Глава 22

— «Сьюпериор» — это не какой-то корабль-гроб. Слава богу. Вода не тухлая, и еды достаточно, пусть это и просто овсянка, — сказала нам с Майрой Мэгги Догерти.

За три дня, прошедшие с того момента, как моряки подняли нас на борт, эта невысокая светловолосая женщина из графства Лондондерри и ее муж Чарли помогли нам освоиться в повседневной жизни корабля. Эта Мэгги нашла для нас пустую койку среди рядов открытых дощатых ящиков, поставленных друг на друга, которые заполняли трюм судна и в которых размещались все пассажиры третьего класса.

— Темновато здесь, конечно, и воняет, но у нас есть десять ведер для нечистот на сотню человек, и это уже неплохо. Мужчинам позволено опорожнять ведра каждый день, — рассказывала нам Мэгги. — И тут нет лихорадки. Слава богу.

Нам было непросто вдесятером разместиться на квадратной койке шесть на шесть футов, но в итоге мы с Майрой уложили Грейси, Стивена и Бриджет между нами, а мальчишки каким-то образом устроились у нас в ногах и уснули, несмотря на раздававшиеся всю ночь стоны и вопли: «Ты лягнул меня!» и «Подвинься!» Как мужчины умудрялись помещаться тут? Одна койка на семью, какой бы она ни была. Некоторые так страдали от морской болезни, что были не в состоянии вставать. Ах, Майкл, это путешествие было бы для тебя настоящей мукой, хотя ты наверняка превратил бы его для мальчишек в какую-нибудь игру — например, воины Красной ветви затаились в засаде в своей неприступной крепости. Я скучаю по тебе, a stór.

Мы стояли с Мэгги, дожидаясь своей очереди к кухонному очагу на палубе, пока ее двенадцатилетняя дочка приглядывала за детьми внизу. Сегодня было холодно, но льда на палубе еще не появилось. Я набрала полные легкие воздуха и подошла к перилам. Вид океана, такого серого, громадного и открытого, был для меня большим облегчением после нашего убежища в тесном трюме.

— Господи Иисусе, Онора, отойди немедленно оттуда! — крикнула мне Мэгги из конца очереди женщин, толпившихся у центральных надстроек корабля. — Ты вывалишься за борт.

— Не выношу смотреть на море, — сказала она мне, когда я вернулась к ним с Майрой.

— Мы — дочери рыбака, — ответила ей Майра, — и привыкли вести себя на воде смело.

— Хорошо вам. А я предпочитаю нашу речку Фойл. Там всегда видны берега. Некоторые из этих, — она кивнула в сторону стоявших впереди нас женщин, — вообще никогда не видели открытой воды, не говоря уже о таком огромном и своенравном океане. Вот кто в ужасе, — сказала Мэгги, глядя вместе с нами на двух женщин, подхвативших свои котелки и торопливо направлявшихся вниз. — Протестантки, — шепотом добавила она, зачерпывая котелком воду из бочки и добавляя в нее муку из своего мешочка.

У нас с Майрой тоже были свои запасы: по десять фунтов овсяной муки на каждого взрослого в неделю и по пять фунтов — на ребенка. Неплохой рацион. Я тоже наполнила котелок, который нашелся для нас у Мэгги.

— «Сьюпериор» лучше большинства других кораблей потому, что на нем с нами плывут протестанты? — спросила я у Мэгги, когда мы с ней стояли у открытого огня.

Она поведала нам, что, хотя все это пассажиры с севера Ирландии, половина из них католики, как и сами Догерти, а остальные — протестанты, «немало из которых вышвырнули с их земли точно так же, как и нас».

«Мы и не знали, что бывают бедные протестанты», — сказала Майра Мэгги. Мы до сих пор не научились отличать их: тут все говорили с одним и тем же невнятным акцентом.

— Все подскажут их имена, — пояснила Мэгги. — Среди них вы не найдете Патриков или Бригитт. Там сплошь Сары и Ребекки, Джорджи и Гарольды с фамилиями вроде Джонсон, Карсон, Смит, Джонс, Джексон.

Джексон — среди этих пассажиров не было таких людей, как он. Никто здесь не обзывал нас «католическими идолопоклонниками». С другой стороны, не станешь же подходить к каждому и спрашивать, как его зовут.

Мэгги огляделась по сторонам. У очага сейчас остались только мы, и она жестом позвала нас подойти поближе.

— Это правда, что владелец этого корабля и капитан — протестанты, и, возможно, именно поэтому они обращаются с ним получше, чем другие. Но настоящая причина того, что это не корабль-могила, — случившаяся катастрофа, — шепотом сказала она нам и поведала всю историю об этом, пока наши котелки закипали на огне. — Этому человеку из Лондондерри, Макалистеру, помимо «Сьюпериор» принадлежат еще четыре или пять кораблей. Год назад одно его судно возвращалось из Слайго с грузом пассажиров. В Дерри оно должно было принять на борт еще людей, потом взять курс на Ливерпуль, а оттуда — через океан в Америку. Во время плавания вдоль ирландского побережья разразился ужасный шторм. Матросы боялись, что вода, захлестывавшая корабль, может затопить трюмы, поэтому затянули проходы вниз кусками парусины, защищаясь от волн. Но трюмы были переполнены, людям было нечем дышать. Когда через десять дней судно прибыло в Дерри, сотня человек оказались мертвыми. Они ногтями проделывали дырки в ткани, пытаясь добраться до воздуха. А матросы били их дубинками и сбрасывали обратно. — Она снова понизила голос до шепота. — Это были шотландские моряки, и все ирландцы для них — хоть протестанты, хоть католики — это мусор. Был суд. Капитана и команду признали виновными в убийстве людей. Это стало черным пятном на репутации Макалистера.

— Какой ужас, — вырвалось у Майры.

— Да упокой, Господь, их души, — прошептала я.

Мэгги кивнула:

— Трагедия. После этих событий компания должна быть более осторожной. Они теперь берут меньше пассажиров. Благодаря тем невинно загубленным душам у нас сейчас тут просторнее и лучше с припасами, — закончила она. — Ну вот, наша овсянка уже готова.

Мы взяли свои котелки и пошли вниз.

Мы ели на своих койках, там же, где и спали. Кормя Стивена овсяной кашей, я все думала о тех людях, обреченных задохнуться в этой темной дыре. Мэгги нашла для нас две ложки, и наши дети ели по очереди или просто руками.

— Простите.

Возле нас стояла женщина с койки под нами. Как и большинство здесь, она путешествовала со своей семьей. Их было пятеро молодых сестер, младшей всего-то двенадцать лет. Ехали они сами, без родителей, в надежде найти в Больших домах Америки работу служанок или другой прислуги. Настроены все были решительно, хотя и очень напуганы. Их родные взяли деньги на проезд у каких-то ростовщиков из расчета, что переводы, которые девушки пришлют им из Америки, позволят всем пережить зиму и вернуть долг. Это было тяжкое бремя. У этой женщины был муж, белокурый, не высокий и не низкий, а также двое сыновей шестнадцати и семнадцати лет и старшая дочка, очень похожая на мать: у обеих были темные волосы, собранные на затылке в тугой узел, и застенчивые карие глаза. Но католики они были или протестанты? Этого я не знала. Она дала мне покрывало, сшитое из обрезков материи.

— Лоскутное одеяло, — сказала она. — Можете пользоваться, пожалуйста.

— Спасибо, — сказала я. — Вы очень добры.

Стивен потянулся к яркому пестрому одеялу, взял его и потерся о него щекой.

— По-моему, он на него претендует, — сказала женщина.

— Это лишь на время плавания, — ответила я. — Потом я обязательно его верну.

— Его сшила моя мама, — вздохнула женщина.

— А она…

— Она жива, но не захотела покидать наши родные места, Баллимену.

— Мои папа с мамой тоже остались дома, в Коннемаре.

— А где это? — спросила она.

— К западу от залива Голуэй, — объяснила я.

— Ох, — вздохнула она. — Я совсем не знаю этих мест.

Должно быть, она протестантка, если не знает о заливе Голуэй. С другой стороны, Мэгги тоже никогда не слышала о Коннемаре и о Голуэй Сити имеет очень смутное представление. Для меня же Лондондерри всегда было Doire Columcille, или «Дубовая роща Святой Коламбы» по-ирландски, — древнее священное место, которое позднее стало полем боя для Короля Билли. Хотя я понятия не имела, что там сейчас, как и ничего не слышала о Баллимене…

— Мы из-под Белфаста, — уточнила женщина.

— Ага, — понимающе кивнула я. Тогда точно протестанты. — Меня зовут Онора Келли.

— Приятно познакомиться, миссис Келли.

— Прошу вас, зовите меня Онора.

— Хонора, — повторила она.

Из-за того что она произнесла мое имя без придыхания, в начале слова появился звук «х» — жесткое «Хонора» вместо мягкого «Онора».

— А я Сара Джонсон.

Это лишь подтвердило мою догадку.

— Спасибо вам за ваше одеяло, миссис Джонсон.

— Сара, — поправила она меня.

Она рассказала, что с семьей едет к родственникам в Америке, которые живут там уже несколько поколений и даже сражались во времена Американской революции.

— Никому в нашей семье Англия не нравится, — внесла ясность она.

— Но разве вы не протестанты?

— Мы пресвитерианцы, — ответила она.

— Пресвитерианцы, — повторила я. — А в чем разница?

* * *

Вечером Сара привела к нашей койке своего пастора, мистера Уилсона.

— Мы действительно протестанты, — объяснил он мне, — но мы выступаем против разложения как католической, так и англиканской церкви.

Мне показалось, что он чем-то похож на Джексона. Впрочем, нет: это молодой человек, худой и с виду начитанный.

— Власть Рима встает между человеком и Богом. А каждое общество должно само управлять собой, чтобы ни один из людей не обладал полной властью. У нас нет церковников. Пресвитерианцы-миряне сами выбирают себе священника, который отвечает перед ними. Вы знакомы с конституцией Соединенных Штатов?

— Мне стыдно признаться, сэр, но я с этим никогда не сталкивалась, — сказала я.

— Так вот, — продолжал он, — принципы конституции Соединенных Штатов напрямую почерпнуты из учения пресвитерианской церкви. И если хотите знать, — он многозначительно понизил голос, — мы всегда выступали за то, чтобы Ирландия была свободной и независимой.

— «Юнайтед Айришмен», объединенные ирландцы. Я знаю о них, сэр, — Вольф Тон и…

— Все верно. И я верю, что в нашей Арфе когда-нибудь зазвенят новые струны.

— Я бы охотно на это согласилась, сэр.

Сара, похоже, почувствовала облегчение, когда он ушел.

— Никогда не знаешь заранее, что могут напеть эти священники, но этот, кажется, себя контролирует. С другой стороны, Бог ведь все равно у всех один, верно?

— Верно, Сара, — ответила я.

После этого случая Сара стала присоединяться к нам с Майрой и Мэгги в очереди к кухонному очагу. Однажды я сказала по-ирландски: «Is glas ial no cnaic bhfad uihh» — дальние холмы всегда зеленее. Мэгги сначала не поняла меня, но потом, когда она произнесла эту же фразу на ирландском, принятом в графстве Донегол, Сара тоже поняла почти все. Она сказала нам, что этот язык практически не отличается от шотландского гаэльского, на котором разговаривала она сама.

* * *

Три недели море вело себя хорошо. Ветер устойчиво надувал наши паруса, двигая нас в нужную сторону. Однако затем, резко и без предупреждений, он вдруг изменил направление, бешено закружился, ударяя в борта и раскачивая наше судно. Мы сбились в кучу, каждый на своей койке, молясь и умоляя небеса о пощаде.

Шторм немилосердно трепал нас, и в трюме непрерывно разносились возгласы:

— Господи, спаси нас! Господи, спаси нас!

Мистер Уилсон молился громче всех:

— Господи Иисусе, ты усмиряешь воды. Успокой море, молим тебя!

— Аминь, — подхватывали мы все. — Аминь.

Когда матросы затянули выходы на верхнюю палубу парусиной, люди из Лондондерри, которым были прекрасно известны подробности прошлой трагедии, принялись громко кричать, выражая свои протесты, пока пришедший капитан не заорал нам через закрытый люк:

— Вы что, хотите, чтобы вас затопило и все потонули? Ведите себя тихо, старайтесь вдыхать меньше воздуха — и все с вами будет хорошо!

Меньше дышать? Когда вокруг рыдают наши дети?

Корабль накренился и резко повернул. Мы бы точно вылетели с койки, но на наших ногах лежали старшие мальчики, и их вес удержал нас на месте.

— Святая Коламба, — начала Мэгги Догерти.

— Помолись за нас, — продолжили мы.

— Благословенная Святая Бригитта, — сказал кто-то.

— Помолись за нас, — отозвались мы.

— Аминь, — закончила Сара Джонсон.

Семья за семьей, все начали обращаться к своим святым. Многие имена я никогда не слышала — это были местные монахи и монахини, праведные мужчины и женщины, проживавшие в их краях: Комгалл и Колман, Финтан и Фергал, Давнет и Деклан.

Я прибавила к ним Мак Дара, Святого Энду и его сестру Фанхеа, а затем еще и Греллана от Келли.

Пресвитерианцы тоже присоединились к нам, повторяя после каждого имени: «Помолись за нас». И это несмотря на то, что мистер Уилсон укорял их:

— Берегите дыхание! Не взывайте к язычникам!

Но никто не обращал на него внимания. Воздуха на препирательства не хватало — лишь на глухое бормотание:

— Помолись за нас, помолись за нас.

Эти звуки давали утешение, они успокаивали детей и усмиряли наши страхи.

После десяти часов такой болтанки морская болезнь одолела всех, даже самых крепких. Блевотина текла с наших коек на пол, смешиваясь там с морской водой, пробивавшейся сквозь каждую щель и отдушину.

— Все, мы выходим! — крикнул кто-то, и несколько человек, вскочив со своих коек, попытались подняться по ступеням, содрать задраивавшую выход парусину и выбраться наружу.

— Назад! — крикнул Чарли Догерти.

В поднявшейся панике могли затоптать десятки людей.

Майра прижимала к себе Грейси на одном конце нашей койки, я держала на руках Стивена на другом. Остальные дети крутились между нами — все плакали, даже Пэдди всхлипывал.

Мы с Майрой пели им колыбельную песню нашей мамы.

И наконец шторм ослаб. Матросы подняли края парусины. Мы жадно глотали воздух.

— Слава богу. Слава тебе господи, — слышалось со всех сторон.

* * *

На следующий день море успокоилось, в небе засияло солнце. Капитан разрешил всем выйти на палубу. Мы поздравляли друг друга с тем, что выжили, восхваляли Господа и всех его святых, дружно соглашались, что все ирландцы — народ исключительно отважный. Будь то католики или протестанты.

Капитан сообщил, что мы покинули северную Атлантику и теперь идем по южному маршруту.

По-прежнему держалась хорошая погода, и через две недели после шторма Чарли, муж Мэгги, пришел, чтобы рассказать нам новость: он слыхал от капитана, что через четыре дня мы будем на месте.

Чарли, невысокий мужчина с рыжеватыми волосами, очень гордился своей осведомленностью. Он часто упоминал своего брата Питера из Нового Орлеана, у которого уже есть работа для него.

— В Америке полно работы, — разглагольствовал он.

Мы были в море уже тридцать шесть дней. Выходило, что наше путешествие будет сорокадневным — и это очень нравилось Саре Джонсон.

— Мы совсем как Ной, — сказала она Чарли, — и вскоре увидим птицу с оливковой ветвью в клюве. Возвещающую о близости земли.

* * *

— Мы прибываем завтра, — объявил капитан.

В последний вечер все пассажиры вывалили на верхнюю палубу. Садившееся солнце словно тянуло нас за собой на запад, в сторону нашей новой родины. Парившие в вечернем небе птицы порой резко устремлялись вниз, к воде.

Патрик Доннелли, один парень из Донегала, и Сэм, старший сын Сары Джонсон, вынули свои скрипки и принялись играть ирландский рил. Слушая эту музыку, мы просто не могли усидеть на месте.

Заказывая музыкантам мелодию, никто не выкрикивал: «Стены Лимерика» или «Осада Энниса». Зачем обижать кого-то? Кто знает, как другие называют свои танцы? Сегодня, на сороковой день плавания, в эту теплую ночь и на устойчивой палубе под ногами, лично я с радостью станцевала бы рил под названием «Битва на реке Бойн».

— А они умеют двигаться, хоть и протестанты, — заметила наблюдавшая за танцами Мэгги. — Завтра. Уже завтра мы ступим на землю Америки.

С этими словами она встала и присоединилась к танцующим.

Я сидела в стороне и держала Стивена и Грейси, пока не пришла Бриджет. Она взяла их за руки и увела в кружок скачущих и вертящихся под музыку детей. В ожидании скорого схождения на сушу все уже твердо и уверенно держались на ногах.

Пары танцующих сходились и сбивались в кучу. Какой-то парень из Гринкастла крикнул:

— Раскрутите свою партнершу, пусть снова почувствует себя как дома.

Майра подстроилась под шаг моряка и закружилась с ним в сторону.

Взрослые танцевали по правилам, но дети скакали и ныряли беспорядочно, не заботясь о соблюдении шага. Пэдди и Джеймси хлопнули в ладоши и взялись за руки, сделав для других детей «мостик», чтобы те пробегали под ним.

В такую ночь Майкл, несомненно, мог бы сыграть на своей волынке замечательную музыку.

