пассажиров. Благодаря тем невинно загубленным душам у нас сейчас тут просторнее и лучше с припасами, — закончила она. — Ну вот, наша овсянка уже готова.

Мы взяли свои котелки и пошли вниз.

Мы ели на своих койках, там же, где и спали. Кормя Стивена овсяной кашей, я все думала о тех людях, обреченных задохнуться в этой темной дыре. Мэгги нашла для нас две ложки, и наши дети ели по очереди или просто руками.

— Простите.

Возле нас стояла женщина с койки под нами. Как и большинство здесь, она путешествовала со своей семьей. Их было пятеро молодых сестер, младшей всего-то двенадцать лет. Ехали они сами, без родителей, в надежде найти в Больших домах Америки работу служанок или другой прислуги. Настроены все были решительно, хотя и очень напуганы. Их родные взяли деньги на проезд у каких-то ростовщиков из расчета, что переводы, которые девушки пришлют им из Америки, позволят всем пережить зиму и вернуть долг. Это было тяжкое бремя. У этой женщины был муж, белокурый, не высокий и не низкий, а также двое сыновей шестнадцати и семнадцати лет и старшая дочка, очень похожая на мать: у обеих были темные волосы, собранные на затылке в тугой узел, и застенчивые карие глаза. Но католики они были или протестанты? Этого я не знала. Она дала мне покрывало, сшитое из обрезков материи.

— Лоскутное одеяло, — сказала она. — Можете пользоваться, пожалуйста.

— Спасибо, — сказала я. — Вы очень добры.

Стивен потянулся к яркому пестрому одеялу, взял его и потерся о него щекой.

— По-моему, он на него претендует, — сказала женщина.

— Это лишь на время плавания, — ответила я. — Потом я обязательно его верну.

— Его сшила моя мама, — вздохнула женщина.

— А она…

— Она жива, но не захотела покидать наши родные места, Баллимену.

— Мои папа с мамой тоже остались дома, в Коннемаре.

— А где это? — спросила она.

— К западу от залива Голуэй, — объяснила я.

— Ох, — вздохнула она. — Я совсем не знаю этих мест.

Должно быть, она протестантка, если не знает о заливе Голуэй. С другой стороны, Мэгги тоже никогда не слышала о Коннемаре и о Голуэй Сити имеет очень смутное представление. Для меня же Лондондерри всегда было Doire Columcille, или «Дубовая роща Святой Коламбы» по-ирландски, — древнее священное место, которое позднее стало полем боя для Короля Билли. Хотя я понятия не имела, что там сейчас, как и ничего не слышала о Баллимене…

— Мы из-под Белфаста, — уточнила женщина.

— Ага, — понимающе кивнула я. Тогда точно протестанты. — Меня зовут Онора Келли.

— Приятно познакомиться, миссис Келли.

— Прошу вас, зовите меня Онора.

— Хонора, — повторила она.

Из-за того что она произнесла мое имя без придыхания, в начале слова появился звук «х» — жесткое «Хонора» вместо мягкого «Онора».

— А я Сара Джонсон.

Это лишь подтвердило мою догадку.

— Спасибо вам за ваше одеяло, миссис Джонсон.

— Сара, — поправила она меня.

Она рассказала, что с семьей едет к родственникам в Америке, которые живут там уже несколько поколений и даже сражались во времена Американской революции.

— Никому в нашей семье Англия не нравится, — внесла ясность она.

— Но разве вы не протестанты?

— Мы пресвитерианцы, — ответила она.

— Пресвитерианцы, — повторила я. — А в чем разница?

* * *

Вечером Сара привела к нашей койке своего пастора, мистера Уилсона.

— Мы действительно протестанты, — объяснил он мне, — но мы выступаем против разложения как католической, так и англиканской церкви.

Мне показалось, что он чем-то похож на Джексона. Впрочем, нет: это молодой человек, худой и с виду начитанный.

— Власть Рима встает между человеком и Богом. А каждое общество должно само управлять собой, чтобы ни один из людей не обладал полной властью. У нас нет церковников. Пресвитерианцы-миряне сами выбирают себе священника, который отвечает перед ними. Вы знакомы с конституцией Соединенных Штатов?

— Мне стыдно признаться, сэр, но я с этим никогда не сталкивалась, — сказала я.

— Так вот, — продолжал он, — принципы конституции Соединенных Штатов напрямую почерпнуты из учения пресвитерианской церкви. И если хотите знать, — он многозначительно понизил голос, — мы всегда выступали за то, чтобы Ирландия была свободной и независимой.

— «Юнайтед Айришмен», объединенные ирландцы. Я знаю о них, сэр, — Вольф Тон и…

— Все верно. И я верю, что в нашей Арфе когда-нибудь зазвенят новые струны.

— Я бы охотно на это согласилась, сэр.

Сара, похоже, почувствовала облегчение, когда он ушел.

— Никогда не знаешь заранее, что могут напеть эти священники, но этот, кажется, себя контролирует. С другой стороны, Бог ведь все равно у всех один, верно?

— Верно, Сара, — ответила я.

После этого случая Сара стала присоединяться к нам с Майрой и Мэгги в очереди к кухонному очагу. Однажды я сказала по-ирландски: «Is glas ial no cnaic bhfad uihh» — дальние холмы всегда зеленее. Мэгги сначала не поняла меня, но потом, когда она произнесла эту же фразу на ирландском, принятом в графстве Донегол, Сара тоже поняла почти все. Она сказала нам, что этот язык практически не отличается от шотландского гаэльского, на котором разговаривала она сама.

* * *

Три недели море вело себя хорошо. Ветер устойчиво надувал наши паруса, двигая нас в нужную сторону. Однако затем, резко и без предупреждений, он вдруг изменил направление, бешено закружился, ударяя в борта и раскачивая наше судно. Мы сбились в кучу, каждый на своей койке, молясь и умоляя небеса о пощаде.

Шторм немилосердно трепал нас, и в трюме непрерывно разносились возгласы:

— Господи, спаси нас! Господи, спаси нас!

Мистер Уилсон молился громче всех:

— Господи Иисусе, ты усмиряешь воды. Успокой море, молим тебя!

— Аминь, — подхватывали мы все. — Аминь.

Когда матросы затянули выходы на верхнюю палубу парусиной, люди из Лондондерри, которым были прекрасно известны подробности прошлой трагедии, принялись громко кричать, выражая свои протесты, пока пришедший капитан не заорал нам через закрытый люк:

— Вы что, хотите, чтобы вас затопило и все потонули? Ведите себя тихо, старайтесь вдыхать меньше воздуха — и все с вами будет хорошо!

Меньше дышать? Когда вокруг рыдают наши дети?

Корабль накренился и резко повернул. Мы бы точно вылетели с койки, но на наших ногах лежали старшие мальчики, и их вес удержал нас на месте.

— Святая Коламба, — начала Мэгги Догерти.

— Помолись за нас, — продолжили мы.

— Благословенная Святая Бригитта, — сказал кто-то.

— Помолись за нас, — отозвались мы.

— Аминь, — закончила Сара Джонсон.

Семья за семьей, все начали обращаться к своим святым. Многие имена я никогда не слышала — это были местные монахи и монахини, праведные мужчины и женщины, проживавшие в их краях: Комгалл и Колман, Финтан и Фергал, Давнет и Деклан.

Я прибавила к ним Мак Дара, Святого Энду и его сестру Фанхеа, а затем еще и Греллана от Келли.

Пресвитерианцы тоже присоединились к нам, повторяя после каждого имени: «Помолись за нас». И это несмотря на то, что мистер Уилсон укорял их:

— Берегите дыхание! Не взывайте к язычникам!

Но никто не обращал на него внимания. Воздуха на препирательства не хватало — лишь на глухое бормотание:

— Помолись за нас, помолись за нас.

Эти звуки давали утешение, они успокаивали детей и усмиряли наши страхи.

После десяти часов такой болтанки морская болезнь одолела всех, даже самых крепких. Блевотина текла с наших коек на пол, смешиваясь там с морской водой, пробивавшейся сквозь каждую щель и отдушину.

— Все, мы выходим! — крикнул кто-то, и несколько человек, вскочив со своих коек, попытались подняться по ступеням, содрать задраивавшую выход парусину и выбраться наружу.

— Назад! — крикнул Чарли Догерти.

В поднявшейся панике могли затоптать десятки людей.

Майра прижимала к себе Грейси на одном конце нашей койки, я держала на руках Стивена на другом. Остальные дети крутились между нами — все плакали, даже Пэдди всхлипывал.

Мы с Майрой пели им колыбельную песню нашей мамы.

И наконец шторм ослаб. Матросы подняли края парусины. Мы жадно глотали воздух.

— Слава богу. Слава тебе господи, — слышалось со всех сторон.

* * *

На следующий день море успокоилось, в небе засияло солнце. Капитан разрешил всем выйти на палубу. Мы поздравляли друг друга с тем, что выжили, восхваляли Господа и всех его святых, дружно соглашались, что все ирландцы — народ исключительно отважный. Будь то католики или протестанты.

Капитан сообщил, что мы покинули северную Атлантику и теперь идем по южному маршруту.

По-прежнему держалась хорошая погода, и через две недели после шторма Чарли, муж Мэгги, пришел, чтобы рассказать нам новость: он слыхал от капитана, что через четыре дня мы будем на месте.

Чарли, невысокий мужчина с рыжеватыми волосами, очень гордился своей осведомленностью. Он часто упоминал своего брата Питера из Нового Орлеана, у которого уже есть работа для него.

— В Америке полно работы, — разглагольствовал он.

Мы были в море уже тридцать шесть дней. Выходило, что наше путешествие будет сорокадневным — и это очень нравилось Саре Джонсон.

— Мы совсем как Ной, — сказала она Чарли, — и вскоре увидим птицу с оливковой ветвью в клюве. Возвещающую о близости земли.

* * *

— Мы прибываем завтра, — объявил капитан.

В последний вечер все пассажиры вывалили на верхнюю палубу. Садившееся солнце словно тянуло нас за собой на запад, в сторону нашей новой родины. Парившие в вечернем небе птицы порой резко устремлялись вниз, к воде.

Патрик Доннелли, один парень из Донегала, и Сэм, старший сын Сары Джонсон, вынули свои скрипки и принялись играть ирландский рил. Слушая эту музыку, мы просто не могли усидеть на месте.

Заказывая музыкантам мелодию, никто не выкрикивал: «Стены Лимерика» или «Осада Энниса». Зачем обижать кого-то? Кто знает, как другие называют свои танцы? Сегодня, на сороковой день плавания, в эту теплую ночь и на устойчивой палубе под ногами, лично я с радостью станцевала бы рил под названием «Битва на реке Бойн».

— А они умеют двигаться, хоть и протестанты, — заметила наблюдавшая за танцами Мэгги. — Завтра. Уже завтра мы ступим на землю Америки.

С этими словами она встала и присоединилась к танцующим.

Я сидела в стороне и держала Стивена и Грейси, пока не пришла Бриджет. Она взяла их за руки и увела в кружок скачущих и вертящихся под музыку детей. В ожидании скорого схождения на сушу все уже твердо и уверенно держались на ногах.

Пары танцующих сходились и сбивались в кучу. Какой-то парень из Гринкастла крикнул:

— Раскрутите свою партнершу, пусть снова почувствует себя как дома.

Майра подстроилась под шаг моряка и закружилась с ним в сторону.

Взрослые танцевали по правилам, но дети скакали и ныряли беспорядочно, не заботясь о соблюдении шага. Пэдди и Джеймси хлопнули в ладоши и взялись за руки, сделав для других детей «мостик», чтобы те пробегали под ним.

В такую ночь Майкл, несомненно, мог бы сыграть на своей волынке замечательную музыку.

На темных океанских волнах играли отблески ярких звезд и полумесяца луны. Это было 31 октября 1848 года, канун Самайна, — ночь, когда встречались и перехлестывались наши прошлая и будущая жизни. Я подняла глаза к небу. Видишь ли ты, Майкл, как мы заканчиваем пересекать океан, далеко-далеко от нашего дома? Мы выжили в этом плавании, которое убило Денниса и еще множество других людей. Их приняло море, и мрачные воды у меня за спиной стали для них кладбищем. Если бы ты был сейчас здесь, a stór, ты, наверное, сыграл бы и печальную поминальную песнь. Сначала ее, потом танец, а затем ударил бы марш, чтобы поднять наш дух и вселить в наши сердца отвагу. Faugh-a-Ballagh!

* * *

Вскоре после рассвета нас разбудили крики моряков: «Земля! Земля!» Ближе к вечеру мы зашли в устье большой реки — до порта Новый Орлеан оставалось всего несколько часов пути.

— Это большая удача, — сказал Чарли Догерти, — приехать в Америку через Миссисипи.

Штормы частенько прибивали корабли, направлявшиеся в Нью-Йорк, к скалистым берегам северной части атлантического побережья. Здесь же «Сьюпериор», повторяя изгиб реки, зашел в городскую гавань в форме полумесяца.

— Полегче, — сказал Чарли, наблюдавший вместе с остальными пассажирами, вывалившими на палубу, за тем, как матросы бросают якорь.

Как только судно остановилось, нас всех, словно теплым одеялом, накрыла жара — как будто воздух был наполнен паром от тысяч кипевших котелков.

— Жарко, — сказала Майра.

— И трудно дышать, — согласилась я.

— Влажность, — пояснил Чарли Догерти. — Это все из-за влажности. — Он немного странно произносил это слово — «влажность». — Она тут тропическая. В Новом Орлеане тот же климат, что и в бассейне Амазонки.

Мэгги Догерти подтверждающе кивнула:

— Питер, брат Чарли, написал, что нам придется к этому привыкать. Хотя мысль о постоянном лете нас как-то не пугала…

Сегодня было первое ноября, новый год, — и это хороший знак. На корабле не было болезней, так что и карантина не будет. Поэтому, как сказал нам Чарли, нас выпустят на берег в тот же день.

Я вернула лоскутное одеяло Саре Джонсон и попрощалась с ней и ее семьей, когда они уходили.

Наконец пришел и наш черед. Я подняла Стивена, взяла за руку Бриджет. Майра держала Грейси на руках. Затем мы прошли вслед за Джонни Огом, Пэдди, Джеймси, Дэниелом и Томасом по трапу и спустились в деревянную шлюпку размером с наш curragh. Двое матросов должны были на веслах доставить нас в порт.

— Ты очень покраснела, — сказала Майра, когда мы садились в лодку. — Ты не заболела?

— Это от жары, — ответила я. — Здесь очень жарко.

Матросы, молодые парни из Лондондерри, быстрыми гребками гнали нашу лодку через гавань. На ходу нас немного обдувало ветром, но моя кожа все равно стала влажной и липкой.

— Мама, посмотри, — сказал Джеймси. Он поднял руку и показал мне скатывающиеся по ней капли пота. — Я что, весь так растаю, мама?

— Это пот, парень, — сказал матрос постарше. — В Америке тебе придется много потеть.

— Господи, Онора! — воскликнула Майра. — Ты только посмотри на эту пристань! Да тут штук пятьдесят парусников, не меньше!

В гавани действительно собралось множество массивных кораблей — в основном выше нашего «Сьюпериора», — которые чуть ли не терлись бортами и не касались друг друга парусами. Наши матросы ловко направляли шлюпку в узкие проходы между этими монстрами.

Джонни Ог и Пэдди норовили встать, чтобы оглядеться по сторонам.

— Сядьте, сядьте! — прикрикнула я на них.

Но матрос помоложе сказал:

— Ничего страшного. Пусть поприветствуют Америку стоя — лицом к лицу. Это довольно жесткие края, которые пахнут страхом и тревогой. Смотрите Америке в глаза, ребята.

Майра держала Грейси, Дэниел жался к ее ногам. Вокруг меня столпились Стивен, Джеймси и Бриджет. Томас сидел на лавке один и смотрел назад, на «Сьюпериор». На корабле ему понравилось, и это было заметно. Томас отказывался оставаться в трюме. Однажды Майра нашла его в каюте капитана, где он развлекал капитанскую жену рассказами о роскошных балах, выездах на охоту и других событиях из жизни Мерзавцев Пайков. Та жадно вслушивалась в каждую деталь, шокированная до глубины своей пресвитерианской души.

— Содом и Гоморра, — повторяла она. — Просто Содом и Гоморра.

Тогда он еще пожал руку капитанской жене — это в семь-то лет! — и произнес: «Благодарю вас за ваше гостеприимство». «Откуда это у него взялось? — частенько удивлялась Майра. — Ну откуда? У Мерзавцев Пайков и в помине не было галантности, это я тебе точно могу сказать», — заверяла она.

Я незаметно коснулась свертка с соверенами у себя под юбкой. Целы. Там они были в безопасности. А проверила я их, потому что мы уже приближались к толпам людей в порту.

— А что это так пахнет? — спросила Майра у молодого матроса.

Это был не запах океана, не рыба… В горячем тяжелом воздухе витало нечто другое.

Майра с удовольствием вдохнула.

— Здорово.

— Это кофе и корица, — ответил моряк, подгребая к причалу. — А видите эти груды желтых фруктов? Это бананы, мэм.

— Здесь масса грузов из Мексики, Кубы, Коста-Рики, Пуэрто-Рико и других испанских колоний, — сказал парень. — Испания долгие годы сражалась за Новый Орлеан с Францией. Старик Наполеон вроде победил, но потом переиграл, продал все американцам, но тут многое осталось французским — хоть и очень отличается от Франции.

— А вы и во Францию плавали? — спросил Джонни Ог.

За время путешествия он стал любимцем матросов, карабкался по канатам, помогал с парусами. Майра поощряла его в этом: «Давай, море у тебя в крови».

— Мы плавали по всему миру, парень.

— А мы направляемся в Чикаго, — сообщил Пэдди молодому матросу.

— Чикаго находится в тысяче миль вверх по реке. В этом году уже слишком поздно отправляться так далеко на север, миссис, — сказал тот мне.

— Там сейчас уже холодно, — вставил матрос постарше. — А еще говорят, что в Чикаго ветры дуют без остановки.

— Ну, с прохладным бризом я как-то справлюсь.

— Вам нужно найти пароход, колесное судно, которое отвезет вас вверх по реке. Только делать это нужно быстро.

Колесное судно? Пароход?

— Взгляните туда, — сказал он, показывая на большой белый пятипалубный корабль. — Это «Ривер Куинн», — продолжал он. — Он довезет вас до порта на реке Иллинойс, там вы пересядете на другое судно, которое поплывет по каналу, но если канал уже замерз…

— Не торопитесь уезжать из Нового Орлеана, — сказал молодой матрос Майре, которая ему явно нравилась. Он подмигнул ей, и она улыбнулась в ответ. — Кроме всего прочего, тут есть кофе с бенье.

— А что такое бенье? — спросила Майра.

— Это такой пончик с начинкой, мэм.

— А что такое пончик? — тут же спросила я.

* * *

Они помогли нам подняться на причал. Я попыталась идти, но доски помоста раскачивались, словно палуба «Сьюпериора». Я не могла сохранить равновесие — не знала, куда ступить, чтобы не упасть.

Стивен извивался у меня на руках:

— Опусти. Опусти.

На солнце его рыжие волосы стали еще ярче, и жара, похоже, нисколько его не смущала. Я опустила Стивена, и он сразу пошел вперед, вдоль длинного пирса, по направлению к докам. Бриджет ушла вслед за ним. А потом за ними побежали и остальные: Джонни Ог, Дэниел, Пэдди и Джеймси.

— Подожди нас, Стивен! — крикнул на ходу Пэдди.

Майра, удерживавшая Грейси у себя на бедре, повернулась к Томасу.

— Вашу руку, сэр, — сказала она, беря его за запястье, после чего они важно пошли по пристани.

Я неуверенно шагнула вперед правой ногой, затем подтянула левую.

Итак, Майкл, наши дети идут впереди нас, за исключением разве что малыша внутри меня — нашего младшенького, Майкла Джозефа Келли, который родится уже в Чикаго. В Америке.

 

Глава 23

На пристани нас захлестнула волна портовых рабочих, пассажиров и уличных торговцев. Я поймала Стивена, Бриджет ухватилась за мою юбку. Майра держала на руках Грейси, но мальчишки уже затерялись в толпе.

— Вон они! — крикнула Майра.

Оказывается, они присоединились к группе людей, глазевших на выступление двух мальчиков. Одному из них было лет десять, а другому — около восьми. Старший распевал песню:

Младший мальчик иллюстрировал песню танцем: наклонялся, делал вид, что подбирает что-то с земли и укладывает в воображаемую кучу.

Наши дети протолкались в первые ряды и принялись отбивать ритм для танцующего мальчика: сначала притопывали ступней, а потом выстукивали босыми ногами по доскам причала.

— Ты только глянь на наших парней, — сказала мне Майра. — Уже освоились, все им нипочем.

У американских мальчишек были темно-коричневые лица и короткие жесткие кудряшки волос на голове.

Проходившие мимо мужчина и женщина остановились рядом со мной.

— Хозяин не должен позволять своим рабам резвиться на людях подобным образом, — сказала дама.

— Слишком много этих негритят разгуливает по Новому Орлеану, — согласился мужчина, и они пошли дальше, продолжая жаловаться друг другу.

Рабы? Эти маленькие мальчики?

— Все, довольно, расходитесь, это рабочий причал! Проваливайте, обезьяны! Убирайтесь отсюда, черное отродье!

Произнесено это было с акцентом — ирландским акцентом.

Высокий коренастый мужчина, сплошные мускулы и мощь, протолкался сквозь толпу и завис над негритятами, замахнувшись на них дубинкой.

— Побойтесь Бога, мужчина, вы же проломите им головы! — воскликнула Майра.

— Именно это я и собираюсь сделать, миссис!

Двое мальчишек попытались скрыться в толпе, но грозный человек поймал танцора за руку и поднял его в воздух, тогда как парнишка постарше убежал.

— На моей пристани нет места дикарям.

Он опустил ребенка вниз, но продолжал крепко держать его.

— Оставьте его в покое! — сказала я ему по-ирландски.

— Кто это говорит? — спросил он.

— Это говорю я, миссис Майкл Келли! Такому крепкому мужчине, как вы, негоже мучить ребенка. Разве не довольно этого в нашей с вами бедной стране?..

— О какой это бедной стране вы толкуете, миссис? Моя страна — здесь! — Он грозно топнул ногой по пристани. — И работа моя состоит в том, чтобы заставлять это сборище лоботрясов работать.

Он указал своей дубинкой в сторону кораблей, где группки портовых рабочих загружали и разгружали грузы, по сходням таская на своих плечах мешки.

— Это ирландцы, — сказал он. — И все работают, миссис. Никто не шатается без дела, как эти отпрыски сатаны.

— Вы говорите как старый протестантский проповедник, — бросила я. — Вы тоже питались бесплатным супом?

Это его достало. Он отпустил мальчишку, который тут же удрал, пригнув голову.

— Кто вы такая, чтобы укорять меня супом? Я придерживаюсь своей веры! — вспылил он.

Толпа разошлась, и теперь перед этим громадным мужчиной стояли только мы с Майрой и наши дети.

— Я католик не хуже, чем вы или кто-то еще, — сказал он. — Каждое воскресенье я кладу деньги на тарелку в церкви Святого Патрика. И не говорите о том, чего не понимаете, миссис. Ничего хорошего не выйдет, если быть мягким с рабами, и не важно, сколько им лет. Такая здесь жизнь. Вы об этом просто еще узнаете. А что касается ваших крепких и здоровых мальчишек, то они должны работать, а не торчать здесь без дела, пялясь на всякие глупости.

Своей дубинкой он толкнул Джонни Ога в плечо, а потом похлопал по спине Пэдди и Томаса:

— Поработают несколько дней и сразу забудут об этих двух маленьких чернокожих. Вы еще поймете, чего стоит пробить себе дорогу в этой стране.

Он развернулся и отошел от нас, помахивая своей дубинкой теперь уже в сторону грузчиков.

— Всем за работу!

— Мама, а что такой нехороший человек делает в Америке? — спросил Пэдди.

— Это просто еще одно препятствие, которое нужно было взять, Пэдди, — ответила я.

— Жалко, что папы нет здесь. Этот дядька напугал меня, — сказал Джеймси.

Я растопырила пальцы, а затем сжала их в кулак.

— Помните, чему вас учил отец? Держитесь друг друга, и не будете бояться.

Пэдди и Джеймси дружно сжали кулаки.

— Пойдемте, команда, — сказала Майра.

Вдоль дороги у порта выстроилась вереница повозок, забитых людьми, — с виду ирландцами, но не с «Сьюпериор».

К нам подошел молодой парень:

— Ваши мужья, леди, случайно не ищут работу?

Это был еще один ирландец, худощавый, но в руках крутил такую же дубинку, какая была у предыдущего громилы.

— Мы вдовы, — ответила я.

— Вдовы, говорите? Возможно, у нас и для вас найдется предложение. В лагерях у нас толпы одиноких мужчин. Я мог бы устроить вас обеих.

— Если ваши фургоны следуют в сторону Чикаго, мы могли бы поехать вместе с вами — стирали бы для вас и готовили в пути, отрабатывая свой проезд, — сказала я.

Майра схватила меня за руку.

— У нас есть дети, но они не займут много места, — не унималась я.

— Пойдем отсюда, Онора.

Майра оттащила меня от повозки и затолкала вместе с детьми в какой-то переулок у пристани.

— Ради бога, Онора! Иногда ты ведешь себя как полная ejit, даже не верится, что такое возможно. Ты думаешь, что готовкой и стиркой мы доберемся до Чикаго? Опомнись! Он хочет сделать нас шлюхами!

— Ух ты, — сказала я.

— Вот тебе и «ух ты»! — передразнила она меня. — Устроит он нас! Поверь мне: если я когда-нибудь скачусь на самое дно, плату за свои грехи я буду получать лично и полностью, не делясь с каким-то грязным sliveen!

— Вам не нужно ехать туда, куда едут все они, — сказала нам женщина, такая же темнокожая, как и те мальчишки на пристани. На голове у нее был повязан красный платок. — Некоторые из этих людей едут копать каналы на болотах, кишащих москитами. Долго там не протянут — заболеют лихорадкой и помрут. Другие будут укладывать рельсы по двенадцать-пятнадцать часов в день. Половина этих тоже помрет. Хозяева не дают своих рабов на такие опасные работы. Не хотят рисковать своим ценным имуществом. Они нас тоже загоняют до смерти, но медленно и на своих плантациях. А эти ирландцы никому ничего не стоят, — подытожила она.

— У каждого из них осталась дома семья, — сказала я.

— Так вы тоже ирландцы? — спросила она.

— Да, ирландцы, — сказала Майра. — А вы кто?

— Я иду за вами с того момента, как вы помогли моим мальчикам, — ответила женщина. — Лоренцо, Кристоф, venez vite.

В проеме двери появились двое юных музыкантов.

— Mes fils, — сказала женщина. Она показала сначала на паренька повыше: — Лоренцо, — а потом — на его брата: — Кристоф.

Они подошли к нам.

Джеймси протянул руку и коснулся тугих черных завитушек волос на голове меньшего мальчика.

Пэдди послюнил палец и потер им щеку мальчика постарше, а затем принялся смотреть, не осталось ли на его руке следов грязи.

Ни Лоренцо, ни Кристоф при этом не сдвинулись с места.

Я спешно схватила Пэдди за руку.

— Извините нас, миссис, — сказала я женщине.

— Но, мама, — начал возмущаться Пэдди, — я всего лишь хотел посмотреть, смывается ли эта коричневая краска.

— Не смывается, — заверила его женщина.

— Пожалуйста, простите моим сыновьям их дурные манеры, — сказала я. — Тут все для них такое новое и…

Она остановила меня, небрежно махнув рукой.

— Куда вы направлялись?

— В Чикаго, — ответила я.

— В Чикаго? Это далеко.

— Я проголодался, — сказал Джеймси. — А мы поедим тут, в Америке?

— Лоренцо! Кристоф! Les bananes!

Двое мальчиков быстро скрылись в доме, а через мгновение появились со связкой изогнутых желтых плодов, которые мы уже видели на пристани.

Женщина отломила один из них и протянула Пэдди, а потом дала еще по одному Джонни Огу, Томасу, Дэниелу, Джеймси и Бриджет, в то время как меньший мальчик, Кристоф, вручил еще по два нам с Майрой.

— Это для ваших малышей, — сказал он.

— Бананы, — повторила для нас женщина по-английски.

Мы все закивали и улыбнулись ей.

— Ну хорошо, бананы. Но, ради всего святого, что нам с ними дальше делать? — спросила Майра.

Пэдди посмотрел на Лоренцо, потом сунул конец банана в рот и откусил.

— Ой, — сказал он и, вынув банан изо рта, стал рассматривать на нем следы своих зубов.

Лоренцо и Кристоф согнулись пополам от хохота, показывая на Пэдди пальцами.

— Garçons! — прикрикнула на них женщина, одним словом прекратив это безудержное веселье. — Лоренцо, — скомандовала она.

— Pardón, Mama.

Лоренцо взял банан и очистил его от желтой кожицы, оголив белую сердцевину.

Пэдди и остальные наши мальчишки тоже очистили свои бананы и выставили их перед собой.

— А вот теперь ешьте, — сказала женщина.

Пэдди медленно откусил и начал жевать. Джонни Ог, Джеймси, Томас и Дэниел сделали то же самое. Женщина очистила банан и для Бриджет, и та тоже откусила кончик. Вскоре уже все дети радостно уплетали свои бананы и весело смеялись от удовольствия.

— Вкусно, мама, — сказал Джеймси.

Мы с Майрой тоже сняли кожицу со своих бананов. Сестра взглянула на изогнутый плод у себя в руке, потом — на меня и захихикала.

Женщина перехватила ее взгляд и тоже улыбнулась.

— Не говори ничего, Майра, — предупредила я и откусила самую мягкую и сладкую из всех pratties, когда-либо произраставших на земле.

— Банан! — воскликнула я и рассмеялась.

— Банан! — повторил Пэдди.

— Банан! — подхватил Джеймси.

— Банан! — не удержался Джонни Ог.

И наконец подключилась Бриджет:

— Банан!

Майра дала кусочек Грейси.

— Они совсем другие, ни на что не похожи, — сказала я. — Но мне нравится. Бананы.

В этот момент Стивен схватил рукой мой банан, отломил кусок и сунул его в рот целиком.

Мы все засмеялись.

— Огромное вам спасибо, — сказала я женщине. — Последние шесть недель мы питались в основном овсяной кашей. Я — Онора Келли.

— А я — мадам Жак, — ответила она.

— Майра Лихи, — представилась Майра.

Бананы.

* * *

Я заметила, что за время нашего короткого пребывания в Новом Орлеане мы могли встретить больше разных людей, попробовать больше разнообразной еды, увидеть больше разных деревьев, растений, цветов и домов, чем в Голуэе за всю свою жизнь. От впечатлений кружилась голова. И захватывало дух.

Ах, Майкл, не этот ли большой мир ты искал, когда отправлялся путешествовать?

* * *

— Это место похлеще, чем Tír na nOg, — сказала мне Майра, когда мадам Жак вела нас по улице, застроенной трехэтажными домами желтого, розового и голубого цветов.

— Le Vieux Carré, — сообщила она нам. — Французский квартал.

Мадам Жак вела нас туда, где она жила. Как ни странно, это был монастырь, в котором сестра Генриетта Делиль и еще две монахини ухаживали за больными, всеми брошенными рабами и учили их детей Слову Божьему. Обучать рабов чему-то еще было противозаконно, запрещалось учить их читать и писать, объяснила она, хотя монахиням было позволено организовать школу для свободных цветных детей.

Сама она, будучи как раз «свободной цветной», основала собственный религиозный орден, Сестры Святого Семейства, когда ее отказались принять в монастыри для белых. Все это она объясняла нам с Майрой, когда кормила наших детей, — они впервые ели в Америке.

— Боюсь, что есть только молоко и печенье, — сказала сестра Генриетта.

Только?! Наши дети едва могли есть, потому что улыбались до ушей, жуя еще теплое печенье, намазанное маслом и клубничным вареньем. Мои четверо вообще никогда в жизни не пробовали такой еды, да и молоко пили уже очень и очень давно. Томас, уплетая одно печенье за другим, все кивал Майре — так маленький лорд выражал свое одобрение.

— Очень вкусно, — сказала Майра, прихлебывая свой кофе, — напиток, которого не пили даже Мерзавцы Пайки.

Вечером мы с Майрой сидели вместе с сестрой Генриеттой и мадам Жак на крыльце их небольшого деревянного домика.

— А в Ирландии в домах нет крыльца, — сказала я.

— И качелей на крыльце — тем более, — добавила Майра, когда мы с ней тихонько раскачивались на качелях со Стивеном и Грейси на руках. Остальные дети уже спали в доме.

— Какой замечательный аромат, — заметила я.

— Ночью распускается жасмин, — пояснила нам сестра Генриетта.

— Здорово, что тут у вас тепло, — сказала Майра.

Мы обе были очень удивлены, когда мадам Жак рассказала нам, что раньше была собственностью сестры Генриетты.

— Я досталась ей вместе со своими детьми по наследству, когда умерла ее сестра. — Мадам Жак продолжила свой рассказ о семье Делиль. — Все девушки там — красавицы, разговаривают на трех-четырех языках, играют на пианино, рисуют картины, — сказала она. — Даром, что ли, их дедушка был французским аристократом, а бабушка — дочерью африканского вождя?

— Помолчи, — сказала сестра Генриетта мадам Жак и добавила, что с радостью дала бы мадам Жак свободу, но тогда той пришлось бы покинуть Новый Орлеан. Недавно освобожденным рабам запрещалось жить в городе.

— Рабство — великий грех нашей страны, — вздохнула она. — Я каждый день молюсь о том, чтобы Америка одумалась и исправила это положение.

— Вам лучше завтра сходить на воскресную мессу в ирландскую церковь Святого Патрика, — продолжала сестра Генриетта, хотя допускала, что мы могли пойти также во французскую — Собор Святого Луи — или испанскую.

Сестра Генриетта сообщила, что сама она, все сестры и мадам Жак ходят в церковь Святого Августина для цветных: можно пойти и туда, местная паства тепло примет нас, но могут быть проблемы с белыми властями. Я сказала, что церковь Святого Патрика нам подходит. Там наверняка будут Догерти с «Сьюпериор», а брат Чарли может помочь нам купить билеты до Чикаго.

Сестра Генриетта слышала о Чикаго от французских священников-миссионеров.

— Это на границе с прериями, — сказала она.

Я хотела расспросить подробнее, но тут Майра встала и заявила, что ей необходимо поспать.

Мы поблагодарили сестру Генриетту. Я сказала, что у нас нет слов, чтобы высказать ей свою признательность за такую безусловную доброту.

— Это наш долг, — ответила она.

На следующее утро Лоренцо отвел нас в церковь Святого Патрика.

— Ты глянь, кто устроился там на боковой скамье, — сказала мне Майра, когда мы вошли в красивую каменную церковь с высокой колокольней.

Мэгги и Чарли Догерти сидели там вместе с какой-то супружеской парой — вероятно, братом Чарли и его женой — и целым выводком ухоженных и тщательно причесанных детей.

Наши дети выглядели ничем не хуже. Все они помылись в ванной.

— Я в жизни еще не был таким чистым, — заявил мне Джеймси.

Сестра Генриетта нарядила их в одежду, пожертвованную богатыми семействами Нового Орлеана. Она подобрала им даже по паре обуви, а также нашла юбки и блузки для нас с Майрой. А мадам Жак вынула откуда-то красную шелковую шаль с бахромой и накинула ее Майре на плечи.

— Мы тут в Америке неплохо устроились, — шепнула сестра, когда мы усаживали своих детей на церковную скамью.

Мы держали Стивена и Грейси на коленях. Детям пришлось увидеть и услышать столько нового, и они вели себя очень тихо в течение всей долгой мессы. На священнике были яркие зеленые одежды, пел хор, а нас окружали статуи святых в человеческий рост и разноцветные витражи. Над алтарем, вырезанным из мрамора и укрытым цветами и золочеными подсвечниками, расположились три громадные картины.

— Эта церковь лучше любой церкви в Ирландии, — сказал Питер Догерти, брат Чарли, когда после мессы мы стояли и беседовали, слившись с толпой, в которой, похоже, все друг друга знали.

Настоящий церковный приход. Питер рассказал нам, что всю эту красоту создал лучший архитектор Нового Орлеана.

— Джеймс Галье, — сказал он. — Хотя, покидая графство Донегол, он был Галлахером. Но как француз он получает здесь больше заказов на свои работы.

Питер сказал, что картины стоят тысячу долларов — одна только краска потянула на сотню, плюс плата художнику за работу в течение пяти лет.

— Очень красиво, — сказала я и поинтересовалась именами изображенных здесь святых.

На картине две женщины, одетые в элегантные платья и подбитые мехом мантии, стояли на коленях перед богато одетым епископом на фоне большой церкви с колоннами. Может быть, это папа римский? Питер Догерти поднял меня на смех. Неужели я не узнала самого Святого Патрика, который крестит Эне и Фиделму, дочерей Арта О’Лири, верховного короля? У меня хватило ума не начать объяснять ему, что тогда на Фиделме и Эне должна была бы быть домотканая одежда и что все часовни во времена Святого Патрика были маленькими мазанками. Но быть ирландцем в Америке означало совсем другое.

Чарли уже рассказал Питеру, что мы направляемся в Чикаго, и тот согласился помочь нам обменять наши деньги на доллары. Он сказал, что за наши тридцать два фунта мы сможем получить сто долларов, и этого вполне хватит на билеты до самого Чикаго. Питер Догерти работал в порту и был хорошо осведомлен относительно любых перевозок по воде. Он сообщил нам, что «Ривер Куинн» отправляется завтра, в понедельник, и лучше бы нам попасть именно на этот рейс, если мы хотим достичь канала Иллинойс-Мичиган до того, как он покроется льдом.

— Завтра? — расстроенно воскликнула Майра. — Так скоро?

Она разговаривала с Мэгги и Энни, женой Питера.

Энни Догерти пригласила нас на обед к себе домой. Они жили довольно далеко о церкви Святого Патрика, и это удивило меня.

— Ирландцы начали селиться в Новом Орлеане давным-давно, — сообщил мне Питер Догерти. — А наш пастор, отец Маллин, сражался еще во время войны 1812 года.

Вновь прибывшие жили в районе, который назывался Канал. Догерти привели нас к группке беспорядочно расположенных симпатичных деревянных коттеджей, окрашенных в разные цвета: синий, розовый, желтый, зеленый. У каждого обязательно было свое крыльцо, на котором играли дети.

Догерти угостили нас чаем и каким-то блюдом из картошки. Я заметила, что их дети, родившиеся уже в Новом Орлеане, растягивают слова, как это делала мадам Жак: в голосах их слышалась очаровательная мягкая интонация, приводившая Джеймси в восторг.

Пока мы беседовали перед их коттеджем, наши дети куда-то ушли с юными Догерти. Питер уже нашел для Чарли работу в порту. Мэгги надеялась зарабатывать в больших домах: стирать, готовить или убирать. Но Энни объяснила ей, что всю эту работу выполняют рабы. Впрочем, плата за жилье здесь была невысокой, да и теплые зимы тоже очень помогали прожить.

— Так что на обогрев здесь много тратиться не придется, — сказала она.

Питер Догерти собрал всех детей и вместе с нами повел их в конец улицы.

— К Миссисипи, — с гордостью объявил он. — Четвертая река в мире по своей длине — никакая речка у Sassenach и близко не сравнится с ней.

Он показал на воду и сказал, что «Ривер Куинн» пять дней будет везти нас по Миссисипи, а потом по реке Иллинойс до местечка под названием Ласаль, где мы на сутки пересядем на баржу для плаванья по каналу.

— В Чикаго вы будете через неделю, если считать от сегодняшнего дня.

— А вы знаете кого-нибудь в Чикаго? — спросила Майра у Энни.

Та ответила, что не знает.

— Поговаривают, что это суровое место.

— А вот Новый Орлеан — очаровательный город, — сказала Майра.

— Не могу с вами не согласиться, — ответила Энни.

Потом Питер Догерти отвел нас обратно к дому сестры Генриетты. Он был удивлен, увидев, где мы остановились, но почтительно поднял шляпу перед сестрой Генриеттой и сказал, что зайдет за нами завтра, чтобы решить вопрос с обменом денег и нашими билетами.

— Нужно будет дать часть наших долларов сестре, — сказала я Майре, когда мы поднимались по ступенькам крыльца.

Она кивнула и хотела что-то ответить, но тут появилась мадам Жак и увела нас.

— Venez, venez.

Мы последовали за ней на большое открытое пространство, куда рабы приходили молиться, петь и танцевать. Называлось оно Площадь Конго.

— Здесь мы поддерживаем традиции наших предков, — пояснила она.

Бой множества барабанов со всех сторон — мужчины, женщины и дети двигались в танце в едином ритме, словно одно большое сердце.

Лоренцо и Кристоф потянули наших детей в один из рядом танцующих кружков. Когда дети прилично утомились, мадам Жак принесла нам куски изумительно вкусного мяса, поджаренного на одном из многочисленных костров, разожженных вокруг.

— Это еще вкуснее, чем бананы и печенье, — сообщил мне Джеймси.

Когда мы уходили, мадам Жак показала на очень высокую красивую женщину, всю в белом.

— Это кузина сестры Генриетты, Мария Лаво, — сказала она. — Ей знакомы все ритуалы нашей африканской религии. Я попрошу ее благословить вас.

Мадам Жак выстроила нас в ряд перед Марией Лаво, и та положила свою ладонь по очереди на головы наших детей. Они стояли очень смирно, когда она нагибалась к каждому и шептала ему на ухо несколько слов. Мы с Майрой также протянули ей Стивена и Грейси для благословения.

Затем Мария Лаво взял меня за плечи и заглянула мне в глаза.