На темных океанских волнах играли отблески ярких звезд и полумесяца луны. Это было 31 октября 1848 года, канун Самайна, — ночь, когда встречались и перехлестывались наши прошлая и будущая жизни. Я подняла глаза к небу. Видишь ли ты, Майкл, как мы заканчиваем пересекать океан, далеко-далеко от нашего дома? Мы выжили в этом плавании, которое убило Денниса и еще множество других людей. Их приняло море, и мрачные воды у меня за спиной стали для них кладбищем. Если бы ты был сейчас здесь, a stór, ты, наверное, сыграл бы и печальную поминальную песнь. Сначала ее, потом танец, а затем ударил бы марш, чтобы поднять наш дух и вселить в наши сердца отвагу. Faugh-a-Ballagh!

* * *

Вскоре после рассвета нас разбудили крики моряков: «Земля! Земля!» Ближе к вечеру мы зашли в устье большой реки — до порта Новый Орлеан оставалось всего несколько часов пути.

— Это большая удача, — сказал Чарли Догерти, — приехать в Америку через Миссисипи.

Штормы частенько прибивали корабли, направлявшиеся в Нью-Йорк, к скалистым берегам северной части атлантического побережья. Здесь же «Сьюпериор», повторяя изгиб реки, зашел в городскую гавань в форме полумесяца.

— Полегче, — сказал Чарли, наблюдавший вместе с остальными пассажирами, вывалившими на палубу, за тем, как матросы бросают якорь.

Как только судно остановилось, нас всех, словно теплым одеялом, накрыла жара — как будто воздух был наполнен паром от тысяч кипевших котелков.

— Жарко, — сказала Майра.

— И трудно дышать, — согласилась я.

— Влажность, — пояснил Чарли Догерти. — Это все из-за влажности. — Он немного странно произносил это слово — «влажность». — Она тут тропическая. В Новом Орлеане тот же климат, что и в бассейне Амазонки.

Мэгги Догерти подтверждающе кивнула:

— Питер, брат Чарли, написал, что нам придется к этому привыкать. Хотя мысль о постоянном лете нас как-то не пугала…

Сегодня было первое ноября, новый год, — и это хороший знак. На корабле не было болезней, так что и карантина не будет. Поэтому, как сказал нам Чарли, нас выпустят на берег в тот же день.

Я вернула лоскутное одеяло Саре Джонсон и попрощалась с ней и ее семьей, когда они уходили.

Наконец пришел и наш черед. Я подняла Стивена, взяла за руку Бриджет. Майра держала Грейси на руках. Затем мы прошли вслед за Джонни Огом, Пэдди, Джеймси, Дэниелом и Томасом по трапу и спустились в деревянную шлюпку размером с наш curragh. Двое матросов должны были на веслах доставить нас в порт.

— Ты очень покраснела, — сказала Майра, когда мы садились в лодку. — Ты не заболела?

— Это от жары, — ответила я. — Здесь очень жарко.

Матросы, молодые парни из Лондондерри, быстрыми гребками гнали нашу лодку через гавань. На ходу нас немного обдувало ветром, но моя кожа все равно стала влажной и липкой.

— Мама, посмотри, — сказал Джеймси. Он поднял руку и показал мне скатывающиеся по ней капли пота. — Я что, весь так растаю, мама?

— Это пот, парень, — сказал матрос постарше. — В Америке тебе придется много потеть.

— Господи, Онора! — воскликнула Майра. — Ты только посмотри на эту пристань! Да тут штук пятьдесят парусников, не меньше!

В гавани действительно собралось множество массивных кораблей — в основном выше нашего «Сьюпериора», — которые чуть ли не терлись бортами и не касались друг друга парусами. Наши матросы ловко направляли шлюпку в узкие проходы между этими монстрами.

Джонни Ог и Пэдди норовили встать, чтобы оглядеться по сторонам.

— Сядьте, сядьте! — прикрикнула я на них.

Но матрос помоложе сказал:

— Ничего страшного. Пусть поприветствуют Америку стоя — лицом к лицу. Это довольно жесткие края, которые пахнут страхом и тревогой. Смотрите Америке в глаза, ребята.

Майра держала Грейси, Дэниел жался к ее ногам. Вокруг меня столпились Стивен, Джеймси и Бриджет. Томас сидел на лавке один и смотрел назад, на «Сьюпериор». На корабле ему понравилось, и это было заметно. Томас отказывался оставаться в трюме. Однажды Майра нашла его в каюте капитана, где он развлекал капитанскую жену рассказами о роскошных балах, выездах на охоту и других событиях из жизни Мерзавцев Пайков. Та жадно вслушивалась в каждую деталь, шокированная до глубины своей пресвитерианской души.

— Содом и Гоморра, — повторяла она. — Просто Содом и Гоморра.

Тогда он еще пожал руку капитанской жене — это в семь-то лет! — и произнес: «Благодарю вас за ваше гостеприимство». «Откуда это у него взялось? — частенько удивлялась Майра. — Ну откуда? У Мерзавцев Пайков и в помине не было галантности, это я тебе точно могу сказать», — заверяла она.

Я незаметно коснулась свертка с соверенами у себя под юбкой. Целы. Там они были в безопасности. А проверила я их, потому что мы уже приближались к толпам людей в порту.

— А что это так пахнет? — спросила Майра у молодого матроса.

Это был не запах океана, не рыба… В горячем тяжелом воздухе витало нечто другое.

Майра с удовольствием вдохнула.

— Здорово.

— Это кофе и корица, — ответил моряк, подгребая к причалу. — А видите эти груды желтых фруктов? Это бананы, мэм.

— Здесь масса грузов из Мексики, Кубы, Коста-Рики, Пуэрто-Рико и других испанских колоний, — сказал парень. — Испания долгие годы сражалась за Новый Орлеан с Францией. Старик Наполеон вроде победил, но потом переиграл, продал все американцам, но тут многое осталось французским — хоть и очень отличается от Франции.

— А вы и во Францию плавали? — спросил Джонни Ог.

За время путешествия он стал любимцем матросов, карабкался по канатам, помогал с парусами. Майра поощряла его в этом: «Давай, море у тебя в крови».

— Мы плавали по всему миру, парень.

— А мы направляемся в Чикаго, — сообщил Пэдди молодому матросу.

— Чикаго находится в тысяче миль вверх по реке. В этом году уже слишком поздно отправляться так далеко на север, миссис, — сказал тот мне.

— Там сейчас уже холодно, — вставил матрос постарше. — А еще говорят, что в Чикаго ветры дуют без остановки.

— Ну, с прохладным бризом я как-то справлюсь.

— Вам нужно найти пароход, колесное судно, которое отвезет вас вверх по реке. Только делать это нужно быстро.

Колесное судно? Пароход?

— Взгляните туда, — сказал он, показывая на большой белый пятипалубный корабль. — Это «Ривер Куинн», — продолжал он. — Он довезет вас до порта на реке Иллинойс, там вы пересядете на другое судно, которое поплывет по каналу, но если канал уже замерз…

— Не торопитесь уезжать из Нового Орлеана, — сказал молодой матрос Майре, которая ему явно нравилась. Он подмигнул ей, и она улыбнулась в ответ. — Кроме всего прочего, тут есть кофе с бенье.

— А что такое бенье? — спросила Майра.

— Это такой пончик с начинкой, мэм.

— А что такое пончик? — тут же спросила я.

* * *

Они помогли нам подняться на причал. Я попыталась идти, но доски помоста раскачивались, словно палуба «Сьюпериора». Я не могла сохранить равновесие — не знала, куда ступить, чтобы не упасть.

Стивен извивался у меня на руках:

— Опусти. Опусти.

На солнце его рыжие волосы стали еще ярче, и жара, похоже, нисколько его не смущала. Я опустила Стивена, и он сразу пошел вперед, вдоль длинного пирса, по направлению к докам. Бриджет ушла вслед за ним. А потом за ними побежали и остальные: Джонни Ог, Дэниел, Пэдди и Джеймси.

— Подожди нас, Стивен! — крикнул на ходу Пэдди.

Майра, удерживавшая Грейси у себя на бедре, повернулась к Томасу.

— Вашу руку, сэр, — сказала она, беря его за запястье, после чего они важно пошли по пристани.

Я неуверенно шагнула вперед правой ногой, затем подтянула левую.

Итак, Майкл, наши дети идут впереди нас, за исключением разве что малыша внутри меня — нашего младшенького, Майкла Джозефа Келли, который родится уже в Чикаго. В Америке.

 

Глава 23

На пристани нас захлестнула волна портовых рабочих, пассажиров и уличных торговцев. Я поймала Стивена, Бриджет ухватилась за мою юбку. Майра держала на руках Грейси, но мальчишки уже затерялись в толпе.

— Вон они! — крикнула Майра.

Оказывается, они присоединились к группе людей, глазевших на выступление двух мальчиков. Одному из них было лет десять, а другому — около восьми. Старший распевал песню:

Младший мальчик иллюстрировал песню танцем: наклонялся, делал вид, что подбирает что-то с земли и укладывает в воображаемую кучу.

Наши дети протолкались в первые ряды и принялись отбивать ритм для танцующего мальчика: сначала притопывали ступней, а потом выстукивали босыми ногами по доскам причала.

— Ты только глянь на наших парней, — сказала мне Майра. — Уже освоились, все им нипочем.

У американских мальчишек были темно-коричневые лица и короткие жесткие кудряшки волос на голове.

Проходившие мимо мужчина и женщина остановились рядом со мной.

— Хозяин не должен позволять своим рабам резвиться на людях подобным образом, — сказала дама.

— Слишком много этих негритят разгуливает по Новому Орлеану, — согласился мужчина, и они пошли дальше, продолжая жаловаться друг другу.

Рабы? Эти маленькие мальчики?

— Все, довольно, расходитесь, это рабочий причал! Проваливайте, обезьяны! Убирайтесь отсюда, черное отродье!

Произнесено это было с акцентом — ирландским акцентом.

Высокий коренастый мужчина, сплошные мускулы и мощь, протолкался сквозь толпу и завис над негритятами, замахнувшись на них дубинкой.

— Побойтесь Бога, мужчина, вы же проломите им головы! — воскликнула Майра.

— Именно это я и собираюсь сделать, миссис!

Двое мальчишек попытались скрыться в толпе, но грозный человек поймал танцора за руку и поднял его в воздух, тогда как парнишка постарше убежал.

— На моей пристани нет места дикарям.

Он опустил ребенка вниз, но продолжал крепко держать его.

— Оставьте его в покое! — сказала я ему по-ирландски.

— Кто это говорит? — спросил он.

— Это говорю я, миссис Майкл Келли! Такому крепкому мужчине, как вы, негоже мучить ребенка. Разве не довольно этого в нашей с вами бедной стране?..

— О какой это бедной стране вы толкуете, миссис? Моя страна — здесь! — Он грозно топнул ногой по пристани. — И работа моя состоит в том, чтобы заставлять это сборище лоботрясов работать.

Он указал своей дубинкой в сторону кораблей, где группки портовых рабочих загружали и разгружали грузы, по сходням таская на своих плечах мешки.

— Это ирландцы, — сказал он. — И все работают, миссис. Никто не шатается без дела, как эти отпрыски сатаны.

— Вы говорите как старый протестантский проповедник, — бросила я. — Вы тоже питались бесплатным супом?

Это его достало. Он отпустил мальчишку, который тут же удрал, пригнув голову.

— Кто вы такая, чтобы укорять меня супом? Я придерживаюсь своей веры! — вспылил он.

Толпа разошлась, и теперь перед этим громадным мужчиной стояли только мы с Майрой и наши дети.

— Я католик не хуже, чем вы или кто-то еще, — сказал он. — Каждое воскресенье я кладу деньги на тарелку в церкви Святого Патрика. И не говорите о том, чего не понимаете, миссис. Ничего хорошего не выйдет, если быть мягким с рабами, и не важно, сколько им лет. Такая здесь жизнь. Вы об этом просто еще узнаете. А что касается ваших крепких и здоровых мальчишек, то они должны работать, а не торчать здесь без дела, пялясь на всякие глупости.

Своей дубинкой он толкнул Джонни Ога в плечо, а потом похлопал по спине Пэдди и Томаса:

— Поработают несколько дней и сразу забудут об этих двух маленьких чернокожих. Вы еще поймете, чего стоит пробить себе дорогу в этой стране.

Он развернулся и отошел от нас, помахивая своей дубинкой теперь уже в сторону грузчиков.

— Всем за работу!

— Мама, а что такой нехороший человек делает в Америке? — спросил Пэдди.

— Это просто еще одно препятствие, которое нужно было взять, Пэдди, — ответила я.

— Жалко, что папы нет здесь. Этот дядька напугал меня, — сказал Джеймси.

Я растопырила пальцы, а затем сжала их в кулак.

— Помните, чему вас учил отец? Держитесь друг друга, и не будете бояться.

Пэдди и Джеймси дружно сжали кулаки.

— Пойдемте, команда, — сказала Майра.

Вдоль дороги у порта выстроилась вереница повозок, забитых людьми, — с виду ирландцами, но не с «Сьюпериор».

К нам подошел молодой парень:

— Ваши мужья, леди, случайно не ищут работу?

Это был еще один ирландец, худощавый, но в руках крутил такую же дубинку, какая была у предыдущего громилы.

— Мы вдовы, — ответила я.

— Вдовы, говорите? Возможно, у нас и для вас найдется предложение. В лагерях у нас толпы одиноких мужчин. Я мог бы устроить вас обеих.

— Если ваши фургоны следуют в сторону Чикаго, мы могли бы поехать вместе с вами — стирали бы для вас и готовили в пути, отрабатывая свой проезд, — сказала я.

Майра схватила меня за руку.

— У нас есть дети, но они не займут много места, — не унималась я.

— Пойдем отсюда, Онора.

Майра оттащила меня от повозки и затолкала вместе с детьми в какой-то переулок у пристани.

— Ради бога, Онора! Иногда ты ведешь себя как полная ejit, даже не верится, что такое возможно. Ты думаешь, что готовкой и стиркой мы доберемся до Чикаго? Опомнись! Он хочет сделать нас шлюхами!

— Ух ты, — сказала я.

— Вот тебе и «ух ты»! — передразнила она меня. — Устроит он нас! Поверь мне: если я когда-нибудь скачусь на самое дно, плату за свои грехи я буду получать лично и полностью, не делясь с каким-то грязным sliveen!

— Вам не нужно ехать туда, куда едут все они, — сказала нам женщина, такая же темнокожая, как и те мальчишки на пристани. На голове у нее был повязан красный платок. — Некоторые из этих людей едут копать каналы на болотах, кишащих москитами. Долго там не протянут — заболеют лихорадкой и помрут. Другие будут укладывать рельсы по двенадцать-пятнадцать часов в день. Половина этих тоже помрет. Хозяева не дают своих рабов на такие опасные работы. Не хотят рисковать своим ценным имуществом. Они нас тоже загоняют до смерти, но медленно и на своих плантациях. А эти ирландцы никому ничего не стоят, — подытожила она.

— У каждого из них осталась дома семья, — сказала я.

— Так вы тоже ирландцы? — спросила она.

— Да, ирландцы, — сказала Майра. — А вы кто?

— Я иду за вами с того момента, как вы помогли моим мальчикам, — ответила женщина. — Лоренцо, Кристоф, venez vite.

В проеме двери появились двое юных музыкантов.

— Mes fils, — сказала женщина. Она показала сначала на паренька повыше: — Лоренцо, — а потом — на его брата: — Кристоф.

Они подошли к нам.

Джеймси протянул руку и коснулся тугих черных завитушек волос на голове меньшего мальчика.

Пэдди послюнил палец и потер им щеку мальчика постарше, а затем принялся смотреть, не осталось ли на его руке следов грязи.

Ни Лоренцо, ни Кристоф при этом не сдвинулись с места.

Я спешно схватила Пэдди за руку.

— Извините нас, миссис, — сказала я женщине.

— Но, мама, — начал возмущаться Пэдди, — я всего лишь хотел посмотреть, смывается ли эта коричневая краска.

— Не смывается, — заверила его женщина.

— Пожалуйста, простите моим сыновьям их дурные манеры, — сказала я. — Тут все для них такое новое и…

Она остановила меня, небрежно махнув рукой.

— Куда вы направлялись?

— В Чикаго, — ответила я.

— В Чикаго? Это далеко.

— Я проголодался, — сказал Джеймси. — А мы поедим тут, в Америке?

— Лоренцо! Кристоф! Les bananes!

Двое мальчиков быстро скрылись в доме, а через мгновение появились со связкой изогнутых желтых плодов, которые мы уже видели на пристани.

Женщина отломила один из них и протянула Пэдди, а потом дала еще по одному Джонни Огу, Томасу, Дэниелу, Джеймси и Бриджет, в то время как меньший мальчик, Кристоф, вручил еще по два нам с Майрой.

— Это для ваших малышей, — сказал он.

— Бананы, — повторила для нас женщина по-английски.

Мы все закивали и улыбнулись ей.

— Ну хорошо, бананы. Но, ради всего святого, что нам с ними дальше делать? — спросила Майра.

Пэдди посмотрел на Лоренцо, потом сунул конец банана в рот и откусил.

— Ой, — сказал он и, вынув банан изо рта, стал рассматривать на нем следы своих зубов.

Лоренцо и Кристоф согнулись пополам от хохота, показывая на Пэдди пальцами.

— Garçons! — прикрикнула на них женщина, одним словом прекратив это безудержное веселье. — Лоренцо, — скомандовала она.

— Pardón, Mama.

Лоренцо взял банан и очистил его от желтой кожицы, оголив белую сердцевину.

Пэдди и остальные наши мальчишки тоже очистили свои бананы и выставили их перед собой.

— А вот теперь ешьте, — сказала женщина.

Пэдди медленно откусил и начал жевать. Джонни Ог, Джеймси, Томас и Дэниел сделали то же самое. Женщина очистила банан и для Бриджет, и та тоже откусила кончик. Вскоре уже все дети радостно уплетали свои бананы и весело смеялись от удовольствия.

— Вкусно, мама, — сказал Джеймси.

Мы с Майрой тоже сняли кожицу со своих бананов. Сестра взглянула на изогнутый плод у себя в руке, потом — на меня и захихикала.

Женщина перехватила ее взгляд и тоже улыбнулась.

— Не говори ничего, Майра, — предупредила я и откусила самую мягкую и сладкую из всех pratties, когда-либо произраставших на земле.

— Банан! — воскликнула я и рассмеялась.

— Банан! — повторил Пэдди.

— Банан! — подхватил Джеймси.

— Банан! — не удержался Джонни Ог.

И наконец подключилась Бриджет:

— Банан!

Майра дала кусочек Грейси.

— Они совсем другие, ни на что не похожи, — сказала я. — Но мне нравится. Бананы.

В этот момент Стивен схватил рукой мой банан, отломил кусок и сунул его в рот целиком.

Мы все засмеялись.

— Огромное вам спасибо, — сказала я женщине. — Последние шесть недель мы питались в основном овсяной кашей. Я — Онора Келли.

— А я — мадам Жак, — ответила она.

— Майра Лихи, — представилась Майра.

Бананы.

* * *

Я заметила, что за время нашего короткого пребывания в Новом Орлеане мы могли встретить больше разных людей, попробовать больше разнообразной еды, увидеть больше разных деревьев, растений, цветов и домов, чем в Голуэе за всю свою жизнь. От впечатлений кружилась голова. И захватывало дух.

Ах, Майкл, не этот ли большой мир ты искал, когда отправлялся путешествовать?

* * *

— Это место похлеще, чем Tír na nOg, — сказала мне Майра, когда мадам Жак вела нас по улице, застроенной трехэтажными домами желтого, розового и голубого цветов.

— Le Vieux Carré, — сообщила она нам. — Французский квартал.

Мадам Жак вела нас туда, где она жила. Как ни странно, это был монастырь, в котором сестра Генриетта Делиль и еще две монахини ухаживали за больными, всеми брошенными рабами и учили их детей Слову Божьему. Обучать рабов чему-то еще было противозаконно, запрещалось учить их читать и писать, объяснила она, хотя монахиням было позволено организовать школу для свободных цветных детей.

Сама она, будучи как раз «свободной цветной», основала собственный религиозный орден, Сестры Святого Семейства, когда ее отказались принять в монастыри для белых. Все это она объясняла нам с Майрой, когда кормила наших детей, — они впервые ели в Америке.

— Боюсь, что есть только молоко и печенье, — сказала сестра Генриетта.

Только?! Наши дети едва могли есть, потому что улыбались до ушей, жуя еще теплое печенье, намазанное маслом и клубничным вареньем. Мои четверо вообще никогда в жизни не пробовали такой еды, да и молоко пили уже очень и очень давно. Томас, уплетая одно печенье за другим, все кивал Майре — так маленький лорд выражал свое одобрение.

— Очень вкусно, — сказала Майра, прихлебывая свой кофе, — напиток, которого не пили даже Мерзавцы Пайки.

Вечером мы с Майрой сидели вместе с сестрой Генриеттой и мадам Жак на крыльце их небольшого деревянного домика.

— А в Ирландии в домах нет крыльца, — сказала я.

— И качелей на крыльце — тем более, — добавила Майра, когда мы с ней тихонько раскачивались на качелях со Стивеном и Грейси на руках. Остальные дети уже спали в доме.

— Какой замечательный аромат, — заметила я.

— Ночью распускается жасмин, — пояснила нам сестра Генриетта.

— Здорово, что тут у вас тепло, — сказала Майра.

Мы обе были очень удивлены, когда мадам Жак рассказала нам, что раньше была собственностью сестры Генриетты.

— Я досталась ей вместе со своими детьми по наследству, когда умерла ее сестра. — Мадам Жак продолжила свой рассказ о семье Делиль. — Все девушки там — красавицы, разговаривают на трех-четырех языках, играют на пианино, рисуют картины, — сказала она. — Даром, что ли, их дедушка был французским аристократом, а бабушка — дочерью африканского вождя?

— Помолчи, — сказала сестра Генриетта мадам Жак и добавила, что с радостью дала бы мадам Жак свободу, но тогда той пришлось бы покинуть Новый Орлеан. Недавно освобожденным рабам запрещалось жить в городе.

— Рабство — великий грех нашей страны, — вздохнула она. — Я каждый день молюсь о том, чтобы Америка одумалась и исправила это положение.

— Вам лучше завтра сходить на воскресную мессу в ирландскую церковь Святого Патрика, — продолжала сестра Генриетта, хотя допускала, что мы могли пойти также во французскую — Собор Святого Луи — или испанскую.

Сестра Генриетта сообщила, что сама она, все сестры и мадам Жак ходят в церковь Святого Августина для цветных: можно пойти и туда, местная паства тепло примет нас, но могут быть проблемы с белыми властями. Я сказала, что церковь Святого Патрика нам подходит. Там наверняка будут Догерти с «Сьюпериор», а брат Чарли может помочь нам купить билеты до Чикаго.

Сестра Генриетта слышала о Чикаго от французских священников-миссионеров.

— Это на границе с прериями, — сказала она.

Я хотела расспросить подробнее, но тут Майра встала и заявила, что ей необходимо поспать.

Мы поблагодарили сестру Генриетту. Я сказала, что у нас нет слов, чтобы высказать ей свою признательность за такую безусловную доброту.

— Это наш долг, — ответила она.

На следующее утро Лоренцо отвел нас в церковь Святого Патрика.

— Ты глянь, кто устроился там на боковой скамье, — сказала мне Майра, когда мы вошли в красивую каменную церковь с высокой колокольней.

Мэгги и Чарли Догерти сидели там вместе с какой-то супружеской парой — вероятно, братом Чарли и его женой — и целым выводком ухоженных и тщательно причесанных детей.

Наши дети выглядели ничем не хуже. Все они помылись в ванной.

— Я в жизни еще не был таким чистым, — заявил мне Джеймси.

Сестра Генриетта нарядила их в одежду, пожертвованную богатыми семействами Нового Орлеана. Она подобрала им даже по паре обуви, а также нашла юбки и блузки для нас с Майрой. А мадам Жак вынула откуда-то красную шелковую шаль с бахромой и накинула ее Майре на плечи.

— Мы тут в Америке неплохо устроились, — шепнула сестра, когда мы усаживали своих детей на церковную скамью.

Мы держали Стивена и Грейси на коленях. Детям пришлось увидеть и услышать столько нового, и они вели себя очень тихо в течение всей долгой мессы. На священнике были яркие зеленые одежды, пел хор, а нас окружали статуи святых в человеческий рост и разноцветные витражи. Над алтарем, вырезанным из мрамора и укрытым цветами и золочеными подсвечниками, расположились три громадные картины.

— Эта церковь лучше любой церкви в Ирландии, — сказал Питер Догерти, брат Чарли, когда после мессы мы стояли и беседовали, слившись с толпой, в которой, похоже, все друг друга знали.

Настоящий церковный приход. Питер рассказал нам, что всю эту красоту создал лучший архитектор Нового Орлеана.

— Джеймс Галье, — сказал он. — Хотя, покидая графство Донегол, он был Галлахером. Но как француз он получает здесь больше заказов на свои работы.

Питер сказал, что картины стоят тысячу долларов — одна только краска потянула на сотню, плюс плата художнику за работу в течение пяти лет.

— Очень красиво, — сказала я и поинтересовалась именами изображенных здесь святых.

На картине две женщины, одетые в элегантные платья и подбитые мехом мантии, стояли на коленях перед богато одетым епископом на фоне большой церкви с колоннами. Может быть, это папа римский? Питер Догерти поднял меня на смех. Неужели я не узнала самого Святого Патрика, который крестит Эне и Фиделму, дочерей Арта О’Лири, верховного короля? У меня хватило ума не начать объяснять ему, что тогда на Фиделме и Эне должна была бы быть домотканая одежда и что все часовни во времена Святого Патрика были маленькими мазанками. Но быть ирландцем в Америке означало совсем другое.

Чарли уже рассказал Питеру, что мы направляемся в Чикаго, и тот согласился помочь нам обменять наши деньги на доллары. Он сказал, что за наши тридцать два фунта мы сможем получить сто долларов, и этого вполне хватит на билеты до самого Чикаго. Питер Догерти работал в порту и был хорошо осведомлен относительно любых перевозок по воде. Он сообщил нам, что «Ривер Куинн» отправляется завтра, в понедельник, и лучше бы нам попасть именно на этот рейс, если мы хотим достичь канала Иллинойс-Мичиган до того, как он покроется льдом.

— Завтра? — расстроенно воскликнула Майра. — Так скоро?

Она разговаривала с Мэгги и Энни, женой Питера.

Энни Догерти пригласила нас на обед к себе домой. Они жили довольно далеко о церкви Святого Патрика, и это удивило меня.

— Ирландцы начали селиться в Новом Орлеане давным-давно, — сообщил мне Питер Догерти. — А наш пастор, отец Маллин, сражался еще во время войны 1812 года.

Вновь прибывшие жили в районе, который назывался Канал. Догерти привели нас к группке беспорядочно расположенных симпатичных деревянных коттеджей, окрашенных в разные цвета: синий, розовый, желтый, зеленый. У каждого обязательно было свое крыльцо, на котором играли дети.

Догерти угостили нас чаем и каким-то блюдом из картошки. Я заметила, что их дети, родившиеся уже в Новом Орлеане, растягивают слова, как это делала мадам Жак: в голосах их слышалась очаровательная мягкая интонация, приводившая Джеймси в восторг.

Пока мы беседовали перед их коттеджем, наши дети куда-то ушли с юными Догерти. Питер уже нашел для Чарли работу в порту. Мэгги надеялась зарабатывать в больших домах: стирать, готовить или убирать. Но Энни объяснила ей, что всю эту работу выполняют рабы. Впрочем, плата за жилье здесь была невысокой, да и теплые зимы тоже очень помогали прожить.

— Так что на обогрев здесь много тратиться не придется, — сказала она.

Питер Догерти собрал всех детей и вместе с нами повел их в конец улицы.

— К Миссисипи, — с гордостью объявил он. — Четвертая река в мире по своей длине — никакая речка у Sassenach и близко не сравнится с ней.

Он показал на воду и сказал, что «Ривер Куинн» пять дней будет везти нас по Миссисипи, а потом по реке Иллинойс до местечка под названием Ласаль, где мы на сутки пересядем на баржу для плаванья по каналу.

— В Чикаго вы будете через неделю, если считать от сегодняшнего дня.

— А вы знаете кого-нибудь в Чикаго? — спросила Майра у Энни.

Та ответила, что не знает.

— Поговаривают, что это суровое место.

— А вот Новый Орлеан — очаровательный город, — сказала Майра.

— Не могу с вами не согласиться, — ответила Энни.

Потом Питер Догерти отвел нас обратно к дому сестры Генриетты. Он был удивлен, увидев, где мы остановились, но почтительно поднял шляпу перед сестрой Генриеттой и сказал, что зайдет за нами завтра, чтобы решить вопрос с обменом денег и нашими билетами.

— Нужно будет дать часть наших долларов сестре, — сказала я Майре, когда мы поднимались по ступенькам крыльца.

Она кивнула и хотела что-то ответить, но тут появилась мадам Жак и увела нас.

— Venez, venez.

Мы последовали за ней на большое открытое пространство, куда рабы приходили молиться, петь и танцевать. Называлось оно Площадь Конго.

— Здесь мы поддерживаем традиции наших предков, — пояснила она.

Бой множества барабанов со всех сторон — мужчины, женщины и дети двигались в танце в едином ритме, словно одно большое сердце.

Лоренцо и Кристоф потянули наших детей в один из рядом танцующих кружков. Когда дети прилично утомились, мадам Жак принесла нам куски изумительно вкусного мяса, поджаренного на одном из многочисленных костров, разожженных вокруг.

— Это еще вкуснее, чем бананы и печенье, — сообщил мне Джеймси.

Когда мы уходили, мадам Жак показала на очень высокую красивую женщину, всю в белом.

— Это кузина сестры Генриетты, Мария Лаво, — сказала она. — Ей знакомы все ритуалы нашей африканской религии. Я попрошу ее благословить вас.

Мадам Жак выстроила нас в ряд перед Марией Лаво, и та положила свою ладонь по очереди на головы наших детей. Они стояли очень смирно, когда она нагибалась к каждому и шептала ему на ухо несколько слов. Мы с Майрой также протянули ей Стивена и Грейси для благословения.

Затем Мария Лаво взял меня за плечи и заглянула мне в глаза.

— Soyez forte, — сказала она мне. — Будь сильной.

Затем она перешла к Майре и сделала то же самое с ней.

— Soyez sage, — сказала она Майре. — Будь мудрой. И осторожной.

* * *

Мы все очень устали. Вернувшись к сестре Генриетте, сразу уложили детей спать.

— Мы тоже должны поспать. Завтра нам предстоит много сделать. «Ривер Куинн» выходит на закате, — сказала я Майре.

— Мне нужно с тобой поговорить, — ответила она. — Выйдем на крыльцо. Садись, — показала она на качели.

Какое-то время мы сидели молча, тихонько раскачиваясь взад-вперед в объятьях теплой ночи, пропитанной сладковатыми ароматами цветов.

Потом сестра нарушила тишину:

— Онора, мы должны остаться в Новом Орлеане. Будем дурами, если уедем отсюда.

— Майра, мы должны ехать в Чикаго. Я обещала Майклу. Патрик Келли ждет нас там.

— Майкл умер, Онора, и очень на то похоже, что Патрик Келли тоже.

— Мама, — вдруг услышала я.

Обернувшись, я увидела Пэдди.

— Что ты тут делаешь? Ты должен уже спать.

Я встала с качелей и подошла к нему.

— Мы завтра уезжаем.

— Нет, мама, — сказал Пэдди. — Нам нравится здесь. И мы все хотим остаться. Тетя Майра сказала нам, что мы можем это сделать.

— Что? — Я вопросительно взглянула на Майру.

Она подошла ко мне:

— У нас с мальчиками был разговор, Онора. И, конечно, все имеют право голоса, когда речь идет о том, где нам поселиться.

— Мы едем в Чикаго, — отрезала я.

— Что? Ты считаешь, что можешь раздавать приказы и я буду им беспрекословно подчиняться? Не буду, — сказала Майра. — А еще ты должна прислушиваться к мнению своих сыновей.

— Пэдди? — обратилась я к нему.

Но у него за спиной уже стояли Джонни Ог, Томас, Дэниел и Джеймси.

— Мы будем зарабатывать деньги, танцуя с Лоренцо и Кристофом, а Томас будет собирать монеты у зрителей, — сказал Пэдди.

Я попыталась привести им свои аргументы практического толка. Ситуация такова: мы — две женщины с восемью детьми, и один еще должен вскоре родиться, а денег у нас мало. Мы нашли здесь доброту, нас тепло приняли, но сестра Генриетта и Догерти сами борются за существование. Они могут оказать помощь путешественникам на несколько дней, но нельзя рассчитывать на то, что они будут принимать нас неопределенно долго. Однако Майра и мальчики ничего не хотели слушать.

— Мы уже тренировались, мама, — сказал Джеймси.

— И ты тоже, Джеймси? — удивилась я.

— Мы могли бы дать Джеймси дудочку, тетя Мед, — вставил Дэниел.

— Новый Орлеан очень даже хороший город, — поддержал их Томас.

— Так что ты перед лицом бунта, Онора, — подытожила Майра.

— А ты — его предводитель?

— Ты привезла нас в такую даль. У нас на руках есть сотня долларов — достаточно для хорошего старта.

— А что потом, Майра? Ты же сама слышала, что говорила Энни Догерти: всю домашнюю работу здесь выполняют рабы.

— Есть и другие способы зарабатывать. Похоже, в Новом Орлеане ценят красивых женщин, — заявила Майра, набрасывая на плечи свою красную шаль.

— Боже мой, Майра. Тебе, безусловно, нельзя разыгрывать из себя Жемчужину здесь, в Америке. А все шансы у тебя есть.

Майра взвилась и принялась кричать на меня. Кто я такая, чтобы судить ее после всего того, что она для меня сделала?

— Прошу тебя, Майра. Мальчики… — начала было я.

Но они, все пятеро, стояли молча, скрестив руки на груди, — маленькие мужчины. Сколько Джонни Огу? Почти девять. Пэдди — восемь, Томасу — семь, Джеймси — шесть, Дэниелу — пять.

Воины Красной ветви выстроились строем против меня.

Сестра Генриетта и мадам Жак, заслышав шум ссоры, тоже вышли на крыльцо.

— Мальчики! — воскликнула сестра Генриетта. — Так нехорошо. Нужно проявлять уважение к старшим.

Сестра Генриетта в общих чертах рассказала нам о той стороне Нового Орлеана, которую мы еще не видели. И смутно намекнула на demimonde, полусвет, все время поглядывая на Майру. Затем мадам Жак сказала, что белые мальчики не выступают вместе с цветными на улицах Нового Орлеана.

Но Майра лишь качала головой. Наконец она не выдержала и сказала:

— Ну ладно. Разделим деньги. Я со своими детьми остаюсь. А ты со своими уезжаешь.

Сумасшедший дом.

— Нет, нет, нет! — Это была реакция мальчишек. Они не хотели расставаться.

Затем слово взял Пэдди:

— Пальцы в кулак, мама!

Они все дружно сжали свои маленькие кулачки и подняли их над головой.

— Путь в Чикаго — действительно очень долгое путешествие, — сказала сестра Генриетта. — Вы уверены, что поступаете правильно?