— Soyez forte, — сказала она мне. — Будь сильной.

Затем она перешла к Майре и сделала то же самое с ней.

— Soyez sage, — сказала она Майре. — Будь мудрой. И осторожной.

* * *

Мы все очень устали. Вернувшись к сестре Генриетте, сразу уложили детей спать.

— Мы тоже должны поспать. Завтра нам предстоит много сделать. «Ривер Куинн» выходит на закате, — сказала я Майре.

— Мне нужно с тобой поговорить, — ответила она. — Выйдем на крыльцо. Садись, — показала она на качели.

Какое-то время мы сидели молча, тихонько раскачиваясь взад-вперед в объятьях теплой ночи, пропитанной сладковатыми ароматами цветов.

Потом сестра нарушила тишину:

— Онора, мы должны остаться в Новом Орлеане. Будем дурами, если уедем отсюда.

— Майра, мы должны ехать в Чикаго. Я обещала Майклу. Патрик Келли ждет нас там.

— Майкл умер, Онора, и очень на то похоже, что Патрик Келли тоже.

— Мама, — вдруг услышала я.

Обернувшись, я увидела Пэдди.

— Что ты тут делаешь? Ты должен уже спать.

Я встала с качелей и подошла к нему.

— Мы завтра уезжаем.

— Нет, мама, — сказал Пэдди. — Нам нравится здесь. И мы все хотим остаться. Тетя Майра сказала нам, что мы можем это сделать.

— Что? — Я вопросительно взглянула на Майру.

Она подошла ко мне:

— У нас с мальчиками был разговор, Онора. И, конечно, все имеют право голоса, когда речь идет о том, где нам поселиться.

— Мы едем в Чикаго, — отрезала я.

— Что? Ты считаешь, что можешь раздавать приказы и я буду им беспрекословно подчиняться? Не буду, — сказала Майра. — А еще ты должна прислушиваться к мнению своих сыновей.

— Пэдди? — обратилась я к нему.

Но у него за спиной уже стояли Джонни Ог, Томас, Дэниел и Джеймси.

— Мы будем зарабатывать деньги, танцуя с Лоренцо и Кристофом, а Томас будет собирать монеты у зрителей, — сказал Пэдди.

Я попыталась привести им свои аргументы практического толка. Ситуация такова: мы — две женщины с восемью детьми, и один еще должен вскоре родиться, а денег у нас мало. Мы нашли здесь доброту, нас тепло приняли, но сестра Генриетта и Догерти сами борются за существование. Они могут оказать помощь путешественникам на несколько дней, но нельзя рассчитывать на то, что они будут принимать нас неопределенно долго. Однако Майра и мальчики ничего не хотели слушать.

— Мы уже тренировались, мама, — сказал Джеймси.

— И ты тоже, Джеймси? — удивилась я.

— Мы могли бы дать Джеймси дудочку, тетя Мед, — вставил Дэниел.

— Новый Орлеан очень даже хороший город, — поддержал их Томас.

— Так что ты перед лицом бунта, Онора, — подытожила Майра.

— А ты — его предводитель?

— Ты привезла нас в такую даль. У нас на руках есть сотня долларов — достаточно для хорошего старта.

— А что потом, Майра? Ты же сама слышала, что говорила Энни Догерти: всю домашнюю работу здесь выполняют рабы.

— Есть и другие способы зарабатывать. Похоже, в Новом Орлеане ценят красивых женщин, — заявила Майра, набрасывая на плечи свою красную шаль.

— Боже мой, Майра. Тебе, безусловно, нельзя разыгрывать из себя Жемчужину здесь, в Америке. А все шансы у тебя есть.

Майра взвилась и принялась кричать на меня. Кто я такая, чтобы судить ее после всего того, что она для меня сделала?

— Прошу тебя, Майра. Мальчики… — начала было я.

Но они, все пятеро, стояли молча, скрестив руки на груди, — маленькие мужчины. Сколько Джонни Огу? Почти девять. Пэдди — восемь, Томасу — семь, Джеймси — шесть, Дэниелу — пять.

Воины Красной ветви выстроились строем против меня.

Сестра Генриетта и мадам Жак, заслышав шум ссоры, тоже вышли на крыльцо.

— Мальчики! — воскликнула сестра Генриетта. — Так нехорошо. Нужно проявлять уважение к старшим.

Сестра Генриетта в общих чертах рассказала нам о той стороне Нового Орлеана, которую мы еще не видели. И смутно намекнула на demimonde, полусвет, все время поглядывая на Майру. Затем мадам Жак сказала, что белые мальчики не выступают вместе с цветными на улицах Нового Орлеана.

Но Майра лишь качала головой. Наконец она не выдержала и сказала:

— Ну ладно. Разделим деньги. Я со своими детьми остаюсь. А ты со своими уезжаешь.

Сумасшедший дом.

— Нет, нет, нет! — Это была реакция мальчишек. Они не хотели расставаться.

Затем слово взял Пэдди:

— Пальцы в кулак, мама!

Они все дружно сжали свои маленькие кулачки и подняли их над головой.

— Путь в Чикаго — действительно очень долгое путешествие, — сказала сестра Генриетта. — Вы уверены, что поступаете правильно?

— Да, сестра. Вы, конечно, сможете меня понять. Я торжественно поклялась своему мужу перед его смертью, что отвезу наших детей в Чикаго к его брату Патрику Келли. И я верю, что душа Майкла не будет почивать с миром, пока мы не окажемся в безопасности у его брата.

Я повернулась к мальчикам:

— Даже не просите меня идти против воли вашего папы. Пэдди, в Новом Орлеане нет ни единого человека, кто знал бы его. А в Чикаго такой человек есть. Ваш дядя Патрик. Ты помнишь, как он приходил помогать нам с нашей pratties, как выступал против Sassenach? Они братья с вашим отцом, мальчики.

— Как мы, Пэдди, — сказал Джеймси.

— Тогда я считаю, что нам нельзя оставаться тут, если папин брат ждет нас в Чикаго, — сказал Пэдди и взглянул на Джонни Ога. — Я должен ехать.

Джонни Ог понимающе кивнул:

— Да, должен.

Затем он повернулся к Майре:

— А есть в Америке кто-нибудь, кто помнит моего папу?

Майра покачала головой.

— Я помню его, Джонни Ог, — лучшего рыбака во всей Барне, — вмешалась я. — Твой дядя Майкл играл на своей волынке на их с вашей мамой свадьбе.

Я повернулась к Майре:

— Прошу тебя. Если мы разделимся, то много потеряем.

— Мы не должны отпускать их туда одних, мама, — сказал Джонни Ог. — У тети Оноры не столь острый язык, как у тебя. Кто-нибудь обязательно обжулит их.

— Джонни Ог прав, — подтвердила я.

Майра обернулась к старшему сыну:

— Значит, ты тоже хочешь ехать?

— Да, — ответил тот.

— И я уже хочу, — подхватил Дэниел.

Майра посмотрела на Томаса:

— А ты что скажешь?

— Мне нравится Новый Орлеан, — ответил тот, — но… я буду скучать по Пэдди и Джеймси.

— Боже правый, — вздохнула Майра. — Еще один бунт, похоже.

Но потом она рассмеялась:

— Ну ладно. Я поеду с тобой в Чикаго. Мы найдем Патрика Келли. Но только не удивляйся, если я когда-нибудь все-таки вернусь сюда.

* * *

На следующее утро мы с Майрой пошли с Питером Догерти. На билеты в третьем классе на «Ривер Куинн» ушло шестьдесят долларов — по десять за нас с Майрой и по пять за каждого из детей. Еще по четыре доллара с каждой их нас — за проезд на барже по каналу, детям — бесплатно. Еда в дорогу стоила пять долларов. С учетом того, что еще десять мы отдали сестре Генриетте, из всех наших сбережений у нас осталось семнадцать долларов. За свои хлопоты Питер ничего с нас не взял.

— Вам понадобится каждый пенни, — сказал он и помахал на прощанье рукой, когда колеса «Ривер Куинн» начали вертеться и наш пароход стартовал вверх по Миссисипи. Так он будет идти сутки напролет, день и ночь.

В Америке время не ждет.

* * *

Мы продолжали двигаться на север в темноте. Майра и дети дремали, прислонившись к мешкам с сахаром и кофе. Остальные пассажиры сгрудились на нижней палубе «Ривер Куинн». В основном это были семьи, однако встречались тут мужчины и женщины, путешествовавшие в одиночку. Сейчас все спали, но только не я. Молодой парень из Слайго, похоже, нуждался в собеседнике, который его выслушал бы. Он направлялся на запад Америки в поисках работы с крупным рогатым скотом и овцами на тамошних ранчо. Он сообщил мне, что на этом пароходе доберется до Сент-Луиса, а оттуда проедет еще тысячу миль на поезде до местечка под названием Форт-Бент, стоящего на знаменитой Дороге на Санта Фе.

— Нет, вы только подумайте, — я, который у себя на родине, в Ирландии, не отходил от собственного таунленда дальше чем на день пути, и вдруг еду через всю Америку за две тысячи миль, чтобы стать там ковбоем! — воскликнул он.

— Вы очень смелый, если едете один в полную неизвестность, — заметила я.

— Я смелый, миссис? Я то что, одинокий мужчина. А вот вы с сестрой путешествуете сами, да еще с восемью детьми, — вот это я называю настоящей смелостью! — Он понизил голос. — Видите вот этих? — кивнул он в сторону пяти семейств, сидевших возле сложенных в кучу сундуков. — Это шведы и норвежцы, — шепнул он. — Фермеры, едут на пустующие земли за Сент-Луисом. Пожелаем им удачи.

У них, сказал он, с личным имуществом гораздо лучше, чем у ирландских семей вроде нас, которые отправляются в Америку лишь с узелком одежды.

Еще с несколькими припрятанными долларами и несколькими памятными предметами. Я пощупала бабушкин крест, камешек, подаренный мне Майклом, и Боб Девы Марии. Наконец тот молодой парень тоже уснул. И я закрыла глаза.

Джонни Ог встал с первыми лучами солнца и разбудил всех нас. На пароходе была масса удивительных вещей. Он уже обнаружил рулевую рубку, дымовые трубы, паровые двигатели и самое потрясающее из всего этого — гребное колесо с лопастями.

— Пойдем, Пэдди, посмотрим на него!

— Не пойду, — буркнул Пэдди, который до сих пор дулся.

Еще до того, как мы поднялись на борт, он спросил у меня: «А ты уверена, что папа не хотел бы, чтобы мы сколотили состояние пением и танцами вместе с Лоренцо и Кристофом?»

Когда Джеймси, Томас и Дэниел вскочили на ноги и последовали за Джонни Огом, Пэдди хмуро взглянул на меня и сказал:

— Пойду все-таки присмотрю за ними.

После этого он бегом удалился.

— Они вернутся, когда в животах у них начнет урчать, — сказала я Майре. — У нас есть курица, а сестра Генриетта дала еще и печенья. Такая добрая. И щедрая!.. Майра?

Она не ответила. То ли спит, то ли притворяется. С момента нашего отъезда она была очень молчалива. «Я уступила тебе, но не стану делать вид, что счастлива», — с самого начала заявила она мне.

— Майра, ты уверена, что не голодна?

Ответа так и не последовало.

Стивен и девочки все еще спали, и я тоже снова закрыла глаза под лучами встававшего над Миссисипи солнца.

* * *

— Просыпайся, мама!

Пэдди, стоявший передо мной в окружении других мальчиков, казался возбужденным.

Полдень. Я проспала дольше, чем думала.

— Нет, ты только послушай это, мама, послушай. — Пэдди сложил ладони рупором у своих губ и, понизив голос, прогудел: — У отметки два! Тот дядька, который бросает веревку за борт, точно так и говорит: «У отметки два!»

— Он меряет дно, чтобы убедиться, что тут достаточно глубоко, — объяснил Джонни Ог. — Ах, мама, — добавил он, обращаясь к Майре, — а не могли бы мы все время жить на этом корабле и ездить по реке вверх и вниз?

Я взглянула на Майру:

— Сын своего отца. Корабли его не страшат.

Мне Майра не ответила, а Джонни Огу улыбнулась:

— Остаться на пароходе, говоришь? Звучит заманчиво, отличная идея.

— Ох, мама. Тебе бы точно понравилось в каютах наверху, над нами.

— Ты так думаешь?

— Да, мама, — ответил Томас. — Там дамы, настоящие леди, едят и пьют за длинными столами, везде фарфор и серебро, как дома.

Дома? Бедняга Шелковый Томас. Большой дом никогда не был для тебя твоим настоящим домом.

— Там играют в карты, мама, звучит музыка, — между тем продолжал он. — Совсем как в тех местах, куда мой отец хотел повезти нас в Лондоне.

— Роберт рассказывал удивительные вещи про игорные дома Лондона, где целые состояния выигрывались и проигрывались переворотом одной карты, — пояснила мне Майра.

— На эту карту ставилась и проигрывалась рента ирландских арендаторов, — бросила я.

— Там такие красивые ковры, — не унимался Томас, — и шторы, и лампы, и еще…

— Онора, — прервала его она, — подай-ка мне это печенье. Что-то я проголодалась.

Майра прокусила хрустящую корочку, добравшись до мягкой сердцевины.

— А теперь поешьте, мальчики, — скомандовала она. — И потом мы отправимся на небольшую прогулку по кораблю.

Майра набросила на плечи свою красную шаль и начала подниматься по ступенькам на верхнюю палубу. Джонни Ог и Томас следовали за ней по обе стороны.

— Идешь с нами, Онора?

— Идите сами, — ответила я. — А мы останемся здесь.

* * *

Через несколько часов мы подошли к причалу.

— Натчез, штат Миссисипи… Это Натчез, штат Миссисипи, — громко объявил чей-то голос.

Прозвонил корабельный колокол.

Мы отплыли через час. Большое колесо опять начало крутиться. Новых пассажиров не было. Под гул работающих двигателей и плеск гребных лопастей я пела колыбельную для Бриджет, Грейси и Стивена. А потом и сама уснула.

Майра и мальчики вернулись поздно ночью.

— Просто чудеса, — сказала она. — Там наверху удивительные чудеса.

Присев рядом со мной, она заулыбалась и начала рассказывать:

— Ох, Онора, какие там каюты! Они называют их салонами — это гостиные с хрустальными люстрами и красными стенами с золотой отделкой. А публика! Все одеты так, как я в жизни не видала! Да бедная одурманенная лекарствами госпожа Пайк просто окосела бы от зависти, если бы увидела наряды этих дам из атласа и шелка, сияющие туфли джентльменов. Потом какой-то мужчина подошел ко мне и, коснувшись своей шляпы, любезно поинтересовался, не хотим ли мы с мальчиками взглянуть на все это поближе. Он взял меня под локоть и отвел в самую гущу этого великолепия! А теперь самое приятное из всего этого. Этот джентльмен поведал мне, что в Чикаго таких салонов масса, просто множество. И угадай, кому они принадлежат? Ирландцам! А еще он сказал, что в Чикаго есть что-то от атмосферы Нового Орлеана. Такие дела. Как удачно вышло, что сестра из всей собранной на благотворительность одежды подобрала мне именно эту красную шаль с бахромой!

Она откинулась назад, закрыла глаза и с улыбкой на губах уснула. Майра никогда не умела дуться подолгу.

* * *

Через три дня в городе под названием Мемфис с парохода сошли последние ирландцы. В последующие два дня на палубе стало меньше грузов и больше места, и наши дети чувствовали себя вполне комфортно. Мальчишки гоняли по «Ривер Куинн», а мы с Бриджет играли в разные игры со Стивеном и Грейси в коридоре неподалеку от нас. Майра и Томас постоянно выходили «на променад» — это собственное выражение Майры — по верхней палубе. Она нашла корабельную кухню, познакомилась с поварами и приносила нам поесть бутерброды с ветчиной, когда у нас закончилась еда, взятая в Новом Орлеане.

«Ривер Куинн» свернул в реку Иллинойс. Мы путешествовали уже почти два месяца. И все очень устали.

* * *

Ласаль, штат Иллинойс. Рассвет. Дети, словно новорожденные жеребята, неуверенно и спотыкаясь спускались с парохода по сходням на пирс, чтобы оттуда пересесть на баржу, следующую по каналу. Парень из Слайго помахал нам рукой на прощанье.

— Ваш проезд оплачен полностью до Чикаго, — снова и снова повторял нам Питер Догерти. — Если какой-то жулик начнет убеждать вас в обратном, гоните его. Вы не должны этого допустить. Чего только они ни плетут путешественникам, просто ужас. Рассказывают, что билет ваш недействителен, потому что на нем нарисована одна лошадь, тянущая баржу по каналу, а не две. Или начинают иначе: «На вашем билете нарисована лошадь, а эту баржу тянут ослы. Покупайте другой». Не обращайте внимания на весь этот бред. Вы должны постоять за себя.

Но лодочник спокойно и без проблем принял мой билет.

Ласаль, штат Иллинойс. Ласаль… Сестра Генриетта рассказывала мне, что когда-то эта территория принадлежала французам. А сейчас — Америка.

Наша баржа «Генерал Фрай», судно довольно странной обрубленной формы — длинное, широкое, но с узким дном, — едва помещалась между каменными стенами канала.

— Проходите, миссис! Ступайте живее, мальчики. Со стороны Чикаго тянет холодный ветер. Если не поторопимся, по каналу пойдут обломки льда. Затянули вы со своей поездкой. Это уже одна из последних барж, которая пойдет по каналу в этом году.

Выкрикивавший это мужчина был одет в синюю униформу. В одной руке у него блестела духовая труба, которой он размахивал, подгоняя нас:

— Давайте, давайте! Поехали!

Лошади, которые должны были тянуть баржу за трос по каналу, тоже нетерпеливо топтались на месте в своей сбруе, мол, ну давайте уже, шевелитесь.

Вместе с остальными пассажирами мы прошли в расположенную посредине баржи каюту с большими стеклянными окнами, выходящими на палубу, и разместились на замечательном плюшевом диване.

Я была измождена, но ребенок внутри меня бодрствовал и брыкался. И все же я закрыла глаза и уже засыпала, когда громкий звук заставил меня вздрогнуть и очнуться.

— Господи Иисусе! — ахнула Майра.

И снова этот резкий рев!

— Это там, мама, на палубе, — сказал Джеймси. — Лодочник дует в свою трубу.

— Посмотри, мама, видишь? — сказал Пэдди. — Лошади уже начали тянуть.

Еще двадцать четыре часа, сотня миль медленным размеренным шагом, и мы прибудем в Чикаго. Стивен, девочки, Майра и я спали, убаюканные неторопливым движением баржи. Но мальчишки, включая пятилетнего Дэниела, все время оставались на палубе с лодочником.

— Мама, мама! — возбужденно позвал меня Пэдди. — Иди сюда, посмотри!

Солнце стояло уже высоко. Мальчики простили меня за то, что я увезла их из Нового Орлеана. «Этому народу дай поесть, поспать, покажи им большой двигатель — и они вообще не будут никому досаждать», — подумала я, присоединяясь к детям на верхней палубе.

Листья деревьев по берегам канала окрасились в потрясающие осенние цвета. Я еще никогда в жизни не видела разом столько красного и золотого.

— А что это за деревья? — спросила я у лодочника.

— Клены, — ответил он мне. — И уже последние из неопавших: в Чикаго все ветки уже голые. — Он стоял на палубе рядом с калиткой. — Вдоль пути нашего следования по каналу растут клены, дубы, березы, но дальше, в прерии, уже не найдешь ни деревца, ни кустика. — Он показал на открытое пространство, которое я могла рассмотреть лишь мельком в просветы между деревьями. — Там нет деревьев, нет топлива. А фермеры строят свои дома из дерна.

— Из дерна?

— Ну да: из вырезанных кусков земли, сложенных друг на друга.

— Вроде как scalpeen, — сказала я.

— Что, простите?

— Это такие землянки, которые делаются в канавах, а сверху покрываются торфом, — пояснила я.

— А-а, — без всякого интереса сказал он. — Дома из дерна в прерии в скором будущем исчезнут. Фермеры будут строить каркасные дома из леса, который будут поставлять сюда по замечательному каналу через реку Иллинойс и озеро Мичиган. Мы увозим их урожай, а взамен привозим из Чикаго все, что им требуется. Канал открыт всего шесть месяцев, а перемены уже наступают. Мы никогда не построили бы канал Иллинойс-Мичиган без этих неистовых ирландцев. Вот кто умеет копать, я вам скажу. Мозгов нет, зато море физической силы, да еще горячее желание рисковать покалечиться или даже погибнуть за каждый доллар. Но они вовсе не ценят человеческую жизнь, как мы, — наверное, потому что их так много.

— Я сама ирландка, — сказала я, — и…

— А сколько у вас детей? — перебил он меня. — Десять?

Я отошла от него к перилам у другого борта. Что за тупая деревенщина, guilpín. Слава богу, что его не слышали наши мальчики. Они были слишком заняты тем, что махали рукой детям на берегу. Не дети ли это тех самых фермеров, которые теперь перебираются из земляных домов в деревянные?

Но лодочник последовал за мной, продолжая твердить мне о том, как ирландские рабочие гибнут, потому что не одеваются должным образом, пьют дешевый дрянной виски…

Я попыталась заткнуть уши — слишком устала препираться с ним.

Но тут заговорил еще один парень, который до этого стоял молча и что-то рисовал у себя в блокноте. Он сказал, что он немец, что зовут его Карл Кульман и что он инженер, осуществляющий надзор за общественными работами в Америке. А лодочнику он заявил, что нигде в мире не видел профессионального мастерства такого уровня, как на строительстве этого канала. Тщательно подогнав все камни, рабочие очень умело выложили все стены, которым предстояло выдержать давление миллионов галлонов воды.

Затем он обернулся ко мне:

— Я восхищен работой ваших соотечественников, мадам.

— Благодарю вас, сэр, — ответила я и, развернувшись спиной к лодочнику, направилась в каюту.

* * *

— Саммит! — прокричал на рассвете лодочник.

Дети и Майра еще спали, но полному мужчине рядом со мной, фермеру, едущему в Чикаго продавать свой урожай, захотелось поговорить. Ну почему ко мне так и липнут все любители поболтать?

Фермер сообщил мне, что «Генерал Фрай» — это пассажирская баржа. Другие баржи перевозят грузы — многие и многие тонны. Пшеница, которую он продает, в Чикаго будет погружена на пароход, пересечет Великие озера до Буффало, а затем отправится по реке Святого Лаврентия и дальше на Европу.

— И все по воде, — продолжал он. — Подумать только — водный путь от Мексиканского залива до Канады и через Атлантику. Этот канал Иллинойс-Мичиган — просто мечта столетий! Наш конгрессмен, молодой адвокат по имени Авраам Линкольн, произнес большую речь в день, когда в Буффало прибыли первые грузы. Он заявил, что французы, осваивавшие эту страну в прежние времена, и представить себе не могли, что способна сделать Америка. Посмотрите теперь, как разрастется Чикаго! — воскликнул он. — Сколько людей проживает там теперь? — спросил он у лодочника, который как раз зашел в каюты.

— Ну, я бы сказал, что тысяч пятнадцать-двадцать по крайней мере.

— А двадцать лет назад всего населения было меньше тысячи, — сказал фермер. — Но на самом деле все это очень печально. Потому что жить в этом городе плохо. А жаль.

— Почему вы так говорите?

— Как почему? Потому что Чикаго — суровое место, где полно бандитов и преступников. Даже индейцы говорят, что тут воняет. На их языке «Чикаго» как раз и означает «дурной запах». — Он сделал паузу, видимо, ожидая, что я засмеюсь, но, не дождавшись, добавил: — Вы ирландка.

— Да.

— У меня есть к вам вопрос. Почему вы, пэдди, не начнете открывать фермы в прериях? — спросил он у меня. — Тут акры пустующих земель стоят сущие гроши, тогда как вы там, у себя, ютитесь толпами в трущобах.

— Ну… — начала было я.

Но он уже понесся дальше, рассказывая мне, что всего в нескольких милях от Чикаго трава вырастает высотой шесть футов, а почва столь плодородна, что там прорастает воткнутая в землю сухая палка.

— И это все плоская равнина, — говорил он. — Пахать легко. Я стою у себя на поле и вижу, как солнце садится за горизонт, при этом между мною и солнцем ничего нет — ни холмика, ни горки, только трава и дикие луговые цветы. Бери и работай! И все же ирландцы не идут на фермы. А битком набиваются в этот самый Чикаго. Почему?

— Чтобы купить даже самую дешевую землю, все равно нужны деньги, а потом еще и посадочный материал, — сказала я. — А еще плуги, лопаты, куры, телята, поросята и…

Я вспомнила семьи шведских и норвежских переселенцев на «Ривер Куинн». Я была уверена, что эти люди с неподвижными лицами подпоясаны набитыми деньгами поясами, полученными от продажи их земли на родине. Деньги должны помочь им начать все заново в Америке. А у наших парней есть только крепкие спины, а все, что они зарабатывают, уходит обратно в Ирландию, чтобы заплатить ренту и помочь еще кому-то из членов семьи перебраться сюда.

* * *

Пять громких и протяжных звуков трубы.

— Бриджпорт, — объявил лодочник. — Конечная остановка.

— Бриджпорт? — переспросила я. — А когда же Чикаго?

— Баржа останавливается здесь. Это конец пути.

— Но… Я что-то не понимаю, — сказала я, оглядываясь по сторонам, — ни зданий, ни улиц, лишь пустая пристань.

— Центр города находится в нескольких милях к северу, а канал заканчивается тут, — пояснил мне фермер.

— Нам необходимо в Чикаго отыскать церковь Святого Патрика. Как же нам туда добраться?

— Вы можете либо нанять небольшую лодку, которая поднимет вас вверх по реке, либо нанять повозку, либо идти пешком, — ответил он.

— Пешком? И как далеко?

— Четыре-пять миль.

«Пешком? Нет, только не пешком», — решила я. Дети за эти два месяца нашего путешествия почти не скулили и не жаловались, но просить их после этого пройти пешком еще пять миль…

— Подскажите, пожалуйста, как нам попасть в Чикаго, — попросила я лодочника.

— В Бриджпорте живут ваши люди, — ответил тот. — Именно отсюда начинали копать этот канал. Вы найдете там кого-нибудь. В любом случае, миссис, выбора у вас нет. Сходите на берег.

Лодочник заставил Майру и детей подняться на ноги — все они еще спали. Я подняла Стивена, взяла Бриджет за руку. Майра несла Грейси. Мы вышли на палубу.

— Но, сэр… — начала я.

Лодочник толкнул меня между лопаток, и я вылетела на трап, едва удержав Стивена на руках. Бриджет начала плакать и, схватившись за мою юбку, побежала за мной по мосткам.

Майра все еще стояла на палубе, кутаясь в красную шаль.

— Это и есть Чикаго? — удивилась она. — А где же розовые здания? Где шпили церквей? Где салуны?

Пристань была пуста. Вдалеке я заметила несколько деревянных домиков. Никаких улиц и никаких людей вокруг. Лишь утопающая в грязи тропа.

Где-то в глубине души я надеялась, что Патрик Келли станет нас искать и окажется здесь, чтобы встретить нас. Или же что я смогу узнать у кого-нибудь из портовых рабочих, где тут проживает Патрик Келли — тот самый, у которого золоченый посох.

Но в этом безрадостном месте мы были совершенно одни.

— Воскресное утро, — пояснил мне фермер, стоявший рядом со мной. — Еще рано. Ваши люди, вероятно, неплохо погуляли накануне — отсыпаются после виски. Что ж, желаю удачи, — сказал он и ушел.

Майра подхватила Грейси и спустилась по мосткам на берег. Мальчики топали за ней.

Мы уже съели все, что взяли с собой. И вот мы высадились — совсем одни, голодные, и негде спрятаться от холода.

Майра поплотнее закуталась в шаль и пристально посмотрела мне в глаза:

— И что теперь, Онора?

— Я… Я не знаю.

— Забытое богом место, где замерзнуть можно, — раздраженно бросила она.

Чтобы Бог отвернулся от этого места, хватило бы уже одного запаха. Похоже, что исходил он от речки, которая, извиваясь, уходила в сторону от канала.

От зловонного ветра слезились глаза. У меня кружилась голова, я дрожала и чувствовала в животе резкие тычки. Ребенок. Майкл, где же ты?

Я заплакала, Майра и дети присоединились. Мы плакали громко и навзрыд.

Ненавистные Sassenach не могли сломить меня. Голод? Болезни? Я выстояла против них. Даже когда умер Майкл, я держалась, решив, что обязательно выполню данное ему обещание увезти наших детей в Америку. Но сейчас… ничего этого не было. Я не чувствовала присутствия рядом с собой ни Майкла, ни Бога. Где же ты, Господи? Я выполнила свою часть работы. Майра права: ты совсем забыл это несчастное место. И нас забыл тоже.

Мне ужасно хотелось домой. Стоять под лучами солнца на Силвер Стрэнд у залива Голуэй. Хотелось снова стать молодой. Хотелось, чтобы рядом были муж, мама. Хотелось…

— Святое распятие, что это еще за кошачий концерт под боком?

Я обернулась. Вот черт. К нам приближалась чикагская версия того новоорлеанского громилы из порта, постукивавшая по ладони точно такой же дубинкой.

— А что в этом противозаконного, когда две матери и восьмеро их детей рыдают на пределе своих сил? — спросила я. — Ладно, тогда отведите нас в тюрьму! Пожалуйста! Лучше уж в камеру, чем на этом холодном ветру.

Он удивленно обернулся к Майре:

— О чем это она?

Майра шмыгнула носом сквозь слезы.

— Она наконец сдалась, слава богу. А теперь, если вы объясните нам, где разворачивается эта баржа, мы прямо на ней уедем обратно.

— В Ирландию? — переспросил он. — Я бы вам этого не советовал, миссис.

— В какую еще Ирландию, здоровенный вы sliveen! В Новый Орлеан! — зло огрызнулась Майра.

— Кого это вы тут обозвали sliveen? — возмутился он.

— А я что-то не вижу, чтобы кто-то еще, кроме вас, торчал тут на холоде!

— Майра, прошу тебя! — вмешалась я.

— Все, никаких «Майра, прошу тебя!». Это ты была так уверена, что мы найдем здесь Патрика Келли. Какой Патрик Келли? Да он, наверное, уже давно помер и похоронен где-нибудь вместе со своим золоченым посохом! Как я могла позволить тебе себя уговорить?..

— Эй, вы сейчас говорите о Патрике Келли с залива Голуэй?

— Ну да. А вы его знаете? — быстро спросила я.

— И у него с собой золоченый посох?

— Да, да! Где он? Слава тебе господи! Где он сейчас?

— В камере, должно быть, — в той самой, куда вы так рвались только что.

— Что вы хотите этим сказать?

— Он в розыске! — воскликнула Майра. — Я так и знала. Все, теперь мы можем возвращаться в Новый Орлеан?

— Майра, прошу тебя.

Мальчики позабыли о своих рыданиях и с интересом наблюдали за происходящим, слушая этого крупного мужчину.

— Патрик Келли — агитатор, — сказал тот.

— Агитатор? — переспросила Майра. — Это что, какая-то разновидность убийцы?

— Послушайте, девушки, кое-кто называет Патрика Келли героем, но управление канала Иллинойс-Мичиган платит мне за то, чтобы я прогуливался по этой пристани и следил за тем, чтобы все грузы загружались и разгружались без проблем. А Патрик Келли поставил себя между народом и боссами. Из-за рукавиц.

— Рукавиц? — удивилась я.

— Рукавиц. Придумал, что компания должна выдавать людям рукавицы. Боже мой! Ну кому из ирландцев хоть когда-нибудь были нужны рабочие рукавицы? Даже если и потеряешь палец-другой — отморозил там или оторвало, — так их же по пять штук на каждой руке! Я сам из Баллины. Люди из Мейо никогда не жаловались по поводу рукавиц. И даже самые слабые, из таких графств, как Лимерик и Донегал.

— Если вы настоящий ирландец, вы найдете для нас какой-то кров и что-нибудь поесть, — сказала Майра. — Я не родня Патрику Келли и не имею к нему никакого отношения. Меня зовут Майра Лихи, — улыбнулась она ему.

— Тим Джон Танни, к вашим услугам.

— А есть тут где-нибудь поблизости салун? — спросила у него Майра.

— Салун?

— Ну, знаете, где ковры и хрустальные люстры. И еще кресло, где могла бы отдохнуть леди. Мне рассказывали, что в Чикаго полно салунов и что принадлежат они ирландцам.

— Это верно, — расхохотался он. — Хотя мы называем их барами или тавернами. И вы правы, что принадлежат они нашим: Маккормикам, Гарви, Донлонам, Кифи, — но что касается хрустальных люстр с коврами, то тут…

— Мистер Танни, — вмешалась я. — У меня есть кое-какие деньги. Пожалуйста, подскажите нам, где мы можем найти кров для наших детей на эту ночь.

Я чувствовала, что к глазам вновь подступают слезы. Я не могла удержать их. Каждый вдох превращался во всхлипывание. Стоп, Онора, остановись. Если ты сейчас заплачешь, ты погибла. Но я не могла контролировать себя.

— Да, сейчас, миссис, конечно, — ответил он мне. — Только не нужно плакать. И придержите свои деньги, они вам еще понадобятся. Дайте-ка подумать… Для начала я свожу вас к мессе. Уже почти время для нее.

— Месса? В церкви Святого Патрика? — оживилась я. — Мы посылали туда письмо. — Возможно, там мы встретим и Патрика Келли собственной персоной.

— Церковь Святого Патрика находится отсюда за много-много миль, — сказал Тим Джон. — А я отведу вас в церковь Святой Бригитты. Мы одним выстрелом уложим сразу двух зайцев, как здесь говорят, потому что паства церкви Святой Бригитты проводит свою воскресную мессу в Скэнлон-Хаус у Джеймса Маккены — то бишь в салуне.

 

Глава 24

— Таверна Маккены, — сказал Тим Джон Танни, — и одновременно церковь Святой Бригитты.

Он держал Стивена на руках, направляя нас в узкое деревянное здание.

— А теперь давайте к огню, — посоветовал он.

Я пошатнулась и схватилась за плечо Пэдди, чтобы сохранить равновесие.

— Проходите сюда, мальчики, а маму вашу усадите на этот стул.

Пэдди обнял меня за талию и помог мне сесть.

— Мама, — шепнул он мне на ухо, — только не дай и этому умереть.

Я схватилась руками за живот и закрыла глаза.

— Ох, Онора, — озабоченно сказала Майра. — Что, ребенок?

— Тим Джон, — раздался женский голос, — отведите этих детей на кухню. А я позабочусь о ней.

Женщина подняла мои ноги и положила их на табурет.

— Вот так, миссис.

Ее рука поднесла к моим губам оловянную кружку. Прохладная вода.

— Прямо из озера Мичиган, — пояснила она.

— Она устала, — сказала Майра. — Мы проделали долгий путь.

— Можете расслабиться, девочки, — успокоила женщина. — Здесь вы среди своих.

Она дала мне еще воды, и я все выпила. Голова уже не кружилась, и спазмы ослабли. Я открыла глаза.

— Мне уже лучше, — прошептала я. — Спасибо вам.

— Не стоит. Всегда рада помочь, — ответила женщина, приблизившись ко мне своим небольшим лицом.

От нее веяло теплом и добротой. У нее были седые волосы и голубые глаза. Она улыбалась мне.

— Отдыхайте, дорогая. Я — Лиззи Маккена. Добро пожаловать в таверну Маккены Скэнлон-Хаус, — сказала она.

— Спасибо вам, миссис Маккена.

— Лиззи, — поправила она меня.

— А я Онора. Онора Келли.

Майра присела рядом со мной.

— К тебе вернулся нормальный цвет лица, Онора, — отметила она и поднялась. — Я Майра Лихи, — представилась она Лиззи Маккене. — Мы с ней сестры.

— Ну, тогда, Онора, я оставляю вас в надежных руках. А сама должна закончить уборку. Отец Донохью достаточно деликатен, чтобы не обращать внимания на запах выпивки, но если барную стойку не выдраить хорошенько, чистая скатерть, которую он принесет с собой, прилипнет в местах, где был пролит виски.

И она спешно удалилась.

— Ты в порядке? — спросила Майра.

— Да.

— Вот и хорошо.

Она огляделась по сторонам в полутемной комнате, которую освещали лишь огонь в очаге да несколько светильников. В небольшое окошко виднелось серое пасмурное небо.

— Немного отличается от той церкви, которую мы с тобой видели в прошлое воскресенье, — фыркнула сестра.

— Майра, прошу тебя.

— Я просто так говорю… Пойду лучше посмотрю, как там дети.

* * *

Более сотни человек толпились вокруг высокого священника средних лет, который, стоя за стойкой, славил жертву нашего Господа. Здесь были семейные группки, стайки девушек и ряд мужчин, стоявших у дальней стены таверны. Все были в темных одеждах: мужчины — в тяжелых шерстяных сюртуках, женщины — в шалях. Не было места ярким ситцам Нового Орлеана.

Майра усадила наших детей на пол у огня. Джеймси держал меня за одну ногу, Пэдди — за другую.

Уже перед причастием Лиззи бросила мне:

— Оставайтесь на месте, — и подвела ко мне отца Донохью.

— Corpus Christi, — сказал он, положив мне на язык облатку. — Viaticum — хлеб путешественников, — добавил он и улыбнулся мне. — Fáilte.

Здорово, что священник этот оказался нормальным человеком, очень простым в общении с другими. Я видела, что после мессы он остался в таверне, беседовал и даже шутил с прихожанами, переходя от одной их группы к другой.

— Ну вот, наконец-то и он, — сказала Лиззи, подводя его к нам.

Когда она представила ему нас с Майрой, он сказал:

— Мы рады видеть вас среди паствы церкви Святой Бригитты.

— Отец Донохью родом из Типперэри, — сообщила нам Лиззи. — Раньше все наши священники в Чикаго были французами, но сейчас даже наш епископ ирландец. — Она ткнула одну руку в бок и бросила на священника озорной взгляд. — Правда, с такой фамилией — Квотер — он вполне сошел бы за француза. Может, именно поэтому он и получил эту должность. Как вы считаете, отец Донохью?

— Бросьте, Лиззи, — ответил священник и подмигнул ей.

Майра рассмеялась.

— Этот отец совершенно не кичится своим положением, как отец Джилли или тот властный священник в Новом Орлеане, — шепнула она мне.

— Дайте мне знать, если я могу как-то помочь вам, — сказал отец Донохью. — Я прихожу в церковь Святой Бригитты по воскресеньям, но приписан я к церкви Святого Патрика.

— К церкви Святого Патрика, — повторила за ним я. — Именно туда мы и направляли письмо для Патрика Келли, брата моего мужа.

— В Чикаго много Патриков Келли, — ответил он. — И писем тоже много.

— Наше письмо сестры милосердия из Голуэя посылали сначала в свой монастырь, чтобы оттуда его уже передали вам.

— Из Голуэя, говорите? Так вам нужен тот Патрик Келли, у которого посох Святого Греллана?

— Да, да, все верно, — сказала я. — Именно он.

— Тогда, полагаю, ваше письмо находится у нас.

— Как у вас? Значит, он не получал его?

— Патрика Келли не было в Чикаго с середины лета, — ответил отец Донохью.

— Но все же вы его знаете? — спросила я.

— Мы все тут знаем Патрика Келли, — ответила за него Лиззи. — Хотя где он находится и когда вернется, не знает никто.

— Но он обязательно рано или поздно появится, — заверил нас отец Донохью.

Однако нам он был нужен сейчас, сегодня вечером. Куда же теперь нам податься?

* * *

После ухода отца Донохью дом Маккены вновь превратился в таверну. За стойку бара встал высокий усатый мужчина — я догадалась, что это муж Лиззи. Раньше я никогда не бывала в пабах или других питейных заведениях, торгующих незаконными напитками, но меня впечатлило, как этот человек работал с посетителями. Он реагировал на поднятый палец, кивок головы, но не обращал внимания на окрики, ловко двигаясь со своей бутылкой по залу, подливая виски в небольшие стаканчики, собирая монеты и перебрасываясь парой слов с клиентами. Это был своего рода ритуал.

Женщины собрались вокруг огня. Я встала, чтобы уступить свой стул хрупкой старушке, но тут торопливо подошла Лиззи в сопровождении двух парней. Они принесли стопку табуретов и расставили их вокруг очага.

— Это единственный день, когда в нашу таверну приходят дамы. Располагайтесь поудобнее, — сказала Лиззи, усаживая меня обратно.

Затем она представила мне каждую из почти двух десятков женщин, назвав имена и графства Ирландии, из которых они прибыли.

Я кивала и улыбалась.

— А мы из Барны, — сказала я в свою очередь. — Графство Голуэй.

Все лишь покачали головами: людей из наших краев здесь не было. Одна из женщин сказала, что слышала, будто Залив Голуэй очень красивый.

Майра беседовала с группкой людей напротив меня, и ее красная шаль ярким пятном выделялась на фоне черных одежд остальных.

Вскоре Лиззи и ее парни вернулись с подносами, уставленными белыми фарфоровыми кружками с чаем.

— Угощайтесь, леди, — сказала она и села рядом со мной.

— А наши дети… — начала я.

Но Лиззи опередила мой вопрос, показав в дальний угол. Наши дети присоединялись к группе других.

— Они там развлекают друг друга, — сказала она. — За стойкой бара — мой муж, Джеймс Маккена. Он присмотрит за ними.

Воскресный день уже начал клониться к вечеру, а мы все оставались в таверне, прячась от холодного ветра. Дрова в очаге не горели багрово-красным пламенем, как bogdeal, каменный уголь, и не давали ровного тепла, как торф. Лиззи Маккене приходилось все время ворочать поленья, чтобы они обгорали равномерно, но этот огонь согревал всех нас, пока женщины рассказывали мне о Бриджпорте, делясь разными подробностями и впечатлениями. Они сообщили, что их деревня раньше называлась Хардскраббл, а переименовали ее уже строители канала.