— Да, сестра. Вы, конечно, сможете меня понять. Я торжественно поклялась своему мужу перед его смертью, что отвезу наших детей в Чикаго к его брату Патрику Келли. И я верю, что душа Майкла не будет почивать с миром, пока мы не окажемся в безопасности у его брата.

Я повернулась к мальчикам:

— Даже не просите меня идти против воли вашего папы. Пэдди, в Новом Орлеане нет ни единого человека, кто знал бы его. А в Чикаго такой человек есть. Ваш дядя Патрик. Ты помнишь, как он приходил помогать нам с нашей pratties, как выступал против Sassenach? Они братья с вашим отцом, мальчики.

— Как мы, Пэдди, — сказал Джеймси.

— Тогда я считаю, что нам нельзя оставаться тут, если папин брат ждет нас в Чикаго, — сказал Пэдди и взглянул на Джонни Ога. — Я должен ехать.

Джонни Ог понимающе кивнул:

— Да, должен.

Затем он повернулся к Майре:

— А есть в Америке кто-нибудь, кто помнит моего папу?

Майра покачала головой.

— Я помню его, Джонни Ог, — лучшего рыбака во всей Барне, — вмешалась я. — Твой дядя Майкл играл на своей волынке на их с вашей мамой свадьбе.

Я повернулась к Майре:

— Прошу тебя. Если мы разделимся, то много потеряем.

— Мы не должны отпускать их туда одних, мама, — сказал Джонни Ог. — У тети Оноры не столь острый язык, как у тебя. Кто-нибудь обязательно обжулит их.

— Джонни Ог прав, — подтвердила я.

Майра обернулась к старшему сыну:

— Значит, ты тоже хочешь ехать?

— Да, — ответил тот.

— И я уже хочу, — подхватил Дэниел.

Майра посмотрела на Томаса:

— А ты что скажешь?

— Мне нравится Новый Орлеан, — ответил тот, — но… я буду скучать по Пэдди и Джеймси.

— Боже правый, — вздохнула Майра. — Еще один бунт, похоже.

Но потом она рассмеялась:

— Ну ладно. Я поеду с тобой в Чикаго. Мы найдем Патрика Келли. Но только не удивляйся, если я когда-нибудь все-таки вернусь сюда.

* * *

На следующее утро мы с Майрой пошли с Питером Догерти. На билеты в третьем классе на «Ривер Куинн» ушло шестьдесят долларов — по десять за нас с Майрой и по пять за каждого из детей. Еще по четыре доллара с каждой их нас — за проезд на барже по каналу, детям — бесплатно. Еда в дорогу стоила пять долларов. С учетом того, что еще десять мы отдали сестре Генриетте, из всех наших сбережений у нас осталось семнадцать долларов. За свои хлопоты Питер ничего с нас не взял.

— Вам понадобится каждый пенни, — сказал он и помахал на прощанье рукой, когда колеса «Ривер Куинн» начали вертеться и наш пароход стартовал вверх по Миссисипи. Так он будет идти сутки напролет, день и ночь.

В Америке время не ждет.

* * *

Мы продолжали двигаться на север в темноте. Майра и дети дремали, прислонившись к мешкам с сахаром и кофе. Остальные пассажиры сгрудились на нижней палубе «Ривер Куинн». В основном это были семьи, однако встречались тут мужчины и женщины, путешествовавшие в одиночку. Сейчас все спали, но только не я. Молодой парень из Слайго, похоже, нуждался в собеседнике, который его выслушал бы. Он направлялся на запад Америки в поисках работы с крупным рогатым скотом и овцами на тамошних ранчо. Он сообщил мне, что на этом пароходе доберется до Сент-Луиса, а оттуда проедет еще тысячу миль на поезде до местечка под названием Форт-Бент, стоящего на знаменитой Дороге на Санта Фе.

— Нет, вы только подумайте, — я, который у себя на родине, в Ирландии, не отходил от собственного таунленда дальше чем на день пути, и вдруг еду через всю Америку за две тысячи миль, чтобы стать там ковбоем! — воскликнул он.

— Вы очень смелый, если едете один в полную неизвестность, — заметила я.

— Я смелый, миссис? Я то что, одинокий мужчина. А вот вы с сестрой путешествуете сами, да еще с восемью детьми, — вот это я называю настоящей смелостью! — Он понизил голос. — Видите вот этих? — кивнул он в сторону пяти семейств, сидевших возле сложенных в кучу сундуков. — Это шведы и норвежцы, — шепнул он. — Фермеры, едут на пустующие земли за Сент-Луисом. Пожелаем им удачи.

У них, сказал он, с личным имуществом гораздо лучше, чем у ирландских семей вроде нас, которые отправляются в Америку лишь с узелком одежды.

Еще с несколькими припрятанными долларами и несколькими памятными предметами. Я пощупала бабушкин крест, камешек, подаренный мне Майклом, и Боб Девы Марии. Наконец тот молодой парень тоже уснул. И я закрыла глаза.

Джонни Ог встал с первыми лучами солнца и разбудил всех нас. На пароходе была масса удивительных вещей. Он уже обнаружил рулевую рубку, дымовые трубы, паровые двигатели и самое потрясающее из всего этого — гребное колесо с лопастями.

— Пойдем, Пэдди, посмотрим на него!

— Не пойду, — буркнул Пэдди, который до сих пор дулся.

Еще до того, как мы поднялись на борт, он спросил у меня: «А ты уверена, что папа не хотел бы, чтобы мы сколотили состояние пением и танцами вместе с Лоренцо и Кристофом?»

Когда Джеймси, Томас и Дэниел вскочили на ноги и последовали за Джонни Огом, Пэдди хмуро взглянул на меня и сказал:

— Пойду все-таки присмотрю за ними.

После этого он бегом удалился.

— Они вернутся, когда в животах у них начнет урчать, — сказала я Майре. — У нас есть курица, а сестра Генриетта дала еще и печенья. Такая добрая. И щедрая!.. Майра?

Она не ответила. То ли спит, то ли притворяется. С момента нашего отъезда она была очень молчалива. «Я уступила тебе, но не стану делать вид, что счастлива», — с самого начала заявила она мне.

— Майра, ты уверена, что не голодна?

Ответа так и не последовало.

Стивен и девочки все еще спали, и я тоже снова закрыла глаза под лучами встававшего над Миссисипи солнца.

* * *

— Просыпайся, мама!

Пэдди, стоявший передо мной в окружении других мальчиков, казался возбужденным.

Полдень. Я проспала дольше, чем думала.

— Нет, ты только послушай это, мама, послушай. — Пэдди сложил ладони рупором у своих губ и, понизив голос, прогудел: — У отметки два! Тот дядька, который бросает веревку за борт, точно так и говорит: «У отметки два!»

— Он меряет дно, чтобы убедиться, что тут достаточно глубоко, — объяснил Джонни Ог. — Ах, мама, — добавил он, обращаясь к Майре, — а не могли бы мы все время жить на этом корабле и ездить по реке вверх и вниз?

Я взглянула на Майру:

— Сын своего отца. Корабли его не страшат.

Мне Майра не ответила, а Джонни Огу улыбнулась:

— Остаться на пароходе, говоришь? Звучит заманчиво, отличная идея.

— Ох, мама. Тебе бы точно понравилось в каютах наверху, над нами.

— Ты так думаешь?

— Да, мама, — ответил Томас. — Там дамы, настоящие леди, едят и пьют за длинными столами, везде фарфор и серебро, как дома.

Дома? Бедняга Шелковый Томас. Большой дом никогда не был для тебя твоим настоящим домом.

— Там играют в карты, мама, звучит музыка, — между тем продолжал он. — Совсем как в тех местах, куда мой отец хотел повезти нас в Лондоне.

— Роберт рассказывал удивительные вещи про игорные дома Лондона, где целые состояния выигрывались и проигрывались переворотом одной карты, — пояснила мне Майра.

— На эту карту ставилась и проигрывалась рента ирландских арендаторов, — бросила я.

— Там такие красивые ковры, — не унимался Томас, — и шторы, и лампы, и еще…

— Онора, — прервала его она, — подай-ка мне это печенье. Что-то я проголодалась.

Майра прокусила хрустящую корочку, добравшись до мягкой сердцевины.

— А теперь поешьте, мальчики, — скомандовала она. — И потом мы отправимся на небольшую прогулку по кораблю.

Майра набросила на плечи свою красную шаль и начала подниматься по ступенькам на верхнюю палубу. Джонни Ог и Томас следовали за ней по обе стороны.

— Идешь с нами, Онора?

— Идите сами, — ответила я. — А мы останемся здесь.

* * *

Через несколько часов мы подошли к причалу.

— Натчез, штат Миссисипи… Это Натчез, штат Миссисипи, — громко объявил чей-то голос.

Прозвонил корабельный колокол.

Мы отплыли через час. Большое колесо опять начало крутиться. Новых пассажиров не было. Под гул работающих двигателей и плеск гребных лопастей я пела колыбельную для Бриджет, Грейси и Стивена. А потом и сама уснула.

Майра и мальчики вернулись поздно ночью.

— Просто чудеса, — сказала она. — Там наверху удивительные чудеса.

Присев рядом со мной, она заулыбалась и начала рассказывать:

— Ох, Онора, какие там каюты! Они называют их салонами — это гостиные с хрустальными люстрами и красными стенами с золотой отделкой. А публика! Все одеты так, как я в жизни не видала! Да бедная одурманенная лекарствами госпожа Пайк просто окосела бы от зависти, если бы увидела наряды этих дам из атласа и шелка, сияющие туфли джентльменов. Потом какой-то мужчина подошел ко мне и, коснувшись своей шляпы, любезно поинтересовался, не хотим ли мы с мальчиками взглянуть на все это поближе. Он взял меня под локоть и отвел в самую гущу этого великолепия! А теперь самое приятное из всего этого. Этот джентльмен поведал мне, что в Чикаго таких салонов масса, просто множество. И угадай, кому они принадлежат? Ирландцам! А еще он сказал, что в Чикаго есть что-то от атмосферы Нового Орлеана. Такие дела. Как удачно вышло, что сестра из всей собранной на благотворительность одежды подобрала мне именно эту красную шаль с бахромой!

Она откинулась назад, закрыла глаза и с улыбкой на губах уснула. Майра никогда не умела дуться подолгу.

* * *

Через три дня в городе под названием Мемфис с парохода сошли последние ирландцы. В последующие два дня на палубе стало меньше грузов и больше места, и наши дети чувствовали себя вполне комфортно. Мальчишки гоняли по «Ривер Куинн», а мы с Бриджет играли в разные игры со Стивеном и Грейси в коридоре неподалеку от нас. Майра и Томас постоянно выходили «на променад» — это собственное выражение Майры — по верхней палубе. Она нашла корабельную кухню, познакомилась с поварами и приносила нам поесть бутерброды с ветчиной, когда у нас закончилась еда, взятая в Новом Орлеане.

«Ривер Куинн» свернул в реку Иллинойс. Мы путешествовали уже почти два месяца. И все очень устали.

* * *

Ласаль, штат Иллинойс. Рассвет. Дети, словно новорожденные жеребята, неуверенно и спотыкаясь спускались с парохода по сходням на пирс, чтобы оттуда пересесть на баржу, следующую по каналу. Парень из Слайго помахал нам рукой на прощанье.

— Ваш проезд оплачен полностью до Чикаго, — снова и снова повторял нам Питер Догерти. — Если какой-то жулик начнет убеждать вас в обратном, гоните его. Вы не должны этого допустить. Чего только они ни плетут путешественникам, просто ужас. Рассказывают, что билет ваш недействителен, потому что на нем нарисована одна лошадь, тянущая баржу по каналу, а не две. Или начинают иначе: «На вашем билете нарисована лошадь, а эту баржу тянут ослы. Покупайте другой». Не обращайте внимания на весь этот бред. Вы должны постоять за себя.

Но лодочник спокойно и без проблем принял мой билет.

Ласаль, штат Иллинойс. Ласаль… Сестра Генриетта рассказывала мне, что когда-то эта территория принадлежала французам. А сейчас — Америка.

Наша баржа «Генерал Фрай», судно довольно странной обрубленной формы — длинное, широкое, но с узким дном, — едва помещалась между каменными стенами канала.

— Проходите, миссис! Ступайте живее, мальчики. Со стороны Чикаго тянет холодный ветер. Если не поторопимся, по каналу пойдут обломки льда. Затянули вы со своей поездкой. Это уже одна из последних барж, которая пойдет по каналу в этом году.

Выкрикивавший это мужчина был одет в синюю униформу. В одной руке у него блестела духовая труба, которой он размахивал, подгоняя нас:

— Давайте, давайте! Поехали!

Лошади, которые должны были тянуть баржу за трос по каналу, тоже нетерпеливо топтались на месте в своей сбруе, мол, ну давайте уже, шевелитесь.

Вместе с остальными пассажирами мы прошли в расположенную посредине баржи каюту с большими стеклянными окнами, выходящими на палубу, и разместились на замечательном плюшевом диване.

Я была измождена, но ребенок внутри меня бодрствовал и брыкался. И все же я закрыла глаза и уже засыпала, когда громкий звук заставил меня вздрогнуть и очнуться.

— Господи Иисусе! — ахнула Майра.

И снова этот резкий рев!

— Это там, мама, на палубе, — сказал Джеймси. — Лодочник дует в свою трубу.

— Посмотри, мама, видишь? — сказал Пэдди. — Лошади уже начали тянуть.

Еще двадцать четыре часа, сотня миль медленным размеренным шагом, и мы прибудем в Чикаго. Стивен, девочки, Майра и я спали, убаюканные неторопливым движением баржи. Но мальчишки, включая пятилетнего Дэниела, все время оставались на палубе с лодочником.

— Мама, мама! — возбужденно позвал меня Пэдди. — Иди сюда, посмотри!

Солнце стояло уже высоко. Мальчики простили меня за то, что я увезла их из Нового Орлеана. «Этому народу дай поесть, поспать, покажи им большой двигатель — и они вообще не будут никому досаждать», — подумала я, присоединяясь к детям на верхней палубе.

Листья деревьев по берегам канала окрасились в потрясающие осенние цвета. Я еще никогда в жизни не видела разом столько красного и золотого.

— А что это за деревья? — спросила я у лодочника.

— Клены, — ответил он мне. — И уже последние из неопавших: в Чикаго все ветки уже голые. — Он стоял на палубе рядом с калиткой. — Вдоль пути нашего следования по каналу растут клены, дубы, березы, но дальше, в прерии, уже не найдешь ни деревца, ни кустика. — Он показал на открытое пространство, которое я могла рассмотреть лишь мельком в просветы между деревьями. — Там нет деревьев, нет топлива. А фермеры строят свои дома из дерна.

— Из дерна?

— Ну да: из вырезанных кусков земли, сложенных друг на друга.

— Вроде как scalpeen, — сказала я.

— Что, простите?

— Это такие землянки, которые делаются в канавах, а сверху покрываются торфом, — пояснила я.

— А-а, — без всякого интереса сказал он. — Дома из дерна в прерии в скором будущем исчезнут. Фермеры будут строить каркасные дома из леса, который будут поставлять сюда по замечательному каналу через реку Иллинойс и озеро Мичиган. Мы увозим их урожай, а взамен привозим из Чикаго все, что им требуется. Канал открыт всего шесть месяцев, а перемены уже наступают. Мы никогда не построили бы канал Иллинойс-Мичиган без этих неистовых ирландцев. Вот кто умеет копать, я вам скажу. Мозгов нет, зато море физической силы, да еще горячее желание рисковать покалечиться или даже погибнуть за каждый доллар. Но они вовсе не ценят человеческую жизнь, как мы, — наверное, потому что их так много.

— Я сама ирландка, — сказала я, — и…

— А сколько у вас детей? — перебил он меня. — Десять?

Я отошла от него к перилам у другого борта. Что за тупая деревенщина, guilpín. Слава богу, что его не слышали наши мальчики. Они были слишком заняты тем, что махали рукой детям на берегу. Не дети ли это тех самых фермеров, которые теперь перебираются из земляных домов в деревянные?

Но лодочник последовал за мной, продолжая твердить мне о том, как ирландские рабочие гибнут, потому что не одеваются должным образом, пьют дешевый дрянной виски…

Я попыталась заткнуть уши — слишком устала препираться с ним.

Но тут заговорил еще один парень, который до этого стоял молча и что-то рисовал у себя в блокноте. Он сказал, что он немец, что зовут его Карл Кульман и что он инженер, осуществляющий надзор за общественными работами в Америке. А лодочнику он заявил, что нигде в мире не видел профессионального мастерства такого уровня, как на строительстве этого канала. Тщательно подогнав все камни, рабочие очень умело выложили все стены, которым предстояло выдержать давление миллионов галлонов воды.

Затем он обернулся ко мне:

— Я восхищен работой ваших соотечественников, мадам.

— Благодарю вас, сэр, — ответила я и, развернувшись спиной к лодочнику, направилась в каюту.

* * *

— Саммит! — прокричал на рассвете лодочник.

Дети и Майра еще спали, но полному мужчине рядом со мной, фермеру, едущему в Чикаго продавать свой урожай, захотелось поговорить. Ну почему ко мне так и липнут все любители поболтать?

Фермер сообщил мне, что «Генерал Фрай» — это пассажирская баржа. Другие баржи перевозят грузы — многие и многие тонны. Пшеница, которую он продает, в Чикаго будет погружена на пароход, пересечет Великие озера до Буффало, а затем отправится по реке Святого Лаврентия и дальше на Европу.

— И все по воде, — продолжал он. — Подумать только — водный путь от Мексиканского залива до Канады и через Атлантику. Этот канал Иллинойс-Мичиган — просто мечта столетий! Наш конгрессмен, молодой адвокат по имени Авраам Линкольн, произнес большую речь в день, когда в Буффало прибыли первые грузы. Он заявил, что французы, осваивавшие эту страну в прежние времена, и представить себе не могли, что способна сделать Америка. Посмотрите теперь, как разрастется Чикаго! — воскликнул он. — Сколько людей проживает там теперь? — спросил он у лодочника, который как раз зашел в каюты.

— Ну, я бы сказал, что тысяч пятнадцать-двадцать по крайней мере.

— А двадцать лет назад всего населения было меньше тысячи, — сказал фермер. — Но на самом деле все это очень печально. Потому что жить в этом городе плохо. А жаль.

— Почему вы так говорите?

— Как почему? Потому что Чикаго — суровое место, где полно бандитов и преступников. Даже индейцы говорят, что тут воняет. На их языке «Чикаго» как раз и означает «дурной запах». — Он сделал паузу, видимо, ожидая, что я засмеюсь, но, не дождавшись, добавил: — Вы ирландка.

— Да.

— У меня есть к вам вопрос. Почему вы, пэдди, не начнете открывать фермы в прериях? — спросил он у меня. — Тут акры пустующих земель стоят сущие гроши, тогда как вы там, у себя, ютитесь толпами в трущобах.

— Ну… — начала было я.

Но он уже понесся дальше, рассказывая мне, что всего в нескольких милях от Чикаго трава вырастает высотой шесть футов, а почва столь плодородна, что там прорастает воткнутая в землю сухая палка.

— И это все плоская равнина, — говорил он. — Пахать легко. Я стою у себя на поле и вижу, как солнце садится за горизонт, при этом между мною и солнцем ничего нет — ни холмика, ни горки, только трава и дикие луговые цветы. Бери и работай! И все же ирландцы не идут на фермы. А битком набиваются в этот самый Чикаго. Почему?

— Чтобы купить даже самую дешевую землю, все равно нужны деньги, а потом еще и посадочный материал, — сказала я. — А еще плуги, лопаты, куры, телята, поросята и…

Я вспомнила семьи шведских и норвежских переселенцев на «Ривер Куинн». Я была уверена, что эти люди с неподвижными лицами подпоясаны набитыми деньгами поясами, полученными от продажи их земли на родине. Деньги должны помочь им начать все заново в Америке. А у наших парней есть только крепкие спины, а все, что они зарабатывают, уходит обратно в Ирландию, чтобы заплатить ренту и помочь еще кому-то из членов семьи перебраться сюда.

* * *

Пять громких и протяжных звуков трубы.

— Бриджпорт, — объявил лодочник. — Конечная остановка.

— Бриджпорт? — переспросила я. — А когда же Чикаго?

— Баржа останавливается здесь. Это конец пути.

— Но… Я что-то не понимаю, — сказала я, оглядываясь по сторонам, — ни зданий, ни улиц, лишь пустая пристань.

— Центр города находится в нескольких милях к северу, а канал заканчивается тут, — пояснил мне фермер.

— Нам необходимо в Чикаго отыскать церковь Святого Патрика. Как же нам туда добраться?

— Вы можете либо нанять небольшую лодку, которая поднимет вас вверх по реке, либо нанять повозку, либо идти пешком, — ответил он.

— Пешком? И как далеко?

— Четыре-пять миль.

«Пешком? Нет, только не пешком», — решила я. Дети за эти два месяца нашего путешествия почти не скулили и не жаловались, но просить их после этого пройти пешком еще пять миль…

— Подскажите, пожалуйста, как нам попасть в Чикаго, — попросила я лодочника.

— В Бриджпорте живут ваши люди, — ответил тот. — Именно отсюда начинали копать этот канал. Вы найдете там кого-нибудь. В любом случае, миссис, выбора у вас нет. Сходите на берег.

Лодочник заставил Майру и детей подняться на ноги — все они еще спали. Я подняла Стивена, взяла Бриджет за руку. Майра несла Грейси. Мы вышли на палубу.

— Но, сэр… — начала я.

Лодочник толкнул меня между лопаток, и я вылетела на трап, едва удержав Стивена на руках. Бриджет начала плакать и, схватившись за мою юбку, побежала за мной по мосткам.

Майра все еще стояла на палубе, кутаясь в красную шаль.

— Это и есть Чикаго? — удивилась она. — А где же розовые здания? Где шпили церквей? Где салуны?

Пристань была пуста. Вдалеке я заметила несколько деревянных домиков. Никаких улиц и никаких людей вокруг. Лишь утопающая в грязи тропа.

Где-то в глубине души я надеялась, что Патрик Келли станет нас искать и окажется здесь, чтобы встретить нас. Или же что я смогу узнать у кого-нибудь из портовых рабочих, где тут проживает Патрик Келли — тот самый, у которого золоченый посох.

Но в этом безрадостном месте мы были совершенно одни.

— Воскресное утро, — пояснил мне фермер, стоявший рядом со мной. — Еще рано. Ваши люди, вероятно, неплохо погуляли накануне — отсыпаются после виски. Что ж, желаю удачи, — сказал он и ушел.

Майра подхватила Грейси и спустилась по мосткам на берег. Мальчики топали за ней.

Мы уже съели все, что взяли с собой. И вот мы высадились — совсем одни, голодные, и негде спрятаться от холода.

Майра поплотнее закуталась в шаль и пристально посмотрела мне в глаза:

— И что теперь, Онора?

— Я… Я не знаю.

— Забытое богом место, где замерзнуть можно, — раздраженно бросила она.

Чтобы Бог отвернулся от этого места, хватило бы уже одного запаха. Похоже, что исходил он от речки, которая, извиваясь, уходила в сторону от канала.

От зловонного ветра слезились глаза. У меня кружилась голова, я дрожала и чувствовала в животе резкие тычки. Ребенок. Майкл, где же ты?

Я заплакала, Майра и дети присоединились. Мы плакали громко и навзрыд.

Ненавистные Sassenach не могли сломить меня. Голод? Болезни? Я выстояла против них. Даже когда умер Майкл, я держалась, решив, что обязательно выполню данное ему обещание увезти наших детей в Америку. Но сейчас… ничего этого не было. Я не чувствовала присутствия рядом с собой ни Майкла, ни Бога. Где же ты, Господи? Я выполнила свою часть работы. Майра права: ты совсем забыл это несчастное место. И нас забыл тоже.

Мне ужасно хотелось домой. Стоять под лучами солнца на Силвер Стрэнд у залива Голуэй. Хотелось снова стать молодой. Хотелось, чтобы рядом были муж, мама. Хотелось…

— Святое распятие, что это еще за кошачий концерт под боком?

Я обернулась. Вот черт. К нам приближалась чикагская версия того новоорлеанского громилы из порта, постукивавшая по ладони точно такой же дубинкой.

— А что в этом противозаконного, когда две матери и восьмеро их детей рыдают на пределе своих сил? — спросила я. — Ладно, тогда отведите нас в тюрьму! Пожалуйста! Лучше уж в камеру, чем на этом холодном ветру.

Он удивленно обернулся к Майре:

— О чем это она?

Майра шмыгнула носом сквозь слезы.

— Она наконец сдалась, слава богу. А теперь, если вы объясните нам, где разворачивается эта баржа, мы прямо на ней уедем обратно.

— В Ирландию? — переспросил он. — Я бы вам этого не советовал, миссис.

— В какую еще Ирландию, здоровенный вы sliveen! В Новый Орлеан! — зло огрызнулась Майра.

— Кого это вы тут обозвали sliveen? — возмутился он.

— А я что-то не вижу, чтобы кто-то еще, кроме вас, торчал тут на холоде!

— Майра, прошу тебя! — вмешалась я.

— Все, никаких «Майра, прошу тебя!». Это ты была так уверена, что мы найдем здесь Патрика Келли. Какой Патрик Келли? Да он, наверное, уже давно помер и похоронен где-нибудь вместе со своим золоченым посохом! Как я могла позволить тебе себя уговорить?..

— Эй, вы сейчас говорите о Патрике Келли с залива Голуэй?

— Ну да. А вы его знаете? — быстро спросила я.

— И у него с собой золоченый посох?

— Да, да! Где он? Слава тебе господи! Где он сейчас?

— В камере, должно быть, — в той самой, куда вы так рвались только что.

— Что вы хотите этим сказать?

— Он в розыске! — воскликнула Майра. — Я так и знала. Все, теперь мы можем возвращаться в Новый Орлеан?

— Майра, прошу тебя.

Мальчики позабыли о своих рыданиях и с интересом наблюдали за происходящим, слушая этого крупного мужчину.

— Патрик Келли — агитатор, — сказал тот.

— Агитатор? — переспросила Майра. — Это что, какая-то разновидность убийцы?

— Послушайте, девушки, кое-кто называет Патрика Келли героем, но управление канала Иллинойс-Мичиган платит мне за то, чтобы я прогуливался по этой пристани и следил за тем, чтобы все грузы загружались и разгружались без проблем. А Патрик Келли поставил себя между народом и боссами. Из-за рукавиц.

— Рукавиц? — удивилась я.

— Рукавиц. Придумал, что компания должна выдавать людям рукавицы. Боже мой! Ну кому из ирландцев хоть когда-нибудь были нужны рабочие рукавицы? Даже если и потеряешь палец-другой — отморозил там или оторвало, — так их же по пять штук на каждой руке! Я сам из Баллины. Люди из Мейо никогда не жаловались по поводу рукавиц. И даже самые слабые, из таких графств, как Лимерик и Донегал.

— Если вы настоящий ирландец, вы найдете для нас какой-то кров и что-нибудь поесть, — сказала Майра. — Я не родня Патрику Келли и не имею к нему никакого отношения. Меня зовут Майра Лихи, — улыбнулась она ему.

— Тим Джон Танни, к вашим услугам.

— А есть тут где-нибудь поблизости салун? — спросила у него Майра.

— Салун?

— Ну, знаете, где ковры и хрустальные люстры. И еще кресло, где могла бы отдохнуть леди. Мне рассказывали, что в Чикаго полно салунов и что принадлежат они ирландцам.

— Это верно, — расхохотался он. — Хотя мы называем их барами или тавернами. И вы правы, что принадлежат они нашим: Маккормикам, Гарви, Донлонам, Кифи, — но что касается хрустальных люстр с коврами, то тут…

— Мистер Танни, — вмешалась я. — У меня есть кое-какие деньги. Пожалуйста, подскажите нам, где мы можем найти кров для наших детей на эту ночь.

Я чувствовала, что к глазам вновь подступают слезы. Я не могла удержать их. Каждый вдох превращался во всхлипывание. Стоп, Онора, остановись. Если ты сейчас заплачешь, ты погибла. Но я не могла контролировать себя.

— Да, сейчас, миссис, конечно, — ответил он мне. — Только не нужно плакать. И придержите свои деньги, они вам еще понадобятся. Дайте-ка подумать… Для начала я свожу вас к мессе. Уже почти время для нее.

— Месса? В церкви Святого Патрика? — оживилась я. — Мы посылали туда письмо. — Возможно, там мы встретим и Патрика Келли собственной персоной.

— Церковь Святого Патрика находится отсюда за много-много миль, — сказал Тим Джон. — А я отведу вас в церковь Святой Бригитты. Мы одним выстрелом уложим сразу двух зайцев, как здесь говорят, потому что паства церкви Святой Бригитты проводит свою воскресную мессу в Скэнлон-Хаус у Джеймса Маккены — то бишь в салуне.

 

Глава 24

— Таверна Маккены, — сказал Тим Джон Танни, — и одновременно церковь Святой Бригитты.

Он держал Стивена на руках, направляя нас в узкое деревянное здание.

— А теперь давайте к огню, — посоветовал он.

Я пошатнулась и схватилась за плечо Пэдди, чтобы сохранить равновесие.

— Проходите сюда, мальчики, а маму вашу усадите на этот стул.

Пэдди обнял меня за талию и помог мне сесть.

— Мама, — шепнул он мне на ухо, — только не дай и этому умереть.

Я схватилась руками за живот и закрыла глаза.

— Ох, Онора, — озабоченно сказала Майра. — Что, ребенок?

— Тим Джон, — раздался женский голос, — отведите этих детей на кухню. А я позабочусь о ней.

Женщина подняла мои ноги и положила их на табурет.

— Вот так, миссис.

Ее рука поднесла к моим губам оловянную кружку. Прохладная вода.

— Прямо из озера Мичиган, — пояснила она.

— Она устала, — сказала Майра. — Мы проделали долгий путь.

— Можете расслабиться, девочки, — успокоила женщина. — Здесь вы среди своих.

Она дала мне еще воды, и я все выпила. Голова уже не кружилась, и спазмы ослабли. Я открыла глаза.

— Мне уже лучше, — прошептала я. — Спасибо вам.

— Не стоит. Всегда рада помочь, — ответила женщина, приблизившись ко мне своим небольшим лицом.

От нее веяло теплом и добротой. У нее были седые волосы и голубые глаза. Она улыбалась мне.

— Отдыхайте, дорогая. Я — Лиззи Маккена. Добро пожаловать в таверну Маккены Скэнлон-Хаус, — сказала она.

— Спасибо вам, миссис Маккена.

— Лиззи, — поправила она меня.

— А я Онора. Онора Келли.

Майра присела рядом со мной.

— К тебе вернулся нормальный цвет лица, Онора, — отметила она и поднялась. — Я Майра Лихи, — представилась она Лиззи Маккене. — Мы с ней сестры.

— Ну, тогда, Онора, я оставляю вас в надежных руках. А сама должна закончить уборку. Отец Донохью достаточно деликатен, чтобы не обращать внимания на запах выпивки, но если барную стойку не выдраить хорошенько, чистая скатерть, которую он принесет с собой, прилипнет в местах, где был пролит виски.

И она спешно удалилась.

— Ты в порядке? — спросила Майра.

— Да.

— Вот и хорошо.

Она огляделась по сторонам в полутемной комнате, которую освещали лишь огонь в очаге да несколько светильников. В небольшое окошко виднелось серое пасмурное небо.

— Немного отличается от той церкви, которую мы с тобой видели в прошлое воскресенье, — фыркнула сестра.

— Майра, прошу тебя.

— Я просто так говорю… Пойду лучше посмотрю, как там дети.

* * *

Более сотни человек толпились вокруг высокого священника средних лет, который, стоя за стойкой, славил жертву нашего Господа. Здесь были семейные группки, стайки девушек и ряд мужчин, стоявших у дальней стены таверны. Все были в темных одеждах: мужчины — в тяжелых шерстяных сюртуках, женщины — в шалях. Не было места ярким ситцам Нового Орлеана.

Майра усадила наших детей на пол у огня. Джеймси держал меня за одну ногу, Пэдди — за другую.

Уже перед причастием Лиззи бросила мне:

— Оставайтесь на месте, — и подвела ко мне отца Донохью.

— Corpus Christi, — сказал он, положив мне на язык облатку. — Viaticum — хлеб путешественников, — добавил он и улыбнулся мне. — Fáilte.

Здорово, что священник этот оказался нормальным человеком, очень простым в общении с другими. Я видела, что после мессы он остался в таверне, беседовал и даже шутил с прихожанами, переходя от одной их группы к другой.

— Ну вот, наконец-то и он, — сказала Лиззи, подводя его к нам.

Когда она представила ему нас с Майрой, он сказал:

— Мы рады видеть вас среди паствы церкви Святой Бригитты.

— Отец Донохью родом из Типперэри, — сообщила нам Лиззи. — Раньше все наши священники в Чикаго были французами, но сейчас даже наш епископ ирландец. — Она ткнула одну руку в бок и бросила на священника озорной взгляд. — Правда, с такой фамилией — Квотер — он вполне сошел бы за француза. Может, именно поэтому он и получил эту должность. Как вы считаете, отец Донохью?

— Бросьте, Лиззи, — ответил священник и подмигнул ей.

Майра рассмеялась.

— Этот отец совершенно не кичится своим положением, как отец Джилли или тот властный священник в Новом Орлеане, — шепнула она мне.

— Дайте мне знать, если я могу как-то помочь вам, — сказал отец Донохью. — Я прихожу в церковь Святой Бригитты по воскресеньям, но приписан я к церкви Святого Патрика.

— К церкви Святого Патрика, — повторила за ним я. — Именно туда мы и направляли письмо для Патрика Келли, брата моего мужа.

— В Чикаго много Патриков Келли, — ответил он. — И писем тоже много.

— Наше письмо сестры милосердия из Голуэя посылали сначала в свой монастырь, чтобы оттуда его уже передали вам.

— Из Голуэя, говорите? Так вам нужен тот Патрик Келли, у которого посох Святого Греллана?

— Да, да, все верно, — сказала я. — Именно он.

— Тогда, полагаю, ваше письмо находится у нас.

— Как у вас? Значит, он не получал его?

— Патрика Келли не было в Чикаго с середины лета, — ответил отец Донохью.

— Но все же вы его знаете? — спросила я.

— Мы все тут знаем Патрика Келли, — ответила за него Лиззи. — Хотя где он находится и когда вернется, не знает никто.

— Но он обязательно рано или поздно появится, — заверил нас отец Донохью.

Однако нам он был нужен сейчас, сегодня вечером. Куда же теперь нам податься?

* * *

После ухода отца Донохью дом Маккены вновь превратился в таверну. За стойку бара встал высокий усатый мужчина — я догадалась, что это муж Лиззи. Раньше я никогда не бывала в пабах или других питейных заведениях, торгующих незаконными напитками, но меня впечатлило, как этот человек работал с посетителями. Он реагировал на поднятый палец, кивок головы, но не обращал внимания на окрики, ловко двигаясь со своей бутылкой по залу, подливая виски в небольшие стаканчики, собирая монеты и перебрасываясь парой слов с клиентами. Это был своего рода ритуал.