— И теперь как будто тяжелые времена бедности закончились, хотя это совсем не так, — сказала одна коренастая женщина.

— Ну, сейчас, правда, уже не так тяжко, как было, когда мужчины копали канал, — добавила другая. — Парни замерзали до смерти, ночуя в дырявых общих палатках, расставленных вдоль всего пути. И платили тогда нерегулярно.

— Компания то прекращала работы, то начинала снова, — подхватила еще одна.

— А вот Лиззи повезло, — продолжила коренастая миссис Маккарти, повернувшись ко мне. — Джеймс Маккена и его друг Майкл Скэнлон были здесь в числе первых рабочих. И, когда у комитета по строительству канала кончились деньги, он расплатился с ними участками земли.

— Тем не менее, — вмешалась Лиззи, — нам еще долго приходилось браться за любую случайную работу, прежде чем мы скопили денег и построили эту таверну. Но работа эта все же была — с этим согласились все женщины. Слава богу. В Бриджпорте загружались и разгружались баржи, а когда канал Иллинойс-Мичиган замерзал, мужчины работали в карьере, на обжиге известняка, на бойнях.

— На бойнях? — не поняла я.

— Это места, где забивают скот и разделывают туши, — пояснила Лиззи. — Самая крупная из них — бойня Хафа. Но они, конечно, работают только зимой: когда тепло, мясо быстро протухает.

— Ваши мальчики тоже могут найти себе работу у Хафа, — заметила одна из женщин.

— Но моему старшему, Пэдди, всего восемь, — возразила я.

— Мои сыновья начинали там в шесть, — сказала еще одна женщина — кажется, миссис Кенни. — Они были вынуждены сделать это, — продолжала она, — после того как моего мужа, Дэна, убили в лагере на лесозаготовках.

— Ну, ваши мальчики довольно крупные, — сказала Лиззи. — Они уже могут вычищать кровь в сточных каналах или сжигать внутренности. А Хаф отдает своим работникам коровьи желудки, которые тоже вполне можно есть, если потушить подольше. Это когда-то помогло нам пережить трудные времена, скажу я вам.

— Хаф бросает сердца и печень в речку, — добавил кто-то, — а мальчишки ныряют за ними — удобно.

— Ох, — вздохнула я.

Во время Великого голода мы делали вещи и похуже… Неужели и в Америке творится такое?

Майра не слушала этот разговор. Она хохотала вместе с женщинами, окружившими ее.

Подошел Тим Джон со стаканчиком виски. И предложил его Майре.

Все женщины разом умолкли. А все мужчины в баре с интересом уставились на Майру, толкая друг друга локтями.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказала Майра, взяв у него стакан. Но потом выдержала эффектную паузу. — Я, пожалуй, все-таки подожду, пока вы принесете и остальным.

— Остальным? — оторопело переспросил Тим Джон.

— Но вы же, насколько я понимаю, решили угостить всех присутствующих здесь дам?

— Я… я… — начал заикаться Тим Джон.

Лиззи насмешливо фыркнула, и тогда уж и все мы разразились хохотом.

— Молодец, Майра, — сказала женщина постарше и повернулась к Тиму Джону: — Мы ждем. А у меня тоже найдется для тебя стаканчик на Рождество.

Он пожал своими большими плечами и молча пошел к бару.

— А теперь, — сказала еще одна женщина, миссис Флэниган, — мне пора к плите. Двадцать постояльцев будут ждать своего воскресного обеда.

Другие женщины тоже начали вставать и подзывать своих детей. Поднялась и я, направившись вместе с остальными в угол. Там малыши сидели на полу и наблюдали, как двое мальчишек постарше бросали нож с короткой рукояткой в нарисованную на деревянной стене мишень. Эти дети очень быстро втянули наших в свой круг — как это было и в Новом Орлеане. Бриджет держала с одной стороны возле себя Стивена, а с другой — Грейси. Моя помощница.

— Все ваши дети прекрасно воспитаны и хорошо себя ведут, — сказала я Лиззи, подошедшей сюда вместе со мной.

— Попробовали бы они этого не делать — их матери быстро устроили бы им хорошую взбучку. Хотя парни их Хардскраббла при случае могут быть и необузданными. Особенно банда Хикори. Хорошо, что ваших много — они могут постоять за себя. А этот, — она показала на Пэдди, — думаю, вполне способен кому-нибудь пару раз врезать.

Остальные матери уже разобрали своих детей, и в углу остались только наши.

— Мама, а где мы будем спать? — спросил Джеймси.

Я повернулась к Лиззи:

— У нас есть деньги.

— Сколько, если не секрет?

— Семнадцать долларов.

— Этого, полагаю, хватит на теплую одежду и две недели пансиона с кормежкой. Подыщем вам что-нибудь.

— Нельзя ли нам сегодня остаться ночевать здесь? А утром…

Но Лиззи сразу покачала головой:

— Мы с Маккеной живем позади таверны, но детям здесь определенно не место…

Она пожала плечами.

Когда семейные посетители разошлись, атмосфера в таверне заметно изменилась. Мужчин прибавилось, голоса стали громче, и даже все улаживавший Маккена красноречиво положил на стойку здоровенную палку. Похоже, из женщин в этом шумном месте остались лишь мы с Майрой.

Я направилась было к сестре, но остановилась. Майра была не одна. Возле нее на низких табуретах сидели четверо парней, которые оживленно с ней болтали.

— Миссис.

Я обернулась. Передо мной стоял Джеймс Маккена.

— Вам уже лучше? — поинтересовался он.

— Да, — ответила я, — и мы все вам очень благодарны.

Маккена смущенно прокашлялся.

— Ваша сестра в хорошей форме, — заметил он.

Впрочем, Майра не пила — стакана в ее руке не было. Она что-то сказала, и четверо сидевших рядом с ней мужчин дружно засмеялись.

— Мы тут не… — неуверенно начал Маккена. — В смысле, женщинам тут…

Он запнулся.

— Сама все объясни, — бросил он своей Лиззи, а сам ушел обратно за стойку.

Лиззи отвела меня в сторонку.

— Видите ли, Онора, то, что Хардскраббл стал называться Бриджпортом, по сути, ничего не изменило. Мы по-прежнему остаемся уединенной деревней за городской окраиной, а чикагские шишки не хотят пускать в город неуправляемых ирландцев.

«Да упаси нас Господь от гнева потомков О’Флаэрти», — вспомнила я.

— Маккена хочет, чтобы Бриджпорт вошел в Чикаго, чтобы у нас был свой представитель в муниципальном совете, — продолжала Лиззи. — Поэтому наша таверна должна быть респектабельным заведением, а женщины определенного типа…

— Моя сестра — не «женщина определенного типа».

— Не сомневаюсь в этом, и она быстро поставила Тима Джона на место, спору нет. Не мне их судить. Иногда девушки, чтобы выжить, или матери, чтобы спасти своих детей, вынуждены продавать то, что у них есть. Для этого существуют специально отведенные места. Например, заведение Ма Конли на Сэндс или же…

— Мы уходим, миссис Маккена. Немедленно. Не знаю, правда, куда, но вы не можете вот так… Моя сестра — хорошая женщина и огромная поддержка для меня.

Я развернулась и пошла прочь.

— Эй, Онора, остыньте, — окликнула меня Лиззи. — Я-то понимаю это. А вот Маккена… — Она вздохнула. — Никто так не замечает чужие грехи, как покаявшийся грешник. — Лиззи нагнулась поближе ко мне. — Когда мы только приехали сюда — Боже, прошло уже двадцать лет, даже не верится, — Чикаго был диким и свободным городом, и жить в нем было просто. Мы чудно проводили время в старом отеле «Сауганаш» — это в центре, где река впадает в озеро Мичиган. Всем было все равно, кто ты такой. Управляющим там работал француз Бобиен, великий скрипач. Какие он устраивал танцы! Туда приходили солдаты из Форта Дирборн, торговцы мехом и, конечно, потаватоми.

— А это кто такие?

— Потаватоми… ну, индейцы. Тысячи их жили в своих лагерях вокруг города, торгуя мехами сначала с французами, а потом и с американцами. А я танцевала с ними — со всеми до одного. Индейские мужчины не любят рил, но в вальсе могут кружить тебя так, что ты земли под собой не чувствуешь! А рил здорово танцуют как раз индейские женщины. Видели бы вы, как они отплясывали «Стены Лимерика»! А Маккена тоже бодро вытанцовывал со всеми остальными. Мы сами из Донегала, ноги у нас быстрые. Верьте иль нет, но мы, женщины, пили там наравне с мужчинами. Но с тех пор Чикаго сильно изменился. Понаехало людей с Востока, они сейчас у власти и пытаются насаждать в городе свои манеры, — продолжала она. — А некоторые хотели даже сменить название Чикаго! Это ведь индейское слово — вы знаете, что оно обозначает?

— Ну… — начала я.

Она махнула рукой:

— Да мы не против. Лучше уж называться вонючим местом, чем каким-нибудь Нью-Йорком, или Нью-Гемпширом, или Нью-Бедфордом в честь английских городов, или чем дать оседлать себя французам, как какой-нибудь Винсенс или Терре-Хот… Чикаго — хорошее название для города, и Бриджпорт станет его частью, нравится это янки или нет. Вот только… Вы простите, если я оскорбила вашу сестру, — сказала Лиззи. — Ну ладно. Сейчас нам первым делом нужно решить, где вы будете ночевать.

Мы подошли к очагу. Парни, сидевшие возле Майры, встали. Лиззи пожурила их немного и отослала.

— Слушайте, — сказала она. — Думаю, что Молли Флэниган могла бы пустить вас к себе.

Пансионы в Бриджпорте все предназначены для рабочих, пояснила она. Никаких женщин, никаких детей. Мужчины не хотят там следить за своими манерами.

— Но Молли Флэниган в долгу перед Патриком Келли. Вы видели ее сегодня здесь. Приблизительно моего возраста, но выглядит старше. Вдова.

— Как и мы, — вставила Майра.

— Ну, это, надеюсь, ненадолго, — отозвалась Лиззи. — Лучше всего вам обзавестись мужьями. Одиноким женщинам в Чикаго может быть очень трудно.

— Лично я никогда… — начала было я, но Майра уже встала, готовая идти.

* * *

Ветер трепал нас, когда мы следовали за Лиззи по пустынной дороге. Вокруг никого, хотя в небольших окошках деревянных коттеджей с остроконечными крышами виднелись огоньки свечей, а из печных труб в затянутое низкими тучами небо тянулся дымок.

— Тут совсем не такие дома, как у нас, — сказала я Лиззи.

— Янки называют их хибарами, а нас — ирландцами из хибар. Считают, что это, должно быть, обидно, хотя эти маленькие домики могут быть достаточно уютными, — ответила она.

— Мы будем рады любой крыше над головой, — сказала я, когда мы свернули еще на одну такую же грязную дорогу.

— Улица Хикори-стрит, — сказала Лиззи. — Эти тропы ведут к каналу, а дальше… Видите вдалеке открытое пространство? Это прерия. Там, на краю, живет семья индейцев потаватоми.

— Я не вижу…

— Вон там, низенькие хижины у самой земли, — показала она. — Круглые такие. Неужели не видите белую кору берез на них?

Мы прошли по Хикори-стрит еще немного, пока не добрались до трехэтажного дома в самом конце улицы. Наши дети в одежках из Нового Орлеана совсем продрогли.

— Давайте сразу пройдем к Молли на кухню, — сказала Лиззи. — У нее там большая печка и всегда очень тепло.

Молли Флэниган мы застали за мытьем посуды после ужина, который она подала своим постояльцам. Уже через минуту она усадила наших детей поесть у чугунной печки — там действительно было очень тепло. Молли оказалась той самой женщиной, которая тогда похвалила Майру: «Молодец». Ее очки не прятали мягкий взгляд карих глаз — дела у нее шли неплохо, если она могла позволить себе очки. Пока она болтала с нами, Лиззи кивала и порой что-то комментировала. Молли рассказала нам, что сыновья ее выросли и ушли из родительского дома: один подался на Запад, а второй был матросом на разных кораблях, ходивших через озеро Мичиган в Буффало.

— Оба хорошие парни, уже твердо стоят на ногах, — добавила Лиззи.

Две дочери Молли были замужем: одна жила в приходе церкви Святого Патрика, а вторая — чуть дальше, в районе под названием Гусиный остров.

— Ирландцы уже расселились по всему Чикаго, — сказала нам Лиззи. — Не жмутся друг к другу в каком-то одном месте. А пригороды Килгабен и Вольф-Поинт уже стали частью Чикаго.

Обстановка была очень дружелюбной, пока Лиззи не сказала, что мы хотим остаться в пансионе Молли. Хозяйка ответила, что никогда не берет семьи, да и мест в любом случае нет: двадцать постояльцев и всего восемь комнат, это уже по два-три человека в каждой. Хотя у нее есть чердак, который она использует как кладовку…

— Покойный муж Оноры — брат Патрика Келли, — перебила ее Лиззи.

— Да вы что! Ну тогда…

Что ж, будет тесновато, но на месяц она нас возьмет.

Я взглянула на Майру. Та согласно кивнула. После того как мы выжили на одной койке на «Сьюпериор»…

— А как насчет… хм… оплаты? — спросила я.

— Шесть долларов в неделю вас устроят? Это с едой, — сказала Молли. — Если будете помогать со стиркой, будет пять долларов.

— Конечно, мы поможем.

— Обычно я прошу плату за две недели вперед.

— Но нам еще нужно купить теплую одежду детям, — возразила я. — Тогда у нас совсем не останется денег.

— Взять с вас меньше я никак не могу, — сказала Молли. — Продукты и дрова стоят ужасно дорого, просто кошмар. Вы можете остаться на денек-другой, пока…

Пока что? Пока не появится Патрик Келли? Мы не могли зависеть от этого. Десять долларов сразу, а через две недели следующий платеж. А еще нужно купить одежду…

— А эта работа, Лиззи? На бойнях? Могли бы вы помочь нашим мальчикам устроиться туда? — спросила я.

Лиззи взглянула на наших детей.

— Маккена точно мог бы пристроить туда троих старших.

— Но… — начала было Майра, но осеклась и умолкла.

— Ну, если ваши ребята будут работать, тогда вообще никаких проблем, — сказала Молли. — Мы договоримся, и я не буду брать у вас денег вперед.

* * *

Лиззи осталась, чтобы помочь нам передвинуть разные мешки и пакеты под одну стенку комнатки с низкими потолками.

— Парни оставляют у меня свои вещи. Но немногие за ними действительно возвращаются, — объяснила нам Молли.

Соломенные тюфяки, которые она принесла, укрыли весь пол. Мне предстояло спать с Бриджет и Стивеном, Майре — с Грейси. Еще на одном матрасе разместились Пэдди и Джеймси, а на оставшемся — Джонни Ог, Томас и Дэниел. Дети сразу плюхнулись на свои постели прямо в одежде.

Лиззи сказала, что ей пора возвращаться к Маккене.

— Спасибо вам, спасибо, — хором говорили мы, когда она уходила.

Мы с Майрой тоже собрались ложиться, но Молли жестом позвала нас назад в кухню.

— Самое время нам поговорить. В воскресенье ночью мои постояльцы гуляют — сказала она. — Вот, присаживайтесь. Обожаю эти стульчики. Я привезла их с собой из Ирландии. Сама я из Роскоммона, деревня Крохан возле Френчпарка.

— Крохан? Но там ведь крепость Маэвы!

— Маэва? Ничего о ней не знаю, — ответила Молли.

— В древние времена она была ирландской королевой, и она…

— Онора, — перебила меня Майра, — Молли что-то говорила о своих стульях.

— Но если Молли жила там же, где в свое время жила Маэва, она должна ее знать… — Я повернулась к Молли. — Fadó, — сказала я.

Но Молли лишь покачала головой:

— Я уже забыла ирландский. Хотя по-настоящему его никогда и не знала. В наших краях лендлорды строго боролись с нашим языком. И вообще жестоко обращались с людьми. Мой Том не мог стерпеть, что его все время таскали за чуб, вот мы и уехали. На самом деле нам повезло. Мы выбрались оттуда еще до того, как начались совсем тяжкие времена.

Молли с нежностью погладила стульчик из резного дерева.

— Те, кто приезжает сюда сейчас, едут вообще с пустыми руками, — сказала она.

— У нас не было ничего, кроме собственной жизни, — подтвердила я, — да и та висела на волоске.

Молли понимающе кивнула.

— Это просто чудо, что все мы пережили черный 47-й, — уже разошлась я и продолжала бы дальше, если бы Майра незаметно не толкнула меня ногой.

— Чугунная печка дает столько тепла, — вставила она.

— Дом хороший, и он у меня сейчас исключительно благодаря Патрику Келли.

Молли поведала нам, что ее мужа Тома убили, когда он работал на канале. Семья постепенно выплачивала компании долг за этот дом с участком земли, но, когда Том погиб, компания попыталась выставить Молли отсюда и присвоить деньги, которые они с мужем уже выплатили.

— А Патрик Келли заставил компанию простить нам невыплаченный остаток суммы да еще и дать немного денег в придачу, — сказала она. — Он объяснил им, что рабочие очень плохо отнесутся к тому, что боссы выбросили на улицу вдову. Каждый подумает: а что если такое случится с ним? Их жен тоже будет ожидать подобная участь? Если компания действительно хочет закончить строительство в срок, лучше поступить правильно.

Молли откинулась на спинку своего стула.

— Сейчас, — продолжала она, — Джеймс Маккена хочет, чтобы мы все тут были законопослушными, дабы показать янки, заправляющим в Чикаго, что мы не дикари, какими они нас считают. Но я считаю, что нам нужны как раз такие люди, как Патрик Келли, чтобы не дать янки растоптать нас. Когда Патрик поднимает над головой свой золоченый жезл, каждый ирландец выпрямляет спину и расправляет плечи! Труд в карьере, в доках, на бойнях — вся эта работа убивает душу, и там очень легко потерять уважение к себе. У нас уже есть свои мессы, есть своя музыка, есть таверна, но нам необходим Патрик Келли. И я надеюсь, что очень скоро он вернется.

* * *

— Боже правый, Онора, — шепнула мне Майра, когда мы с ней улеглись на свои соломенные тюфяки среди спящих детей. — Не нужно тебе заводить с этими людьми разговоров об Ирландии. Молли Флэниган глубоко плевать на все, что касается Маэвы и ирландского языка. У нее есть уютный дом, доход. И нам с тобой нужно это же.

— Меня все же удивляет, что они не спрашивают нас о жизни на родине, — сказала я.

— А я уверена, что наши много чего пишут им в письмах. Нет у нас с тобой для них хороших новостей.

— Тем не менее ты неплохо развлекла женщин разговорами.

— Я рассказывала им о «Ривер Куинн» и Новом Орлеане.

— А те парни?

— Они сами рассказывали мне о местных порядках. И они могли бы найти нашим мальчикам работу получше, чем на бойне.

— Но это же только пока Патрик Келли не…

— Не произноси при мне этого имени. Он для меня все равно что безумец.

— Но я…

— Давай уже спи, Онора.

«Мы здесь, Майкл. — Закрыв глаза, я мысленно разговаривала с мужем. — Я не могу почувствовать тебя рядом с собой, но я знаю — тебе нравится, что мы добрались до Чикаго. И Патрика здесь уважают. Пришли его к нам, Майкл. Прошу тебя, a stór».

* * *

Через два дня мы подготовили наших мальчиков к тому, чтобы они присоединились к группе мужчин, отправлявшихся на работу с первыми лучами солнца. Мы одели их в поношенные брюки и рубашки, купленные у старьевщика Шихи, а потом перешитые на них с помощью Молли. Она дала нам газет, чтобы мы подоткнули их в слишком большие для ребят рабочие ботинки. На экипировку мальчиков мы потратили шесть долларов, а потом еще четыре — на то, чтобы купить старые свитеры и шали для младших детей. На чердаке у нас было холодно. Осталось семь долларов. За жилье и еду мы собирались платить из заработков мальчишек.

Я причесывала Пэдди взятым у Молли гребнем с редкими зубцами, раздирая колтуны спутавшихся волос, которые вновь принялись расти после месяца хорошего питания.

— Скоро тебе уже понадобится стрижка, — сказала я ему.

Слава богу, что волосы у него росли на голове, а не на щеках.

— Мама, ты делаешь мне больно! — начал возмущаться Пэдди.

— Прости, a stór. Зато теперь ты выглядишь здорово. Ты у меня замечательный отважный мальчик, Пэдди, и ты идешь выполнять мужскую работу. Твой отец гордился бы тобой.

Я поцеловала его в макушку.

Майра принялась целовать Джонни Ога и Томаса в щеки, прижав их к себе с двух сторон.

— Ой, мама! Прекрати! — фыркнул Джонни Ог.

Томас вытер влажные следы от материнских поцелуев, оставшиеся на его лице.

— Наши мальчики должны ходить в школу, а не отправляться на работу, чтобы копаться там в крови и коровьих внутренностях, — сказала я Майре, когда мы стояли на пороге дома Молли Флэниган и смотрели, как наши сыновья присоединяются к веренице рабочих.

Пэдди шел медленным неторопливым шагом, глядя прямо перед собой. На плечах у него висел сюртук одного умершего мужчины.

— Мы не должны были отпускать их, — откликнулась Майра. — Они ведь еще дети.

— Они у нас с тобой, Майра, уже давно не дети.

* * *

Было уже темно, когда мы с сестрой вышли на улицу, чтобы встретить толпу направлявшихся домой рабочих. Некоторые были в белой пыли — я догадывалась, что они обжигали известь. Лица людей из карьера были в грязи.

Пэдди, Джонни Ог и Томас плелись в конце вереницы рабочих с бойни. Еще издалека я заметила темные пятна на их одежде.

Больше ждать я не могла. Бросившись навстречу Пэдди, я взяла его руку.

Он отдернул ее.

— Я весь в крови, мама.

Мы с Майрой втащили изможденных детей по ступенькам на чердак, где в большой, глубиной три фута, таз для стирки уже была набрана горячая мыльная вода. Джеймси мы велели собрать всех детей на кухне, но сейчас он и младшие стояли наверху лестницы, по которой с трудом поднимались старшие.

— Пэдди, я оставил тебе немного своего хлеба! — крикнул брату Джеймси.

Дэниел подхватил:

— Джонни Ог, мы нашли отличное место, чтобы играть в воинов Красной ветви! А ты, Томас, можешь быть генералом!

— Идите на кухню к Молли, — скомандовала я им. — И закройте дверь. Ваши братья скоро будут готовы.

Томас направился к большой круглой лохани, на ходу стаскивая рубаху и штаны. Он залез туда первым, сразу нырнув под воду с головой. Майра дала ему брусок коричневого хозяйственного мыла, которым Молли пользовалась для стирки. Он намылил волосы и снова нырнул.

— Я помогу тебе раздеться, Пэдди, — сказала я.

— Спасибо, мама, — ответил он. — Я так устал, что рук поднять не могу.

Я расстегнула пуговицы на его рубашке, приклеившиеся к ткани из-за запекшейся на них крови. Кровь была и на волосах, ее полоски остались на лице.

Джонни Ог сказал Майре, что может раздеться сам. Но не смог. Она помогла ему снять ботинки и штаны.

— Они все в навозе, — сказала сестра мне, а потом бросила Томасу: — Давай уже, выбирайся оттуда.

Пэдди и Джонни Ог залезли в теплую воду вместе.

— Томас ее всю испачкал, — пожаловался мне Пэдди.

— Об этом не беспокойся, a stór. Я принесу чистой воды, чтобы вы сполоснулись.

Мы с Майрой вымыли мальчикам волосы хозяйственным мылом, а потом я подогрела воды в чайнике Молли и вылила ее им на головы.

— Завтра мы будем мыться первыми, — предупредил Пэдди. — Томас может и подождать.

Он плеснул грязной водой на Томаса, который сидел на полу, все еще завернутый в джутовую мешковину.

До нас доносились крики и смех постояльцев пансиона, поднимавшихся по лестнице.

— Они мытьем не особо озабочены, — объяснила нам Молли. — Кувшин воды на голову, быстро вытерлись какой-нибудь тряпкой, переоделись во что-то чистое для выходов, перекусили немного и ушли в таверну.

Раз в неделю Молли стирала их рабочую одежду и брала за это по десять центов дополнительно. Теперь мы с Майрой будем ей в этом помогать.

Молли предупредила, что первые дни будут для наших мальчишек самыми сложными.

— Ваши ребята — чистильщики, они не стоят на помостах из досок, как все остальные, а находятся внизу, в самой грязи, — пояснила она. — Но они должны будут к этому привыкнуть.

Как только все трое были вымыты и завернуты в мешковину, наверх прибежали младшие.

— Ты ходил на работу, Пэдди? — воскликнул Джеймси.

— Ходил.

— И как там было, Джонни Ог? — спросил Дэниел.

— Было тяжело, но мы справились.

— Омерзительно. Ужасно, — вставил Томас. — Через час всего этого я вышел, и меня стошнило!

— Но ведь потом ты вернулся и продолжил работу, верно, Томас? — с тревогой в голосе спросила Майра.

Зарплаты двоих нам не хватит, чтобы рассчитаться с Молли.

— Я сказал десятнику, что не выношу этой вони, а он спросил, не хочу ли я пожаловаться на это непосредственно мистеру Хафу, я ответил, что да, хочу, и тогда все там засмеялись. Они сказали, что это будет отличная шутка для босса. Потом меня повели к мистеру Хафу.

— Ну и?.. — спросила я.

— Там я попросил, чтобы мне выдали платок, которым я мог бы завязать нос, иначе я не смогу работать.

— Неплохая мысль, — заметила Майра.

А я вспомнила Патрика Келли и рабочие рукавицы.

— И что же он тебе сказал?

— Он вообще ничего не сказал. Зато заговорил парень, который водил меня к нему: «Прекрати умничать с мистером Хафом, иначе твоя задница получит хорошего пинка от моего ботинка».

Передразнивая его, Томас воспроизвел незнакомый мне акцент. Графство Керри? Младшие дети смеялись над рассказом Томаса, но Пэдди и Джонни Ог лишь молча переглянулись и покачали головами.

— Тогда я сказал мистеру Хафу: «Мы с моими братом и кузеном должны зарабатывать деньги, чтобы помогать нашим матерям, двум вдовам». А еще я рассказал ему о том, как мы бежали из Барны, о «Сьюпериоре», о Новом Орлеане, о «Ривер Куинн», о том, как мы потратили наши деньги, чтобы добраться до Чикаго, потому что наш дядя, Патрик Келли, должен был нас там встретить, но не встретил, и вообще — где он? На что мистер Хаф ответил: «Где бы он ни был, пусть там и остается», и не его вина в том, что ехали мы именно к такому человеку, и у него в семье тоже есть люди, о которых не хочется упоминать. Потом он добавил, что я рассказал ему хорошую историю, и спросил, могу ли я еще разок воспроизвести голос капитана «Сьюпериора». Ну, я сделал это, а потом еще скопировал мадам Жак и даже показал ему, как мы танцевали вместе с Лоренцо и Кристофом. Вот.

— Что — вот?

— Вот он и сделал меня посыльным. Мне теперь не нужно возвращаться на помост в бойню. Я буду разносить приказы десятникам и даже письма в Чикаго!

— Ох, Томас! — Майра обняла его. — Какой же ты молодец!

Бриджет и Грейси подвели к нему Стивена, который обхватил его за ногу и начал подпрыгивать. Дэниел и Джеймси хлопали в ладоши.

Но Пэдди и Джонни Ог, дрожа, продолжали стоять, завернутые в мешковину, и молчали.

— Все, ложитесь, мальчики. Я принесу ваш ужин сюда. Надевайте ваши новоорлеанские одежки и забирайтесь под одеяло.

— Томас только сейчас рассказал нам, что с ним произошло, — сказал мне Пэдди. — А за всю дорогу домой об этом ни слова.

— На то он и Шелковый Томас, — ответила я. — Натура у него такая — секретничать. — Я села рядом с Пэдди на соломенный тюфяк. — А ты сможешь это выдержать, Пэдди?

Он взглянул мне в глаза.

— Они там убивают скот. Молот разбивает череп, мозг вываливается наружу, а потом люди с топорами разделывают туши. Коровы так кричат — это просто ужас. Некоторые парни хохочут, когда их обрызгивает кровью. А мы с Джонни Огом смеяться не могли. Но мы не заплакали, мама. Никто из нас не заплакал.

Мой несгибаемый сынок. Он уже знает это: если ты заплакал — ты погиб.

— Принесу тебе ужин, Пэдди.

Но, когда я вернулась с едой, он уже спал.

* * *

На следующий день мальчики уже дождались ужина, никто не уснул. Молли приготовила говядину с картошкой и капустой.

— Мясники с бойни хорошо ко мне относятся и опекают меня, — пояснила она.

Мы ели за длинным столом в гостиной, накрытом на тридцать человек. Местные постояльцы приехали сюда со всей Ирландии, но сейчас эти люди не говорили о своих родных местах. В основном они жаловались, сравнивая проблемы на бойне Хафа с трудностями на карьере Стерна или кирпичном заводе.

Пэдди, Джонни Ог и Томас ловили каждое слово.

— Ты считаешь, что это у тебя спина болит? Вот у меня болит так болит: ложусь в кровать, засыпаю, а уже через час боль меня будит, — завел разговор мужчина из Мейо.

— Так ты хоть уснуть можешь! А я всю ночь не сплю, ворочаюсь, а когда встаю утром, то словно и не ложился! — откликнулся молодой парень из Донегола.

— Но ты же, по крайней мере, сам встаешь, — возразил мужчина из Клэра. — А я должен скатываться со своей койки и потом еще ждать, пока боль утихнет, чтобы подняться на ноги.

— Спины, спины… — подхватил юноша из Корка. — Спина болит у всех. А как бы вам понравилось, если бы вас мучили собственные ноги? После того как я в прошлом году обморозил ступни на канале, мои пальцы на ногах горят и их колет так, что каждый шаг превращается в пытку!

— Ноги? Так ты все-таки сидеть можешь и ходить на своих двух! А у меня пальцы разбухли и стали толще сосисок — я едва молот поднять могу, — пожаловался человек из Клэра.

— Поднять? А ты попробуй им замахнуться, когда у тебя в плечах болит каждая мышца. С тех пор как я сломал руку, она так толком и не зажила.

Последние слова принадлежали Барни Макгурку из графства Тирон, который сидел напротив нас.

Но эти соревнования в жалобах разом прекращались, когда кто-нибудь за столом говорил:

— С другой стороны, все мы живы и можем работать — чего нам еще желать от жизни?

После третьего рабочего дня Пэдди шепнул Барни Макгурку, что у него на голове было столько крови, что мама приняла его за краснокожего. А Барни повторил это громко для всех. Шутка имела большой успех, вызвав общий хохот. Пэдди улыбнулся мне. Мой несгибаемый парнишка.

Суббота стала их четвертым рабочим днем. В тот вечер мальчишки прибежали домой ужасно довольные собой и вывалили на стол четыре серебряных доллара.

— А за полную рабочую неделю мы будем получать шесть долларов, — гордо заявил Пэдди.

Я добавила к этим деньгам еще доллар на нашу ренту, а потом мы с Майрой до полуночи помогали Молли со стиркой. Присматривая за своими детьми, мы также помогали ей убирать и готовить в течение недели. Все время были заняты. Молли сказала, что на следующей неделе понизит нам плату еще на доллар. У нас оставалось еще шесть долларов.

* * *

На мессу отправились все наши постояльцы.

— Они сильны своей верой, — сказала я Молли, когда мы шли к Маккене.

— А сегодня и девушки пришли, — сказала Молли. — Посмотрите, что будет происходить.

После мессы все женщины снова уселись вокруг очага. Отец Донохью подошел к нам и сообщил, что никаких новостей о Патрике Келли нет, после чего удалился.

— Вы только посмотрите на молодых, — начала Молли. — Девушкам, работающим горничными на Мичиган-авеню и живущим в тамошних особняках, определенно ближе было бы ходить в церковь Святой Девы Марии или Святого Патрика.

— Но зато в Бриджпорте больше холостяков, — объяснила присоединившаяся к нам Лиззи.

Невысокая блондинка остановила Большого Джо Куинна, одного из постояльцев Молли, когда тот выходил из туалета. Вскоре они ушли поболтать в уголок.

На наших глазах еще две девушки подцепили себе парней. Я не смогла удержаться и шепнула на ухо Лиззи:

— А как же респектабельность заведения?

Как мог Джеймс Маккена осуждать Майру, когда у него под носом происходят такие флирты? Подумать только, я ведь тогда еще хотела отчитать сестру. Она жутко разозлилась бы на меня.

Лиззи все поняла, но возразила:

— Здесь ни у кого нет родителей, которые могли бы устроить свадьбу. И девушкам приходится брать это дело в свои руки.

— Моих постояльцев разобрали очень быстро, — подхватила Молли. — Девушки, приехавшие из Ирландии, времени даром не теряют — муж, крыша над головой, а каждый пенни уходит обратно в Ирландию, чтобы оттуда могли уехать их братья и сестры, родители.

— На нашем корабле также было несколько молодых девушек. Надеюсь, они здесь найдут себе мужей, — сказала я.

— Мужчине нужна жена. Женщине нужен муж. И это единственный способ выжить в этой стране, — откликнулась Молли.

— Но у вас же, Молли, мужа нет, — вступила в разговор Майра, — а дела идут хорошо.

— Это все благодаря упорному труду моего Тома и помощи Патрика Келли, — ответила та.

— Но этот парень никогда не остепенится, не осядет на одном месте. Сколько женщин ни пробовали с этим бороться, все попусту, — сказала Лиззи, и они с Молли засмеялись.

— А этот Патрик Келли — он, вообще, как, привлекательный мужчина? — спросила Майра. — Сама я его никогда не видела, а Онора ничего не рассказывает.

— Он красивый парень, — ответила Молли, — если не обращать внимания на его странноватую одежду.

— Но вам, может быть, и удастся приручить его, — сказала Лиззи.

— Помилуй меня, Господи всемилостивейший, — ответила Майра. — Я больше никогда в жизни замуж не выйду. Меньше всего на свете мне нужен мужик, который будет думать, что может мною командовать.

— Это верно, — сказала Молли. — Я привыкла жить своим умом. И не могу уже себя изменить. А вот Лиззи не против прислушиваться к тому, что намечает и планирует Джеймс.

— Ну, если это доставляет ему удовольствие, что в этом дурного? — ответила Лиззи. А как насчет вас, Онора? Вам-то точно нужно замуж.

— Что? Еще раз выйти замуж? Я не могу, — возразила я. — Мой Майкл умер всего несколько месяцев назад. И я никогда…

— Я говорю не о завтрашнем дне, но вам все равно понадобится помощь — столько детей. А вы, по крайней мере, еще молоды. Сколько вам лет, если не секрет?

— Двадцать шесть.

— А когда у вас день рождения?

— Пятнадцатого сентября.

— День Девы Марии Скорбящей, — заметила Лиззи.

— Все верно, Скорбящая Богородица — моя покровительница, — подтвердила я.

— Ну, а сами вы сегодня — мать радующаяся, Онора, — сказала Лиззи. — И вы, и Майра — ведь у троих ваших сыновей есть работа.

— Да, это так, — согласилась я.

— А вам сколько лет, Майра? — поинтересовалась Молли.

— Мне двадцать восемь, хотя вы, наверное, думали, что я моложе.

Мы рассмеялись, и тут Бриджет начала дергать меня за руку:

— Мама, мама, Кевин Суини дразнит меня, а Джеймси не хочет сказать, чтобы он прекратил.

— Успокойся, Бриджет, — сказала я, в душе радуясь тому, как торопливо срываются слова с ее губ.

Прежде она разговаривала очень медленно, а ходила еще медленнее. Но хорошее питание все лечит. С какими бы трудностями мы ни сталкивались, у нас, слава богу, была еда.

— Ладно, нам все равно уже пора идти. — Я подошла к сидевшим в кружке детям. — Вставай, Пэдди, мы уходим.

— Сейчас будет моя очередь бросать нож, — нахмурился он.

— Ты сможешь продолжить на следующей неделе.

— А я хочу играть сейчас, мама.

— Ты меня прекрасно слышал, Пэдди. Поднимайся.

Я взяла на руки Стивена. Бриджет помогла встать Грейси. Джеймси и Дэниел уже стояли рядом со мной, но Джонни Ог и Томас остались сидеть на полу вместе с Пэдди. Все трое внимательно смотрели на меня.

— Ну же, мальчики, — сказала я.

Они не сдвинулись с места. Старший мальчик, один из Маньонов, протянул Пэдди нож. Пэдди взял его.

— Пэдди… — начала было я.

— Вы идете, Онора?

Это была Майра. Она вопросительно взглянула сначала на меня, потом на сидевших на полу ребят.

— Я-то иду, а вот мальчики…

— Хотите остаться еще немного? — перебила она меня. — Отлично. Я сама скоро приведу их. Грейси, слушайся тетю Мед. Веди себя хорошо, Дэниел.

Она развернулась и пошла обратно к огню.

А я ушла.

* * *

— Как ты посмела, Майра! — возмущенно начала я, когда она вернулась домой с мальчиками несколько часов спустя. — Унизила меня перед собственным сыном, пошатнула мой авторитет.

— Нет у тебя никакого авторитета, — огрызнулась Майра.

Дети уже спали, и мы с сестрой могли пошептаться в коридоре.

— Что ты хочешь этим сказать? Пэдди восемь лет, и я его мать.

— А он приносит в дом деньги, из которых мы выплачиваем ренту и платим за еду. Они славные ребята, но не встревай в драку, в которой мы не можем победить. Тем более на глазах у паствы церкви Святой Бригитты, таверны Маккены и банды Хикори.

— Да мне плевать, кто там…

Но Майра вновь перебила меня:

— Парень, бросавший нож, — это предводитель банды Хикори. А это новые друзья наших детей, — сказала она. — Мы должны действовать очень осторожно, Онора. Потому что мы с тобой — две одинокие женщины, у которых шестеро сыновей. Все они — славные мальчики, но если мы будем слишком открыто бросать им вызов, они упрутся и будут нас игнорировать.

— Не будут, — упрямо сказала я.

— Ты сама видела, что случилось. Вспомни наших братьев. Отцу в определенном возрасте пришлось прививать им хорошие манеры силой.

— Наши братья… Если бы они были здесь, с нами.

Молли рассказывала, что люди находят потерянных родственников, давая объявления в газеты по всей Америке и даже в Канаде. Впрочем, это, конечно, стоит дорого.

— А у наших парней есть дядя. Патрик Келли, — закончила я.

— Ну, что касается его… — начала Майра.

В коридор из своей комнаты вышла Молли. Она была в ночной рубашке, укутанная в одеяло.

— Вы когда-нибудь угомонитесь, девочки? Мужчинам нужно спать.

— Извините, Молли. Я и не заметила, как повысила голос, — ответила я.

— Я специально не подслушивала, — сказала та, — но просто не могла удержаться…

— Не могли? — фыркнула Майра.

— Не могла, — раздраженно подтвердила Молли.

Боже правый, не хватало еще, чтобы Молли на нас обиделась.

— Простите еще раз, — быстро сказала я. — Доброй ночи. Пойдем, Майра.

Я уже взяла сестру за руку, но Молли остановила меня, положив руку мне на плечо:

— Постойте, я ведь только помочь пытаюсь. Я видела ваших сыновей сегодня у Маккены…

— Наши сыновья — хорошие мальчики, — сразу ощетинилась я.

— Помолчите, Онора, — прервала меня Молли. — В Америке дети взрослеют очень быстро. Мои, например, сразу вошли в курс местных порядков, пока мы с Томом лишь чесали затылки. Они бегали вместе с бандой Хикори — было много ночей, когда я вообще не знала, где они. На родине у нас сразу много людей могли за ними присмотреть, но тут… — Она пожала плечами. — Тут нет никаких бабушек, тетей с дядями, нет школьных учителей.

— А в нашем случае и отцов нет, — вставила Майра.

— Ну вот, сами видите. — Молли посмотрела на меня и подняла руку. — Я не собираюсь вновь заводить этот старый разговор о том, что вам необходимы мужья, но…

— Школа, — предложила я. — Строгий учитель может иметь на них сильное влияние. Если бы Джеймси и Дэниел могли ходить туда, думаю, мы проводили бы уроки для Пэдди, Джонни Ога и Томаса по вечерам.

— Джеймси и Дэниела можно попробовать пристроить в бриджпортскую школу, — заметила Молли.

— Мы не можем себе этого позволить, — возразила Майра.

— А она бесплатная? — сразу спросила я.

— За счет налогов, — ответила Молли. — Я плачу их. Маккена платит. Платят все, кто владеет собственным домом, хотя ходит туда очень немного наших детей.

— Почему? — поинтересовалась Майра.

Молли начала объяснять, что в беднейших семьях дети нужны, чтобы работать или приглядывать за младшими. На школу просто нет времени. Более обеспеченные жители Бриджпорта предпочитают посылать своих сыновей в церковь Святого Патрика, где их обучают святые братья, а девочек — в церковь Святого Ксавьера, при которой открыли школу сестры милосердия.

— Лучше уж платить за обучение в католической школе, чем тратиться на учителей в государственной, — подытожила она.

Больше я ничего не слышала, запомнив лишь слово «бесплатно». Завтра. Я пойду туда прямо завтра. Майра сможет присмотреть за младшими. Никакой работы на бойне для Джеймси и Дэниела. Только школа. Это их шанс.

 

Глава 25

Бриджпортская школа находилась на углу Бридж-стрит и Арчер-роуд, вдали от нашего мирка в одну квадратную милю, охватывавшего дома Молли, Маккены, Хафа, карьер Стерна, канал и Баббли-Крик — южный приток речки Чикаго.