Женщины собрались вокруг огня. Я встала, чтобы уступить свой стул хрупкой старушке, но тут торопливо подошла Лиззи в сопровождении двух парней. Они принесли стопку табуретов и расставили их вокруг очага.

— Это единственный день, когда в нашу таверну приходят дамы. Располагайтесь поудобнее, — сказала Лиззи, усаживая меня обратно.

Затем она представила мне каждую из почти двух десятков женщин, назвав имена и графства Ирландии, из которых они прибыли.

Я кивала и улыбалась.

— А мы из Барны, — сказала я в свою очередь. — Графство Голуэй.

Все лишь покачали головами: людей из наших краев здесь не было. Одна из женщин сказала, что слышала, будто Залив Голуэй очень красивый.

Майра беседовала с группкой людей напротив меня, и ее красная шаль ярким пятном выделялась на фоне черных одежд остальных.

Вскоре Лиззи и ее парни вернулись с подносами, уставленными белыми фарфоровыми кружками с чаем.

— Угощайтесь, леди, — сказала она и села рядом со мной.

— А наши дети… — начала я.

Но Лиззи опередила мой вопрос, показав в дальний угол. Наши дети присоединялись к группе других.

— Они там развлекают друг друга, — сказала она. — За стойкой бара — мой муж, Джеймс Маккена. Он присмотрит за ними.

Воскресный день уже начал клониться к вечеру, а мы все оставались в таверне, прячась от холодного ветра. Дрова в очаге не горели багрово-красным пламенем, как bogdeal, каменный уголь, и не давали ровного тепла, как торф. Лиззи Маккене приходилось все время ворочать поленья, чтобы они обгорали равномерно, но этот огонь согревал всех нас, пока женщины рассказывали мне о Бриджпорте, делясь разными подробностями и впечатлениями. Они сообщили, что их деревня раньше называлась Хардскраббл, а переименовали ее уже строители канала.

— И теперь как будто тяжелые времена бедности закончились, хотя это совсем не так, — сказала одна коренастая женщина.

— Ну, сейчас, правда, уже не так тяжко, как было, когда мужчины копали канал, — добавила другая. — Парни замерзали до смерти, ночуя в дырявых общих палатках, расставленных вдоль всего пути. И платили тогда нерегулярно.

— Компания то прекращала работы, то начинала снова, — подхватила еще одна.

— А вот Лиззи повезло, — продолжила коренастая миссис Маккарти, повернувшись ко мне. — Джеймс Маккена и его друг Майкл Скэнлон были здесь в числе первых рабочих. И, когда у комитета по строительству канала кончились деньги, он расплатился с ними участками земли.

— Тем не менее, — вмешалась Лиззи, — нам еще долго приходилось браться за любую случайную работу, прежде чем мы скопили денег и построили эту таверну. Но работа эта все же была — с этим согласились все женщины. Слава богу. В Бриджпорте загружались и разгружались баржи, а когда канал Иллинойс-Мичиган замерзал, мужчины работали в карьере, на обжиге известняка, на бойнях.

— На бойнях? — не поняла я.

— Это места, где забивают скот и разделывают туши, — пояснила Лиззи. — Самая крупная из них — бойня Хафа. Но они, конечно, работают только зимой: когда тепло, мясо быстро протухает.

— Ваши мальчики тоже могут найти себе работу у Хафа, — заметила одна из женщин.

— Но моему старшему, Пэдди, всего восемь, — возразила я.

— Мои сыновья начинали там в шесть, — сказала еще одна женщина — кажется, миссис Кенни. — Они были вынуждены сделать это, — продолжала она, — после того как моего мужа, Дэна, убили в лагере на лесозаготовках.

— Ну, ваши мальчики довольно крупные, — сказала Лиззи. — Они уже могут вычищать кровь в сточных каналах или сжигать внутренности. А Хаф отдает своим работникам коровьи желудки, которые тоже вполне можно есть, если потушить подольше. Это когда-то помогло нам пережить трудные времена, скажу я вам.

— Хаф бросает сердца и печень в речку, — добавил кто-то, — а мальчишки ныряют за ними — удобно.

— Ох, — вздохнула я.

Во время Великого голода мы делали вещи и похуже… Неужели и в Америке творится такое?

Майра не слушала этот разговор. Она хохотала вместе с женщинами, окружившими ее.

Подошел Тим Джон со стаканчиком виски. И предложил его Майре.

Все женщины разом умолкли. А все мужчины в баре с интересом уставились на Майру, толкая друг друга локтями.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказала Майра, взяв у него стакан. Но потом выдержала эффектную паузу. — Я, пожалуй, все-таки подожду, пока вы принесете и остальным.

— Остальным? — оторопело переспросил Тим Джон.

— Но вы же, насколько я понимаю, решили угостить всех присутствующих здесь дам?

— Я… я… — начал заикаться Тим Джон.

Лиззи насмешливо фыркнула, и тогда уж и все мы разразились хохотом.

— Молодец, Майра, — сказала женщина постарше и повернулась к Тиму Джону: — Мы ждем. А у меня тоже найдется для тебя стаканчик на Рождество.

Он пожал своими большими плечами и молча пошел к бару.

— А теперь, — сказала еще одна женщина, миссис Флэниган, — мне пора к плите. Двадцать постояльцев будут ждать своего воскресного обеда.

Другие женщины тоже начали вставать и подзывать своих детей. Поднялась и я, направившись вместе с остальными в угол. Там малыши сидели на полу и наблюдали, как двое мальчишек постарше бросали нож с короткой рукояткой в нарисованную на деревянной стене мишень. Эти дети очень быстро втянули наших в свой круг — как это было и в Новом Орлеане. Бриджет держала с одной стороны возле себя Стивена, а с другой — Грейси. Моя помощница.

— Все ваши дети прекрасно воспитаны и хорошо себя ведут, — сказала я Лиззи, подошедшей сюда вместе со мной.

— Попробовали бы они этого не делать — их матери быстро устроили бы им хорошую взбучку. Хотя парни их Хардскраббла при случае могут быть и необузданными. Особенно банда Хикори. Хорошо, что ваших много — они могут постоять за себя. А этот, — она показала на Пэдди, — думаю, вполне способен кому-нибудь пару раз врезать.

Остальные матери уже разобрали своих детей, и в углу остались только наши.

— Мама, а где мы будем спать? — спросил Джеймси.

Я повернулась к Лиззи:

— У нас есть деньги.

— Сколько, если не секрет?

— Семнадцать долларов.

— Этого, полагаю, хватит на теплую одежду и две недели пансиона с кормежкой. Подыщем вам что-нибудь.

— Нельзя ли нам сегодня остаться ночевать здесь? А утром…

Но Лиззи сразу покачала головой:

— Мы с Маккеной живем позади таверны, но детям здесь определенно не место…

Она пожала плечами.

Когда семейные посетители разошлись, атмосфера в таверне заметно изменилась. Мужчин прибавилось, голоса стали громче, и даже все улаживавший Маккена красноречиво положил на стойку здоровенную палку. Похоже, из женщин в этом шумном месте остались лишь мы с Майрой.

Я направилась было к сестре, но остановилась. Майра была не одна. Возле нее на низких табуретах сидели четверо парней, которые оживленно с ней болтали.

— Миссис.

Я обернулась. Передо мной стоял Джеймс Маккена.

— Вам уже лучше? — поинтересовался он.

— Да, — ответила я, — и мы все вам очень благодарны.

Маккена смущенно прокашлялся.

— Ваша сестра в хорошей форме, — заметил он.

Впрочем, Майра не пила — стакана в ее руке не было. Она что-то сказала, и четверо сидевших рядом с ней мужчин дружно засмеялись.

— Мы тут не… — неуверенно начал Маккена. — В смысле, женщинам тут…

Он запнулся.

— Сама все объясни, — бросил он своей Лиззи, а сам ушел обратно за стойку.

Лиззи отвела меня в сторонку.

— Видите ли, Онора, то, что Хардскраббл стал называться Бриджпортом, по сути, ничего не изменило. Мы по-прежнему остаемся уединенной деревней за городской окраиной, а чикагские шишки не хотят пускать в город неуправляемых ирландцев.

«Да упаси нас Господь от гнева потомков О’Флаэрти», — вспомнила я.

— Маккена хочет, чтобы Бриджпорт вошел в Чикаго, чтобы у нас был свой представитель в муниципальном совете, — продолжала Лиззи. — Поэтому наша таверна должна быть респектабельным заведением, а женщины определенного типа…

— Моя сестра — не «женщина определенного типа».

— Не сомневаюсь в этом, и она быстро поставила Тима Джона на место, спору нет. Не мне их судить. Иногда девушки, чтобы выжить, или матери, чтобы спасти своих детей, вынуждены продавать то, что у них есть. Для этого существуют специально отведенные места. Например, заведение Ма Конли на Сэндс или же…

— Мы уходим, миссис Маккена. Немедленно. Не знаю, правда, куда, но вы не можете вот так… Моя сестра — хорошая женщина и огромная поддержка для меня.

Я развернулась и пошла прочь.

— Эй, Онора, остыньте, — окликнула меня Лиззи. — Я-то понимаю это. А вот Маккена… — Она вздохнула. — Никто так не замечает чужие грехи, как покаявшийся грешник. — Лиззи нагнулась поближе ко мне. — Когда мы только приехали сюда — Боже, прошло уже двадцать лет, даже не верится, — Чикаго был диким и свободным городом, и жить в нем было просто. Мы чудно проводили время в старом отеле «Сауганаш» — это в центре, где река впадает в озеро Мичиган. Всем было все равно, кто ты такой. Управляющим там работал француз Бобиен, великий скрипач. Какие он устраивал танцы! Туда приходили солдаты из Форта Дирборн, торговцы мехом и, конечно, потаватоми.

— А это кто такие?

— Потаватоми… ну, индейцы. Тысячи их жили в своих лагерях вокруг города, торгуя мехами сначала с французами, а потом и с американцами. А я танцевала с ними — со всеми до одного. Индейские мужчины не любят рил, но в вальсе могут кружить тебя так, что ты земли под собой не чувствуешь! А рил здорово танцуют как раз индейские женщины. Видели бы вы, как они отплясывали «Стены Лимерика»! А Маккена тоже бодро вытанцовывал со всеми остальными. Мы сами из Донегала, ноги у нас быстрые. Верьте иль нет, но мы, женщины, пили там наравне с мужчинами. Но с тех пор Чикаго сильно изменился. Понаехало людей с Востока, они сейчас у власти и пытаются насаждать в городе свои манеры, — продолжала она. — А некоторые хотели даже сменить название Чикаго! Это ведь индейское слово — вы знаете, что оно обозначает?

— Ну… — начала я.

Она махнула рукой:

— Да мы не против. Лучше уж называться вонючим местом, чем каким-нибудь Нью-Йорком, или Нью-Гемпширом, или Нью-Бедфордом в честь английских городов, или чем дать оседлать себя французам, как какой-нибудь Винсенс или Терре-Хот… Чикаго — хорошее название для города, и Бриджпорт станет его частью, нравится это янки или нет. Вот только… Вы простите, если я оскорбила вашу сестру, — сказала Лиззи. — Ну ладно. Сейчас нам первым делом нужно решить, где вы будете ночевать.

Мы подошли к очагу. Парни, сидевшие возле Майры, встали. Лиззи пожурила их немного и отослала.

— Слушайте, — сказала она. — Думаю, что Молли Флэниган могла бы пустить вас к себе.

Пансионы в Бриджпорте все предназначены для рабочих, пояснила она. Никаких женщин, никаких детей. Мужчины не хотят там следить за своими манерами.

— Но Молли Флэниган в долгу перед Патриком Келли. Вы видели ее сегодня здесь. Приблизительно моего возраста, но выглядит старше. Вдова.

— Как и мы, — вставила Майра.

— Ну, это, надеюсь, ненадолго, — отозвалась Лиззи. — Лучше всего вам обзавестись мужьями. Одиноким женщинам в Чикаго может быть очень трудно.

— Лично я никогда… — начала было я, но Майра уже встала, готовая идти.

* * *

Ветер трепал нас, когда мы следовали за Лиззи по пустынной дороге. Вокруг никого, хотя в небольших окошках деревянных коттеджей с остроконечными крышами виднелись огоньки свечей, а из печных труб в затянутое низкими тучами небо тянулся дымок.

— Тут совсем не такие дома, как у нас, — сказала я Лиззи.

— Янки называют их хибарами, а нас — ирландцами из хибар. Считают, что это, должно быть, обидно, хотя эти маленькие домики могут быть достаточно уютными, — ответила она.

— Мы будем рады любой крыше над головой, — сказала я, когда мы свернули еще на одну такую же грязную дорогу.

— Улица Хикори-стрит, — сказала Лиззи. — Эти тропы ведут к каналу, а дальше… Видите вдалеке открытое пространство? Это прерия. Там, на краю, живет семья индейцев потаватоми.

— Я не вижу…

— Вон там, низенькие хижины у самой земли, — показала она. — Круглые такие. Неужели не видите белую кору берез на них?

Мы прошли по Хикори-стрит еще немного, пока не добрались до трехэтажного дома в самом конце улицы. Наши дети в одежках из Нового Орлеана совсем продрогли.

— Давайте сразу пройдем к Молли на кухню, — сказала Лиззи. — У нее там большая печка и всегда очень тепло.

Молли Флэниган мы застали за мытьем посуды после ужина, который она подала своим постояльцам. Уже через минуту она усадила наших детей поесть у чугунной печки — там действительно было очень тепло. Молли оказалась той самой женщиной, которая тогда похвалила Майру: «Молодец». Ее очки не прятали мягкий взгляд карих глаз — дела у нее шли неплохо, если она могла позволить себе очки. Пока она болтала с нами, Лиззи кивала и порой что-то комментировала. Молли рассказала нам, что сыновья ее выросли и ушли из родительского дома: один подался на Запад, а второй был матросом на разных кораблях, ходивших через озеро Мичиган в Буффало.

— Оба хорошие парни, уже твердо стоят на ногах, — добавила Лиззи.

Две дочери Молли были замужем: одна жила в приходе церкви Святого Патрика, а вторая — чуть дальше, в районе под названием Гусиный остров.

— Ирландцы уже расселились по всему Чикаго, — сказала нам Лиззи. — Не жмутся друг к другу в каком-то одном месте. А пригороды Килгабен и Вольф-Поинт уже стали частью Чикаго.

Обстановка была очень дружелюбной, пока Лиззи не сказала, что мы хотим остаться в пансионе Молли. Хозяйка ответила, что никогда не берет семьи, да и мест в любом случае нет: двадцать постояльцев и всего восемь комнат, это уже по два-три человека в каждой. Хотя у нее есть чердак, который она использует как кладовку…

— Покойный муж Оноры — брат Патрика Келли, — перебила ее Лиззи.

— Да вы что! Ну тогда…

Что ж, будет тесновато, но на месяц она нас возьмет.

Я взглянула на Майру. Та согласно кивнула. После того как мы выжили на одной койке на «Сьюпериор»…

— А как насчет… хм… оплаты? — спросила я.

— Шесть долларов в неделю вас устроят? Это с едой, — сказала Молли. — Если будете помогать со стиркой, будет пять долларов.

— Конечно, мы поможем.

— Обычно я прошу плату за две недели вперед.

— Но нам еще нужно купить теплую одежду детям, — возразила я. — Тогда у нас совсем не останется денег.

— Взять с вас меньше я никак не могу, — сказала Молли. — Продукты и дрова стоят ужасно дорого, просто кошмар. Вы можете остаться на денек-другой, пока…

Пока что? Пока не появится Патрик Келли? Мы не могли зависеть от этого. Десять долларов сразу, а через две недели следующий платеж. А еще нужно купить одежду…

— А эта работа, Лиззи? На бойнях? Могли бы вы помочь нашим мальчикам устроиться туда? — спросила я.

Лиззи взглянула на наших детей.

— Маккена точно мог бы пристроить туда троих старших.

— Но… — начала было Майра, но осеклась и умолкла.

— Ну, если ваши ребята будут работать, тогда вообще никаких проблем, — сказала Молли. — Мы договоримся, и я не буду брать у вас денег вперед.

* * *

Лиззи осталась, чтобы помочь нам передвинуть разные мешки и пакеты под одну стенку комнатки с низкими потолками.

— Парни оставляют у меня свои вещи. Но немногие за ними действительно возвращаются, — объяснила нам Молли.

Соломенные тюфяки, которые она принесла, укрыли весь пол. Мне предстояло спать с Бриджет и Стивеном, Майре — с Грейси. Еще на одном матрасе разместились Пэдди и Джеймси, а на оставшемся — Джонни Ог, Томас и Дэниел. Дети сразу плюхнулись на свои постели прямо в одежде.

Лиззи сказала, что ей пора возвращаться к Маккене.

— Спасибо вам, спасибо, — хором говорили мы, когда она уходила.

Мы с Майрой тоже собрались ложиться, но Молли жестом позвала нас назад в кухню.

— Самое время нам поговорить. В воскресенье ночью мои постояльцы гуляют — сказала она. — Вот, присаживайтесь. Обожаю эти стульчики. Я привезла их с собой из Ирландии. Сама я из Роскоммона, деревня Крохан возле Френчпарка.

— Крохан? Но там ведь крепость Маэвы!

— Маэва? Ничего о ней не знаю, — ответила Молли.

— В древние времена она была ирландской королевой, и она…

— Онора, — перебила меня Майра, — Молли что-то говорила о своих стульях.

— Но если Молли жила там же, где в свое время жила Маэва, она должна ее знать… — Я повернулась к Молли. — Fadó, — сказала я.