— Почему он называется Баббли-Крик? — как-то спросила я у Молли.

— Помните, я говорила вам, что бойня в этом месте сбрасывает в реку внутренности животных?

— Помню — сердца, печень, а мальчишки ныряют за ними, — сказала я.

При мысли об этом меня передернуло.

— Части туш, которые не стоят того, чтобы их вылавливали, разлагаются на дне, и от них поднимаются на поверхность пузыри, — объяснила Молли. — Поэтому протока никогда не замерзает зимой. Пойдете вдоль Баббли-Крик до Арчер-роуд, — поясняла она мне, — и не бойтесь, если встретите скот, который гонят на бойню.

Молли, должно быть, считала меня очень робкой. Думала, что я боюсь коров. И, видно, недаром. Едва я свернула на Арчер-роуд, как тут же очутилась посреди стада. Да такого большого, какого я еще не видывала.

— Иисус, Мария и Святой Йосиф! — завопила я. — Помогите!

Они двигались на меня стеной, бок о бок, страшно и тяжело топая своими копытами. Сотни молодых бычков заполняли собой всю широкую дорогу, и эта движущаяся масса тянулась вдаль на сколько хватало глаз, — как открытая прерия за Бриджпортом.

Я забежала на крыльцо таверны, стараясь держаться от этой улицы как можно дальше.

Стадо сопровождали всадники. Один из них проехал рядом со мной. Он помахал мне видавшей виды широкополой шляпой и, перекрикивая громкий топот и фырканье животных, поздоровался:

— Доброе утро!

«Интересно, кто эти бесстрашные парни?» — подумала я. Ковбои! Ну конечно! Тот молодой человек с «Ривер Куинн» ехал на Запад, чтобы стать ковбоем.

— Не беспокойтесь, — снова крикнул он мне. — Тут впереди находятся загоны для скота, скоро вы будете проходить мимо них. И не бойтесь! Все они уже вымотаны.

Теперь и я заметила, что эти бычки уныло плетутся вперед, обессиленные долгим путешествием, покорно опустив головы. Но все они тем не менее были громадными. При виде их размеров у мистера Линча или Богатея Джона Дугана глаза бы на лоб полезли от изумления. Эти здоровенные животные вполне могли бы затоптать ковбоев, а заодно и разнести половину салунов на Арчер-роуд. Но вместо этого они сами уныло тащились на убой.

Пэдди однажды видел, как один из таких взбесился. Удар, который должен был убить животное, лишь ошеломил его. Бык вырвался с бойни Хафа, и все мясники бросились за ним в погоню.

— Свалил его только мушкетный залп, — рассказывал Пэдди.

Промерзшая почва потрескивала под копытами. На меня летели облака пыли и брызги навоза, оседая на моих волосах и шали, которую мне одолжила Майра. Перед встречей с директором школы выглядела я ужасно. Да и опаздывала уже.

— Гоните их быстрее! — крикнула я ковбою.

Молли рассказывала, что скотные дворы и бойни должны перевести из части Бриджпорта за Арчер-роуд вообще на другую сторону болота Хили Слау, в городок под названием Лейк. Поскорее бы.

* * *

Никто не остановил меня, когда я вошла в бриджпортскую школу и по пустому коридору добралась до двери с надписью: «Директор, мистер Иеремия Льюис». «Учителя с учениками, наверное, в классах», — решила я и постучала. Ответа не последовало, и через несколько секунд я постучала снова.

На этот раз дверь открыл толстый мужчина со щелочками глаз над пухлыми щеками.

— Что вы хотели? — спросил он.

— Я миссис Майкл Келли, пришла, чтобы устроить своих сына и племянника в вашу школу.

— Келли, — повторил он. — Ирландцы. И католики, надо полагать.

— Да, конечно, католики.

— Ну хорошо. Проходите.

Он уселся за большой письменный стол. Я хотела сесть на стул по другую сторону стола, но он остановил меня, подняв руку:

— Нет необходимости. Это много времени не займет. У нас есть требования для вступления.

Он закрыл свои бледно-голубые глаза и недовольно шмыгнул носом, словно почувствовав дурной запах в комнате.

— Ваши дети должны говорить по-английски, — начал он.

— Они говорят, — ответила я.

— Некоторые из ваших пытаются устроить к нам детей, которые могут общаться только на каком-то деревенском наречии.

— Вы имеете в виду ирландский язык? А как вы тогда называете французский или, скажем, немецкий?

Он подался вперед, облокотившись на свой стол:

— Американцы говорят по-английски. И точка.

— Но ведь ученики, знающие иностранные языки, должны приносить большую пользу вашей школе, сэр.

— Здесь у нас нет никаких иностранных языков. Вы, приезжие, уже переполнили нашу страну. И самое малое, что вы можете сделать, — это следовать нашим правилам. Или убираться отсюда. К себе, обратно.

Я изумленно уставилась на него.

Он смерил взглядом мою залатанную юбку и деревянные сабо, которые я выменяла у старьевщика Шихи на свои новоорлеанские туфли.

— Наши ученики должны быть прилично одеты и носить туфли, миссис Келли… туфли. Ко мне в школу дети приходили и босыми. О чем только думают их родители? Позор.

— Я бы сказала, что у них просто нет денег на обувь.

— Мы также требуем по три доллара с ученика на бумагу, карандаши и пользование нашими учебниками.

— Итого шесть долларов? — удивилась я. — Но разве это не бесплатная школа?

— Бесплатная. Но нельзя же рассчитывать, что мы еще и сами станем платить за принадлежности для наших учеников, не правда ли? Конечно, если вы не можете себе такого позволить…

— Деньги у меня с собой.

Я сунула руку за пояс, достала оттуда клеенчатый мешочек и выложила перед ним на стол наши последние шесть долларов.

— Пожалуйста, запишите их имена: Джеймс Келли и Дэниел О’Коннелл Лихи, — сказала я.

Майра решила, что в Америке ее дети не будут Пайками.

* * *

По пути назад к Молли я встретила двух учеников, похоже, новеньких. Они катались по замерзшей поверхности канала с ватагой других детей из Бриджпорта. У большинства из них ноги были обмотаны мешковиной, но все весело кричали и смеялись. В туфлях или без, но наши младшие способны посещать вашу школу, мистер Надутая Жаба Льюис.

Я поднялась по длинному пролету лестницы на чердак. Бриджет играла с Грейси и Стивеном на соломенном тюфяке. Майра растянулась на другом, закрыв глаза.

— Тетя Майра спит? — тихонько спросила я у Бриджет.

— Думает, — ответила за нее Майра. — Иди сюда.

Я села рядом с ней.

— Мы должны найти место для жилья получше. Я отослала мальчишек на улицу, потому что они сводят Молли с ума своей беготней вверх и вниз по лестнице. Но на улице с каждым днем становится все холоднее. Стоит лишь подумать о месяцах, которые нам предстоит провести здесь всем вместе, набившись в одну комнату, в такой тесноте…

— Майра, Джеймси и Дэниел будут ходить в школу, — выпалила я.

— Так ты все-таки устроила их? Молодец, Онора.

— Да, но только вот…

И я рассказала ей, что за это мне пришлось отдать наши последние шесть долларов. А еще нам нужно будет каким-то образом купить им одежду.

Я думала, она разозлится, но вместо этого Майра легла обратно на тюфяк.

— Ну, значит, так уж суждено. Я должна работать, — заявила она.

— Конечно. И я тоже. Молли говорит, что в больших домах здесь можно найти работу на день — заниматься уборкой и стиркой, — сказала я.

— Ты беременна и не можешь работать. К тому же кто присмотрит за детьми? А в служанки мне не хочется. Платят мало. А еще эти наниматели с их шаловливыми руками — вдоволь насмотрелась на это у Мерзавцев Пайков.

Она снова села и взглянула на детей.

— Давай-ка выйдем в коридор, — предложила она.

Мы остановились у лестницы.

— После обеда заходил один парень, который видел меня у Маккены. И предложил мне работу. За хорошие деньги.

Я ждала объяснений.

— Это у Ма Конли в Сэндс.

— Но это же бордель, Майра! А парень этот — наглец. И что же ты ему ответила? Взяла у Молли метелку и врезала от души?

— Я сказала, что подумаю.

— Но ты не можешь! И не будешь этого делать!

— Почему бы и нет? Он сказал, что уже через месяц я смогу снять себе квартиру. Сказал, что такие женщины, как я… ну, привлекательные… у них особые клиенты. Я буду сама за себя отвечать. Я смогу забрать наших мальчиков с бойни и отправить в школу их всех, мы сможем одеть их в приличную одежду, а не в обноски от Шихи. На Хикори 2703 освобождается пятикомнатная квартира. Маклафлины уезжают дальше на юг. Мы сможем переехать туда к Рождеству.

— Но ты же не хочешь этого делать, Майра, — сказала я.

— Не хочу, Онора, — едва слышно шепнула она мне. — Мне бы хотелось подразнить тебя, немного построив из себя потаскуху, но на самом деле…

Она умолкла. Я обняла ее.

— Ты уже однажды принесла себя в жертву. И не должна делать этого снова. Я вернусь в школу и заберу наши шесть долларов. А ты обещай, что забудешь о Ма Конли. Как-то выкрутимся, Бог нам поможет. Мама всегда говорила: «Божья помощь ближе, чем порог дома».

— Мама, — протянула Майра. — Живы ли они с папой? Мы даже не знаем.

— Майра, Майра… — Я прижала ее к себе. — Не отчаивайся только, прошу тебя. Ты не можешь этого допустить.

— Я чувствую себя загнанной в угол, Онора. Проделать такой путь, бросить все — ради чего? Ради этого?

— Ты сейчас о Новом Орлеане? Полагаю, мы могли бы что-то придумать…

— Не обманывайся, Онора. Мы застряли здесь.

— Пойду верну шесть долларов.

— Но я хочу, чтобы мальчики ходили в школу. Я хочу…

Внизу хлопнула входная дверь, и мы услышали шаги постояльцев на лестнице.

— Послушай, Майра. Каждый из этих мужчин уезжал, не имея практически ничего, как и мы. А теперь они прилично зарабатывают и еще отсылают деньги домой. И мы будем.

— Действительно прилично зарабатывают, говоришь? — Она взбила свои белокурые кудри. — Скоро вернусь, — бросила она и спустилась по лестнице вниз.

* * *

— Насчет денег на школьную одежду можно не беспокоиться — все улажено. Постояльцы сбросятся для наших мальчиков. И все благодаря Жемчужине, — сказала Майра. — Она просто попросила парней, не дав им взамен ничего, кроме своей улыбки.

— Спасибо, Майра. Спасибо, Жемчужина, — прошептала я.

* * *

Следующим вечером, вручая нам деньги у Молли на кухне, Барни Макгурк произнес речь:

— Теперь учителям не к чему будет придраться.

Барни был из тех ирландцев, которые в течение многих поколений влачили жалкое существование, из последних сил выживая в горах графства Тирон. Он уехал оттуда за много лет до Великого голода. Вероятно, его заработная плата сохранила жизнь его близким на родине. Молчаливый мужчина, постарше остальных, не принимавший участия в непринужденной болтовне или подшучиваниях. Непонятно, что научило его держать язык за зубами — его суровые родные края или Америка. Внешность у него была приятная — вытянутое лицо, седеющие волосы, темные глаза.

— В этих глазах прячется тайна, — как-то сказала о нем Майра.

Но сегодня вечером, когда Барни вручил нам четыре собранных доллара, слова лились из него потоком. Он сказал Джеймси и Дэниелу, что учителя будут говорить всякие нехорошие вещи о католической церкви.

— С вами будут обращаться там не так, как с учениками-протестантами, с американцами, — наставлял он их.

Мальчики лишь кивали, хотя понятия не имели, что он имеет в виду.

— Я служил в американской армии, воевал в Мексике, где все мы, солдаты, были одеты в одну форму, но для разных наказаний всегда выбирали католиков. Американцы — англичане. Они ненавидят нашу веру. Не забывайте об этом. И будьте начеку.

— Но, Барни, я уверена, что в школе все иначе, — вмешалась я. — И даже если директор невоспитан и груб, учителя, конечно же, будут рады детям с такой тягой к учебе.

— Я тоже надеюсь на это, миссис, — ответил Барни, — но купите этим ребятам готовые брюки. Причем купите их в Чикаго.

* * *

Молли, согласившаяся приглядеть за нашими младшими, напутствовала нас не бояться большого города. Поэтому на следующий день, взяв с собой Томаса в качестве гида, мы отправились в Чикаго.

— Мистер Хаф сказал, что я могу взять отгул, чтобы помочь своим маме и тете, — объяснил он.

На нем были сюртук и брюки, принадлежавшие когда-то одному из сыновей мистера Хафа, — подарок от жены босса.

— Она говорит, что я очаровательный, мама, — рассказывал нам Томас.

Он познакомился с ней, когда принимал поручения.

— Я уже знаю весь город, — хвастался он.

Стояла первая неделя декабря, и холодный ветер хлестал нас немилосердно. Джеймси и Дэниел плелись за мной, закрывая лица моими юбками. До Чикаго было добрых четыре мили, но Томас сократил это расстояние, срезая путь через участки прерии с высокой травой с высушенными до хрупкости стебельками. Затем мы свернули на широкую дорогу, где замерзшая колея в грязи была прихвачена льдом.

— Нам повезло, — рассуждал Томас. — Когда грязь мягкая, она доходит мне аж до щиколоток.

А потом как-то сразу мы оказались в Чикаго, который разом обрушился на нас.

— Уобаш-стрит, — сказал Томас. — Центр Чикаго.

Полная сумятица и неразбериха.

Толпы людей, в основном мужчины, сталкивались друг с другом на узких тротуарах, на несколько дюймов возвышавшихся над дорогами, забитыми лошадьми, повозками и каретами всех мастей и разновидностей. Споткнешься — и тебя раздавят. Одна улица оживленнее другой. Томас сыпал названиями: Стейт-стрит, Лейк-стрит, Мичиган-авеню. Некоторые были названы в честь американских президентов, говорил он, — Вашингтона, Джексона, Адамса.

— А это Дирборн — в честь форта Дирборн, откуда начинался Чикаго, — продолжал он.

Барни Макгурк рассказывал нам, что этим фортом командовали ирландцы, когда тридцать лет назад его уничтожили индейцы. Для Ирландии это не срок, но для Чикаго — целая вечность.

Навозный смрад здесь смешивался с запахом дыма, поднимавшегося из целого леса печных труб. Шум стоял невероятный. Кучера орали на толпы пешеходов, пытавшихся перебежать улицу перед ними, а затем хлестали своих лошадей — бац! Скрип колес, вопли негодования… Когда мы проходили мимо строительных площадок, между которыми могло быть всего несколько шагов, оттуда доносилось постоянное «бум», «бум». Казалось, что, начав строить город утром, они собирались к вечеру закончить.

— Жуткий хаос, а не город, — сказала я Майре.

Но Майра лишь улыбалась. На ней была все та же красная шаль, которая ее совсем не грела. Ей бы взять одеяло у Молли, чтобы укутаться потеплее, но она настояла на своем. А теперь еще и развела руки в стороны. Холодный ветер тут же подхватил шелковые полы.

— Видите, какие у меня крылья? — спросила она. — Может быть, мне взлететь надо всем этим, а, мальчики?

Джеймси и Дэниел засмеялись.

— Мама, прекрати, — сказал Томас.

Майра крутанулась на месте. Какой-то прохожий остановился и приложил руку к шляпе. Она улыбнулась ему.

— Сумасшедшее место, — сказала Майра. — Обожаю его.

Томас вприпрыжку двигался впереди, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы крикнуть нам:

— Это церковь Святой Девы Марии, кирпичное здание. Это отель «Тремонт Хаус». Это городской суд… А это компания Коллинза — они строят корабли. — Он хорошо ориентировался в городе и был уже неплохо осведомлен. — Это театр Райса.

Джеймси остановился перед большим зданием, похожим на сарай.

— А что такое театр, мама? — спросил он.

— Место, где показывают представления, — ответила я.

— А их интересно смотреть?

— Я не знаю, Джеймси. Внутри театра я никогда не была, хотя проходила мимо одного в Голуэй Сити.

— А я когда-нибудь бывал в Голуэй Сити? — снова спросил Джеймси.

— Ты — нет. И никто из вас, дети, там не был.

— Давай, Томас, поторапливайся, — подгоняла Майра. — Я еще хочу увидеть магазины, салуны.

Томас, Майра и Дэниел ушли вперед, но Джеймси не сдвинулся с места.

— А что там написано, мама? — Он показал пальцем на афишу, висевшую на стене театра.

Я прочла ему вслух:

— «Невероятная новость! Мистер Мердок в великой трагедии Шиллера «Разбойники»… Фарс «Артфул Доджер»: в роли Тима Доджера — мистер Маквикер, в роли Хардинга — мистер Райс».

Я продолжала:

— «Песни! «Мы тут все — ловчилы» — мистер Маквикер, «О-хо-хо, муженек!» — миссис Х. Мэтьюз».

— Целое здание только для песен и представлений, — восхитился Джеймси.

— Театр сейчас закрыт, — сказал нам парень, который снимал афиши с другой стены напротив. — Но вы можете пойти в музей Мути — там выступает лилипут Том Тамб — или сходить на «Вирджинских Менестрелей» — ну, знаете, это белые парни, которые натирают лицо ваксой и поют песни, как цветные. Хотя на самом деле все они в основном ирландцы, поющие ирландские песни, но вы никогда об этом не догадаетесь. Только что с корабля, я угадал? Очень у многих людей на лицах появляется такое же ошеломленное выражение, когда они впервые видят Чикаго. — Он улыбнулся Джеймси. — Тебе бы на плотника выучиться — в Чикаго всегда найдется хорошая работа для человека, который умеет толково забить гвоздь.

— Да, похоже, — откликнулась я.

— В Чикаго ведется ускоренное строительство — каркасные дома называется. Никаких стропил или подпорок, все прибивается к каркасу. Конечно, сначала нужно вкопать столбы в песок и твердую глину, а потом…

Майра уже махала нам рукой, чтобы мы их догоняли. А Джеймси все стоял, уставившись на афишу.

— Спасибо вам, мистер..?

— О’Лири, — представился тот.

— Пойдем. Джеймси, — позвала я сына.

— Мама, я уже могу прочесть некоторые слова! — воскликнул он, показывая на афишу.

— Скоро ты сможешь прочесть их все!

Слава богу, что он сможет посещать школу прямо в Бриджпорте. Ходить сюда каждый день…

Томас, Майра и Дэниел стояли перед деревянным одноэтажным зданием, на котором висела вывеска: «Мануфактура Крокера».

— Ну наконец-то! — проворчал Томас.

Но Джеймси уже остановился у другого магазина, рядом с Крокером.

— Мама, мама! Посмотри!

За стеклом большой витрины были разложены музыкальные инструменты: скрипки, трубы, концертины, флейты и прочее, а в углу стояла волынка. У нее был мешок, который нужно надувать ртом, а не локтевыми мехами, как у ирландской волынки, вроде той, что была похоронена вместе с Майклом в Нокнукурухе. Но все же…

— Мама! — восторженно сказал он. — Волынка. Не такая, как у нас, но все-таки волынка.

— Я вижу, Джеймси.

— Когда папа играл на волынке, он давал мне закрывать своими пальцами дырочки. Помнишь, как он учил меня играть на дудочке?

— Помню, — ответила я.

Джеймси потащил меня ко входу.

— Джеймси, в этом магазине мы не сможем ничего купить.

— Только посмотрим, мама, пожалуйста!

— Пожалуйста, разрешите ему, тетя Онора, — попросил Дэниел.

Томас и Майра стояли у дверей «Мануфактуры Крокера» и, скрестив руки на груди, раздраженно и нетерпеливо притопывали ногами. Они были до того похожи, что я рассмеялась.

— Ну хорошо, Джеймси. На пять минут. Майра, — окликнула я сестру, — пойдем с нами.

Она сначала замотала головой, но затем все-таки пошла. А Томас ушел к Крокеру.

В музыкальном магазине было тепло — комнату грела пузатая печка, а тусклое освещение обеспечивали две керосиновые лампы, стоявшие на прилавке. К нам вышел невысокий опрятный мужчина.

— Guten Morgen, — сказал по-немецки. Этот человек сохранил свой язык. — Чем могу помочь? — спросил он.

— Мы просто хотим посмотреть, — объяснила я.

Он улыбнулся мальчикам:

— Играете на чем-нибудь?

— Немного, — отозвался Джеймси. — Я учился у своего папы. Он волынщик.

— Значит, вы шотландцы?

— Ну уж нет, — фыркнула Майра.

— Мы из Ирландии, — сказала я.

— Ну конечно! Я должен был и сам догадаться! Моя жена ирландка. Нас, немцев и ирландцев, в Чикаго больше всего! — воскликнул он.

— Так давайте объединимся вместе против янки, — сходу предложила Майра.

Он смутился:

— Я не понимаю. Мой английский совсем поверхностный. Вы меня поняли?

Мы кивнули.

— Со мной разговаривает моя жена. Вам, ирландцам, везет — вы по-английски говорите.

— У нас и без этого есть свой идеальный язык, — возразила я. — Я бы предпочла, чтобы англичане забрали свой язык, а нам оставили возможность управлять своей страной.

— Я знаком с вашей историей и немного знаю про ваш язык, — сказал он. — Я раньше был профессором Тюбингенского университета. Меня зовут Эдвард Ланг.

— Профессор? И вы все же уехали? — недоверчиво спросила Майра.

— У вас тоже пропала картошка? — предположил Джеймси.

— Меня привела в Чикаго не картошка, а политика, — ответил тот.

— Сочувствую вашим бедам, сэр, — сказала я.

— Ну, зато вы прикупили славный магазинчик, — вставила Майра.

— О, я тут всего лишь клерк, не хозяин. Хотя действительно люблю работать с музыкальными инструментами и вообще с музыкой.

— Мы уже пойдем, — сказала я. — Спасибо, что уделили нам время.

— А своей жене скажите, что две женщины из Голуэя передают ей привет, — добавила Майра.

Джеймси пропал. Я нашла его в дальнем конце магазина, где он разглядывал трубы и скрипки на полках.

Профессор подошел к нам.

— Возможно, здесь найдется инструмент для…

— Пойдем уже, Джеймси, — перебила я, а потом продолжила, обращаясь уже к профессору: — Нет, правда, нам пора. Мы должны еще купить ему одежду для школы.

— Момент, момент, — вдруг заторопился немец и скрылся за занавеской.

— Томас ждет, — сказала Майра. — Мы должны идти.

Профессор вернулся с длинным узким футляром в руках.

— Вот.

Открыв коробку, он извлек оттуда тонкую дудочку.

— Ох, мама! — воскликнул Джеймси. — Мама, мамочка, можно я возьму это? Пожалуйста!

— Джеймси, a stór, мы не можем. Мы…

— Я попрошу у вас за это всего десять центов, — вмешался профессор Ланг.

Джеймси умоляюще взглянул на меня.

— Пожалуйста, мама. Когда я буду играть на ней, то буду чувствовать себя ближе к папе, — тихо произнес он.

Музыкальный талант Майкла горел в его сыне. Я посмотрела на Майру.

Та пожала плечами:

— Возможно, он смог бы играть на углу и собирать пенни в шапку. Только вот шапки у него нет.

— Я буду, — подхватил Джеймси. — Как Лоренцо и Кристоф.

— А я могу танцевать, — поддержал его Дэниел.

— Вот увидишь, мама! Мы заработаем целую кучу денег! — не унимался Джеймси.

— Вы, мальчики, рассуждаете очень по-американски, — заметил профессор.

* * *

Когда мы вышли из магазина на оживленную улицу, Джеймси начал насвистывать в свою дудочку, и в общий уличный шум влилась мелодия «Мы снова единая нация».

Джеймси оторвался от дудочки и улыбнулся мне.

— Я сыграю это нашему учителю, а Дэниел может напеть слова.

— Поторопимся. Томас будет злиться, — сказала Майра, жестом призывая нас войти в магазин.

Томас рассказывал нам, что «Мануфактура Крокера» торгует уже готовой одеждой — ничего перешивать не надо.

— Он возит ее прямо из Нью-Йорка, — сказал он.

Томас разговаривал с какими-то двумя парнями. «Служащие, наверное», — подумала я.

— Разумеется, настоящие джентльмены шьют костюмы у портного под заказ, — говорил им Томас, — но этим мальчикам одежда нужна прямо сейчас.

Мистер Крокер лично вынес штаны, куртки и туфли, попутно объясняя нам, что купил весь свой товар на востоке Штатов.

— Я сам — янки, приехал из Бостона. Теперь там настоящий большой город!

Крокер был невысоким квадратным мужчиной с круглой лысой головой и в очках — тоже круглых.

Времени на то, чтобы торговаться, у него не было, хотя Майра и попыталась.

— У нас одна цена, — отвечал на все он.

Покупать и продавать в этом темном и холодном помещении было занятием не из приятных — в отличие от располагающей обстановки в музыкальном магазине. Да и смотреть тут особо было не на что — сплошь рулоны ткани и ящики с одеждой, стоявшие на полках за пыльными занавесками.

— Вам здесь не хватает женской руки, мистер Крокер, — заметила Майра.

— Я спрашивал совета у своей жены, однако она совершенно не интересуется бизнесом.

— Женщина-администратор полностью изменила бы это место, — продолжала она.

— Ни один магазин в Чикаго не берет на работу женщин, — сообщил ей Крокер.

— А вот лучшие магазины Лондона берут. И это намного упрощает общение с покупательницами. Я и сама занималась торговлей в свое время, — сказала Майра.

— Вы? Но ведь вы… вы ирландцы, — возразил он.

— Вот именно. Это просто находка для вас: разве мы не самый словоохотливый народ на свете?

— Не пытайтесь обмануть меня своей лестью, — отрезал он.

Лестью?

— Я могла бы начать в понедельник с утра.

— Стоп-стоп, — проворчал он. — Я не могу позволить себе платить еще одному служащему.

— Речь идет о проценте, мистер Крокер. Двадцать процентов от стоимости того, что я продам. Что вы теряете?

— Дайте ей шанс проявить себя, — сказал один из молодых парней.

— Пять процентов, — буркнул Крокер.

— Десять, — быстро отозвалась Майра.

— По рукам, — ответил он. — Но у вас дети. Кто за ними присмотрит? Не буду ли я зависеть от этого? Смогу ли на вас положиться?

— Ах, это такая прелесть — иметь сестру. О детях позаботится она.

— Я дам вам неделю испытательного срока. Как вас зовут?

— Майра Лихи. Миссис Лихи. А это моя сестра, Онора Келли. Миссис Келли.

Я кивнула ему.

* * *

— Вот так-то, — сказала Майра. — Получите, Ма Конли, так вам! — Она щелкнула пальцами. — Мы и сами отлично позаботимся о себе в Америке!

Она пританцовывала, как в джиге, пока все мы шли по Лейк-стрит, а Джеймси играл на своей дудочке. Майра никогда не падала духом надолго.

— Да, Майра, позаботимся, — сказала я. — Ты у нас просто чудо. И ты тоже, Томас: это же надо — так ориентироваться в этом диком городе.

— А мы с Дэниелом? Мы разве не чудо, мама? — обиженно спросил Джеймси, помахивая дудочкой.

— И вы тоже, конечно. Важно шагаете вперед, ничего не боитесь, тогда как твоя мама напугана до смерти.

— Ты напугана, мама? — Голос Джеймси звучал тревожно.

— Она шутит, — ответила за меня Майра, и Джеймси вновь принялся извлекать из своей дудочки случайные звуки, пока мы двигались через толпу.

Вдруг возле нас остановилась подвода, груженная целой неустойчивой горой бочонков, и следовавшая позади упряжка лошадей налетела на нее. Бочки сорвались сверху и покатились в нашем направлении.

— Осторожно! — пронзительно крикнула я и оттолкнула мальчишек в сторону.

Но тут вперед вырвался Томас, который проворно схватил один бочонок и убежал.

Многие прохожие — некоторые из них были очень прилично одеты — сделали то же самое. Кучер осыпал их проклятьями, но те смеялись ему в лицо, уходя с бочонками под мышкой.

— И это служащий мистера Хафа? — бросила я Майре.

Она так хохотала, что не сразу ответила мне.

— Томас соображает быстро, спору нет.

— Но ведь он украл, Майра!

— Похоже, здесь так принято. Нет, ей-богу, Онора, мне нравится этот Чикаго.

Она взяла меня под руку, а Джеймси и Дэниела подтолкнула вперед.

Мы нашли Томаса поджидающим нас за углом. Он уже успел заглянуть под крышку бочонка.

— Всего лишь виски, — разочарованно сказал он. — Я надеялся, что там хотя бы гвозди. Виски такой дешевый, что едва ли стоит того, чтобы тащить его домой.

— Ты не должен был брать его, Томас, — укорила его я.

— Тогда забрал бы кто-то другой. Так почему не мы?

— Он прав, Онора, — вмешалась Майра. — К тому же теперь у нас есть выпивка на Рождество.

— Нам пора возвращаться, — сказала я.

Солнце уже садилось. Не хотелось бы оказаться на этих улицах в темноте. Унылый и пустынный Бриджпорт уже казался мне убежищем — закрытым и безопасным.

— Домой мы пойдем по Мичиган-авеню, — объявил Томас. — Там вы сможете увидеть богатые особняки и озеро.

Мы свернули в переулок и вскоре вышли на широкую улицу, вдоль которой выстроились величественные большие дома.

— Барна-Хаус не смог бы и близко сравниться ни с одним из них! — воскликнула Майра.

Я слышала ее слова, но не слушала, потому что…

Озеро… Я застыла на месте.

Джеймси потянул меня за руку:

— Пойдем, мама.

Майра, Дэниел и Томас ушли вперед, но я сошла с дороги и ступила на берег.

Озеро Мичиган? Под хмурым тяжелым небом раскинулось настоящее море, уходившее далеко за дымный силуэт города. Другого берега не видно, простор без конца и края. Лишь серо-синяя вода, в которой отражались лучи солнца, садившегося в прерию у меня за спиной.

Ко мне подбежал Джеймси, и мы вдвоем стали смотреть на волны, накатывавшиеся на песок.

— Какое оно большое, Джеймси, — сказала я. — Послушай, как оно шумит, ревет. — Я подняла его на руки. — Прикрой глаза и смотри только на воду. Видишь — залив Голуэй.

И Майкл. Надо мной, подо мной, слева от меня, справа от меня. Рядом. Наконец-то я почувствовала его присутствие.

Я крепко прижала к себе Джеймси.

— Онора, я замерзаю, пойдем уже! — крикнула мне с улицы Майра.

Всю дорогу домой Майра без умолку щебетала.

* * *

Молли сразу сказала, что постояльцам не терпится взглянуть на наши обновки. Мы одели Джеймси и Дэниела и вышли к ужину за большим столом. Весь вечер наши соседи суетились вокруг мальчиков, всячески опекали их и называли «наши школьники».

Джеймси сыграл несколько нот на своей дудочке, а парень из Клэра пообещал научить его массе разных мелодий.

Пэдди тепло улыбнулся Джеймси и похлопал его по плечу:

— Молодец, Джеймси.

— Классно выглядишь, Дэниел, — сказал брату Джонни Ог.

Бриджет и Грейси улыбались своим старшим братьям, а Стивен хлопал в ладоши.

Когда мы толпой взбирались на свой чердак, то были счастливы.

Джеймси так и заснул, сжимая в кулаке свою дудочку.

Стивен и Бриджет жались ко мне на нашем соломенном тюфяке. Закрыв глаза, я увидела озеро Мичиган — залив Голуэй.

 

Глава 26

Наступил канун Рождества. Джеймси, Дэниел и девочки играли в нашей комнате наверху, а я со Стивеном на руках стояла у окна у Молли на кухне. Где же Майра с мальчиками?

Трое старших мальчишек пошли встречать Майру из магазина Крокера еще несколько часов назад. У них на бойне сегодня был короткий рабочий день, и они с радостью отправились в центр города, чтобы помочь Майре с покупками.

— Мы грандиозно отпразднуем все вместе наше первое Рождество в Америке, — заранее сказала мне Майра. — Будем есть не какие-то обрезки с бойни, а нарезанную ломтиками ветчину, купленную в хорошем мясном магазине. Я куплю молоко, картофель, табак и две курительные трубки. А еще конфеты для детей и рождественскую елку!

— Это будет стоить дорого, — заметила я.

— Так я же много получу, — сообщила мне Майра. — Мистер Крокер должен мне по меньшей мере двадцать долларов.

Майра выдержала недельный испытательный срок и проработала потом еще две недели, продавая массу разных товаров, однако ей пока что не заплатили. Служащие мистера Крокера получали зарплату один раз в месяц.

— Он говорит, что таким образом учит нас дисциплине, — пояснила Майра.

Итак, до сих пор она не получила на руки ни пенни, хотя ей выдали отрез коричневой шерстяной ткани на юбку и жакет.

— Мистер Крокер настаивает, чтобы его сотрудники выглядели прилично.

Никто из нас не имел ни малейшего понятия о том, как этим можно воспользоваться, но одна подруга Майры, Китти Горман, была швеей и этим зарабатывала себе на жизнь. Она сшила для Майры очаровательный наряд и сказала, чтобы та не беспокоилась насчет оплаты — заплатит, когда получит деньги. То есть сегодня.

Майра должна бы поторопиться. Покупок ей нужно было сделать не так уж много. Я очень надеялась, что она не станет вести себя слишком flaithiúlacht со своими деньгами. Мы должны быть бережливыми. Если будем каждый месяц откладывать по пять долларов, через год, возможно, сможем снять отдельную квартиру. Здесь становилось все труднее добиваться от мальчиков, чтобы они вели себя тихо и сдержанно.

Что ж, завтра весь пансион будет исключительно в нашем распоряжении. Все родственники Молли собираются в доме ее дочери рядом с церковью Святого Патрика, а постояльцы разбредутся по соседям — ирландским семьям, которые не хотят оставлять парней-соотечественников в одиночестве на Рождество.

Молли заранее сказала, что все будут рады, если мы тоже пойдем к ее дочери, но испытала явное облегчение, когда я отказалась, заверив, что мы с удовольствием останемся дома сами.

— Вот когда вы сможете дать своим мальчикам отвести душу — погонять вверх и вниз по лестнице до упаду, — сказала она.

— Знаю, они у нас немного шумные, — ответила тогда я, — но видеть их здоровыми и оживленными после всего, что нам…

Она сказала, что все понимает, действительно понимает. Но ведь на самом деле Молли не видела верениц хрупких маленьких привидений, стоявших в очереди за бесплатным супом или бессильно прислонившихся к стене волнолома. А их тела… Спасибо Тебе, Господи, за то, что мои дети остались живы.

И все-таки где же они все?

Я отнесла Стивена к печке и усадила на стул.

— Я уже большой мальчик, — заявил он.

Ему было двадцать месяцев, и, когда я обнимала его и прижимала к себе, он обычно упирался и выкручивался. Но сегодня ему все время хотелось лежать у меня на руках. Мой бедный малыш приболел: его светло-карие глаза мерцали тусклым стеклянным блеском, а рыжие волосы были влажными от пота. Лихорадка?

— Это всего лишь круп, — сказала мне Молли. — Дети тут всегда болеют зимой. К весне проходит.

Я взяла со стола чашку с водой и поднесла к его губам:

— Вот, a rún, попей немножко.

Когда Майкл, больной лихорадкой, лежал один в сарае, ему ужасно хотелось пить. Не выпуская из рук Стивена, я нагнулась, взяла полено из ящика для дров и подбросила его в огонь. Ящик этот был наполнен лишь до половины.

Молли поручила мне послать Пэдди, Джонни Ога и Томаса на склад лесоматериалов. Заказанные ею дрова были уже приготовлены. Но Пэдди, которому побыстрее хотелось попасть в центр города, тогда сказал:

— Мы заберем их по дороге домой.

Мне бы настоять на своем… Пэдди — хороший мальчик, очень работящий. Он больше ни разу не вел себя со мной так дерзко, как тогда у Маккены. «Нужно дать им идти своей дорогой», — сказала Майра. Да и какой у нас выбор? Она относилась ко мне очень по-матерински.

— Ты должна заботиться о младших, Онора, и дать возможность расти малышу внутри тебя. А мы с мальчиками будем заколачивать большие деньги.

Теперь к обычной беседе за обеденным столом добавились еще и рассказы Майры о ее работе. Она никогда не жаловалась — даже насчет того, что до города нужно было идти четыре мили. Впрочем, ее частенько подвозили повозки для доставки грузов, а однажды вечером перед таверной Маккены ее высадил один шикарный экипаж. Майра любила пересказывать нам свои беседы с торговцами и бизнесменами, с которыми встречалась у Крокера.

— Железная дорога, — заявила как-то она, — вот что поднимет нас всех на ноги. Чикаго станет центром всей Америки, потому что отсюда во все стороны — на юг, север, запад и восток — будут расходиться железнодорожные пути. Такова особенность нашей географии.

Парни тогда рассмеялись и сказали, что Майра повторяет чье-то чикагское бахвальство. До сих пор было проложено всего-то двадцать миль рельсов. Кому нужны железные дороги, если есть канал, баржи и корабли на озере?

Наверху должно было быть уже очень холодно. Я встала, прижала Стивена к бедру и подошла к лестнице:

— Джеймси, Бриджет, Дэниел, Грейси! Спускайтесь к печке!

Перед этим Джеймси сообщил, что они «репетируют»: весь день я слышала доносившиеся сверху обрывки каких-то мелодий и топот бегающих детских ног. Приятно было видеть Джеймси таким бодрым и воодушевленным. Я ожидала, что, приходя из школы, он будет сыпать рассказами об уроках и других детях, однако в действительности они с Дэниелом говорили очень мало. И не хотели, чтобы я отводила их в школу или забирала оттуда.

— Мы тебе не малые дети.

Джеймси спросил у меня, отправится ли он на бойню в следующем году, когда ему исполнится семь. За меня ответил Пэдди:

— Ты — не пойдешь.

Это мне стоило найти себе какую-то работу после рождения ребенка. И все же я была благодарна, что сейчас мне не приходилось напрягаться. В мои обязанности входили лишь стирка для постояльцев, помощь в уборке дома и присмотр за младшими детьми. Хотя с последним в основном справлялась моя Бриджет — Стивен и Грейси были в восторге от нее. Ей исполнилось всего-то три года, но в голове у нее уже была масса разных идей — вроде «давайте представим, что мы плывем по реке на корабле». Эта мне казалась особенно удачной, потому что так я могла играть роль дремлющей пассажирки.

— Дети! — снова позвала я.

Они вприпрыжку сбежали с лестницы.

— Как Стивен, мама? — спросила Бриджет.

— Спит.

Джеймси коснулся лба Стивена:

— Горячий, мама.

— У него круп, — сказала я.

Я отдала им выпить наше последнее молоко. Джеймси и Дэниел подтянули к огню взятые у Молли стулья. Мы уселись в кружок.

— В какие игры вы там играете? — спросила я.

— Не могу тебе сказать, мама, — ответил Джеймси. — Потом сама увидишь.

— Мы собираемся… — начала было Бриджет.

— Молчи! — оборвал ее Дэниел. — Это же сюрприз.

Грейси уже сидела рядом со мной и гладила Стивена по плечу. Она была всего на два месяца старше него, но называла его «малышом» и всегда очень нежно к нему относилась.

— С ним все будет хорошо, — сказала я ей. — Садись вместе с Бриджет поближе к печке. Зажги лампу, Джеймси.

Мой сынишка уже научился просовывать соломинку сквозь решетку печки, а потом аккуратно переносить огонек на фитиль лампы.

— Подбрось еще полено, Дэниел, — попросила я. — Только осторожно.

— Там дров осталось не так уж и много, тетя Онора, — ответил тот.

— Ну, дров у нас будет предостаточно, когда мальчики и твоя мама вернутся домой, — успокоила его я.

— А я бы хотел, чтобы они были уже здесь, — сказал Джеймси.

— Я тоже.

Стивен спал. С каждым вдохом в его груди слышался свистящий хрип.

Вскоре мы с детьми не заметили, как и сами задремали.

Разбудил нас снег. В деревянные стены дома со стуком посыпалась твердая ледяная крупа.

Мальчики бросились к окну. Джеймси приподнял Дэниела, чтобы тот выглянул в него, а потом опустил на пол.

— Там снежная метель, мама, — доложил мне Джеймси.

Наши постояльцы много рассказывали нам о местных метелях. «В Ирландии ничего подобного не бывает», — утверждали они. Здесь же буря из прерии сталкивается с ветрами со стороны озера, и вместе они взбивают тучи до тех пор, пока с небес не начинают валить куски льда, совершенно не похожие на снежинки у нас на родине.

— Это как мушкетные пули, летящие со всех сторон, которые секут лицо, если оно открыто, — описывал это Барни Макгурк.

— И налетает такой буран очень быстро, — поддакивали остальные.

Было множество случаев, когда в такую пургу люди теряли ориентацию, начинали кружить на месте и в итоге замерзали в нескольких шагах от спасительного крова. А Майра с мальчиками попали как раз в такую непогоду.

— Там уже много снега намело, мама, — сказал Джеймси.

Наши мальчишки давно мечтали о большом снегопаде. Их приятели рассказывали им, что это здорово и очень весело. Весело…

— Мне холодно, мама, — сказала Бриджет.

— Я знаю, a stór. Идите все сюда, поближе друг к другу. Тепло наших тел поможет нам согреться.

Ветер свистел в щелях между досками стен и вокруг оконных рам.

— А у моего тела уже не осталось тепла, — сообщил Дэниел.

— Все равно иди сюда.

— А ты держись поближе к Стивену, — сказал ему Джеймси. — Он горячий.

Я коснулась лба Стивена — он стал еще горячее. Без сомнения, у него жар.

Я посадила Грейси и Бриджет к себе на колени, Стивена пристроила между ними, а мальчики сели у моих ног.

В ящике оставалось совсем мало дров! Всего два полена да горсточка щепок. За открытой решеткой печки последние языки пламени долизывали обуглившиеся остатки сгоревшего дерева — уже совсем черные, лишь с редкими прожилками красного.

— Дуйте, — сказала я Джеймси и Дэниелу. — Дуйте на огонь.

Мы все присели рядом и начали раздувать угольки, пытаясь вернуть к жизни пламя. Бриджет и Грейси, складывая губы трубочкой, тоже изо всех сил помогали нам.

Стивен открыл глаза и посмотрел на Бриджет.

Она положила свои маленькие ладошки ему на щеки.

— Это игра такая, Стивен. Дуй! — сказала она и, сжав руки, заставила и его немного подуть.

Угольки разгорелись, и по ним заплясало пламя.

— Смотри, мама, — воскликнул Джеймси, — мы сделали это!

— Дэниел, — сказала я, — подкинь туда еще две палки.

— А огонь танцует, — заметил Джеймси.

Бриджет и Грейси продолжали дуть. Огонь был ярким и потрескивал, но давал очень мало тепла. Еще один сильный порыв ветра быстро выхолодил комнату.

Джеймси и Дэниел жались ближе к печке. Где же все наши?

* * *

— Мама! Мама! — Джеймси дергал меня за юбку. — Кто-то идет.

Это, конечно, они. На ступеньках послышались шаги.

Первым на кухню ворвался Пэдди. Лицо его раскраснелось, а кожа вокруг губ была белой. Он сразу поднес ладони к печке.

— Я ужасно замерз. Пальцы на руках, на ногах.

Он стоял босой, потому что ботинки оставил за дверью. Пальцы на ногах были синими.

— Вставайте, девочки.

Я помогла им слезть с моих колен.

— Держи. — Я вручила Стивена Джеймси, а сама присела и начала растирать ступни Пэдди. — Помоги мне, Бриджет.

Она села на пол и принялась хлопать ладошками по его второй ноге.

— Ты их чувствуешь, Пэдди?

— Нет, мама, совсем не чувствую.

Я растирала его посиневшую кожу, стараясь восстановить кровообращение, и вспоминала ночи, когда точно так же массировала несчастные ноги моего Майкла, вернувшегося со строительных работ.

Тем временем в кухню зашли Майра, Джонни Ог, Томас и сразу же направились к печке. Майра прижалась спиной к дверце большой чугунной духовки, а Джонни Ог протянул ладони к огню рядом с Пэдди. Томас нагнулся, снял туфли и подсунул свои босые ноги к моим рукам.

— Я следующий, — сказал он.

— А тут не намного теплее, чем на улице, — заметила Майра.

— Мама, мамочка! — Дэниел и Грейси обхватили Майру за ноги.

— Ладно, что случилось? Где вы были? — спросила я.

— У нас были проблемы.

— Проблемы?

— Он не заплатил ей, мама, — сказал Пэдди.

— О, Майра! — ахнула я и замерла.

— Мама, не останавливайся, пожалуйста, — попросил Пэдди. — Я уже начинаю немного чувствовать свои пальцы.

— Давай, Томас. — Дэниел наклонился и тоже начал растирать замерзшие ноги своего брата.

— Я знала, сколько товара я продала. И сказала ему, что мои комиссионные — двадцать долларов. Но мистер Крокер считал иначе и заявил, что я заработала десять.

— Ну, десять тоже хорошо, не страшно, — заметила я.

— Страшно, если ты заработала двадцать. Но доказать это я не могла. Он сам записывает все счета. И врет, — вздохнула она. — Поэтому я сказала, что забираю свои десять долларов. Однако он заявил, что должен вычесть из них стоимость отреза коричневой шерстяной ткани.

— О нет!

— У него хватило наглости вручить мне пять долларов и еще добавить: «Счастливого Рождества!» На что я ему ответила… В общем, я тоже ему кое-что сказала.

— Наша тетя Майра, оказывается, знает немало крепких словечек, мама, — доложил мне Пэдди.

— «Берите пять долларов, иначе не получите вообще ничего», — тогда сказал он мне.

— Я пригрозил, что мы разнесем ему магазин, мама, — вмешался Пэдди. — Побьем все зеркала, бросим всю одежду на грязный пол. Но тетя Майра не разрешила.

— Только потому, что в итоге мы все оказались бы в тюрьме, — объяснила Майра. — Знаешь, как только эти пять долларов оказались у меня в руке, я тут же ушла. Так что у нас все-таки нашлось достаточно денег на еду, и теперь у нас есть рождественская елка!

— Так ты что, потратила деньги еще и на елку?!

— Нет, тетя Онора, — успокоил меня Джонни Ог. — Ее нам дал профессор Ланг. Он сказал, что музыкальный магазин все равно откроется только после Нового года, так что мы пока можем взять ее.

— Он очень достойный человек, мама. И угостил нас вином.

— Майра! Так вы там расселись и попивали вино?!

— Погода тогда была ясная. Снег начался лишь по дороге домой. А потом нас накрыла пурга. Вообще ничего не было видно. Мы заблудились. Я думала, что мы так и погибнем.

— Мы все очень испугались, тетя Мед, — признался Джонни Ог.

— Только не я, — фыркнул Томас.

— Нет, не ври, ты тоже струхнул, — одернул его Пэдди.

— Давайте просто поблагодарим Господа, что вы добрались до дома целыми и невредимыми. А теперь…

— Лед обжигал мне лицо, мама, — перебил меня Пэдди. — Как может быть так, что лед жжет, словно огонь?

— Кстати, если уж разговор зашел про огонь, то давайте позаботимся о нашей печке. Принесите дров. И мы разожжем большой огонь, вокруг которого нам будет тепло и хорошо.

— Ох, дрова, — простонала Майра.

— Да, дрова, — повторила я. — Дрова, которые Молли заказывала для своей печки.

— К тому времени, когда мы нашли дорогу до склада, там было уже закрыто, — сказала Майра.

— Мы очень устали, мама. Правда устали, — прошептал Пэдди.

— Боже правый, — тягостно вздохнула я.

— Не паникуй, Онора. У Молли всегда была припасена уйма дров.

— Нет у нее ничего! Сама посмотри! Просто загляни в ящик!

Майра нагнулась над ящиком для дров, в котором валялось два полена и несколько палок.

— Ах…

— Ах? Ты говоришь ах? У моего Стивена жар, он весь горит, а здесь холодно уже сейчас! Если мы не будем поддерживать огонь в печке… — Я умолкла, заметив испуганное выражение на лицах детей.

— Прости, мама, — тихо сказал Пэдди. — Я думал…

— Мне не важно, что ты там думал. Ты должен был принести дрова, если я сказала тебе это сделать! И ты, Майра, тоже хороша. Нашла время прохлаждаться и пить вино, когда мы тут ждем вас, волнуемся, а теперь еще и…

Заплакал Стивен. Его всхлипывания звучали пугающе хрипло и сдавленно. Он оттолкнул Джеймси и протянул ручки ко мне. Я подняла его и начала расхаживать по комнате.

— Он болен, Майра. Молли говорит, что у него круп, но… — Я начала укачивать его, напевая колыбельную. Он успокоился.

— Мы должны приготовить еду, — сказала Майра. — Пока печка еще горячая. Устроим наш рождественский ужин прямо сейчас.

Она принесла нарезанный ломтиками бекон и много pratties. Я поцеловала Стивена в лоб и передала его Бриджет.

— Быстрее, сковородку.

Мы с Майрой начали поджаривать ветчину и послали двоих старших мальчиков на улицу набрать снега в котелок, чтобы сварить картошку.

— Нас засыпает снегом! — сообщил Пэдди, когда они с Джонни Огом поставили котелок на печь.

Пока мы готовили, старшие мальчики установили на кухонный стол Молли четырехфутовую сосну, а потом привязали ей на ветки крошечные свечки, которые им тоже дал профессор Ланг.

Комната наполнилась ароматом хвои и жареного бекона. Джонни Ог и Пэдди зажгли свечки. Остальные дети захлопали в ладоши.

— Ох, мама, какая красота, правда? — воскликнул Джеймси.

— Правда, a stór, — ответила я.

Но сама подумала, что эту красоту мы разломаем и сожжем уже очень и очень скоро.

Мы уселись в кружок вокруг печки по двое на один стул. Дети брали ломтики бекона руками, радуясь их теплу. Томас катал свою горячую картошку замерзшими ступнями.

Стивен съел немного картошки, которую я размяла ему с горячей водой. Молока Майре достать не удалось. Малыш совсем притих, глаза у него были грустные, а каждый вдох отзывался в крохотной груди хрипом.

— На всю ночь нам дров не хватит, — шепнула Майра мне на ухо.

— Я знаю.

— А где мы можем достать их в такую метель? — задумчиво спросила она. — У Маккены закрыто.

Лиззи и Джеймс всегда проводили канун Рождества с отцом Донохью в церкви Святого Патрика, а потом шли на всенощную мессу. Там они и заночуют.

— Думаю, что по такой погоде мы даже до О’Нилла не дойдем, — сказала Майра.

— Мы будем очень экономны, используем даже кору с последнего полена… К тому же у нас есть еще и рождественская елка, — шепотом ответила я ей.

За стенами дома бушевала метель.

— Если понадобится, мы сожжем эти стулья Молли, — шепнула мне сестра.

— Ее любимые стулья, которые она везла из Ирландии? Господи Иисусе, Майра, да она нас просто выгонит после этого!

— Зато мы будем живы, — ответила она.

— Нельзя давать детям уснуть, — сказала я.

Во всех страшных рассказах о пурге все, кто ложился в снег, чтобы немного поспать, больше никогда не просыпались.

Я заметила, что глаза у наших деток начинают слипаться. Пэдди устало уронил голову на грудь.

— Мама… — Меня тянул за руку Джеймси. — А что, Стивен слишком болен, чтобы поучаствовать в нашем представлении?

— Вашем представлении?

— Наш учитель устраивал такое в школе, — пояснил он. — Ну, про Марию, Иосифа и Иисуса, про пастухов и ангелов. Мы с Дэниелом не могли принимать там участие, поэтому решили сделать все сами. Мы репетировали.

Это должно было всех расшевелить.

— Тогда давай, Джеймси, начинайте, — сказала я.

— Джеймси… — Рядом с нами стоял Дэниел. — Старшие мальчики не будут участвовать. Они говорят, что хотят спать.

— Они не могут спать, — ответила я. — Майра, скажи мальчикам, что они должны обязательно принять участие в представлении. А теперь все встали, шевелитесь. И делайте то, что вам будет говорить Джеймси.

Бриджет была Марией, Дэниел — Иосифом, а Грейси — рождественским ангелом. Старшие мальчики неохотно взяли на себя роль пастухов.

— Станьте на колени и улыбайтесь Младенцу Иисусу, — скомандовал им Джеймси.

Стивен лежал на коленях у Бриджет, глаза его были полуприкрыты. Все остальные встали на колени вокруг него, и Джеймси заиграл на дудочке собственную короткую мелодию.

— Там, в школе, они поют всякие такие штуки, которые называются рождественскими гимнами. А мы знаем что-нибудь из этого, мама? — спросил у меня Джеймси.

— Да мы знаем их десятки, — ответила за меня Майра и запела:

— Как вы замечательно поете, тетя Майра, — сказал Джеймси.

В этом он очень походил на отца: Майкл тоже был щедр на похвалы.

— Ты же тоже знаешь эту песню, Джонни Ог, — пой! — воскликнула Майра.

— И ты, Пэдди, — подхватила я. — Пойте.

Помнит ли он эту песню — отголосок прежних времен?

Кое-как мальчики вспомнили слова.

— Замечательно! — Я захлопала в ладоши. — Чудесно.

Я рассказала им, что на Рождество в Ирландии в прежние времена в каждой семье всегда зажигали свечу и ставили ее на окно, чтобы указать путь Марии и Иосифу к их дому.

— А они правда приходили? — спросил Джеймси.

Пэдди и Томас засмеялись.

— Приходили, Джеймси. И удивили этим немало насмешливых мальчиков.

Майра купила леденцов, по одному для каждого из детей, но все они дрожали, когда сосали свои конфеты. Печка уже почти не давала тепла.

— А еще я купила трубки и табак, — сказала Майра. — И у нас есть виски.

— Никакого виски, — заявила я. — Мы должны сохранять ясность сознания. Сломаем нашу рождественскую елку.

— Но она же такая красивая, мама.

— Мы все равно должны это сделать. Помоги мне, Пэдди.

Направляясь к столу, я прошла мимо окна и случайно выглянула в него. Снегопад все еще продолжался, и снежинки стучали в стекло. На улице было темно, но… Что это? Над прерией расплывалось пятно света — оно двигалось низко, вплотную к земле. Я соскребла лед, намерзший на стекло, чтобы получше рассмотреть.

— Что ты делаешь, мама? — удивился Пэдди.

— Посмотри сам и скажи мне, что ты видишь.

Он привстал на цыпочки, и глаза его оказались выше уровня подоконника. Он повернулся ко мне:

— Мама! — Сын смотрел на меня, как в прежние времена, и на лице его читалось изумление. — Так это правда? К нашему порогу направляются Мария и Иосиф?

Я прижалась лицом к стеклу.

— Это фонарь, Пэдди, — сказала я. — Его несет человек. И он ведет за собой лошадь.

— Так это все-таки не они, мама.

— Это, конечно, какой-то несчастный путник, Пэдди. Майра!

Она подошла ко мне и тоже посмотрела в окно.

— Выходит, кому-то еще хуже, чем нам.

— Я выйду на улицу со свечой, чтобы указать ему путь к нам.

— Господи, Онора! Он может быть грабителем или убийцей. Быстрее задуем все рождественские свечи. И тогда он пройдет стороной.

— Он мог заблудиться, — возразила я. — Пэдди, пойдем с мамой. Возьми с собой две свечки с елки. Бриджет, присмотри за Стивеном.

Услышав свое имя, Стивен повернул ко мне голову и начал кашлять. Господи, пожалуйста, пускай это будет круп.

С горящими свечами в руках мы с Пэдди спустились по растрескавшимся ступеням. Я приоткрыла входную дверь.

Воздух был очень холодным, и я плотно сжала губы. Казалось, стоит мне вдохнуть, и у меня внутри все заледенеет.

— Как думаешь, мама, сколько уже дюймов?

— Не знаю, Пэдди.

Дюймы. Они тоже были частью любой страшной истории о пурге — двенадцать, восемнадцать, тридцать, пятьдесят дюймов снега, которые хоронили под собой дома, животных и людей.

— Смотри, мама, смотри! Свет уже ближе.

— Я выйду и подниму свечу.

— Нет, мама. Давай лучше я.

Пэдди сунул ноги в мокрые ботинки, которые оставил у дверей, и шагнул в ночь. Он сразу провалился в сугроб, но быстро выбрался и, подняв свечу над головой, закричал:

— Сюда! Мы здесь! Сюда!

Лошадь увязала в глубоком снегу, но человек, казалось, странным образом двигался по поверхности сугробов. Услышав крик, он поднял голову и помахал Пэдди рукой.

— Это индеец, мама, — крикнул мне Пэдди и двинулся навстречу мужчине, который сейчас был повернут ко мне спиной.

Я видела, как он неловко тянет за уздечку: к ногам у него было что-то привязано. Он был уже совсем близко к нам.

И тут он обернулся. Волосы длинные, одет в кожаные штаны с бахромой и куртку с меховым воротником. Вот только с такой бородой он никак не мог быть индейцем. Человек приподнял фонарь и осветил свое лицо — светло-карие глаза с зелеными, коричневыми и желтыми прожилками.

Мы с ним уставились друг на друга.

— Nollaig Shona Dhuit, Онора, — вдруг произнес он. — Счастливого Рождества.

— Патрик Келли… Господи Иисусе, Мария и Святой Иосиф!

— Дядя Патрик? — удивленно переспросил Пэдди.

— Ох, Патрик, Патрик! Мы так ждали тебя… Я уж и не думала…

— Дай мне разгрузиться, и побыстрее, пока ты не засыпала меня своими вопросами. Майкл! — крикнул он, повернувшись к лестнице. — Майкл, спустись ко мне. И помоги поднять этот груз. Там звериные шкуры, — объяснил он мне.

— Сегодня мы будем этому очень рады, — начала я. — Ох, Патрик… Майкл… он…

— Что, уже спит? Так я его разбужу. Пойдем, Пэдди. Бери это. Я промышлял пушниной в Северных лесах. Хорошо, что заглянул в церковь Святого Патрика, повезло. И получил твое письмо. А уже отец Донохью рассказал мне, что вы остановились у Молли. Отличный выбор.

Продолжая говорить, Патрик затягивал огромный мешок вверх по лестнице. Пэдди помогал ему.

Боже мой! Он прочел письмо, которое писал ему еще Майкл, поэтому думает, что тот жив. Отец Донохью не говорил ему, что мы здесь одни. Да и с чего бы ему такое рассказывать? Он полагал, что Патрик и так все знает.

Майра стояла в дверях кухни со Стивеном на руках, а дети сгрудились вокруг нее.

— Счастливого Рождества. Я брат Майкла, Патрик, — сказал ей Патрик и закричал: — Майкл!.. Майкл! Спускайся уже сюда, ленивое создание.

Майра растерянно смотрела, как Патрик ставит на пол мешок с пушниной.

— Патрик, Майкла здесь нет, — начала я.

— Что? Как нет? Отправился прокладывать рельсы для железной дороги? Мы вернем его обратно. Я знаю здесь одного кузнеца, которому нужен грамотный помощник вроде Майкла.

— Дядя Патрик, — вмешался Пэдди, — наш папа умер.

— Что?.. Онора?..

— Это правда, Патрик, — подтвердила я. — Майкл умер.

— Не говори так!

Я потянулась к нему, хотела коснуться его руки, но он отпрянул назад.

— Его убила лихорадка, — сказала я. — Он много и тяжело работал и был очень слаб из-за голода. Нам нужно было уезжать раньше, бежать оттуда.

Патрик молча смотрел на меня бессмысленным взглядом.

— Сядь, Патрик, — сказала я, подводя его к стулу у плиты.

— Томас, неси свой виски, — распорядилась Майра.

Томас принес бочонок. Я зачерпнула из него жестяной чашкой и дала Патрику.

— Когда? — спросил он, осушив чашку до дна.

— В августе.

Я взяла у него чашку и хотела наполнить ее снова, но Патрик покачал головой.

— Все, хватит, — сказал он.

Дети стояли вплотную к печке, дрожали, понурив плечи, и молчали. Интересно, помнит ли Патрика Джеймси?

— Дети замерзли, — сказал Патрик.

Он открыл дверцу печки — там тлела зола. Патрик сунул внутрь последнее полено из ящика для дров, взял палку и принялся ворочать ею угольки, пока пламя не разгорелось и полено не занялось.

— Открывайте мешки, — сказал он мне. — Расстелите шкуры. Укройте детей. Сейчас вернусь.

Он вышел на улицу и спустился по ступенькам.

— Что ж, крутой парень, — заметила Майра, вновь вручая мне Стивена. — А теперь ложитесь в кружок, — сказала она детям, после того как мы устлали весь пол шкурами.

Я нашла мягкий белый мех — кролик, наверное, — и завернула в него Стивена. Прижимала его к себе, пока остальные дети занимали свои места. Они легли в круг, ногами внутрь, а головами — наружу. Получилось что-то вроде большого колеса. Они лежали на своей мягкой и теплой постели, погрузившись в мех, и улыбались нам. Майра укрыла их сверху шкурами животных, названий которых я не знала.

Свечки на нашей рождественской елке догорели.

— А теперь мы можем уже спать, мама? — спросил Джеймси.

— Можете, Джеймси.

— Я уже поджариваюсь под всеми этими одеялами, — сказал Пэдди.

— А Рождество уже наступило? — поинтересовался Дэниел.

— Оно наступит, когда вы проснетесь, — ответила ему Майра.

Я присела у печки со Стивеном на руках. Майра взяла длинную шкуру какого-то черного зверя и накинула мне на плечи. Стивен спал, вздрагивая при каждом вдохе всем своим маленьким тельцем. Майра попробовала его лоб.

— Все еще горячий, — сказала она.

Я кивнула.

Она стояла рядом и смотрела на меня сверху вниз.

— Он у тебя сильный малыш, Онора.

— Да, это так, — вздохнула я.

Она нагнулась и понюхала его дыхание.

— Дурного запаха нет, как бывает во время…

— Круп. Молли говорит, что это круп.

— А этот Патрик Келли… — начала она, но я прижала палец к губам.

— Завтра поговорим, — прервала я ее. — Иди уже спать, Майра.

— Что ж, по крайней мере, стулья Молли уцелели, — усмехнулась она и улеглась, забравшись в кружок детей.

* * *

Патрик появился ближе к полуночи с целой охапкой наколотых дров. Он вывалил все это в ящик, а два полена положил сразу в печку. Там вновь весело заплясало пламя, и по комнате разлилось настоящее тепло.

— Где ты это достал?.. — начала я, но умолкла. Зачем я спрашиваю?

Стивен слабо захныкал, и это немного воодушевило меня.

— Заболел? — спросил Патрик.

Я кивнула.

— Круп. Дети от крупа не умирают.

«Только бы не лихорадка, умоляю тебя, Господи».

Патрик нагнулся, внимательно осмотрел Стивена у меня на руках, а затем из висевшего на поясе мешочка извлек какой-то пакет. Сунув в него палец, он поднес его к моему носу — это была какая-то мазь, по запаху напоминавшая нашу рождественскую елку. Я согласно кивнула и раскутала Стивена. Патрик натер этим целебным бальзамом грудку Стивену, а затем вновь завернул его в кроличью шкурку.

— Спасибо, — сказала я Патрику, гладя Стивена по голове.

Он ничего не ответил, просто стоял рядом и молча смотрел, как поднимается и опускается грудь ребенка при дыхании.

Прошло много времени, прежде чем вдохи Стивена стали не такими судорожными. Он открыл глаза и посмотрел на Патрика.

— У него его глаза, — заметил Патрик.

— Думаю, немного светлее.

— У моего отца были такие, — сказал он.

— У Джеймси такие, — ответила я. — Да и у тебя тоже.

— Ему уже лучше.

— Да.

Стивен начал вертеться у меня на коленях.

— Успокойся, Стивен. Поспи лучше.

— Принести воды? — спросил Патрик.

— Да, пожалуйста. Ведро в углу, а кружка рядом с ним.

Патрик принес мне воды.

Стивен сделал глоточек.

— Спой мне, мама, — попросил он, и я затянула ему мамину колыбельную.

— Младший сын Майкла, — задумчиво произнес Патрик. — Сколько ему?

— Год и восемь месяцев, но наш с Майклом последний ребенок родится весной, — прошептала я.

— Господи Всевышний, Онора! Ты отправилась в путешествие с целой кучей детей, да еще и в таком состоянии?

— Мы бы все погибли, если бы остались дома, — уверенно сказала я. — Я обещала Майклу, что отвезу детей к тебе. К тому же мне помогала Майра.

Патрик кивнул и добавил:

— Он был лучшим братом, о котором только можно мечтать.

Взяв меховую накидку, он отнес ее в дальний угол комнаты и улегся на ней.

«Спасибо тебе, Майкл. Знаю, это ты прислал его к нам». Я откинулась на спинку ирландского стула Молли, прижала к себе Стивена и уснула.

 

Глава 27

Проснулась я перед рассветом. Стивен пропотел и его лоб, слава богу, был холодным на ощупь. Он открыл глаза и сказал:

— Мама, мама.

Затем коснулся рукой моего лица. Я вытерла его насухо и уложила к остальным детям, между Бриджет и Грейси.

— Поспи еще.

Сама я присела рядом с ним и гладила его по голове, пока он не уснул.

А Патрик Келли исчез.

Я подошла к кухонному окну. Встававшее над озером солнце окрасило снег в розовый цвет. Да, много дюймов снега накрыли Бриджпорт: не было видно гор мусора, лишь белоснежные холмы и долины — красота. Ветер разметал снежинки, и в солнечных лучах они сверкали над замерзшей поверхностью земли, словно бриллианты. Настоящее рождественское утро.

Я подумала, что Патрик Келли мог бы сначала помочь нам, прежде чем исчезнуть, — в Ирландии он ведь много раз поступал именно так. Но потом я вдруг увидела его идущим как бы по поверхности снега прямо у наших дверей. Я накинула на плечи шкуру и торопливо спустилась с лестницы.

Когда я открыла дверь, он стоял, согнувшись, и снимал что-то с ног.

— Снегоступы, — пояснил он, поднимая вверх деревянную рамку с рукояткой, внутри которой было натянуто что-то вроде сетки. — Изобретение индейцев. Как малыш?

— Уже лучше.

— Это бальзам оджибве.

— Оджибве?

— Это индейское племя, с которым я промышлял пушниной на севере. А ты сейчас одета в один из наших трофеев — в шкуру медведя.

— Очень теплая, — сказала я. — Заходи. Все еще спят наверху.

Я прошла в дом и поднялась на несколько ступенек. Патрик следовал за мной.

— Погоди, — вдруг сказал он. — Присядь на минутку.

Плотнее закутавшись в мех, я села прямо на лестницу. Он тоже сел — на две ступеньки ниже — и поставил между нами полный мешок.

— Что это?

— Яйца. Ветчина. Кувшин молока.

— Спасибо тебе, Патрик. И еще отдельное спасибо за дрова.

Он сбросил свою меховую куртку и прислонился плечом к лестнице. Было видно, что он много работал: на его худощавых руках появились мускулы, рельефно проступавшие сквозь рубашку из выделанной оленьей кожи. Еще на нем были облегающие кожаные штаны с бахромой по бокам и мягкие туфли, расшитые бусинами разных цветов и форм. Непривычная для нас одежда. Патрик заметил, что я внимательно разглядываю его ноги.

— Мокасины, — объяснил он, поднимая одну ногу, а потом показал на цветочный узор у себя на рубашке. — А это из окрашенных иголок дикобраза.

— В Голуэе твой вид посчитали бы странным, — заметила я.

— Твой тоже, — возразил он, — если бы ты появилась там, завернувшись в шкуру медведицы.

— В Ирландии уже нет медведей, — сказала я, — хотя когда-то должны были быть. Иначе откуда у клана Макмахонов появилось бы такое имя?

— Ну да, — сказал он. — Сыновья Медведя.

Я кивнула.

— Очень трудно поверить, что Майкл умер. Не могу этого принять, Онора, — сказал он. — Я-то думал, что вы в Ирландии живы-здоровы, что деньги, которые я вам послал, помогли вам продержаться.

— Если бы мы уехали сразу, как только получили твои деньги, Майкл сейчас был бы жив. Но ты заразил его идеей бунта — точнее, твой человек в Голуэе. И он не поехал.

— Так в том, что вы тогда остались, моя вина? — спросил он.

— Ну…

Патрик резко поднялся и сел на ступеньку рядом со мной.

— Ты винишь меня в смерти Майкла?

Я закрыла лицо руками.

— Отвечай мне, Онора.

Он оторвал мои ладони от лица и заставил меня посмотреть ему в глаза.

— Ну ладно. Да, виню. Возможно, я ошибаюсь, но это так. Ты должен был прислать нам денег раньше…

— Каким образом, Онора? Я был в бегах. Весь первый год здесь я прятался. Я даже не знал, что весь урожай pratties снова погиб, пока не…

— Но почему ты не знал? Вся Америка знала об этом. Если бы мы сразу получили от тебя деньги, все было бы иначе. Он все время равнялся на тебя, Патрик! А когда мы наконец были готовы уехать, ты втянул его в свою революцию. Он тяжко работал, Патрик, очень тяжко — ходил по десять миль босиком по снегу, чтобы колоть камни по двенадцать или четырнадцать часов подряд. А еды нормальной не было, и он все больше худел. Я ничем не могла ему помочь. Даже хорошие вещи — и урожай, и работа в кузнице, — все в итоге обернулось бедой. Если бы он не был вынужден работать в кузнице в Голуэй Сити, где свирепствовала лихорадка, то, наверное, был бы сейчас жив. Я видела, как он умирал. Один, в пустом сарае. Я не могла его спасти, Патрик. А тебя рядом не было. Ты ушел.

Он по-прежнему держал меня за руку.

— Так это себя ты во всем винишь, Онора?

Я отдернула руку.

— Ты сказала, что не смогла спасти его.

— Мы столько всего пережили — черный 47-й, смерть малютки Греллана и бабушки, гибель моих братьев, происки Джексона… Но в конце… в конце…

— Не вини в этом себя, Онора. Или меня. Ты прекрасно знаешь, кто убил Майкла и еще миллион других людей. Они веками пытались нас уничтожить, они будут и дальше убивать ирландский народ, пока мы не отберем у них нашу страну. Майкл умер не напрасно, Онора. Заверяю тебя. Мы отомстим за его гибель и тысячи других смертей.

— Слишком поздно, Патрик. Sassenach взяли верх. А ирландцы либо мертвы, либо навеки покинули родную землю.

— Тут ты ошибаешься, Онора. Битва только началась. Мы копим силы здесь, в Америке. А они не принимают Америку во внимание.

Я опустила голову.

— Ох, Патрик. Чтобы выжить в Америке, нужно столько сил. Что же останется на Ирландию? Похоже, большинству ирландцев в Америке нужно забыть об Ирландии, чтобы пробить себе путь здесь.

— И тут ты ошибаешься, Онора. Сама увидишь.

— Боже правый, — раздался сверху голос Майры. — Что вы там делаете? Поднимайтесь уже.

Я уперлась руками в ступеньку и оттолкнулась, чтобы встать. Патрик поддержал меня под руку. Я плотнее запахнула звериную шкуру у себя на плечах.

— Ты сейчас похожа на какую-то доисторическую ирландскую королевну, — заметил он. — На Банбу или Эриу. Или даже на саму великую Маэву.

Я кивнула. Перемирие.

— Nollaig Mhaith Chugat… Счастливого тебе Рождества, Патрик. Я рада, что ты здесь. И я уверена, что это Майкл прислал тебя к нам. Может, ты и прав, когда не можешь поверить в то, что он умер. Я чувствую, что Майкл с нами. Я ношу под сердцем его ребенка. И это сын, Патрик, я убеждена. Мы назовем его Майкл Келли, и он станет утешением для нас обоих.

Он кивнул, но ничего не сказал, поднимаясь за мной по лестнице.

Первым заговорил Томас.

— А в доме моего отца мы каждый день вот так завтракали, — заявил он Патрику, пока я накладывала еду в его тарелку.

— И мы тоже, — подхватил Пэдди.

— А вы — нет. Потому что вы были бедные, — ответил Томас.

Майра, стоявшая у плиты, резко обернулась:

— Бедные? Я тебе устрою «бедные»! Чтоб ты знал, мы все были бедные, и если ты не уберешь этот презрительный высокомерный тон, я выколочу его из тебя!

Стивен захлопал в ладоши. Он всегда весело смеялся после таких нагоняев от Майры. Значит, малыш в порядке.

— А теперь, когда вы здесь, дядя Патрик, мы ведь больше никогда не будем бедными, правда? — спросил Пэдди.

— Ты, Пэдди, точно не будешь бедным, потому что у тебя есть крепкая спина и пара сильных рук. Как тебе у Хафа?

— Нормально, — ответил Пэдди.

— Он ненавидит эту работу, — сказал Джеймси. — Ненавидит кровь и дерьмо, ненавидит смотреть, как люди забивают коров.

— Но я все равно хожу туда, дядя Патрик, хожу каждое утро, и Джонни Ог ходит вместе со мной. Мы с ним не скулим и не жалуемся, чтобы уклониться от тяжелой работы, как это сделал Томас, чтобы иметь возможность бегать в город, как мартышка на поводке, — сказал Пэдди.

— Где ты нахватался таких выражений? — спросила я у него.

— Так говорит Барни Макгурк.

— А нам учитель в школе показывал картинку мартышки, дядя Патрик, — вставил Джеймси. — А потом вызвал Дэниела к доске, чтобы показать всему классу, что его лицо похоже на обезьянье.

— Ты мне этого никогда не говорил, — растерянно прошептала я.

— Господи Иисусе! — воскликнула Майра и с силой стукнула сковородкой по плите. — Так что там произошло, Дэниел?

— Учитель взял линейку, показал ею на меня и сказал, что у меня обезьянье лицо, потому что я ирландец.

Это рассмешило остальных детей.

— Обезьянье лицо! Обезьянье лицо! — принялись выкрикивать они.

— Прекратите это, прекратите! — попробовала остановить их я. — В этом нет ничего смешного.

Но старшие мальчишки продолжали скандировать:

— Обезьянье лицо, обезьянье лицо!

— Прекратите!

Однако они не унимались.

Внезапно Патрик грохнул кулаком по столу так, что громко звякнули подскочившие тарелки. Мгновенно установилась тишина.

— Когда ваша мама будет говорить, вы будете ее слушать. И всегда будете выполнять то, что она вам скажет. А что касается вашего учителя, то он просто невежественный guilpín. В этом доме нет ни мартышек, ни горилл, ни других обезьян. Есть только горстка невоспитанных детей.

Дети таращились на него. Я быстро взглянула на Майру. Правильно ли, что Патрик так строго разговаривает с ними?

— Онора? — обратился ко мне он.

Все дети дружно повернулись в мою сторону.

— Ваш дядя Патрик прав, — подтвердила я.

* * *

— Ваши мальчишки могут отбиться от рук, — сказал нам с Майрой Патрик Келли.

Мы сидели с ним на кухне, после того как наши сыновья, завернувшись в шкуры, умчали, чтобы присоединиться к другим бриджпортским детям, неистово баловавшимся в снегу. Отец Донохью не смог прийти из-за больших сугробов, и рождественская месса у Маккены не состоялась.

Наша маленькая рождественская елка теперь стояла на полу, а Бриджет, Грейси и Стивен ползали под ней, рассматривая снизу зеленые ветки.

— Здесь живет та самая птичка, которая поет песенки Младенцу Иисусу, — услышали мы объяснения Бриджет.

— Куру-у, куру-у, — запели остальные.

— У нее хорошее воображение, — сказала я Патрику, слушая пение троих детей.

Он улыбнулся. Его лицо становилось почти приятным, когда он улыбался.

Майра принесла курительные трубки, которые купила нам в качестве рождественских подарков, и сладковатый табак «Тип-Топ». Я закашлялась после первой же затяжки.

— Не переводи добро, — заявила Майра и передала трубку Патрику. — Она в положении, — объяснила она ему.

— Он в курсе, — сказала я.

— Вы молодцы, хорошо справились, добираясь сюда, — сказал Патрик. — Две женщины, восемь детей…

— Это верно, — согласилась Майра. — А ты рассказывала ему, Онора, как Джексон поджег наши домики прямо у нас над головами в Барне?

— Нет, не рассказывала.

— Мы сбежали оттуда в рыбацкой лодке нашего отца, — продолжала она. — А потом всю ночь шли под парусом по заливу Голуэй до Арда возле Карны в Коннемаре. Это родина нашей бабушки.

— А ваши родители?

— Они остались, Патрик, — сказала я. — И мы о них ничего не знаем.

— Ард возле Карны. Я загляну туда, — ответил он. — Продолжай.

Майра поведала ему, как мы сели в curragh и на веслах подплыли к «Сьюпериору», как нас взяли на борт.

— Ты уверенно чувствуешь себя в лодке, Онора, — сказал мне Патрик.

Майра тем временем продолжила свой рассказ о нашем морском путешествии, о времени, проведенном в Новом Орлеане, о плавании вверх по Миссисипи, о прибытии сюда — и о нашем разочаровании.

— Лично я могла бы остаться в Новом Орлеане. Там столько разных возможностей. Но Онора настояла на Чикаго. И на Патрике Келли.

— Я обещала это Майклу, — пояснила я Патрику. — Его последними словами перед смертью было: «Увези детей к Патрику в Чикаго».

Патрик задумчиво покачал головой, потом затянулся и выпустил облако дыма.

— Вы обе — большие молодцы, — сказал он. — А теперь так. Во-первых, я забираю Пэдди и Джонни Ога с бойни Хафа. Переговорю с Филом Слэттери, местным кузнецом. Он может взять Пэдди подручным к себе в кузницу.

— А как же мой Джонни Ог? — сразу спросила Майра.

— У Майкла Гибсона есть своя мастерская, где он строит лодки, — ответил Патрик. — Отец Джонни Ога был рыбаком, не так ли? А Майкл очень хороший парень.

— Хорошо, — сказала Майра. — За Томаса можно не переживать. Он пристроен, а вот моя работа… — Она запнулась. — Она мне нравилась, пока…

— Босс обманул ее, — пояснила я. — Крокер.

— Это один из выходцев с восточного побережья. Янки. От них справедливого отношения не жди, — сказал Патрик.

— Откуда мне было знать? — возразила Майра. — Там я продавала товар лучшим людям Чикаго — и даже самому Сайрусу Маккормику.

— Маккормик — вор и слепой фанатик. Читает своим работникам лекции о вреде католической веры и хвалится тем, что его предки воевали с королем Билли в Северной Ирландии, уничтожая католиков. Типичный лучший человек Чикаго.

— Ух ты, — ахнула Майра.

— Теперь школа, — продолжал Патрик. — Я не могу забрать их оттуда. Другой такой, куда можно было бы их послать, тут нет, хотя епископ планирует организовать свою школу в каждом приходе.

— Епископ, говоришь? — насмешливо вставила Майра. — Нет, ты только послушай его, Онора. Как будто епископ станет попивать чаек с таким похожим на дикаря парнем, как он!

— Вообще-то, мы с епископом Квотером предпочитаем виски, — парировал Патрик.

Я рассмеялась.

Майра тут же взвилась.

— Ты находишь это забавным? — накинулась она на меня. — Да кто он такой, чтобы являться сюда и диктовать нам свои законы? Что-то небыстро он к нам добирался.

— Не нападай на Патрика, Майра. Я уже успела это сделать, — ответила я ей, а затем обратилась к Патрику: — Нам действительно необходимы собственные школы. Как подумаю о том учителе, который насмехался над Дэниелом перед всем классом… Снова ирландцев считают обезьянами? Я-то думала, что это позади.

— В Америке есть много людей, оскорбляющих нас. Разница лишь в том, что здесь мы даем им отпор. Я перекинусь парой слов с тем учителем, — пообещал Патрик. — И больше он не станет приставать к Джеймси и Дэниелу. Теперь насчет праздничного обеда…

— Прости, Патрик, — перебила его Майра. — Ты задал свои вопросы и получил на них ответы. И раздал свои распоряжения. Но у меня тоже есть к тебе вопросы — например, где ты был? Чем занимался? Есть ли у тебя жена, семья?

Патрик встал.

— Позову детей обратно в дом. Я все порывался вам сказать, что нас с вами пригласили на обед к соседям.

— К каким соседям?

— К потаватоми — моим друзьям.

— Господи Иисусе, — прошептала Майра.

Патрик направился к выходу, но у дверей обернулся:

— Онора расскажет тебе, в чем заключается моя работа. А жены у меня нет и никогда не будет. Это было бы нечестно по отношению к этой женщине.

С этими словами он ушел за нашими детьми.

* * *

Мы все завернулись в звериные шкуры. Патрик усадил нас в длинные сани — тобогган. «Еще одно изобретение индейцев», — пояснил он. Сани он одолжил у потаватоми. Так он провез нас по снегу через весь Бриджпорт, а его снегоступы не давали ему проваливаться в сугробы.

— Это здорово, мама, — сказал мне Джеймси, когда мы ехали по льду канала и болоту Хили Слау, которое теперь полностью замерзло.

Уже очень скоро мы подъехали к большому круглому сооружению, крытому березовой корой, вокруг которого стояли еще три конусообразные хижины поменьше.

— Это вигвамы, — сказал нам Патрик.

— Похожи на ульи, которые ирландские монахи строили в древние времена для пчел, — ответила я ему.

— Только теплее, — усмехнулся он.

У входа нас ожидали мужчина, две женщины и группка детей. Все они улыбались и жестами приглашали нас войти.

— Я бы представил вас, но только не знаю имени старшей жены, — шепнул мне Патрик.

— Старшей жены? — удивленно переспросила я.

— Мне кажется, она из племени канкаки. Младшую жену зовут Катрин Шевалье, и она потаватоми.

— Так у него две жены?

— И обе — добрые католички, — ответил Патрик.

В центре большого круглого помещения горел костер. Вся земля была устлана шкурами. Хозяин, худощавый мужчина, был вождем, и звали его Александр Робинсон. Он объяснил нам, что на языке индейцев имя его звучит Че-Че-Пин-Кво — Мигающие Глаза. Еще он сообщил нам, что отец его был шотландцем, а мать — индианкой из племени оттава, живущего на берегах залива Грин-Бей на озере Мичиган. Хотя волосы у него были длинными, одет он был в брюки и сюртук, как и любой бизнесмен в Чикаго. Но женщины — с их блестящими черными волосами, темными глазами, одетые в белые туники, расшитые так же, как рубашка Патрика, — отличались незнакомой нам красотой. Коренные американки из прошлых времен.

* * *

Они устроили нам настоящий рождественский пир. Еда была очень вкусной, но совершенно новой для нас.

— Это индейка, — сказал Патрик о птице, которую подавали с какой-то желтой картошкой и непонятными ягодами под названием клюква.

Здесь Патрик Келли казался совсем другим человеком: он обменивался шутками с вождем Робинсоном и раздавал комплименты женщинам на их родном языке, пока мы все сидели вокруг очага на устланном мехами полу.

Вождь Робинсон рассказывал нам, что город Чикаго основали люди вроде него самого — семейные люди со смешанной родословной, женатые на индианках. Мне вспомнились рассказы Лиззи о тех давних временах, хотя на самом деле с тех пор прошло всего два десятка лет.