Но Молли лишь покачала головой:

— Я уже забыла ирландский. Хотя по-настоящему его никогда и не знала. В наших краях лендлорды строго боролись с нашим языком. И вообще жестоко обращались с людьми. Мой Том не мог стерпеть, что его все время таскали за чуб, вот мы и уехали. На самом деле нам повезло. Мы выбрались оттуда еще до того, как начались совсем тяжкие времена.

Молли с нежностью погладила стульчик из резного дерева.

— Те, кто приезжает сюда сейчас, едут вообще с пустыми руками, — сказала она.

— У нас не было ничего, кроме собственной жизни, — подтвердила я, — да и та висела на волоске.

Молли понимающе кивнула.

— Это просто чудо, что все мы пережили черный 47-й, — уже разошлась я и продолжала бы дальше, если бы Майра незаметно не толкнула меня ногой.

— Чугунная печка дает столько тепла, — вставила она.

— Дом хороший, и он у меня сейчас исключительно благодаря Патрику Келли.

Молли поведала нам, что ее мужа Тома убили, когда он работал на канале. Семья постепенно выплачивала компании долг за этот дом с участком земли, но, когда Том погиб, компания попыталась выставить Молли отсюда и присвоить деньги, которые они с мужем уже выплатили.

— А Патрик Келли заставил компанию простить нам невыплаченный остаток суммы да еще и дать немного денег в придачу, — сказала она. — Он объяснил им, что рабочие очень плохо отнесутся к тому, что боссы выбросили на улицу вдову. Каждый подумает: а что если такое случится с ним? Их жен тоже будет ожидать подобная участь? Если компания действительно хочет закончить строительство в срок, лучше поступить правильно.

Молли откинулась на спинку своего стула.

— Сейчас, — продолжала она, — Джеймс Маккена хочет, чтобы мы все тут были законопослушными, дабы показать янки, заправляющим в Чикаго, что мы не дикари, какими они нас считают. Но я считаю, что нам нужны как раз такие люди, как Патрик Келли, чтобы не дать янки растоптать нас. Когда Патрик поднимает над головой свой золоченый жезл, каждый ирландец выпрямляет спину и расправляет плечи! Труд в карьере, в доках, на бойнях — вся эта работа убивает душу, и там очень легко потерять уважение к себе. У нас уже есть свои мессы, есть своя музыка, есть таверна, но нам необходим Патрик Келли. И я надеюсь, что очень скоро он вернется.

* * *

— Боже правый, Онора, — шепнула мне Майра, когда мы с ней улеглись на свои соломенные тюфяки среди спящих детей. — Не нужно тебе заводить с этими людьми разговоров об Ирландии. Молли Флэниган глубоко плевать на все, что касается Маэвы и ирландского языка. У нее есть уютный дом, доход. И нам с тобой нужно это же.

— Меня все же удивляет, что они не спрашивают нас о жизни на родине, — сказала я.

— А я уверена, что наши много чего пишут им в письмах. Нет у нас с тобой для них хороших новостей.

— Тем не менее ты неплохо развлекла женщин разговорами.

— Я рассказывала им о «Ривер Куинн» и Новом Орлеане.

— А те парни?

— Они сами рассказывали мне о местных порядках. И они могли бы найти нашим мальчикам работу получше, чем на бойне.

— Но это же только пока Патрик Келли не…

— Не произноси при мне этого имени. Он для меня все равно что безумец.

— Но я…

— Давай уже спи, Онора.

«Мы здесь, Майкл. — Закрыв глаза, я мысленно разговаривала с мужем. — Я не могу почувствовать тебя рядом с собой, но я знаю — тебе нравится, что мы добрались до Чикаго. И Патрика здесь уважают. Пришли его к нам, Майкл. Прошу тебя, a stór».

* * *

Через два дня мы подготовили наших мальчиков к тому, чтобы они присоединились к группе мужчин, отправлявшихся на работу с первыми лучами солнца. Мы одели их в поношенные брюки и рубашки, купленные у старьевщика Шихи, а потом перешитые на них с помощью Молли. Она дала нам газет, чтобы мы подоткнули их в слишком большие для ребят рабочие ботинки. На экипировку мальчиков мы потратили шесть долларов, а потом еще четыре — на то, чтобы купить старые свитеры и шали для младших детей. На чердаке у нас было холодно. Осталось семь долларов. За жилье и еду мы собирались платить из заработков мальчишек.

Я причесывала Пэдди взятым у Молли гребнем с редкими зубцами, раздирая колтуны спутавшихся волос, которые вновь принялись расти после месяца хорошего питания.

— Скоро тебе уже понадобится стрижка, — сказала я ему.

Слава богу, что волосы у него росли на голове, а не на щеках.

— Мама, ты делаешь мне больно! — начал возмущаться Пэдди.

— Прости, a stór. Зато теперь ты выглядишь здорово. Ты у меня замечательный отважный мальчик, Пэдди, и ты идешь выполнять мужскую работу. Твой отец гордился бы тобой.

Я поцеловала его в макушку.

Майра принялась целовать Джонни Ога и Томаса в щеки, прижав их к себе с двух сторон.

— Ой, мама! Прекрати! — фыркнул Джонни Ог.

Томас вытер влажные следы от материнских поцелуев, оставшиеся на его лице.

— Наши мальчики должны ходить в школу, а не отправляться на работу, чтобы копаться там в крови и коровьих внутренностях, — сказала я Майре, когда мы стояли на пороге дома Молли Флэниган и смотрели, как наши сыновья присоединяются к веренице рабочих.

Пэдди шел медленным неторопливым шагом, глядя прямо перед собой. На плечах у него висел сюртук одного умершего мужчины.

— Мы не должны были отпускать их, — откликнулась Майра. — Они ведь еще дети.

— Они у нас с тобой, Майра, уже давно не дети.

* * *

Было уже темно, когда мы с сестрой вышли на улицу, чтобы встретить толпу направлявшихся домой рабочих. Некоторые были в белой пыли — я догадывалась, что они обжигали известь. Лица людей из карьера были в грязи.

Пэдди, Джонни Ог и Томас плелись в конце вереницы рабочих с бойни. Еще издалека я заметила темные пятна на их одежде.

Больше ждать я не могла. Бросившись навстречу Пэдди, я взяла его руку.

Он отдернул ее.

— Я весь в крови, мама.

Мы с Майрой втащили изможденных детей по ступенькам на чердак, где в большой, глубиной три фута, таз для стирки уже была набрана горячая мыльная вода. Джеймси мы велели собрать всех детей на кухне, но сейчас он и младшие стояли наверху лестницы, по которой с трудом поднимались старшие.

— Пэдди, я оставил тебе немного своего хлеба! — крикнул брату Джеймси.

Дэниел подхватил:

— Джонни Ог, мы нашли отличное место, чтобы играть в воинов Красной ветви! А ты, Томас, можешь быть генералом!

— Идите на кухню к Молли, — скомандовала я им. — И закройте дверь. Ваши братья скоро будут готовы.

Томас направился к большой круглой лохани, на ходу стаскивая рубаху и штаны. Он залез туда первым, сразу нырнув под воду с головой. Майра дала ему брусок коричневого хозяйственного мыла, которым Молли пользовалась для стирки. Он намылил волосы и снова нырнул.

— Я помогу тебе раздеться, Пэдди, — сказала я.

— Спасибо, мама, — ответил он. — Я так устал, что рук поднять не могу.

Я расстегнула пуговицы на его рубашке, приклеившиеся к ткани из-за запекшейся на них крови. Кровь была и на волосах, ее полоски остались на лице.

Джонни Ог сказал Майре, что может раздеться сам. Но не смог. Она помогла ему снять ботинки и штаны.

— Они все в навозе, — сказала сестра мне, а потом бросила Томасу: — Давай уже, выбирайся оттуда.

Пэдди и Джонни Ог залезли в теплую воду вместе.

— Томас ее всю испачкал, — пожаловался мне Пэдди.

— Об этом не беспокойся, a stór. Я принесу чистой воды, чтобы вы сполоснулись.

Мы с Майрой вымыли мальчикам волосы хозяйственным мылом, а потом я подогрела воды в чайнике Молли и вылила ее им на головы.

— Завтра мы будем мыться первыми, — предупредил Пэдди. — Томас может и подождать.

Он плеснул грязной водой на Томаса, который сидел на полу, все еще завернутый в джутовую мешковину.

До нас доносились крики и смех постояльцев пансиона, поднимавшихся по лестнице.

— Они мытьем не особо озабочены, — объяснила нам Молли. — Кувшин воды на голову, быстро вытерлись какой-нибудь тряпкой, переоделись во что-то чистое для выходов, перекусили немного и ушли в таверну.

Раз в неделю Молли стирала их рабочую одежду и брала за это по десять центов дополнительно. Теперь мы с Майрой будем ей в этом помогать.

Молли предупредила, что первые дни будут для наших мальчишек самыми сложными.

— Ваши ребята — чистильщики, они не стоят на помостах из досок, как все остальные, а находятся внизу, в самой грязи, — пояснила она. — Но они должны будут к этому привыкнуть.

Как только все трое были вымыты и завернуты в мешковину, наверх прибежали младшие.

— Ты ходил на работу, Пэдди? — воскликнул Джеймси.

— Ходил.

— И как там было, Джонни Ог? — спросил Дэниел.

— Было тяжело, но мы справились.

— Омерзительно. Ужасно, — вставил Томас. — Через час всего этого я вышел, и меня стошнило!

— Но ведь потом ты вернулся и продолжил работу, верно, Томас? — с тревогой в голосе спросила Майра.

Зарплаты двоих нам не хватит, чтобы рассчитаться с Молли.

— Я сказал десятнику, что не выношу этой вони, а он спросил, не хочу ли я пожаловаться на это непосредственно мистеру Хафу, я ответил, что да, хочу, и тогда все там засмеялись. Они сказали, что это будет отличная шутка для босса. Потом меня повели к мистеру Хафу.

— Ну и?.. — спросила я.

— Там я попросил, чтобы мне выдали платок, которым я мог бы завязать нос, иначе я не смогу работать.

— Неплохая мысль, — заметила Майра.

А я вспомнила Патрика Келли и рабочие рукавицы.

— И что же он тебе сказал?

— Он вообще ничего не сказал. Зато заговорил парень, который водил меня к нему: «Прекрати умничать с мистером Хафом, иначе твоя задница получит хорошего пинка от моего ботинка».

Передразнивая его, Томас воспроизвел незнакомый мне акцент. Графство Керри? Младшие дети смеялись над рассказом Томаса, но Пэдди и Джонни Ог лишь молча переглянулись и покачали головами.

— Тогда я сказал мистеру Хафу: «Мы с моими братом и кузеном должны зарабатывать деньги, чтобы помогать нашим матерям, двум вдовам». А еще я рассказал ему о том, как мы бежали из Барны, о «Сьюпериоре», о Новом Орлеане, о «Ривер Куинн», о том, как мы потратили наши деньги, чтобы добраться до Чикаго, потому что наш дядя, Патрик Келли, должен был нас там встретить, но не встретил, и вообще — где он? На что мистер Хаф ответил: «Где бы он ни был, пусть там и остается», и не его вина в том, что ехали мы именно к такому человеку, и у него в семье тоже есть люди, о которых не хочется упоминать. Потом он добавил, что я рассказал ему хорошую историю, и спросил, могу ли я еще разок воспроизвести голос капитана «Сьюпериора». Ну, я сделал это, а потом еще скопировал мадам Жак и даже показал ему, как мы танцевали вместе с Лоренцо и Кристофом. Вот.

— Что — вот?

— Вот он и сделал меня посыльным. Мне теперь не нужно возвращаться на помост в бойню. Я буду разносить приказы десятникам и даже письма в Чикаго!

— Ох, Томас! — Майра обняла его. — Какой же ты молодец!

Бриджет и Грейси подвели к нему Стивена, который обхватил его за ногу и начал подпрыгивать. Дэниел и Джеймси хлопали в ладоши.

Но Пэдди и Джонни Ог, дрожа, продолжали стоять, завернутые в мешковину, и молчали.

— Все, ложитесь, мальчики. Я принесу ваш ужин сюда. Надевайте ваши новоорлеанские одежки и забирайтесь под одеяло.

— Томас только сейчас рассказал нам, что с ним произошло, — сказал мне Пэдди. — А за всю дорогу домой об этом ни слова.

— На то он и Шелковый Томас, — ответила я. — Натура у него такая — секретничать. — Я села рядом с Пэдди на соломенный тюфяк. — А ты сможешь это выдержать, Пэдди?

Он взглянул мне в глаза.

— Они там убивают скот. Молот разбивает череп, мозг вываливается наружу, а потом люди с топорами разделывают туши. Коровы так кричат — это просто ужас. Некоторые парни хохочут, когда их обрызгивает кровью. А мы с Джонни Огом смеяться не могли. Но мы не заплакали, мама. Никто из нас не заплакал.

Мой несгибаемый сынок. Он уже знает это: если ты заплакал — ты погиб.

— Принесу тебе ужин, Пэдди.

Но, когда я вернулась с едой, он уже спал.

* * *

На следующий день мальчики уже дождались ужина, никто не уснул. Молли приготовила говядину с картошкой и капустой.

— Мясники с бойни хорошо ко мне относятся и опекают меня, — пояснила она.

Мы ели за длинным столом в гостиной, накрытом на тридцать человек. Местные постояльцы приехали сюда со всей Ирландии, но сейчас эти люди не говорили о своих родных местах. В основном они жаловались, сравнивая проблемы на бойне Хафа с трудностями на карьере Стерна или кирпичном заводе.

Пэдди, Джонни Ог и Томас ловили каждое слово.

— Ты считаешь, что это у тебя спина болит? Вот у меня болит так болит: ложусь в кровать, засыпаю, а уже через час боль меня будит, — завел разговор мужчина из Мейо.

— Так ты хоть уснуть можешь! А я всю ночь не сплю, ворочаюсь, а когда встаю утром, то словно и не ложился! — откликнулся молодой парень из Донегола.

— Но ты же, по крайней мере, сам встаешь, — возразил мужчина из Клэра. — А я должен скатываться со своей койки и потом еще ждать, пока боль утихнет, чтобы подняться на ноги.

— Спины, спины… — подхватил юноша из Корка. — Спина болит у всех. А как бы вам понравилось, если бы вас мучили собственные ноги? После того как я в прошлом году обморозил ступни на канале, мои пальцы на ногах горят и их колет так, что каждый шаг превращается в пытку!

— Ноги? Так ты все-таки сидеть можешь и ходить на своих двух! А у меня пальцы разбухли и стали толще сосисок — я едва молот поднять могу, — пожаловался человек из Клэра.

— Поднять? А ты попробуй им замахнуться, когда у тебя в плечах болит каждая мышца. С тех пор как я сломал руку, она так толком и не зажила.

Последние слова принадлежали Барни Макгурку из графства Тирон, который сидел напротив нас.

Но эти соревнования в жалобах разом прекращались, когда кто-нибудь за столом говорил:

— С другой стороны, все мы живы и можем работать — чего нам еще желать от жизни?

После третьего рабочего дня Пэдди шепнул Барни Макгурку, что у него на голове было столько крови, что мама приняла его за краснокожего. А Барни повторил это громко для всех. Шутка имела большой успех, вызвав общий хохот. Пэдди улыбнулся мне. Мой несгибаемый парнишка.

Суббота стала их четвертым рабочим днем. В тот вечер мальчишки прибежали домой ужасно довольные собой и вывалили на стол четыре серебряных доллара.

— А за полную рабочую неделю мы будем получать шесть долларов, — гордо заявил Пэдди.

Я добавила к этим деньгам еще доллар на нашу ренту, а потом мы с Майрой до полуночи помогали Молли со стиркой. Присматривая за своими детьми, мы также помогали ей убирать и готовить в течение недели. Все время были заняты. Молли сказала, что на следующей неделе понизит нам плату еще на доллар. У нас оставалось еще шесть долларов.

* * *

На мессу отправились все наши постояльцы.

— Они сильны своей верой, — сказала я Молли, когда мы шли к Маккене.

— А сегодня и девушки пришли, — сказала Молли. — Посмотрите, что будет происходить.

После мессы все женщины снова уселись вокруг очага. Отец Донохью подошел к нам и сообщил, что никаких новостей о Патрике Келли нет, после чего удалился.

— Вы только посмотрите на молодых, — начала Молли. — Девушкам, работающим горничными на Мичиган-авеню и живущим в тамошних особняках, определенно ближе было бы ходить в церковь Святой Девы Марии или Святого Патрика.

— Но зато в Бриджпорте больше холостяков, — объяснила присоединившаяся к нам Лиззи.

Невысокая блондинка остановила Большого Джо Куинна, одного из постояльцев Молли, когда тот выходил из туалета. Вскоре они ушли поболтать в уголок.

На наших глазах еще две девушки подцепили себе парней. Я не смогла удержаться и шепнула на ухо Лиззи:

— А как же респектабельность заведения?

Как мог Джеймс Маккена осуждать Майру, когда у него под носом происходят такие флирты? Подумать только, я ведь тогда еще хотела отчитать сестру. Она жутко разозлилась бы на меня.

Лиззи все поняла, но возразила:

— Здесь ни у кого нет родителей, которые могли бы устроить свадьбу. И девушкам приходится брать это дело в свои руки.

— Моих постояльцев разобрали очень быстро, — подхватила Молли. — Девушки, приехавшие из Ирландии, времени даром не теряют — муж, крыша над головой, а каждый пенни уходит обратно в Ирландию, чтобы оттуда могли уехать их братья и сестры, родители.

— На нашем корабле также было несколько молодых девушек. Надеюсь, они здесь найдут себе мужей, — сказала я.

— Мужчине нужна жена. Женщине нужен муж. И это единственный способ выжить в этой стране, — откликнулась Молли.

— Но у вас же, Молли, мужа нет, — вступила в разговор Майра, — а дела идут хорошо.