— Расскажи им о Билли Колдуэлле, — попросил Патрик, — парне из графства Армах и при этом вожде индейцев.

Наши мальчики расположились вокруг Патрика, а дети Робинсона придвинулись поближе к своему отцу. «В ожидании рассказа устраивайтесь поудобнее, — подумала я. — В этих краях тоже есть свое fadó…

— Отец Билли Колдуэлла был офицером британской армии в Канаде, а мать его была родом из племени могавк. Билли был человеком образованным. Он знал латынь, а также английский, французский и еще пять или шесть языков индейцев. Его звали Сауганаш — Англичанин, — но в племени он носил имя Высокое Дерево. Потом он стал вождем потаватоми и всегда носил одежду из оленьей кожи, как ваш дядя.

Патрик потрепал Пэдди по голове, но тут к нему пододвинулся Джеймси в ожидании того же. За ним последовали и остальные — все стали подтягиваться к нему, даже Томас. Сейчас все они очень напоминали щенков, ищущих ласки. Патрик быстро потрепал за волосы каждого.

Я вспомнила Майкла, который играл с ними в Великана. Как же им нравилась вся эта свалка и веселая кутерьма! Их отец умер, и им очень не хватало этого мужского физического контакта. Быть может, это отголосок какого-то животного инстинкта, жажда борьбы с вожаком стаи, необходимость быть принятым и одобренным им?

Все мальчишки, подражая Патрику, сидели, скрестив перед собой ноги. Они жались к нему, слушая Александра Робинсона, а Патрик обнял их. Это был брат, который мог усадить к себе на плечи одинокого маленького мальчика и галопом помчаться с ним по трассе для скачек вокруг Галлах Хилл.

Борода шла ему: она подчеркивала его волевой подбородок и высокие скулы. На лице не было ни морщинки — он выглядел очень молодо для человека, которому уже под сорок.

Словно почувствовав на себе мой взгляд, Патрик посмотрел в мою сторону и подмигнул. Боже правый, он действительно подмигнул. Я кивнула ему, а он снова потрепал Джеймси по голове.

Вождь Робинсон вел рассказ очень продуманно и точно. Он сообщил, что они с Билли Колдуэллом помогли организовать первые выборы в Чикаго, на которые пришло двадцать восемь человек, а потом открыли церковь Святой Марии — первую католическую церковь в округе. Билли Колдуэлл был женат на дочери вождя потаватоми.

Мне вспомнился рассказ Лиззи о тех временах.

— А таверна, в которой все тогда столько танцевали, случайно звалась не «Сауганаш»? — спросила я у вождя Робинсона.

— Да, ее назвали в честь Билли. И это говорит об уважении, которым он пользовался.

Но потом сюда пришли люди с Востока. Торговцы-янки обжуливали индейцев, расплачиваясь с ними виски за меха. Потом начали продавать им товары в кредит, а взамен потребовали у индейцев землю. Янки были твердо намерены вытеснить отсюда всех индейцев. Правительство Соединенных Штатов было с ними заодно, поддерживая такие сделки на индейские земли. По словам Робинсона, в 1833 году местные поселенцы уже официально сделали Чикаго городом.

Однако они с Билли Колдуэллом в 1833 году подписали договор о Чикаго как представители своих племен.

— Выбора у нас не было: в противном случае индейцы не получили бы вообще ничего, — сказал Робинсон.

Потом он описал их грандиозный заключительный танец войны два года спустя, когда индейцы получили свою последнюю выплату по этому договору и должны были уйти. Вокруг отеля «Сауганаш» собрались тысячи индейцев, одетых как для битвы, бивших в барабаны и грозно топавших ногами.

— Мы с Билли тоже хотели раскрасить наши лица в боевой окрас, нацепить перья и присоединиться к ним. Чтобы в последний раз нагнать на янки страху.

Вождь Робинсон сказал, что после этих событий Билли еще некоторое время оставался здесь, а затем ушел вместе с индейцами в штат Айова.

— Там он и умер семь лет назад. В возрасте шестидесяти лет.

— Билли Колдуэлл, Сауганаш, — это человек, которым я восхищаюсь, — сказал Патрик, обращаясь к мальчикам. — Чикаго построили именно такие люди, как он. Можете сказать это своему учителю-янки в бриджпортской школе.

— А Билли Колдуэлл чем-то похож на вас, дядя Патрик, — вдруг сказал Пэдди.

Александр Робинсон рассмеялся.

* * *

В тот рождественский вечер вернулись мы поздно. Патрик занес в наш пансион Бриджет и Грейси. Я держала Стивена, и он уснул у меня на руках. Лоб у него был холодный, а дыхание — чистое. Майра помогала Джеймси и Дэниелу, а Джонни Ог, Пэдди и Томас поднимались по ступенькам сами, хотя и с трудом.

Мы устроили их всех, сытых и согревшихся, на соломенных тюфяках, а сверху укрыли шкурами.

— Славные у вас сыновья, — сказал Патрик нам с Майрой, когда мы сидели за столом у Молли на кухне. — Я заметил черты Майкла у Пэдди и Джеймси. А у твоих двух, Майра, нет ничего от Пайков.

— Спасибо тебе, Господи, за эту маленькую радость, — с сарказмом ответила она.

Она была уже не так холодна по отношению к Патрику, и это радовало. Я не особо верила, что они подойдут друг другу, как на то намекала Молли, хотя это было бы очень кстати.

— Ладно, а теперь расскажи нам, как ты жил у этих… как их… о… од… — начала Майра.

— Оджибве?

Она кивнула.

— Я жил у них целый год в Северных лесах, — сказал он.

— И каково там было? — продолжала Майра.

Патрик повернулся ко мне:

— Ты знаешь сказания о Фиане и воинах Красной ветви из истории Ирландии?

— Знаю.

— Так вот, племя оджибве живет точно так же: они охотятся, рыбачат, перемещаясь с места на место в огромных Северных лесах. Это очень красивые края, где одно чистейшее озеро соединяется в другим. Такой должна была быть и наша Ирландия. Без городов и больших домов. Без англичан. Кланы и семьи, живущие все вместе. Странно говорить такое, но среди индейцев я впервые по-настоящему почувствовал себя ирландцем, потому что был свободен.

— Свобода, — повторила я.

— Я часто думал о Майкле и жалел, что он… — Патрик умолк. — Прости. Я так много хотел рассказать ему об Америке. А сегодня вечером… Иногда я забываю, что его нет.

— Понимаю тебя, Патрик.

Мы немного посидели молча, но потом Майра прервала молчание:

— Послушай, Патрик, можешь объяснить мне, каким образом то, что ты бегал по лесам с индейцами, помогает Ирландии?

Внезапно мы услышали шаги на лестнице. В дверях появилась Молли, за которой следовали постояльцы. Дороги вновь стали проходимыми, и все вернулись домой. Они окружили Патрика, весело смеясь и похлопывая его по спине.

— Нет, вы только посмотрите, кто к нам пришел!

— Мы уж думали, что ты больше не появишься!

— Хаф будет сильно удивлен!

— А я так скажу: боссы будут рады, что канал закрылся на зиму!

Молли тепло обняла Патрика, а он поцеловал ее в щеку. Она шутливо потянула его за бороду.

— А вот это мне не нравится, — проворчала она, — потому что под ней прячется симпатичный мужчина.

Затем Молли отвела меня в сторонку.

— Что ж, Онора, он все-таки появился.

— Да, — сказала я.

Майра тем временем принялась рассказывать постояльцам, как мы едва не замерзли, — «и все из-за того, что этот скупердяй ростовщик обдурил меня».

Она уже была готова изложить им все подробности своей стычки с Крокером, но парни заявили, что нужно попросить Маккену открыть таверну, чтобы достойно отметить возвращение Патрика, и сразу ушли.

— Спасибо тебе за мой любимый табачок «Тип-Топ», — сказала Молли Майре, когда мы уселись покурить.

Я затянулась и медленно выдохнула дым, но сразу закашлялась.

— Она не умеет курить, — пояснила Майра.

— Она же в положении, — сказала Молли и, забрав у меня трубку, выбила из нее еще тлеющий табак. — Я приберегу это для другого раза. Итак. Расскажите мне, что Патрик собирается тут делать.

— Он не сказал, — ответила я.

— Наверное, подбивает ребят в лагерях лесорубов на революцию и вербует индейцев, чтобы плыть с ними в Ирландию — бороться с Sassenach.

— А ваши постояльцы, похоже, не жалеют своего времени на Патрика Келли, — заметила Майра.

— Да уж, это так. Он возглавил тут большую забастовку. Боссы тогда просто взяли и урезали зарплаты. Люди умирали, вкалывая по двенадцать часов, — копали землю и таскали камни, стоя по колени в воде. А эти палатки — если заснешь слишком далеко от печки, можно вообще не проснуться. Патрик Келли в то время работал в Саммите — это в восьми милях к югу отсюда. Приходит день получки, а денег дают мало. Десятник говорит: «Плохо работаете». А людям что делать? На следующий день Патрик Келли собрал народ, и все разом бросили свои лопаты. Никакой работы не будет, пока нормально не заплатят. А потом Патрик поднял над головой этот свой золоченый посох и пошел с ним дальше вдоль канала. «Опустите лопаты! Бросайте их!» — призывал он. И его послушали. Так Патрик прошел все восемь миль сюда, по пути останавливая всю работу. Ко времени, когда он добрался до шлюза номер один в Бриджпорте, его там уже ждал управляющий стройкой канала, сам мистер Арчер. Патрик Келли подошел к нему, и они целый час или даже больше беседовали, стоя нос к носу, после чего мистер Арчер ушел оттуда в бешенстве. «Что он тебе сказал?» — спросила я Патрика. «Они не верят, что мы будем держаться друг за друга. И поэтому пришлют сюда подводу с виски — выпивкой для тех, кто продолжит работу». И Патрик еще раз прошел эти восемь миль обратно с посохом над головой. И ни один человек не взял виски и не вернулся к работе. Прошло еще три дня, состоялось еще три встречи, и руководство сдалось. Парням заплатили все, что были должны, и зарплаты оставили прежними. Так что народ здесь Патрика не забыл, равно как и боссы канала. Если возникала какая-то несправедливость, Патрика просили переговорить с начальством. О, в этом он чем-то похож на Хафа — тот тоже умеет решать вопросы, но даже Хаф уважает Патрика Келли.

* * *

Через несколько часов я услышала, что постояльцы вернулись домой, а на следующее утро застала Патрика за столом у Молли на кухне, где он ждал Джонни Ога, Пэдди и Томаса.

— Сегодня день Святого Стефана, — сказала я ему. — В Ирландии мы бы продолжали праздновать Рождество — в прежние времена, по крайней мере.

— В прежние времена, — эхом повторил он.

Мальчики пришли заспанные, с трудом волоча ноги.

— Вперед, команда, — сказал Патрик.

Когда они уходили, я слышала, как он сказал им:

— Сначала к Хафу, сказать ему, что вы увольняетесь.

— Но я не хочу оттуда уходить, — возразил Томас.

— Тогда ты останешься, — ответил ему Патрик, и они все ушли.

* * *

— Там настоящая кузница, мама! И я там как стукнул молотом! — восторженно рассказывал мне Пэдди. — Как папа. А это видишь? — Он закатал рукава, обнажив руки. — Это всего лишь сажа, мама, — продолжал он, показывая мне черную рубашку и испачканное лицо. — Никакой крови. А еще там были лошади, мама! И одна — точно такого же окраса, как наша Чемпионка.

Джонни Ог тоже пребывал на седьмом небе от счастья. В лодочной мастерской Майкл Гибсон позволил ему устанавливать парус.

— Он сказал, что у меня есть способности к этому делу, а я рассказал ему, что мой папа был рыбаком, но я его никогда не видел. Потому что он мертвый.

— Нужно говорить «погиб», Джонни Ог, — поправила его Майра.

Лиззи Маккена посоветовала нам говорить, что наши мужья погибли, — так это звучало более прилично.

После обеда к Молли зашел Патрик. Мы все были на кухне, мыли посуду, а дети находились в комнате наверху.

— Я продал шкуры, — сказал он. — Сядьте.

Мы сели за стол, а он выложил перед нами десять золотых монет по двадцать долларов.

— Ничего себе, — ахнула Майра.

— Вот, Молли, — сказал Патрик. — Это плата за их комнату и кормежку на год вперед.

— Ну, месяцев на десять, по крайней мере, — ответила она.

— Нет, погодите… — вмешалась Майра.

— Спасибо тебе, Патрик, — перебила ее я. — Ты очень добрый человек.

— Погодите, — не унималась Майра. — Мы не можем жить все в одной комнате, нам нужна своя квартира. Сейчас тут как раз сдается одна, на Хикори-стрит 2703: три спальни, кухня, гостиная. Тридцать долларов в месяц.

— Довольно разумная цена, — заметила Молли, — хотя там вам еще придется покупать еду и дрова.

— Вам лучше остаться здесь, Онора, — сказал Патрик.

Майра пнула меня ногой под столом.

— Нет, Патрик, мы съедем, и Молли возражать не станет.

— Что ж, — сказала та, — некоторые мои постояльцы жалуются на то, что маленькие дети шумные, к тому же я раньше никогда не брала к себе женщин, потому что некоторые из них начинают жутко флиртовать. Не то чтобы я кого-то осуждаю, но пока вы здесь, — она выразительно взглянула на Майру, — мне трудно отказывать в постое кому-то другому.

Я видела, что у Майры язык чешется резко ответить Молли.

— Вы правы, Молли, пора нам съезжать, — быстро откликнулась я.

— Это вам с Майрой решать, — заметил Патрик.

— Вот именно, — заявила Майра.

— Там вам понадобятся постели и кухонная утварь, — сказала Молли. — И хватит ли зарплаты мальчиков на еду, на дрова, на всякие вещи для младенца, на доктора, на лекарства… — Она вдруг умолкла.

— Я устроюсь на работу, — ответила Майра. — А ты, Патрик, тоже, конечно, мог бы найти себе хорошую работу.

Молли с Патриком дружно рассмеялись.

— Ради бога, — фыркнула Молли. — Многие бизнесмены в Чикаго вели переговоры с Патриком Келли, но все они уже отказались от мысли нанять его к себе.

Патрик утвердительно кивнул.

— У меня уже есть собственное дело, Майра.

— Ты все время повторяешь это, но…

— Мы справимся, Патрик, — перебила ее я. — После рождения ребенка, думаю, я могла бы давать уроки на дому — например, обучать ирландскому языку. Когда я обращаюсь к Пэдди и Джеймси по-ирландски, они отвечают мне по-английски. И другие дети тоже, безусловно, забывают родной язык.

— Ну, я бы не рассчитывала на это как на источник доходов, Онора, — возразила Молли.

— Тогда я могла бы писать письма для ваших постояльцев.

— А вот это хорошая идея, — кивнула Молли.

— Если вы считаете, что сможете зарабатывать достаточно денег… — Патрик пожал плечами.

— Мы сможем, — уверенно сказала Майра.

— Вам решать, — снова сказал он и взглянул на меня. — Колдунья у колодца и братья О’Нейлы.

— Так ты знаешь эту историю? — удивилась я.

— Ее рассказал мне Майкл, чтобы я мог понять женщину, на которой он женился. Вот так-то.

Пока Молли и Майра обсуждали что-то насчет одеял, Патрик надел свою большую куртку и вышел. Я спустилась по лестнице вслед за ним.

— Что ты хотела, Онора? — спросил он, когда мы остановились у входной двери.

Всего два дня назад я открыла этому человеку эту же дверь, только вчера утром я сидела, закутавшись в медвежью шкуру, и обвиняла его в смерти Майкла. А теперь… Я должна была задать ему этот вопрос.

— Патрик, — начала я. — Этот посох… Святого Греллана… хм-м… Молли говорила, будто ты использовал его, чтобы поднять людей на забастовку.

— Это правда.

— Мне интересно, где он сейчас?

— В церкви Святого Патрика. Отец Донохью хотел, чтобы он находился на алтаре во время рождественской мессы. Святые реликвии нечасто попадают в Америку, не говоря уже о Чикаго. Я забираю его сегодня.

— Вот как… Я подумала, что этот посох — вещь очень ценная и, как ты сам сказал, редкая, особенно здесь. Там золото и вообще… Сводить концы с концами трудно, даже с твоими деньгами. А обнищать так легко… Я имею в виду, ты ведь мог бы получить за него целое состояние — несколько тысяч, возможно?

— Ты считаешь, мне следует его продать?

— Но только правильному человеку, конечно. Скажем, епископу. И чтобы у этого посоха был собственный алтарь в церкви Святого Патрика.

— Епископ не даст за него и пенни. У местной церкви вообще нет денег. А отец Донохью страшно нервничает, даже когда просто берет его взаймы. «А что если наша церковь сгорит?» — как-то сказал он мне.

— Но его точно мог бы кто-то купить.

— Кто? Здесь нет Королевской Ирландской академии, нет Национального музея. Да, есть такие, кто взял бы его ради золота, чтобы потом переплавить и…

— Но это было бы великим грехом и святотатством!

— Вот именно, — ответил Патрик и вышел.

Я последовала за ним в холодную ночь. Он обернулся и пристально посмотрел мне в глаза:

— Думаю, ты все поняла, Онора. Он нужен мне для моей работы. Когда я приезжаю в лагерь рудокопов в Колорадо, или сижу вокруг костра с лесорубами в Северных лесах, или встречаюсь с людьми, которые добывают уголь в Пенсильвании… Поговорив об Ирландии, о том, в чем она сейчас нуждается и как они могут помочь ей, я пускаю этот посох по кругу. Каждый берет его в руки и произносит клятву. Ни один доносчик или предатель не смеет повторить эту клятву, потому что жезл тут же сожжет ему ладони.

— Клятву? О чем?

— Клятву бороться и дать отпор. — Он многозначительно поднял вверх палец. — И это произойдет раньше, чем ты думаешь, Онора. Самое уязвимое место Британской империи находится всего в нескольких днях пути отсюда к северу.

— Я не понимаю.

— Канада, — сказал он. — Там в основном французы, ирландцы и индейцы, причем все они ненавидят англичан. А племена оджибве по обе стороны границы тоже готовы присоединиться к нам.

К нам направлялся Барни Макгурк.

— Патрик, а я искал тебя у Маккены. Ты сегодня поставил Хафа на место, напомнил ему, что нас, ирландцев, нужно уважать. — Он повернулся ко мне. — Видела бы ты эту картину, Онора.

— Расспросишь его потом, Онора, — сказал Патрик и обратился к Барни: — Ты ведь меньше чем два года назад воевал за присоединение Техаса к Америке. И кто там командовал войсками? Ирландцы вроде Джеймса Шилдса и Томаса Суини. Я прав, Барни?

— Прав, Патрик. Но мы тогда заплатили большую цену.

— Платить приходится всегда, — сказал напоследок Патрик и, развернувшись, пошел по темной улице.

— Куда ты идешь? — бросила я ему вслед.

— Дело делать, — отрезал он.

— Разумеется, Патрик, — сказал Барни. — Ná habair tada.

— Но ты ведь не уезжаешь насовсем? — спросила я. — Мы благодарны тебе, и нам хорошо, когда ты рядом. Ты не можешь просто так уйти!

— Я еще вернусь, — ответил он.

— Но когда?

— Я вернусь, — повторил Патрик и ушел.

— В этом весь Патрик Келли, — сказал мне Барни, когда мы вместе поднимались по ступенькам.

* * *

Когда на следующий день Пэдди спросил меня, где Патрик, я так и ответила:

— Он вернется.

— Резкий мужик, — заметила Майра.

Через три дня мы переехали.

— Да, это совсем не похоже на гостиную, в которой росли мы! — воскликнула Майра, когда мы вешали над камином бабушкин крест.

Окна этой комнаты выходили на две стороны. Одно — на восток, к озеру Мичиган и восходу солнца, другое — на запад, к прерии, так что здесь всегда было солнечно. Не ты ли устроил нам эти замечательные виды из окна, Майкл, a stór? Мы купили подержанный диван с набивкой из конского волоса и большое кресло, расставив их перед камином.

Все мальчики спали в одной общей спальне, у каждого была отдельная кровать. Бриджет, Стивен и я устроились на двуспальной кровати во второй спальне, а Майра и Грейси — в третьей. После всех наших покупок мы могли заплатить ренту за три месяца, и у нас еще оставалось двадцать долларов. Я была благодарна судьбе.

* * *

Три месяца спустя, пасхальным утром, отец Донохью принес нам первое письмо от Патрика. Я распечатала его сразу, не дожидаясь окончания мессы. Может быть, там какие-то новости о наших братьях или, возможно, Патрик пишет, когда вернется к нам.

Однако вместо этого Патрик сообщал, что наши родители умерли. Он встретил одного парня, который как раз приехал из Арда/Карны. Патрик писал, что вскоре после Рождества наши родители заболели лихорадкой и что он очень сочувствует нашему горю.

— Что там? — шепнула мне Майра, когда отец Донохью начал свою вступительную молитву.

Я молча протянула ей письмо.

— Нет! — простонала она.

Я взяла ее за руку, и Пэдди удивленно взглянул на нас.

Мама. Папа. Мы больше никогда их не увидим.

Теперь отец Донохью читал проповедь. Христос воскрес. Смерть побеждена. Вечная жизнь. Вместе на небесах. Даст Бог.

В нашей новой гостиной мы с Майрой оплакивали покойных родителей.

— Мы все тоже очень опечалены, мама, — сказал мне Джеймси. — И Стивен тоже.

Но я засомневалась: действительно ли они помнят дедушку с бабушкой? Здесь у них, похоже, стерлось очень много воспоминаний о доме.

* * *

Майкл Джозеф Келли родился в мае того же, 1849-го, года. Я крепко сжимала в кулаке свой Боб Марии, и мучения при его рождении продлились всего несколько часов. Лиззи держала меня за плечи и громко молилась Святой Бригитте. Майкл оказался чудным здоровым мальчишкой — восемь фунтов. Он издал короткий вопль, а потом вдруг заулыбался — правда, он улыбался! И быстро вцепился в мой сосок. Груди мои были полны молока для него. Майкл Келли. Наш с тобой сын, a stór, рожденный в Америке.

Каждое утро на рассвете, сидя в своем кресле, я нянчилась с Майклом в нашей гостиной, где небольшой огонь разгонял прохладу раннего чикагского лета. Мы с малышом Майклом наблюдали, как над озером встает солнце и заглядывает в наше окно. Повернувшись в другую сторону, я видела прерию, молодую траву, по-весеннему золотистые ивы, белую пену яблонь в цвету и лесопосадку, где клены тянули к теплу и свету ветви с распускающимися листьями.

Кэтрин Робинсон показала мне, где растет дикая ежевика, а также несколько старых яблонь. Вместе с другими потаватоми она уехала отсюда в конце апреля, потому что их землю отдали под завод по производству клея. Я скучала по ней, а наша детвора тосковала по индейским детям.

Весна у нас на родине, должно быть, окрасила поля во все оттенки зеленого. Я думала о том, как наш участок в Нокнукурухе встречает первые лучи солнца. Закрыв глаза, я окуналась в воспоминания, убаюканная ритмичными движениями Майкла Джозефа Келли, сосавшего мою грудь.

Вдруг Майкл отпустил мой сосок и начал плакать.

— Тише, тише, — сказала я ему. — Вот… бери… бери, мой мальчик… mo buachaill. — Я запела ему мамину колыбельную. — Мы с тобой сейчас далеко-далеко от нашего родного дома, a rún, — шептала я своему малышу. — Как бы я хотела, чтобы ты увидел наш залив Голуэй, мой американский мальчик. Только никогда этому не бывать. Но мы с тобой пойдем к озеру Мичиган, и я покажу тебе волны, похожие на те, которые плещут у нас на родине.

Раздался звонкий звук трубы — по каналу прибыла первая сегодняшняя баржа. Мужчины торопливо направлялись к пристани, готовые разгружать лодки, чтобы отправить прибывшие тонны зерна на элеваторы. Бойни в это время года были закрыты, и люди радовались любой работе: на пристани, на кирпичном заводе, в карьере. Но в кузнице Пэдди или лодочной мастерской мертвых сезонов не бывает, да и Томас был по-прежнему востребован у Хафа. Дела в школе у Джеймси и Дэниела шли хорошо. Разговор Патрика с местным учителем определенно подействовал…

— Мама! — заверещал Джеймси. — Томас забрал мои носки!

— Ничего подобного, тетя Мед! Они мои!

— Нет, мои!

— А Пэдди стукнул меня, тетя Мед!

— Дэниел сам ударил меня первый, мама! — кричал Пэдди.

— Онора? — раздался голос Майры. — Не могла бы ты приготовить кофе? Мне сегодня никак нельзя опаздывать в магазин — у нас переучет.

Магазин. Патрик помог Майре найти работу в гораздо более крупном заведении, чем мануфактура Крокера. Майра была полна идей насчет того, как улучшить работу, и собиралась осуществлять их в сговоре с молодым клерком по имени Маршалл Филд.

Я усадила Майкла себе на бедро и направилась на кухню. Мне казалось, Патрик захочет увидеть новорожденного племянника. «Я вернусь». Но когда?

— Как думаешь, где сейчас дядя Патрик? — спрашивал у меня Джеймси как минимум раз в неделю.

— Он может быть где угодно, — отвечала я.

— Дядя Патрик сейчас на секретном задании, — как-то заявил нам с Майрой мой Пэдди.

— Твой дядя — дикий человек, — тогда ответила ему Майра. — И пусть остается там, где находится.

— Он вернется, — возразила я. — У Патрика есть такое качество — появляться в тот самый момент, когда ты меньше всего этого ожидаешь.

— Мама! — позвала Бриджет. — Ох уж эти мальчишки!..

— Да, Бриджет.

 

Глава 28

Двенадцатое апреля 1861 года. Я смотрела на дату, указанную на чистовом варианте письма, которое я написала для одного из постояльцев Молли. Двенадцатое апреля — месяц до дня рождения Майкла. В мае ему исполнится двенадцать.

Вот так-то.

Мы жили в Чикаго уже двенадцать с половиной лет. В любой ирландской деревне нас по-прежнему считали бы новичками, однако здесь мы уже стали одной из семей — основателей Бриджпорта.

— Я еще помню времена, когда за Баббли Крик жила семья потаватоми, когда мы собирали там дикие яблоки и ежевику, а открытая прерия подступала прямо к берегу канала, — рассказывала я вновь прибывшим, которые буквально наводнили Бриджпорт.

Им было очень трудно представить такое сейчас, когда вокруг очень быстро отстраиваемых деревянных домов и квартир, заполнявших улицу за улицей, как грибы после дождя вырастали новые мельницы, бойни и фабрики. Это место никогда уже больше не будет называться Хардскрабблом.

— Мы вольемся в Чикаго в течение двух ближайших лет. Даю гарантию, — заявлял Джеймс Маккена.

Работы вокруг было море, у всех наших ребят дела шли хорошо. Пэдди, хотя ему было всего двадцать, уже стал полноправным партнером Слэттери — самой популярной и загруженной кузницы в Бриджпорте. Джонни Ог вел практически все дела на лодочной фабрике Гибсона. Много лет назад, по-моему, на Рождество, когда Джеймси исполнилось одиннадцать, Патрик Келли определил его подмастерьем к столяру, который изготавливал декорации для театра Маквикера, заменившего собой театр Райса. Разве могли музыканты местного оркестра не взять его к себе, услышав, как он играет на своей жестяной дудочке? Они обучили его игре на других инструментах. Теперь, в свои восемнадцать, он играл на флейте и любых других духовых и был совершенно счастлив. В тот же год Патрик Келли отвел Дэниела к мистеру Роса, бондарю, и тот до сих пор занимался этим делом. Это была хорошая высокооплачиваемая работа, и он в свои семнадцать лет зарабатывал больше, чем многие взрослые мужчины на бойне.

Патрик Келли приезжал к нам на неделю на каждое Рождество.

— Генерал прибыл проинспектировать и вразумить нас, — ворчливо отзывалась о нем Майра.

— Он выполняет свой долг по отношению к детям Майкла, — отвечала я ей. — Из любви к брату.

Благодаря тому, что Патрик устроил старших ребят на хорошо оплачиваемые работы, младшие получили возможность продолжать ходить в школу — они были школьниками, причем не в Бриджпорте. Каждый день все четверо ездили на учебу в Чикаго. Бриджет, шестнадцати лет, и Грейси, тринадцати, были воспитанницами школы при монастыре Святого Ксавьера.

Однажды на Рождество Патрик повел нас с Майрой на встречу с матерью-настоятельницей, Мари Фрэнсис де Сале. Просто поразительно, как легко он общался с этой суровой на вид женщиной. Позже Патрик рассказал, что такое строгое выражение лица у нее осталось после неудачно сделанной операции на зубах.

— Я знавал ее в прежние времена, когда сестры милосердия только-только появились в Чикаго, — сказал он.

Мать-настоятельница рассказала, что никогда не забудет, как Патрик оставлял перед дверью монастыря мешки с картошкой и капустой. Она добавила, что очень рада дать образование его племянницам, и теперь Бриджет и Грейси были среди лучших учениц в своих классах.

Отец Данн из церкви Святого Патрика с радостью взял Стивена и Майкла в свою приходскую школу.

— Платите, сколько сможете, — сказал он нам.

Оба мальчика получали хорошие оценки, а Майкла приняли в церковный хор. Помимо синих глаз Майкла-старшего, его роста и широких плеч, он унаследовал от своего отца мелодичной голос. Стивена, которому недавно исполнилось четырнадцать, одноклассники звали Рыжий. Он был отличным товарищем, и все хотели с ним дружить. Ничего удивительного, что местная пожарная команда выбрала его своеобразным живым талисманом и даже брала его с собой на тушение пожаров. Не знаю, возможно, Патрик Келли и тут замолвил слово. Зато точно знаю, что Патрик спас Томаса от больших проблем из-за карточных долгов в казино Майка Макдоналда. И сейчас Томас лишь изредка играл в покер за кулисами театра Маквикера с Джеймси и тамошними актерами. А там в долг не играли. Патрик сказал Томасу, что, если тот будет отдавать Майре три четверти своего заработка служащего у Хафа, на оставшиеся деньги он может играть. Теперь Томас представлялся всем Пайком. Майра лишь пожимала плечами. Ему было девятнадцать, пусть называет себя как хочет.

Меня всегда поражало то, как Патрику Келли, в его кожаных штанах с бахромой и мокасинах, удавалось ворочать рычагами в Чикаго. Лиззи Маккена говорила нам, что Патрик стал ровней Билли Колдуэллу — ирландско-индейскому пионеру Чикаго.

— В конце концов, мы ведь приграничный город.

— Патрик Келли приобрел тут влияние, — объяснил мне Джеймс Маккена, используя чикагское словечко, описывающее вид власти, не зависящей от денег, образованности или положения в обществе, но являвшейся отражением внутренней силы человека. — Патрик Келли решает вопросы. И люди прислушиваются к нему. Он хороший товарищ, но опасный враг, и это знает каждый.

Я знала, что Патрик Келли приложил руку к организации большой демонстрации перед городским муниципалитетом в середине пятидесятых, когда Чикаго захлестнула волна неизвестности и неопределенности. Группа людей, называвших себя «Американцы на страже», избрала мэром Леви Буна. Он хотел избавиться от ирландцев и вообще огородить Америку стеной, чтобы не пускать сюда иммигрантов. В Чикаго провели закон, согласно которому лишь коренные жители города могли стать полисменами, а натурализованные граждане не имели права участвовать в выборах, пока не проживут в Чикаго двадцать пять лет. Америка ополчилась против нас. Однако, когда Бун и его приспешники попытались закрыть салуны и пивные, оказалось, что они зашли слишком далеко. Это объединило ирландцев с немцами. Патрик вновь поднял жезл Святого Греллана и увлек демонстрантов за собой, а потом и провел переговоры по улаживанию конфликта. Бизнесмены Чикаго согласились с разумностью его доводов. «Чикаго Трибьюн» могла сколько угодно называть нас пьяницами, оскорблять нашу католическую веру, однако коммерсанты нуждались в наших деньгах, а владельцы заводов и фабрик — в наших мускулах, сказал Патрик. И был прав.

Но больше всего я ценила в Патрике то, что благодаря ему в наших детях жил Майкл. Патрик передал им что-то от их отца. Вечером на каждое Рождество, вернувшись после ежегодного визита к профессору Лангу и его семье, где ели немецкие кексы, испеченные рожденной в Слайго Эллен Ланг, и восхищались их громадной рождественской елкой, мы собирались вокруг камина в гостиной у себя дома. Мы с Майрой и Патриком прихлебывали виски, а дети пили сладкий чай, обильно приправленный молоком. И Патрик рассказывал нам свои истории. Но не старинные ирландские, а его воспоминания о своем брате в детстве.

— Дядя Патрик, расскажите, как вы спасли папу, когда он был совсем крошкой, — просил тогда Джеймси.

Пэдди мог заказать рассказ о скачках. Бриджет любила слушать «Моя бабушка Келли», а Стивену нравилось все о громадном кузнеце Мерте Море. На Рождество, когда Майклу-младшему было четыре года, он рассказал Патрику, что помнит все о своем папе с самого его детства, когда тот был еще мальчиком и жил в Ирландии. Для Джонни Ога Патрик выдумывал воспоминания о Джонни Лихи, а в рождественскую ночь два года назад сообщил Томасу, Дэниелу и Грейси, что, как ему удалось выяснить, Роберт Пайк погиб в Индии в результате несчастного случая, когда пытался спасти солдата, упавшего в бурную реку.

— Это было очень убедительно, — позднее сказала ему Майра, — хоть я и не поверила ни единому слову. И все же мертвый герой все равно лучше живого мерзавца. Так что спасибо тебе, Патрик.

Когда все расходились спать, мы с Патриком переходили к нашему рождественскому ритуалу: разговаривали о политике, ирландской политике, до самого рассвета приводя друг другу примеры из нашей истории.

Патрик придерживался мнения, что освободить Ирландию можно только физической силой, тогда как я выступала за общественное движение, массовые собрания и мирное решение вопроса с помощью ирландцев из Америки.

— Британцы понимают только язык насилия, — утверждал Патрик. — Нам необходима своя армия.

— Нельзя просить людей, едва переживших страшный голод, вновь рисковать собой, тогда как даже письменный призыв к бунту карается смертной казнью, — возражала я.

Так продолжалось раз за разом. Патрик был непоколебим, он верил в принципы «Молодой Ирландии». Барни Макгурк намекнул мне, что Патрик Келли приложил руку к тому, чтобы помочь осужденным лидерам восстания 1848 года — Митчелу, Мигеру и Макманусу — бежать из Австралии. Патрик и сам рассказывал мне, что встречался с этими людьми уже в Америке и был с ними, когда они ездили по стране, выступая с речами. Он привез Джона Митчела в Чикаго и повел всю нашу команду послушать его выступление в новом приходском зале церкви Святого Патрика. Митчел призывал к вооруженному мятежу в Ирландии и получил горячее одобрение со стороны толпы людей, которые уже через час-другой будут спокойно спать в своих постелях. Однако мы были рады лишнему случаю еще раз увидеть Патрика Келли.

Хотя Майра громогласно клялась, что этот «дикий тип» ее нисколько не интересует, она все же продолжала любопытствовать относительно его женщин.

— Они у него точно есть, — как-то сказала она мне.

Но когда она заявила ему: «Я знаю, что в Северных лесах у тебя есть дочь индейского вождя, которая предана тебе», — он ответил:

— Ну зачем индианке нужен такой нерадивый муж, как я?

Я сказала Майре, что единственная женщина, завладевшая сердцем Патрика Келли, — это Roisin Dubh, или Темная Розалин. Наша Ирландия. На что она ответила: такой мужик в любом случае должен где-то получать «немного того и этого» — если, конечно, я понимаю, что она имеет в виду. Потому что всем необходимо «немного того и этого», за исключением разве что «святой Оноры», может быть.

И тогда я сказала ей, что у меня была масса «того и этого» с Майклом, за что я ему очень благодарна, и буду вечно хранить эти воспоминания как сокровище. Она заметила, что давним воспоминаниям предпочитает реальность сегодняшнего дня. И если какой-то джентльмен, покупатель из другого города, вдруг хочет пригласить ее разок-другой пообедать в ресторан, а затем зовет к себе в номер в отеле «Тремонт-Хаус», что ж…

— Ну ладно, Майра, довольно, — оборвала ее я.

— О, но среди них никогда не бывает женатых мужчин, хотя молодые люди частенько предпочитают женщин постарше, — добавила она, стараясь шокировать меня еще больше, однако я быстро поставила ее на место.

Нужно было видеть ее лицо, когда я сказала ей:

— На самом деле все, что ты делаешь, согласуется с законами брегонов, действовавшими в древней Ирландии. А в них допускалось десять разных видов отношений между мужчиной и женщиной с целью «того и этого». Одним из них был как раз союз молодого мужчины с женщиной старше его, при котором не обменивались приданым и не предполагалось какой-то продолжительности — просто обучение для парня и развлечение для дамы.

Это ее осадило. Она с удивлением уставилась на меня, и я рассмеялась.

— Я не святая и не монашка, Майра. Просто Майкл был любовью всей моей жизни, и сейчас я счастлива воспитывать его детей, — сказала я ей.

Майра была далеко не единственной, кого интересовал вопрос о женщинах Патрика Келли. За эти годы уже немало вдов и одиноких девиц перехватывали его после рождественской мессы в церкви Святого Патрика. Они сами заговаривали с ним, улыбались, глядя прямо ему в глаза, — в общем, действовали вполне откровенно.

— Это просто неприлично, — сказала я Майре, когда на прошлое Рождество мы с ней наблюдали, как Кати Макги подошла к Патрику на ступенях церкви и просто взяла его за руку. — Это ставит его в неловкое положение.

Но Майра возразила, что, похоже, Патрик симпатизирует Кати. Может быть, он все-таки женится на молодой женщине, заведет детей — в конце концов, все мужчины когда-то приходят к такому.

— Но Патрику уже пятьдесят один, — сказала я.

— Однако, нужно отдать ему должное, он в приличной форме и хорошо выглядит, — ответила Майра. — Ах, возможно, он действительно на всю жизнь помолвлен с Ирландией, как ты и говорила.

— Так и есть, — сказала я.

Я помню, как тогда Патрик ускользнул от Кати и стал в стороне, глядя на народ, подходивший к боковому алтарю, где отец Данн выставил посох Святого Греллана, — еще одна наша рождественская традиция. Там люди целыми семьями преклоняли колени перед перилами ограждения. Священник показывал пальцем на золоченый жезл и что-то шептал детям на ухо. А они, склонив головы, повторяли слова молитвы: «Господи, спаси Ирландию. Даруй ей свободу».

За праздничным ужином Майра начала поддразнивать Патрика из-за внимания к нему со стороны Кати. У всех других ирландских революционеров обязательно есть жены, говорила она. Например, Мигер женат на дочери янки из очень богатой нью-йоркской семьи. Возможно, дама эта немного старовата для него, зато теперь нет проблем с деньгами. Если бы Патрик приобрел себе приличный костюм и подключил свое красноречие, не исключено, что на него позарилась бы какая-нибудь богатая наследница, и уж тогда все мы катались бы как сыр в масле.

За столом он рассмеялся в ответ на это, но позднее, в тот же вечер, рассказал мне, как жены лидеров «Молодой Ирландии» страдали, когда их мужья оказались в тюрьме. У многих из них не было ни приличного жилья, ни денег. Даже теперь эти люди постоянно в разъездах, потому что опасность преследования британскими агентами существует и здесь, в Америке. Миссис Митчел с детьми все время переезжает с места на место — Париж, потом Нью-Йорк, Теннесси, Вирджиния. Да и внутри революционных групп продолжается борьба — такой жизни ни одной жене не пожелаешь. С этими словами Патрик надолго умолк.

Это было на прошлое Рождество.

* * *

— Онора! Онора! — окликнула меня Майра с порога нашей гостиной.

— Что случилось, Майра?

— Да вот стою тут, уже долго, и смотрю, как ты сидишь, уставившись в письмо, и ни слова не пишешь. В прострации какой-то. Как будто тебя снова похитили злые феи.

— Прости, Майра.

— А я опаздываю в свой магазин. Впрочем, мистер Поттер Палмер может этого даже не заметить. Потому что все мужчины там только и судачат о том, будет ли война. Снова и снова. А у мистера Палмера жена южанка, хотя сам он полностью за Эйба Линкольна. Лучше мне все-таки поторопиться, хотя Маршалл, конечно, придумает мне какое-то оправдание, если меня кто-то хватится.

С того первого Рождества, когда Патрик устроил Майру на эту работу, она стала играть важную роль в деятельности большого универмага, который сама она называла магазин.

Она подошла к окну:

— Нам нужны новые занавески. В лучах весеннего солнца хорошо видно, какие они у нас ветхие. Сколько им уже лет?

— Давай подумаем, — сказала я. — Мы купили их на то Рождество, когда Патрик приехал с золотых приисков. Помнишь? Он тогда еще привез складные ножи всем мальчикам, даже маленьким, а Грейси и Бриджет подарил тряпичных кукол. Бриджет еще не ходила в школу, так что было это в 1850-м.

— Зачем нужно было все это перечислять? Почему просто не сказать — десять лет назад? Ты сейчас похожа на старика, который все события в жизни отсчитывает от того случая, когда осел пробил копытом дырку в стене сарая. И при этом даже своего возраста толком не знает, потому что не в состоянии выговорить год своего рождения.

— Ну, наш возраст я как раз знаю хорошо. Мне — тридцать восемь, тебе — сорок.

— И обе мы с тобой хорошо сохранились, — заявила она, подталкивая меня к большому зеркалу, которое она приобрела в своем магазине за полцены. Она пощипала себя за щеки, потом разгладила пальцем ресницы. — Капелька свиного сала сделает их темнее. Ты обязательно должна попробовать. И натри кожу лица кремом, который я купила. Разглаживает морщины, хотя у нас их и так немного.

Ее лицо было совсем гладким — лишь несколько тонких складок в уголках синих глаз. Как же она похожа на маму.

Майра отвела плечи назад.

— А грудь у меня по-прежнему стоит, слава богу.

Она оценивающе оглядела мое отражение в зеркале.

— У тебя сейчас появилась некоторая округлость, но фигурка все еще девичья, а эти высокие скулы и зеленые с золотистыми прожилками глаза — очаровательно. Только вот эти волосы, прямые, как палка… Ну да ладно. У меня появилась пара седых прядей, но вьющиеся локоны скрывают это. — Она улыбнулась в зеркало себе и мне. — Молли говорит, что ее новый постоялец принял меня за старшую сестру Джонни Ога, а не за его мать.

— Ты могла бы за нее сойти, — согласилась я.

— Вдовушки, — фыркнула она и рассмеялась. — И дело не в том, что мы не могли бы выйти замуж снова. Просто ты, конечно, такая…

— Не начинай опять, Майра, — оборвала ее я. — Не начинай.

Ей нравилось подначивать меня насчет Барни Макгурка. Но он сделал мне предложение чисто из вежливости, потому что мы с ним проводили слишком много времени вместе у Молли на кухне. И он слишком боялся подступиться к Майре. Были и другие парни, которые приходили ко мне, чтобы я написала им письмо, а потом заводили разговоры о том, что им нужна хорошая жена, а что касается детей, так они ничего против не имеют. Отвадить их было просто. Я любила Майкла и буду любить его всегда. И другого мужчины для меня существовать не будет. Майра знала это.

— Но ты-то почему не найдешь себе мужа? Вполне могла бы, — сказала я.

Это было правдой. В Бриджпорте женщины за тридцать и даже под сорок часто рожали детей, причем нередко во втором браке. Мужчины гибли молодыми — что еще оставалось делать женщинам? Ну а те, кто потерял жену, нуждались в матери для своих детей.

Майра водрузила себе на голову шляпку с перьями.

— Женщина стоит большего, чем приданое, — заявила она. — Господи, ты только глянь, который уже час на моих новых механических настенных часах! Так я точно опоздаю на конку Арчера!

И она спешно умчалась в Чикаго.

Все разошлись, и в доме стало тихо. Я вновь вернулась к письму.

Этот парень, заказчик, собирался писать и о войне тоже. Он хотел заверить свою мать, что ее не будет, а если и будет — он воевать не пойдет. Мысль об этом ему вообще невыносима.

В качестве кандидата в президенты Бриджпорт поддерживал Стивена Дугласа. В конце концов, мы были демократами и надеялись на то, что он найдет способ удержать Север и Юг от столкновения. Но члены нашей партии, южане, выступали против Дугласа и взамен выставили собственного кандидата.

Президентом был избран Линкольн. Южные штаты вышли из союза. Наступали тяжелые времена.

Рабство. Как там называла его сестра Генриетта? «Великий грех Америки»? Я подумала о мадам Жак. Она рассказывала, что ее продали в детстве, оторвав от матери. Это, конечно, ужасно. Я была согласна с аболиционистами, сторонниками отмены рабства, только мне хотелось бы, чтобы они не относились с такой ненавистью к католикам. Патрик Келли сказал, что, если будет необходимо, Авраам Линкольн использует силу, чтобы удержать Юг.

— Разделить Америку пополам, и сюда тут же победным маршем явится Британия, захватив все. Поэтому нам и нужна Канада, чтобы восстать против Короны вместе, — объяснял мне Патрик.

Он утверждал, что рабовладельцы Юга похожи на лендлордов в Ирландии. И те и другие построили в своих огромных поместьях собственные мирки и считали, что другие люди созданы исключительно для того, чтобы служить им. Что это вообще не люди, а их собственность.

У женщины, которая получит это письмо, будет лишь одна забота: «Пусть мой сын останется целым и невредимым». Это молитва любой матери.

Я не была уверена, понимает ли Патрик Келли, насколько я хочу простого человеческого счастья для своих мальчиков — чтобы они удачно женились, завели детей, имели приличную работу, были здоровы. Во времена Великого голода все это казалось недостижимым, а теперь находилось на расстоянии вытянутой руки. Однако Патрик не ценил вещей обычных. Его жизнь была посвящена другой цели. В один из рождественских вечеров десять лет назад он попытался объяснить это мне.

* * *

— Меня уберегли, чтобы я мог служить делу, — заявил он мне тогда. — На самом деле я должен был умереть.

И затем он рассказал мне свою историю, начав ее с плаванья в Америку. Мартин О’Малли организовал отъезд Патрика вскоре после того, как он расстался с нами на острове Грейс О’Малли посреди озера Баллинахинч. Но судно те в прежние времена возило рабов и было настоящим кораблем-могилой, а капитан и его команда раньше были работорговцами. Опасный и мерзкий народ. Один из матросов попытался изнасиловать ирландскую девушку, а Патрик заступился за нее и убил его. По его словам, это была самооборона, но его заковали в кандалы и отправили в тюрьму, как только их корабль причалил в Квебеке. Некоторые из пассажиров выступили свидетелями в суде, подтвердив, что Патрик защищал честь девушки, но английский судья рассмеялся им в лицо. Честь? Большинство проституток в Монреале родом из Ирландии, заявил судья. Наверное, девушка делала свой бизнес, а Патрик ее приревновал. В общем, его приговорили к смерти, даже не узнав, что в Ирландии он объявлен в розыск.

— Там они это просто упустили, — усмехнулся Патрик, — хотя, с другой стороны, не могли же они повесить меня дважды.

Он бежал. Один из надзирателей был уроженцем графства Керри. Отец спасенной им девушки дал ему коня, а также, как добавил Патрик, «немного еды и посох Греллана, который они прихватили с корабля».

Ирландские фермеры в канадской глуши помогали ему, но он был объявлен в розыск. Повсюду были развешены листовки с его портретом, обещавшие награду за его поимку. Патрику приходилось все время переезжать с места на место. Он обменял коня на провизию и дальше пошел пешком, стараясь пересечь границу с Соединенными Штатами. Зима застала его в девственном лесу без еды и крыши над головой. Он совершенно выбился из сил и был болен лихорадкой, когда его нашли индейцы оджибве.

В том племени был ирландец по имени Мартин Линч. Они промышляли пушнину в Канаде, а на зиму шли в Висконсин. Это был 1847 год. Черный 47-й. Патрик был отрезан от мира, не имея никаких вестей с родины, и к тому же находился при смерти.

— Если бы Мартин не упросил вождя применить ко мне практику шаманов, я был бы уже мертв, — сказал он.

— Шаманов? — переспросила я.

— Белые называют этих людей «врачевателями», но никто вне племени толком не понимает, кто это такие. Эти люди образуют своего рода тайное общество. Изучают колдовские ритуалы и лечение травами, — пояснил Патрик. А еще он сказал, что эти люди хранят в памяти традиционные знания, законы и историю своего народа.

— Как в древние времена это делали ирландские поэты, — заметила я.

— Верно, — подтвердил Патрик. — Те из них, кто достиг высших уровней посвящения, имеют право проводить церемонии в честь Мониту.

— А кто такой Мониту? — спросила я.

— Мониту они называют своего бога, но он совсем не похож на христианского Господа. Он не раздает поощрения и наказания. Оджибве верят, что Бог находится во всем, что их окружает, — в животных и деревьях, в цветах и камнях, в небе и ветре; в целом это очень духовные люди.

Церемония, которая спасла ему жизнь, заняла семь дней. И жрецы бросали в него волшебными морскими раковинами.

— Бросали в тебя ракушками? — удивилась я.

— Чтобы символически убить меня. А затем я вернулся к жизни, уже исцеленный, — сказал Патрик.

Но он был еще очень слаб в свою первую зиму, проведенную в деревне под названием Ваасвааганинг, что на языке индейцев означало «Место, где ловишь рыбу на свет факелов». Он очень ярко и убедительно описывал озера, сосновые леса и то, как мудро относятся оджибве к природе, но была в его истории и странность — касалась она того, как индейцы относились к жезлу Святого Греллана. Казалось, что главный жрец Мигизи — или Белоголовый Орел — был совершенно зачарован узором из спиралей и зигзагов, вырезанном на золоте. Патрик объяснил ему, что посох этот принадлежал великому целителю и что клан Патрика, клан Келли, выходил с ним в бой. Также Патрик сообщил ему о свойстве посоха проверять правдивость слов человека.

Белоголовый Орел настоял на том, чтобы Патрик пошел с ним в своего рода паломничество к священным местам. Патрик рассказывал, что они много дней подряд шли на восток, переправляясь через реки и пробираясь через лесную чащу. Было это в начале весны, и на деревьях уже начали появляться почки. В итоге они пришли на поляну в лесу перед огромной пещерой. Патрику было сказано, что вход в нее охраняет дольмен.

— Что-то я запуталась, — прервала его я. — Ты сказал — дольмен? Ты имеешь в виду конструкцию из гигантских камней, похожую на те, что стоят у нас на родине?

— Не похожую, а совершенно идентичную, — поправил меня он. — Это был громадный валун, балансировавший на двух относительно тонких колоннах. Дольмен. Я понимаю, что звучит это невозможно, но я видел все это своими глазами.

— Ну, возможно, когда-то в древние времена у индейцев было что-то похожее…

— Говорю ж тебе: не похожее, а точно такое. Потому что рядом с дольменом находился камень с огамическими письменами.

— Ты имеешь в виду что-то похожее на наши письмена?

— Еще раз: это было не похожее, а в точности они. Вырезаны они были с использованием кельтских крестов и зигзагов — те же самые символы, что и на посохе Греллана! Именно это Мигизи и хотел мне показать.

— Тогда, может быть, какие-то ирландцы пришли туда из Канады, — заключила я. — Они могли…

Но Патрик возразил, что место это было очень и очень древним. Мигизи рассказывал ему, что эти конструкции находятся здесь со времен, когда начиналась история оджибве. К тому же очень сомнительно, что ирландцы, с трудом сошедшие с корабля-могилы в Канаде, решат специально отправиться в какой-нибудь Нью-Гемпшир, чтобы два года провести за вырезанием на камне этих знаков.

— Но кто же тогда это сделал? — спросила я.

— Не знаю! Я слыхал, что Святой Брендан плавал под парусом на запад в поисках Tír na nOg.

— А Колумб приезжал в Голуэй свериться с навигационными картами, сохранившимися в старых манускриптах в наших монастырях. Так ты считаешь, что ирландцы побывали тут до Колумба?

— Да, именно так я и думал, когда стоял и смотрел на тот дольмен. Именно так. Ничего себе открытие — Америку открыли ирландцы!

Им тогда уже не показалось особенно странным то, что в пещере той они обнаружили семью беглых рабов, ожидавших случая уйти в Канаду. В ту ночь, стоя перед дольменом, Патрик поднял над головой свой жезл и поклялся посвятить всего себя Ирландии. Это и было для него простым человеческим счастьем. Потому что теперь Патрик Келли знал наверняка, что у него особое предназначение.

* * *

Что ж, оставалось еще восемь месяцев, прежде чем я вновь увижу его. Еще долго. Я действительно с нетерпением ждала нашей встречи. И что в этом плохого?

Пора было пошевеливаться — часы Майры показывали уже почти полдень. Нужно сходить за покупками в лавку Пайпера. За едой на всю нашу ораву. Сама я предпочла бы арендовать небольшой участок под огород к западу от Брайтона и посадить там капусту, как это сделали Хили и Мэлоуны. Потом зайду к Молли спросить, как у нее дела, — ей было почти шестьдесят, но она почти не изменилась. Лиззи Маккена тоже, казалось, помолодела после того, как ее сыновья вернулись из своих скитаний и начали помогать Джеймсу в таверне. Загляну и к отцу Келли в церкви Святой Бригитты.

— Зовите меня отец Том, — просил он нас.

Трудно представить, чтобы такое произнес отец Джилли. Да, священники в Чикаго совершенно другие.

Еще несколько часов мне придется поработать в конторе нашего прихода, внося в церковные книги записи обо всех венчаниях и крестинах, состоявшихся на этой неделе. Спасибо вам, мисс Линч, за мой каллиграфический почерк. Двадцать пять центов от святого отца и один четвертак с того парня, когда он заберет свое письмо. Еще двое мужчин хотят, чтобы я написала для них письмо домой, и придут они сегодня вечером. А миссис Гиллиган попросила помочь ей разобраться с бумагами для натурализации. Майра все дразнится, как это я не сойду с ума от скуки, не покидая Бриджпорт, но сама она не знает и половины того, что здесь происходит. «Если бы я никуда не торопилась по делам, то могла бы провести целый день, болтая с соседями. И я не завидую ее жизни в центре Чикаго», — думала я, выходя из нашего дома 2703 и шагая по Хикори-стрит.

Конечно, хорошо порой сходить вместе с Джеймси в театр Маквикера, чтобы посмотреть спектакль и послушать музыку. Я даже немного скучала по маленькой Мэри Маквикер, игравшей там в «Хижине дяди Тома». Она уже выросла. Семья Маквикеров поддерживала теплые дружеские отношения с Эдвином Бутом, который часто появлялся в их театре. «Лучший актер Америки», — говорил о нем Джеймси. А еще мы все вместе ходили смотреть, как поднимают отель «Тремонт-Хаус». В городе начали прокладывать подземную сточную канализацию, и улицы поднялись выше уровня фундаментов домов. Не оставалось ничего иного, как поднять дома. Вход в «Тремонт» оказался на четыре фута ниже тротуара. Две сотни ирландцев с помощью бревен, цепей и своих крепких спин сняли это громадное здание с фундамента и дюйм за дюймом подняли его на уровень улицы. Впечатляющее зрелище. Таков уж был Чикаго, вечно торопящийся обогнать самого себя. Бешеный город. Слава богу, они еще не додумались, как строить на поверхности озера Мичиган. И хотя железнодорожные рельсы сейчас пролегали уже над самой водой, все же оставался еще клочок пляжа, где я могла постоять и полюбоваться этими синими водами.

— Ушла к заливу Голуэй, — говорила Майра моим мальчикам, если они, вернувшись домой в субботу после обеда, не могли меня найти.

Когда Стивен и Майкл были маленькими, я брала их с собой поиграть там в песке, а летом по воскресеньям водила туда всю нашу ватагу, чтобы хорошенько размять ноги после мессы.

Но такого больше нет. Нет времени. Все они сейчас очень заняты.

* * *

Миссис Кули, экономка отца Келли, впустила меня в его дом. Мы здорово развернулись в церкви Святой Бригитты, и когда будет закончено новое кирпичное здание, оно ничем не будем отличаться от любого городского прихода. Конечно, некоторые в этом идут намного дальше — я имею в виду деньги, потраченные на церковь Святого Семейства, — но это ведь приход Ордена иезуитов. А мы построили для своего пастора скромный, но удобный дом с отдельной комнатой для приходской конторы, где я и работала.

— Спасибо вам, миссис Кули, — сказала я.

Эта женщина родом из графства Керри, вдова, была подругой Лиззи Маккены — хотя строгая миссис Кули никогда так смело не вальсировала с потаватоми, как в свое время Лиззи. Впрочем, по-моему, отцу Келли даже нравилось читать мессу за стойкой бара в таверне Маккены.

— Что-то я не видела вашей сестры на проповеди на прошлой неделе, — сказала миссис Кули, провожая меня в контору.

— Вы же знаете, она работает в городе, — ответила я.

— И по вечерам тоже?

Она начала поучать меня, что наш долг — посетить ежегодную трехдневную серию проповедей и служб, которые проводят священники ордена, жуткими описаниями преисподней и сцен Страшного Суда доводя грешников до немедленного покаяния. Майра называла их пасторами типа «горе тому».

— Они вечно громогласно вещают: «Горе тому, кто…», а дальше уже следует перечень всех возможных проступков и прегрешений. После этого, конечно, — «Сверься со своей совестью!»

На прошлой неделе службу проводил отец Аллен, который пытливо вглядывался в глаза стоявших перед ним женщин. «Спросите себя: «Не согрешила ли я в своих мыслях? Или на словах? Не обрекаю ли я себя на геенну огненную?» Вы молитесь о своих мужьях и сыновьях, пренебрегая собственными душами! Если вы не будете пребывать в состоянии благодати, Господь не услышит ваших молитв!» Все это прозвучало как-то тревожно. Бриджпортские матери не слишком переживали по поводу смертных грехов — у кого найдется время, чтобы их совершать? Но мысли? Слова? После этой проповеди в кабинки для исповеди выстроились длинные очереди. В воскресенье отец Том пошутил по поводу многочисленных нимбов, появившихся в его пастве, и сказал, что такое количество святых просто обязано приносить щедрые пожертвования. Второй сбор денег пойдет в фонд строительства церкви.

— Вот вы где, миссис Келли.

Отец Том протянул мне стопку заявлений от желающих жениться. Могла бы я просмотреть их и расставить даты венчания? Отцу Тому было, думаю, лет тридцать. Родился он в Ирландии, но получил образование и принял сан уже в Америке.

— Желающих так много, миссис Келли. Полагаю, это угроза войны подталкивает молодые пары действовать быстрее.

— Я уверена, что обязательно найдется способ избежать войны, — ответила я.

— Я молюсь о мире, миссис Келли, но если худшее все-таки случится, Америка увидит, что ирландцы готовы сражаться. И действия наши закроют рты тем, что сомневается в нашем патриотизме и оскорбляет нашу религию. И еще…

Отец Келли просмотрел письма, большинство из которых молодым парам помогла составить я, и отложил несколько из них в сторону.

— С этими есть проблемы, — сказал он. — В смысле, препятствия к заключению брака.

— Что, простите? Я не поняла.

— Этот человек, — он показал пальцем на одно из писем, — хочет жениться на сестре своей покойной жены.

— А это запрещается?

— Они родственники. А если родство слишком близкое, это противоречит канонам церкви.

— Вот как.

Каноны?

— Они, конечно, могут получить специальное разрешение от епископа, но епископ Дугган — не тот человек, с которым легко договориться.

И тут я поинтересовалась:

— А может ли мужчина жениться на вдове своего брата?

— Нет, только после получения персонального разрешения, — ответил он. — Это запрещено.

— Запрещено?

Собственный голос показался мне странным, а в ушах звенело.

Святой отец озабоченно взглянул на меня:

— Вам нехорошо, миссис Келли?

— Нет, отче, я в порядке. Просто голова немного закружилась.

— Может, мне позвать миссис Кули?

— Нет! Со мной все хорошо, правда. Думаю, тут немного жарко. Мне лучше заняться этими письмами прямо сейчас.

Он вышел из конторы. В этот миг я поняла, насколько важным для меня стал Патрик Келли. Мое тело говорило мне то, что мое сознание принять не могло. Мы были слишком тесно связаны, и я испытывала к Патрику вовсе не сестринские чувства. Взять хотя бы то, что он не выходит у меня из головы и я все утро только о нем и думаю. Что же я творю?

Я записала имена в церковную книгу, указала напротив них возможные даты бракосочетания и спешно ушла.

Препятствие к заключению брака. Эти слова непрерывно звучали в моей голове, пока я шла по Хикори-стрит. Шаг правой ногой, шаг левой…

* * *

Когда я вернулась домой, обед уже был готов и Бриджет усадила Грейси, Стивена и Майкла готовить уроки. Эта девочка вполне могла вести все хозяйство самостоятельно. Она обязательно окончит школу с высокими оценками, если только какой-нибудь парень не помешает ей в этом. Когда я была в ее возрасте — в шестнадцать, — ко мне из моря вышел мой Майкл.

Майкл… Он постоянно присутствовал в моем сознании, думаю даже, что он читал мои мысли. Он знал, что я навсегда останусь верной нашей любви, но теперь, когда у меня появились такие чувства к Патрику, его родному брату… Еще и сама Церковь запрещает подобную связь. Конечно, я никогда ничего такого не делала, но… Не обманывайся, Онора: твои мысли греховны, все до единой. Гони их. Займись каким-нибудь делом, чтобы голова твоя постоянно была чем-то занята. И не забывай проповедь священника — такие мысли могут низвергнуть тебя в преисподнюю.

Я сосредоточилась на детях и на обеде. Майры еще не было, мальчиков тоже.

— Подождем, — сказала я Бриджет.

Восемь часов, а их по-прежнему нет. Мы поужинали сами. Девять часов. Где же они все?

В половине десятого на кухню широким шагом вошел Пэдди, а все остальные парни — гурьбой за ним.

— Война, мама. Мы все записываемся в армию.

Они стояли рядом, все пятеро. Мужчины. Добрая подмога для меня. Мои сыновья.

Пэдди смотрел на меня глазами своего отца — синими с фиолетовым ободком по краям радужной оболочки. Руки его, крепкие, с мощными мускулами благодаря постоянной работе молотом в кузнице Слэттери, были сложены на груди. В июне ему исполнится двадцать один. Джеймси. В свои восемнадцать он был таким же высоким, как и Пэдди, но стройнее. Сохранился лишь легкий намек на его детскую круглолицесть. Ему до сих пор удавалось пользоваться своим «щенячьим» выражением лица, чтобы добиться от меня чего угодно. Он был очень серьезен — второй человек в команде брата.

Дэниел О’Коннелл Лихи выглядел моложе своих семнадцати. Кудрявые волосы и благодушный характер привлекали к нему девушек, но сегодня вечером он был мрачен. Джонни Ог стоял рядом с Пэдди: самый старший — ему уже исполнился двадцать один, — он был ниже всех ростом, зато самый уравновешенный и рассудительный из всей команды. Шелковый Томас, девятнадцатилетний джентльмен в желтовато-коричневых брюках и черном пиджаке тонкого сукна, тоже стоял вместе со всеми, высоко задрав свой похожий на клюв нос.

— Сепаратисты обстреляли Форт Самтре, мама. Президент Линкольн объявил войну, и мы вступаем в Ирландскую Бригаду, — сказал Пэдди. — Папина мечта становится реальностью, мама.

— Гвардейцы Шилдса, Эммета и Монгомери объединяются, — вставил Джонни Ог. — Они берут добровольцами всех.

Я уже слышала о группах, которые он упомянул. Это были ирландские военные клубы, которые парадом проходили по Чикаго в День Святого Патрика и 4 июля. Мужчины в зеленых мундирах с блестящими медными пуговицами несли на плечах ружья, размахивали флагами с вышитыми золотом арфами, листьями клевера и девизом «Erin Go Bragh» — «Ирландия навеки», — и все шумно приветствовали их. Это был момент великой национальной гордости. Попробовал бы кто-то пройти таким маршем в Ирландии, и Sassenach арестовали бы всю толпу. Но одно дело — демонстрировать боевой дух на Мичиган-авеню, и совсем другое — воевать по-настоящему.

— Никуда вы не записываетесь, — отрезала я.

— Ты не понимаешь, — возразил Пэдди. — Мы должны сплотиться ради чести нашей прежней родины и ради защиты новой. Так нам сказал полковник Маллигэн в таверне у Маккены. Он командует Бригадой.

— Правда? — удивилась я.

Джеймс Маллигэн, хотя ему исполнилось всего тридцать, стал одним из самых видных юристов в городе и настоящим джентльменом-католиком. Он был первым выпускником университета Святой Марии Озерной и редактором нашей католической газеты «Вестерн Тэблет». Лидер движения за трезвость, он недавно женился на Мэрион Ньюджент, воспитаннице школы при монастыре Святого Ксавьера из хорошей семьи. Именно Джеймса Маллигэна я всегда ставила нашим мальчикам в пример того, чего можно достичь в жизни.

— Ты, конечно, и сама хотела бы, чтобы мы послушали полковника Маллигэна, — сказал Джеймси.

— Но только не тогда, когда он зовет вас на войну, — снова отрезала я.

Пока я произносила это, вошла Майра. Она решительно протолкалась сквозь толпу ребят и сразу заявила:

— Мне плевать, пусть даже сам Святой Патрик проедет по Хикори-стрит на белом коне. Вы никуда не пойдете. — Она резко повернулась ко мне. — Наши клерки в магазине рассуждают точно так же — все готовы присоединиться к армии. По улицам невозможно пройти — повсюду толпы мужчин, выкрикивающих, что преподадут этим отступникам хороший урок.

— Так и будет, мама, — вмешался Джонни Ог. — Джонни-мятежник узнает, как могут сражаться ирландцы. Чикаго не единственный город, где формируются наши бригады. Ирландские отряды есть уже в Нью-Йорке, в Мичигане, в Бостоне, в…

— Нет, — перебила его я. — Нет, нет и еще раз нет.

— Но война продлится всего-то месяца три, мама, — убеждал Джеймси. — Это срок, на который мы подписываемся. А как только мы все уладим с сепаратистами, то поплывем в Ирландию. Освобожденные рабы и ирландцы вместе.

Я без устали качала головой.

— Ты что, забыла уже Лоренцо, Кристофа и мадам Жак? — спросил меня Пэдди. — Америка — наша страна. И она нуждается в нас.

— И еще, мама, у нас будет красивая форма, — вступил в разговор Томас.

— По мушкету каждому и длинный нож, — добавил Дэниел.

— Прекратите! — воскликнула Майра. — Иисус Христос и Святое Распятие, никто из вас не имеет ни малейшего понятия, что такое солдатская служба. Мало я слушала вашего отца, Томас и Дэниел, когда он рассказывал старому майору о том, как бросал отряд в бой? Бросал! Они называли этих людей «пушечным мясом». Форма-то у них красивая, вот только даже самая красивая ткань пули не остановит.

— Перестань, мама. — Джонни Ог похлопал ее по плечу. — Наши офицеры не будут похожими на Пайков. Полковник Маллигэн и…

— Выходит, вы все уже решили? — вмешалась я. — Тем не менее подумайте еще раз. Если бы здесь был дядя Патрик, он вразумил бы вас.

— Но дядя Патрик тоже идет с нами, мама. Так сказал полковник Маллигэн в своей речи.

— Это правда, мама, — подтвердил Джонни Ог. — Он сказал, что Патрик Келли принесет золоченый жезл на наше собрание, чтобы мы могли дать торжественную клятву на священной реликвии наших предков. Он — один из офицеров Ирландской Бригады.

— И это обстоятельство, разумеется, ставит жирную точку в этом вопросе, — фыркнула Майра.

* * *

«Патрик остановит их», — говорила я себе на следующий день после полудня, стоя на берегу и глядя на озеро. Он скажет им, что они слишком молоды. Он найдет, что им сказать. Он будет действовать за Майкла. Он ведь их дядя. Член семьи.

Наконец я отвернулась от слепящих лучей солнца, отражавшихся от поверхности воды, и направилась в сторону Бриджпорта.

По пляжу кто-то шел мне навстречу.

— Онора.

Патрик Келли.

— Бриджет сказала, что я найду тебя здесь, — пояснил он, подходя поближе.

— Патрик. Ты должен поговорить с мальчиками. Мы не можем отпустить их на эту войну. Пэдди, Джеймси, Джонни Ог, Томас и Дэниел сегодня отправились в пивоварню Кейна записываться в армию.

— Сейчас эта пивоварня превратилась в Казармы Фонтенуа, Онора.

— Называй это как хочешь, но мы с Майрой не хотим отпускать наших детей…

Он шагнул вплотную ко мне.

— Ты не можешь их остановить, Онора, — сказал он. — Они уже не дети, это взрослые мужчины. Ирландцы. Воины, готовые сражаться за правое дело. И когда звучит клич, отворачиваются только трусы.

— Но, Патрик…

— Наконец, наконец-то у нас появился шанс, — продолжал он. — У нас отличные офицеры. Майк Коркоран из Нью-Йорка — фений.

Патрик уже рассказывал мне об этой группе революционеров, недавно созданной в Нью-Йорке. Ее назвали в честь войска легендарного ирландского вождя Финна — Фианы. Многие члены этого братства были рождены уже в Америке, и теперь все они вливаются в армию Союза, причем некоторые — на самых высоких постах, сказал Патрик.

— Джеймс Маллигэн собирает бригаду в Чикаго, — говорил он. — В Сент-Луисе у нас Том Суини. «Молодая Ирландия» с нами. Томас Мигер организует полк вместе с братом Д’Арси Макги, Джеймсом, который был офицером гвардейцев папы римского. К нам присоединяются люди, служившие в разных армиях: французской, австрийской, испанской. Как будто дикие гуси со всего мира слетаются сейчас в Америку, образуя в небе гигантский клин. Ирландцы объединяются, чтобы одержать победу здесь, в Канаде, а потом и в самой Ирландии — чтобы снова стать настоящей единой нацией. Жаль, что Майкл этого не увидел.

— Майкл не хотел бы, чтобы его сыновья уходили на войну.

— Он понял бы, что выбора у нас нет. Если сепаратисты развалят Союз, войны будут бесконечными. На нас начнут нападать другие страны. Британия уже приняла сторону южан. Англичане сожгли Вашингтон в 1812 году, их боевые корабли стоят на озере Шамплейн. Почему им не атаковать, почему не вернуть себе Северную Америку? Британские генералы планируют это прямо сейчас, Онора, можешь мне поверить. И тогда конец всем надеждам. Америка — наш последний шанс.

— Патрик, если моих детей убьют, твои политики не смогут меня утешить.

— Дело не в политике, Онора. Речь идет о выживании. И война эта не продлится долго. У Севера есть все: людские ресурсы, заводы, деньги.

Я отвернулась. Солнце неотвратимо клонилось к прерии, к ночи. И никак ты его не остановишь — как и войну.

Незаметно Патрик оказался вплотную ко мне, на самом краю воды, и я начала говорить. Я не планировала свой рассказ — просто говорила обо всем сразу: о смерти бабушки, о маленькой Мэри Райан, замерзшей в придорожной канаве, о собаках, рвавших мертвые тела на дороге. Все ужасы, которые я прятала в потаенных уголках сознания, вдруг выплеснулись наружу. Патрик должен был меня понять.

— Сколько было таких дней в Нокнукурухе, когда я с раннего утра начинала думать, чем сегодня их кормить. А теперь Пэдди и Джеймси выросли в красивых и крепких парней. Им бы искать свою любовь среди девушек, а не рисковать жизнью.

— Но сама подумай, Онора: они же станут частью первой ирландской армии, которая будет сражаться за нас впервые за последние триста лет. Мы все служим не делу иностранцев. Мы защищаем свою новую землю, освобождаем родину.

— Но ведь ирландцы из южных штатов тоже будут воевать, Патрик. Моих сыновей может убить парень, тоже переживший Великий голод, которого мать тоже поила чаем из крапивы, а потом каким-то чудом привезла живым в Америку. Мысль об этом невыносима. Я выступаю за Союз. Я хочу, чтобы рабы стали свободными и чтобы Ирландия была спасена. Однако мои дети в свое время пили лошадиную кровь, чтобы выжить. А теперь стрелять в эти молодые здоровые тела? Смерть — мой персональный враг. И я не могу сделать ее своим союзником. Слишком долго я с ней боролась.

Он развернул меня к себе и обхватил руками. Я уткнулась щекой в гладкую кожу его рубашки и начала плакать. Он прижал меня крепче.

— Ты пережила ужасающе тяжелые времена, — сказал он. — Ты была очень сильной. Оставайся же сильной и теперь. У тебя нет выбора, a stór. Твои сыновья все равно уйдут, одобришь ты это или нет. Даже я не смог бы остановить их. — Он легонько похлопал меня по спине. — Ты ведь тоже боец, Онора. Как сама королева Маэва. Помнишь демонстрацию в Голуэй Сити? Помнишь, как храбро ты вела себя там?

Патрик взял меня за плечи и немного отодвинул от себя.

— Твоим сыновьям необходима твоя сила. Дай им свое благословение. Майкл тоже хотел бы этого.

— Правда?

Я сделала шаг назад. Но Патрик не отпускал мои плечи.

— Да, Онора, правда. Он тоже пошел бы с нами, высоко поднимая посох Греллана и выкрикивая: «Келли — вперед! Прочь с дороги! Ура-а!» Майкл был солдатом, борцом за Ирландию. И он пал в жестокой битве. Его и еще миллион других убили Sassenach, использовавшие в качестве своего оружия голод. И сейчас у нас появился шанс начать мстить за эти смерти.

— Но ведь при этом люди будут гибнуть и дальше.

— Сыновья Майкла Келли выжили благодаря Америке. Неужели ты хочешь, чтобы они оставались в стороне, глядя, как разоряют их страну?

— Я мать, Патрик. И хочу, чтобы сыновья мои были живы и здоровы. Slán.

— Тогда поддержи их своей любовью, своей верой. Для них, как и для меня, большим утешением будет сознавать, что мы все защищены твоими молитвами.

Патрик коснулся рукой моей щеки.

— Моими молитвами? — воскликнула я и, оттолкнув его, побежала мимо прибрежных скал к дороге.

Патрик окликнул меня, но я не обернулась. Мои молитвы. Да станет ли Господь слушать эти мои молитвы?

Я шла по Двенадцатой улице мимо церкви Святого Семейства Ордена иезуитов. Перед громадой этого здания с каменными стенами и высокими башнями я остановилась. Была суббота, вторая половина дня. Местная конфессия и священники здесь меня не знали. Я поднялась по широким ступеням и шагнула в темноту церкви.

Меня вел за собой огонек закрытого молитвенного светильника, висевшего над главным алтарем. Здесь присутствовал Иисус. И его служитель отпустит мои грехи, вернет мне состояние божьей благодати, поможет моим молитвам быть услышанными.

На скамье у кабинки для исповеди ожидали три или четыре женщины. Я никого из них не знала — и это хорошо. Наконец наступила моя очередь. Я встала на колени в тесном пространстве исповедальни, и шторка на решетке окошка отодвинулась.

— Благословите меня, отче, ибо я согрешила, — прошептала я.

Что же ему сказать?

— Отче, я испытываю чувства к мужчине, я все время думаю о нем, и…

— Вы замужем? — Голос его прозвучал нетерпеливо.

— Да. В смысле, нет.

— Что это должно означать, женщина?

— Я вдова, отче.

— Дети есть?

— Пятеро.

— А этот человек, он женат?

— Нет, отче.

— Надеюсь, он не священник?

— О господи, как можно, отче? Нет.

— Уже кое-что. И все же вдове с пятью детьми негоже иметь нечистые помыслы. Выходите за него. И это положит конец всей неразберихе.

— Это не так… Видите ли, отче… Отче, а не могла бы я просто покаяться и все?

— Все не так просто, миссис. Хорошая исповедь требует честности, никакой лжи и увиливаний. Неправильная исповедь — смертный грех. Так что вы подвергаете опасности свою бессмертную душу — прямо здесь и прямо сейчас!

Ну почему я не пошла в церковь Святого Имени Иисуса? Майра говорит, что один из тамошних священников глухой: он накладывает епитимью — трижды прочесть «Аве Мария» — еще до того, как ты закончишь перечислять свои грехи. Я хотела получить прощение, чтобы можно было молиться за своих сыновей без чувства вины, а этот человек здесь лишь взваливает на меня новые грехи.

— Ответьте же, пожалуйста, — сказал священник.

— О женитьбе речь не идет, отче. Этот мужчина не знает о моих чувствах.

«Что ты делаешь, стоя здесь, в этой темной кабинке, и пытаясь отвечать на дурацкие вопросы? — звучал голос в моей голове. Бабушка. — Разберись в себе, Онора. Что по-настоящему неправильного ты сделала?» Мне необходимо отпущение грехов, бабушка. Я не могу рисковать оказаться в немилости у Господа. Только не теперь, когда моим мальчикам так нужны мои молитвы. «Ты не ребенок, Онора, ты…»

— Молчать нехорошо, миссис. Ответьте мне, — прервал мои размышления священник.

— Отче, что касается женитьбы, то существует препятствие к заключению этого брака.

— Препятствие к заключению этого брака? Где вы таких выражений набрались? Вы что, толкователь церковных канонов?

— Нет, отче. Видите ли…

Просто скажи, и все.

— Этот человек — мой деверь… хм… брат моего покойного мужа.

— Тогда это препятствие де юре. Связь, запрещенная из-за родства. Кое-кто может сказать, что такой брак попирает законы природы, а также каноны святой Церкви. Вы понимаете меня?

— Я…

— Он часть вашего семейного круга, и таковым его считают ваши дети, ваши соседи.

— Мы видим его не так часто…

И все же я не могла отрицать, что Патрик Келли прочно вошел в нашу жизнь, независимо от того, сколько времени мы проводим с ним вместе. Но я никогда не относилась к нему как к брату, и если это препятствие настолько серьезно, то как же мог отец Том сказать, что можно получить специальное разрешение? Я должна была задать это вопрос.

— А можно ли получить отмену этого запрета, отче?

— Отмену запрета? Да кто вы такая, чтобы бросаться такими словами? Подчинитесь законам Церкви. И не нарывайтесь на скандал со своими детьми и соседями.

— Но я ничего такого не делала… И никто ничего не узнает.

— Все всегда все узнают. А теперь скажите, зачем вы все-таки пришли — получить отпущение грехов или препираться со мной и потом угодить в пекло?

— Получить отпущение грехов. Прошу вас, отче.

— Помните, что необходимым условием получения прощения является твердая решимость исправиться. Избегайте этого человека. Выбросьте его из головы. Мысли о нем служат поводом к грехопадению. То, что они поселились в вашем сознании, — уже грех. Смиритесь со своим статусом вдовы. Цель женитьбы — произведение на свет потомства, а не сексуальные утехи, реальные или воображаемые. А для женщины вашего возраста…

Эти слова хлестнули меня, словно кнутом, заглушив даже голос бабушки в моем воображении. Я опустила голову. Впрочем, он наверняка слышал здесь вещи и похуже.

— А теперь покайтесь хорошенько.

Когда я помолилась, он наконец произнес долгожданные слова на латыни в конце:

— Absolvo te.

Это было то, чего я хотела. Слова те, но не от того. Таинство. Прощение. Очищение. В качестве епитимьи он назначил мне читать розарий в полном объеме — раньше я еще никогда столько не получала. Лучше прочесть их в этой же церкви прямо сейчас.

Перед алтарем Девы Марии стоял стеллаж с горящими светильниками. Я нашла в кошельке пенни и бросила монету в щель ящика для пожертвований.

«Радуйся, Мария, полная благодати, — молилась я, глядя снизу вверх на безмятежную белую статую. — Благодати прошу, Пресвятая Дева, даруй мне, пожалуйста, состояние благодати. Возьми моих мальчиков под свою защиту. Пожалуйста. Позволь мне перечислить Тебе их имена: Пэдди Келли, Джеймси Келли, Джонни Ог Лихи, Дэниел Лихи, Томас Лихи Пайк. Не забудь также, Милосердная Дева, всех бриджпортских мужчин, которые записываются в армию сейчас, а также всех ирландских парней в Чикаго, Нью-Йорке и Бостоне и еще Догерти в Новом Орлеане и Маллоев, где бы они ни были. Укрой всех этих молодых людей, которые так рвутся воевать, полой своего плаща. И мир. Прошу Тебя о мире, Пресвятая Дева. Скорбящая Богородица, моя покровительница, Ты так смело стояла тогда у креста. Помоги мне. Помоги всем остальным матерям оставаться сильными ради своих сыновей. Аминь».

Патрика Келли я не упомянула. Я могу сделать это позже, помолившись в церкви Святой Бригитты.

* * *

На ужин парни домой не пришли. Мы ждали их. В конце концов Бриджет, Грейси, Стивен и Майкл отправились спать. На часах Майры была уже полночь.

— А Патрик пошел на собрание? — снова и снова спрашивала она меня. — Он знает, что мы не хотим, чтобы мальчики записывались добровольцами?

— Я говорила ему, — сказала я.

Сначала по лестнице протопали Дэниел, Джеймси и Томас. Увидев нас в гостиной, они остановились.

Майра бросилась к Дэниелу.

— Ты ведь не записался, верно? — торопливо спросила она.

— Не записался, мама.

— А ты, Томас?

— Я тоже, мама.

— О, слава тебе, Господи! — с чувством произнесла она и обняла каждого из них.

Я взглянула на Джеймси.

— Дядя Патрик не позволил нам, — сказал Джеймси. — Пока Пэдди и Джонни Ог не отслужат свои три месяца.

— Что? — воскликнула Майра. — Что вы имеете в виду?

Никто из них не ответил. Но тут открылась дверь и вошли Пэдди и Джонни Ог.

— Я не трус, мама, — сказал Джонни Ог Майре.

Пэдди подошел ко мне:

— Я должен был к ним присоединиться, мама. Я не смог бы стоять в стороне, когда другие парни сражаются. Нужно дать отпор врагу. Это правое дело. Я знаю это. Когда я держал посох и давал клятву ради славы моей старой родины и ради защиты новой, я чувствовал себя таким сильным, мама! Это же чувствовали и все остальные наши ребята.

Мой старший, мой первенец, он был уже на голову выше меня. Чтобы заглянуть ему в глаза, мне приходилось запрокидывать голову. Он не нуждался в моем благословении, в моих молитвах.

— Я все понимаю, Пэдди. Твой отец гордился бы тобой.

— Я знаю это, мама. Вот почему… — Он вдруг умолк, потом наклонился и обхватил меня руками. — Я люблю тебя, мама. И прошу твоего благословения.

— Ты получил его, Пэдди, — ответила я. — Мой несгибаемый малыш. — Я поцеловала его в щеку. — Мои молитвы будут с тобой.

Майра промолчала.

— А где же ваш дядя Патрик? — спросила я.

— Он ушел, — ответил Пэдди. — Ушел объединять ирландские отряды в Детройте, Буффало, Нью-Йорке, Бостоне. Но, когда мы пойдем в бой, он будет с нами.

Майра ушла в свою комнату, громко хлопнув дверью.

 

Глава 29

Майра с детьми переехала от нас через неделю после того, как наши мальчики вступили в Ирландскую Бригаду. Мы сказали детям, будто давно надеялись, что в нашем доме освободится еще квартира. И теперь это случилось. Еще мы говорили, что нам нужно больше места. Майра получила повышение, у меня было море работы с письмами, так что мы вполне могли позволить себе жить раздельно. Кроме того, одиннадцать человек в четырех комнатах — это просто нелепо. Конечно же, мы ни словом не обмолвились о тех десяти долларах, которые Майра дала семье Макгинти снизу, чтобы они съехали несколько раньше, чем планировали. Я улыбалась, перенося одежду и коробки в квартиру этажом ниже, а потом мы с Бриджет и Грейси драили полы и мыли стены, пока Майра была в своем магазине.

Но жизни наших с Майрой детей были все так же тесно переплетены. Вряд ли они заметили, что Майра разговаривает со мной раз в месяц с того вечера, когда парни записались в армию. Тогда она пришла ко мне в спальню, когда все улеглись.

— Вставай.

Я пошла за ней на чердак нашего дома по Хикори-стрит 2703. В это укромное место, служившее кладовой для четырех семей, мы с Майрой шли всякий раз, когда нам нужно было поговорить с глазу на глаз.

— Как ты могла так предать меня? — сразу начала она.

Я попыталась донести ей аргументы Патрика Келли. Парни все равно уйдут. Лучше принять их решение. Наша поддержка, наши молитвы подбодрят и защитят их. Ведь все это ради правого дела…

Она резко оборвала меня, заявив, что люди в городе повсеместно говорят, будто война — это прекрасная возможность для бизнеса. Появятся контракты на мясо, униформу и одеяла для армии, не говоря уже об оружии и боеприпасах.

— Все дело в деньгах! — крикнула она мне в лицо. — Богатые станут еще богаче, а сыновья бедных при этом будут умирать.

Она снова завела разговор о Пайках и британской армии.

— Но эта армия будет другой, — возразила я.

Я пересказала ей то, что говорил мне Патрик Келли: Бригада получит хорошее оснащение и подготовку, у нее хорошие командиры. Тут Майра и вовсе взбесилась. Как я посмела упоминать даже имя Патрика Келли? Я принимаю его сторону потому, что у меня a grá к нему — я грежу по собственному деверю. И это отвратительно.

Я встала и пошла вниз по лестнице. Но она схватила меня и принялась орать, вспоминая все, через что нам с ней пришлось пройти, и все принесенные ею жертвы.

От этого шума Салливаны, семья с верхнего этажа, начали стучать в свой потолок, отчего пол на чердаке содрогнулся.

— Потише, Майра. Тут соседи, — сказала я ей.

— Соседи? Соседи? — продолжала кричать Майра. — Так ты боишься побеспокоить соседей? Боишься, что они узнают правду о нашей святой Оноре? Оноре Благочестивой? О том, как она продала свою сестру и собственных сыновей, чтобы ублажить мужчину?

— Я этого не делала.

— Тогда я съезжаю с квартиры, — заявила Майра тихим и злым голосом.

На что я ответила:

— Давай.

* * *

Ели мы по-прежнему вместе. Майра помогала экипироваться Джонни Огу, а я — Пэдди. Мы сшили для них штаны и купили им синие кители. Перед детьми Майра была очень оживленной, но на меня даже не смотрела.

Весь июнь и часть июля Пэдди и Джонни Ог тренировались в новом военном лагере Дуглас на южном берегу озера, возле 33-й улицы, ожидая приказа, который должен был официально сделать Ирландскую Бригаду численностью в тысячу двести человек частью федеральной армии. Слава богу, ужинали они дома и спали в собственных постелях.

Возможно, если бы Бригаду не бросили в бой, Майра простила бы меня. Это был шанс. Каждый штат должен был поставить в армию определенную квоту людей, объяснил мне Пэдди. Губернатор Иллинойса Йейтс не вызывал Бригаду, потому что добровольцев и без того набрали достаточно. Ирландцы не понадобились. Их не собирались привлекать. Пэдди опасался, что Ирландская Бригада вообще пропустит всю войну.

Но затем, по словам Пэдди, полковник Маллигэн отправился в Вашингтон лично к президенту Линкольну и убедил военное ведомство принять Ирландскую Бригаду в состав 23-го Иллинойского добровольческого полка. Это известие вызвало бурную радость в Бриджпорте.

— Мы им покажем! — утверждали Барни Макгурк, Маккена и другие мужчины. — Ирландцы — лучшие воины на свете. Отомстим за Скибберин!

Теперь все они уезжали. Майра надела приличествующую случаю маску, когда мы стояли с остальными женщинами в Бриджпорте, провожая нашу Бригаду. Четырнадцатое июля, теплый солнечный день. Наши мальчики должны были пройти маршем по Арчер-стрит, а затем на железнодорожный вокзал в центре города. Поездом они поедут в Куинси, штат Иллинойс, а потом в Сент-Луис. «Мы будем сражаться в Миссури», — сообщил мне Пэдди.

— Идут! Идут! — крикнул кто-то.

Двенадцать сотен крепких парней уходили на войну, распевая ирландскую песню:

Джеймси и Дэниел, стоявшие рядом со мной, скрестили руки на груди и явно жалели, что не они сейчас направляются в военный лагерь. Томас же наоборот шутил с Майрой и был вполне доволен, что остался в этом деле на вторых ролях. Стивен, Майкл и самое свежее поколение банды Хикори бежали рядом с марширующими солдатами Бригады.

— А это полковник Маллигэн, мама, — сказал мне Джеймси, перекрикивая шум, когда Бригада приблизилась к нам вплотную.

Полковник Маллигэн был совсем близко от нас. Он шагал вместе со своими людьми, а не гарцевал на каком-нибудь красивом коне. Ему не нужно было строить из себя великого полководца — он и так был настоящим лидером. Он маршировал, подняв голову и расправив плечи, а медные пуговицы на его элегантном зеленом кителе ярко блестели на солнце. Привлекательный человек с тонкими чертами лица и устремленным вперед взглядом серьезных глаз. Полковник Маллигэн, конечно, станет генералом Маллигэном, потом, после войны, — сенатором Маллигэном. А там — чем черт не шутит — может, даже президентом Маллигэном. Может ли ирландский католик стать президентом Америки? «Нет ничего невозможного, — заявил Маккена, — после того как мы поможем спасти Союз».

Теперь несли флаги: звездно-полосатый и большое знамя Бригады. Оно было очень красивым: вокруг золотой арфы Тары красовались вышитые россыпи зеленых листьев клевера. Большими буквами также были вышиты девизы: «Faugh-a-Ballagh» — «Прочь с дороги», и «Erin Go Bragh» — «Ирландия навсегда!»

Я взглянула на Майру. Она стояла, отвернувшись, и разговаривала с Томасом. Бриджет и Грейси подпрыгивали, стараясь что-то разглядеть за головами толпы.

— Джеймси, а кто несет знамя Бригады? — спросила Бриджет.

Знамя было в руках молодого высокого знаменосца. Он держал его высоко и прямо, давая полотнищу развеваться на ветру.

— Это шурин полковника, Джеймс Ньюджент, — ответил Джеймси.

Молодой человек вдруг обернулся, словно услышав свое имя. Бриджет и Грейси прыгали на месте, хлопая в ладоши и махая ему руками. Он улыбнулся им. Это был красивый парень: синие глаза, белозубая улыбка, белокурые кудри, выбивавшиеся из-под фуражки.

Теперь Майра наблюдала за девочками. Я перехватила ее взгляд, готовая поделиться с ней молчаливым комментарием по поводу их возбуждения. Но ее лицо осталось неподвижным, и, лишь мельком взглянув в мою сторону, она вновь отвернулась к Томасу.

— Приближаются Джонни Ог и Пэдди! — предупредили нас Стивен и Майкл, бросаясь к старшим братьям.

Вот они идут — наши сыновья. Мне хотелось потянуться к Майре, взять ее за руку. Хотелось обнять ее. Свою старшую сестру. Но я не посмела.

— Пэдди! Джонни Ог! — закричали наши младшие.

Джонни Ог и Пэдди увидели нас. Они не помахали нам рукой — не положено, наверное. Не по-военному. Но они кивали и улыбались.

Вдруг на проезжую часть улицы ступила девушка и коснулась рукава Пэдди. В ответ он сжал ее руку. Это была Бриди Келли, из графства Росоммон. Джеймси рассказывал, что Пэдди ухаживает за ней. Эта очаровательная высокая девушка некоторое время шла в ногу с моим сыном, но потом отстала и растворилась в толпе.

Возлюбленная нашего Пэдди. Здесь все стояли вместе: матери, жены, любимые. Все махали руками. Все кричали ободряющие слова. И все боялись. Slán abhaile. Вернитесь домой невредимыми.

* * *

Святой Час появился у нас случайно. Как-то раз во второй половине дня я зашла в церковь Святой Бригитты и застала там Бриди Келли, зажигавшую свечу.

— Давай вместе помолимся о Пэдди, — предложила я, и мы начали шептать молитвы розария.

Это действовало успокаивающе. Потом мы добавили «Радуйся, Мария», «Отче наш» и «Слава Отцу» за всю Ирландскую Бригаду, за солдат Союза и даже за армию сепаратистов. В конце концов, там ведь тоже чьи-то сыновья.

На следующий день Бриди привела с собой свою мать. На улице я встретила Молли и пригласила зайти и ее. К середине августа нас уже каждый день собиралась целая толпа. Мы стали называть такие собрания Святым Часом. Когда же отец Том предложил возглавить наши молитвы, я искренне поблагодарила его, но сказала, что мы не смеем отнимать его время.

На самом же деле мы просто предпочитали делать это сами. Декады молитв читали по очереди. Одна начинала: «Радуйся, Мария», а остальные подхватывали: «Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей». Затем кивали следующей, все очень неформально. После розария каждая из нас добавляла еще что-то по своему усмотрению.

Я могла прочитать молитву Святой Бригитте по-ирландски. А Молли Флэниган научила нас церковному гимну графства Мейо. У каждой женщины были излюбленный святой и особая молитва. Я вспоминала пассажиров с «Сьюпериора». Как много имен ирландских святых я тогда узнала. Хорошо бы привлечь их всех поработать на нас. Затем мы зачитывали список всех мужчин, ушедших воевать, создавая божественный щит вокруг каждого имени и стараясь рассеять страхи друг друга. Лишь в самом конце мы делились новостями.

В центральное городское отделение почты начали поступать первые письма с фронта. Вначале мы ходили туда все вместе. Позже установили очередность: две назначенные женщины забирали все. Большинство весточек приходили с наложенным платежом. Однажды я дала денег матери, расплакавшейся у стойки на почте: у нее не было средств, чтобы выкупить письма сына. После этого мы попросили Джеймса Маккену и других владельцев таверн учредить специальный благотворительный фонд, чтобы ни одной жене или матери не отказали на почте в получении письма. Зачастую эти письма зачитывались во время нашего Святого Часа.

Однако ни от Пэдди, ни от Джонни Ога весточки не было.

Однажды, в конце августа, когда после Святого Часа мы шли домой по Хикори-стрит, Молли спросила:

— Почему бы тебе не попросить Майру забирать письма с почты по пути из ее магазина?

Было понятно, что из-за своей работы Майра не может присутствовать на нашем Святом Часе, поэтому мы непременно сами добавляли в наши молитвы имя Джонни Ога.

Я ответила, что Майра обычно работает допоздна и почта к этому времени уже закрывается, что…

Но Молли сразу поняла, что это все отговорки.

— Вы что, рассорились? — спросила она. — Поэтому Майра переехала?

— Вовсе нет, — начала возражать я. — Мы по-прежнему собираемся вместе, и вообще…

— Онора, — сказала Молли, когда мы остановились у дверей нашего дома. — Озлобление и недовольство могут разрушить семью. А потом чувство обиды передается из поколения в поколение, и никто уже не вспомнит толком, с чего, собственно, все началось.

— Но я помню, с чего все началось. Майра не хотела, чтобы наши сыновья записывались в армию. И я вначале тоже, пока Патрик Келли не объяснил, что это ради дела — чтобы спасти Союз, выпустить на волю рабов, захватить Канаду, освободить Ирландию. Майра же считает, что за это не стоит отдавать жизнь.

— Молодые люди не должны умирать, — заметила Молли.

Однако они умирали. Сотни были убиты во время неожиданного поражения на речке Булл-Ран, в битве, состоявшейся через неделю после ухода Бригады. Входивший в состав 69-го полка нью-йоркский ирландский полк под командованием Мигера, друга Патрика, понес значительные потери.

— Майра никогда не позволит Дэниелу и Томасу присоединиться к армии. Никогда, — сказала Молли.

Ее сын, работавший на кораблях на озере, служил в Мичиганском полку. От воевавших на Западе не было ни единого письма. Около половины постояльцев Молли ушли в армию. Барни Макгурк тоже попытался.

— А ему ведь все шестьдесят, — вздохнула Молли.

Барни думал, что призовут намного больше народу, что состоится воинский призыв. Сыновья Лиззи Маккены тоже уже служили.

— Мне пора идти, Онора, — сказала Молли. — Найди способ уладить все с Майрой.

Она уже было отошла, но потом снова повернулась ко мне.

— Скажи-ка мне, Онора, — начала она. — Не хочу обидеть тебя этим вопросом, но все-таки… Сколько лет назад умер твой муж?

— В августе будет тринадцать.

— Долгий срок, — заметила она.

— А мне так не кажется.

— А можно узнать, был ли твой муж ревнивым?

— Нет, не был, — ответила я.

К чему она клонит? Может быть, Майра сболтнула ей что-то насчет меня и Патрика Келли? Нет, она не могла. Или могла? Я начала торопливо рассказывать Молли о том, как моя бабушка спросила у Майкла, откажется ли он ради невесты от низости, страха и ревности.

— И он согласился, — сказала я. — Он не был ревнивым.

— Великую мудрость хранят эти старые истории, — задумчиво произнесла Молли. — Ладно, доброй ночи, Онора. Увидимся завтра на Святом Часе.

* * *

Знает ли Майра о письме от Патрика Келли, которое принес мне посыльный? Мальчик доверительно сообщил, что мой муж внес дополнительную плату за доставку.

— Везучая вы женщина, миссис, — заключил он.

— Он мне не муж, — начала было я, но потом осеклась. Должен ли молодой парень выслушивать чьи-то откровения?

Патрик писал, что находился в Сент-Луисе со своим другом, капитаном Томом Суини. Они охраняли арсенал, забитый оружием и боеприпасами, чтобы сохранить все это для Союза. Там очень много сепаратистов, писал он, даже среди ирландцев. Патрика взяли в отряд в качестве разведчика. «Теперь я неофициальный член официальной армии Соединенных Штатов. Бригада движется к Миссури. Когда они приедут, я присоединюсь к ним». И подпись: «С уважением, твой Патрик Келли».

Это письмо я не стала читать на Святом Часе.

* * *

Вскоре пришли отличные новости. Во вторник утром Барни Макгурк забарабанил в нашу дверь с утренним выпуском «Чикаго Таймс» в руке. Заголовок гласил: «ИРЛАНДСКАЯ БРИГАДА ЗАХВАТИЛА ЛЕКСИНГТОН. ГОРОД НА РЕКЕ МИССУРИ ВЗЯТ». Под статьей стояла дата — 9 сентября 1861 года. Первый бой Бригады закончился полной победой.

— Они сделали это! — не унимался Барни Макгурк. — Они это сделали! Они обеспечили для Союза контроль над рекой Миссури и верхней Миссисипи — и все без единого выстрела. Защитники города просто сбежали!

Я бросилась вниз, чтобы сообщить новость Майре.

— Она ушла на работу, — сказала мне Грейси.

В тот вечер Стивен и Майкл вместе с бандой Хикори устроили большой костер. Весь Бриджпорт праздновал эту победу. Я нашла Майру в какой-то толпе и остановилась рядом. Молли и Лиззи молча наблюдали за нами. Майра улыбалась и радостно хлопала в ладоши. К дому 2703 мы пошли вместе.

— Они победили, Майра, — сказала я. — Пожалуйста, давай поговорим.

Она захлопнула дверь у меня перед носом.

На следующий день газеты написали, что на Лексингтон движется армия сепаратистов с Миссури под командованием генерала Прайса. А еще через две недели двадцатитысячная армия врага во главе с Прайсом окружила Бригаду, отрезав ее от своих.

Первая осада за время той войны. Без провизии, при недостатке воды Бригада ждала подкрепления. Так прошла неделя, потом — десять дней. Наши Святые Часы затягивались до ночи.

— Все, что мы можем, — это постоянно штурмовать Небеса молитвами, — сказала Лиззи Маккена.

Газеты предупреждали, что противник захватит и уничтожит Бригаду.

Всю ту неделю ожидания я готовила на две семьи, и все ели вместе. Мы с Майрой были вежливы друг с другом — притворялись, даже в такую тяжелую пору. Наши мальчики постоянно пребывали в таких раздумьях, что, кажется, даже не замечали этого.

В среду, 18 сентября, «Чикаго Таймс» написала: «ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ ТЕЛЕГРАФОМ: ПРАЙС ОКРУЖИЛ ЛЕКСИНГТОН И ПРИНУЖДАЕТ МАЛЛИГЭНА СДАТЬСЯ. ОН ОТКАЗЫВАЕТСЯ».

В тот вечер Майра пришла в церковь Святой Бригитты, когда я уже уходила оттуда.

— Майра.

Я протянула к ней руку, но она молча прошла мимо меня и встала на колени рядом с Молли.

В пятницу, 20 сентября, конфедераты прорвали оборону Бригады. Они намочили круглые тюки пеньки и толкали их перед собой по склону холма, стреляя в наших ребят из-за этих передвижных щитов, поглощавших летевшие в ответ пули.

Двадцать первое сентября 1861 года. Полковник Маллигэн сдался. Резни не произошло. Жертвы были, но точных цифр не сообщалось. «Легкие потери», — писали газеты, которые приносил Барни. Наших мальчиков даже не взяли в плен — где конфедератам было их держать? Их освободили под честное слово, пояснил Барни.

— За это они пообещали больше не воевать.

Слава Богу. Спасибо Тебе, Господи.

Барни принес эти новости на рассвете. Я сразу бросилась вниз и начала стучать в дверь Майры, пока Барни будил Бриджет и мальчиков.

— Майра, прошу тебя. — Я постучала сильнее. — Они сдались! Slán, Майра, пожалуйста! Они сдались вчера. Это уже есть в газетах.

Но она не открыла.

Я давила на ручку и раскачивала дверную раму.

— Я буду стучать и вопить, пока соседи не вызовут полицию!

Тишина.

— Майра, ну пожалуйста, ответь хоть что-нибудь.

Дверь наконец открылась. Майра стояла передо мной в своем деловом костюме — блузке и юбке.

— Именно так я управлялась с Пайками, — сказала она. — Молчанием.

— Ох, Майра! Такие замечательные новости! Наши мальчики возвращаются домой!

— Перво-наперво они с самого начала не должны были никуда уходить, — осадила она меня, — и ты должна была твердо поддержать меня до конца.

— Мне очень жаль. Правда жаль. Но война для Пэдди и Джонни Ога закончилась. Им не позволят больше воевать. Можем мы теперь снова начать разговаривать друг с другом?

— У меня в голове накопилось много такого, Онора, что я хотела бы тебе сказать, но вряд ли тебе это понравится. Что скажешь?

— Скажу, что ссора все равно лучше, чем одиночество, Майра, — ответила я.

И она рассмеялась. Освобождение под обещание больше не воевать.

В тот вечер с нами на кухне сидел Барни. Наша команда — Джеймси, Дэниел, Томас, Бриджет с Грейси и Стивен с Майклом — не спала всю ночь.

— Я так рада, — сказала Бриджет, заметив, что мы с Майрой снова разговариваем.

Выходит, нам не удалось их обмануть.

Барни тем временем объяснял остальным: «свобода под честное слово» означает, что солдат отпустят, если они пообещают больше не воевать. Бригада согласилась на это. И сепаратисты распустили наших по домам.

— По домам? — удивилась Бриджет. — Просто так? Когда всего день назад они собирались убить их всех до единого?

— Я тоже не понимаю, — подхватила Грейси. — Если враг все равно намеревался освободить их, почему же тогда полковник Маллигэн не сдался раньше?

— Потому что не хотел проигрывать сражение.

— Но ведь он и так его проиграл! — воскликнула я.

— Но полковник-то считал, что может выиграть, — подкрепление было на подходе, — ответил Барни.

— Ох, подкрепление — я вас умоляю! — бросила Майра. — Что это вообще такое? Смена партнера в танце?

* * *

Мы ждали. Газеты писали лишь, что освобожденные солдаты будут добираться в Чикаго своим ходом. Списков погибших не было. «Легкие потери» означало, что перед капитуляцией убили или ранили сотню человек. Для нас это было много. Кто-то из них мог быть и из Бриджпорта, но никаких имен не публиковали. Полковника Маллигэна не освободили. Он оставался пленником генерала Прайса до тех пор, пока не представится возможность обменять его на кого-то из офицеров конфедератов. Его молодая жена Мэрион наблюдала за сражением из близлежащего отеля. Ей позволили присоединиться к мужу в плену, что показалось мне странным.

О Пэдди, Джонни Оге или Патрике Келли мы не знали ничего. Господи, может быть, они тоже ранены или того хуже? Мы не знали.

И снова наш Святой Час стал затягиваться до вечера. Я зажигала свечи за наших мальчиков, и за Патрика Келли тоже. Я выбросила его из своего сердца, но могла позволить себе надеяться, что он выжил.

Сентябрь сменился октябрем. Начали возвращаться наши солдаты — младший сын Лиззи Маккены и сын Молли. Никто из них не видел Пэдди или Джонни Ога. Парни молчали о великой битве под Лексингтоном. Единственное, что они сказали: «Там было тяжело — нам повезло, что мы вышли оттуда».

Казалось, битва при Лексингтоне — в конце концов, это ведь было поражение — отобьет у наших ребят желание воевать, но все оказалось наоборот. Джеймси и Дэниел, как и каждый мужчина в Бриджпорте, были решительно настроены отомстить за Бригаду. Лексингтон не забыть! «Проигранные сражения воодушевляют их больше, чем победы», — подумала я. Перемирие между мной и Майрой сохранялось.

В субботу в середине октября, через месяц после капитуляции, я развешивала на улице выстиранное белье. Джеймси увел всех младших детей в театр Маквикера, а я предпочла остаться дома на случай, если появятся какие-то новости.

По направлению к Баббли-Крик по прерии ехали двое на одной лошади. Ковбои, вероятно. Но, когда они пересекли мост через канал, я смогла рассмотреть их: это был Патрик Келли в своей индейской одежде из оленьей кожи, а с ним какой-то тощий мальчик, лежащий на шее у лошади. Его лица не было видно. Но я вмиг узнала его.

— Пэдди! Пэдди! — отчаянно закричала я и бросилась им навстречу.

Мы встретились у моста.

— Ох, Пэдди!

Он соскользнул со спины лошади прямо мне в руки.

— Пэдди, Пэдди…

Обнимая его, я чувствовала под пальцами каждое его ребрышко. Мой несгибаемый парнишка, такой худенький. Лицо старика, впалые щеки, заросшие колючей щетиной, и очень грязный. В моих объятьях он стоял неподвижно.

— Ты дома. И ты цел. Слава богу. Ты ранен?

— Только слишком устал, — сказал Патрик Келли, остававшийся на лошади. — Он был молодцом, Онора. Майкл гордился бы им. Он вел себя очень смело.

— А Джонни Ог? Где же Джонни Ог?

Я быстро оглядела берега канала, но других всадников видно не было.

Патрик спешился, поднял свернутую шкуру бизона, лежавшую позади его седла, и аккуратно положил ее на землю.

— Джонни Ог, — сказал Пэдди.

— Боже правый!..

И Пэдди заплакал — впервые с тех времен, когда был еще совсем маленьким мальчиком.

* * *

Я ждала Майру с работы, стоя перед нашим домом. Заметив, что я вышла ей навстречу, она бросилась ко мне. Но, увидев мое лицо, сразу все поняла. Патрик и Пэдди занесли тело Джонни Ога к ней в гостиную и положили шкуру бизона перед камином. Я провела Майру в ее комнату.

— Он там, Майра, — сказала я.

Она опустилась на колени и начала снимать покров.

— Погоди, Майра, — остановил ее Патрик.

Я тоже опустилась рядом с ней и обняла ее руками.

— Джонни Ог был ранен в последний день осады, — продолжал Патрик. — Его доставили на пароход, превращенный сестрами милосердия в полевой госпиталь, а потом отвезли в Сент-Луис.

— Я тоже был в Сент-Луисе, тетя Майра, — сказал Пэдди, — но не знал, где Джонни Ог. Всех нас, солдат Бригады, разделили. Мы должны были добираться домой по отдельности, но я не мог уйти без Джонни Ога. Там меня нашел дядя Патрик и привел к нему.

— Когда мы добрались до него, Майра, он был еще жив, — добавил Патрик, — но в рану попала инфекция. Началась лихорадка.

— Он узнал нас, тетя Майра, но думал, что это не плавучий госпиталь, а «Ривер Куин», что мы плывем по реке из Нового Орлеана и что мы еще только едем в Чикаго.

— Его исповедовал священник из Сент-Луиса, — сказал Патрик.

— Ему не в чем было особо каяться, — прошептала Майра. — Он всегда все делал правильно.

— Это правда, тетя Майра, — ответил Пэдди. — Он был лучшим среди нас, и мы никогда… — Он умолк. — Он послал вам слова любви. Последнее, что он сказал, было «Mathair» — «Мама».

— Мама, — повторила Майра. — Жаль, что я не смогла быть для него лучшей матерью.

— Ты была для него лучшей матерью. Лучше всех, — заверила ее я.

— Его тело не будет… — начал было Патрик, но Майра оборвала его:

— Разверни его, Патрик.

Патрик присел и развязал бизонью шкуру. Все тело Джонни Ога, даже его лицо, было обернуто полосками белой ткани.

— Джонни Ог, Джонни Ог, — все твердила Майра. — Джонни Ог…

Она поцеловала забинтованную голову своего старшего сына, дитя, которое она прижимала к себе в канун памятного Рождества в Барне. Джонни Ог.

— Заверни его снова, Патрик, — попросила Майра. — Будет лучше, если дети не увидят его таким, вернувшись домой.

Мы помогли ей встать.

— Достойные поминки, Онора. Необходимо провести достойные поминки, — сказала Майра.

— Он получит их, — ответил за меня Патрик Келли. — Его братья по оружию проводят его с почестями.

Я ожидала, что Майра с издевкой бросит эти слова ему в лицо. Братья по оружию? Почести? Но она лишь согласно кивнула.

— Это будут военные похороны, — сказал Патрик.

Майра снова кивнула:

— Джонни Ог всегда был хорошим маленьким солдатом. Без него я не смогла бы выжить в большом доме. Он знал, что старый майор ненавидел его, и научился ходить с опущенной головой. Но никогда не скулил и не хныкал.

— Смелый человек, — сказал Патрик.

— На Рождество ему исполнилось бы двадцать два. Совсем еще мальчик, — вздохнула Майра.

* * *

Прощальная панихида началась в воскресенье, во второй половине дня. Мы с Майрой сидели в ее бриджпортской гостиной, как когда-то в нашей лачуге в Нокнукурухе. Только сейчас у нас хотя бы было тело. Несчастное, искалеченное тело.

— Он был возле меня. Совсем рядом. Просто чуть сдвинулся, шагнул чуть в сторону, — шептал мне Пэдди в первую ночь после возвращения домой.

С тех пор он не проронил ни слова.

А сейчас на панихиде Пэдди здоровался с молодыми солдатами в военной форме, с их отцами и дядями.

— Бригада — это одна семья, — сказал мне какой-то мужчина, проходя вслед за Пэдди на кухню, чтобы присоединиться к Джеймси и остальным.

Мы с Майрой продолжали бдение с другими женщинами, сидя на расстоянии вытянутой руки от гроба.

Я жалела, что у нас нет плакальщицы — вроде вдовы Клуни у нас на родине, — чтобы заполнить эту ужасающую скорбную тишину какими-то словами.

Люди продолжали прибывать, и Майра повторяла каждому:

— Мой первенец.

Майкл Гибсон с лодочной фабрики взял Майру за руку:

— Великий был работяга, труженик. Он чувствовал лодки до мозга костей. Хороший сын. Он хотел обойти под парусом весь мир, но говорил, что океан забрал жизнь его отца, поэтому он не может допустить, чтобы его мама волновалась, когда он уходит в море. А погиб на суше.

— Хороший сын, — повторила за ним Майра. — Очень хороший сын.

Эти два дня после приезда Патрик Келли не появлялся. Зато внезапно появился мистер Макгилликадди. Он принес гроб, заявив, что Патрик за него уже заплатил.

— В этом весь дядя Патрик, мама, — сказал мне Джеймси. — И посмотри, кого он привел с собой, — это олдермен Комиски и мистер Онахэн. Они здесь, в нашем доме, — это показывает, как важен был для всех Джонни Ог.

Я пошла, чтобы сказать это Майре. Сидевшие рядом с ней Лиззи Маккена и Молли Флэниган подняли на меня глаза.

— Что ж, — сказала Лиззи, — когда эти двое впервые появились в Бриджпорте, я сразу сказала, что одеты они замечательно.

— Твоему Джонни Огу отдают должное по-настоящему, — подхватила Молли.

— А Патрик Келли, конечно же, по-прежнему в своей оленьей коже. Ему бы тоже следовало носить форму, — заметила Лиззи.

— Но он хотя бы подстригся, и борода его аккуратно подрезана, — возразила Молли.

— Думаю, он разведчик, — сказала я.

Лиззи странно взглянула на меня.

Майра встала и пошла встречать гостей. Патрик представил их ей, и все прошли на кухню.

Джон Комиски служил олдерменом в Чикаго от прихода церкви Святого Семейства. Он также выполнял роль казначея в Бригаде и собирал средства для ее нужд. Уильям Онахэн был издателем «Вестерн Тэблет», основал Католическую библиотеку и Ассоциацию литераторов — обходительный, с изысканной речью, друг епископа. «Люди высокого положения и больших достижений, хотя они младше меня», — подумала я. Обоим, полагаю, слегка перевалило за тридцать. Джон Комиски был высоким, хорошо сложенным, с большим выступающим носом. Уильям Онахэн едва доходил ему до плеча — миниатюрный парень с редеющими волосами и в золоченых очках. Джон Комиски взял Майру за руку:

— Я искренне сочувствую вашему горю, миссис Лихи. Он был отважным парнем, который ушел от нас слишком рано.

«На нем род Лихи обрывается, — сказала мне Майра накануне ночью. — Мой Джон был добрым и простодушным, он смело ходил в море, и его сын Джонни Ог был похож на него. Не осталось больше настоящих Лихи, хотя Грейси и Дэниел носят эту фамилию».

Однако сейчас Джон Комиски, слегка похлопывая Майру по плечу, упомянул, что в Чикаго живет много семей Лихи.

— Что, правда? — Она пристально взглянула на него. — А они из графства Голуэй?

— Все может быть, — ответил он.

— Я должна познакомиться с ними, — сказала Майра.

— Да, Лихи — это здесь целый клан, — согласился Уильям Онахэн.

Позади Джона Комиски стоял какой-то маленький мальчик.

— А кто этот малыш? — спросила Майра.

— Мой сын Чарли, — ответил олдермен. — Ему всего два, и он очень стесняется. Моя жена сейчас навещает мать еще одного погибшего из Бригады, поэтому он со мной.

— Кажется, мой Джонни Ог только-только был таким же крохой, — вздохнула Майра. — Чарли. — Она присела перед ним. — Привет, Чарли.

Кроха улыбнулся ей.

— Онора, а где Бриджет и Грейси? — спросила сестра у меня. — Нужно, чтобы они отвели Чарли к вам и поиграли с ним там.

Я взяла Чарли за руку. Бриджет и Грейси я не видела, зато нашла на лестнице Майкла, играющего с мячом.

— Познакомься, Майкл, это Чарли, — сказала я.

— Привет, — сказал мой сын, продолжая бросать мяч.

Маленький Чарли завороженно смотрел на него.

— Мячик, — сказал он. — Мячик.

— Он для бейсбола, — сообщил ему Майкл.

— Бейсбол, — с придыханием повторил Чарли Комиски.

Я вернулась к Джону Комиски.

— Можно мой Майкл возьмет Чарли поиграть на улицу? — спросила я у него.

— Я был бы вам очень благодарен, — ответил он.

— Далеко от дома не уходите, — велела я Майклу.

Мой младший уже был выше большинства собравшихся здесь мужчин. Майра права: кажется, они только-только были малышами, а вот уже выросли и скоро разлетятся. Майкл в юности всегда был таким же покладистым, как и Джонни Ог. Джонни Ог никогда не жаловался, не нуждался в сюсюканье или упрашиваниях. В детстве заботился о младших братьях. Надежный парень. Он был бы прекрасным отцом.

Майра вновь присоединилась к женщинам. Она сидела прямо и скованно, вела себя сдержанно. Без слез. Благодарила всех соседей за добрые слова, когда те говорили ей: «Сочувствуем вашему горю», «Хороший был парень», «Славный мальчик».

Патрик Келли привел с кухни Пэдди и остальных мужчин. Все остановились перед гробом. Почетный караул был одет в военные мундиры и рабочие штаны. Люди постарше надели воскресные рубашки и брюки. Джон Комиски и Уильям Онахэн стояли в своих изысканных костюмах джентльменов. Сколько их было? Тридцать? Сорок? Больше. Люди стояли вокруг гроба Джонни Ога из сосновых досок толпой, расправив плечи и высоко подняв подбородки. Патрик Келли, выглядевший военным несмотря на свой наряд из оленьей кожи, положил на плоскую крышку гроба кусок зеленой ткани.

— Этот лоскуток был фрагментом знамени Ирландской Бригады, которое перед капитуляцией разрезали на части, — сказал он. — Враг не захватил наш флаг. У нас не отобрали знамени Ирландской Бригады. Капрал Джонни Ог Лихи продолжил традиции мужества и отваги, восходящие еще к Фонтенуа и прежним временам. Память о нем останется в веках. Он ирландский герой. И в память о нем давайте же защитим нашу новую родину, а затем освободим старую. Faugh-a-Ballagh!

— Faugh-a-Ballagh! — зычно подхватили мужчины. — Ура-а!

Я обратила внимание на выражения лиц Джеймси и Дэниела, когда они присоединились к этому хору голосов и тоже закричали:

— Ура!

Патрик поднял жезл Греллана и, держа его над гробом, благословил Джонни Ога и всех парней. Джеймси вынул из кармана дудочку. В воздухе поплыли высокие и чистые ноты мелодии «Снова единая нация». Мужчины запели гимн, а женщины вторили им.

Я смотрела на Майру. Она молча кивала.

Слово взял отец Келли:

— Капрал Джонни Ог Лихи пребывает на Небесах, воссоединившись с нашим Отцом Небесным и своим земным отцом. Я, как и многие из вас, верю, что нашими Небесами является Ирландия и что все мы вновь увидим ее после смерти. Джонни Ог Лихи, отдавший жизнь за честь своей старой родины и в защиту новой, сейчас уже там. Помните, что кричит петух: «Slán Mhic Máire». И теперь, Джонни Ог, сын Майры, ты тоже под защитой. Под защитой и дома.

Мне нужно было выйти на улицу. Я сдернула с крючка шаль, накинула ее на плечи и выскользнула из дома.

Я шла к берегу канала. Местные называли это время года, наступавшее прежде, чем зима снова наступит на горло Чикаго, «индейским летом», и я тоже привыкла к этому названию.

Война. Такое короткое слово, а как много оно значит. Все парни в нашем доме кричали о том, что пойдут на войну и отомстят за Джонни Ога. Просто они не видели его тела, когда Патрик развернул бизонью шкуру.

По крайней мере, мы могли похоронить Джонни Ога. А вот Анни Маккафферти не знала, где ее сын. Как и Китти Горман и Мэри Мэлоун. Пэдди рассказывал нам, что мертвых солдат просто стаскивали в траншеи, а потом засыпали землей.

— Как в Ирландии во время Великого голода, — грустно ухмыльнулся он.

Мы спасли своих детей такой ценой. И теперь терять их? Какой же в этом смысл?

— Онора.

Меня догнал Патрик Келли.

Я остановилась и оглянулась на него.

— Я очень благодарна тебе, Патрик. Пэдди рассказал, как ты помогал ему.

Патрик пожал плечами.

— Мне жаль, что я не смог добраться туда раньше, — ответил он. — Я сражался под Уилсон-Крик в штате Миссури вместе с Томом Суини. Вот это человек, Онора. На Мексиканской войне он потерял правую руку. В бой скачет, удерживая поводья зубами, чтобы левой рукой можно было держать саблю. И все ирландцы демонстрируют подобную доблесть: Шестьдесят девятый полк — на Булл-Ран, Бригада — под Лексингтоном, а есть и много других примеров.

— Я все думаю о том, что Джонни Ог был ранен двадцатого сентября, за день до капитуляции. Всего за один день, Патрик. Почему же Маллигэн не сдался раньше?

— Джеймс Маллигэн ожидал, что в любой момент наступит облегчение. Генерал Фремонт мог бы немного быстрее прийти к нему на помощь, если бы знал, что под палаткой Маллигэна закопан миллион долларов, конфискованный в банке Лексингтона.

— Так он шел за деньгами? А не спасать Джонни Ога?

— Там было множество Джонни Огов, Онора.

Ночь постепенно накрывала прерию.

— Но Пэдди, по крайней мере, отслужил свои девяносто дней, и теперь с этим покончено, — сказала я.

— Срок его службы будет продлен. Солдат будут держать под ружьем столько, сколько потребуется.

— А как же их честное слово? Бригада не может воевать снова!

Патрик раздраженно пнул ногой землю.

— Как только Маллигэна отпустят, он сразу поедет в Вашингтон, чтобы восстановить Бригаду.

— Но он не может этого делать! Так написано в том документе об освобождении! Вот, посмотри сам.

Я вынула сложенную расписку Пэдди, которую прятала под блузкой. Оберег, удостоверяющий, что мой сын вне войны. В этой бумаге говорилось, что капрал Пэдди Келли дает слово чести не брать в руки оружие против Конфедеративных штатов либо помогать или содействовать правительству Соединенных Штатов или любой из его армий.

— Выдана в Лексингтоне 25 сентября 1861 года, — прочла я. — Так что он не может воевать. И никто из этих ребят не может, понимаешь? Потому что они дали слово чести.

— Прочти внимательнее, Онора. Там сказано: «Пока он не будет обменян либо освобожден иным образом». Они отпускают под честное слово нас, мы отпускаем под честное слово их. После чего все расходятся по домам и снова присоединяются к армии. В конце концов, конечно, будут лагеря для военнопленных, куда захваченные противники могут удаляться с поля боя, и…

— Удаляться с поля боя? В твоих устах это звучит как комментарий матча по херлингу.

— И очень жаль, что это далеко не спортивный матч, — сказал он. — Оджибве, например, улаживают ссоры, играя в лакросс.

— А древние ирландцы посылали сражаться своих лучших бойцов. Один на один.

Он кивнул.

— Послушай, Онора, сейчас мне нужно идти, и я хочу…

— Я не пущу Пэдди снова воевать и не дам, чтобы в армию записали остальных, — перебила его я.

— Онора, я уже говорил тебе: ты не в состоянии их остановить. Они уже приняли решение, произнеся клятву над гробом Джонни Ога.

— Так ты думаешь, что Майра позволит Дэниелу и Томасу?.. Прошу тебя, держи свои барабаны с ружьями подальше от нас.

— Вот увидишь, — сказал Патрик, — Майра сама захочет, чтобы смерть Джонни Ога была не напрасной — так же, как этого хотят парни из Бригады.

— Просто они не осознают, что могут умереть точно так же.

— Мы все умрем, Онора. В жилах у этих ребят течет кровь воинов. Победа здесь и свобода для Ирландии — они изменят историю.

— Историю? Значит, теперь они гибнут для истории? Двадцатое сентября 1861 года — Джонни Ог Лихи ранен. Двенадцатое октября — он умирает в возрасте двадцати одного года. Запишите. Вот и вся история. Меня тошнит от такой истории.

— От истории все равно не уйдешь, — заметил Патрик. — Ты ведь ирландка.

— Мама!

Ко мне подбежал Майкл, а за ним — Чарли Комиски.

— На улице уже слишком темно, и мяча не видно. Мы пойдем в дом.

— Я с вами, Майкл.

— Это хорошо. Идемте, дядя Патрик, — сказал мой сын, беря Патрика за руку. — У меня есть отличный план, как нам достать этих мятежников, которые убили Джонни Ога.

Я взяла Чарли Комиски на руки и притянула Майкла к себе.

— Дяде Патрику пора идти, Майкл. Он отправляется в далекий путь, и мы долго его не увидим.

— До Рождества, что ли? — спросил Майкл. — Ну, это не так уж долго.

— Может так получиться, что я не приеду на Рождество, — сказал Патрик.

«И это к лучшему», — подумала я.

— Он пытается сделать так, чтобы война скорее кончилась, — пояснила вслух.

— Только постарайся, чтобы она не получилась слишком уж короткой, дядя Патрик, — попросил Майкл. — В следующем году мне исполнится тринадцать, и тогда я мог бы…

— Майкл!

— Твоя мама замерзла, Майкл, отведи ее домой. Онора, я переговорил с Джоном Комиски. У него есть для тебя работа: разобраться с перепиской Бригады, когда полковник Маллигэн вернется. Армия Союза захватила в плен несколько высокопоставленных конфедератов, и скоро их обменяют на Маллигэна. Контора находится в городе. Тебе понадобятся деньги, Онора. Цены будут расти. В этом виновата война. А я сам не знаю, где буду.

— Спасибо тебе. Прощай, Патрик, — сказала я. — Буду молиться за тебя.

— Помолись, Онора.