— Это все благодаря упорному труду моего Тома и помощи Патрика Келли, — ответила та.

— Но этот парень никогда не остепенится, не осядет на одном месте. Сколько женщин ни пробовали с этим бороться, все попусту, — сказала Лиззи, и они с Молли засмеялись.

— А этот Патрик Келли — он, вообще, как, привлекательный мужчина? — спросила Майра. — Сама я его никогда не видела, а Онора ничего не рассказывает.

— Он красивый парень, — ответила Молли, — если не обращать внимания на его странноватую одежду.

— Но вам, может быть, и удастся приручить его, — сказала Лиззи.

— Помилуй меня, Господи всемилостивейший, — ответила Майра. — Я больше никогда в жизни замуж не выйду. Меньше всего на свете мне нужен мужик, который будет думать, что может мною командовать.

— Это верно, — сказала Молли. — Я привыкла жить своим умом. И не могу уже себя изменить. А вот Лиззи не против прислушиваться к тому, что намечает и планирует Джеймс.

— Ну, если это доставляет ему удовольствие, что в этом дурного? — ответила Лиззи. А как насчет вас, Онора? Вам-то точно нужно замуж.

— Что? Еще раз выйти замуж? Я не могу, — возразила я. — Мой Майкл умер всего несколько месяцев назад. И я никогда…

— Я говорю не о завтрашнем дне, но вам все равно понадобится помощь — столько детей. А вы, по крайней мере, еще молоды. Сколько вам лет, если не секрет?

— Двадцать шесть.

— А когда у вас день рождения?

— Пятнадцатого сентября.

— День Девы Марии Скорбящей, — заметила Лиззи.

— Все верно, Скорбящая Богородица — моя покровительница, — подтвердила я.

— Ну, а сами вы сегодня — мать радующаяся, Онора, — сказала Лиззи. — И вы, и Майра — ведь у троих ваших сыновей есть работа.

— Да, это так, — согласилась я.

— А вам сколько лет, Майра? — поинтересовалась Молли.

— Мне двадцать восемь, хотя вы, наверное, думали, что я моложе.

Мы рассмеялись, и тут Бриджет начала дергать меня за руку:

— Мама, мама, Кевин Суини дразнит меня, а Джеймси не хочет сказать, чтобы он прекратил.

— Успокойся, Бриджет, — сказала я, в душе радуясь тому, как торопливо срываются слова с ее губ.

Прежде она разговаривала очень медленно, а ходила еще медленнее. Но хорошее питание все лечит. С какими бы трудностями мы ни сталкивались, у нас, слава богу, была еда.

— Ладно, нам все равно уже пора идти. — Я подошла к сидевшим в кружке детям. — Вставай, Пэдди, мы уходим.

— Сейчас будет моя очередь бросать нож, — нахмурился он.

— Ты сможешь продолжить на следующей неделе.

— А я хочу играть сейчас, мама.

— Ты меня прекрасно слышал, Пэдди. Поднимайся.

Я взяла на руки Стивена. Бриджет помогла встать Грейси. Джеймси и Дэниел уже стояли рядом со мной, но Джонни Ог и Томас остались сидеть на полу вместе с Пэдди. Все трое внимательно смотрели на меня.

— Ну же, мальчики, — сказала я.

Они не сдвинулись с места. Старший мальчик, один из Маньонов, протянул Пэдди нож. Пэдди взял его.

— Пэдди… — начала было я.

— Вы идете, Онора?

Это была Майра. Она вопросительно взглянула сначала на меня, потом на сидевших на полу ребят.

— Я-то иду, а вот мальчики…

— Хотите остаться еще немного? — перебила она меня. — Отлично. Я сама скоро приведу их. Грейси, слушайся тетю Мед. Веди себя хорошо, Дэниел.

Она развернулась и пошла обратно к огню.

А я ушла.

* * *

— Как ты посмела, Майра! — возмущенно начала я, когда она вернулась домой с мальчиками несколько часов спустя. — Унизила меня перед собственным сыном, пошатнула мой авторитет.

— Нет у тебя никакого авторитета, — огрызнулась Майра.

Дети уже спали, и мы с сестрой могли пошептаться в коридоре.

— Что ты хочешь этим сказать? Пэдди восемь лет, и я его мать.

— А он приносит в дом деньги, из которых мы выплачиваем ренту и платим за еду. Они славные ребята, но не встревай в драку, в которой мы не можем победить. Тем более на глазах у паствы церкви Святой Бригитты, таверны Маккены и банды Хикори.

— Да мне плевать, кто там…

Но Майра вновь перебила меня:

— Парень, бросавший нож, — это предводитель банды Хикори. А это новые друзья наших детей, — сказала она. — Мы должны действовать очень осторожно, Онора. Потому что мы с тобой — две одинокие женщины, у которых шестеро сыновей. Все они — славные мальчики, но если мы будем слишком открыто бросать им вызов, они упрутся и будут нас игнорировать.

— Не будут, — упрямо сказала я.

— Ты сама видела, что случилось. Вспомни наших братьев. Отцу в определенном возрасте пришлось прививать им хорошие манеры силой.

— Наши братья… Если бы они были здесь, с нами.

Молли рассказывала, что люди находят потерянных родственников, давая объявления в газеты по всей Америке и даже в Канаде. Впрочем, это, конечно, стоит дорого.

— А у наших парней есть дядя. Патрик Келли, — закончила я.

— Ну, что касается его… — начала Майра.

В коридор из своей комнаты вышла Молли. Она была в ночной рубашке, укутанная в одеяло.

— Вы когда-нибудь угомонитесь, девочки? Мужчинам нужно спать.

— Извините, Молли. Я и не заметила, как повысила голос, — ответила я.

— Я специально не подслушивала, — сказала та, — но просто не могла удержаться…

— Не могли? — фыркнула Майра.

— Не могла, — раздраженно подтвердила Молли.

Боже правый, не хватало еще, чтобы Молли на нас обиделась.

— Простите еще раз, — быстро сказала я. — Доброй ночи. Пойдем, Майра.

Я уже взяла сестру за руку, но Молли остановила меня, положив руку мне на плечо:

— Постойте, я ведь только помочь пытаюсь. Я видела ваших сыновей сегодня у Маккены…

— Наши сыновья — хорошие мальчики, — сразу ощетинилась я.

— Помолчите, Онора, — прервала меня Молли. — В Америке дети взрослеют очень быстро. Мои, например, сразу вошли в курс местных порядков, пока мы с Томом лишь чесали затылки. Они бегали вместе с бандой Хикори — было много ночей, когда я вообще не знала, где они. На родине у нас сразу много людей могли за ними присмотреть, но тут… — Она пожала плечами. — Тут нет никаких бабушек, тетей с дядями, нет школьных учителей.

— А в нашем случае и отцов нет, — вставила Майра.

— Ну вот, сами видите. — Молли посмотрела на меня и подняла руку. — Я не собираюсь вновь заводить этот старый разговор о том, что вам необходимы мужья, но…

— Школа, — предложила я. — Строгий учитель может иметь на них сильное влияние. Если бы Джеймси и Дэниел могли ходить туда, думаю, мы проводили бы уроки для Пэдди, Джонни Ога и Томаса по вечерам.

— Джеймси и Дэниела можно попробовать пристроить в бриджпортскую школу, — заметила Молли.

— Мы не можем себе этого позволить, — возразила Майра.

— А она бесплатная? — сразу спросила я.

— За счет налогов, — ответила Молли. — Я плачу их. Маккена платит. Платят все, кто владеет собственным домом, хотя ходит туда очень немного наших детей.

— Почему? — поинтересовалась Майра.

Молли начала объяснять, что в беднейших семьях дети нужны, чтобы работать или приглядывать за младшими. На школу просто нет времени. Более обеспеченные жители Бриджпорта предпочитают посылать своих сыновей в церковь Святого Патрика, где их обучают святые братья, а девочек — в церковь Святого Ксавьера, при которой открыли школу сестры милосердия.

— Лучше уж платить за обучение в католической школе, чем тратиться на учителей в государственной, — подытожила она.

Больше я ничего не слышала, запомнив лишь слово «бесплатно». Завтра. Я пойду туда прямо завтра. Майра сможет присмотреть за младшими. Никакой работы на бойне для Джеймси и Дэниела. Только школа. Это их шанс.

 

Глава 25

Бриджпортская школа находилась на углу Бридж-стрит и Арчер-роуд, вдали от нашего мирка в одну квадратную милю, охватывавшего дома Молли, Маккены, Хафа, карьер Стерна, канал и Баббли-Крик — южный приток речки Чикаго.

— Почему он называется Баббли-Крик? — как-то спросила я у Молли.

— Помните, я говорила вам, что бойня в этом месте сбрасывает в реку внутренности животных?

— Помню — сердца, печень, а мальчишки ныряют за ними, — сказала я.

При мысли об этом меня передернуло.

— Части туш, которые не стоят того, чтобы их вылавливали, разлагаются на дне, и от них поднимаются на поверхность пузыри, — объяснила Молли. — Поэтому протока никогда не замерзает зимой. Пойдете вдоль Баббли-Крик до Арчер-роуд, — поясняла она мне, — и не бойтесь, если встретите скот, который гонят на бойню.

Молли, должно быть, считала меня очень робкой. Думала, что я боюсь коров. И, видно, недаром. Едва я свернула на Арчер-роуд, как тут же очутилась посреди стада. Да такого большого, какого я еще не видывала.

— Иисус, Мария и Святой Йосиф! — завопила я. — Помогите!

Они двигались на меня стеной, бок о бок, страшно и тяжело топая своими копытами. Сотни молодых бычков заполняли собой всю широкую дорогу, и эта движущаяся масса тянулась вдаль на сколько хватало глаз, — как открытая прерия за Бриджпортом.

Я забежала на крыльцо таверны, стараясь держаться от этой улицы как можно дальше.

Стадо сопровождали всадники. Один из них проехал рядом со мной. Он помахал мне видавшей виды широкополой шляпой и, перекрикивая громкий топот и фырканье животных, поздоровался:

— Доброе утро!

«Интересно, кто эти бесстрашные парни?» — подумала я. Ковбои! Ну конечно! Тот молодой человек с «Ривер Куинн» ехал на Запад, чтобы стать ковбоем.

— Не беспокойтесь, — снова крикнул он мне. — Тут впереди находятся загоны для скота, скоро вы будете проходить мимо них. И не бойтесь! Все они уже вымотаны.

Теперь и я заметила, что эти бычки уныло плетутся вперед, обессиленные долгим путешествием, покорно опустив головы. Но все они тем не менее были громадными. При виде их размеров у мистера Линча или Богатея Джона Дугана глаза бы на лоб полезли от изумления. Эти здоровенные животные вполне могли бы затоптать ковбоев, а заодно и разнести половину салунов на Арчер-роуд. Но вместо этого они сами уныло тащились на убой.

Пэдди однажды видел, как один из таких взбесился. Удар, который должен был убить животное, лишь ошеломил его. Бык вырвался с бойни Хафа, и все мясники бросились за ним в погоню.

— Свалил его только мушкетный залп, — рассказывал Пэдди.

Промерзшая почва потрескивала под копытами. На меня летели облака пыли и брызги навоза, оседая на моих волосах и шали, которую мне одолжила Майра. Перед встречей с директором школы выглядела я ужасно. Да и опаздывала уже.

— Гоните их быстрее! — крикнула я ковбою.

Молли рассказывала, что скотные дворы и бойни должны перевести из части Бриджпорта за Арчер-роуд вообще на другую сторону болота Хили Слау, в городок под названием Лейк. Поскорее бы.

* * *

Никто не остановил меня, когда я вошла в бриджпортскую школу и по пустому коридору добралась до двери с надписью: «Директор, мистер Иеремия Льюис». «Учителя с учениками, наверное, в классах», — решила я и постучала. Ответа не последовало, и через несколько секунд я постучала снова.

На этот раз дверь открыл толстый мужчина со щелочками глаз над пухлыми щеками.

— Что вы хотели? — спросил он.

— Я миссис Майкл Келли, пришла, чтобы устроить своих сына и племянника в вашу школу.

— Келли, — повторил он. — Ирландцы. И католики, надо полагать.

— Да, конечно, католики.

— Ну хорошо. Проходите.

Он уселся за большой письменный стол. Я хотела сесть на стул по другую сторону стола, но он остановил меня, подняв руку:

— Нет необходимости. Это много времени не займет. У нас есть требования для вступления.

Он закрыл свои бледно-голубые глаза и недовольно шмыгнул носом, словно почувствовав дурной запах в комнате.

— Ваши дети должны говорить по-английски, — начал он.

— Они говорят, — ответила я.

— Некоторые из ваших пытаются устроить к нам детей, которые могут общаться только на каком-то деревенском наречии.

— Вы имеете в виду ирландский язык? А как вы тогда называете французский или, скажем, немецкий?

Он подался вперед, облокотившись на свой стол:

— Американцы говорят по-английски. И точка.

— Но ведь ученики, знающие иностранные языки, должны приносить большую пользу вашей школе, сэр.

— Здесь у нас нет никаких иностранных языков. Вы, приезжие, уже переполнили нашу страну. И самое малое, что вы можете сделать, — это следовать нашим правилам. Или убираться отсюда. К себе, обратно.

Я изумленно уставилась на него.

Он смерил взглядом мою залатанную юбку и деревянные сабо, которые я выменяла у старьевщика Шихи на свои новоорлеанские туфли.

— Наши ученики должны быть прилично одеты и носить туфли, миссис Келли… туфли. Ко мне в школу дети приходили и босыми. О чем только думают их родители? Позор.

— Я бы сказала, что у них просто нет денег на обувь.

— Мы также требуем по три доллара с ученика на бумагу, карандаши и пользование нашими учебниками.

— Итого шесть долларов? — удивилась я. — Но разве это не бесплатная школа?

— Бесплатная. Но нельзя же рассчитывать, что мы еще и сами станем платить за принадлежности для наших учеников, не правда ли? Конечно, если вы не можете себе такого позволить…

— Деньги у меня с собой.

Я сунула руку за пояс, достала оттуда клеенчатый мешочек и выложила перед ним на стол наши последние шесть долларов.

— Пожалуйста, запишите их имена: Джеймс Келли и Дэниел О’Коннелл Лихи, — сказала я.

Майра решила, что в Америке ее дети не будут Пайками.

* * *

По пути назад к Молли я встретила двух учеников, похоже, новеньких. Они катались по замерзшей поверхности канала с ватагой других детей из Бриджпорта. У большинства из них ноги были обмотаны мешковиной, но все весело кричали и смеялись. В туфлях или без, но наши младшие способны посещать вашу школу, мистер Надутая Жаба Льюис.

Я поднялась по длинному пролету лестницы на чердак. Бриджет играла с Грейси и Стивеном на соломенном тюфяке. Майра растянулась на другом, закрыв глаза.

— Тетя Майра спит? — тихонько спросила я у Бриджет.

— Думает, — ответила за нее Майра. — Иди сюда.

Я села рядом с ней.

— Мы должны найти место для жилья получше. Я отослала мальчишек на улицу, потому что они сводят Молли с ума своей беготней вверх и вниз по лестнице. Но на улице с каждым днем становится все холоднее. Стоит лишь подумать о месяцах, которые нам предстоит провести здесь всем вместе, набившись в одну комнату, в такой тесноте…

— Майра, Джеймси и Дэниел будут ходить в школу, — выпалила я.

— Так ты все-таки устроила их? Молодец, Онора.

— Да, но только вот…

И я рассказала ей, что за это мне пришлось отдать наши последние шесть долларов. А еще нам нужно будет каким-то образом купить им одежду.

Я думала, она разозлится, но вместо этого Майра легла обратно на тюфяк.

— Ну, значит, так уж суждено. Я должна работать, — заявила она.

— Конечно. И я тоже. Молли говорит, что в больших домах здесь можно найти работу на день — заниматься уборкой и стиркой, — сказала я.

— Ты беременна и не можешь работать. К тому же кто присмотрит за детьми? А в служанки мне не хочется. Платят мало. А еще эти наниматели с их шаловливыми руками — вдоволь насмотрелась на это у Мерзавцев Пайков.

Она снова села и взглянула на детей.

— Давай-ка выйдем в коридор, — предложила она.

Мы остановились у лестницы.

— После обеда заходил один парень, который видел меня у Маккены. И предложил мне работу. За хорошие деньги.

Я ждала объяснений.

— Это у Ма Конли в Сэндс.

— Но это же бордель, Майра! А парень этот — наглец. И что же ты ему ответила? Взяла у Молли метелку и врезала от души?

— Я сказала, что подумаю.

— Но ты не можешь! И не будешь этого делать!

— Почему бы и нет? Он сказал, что уже через месяц я смогу снять себе квартиру. Сказал, что такие женщины, как я… ну, привлекательные… у них особые клиенты. Я буду сама за себя отвечать. Я смогу забрать наших мальчиков с бойни и отправить в школу их всех, мы сможем одеть их в приличную одежду, а не в обноски от Шихи. На Хикори 2703 освобождается пятикомнатная квартира. Маклафлины уезжают дальше на юг. Мы сможем переехать туда к Рождеству.

— Но ты же не хочешь этого делать, Майра, — сказала я.

— Не хочу, Онора, — едва слышно шепнула она мне. — Мне бы хотелось подразнить тебя, немного построив из себя потаскуху, но на самом деле…

Она умолкла. Я обняла ее.

— Ты уже однажды принесла себя в жертву. И не должна делать этого снова. Я вернусь в школу и заберу наши шесть долларов. А ты обещай, что забудешь о Ма Конли. Как-то выкрутимся, Бог нам поможет. Мама всегда говорила: «Божья помощь ближе, чем порог дома».

— Мама, — протянула Майра. — Живы ли они с папой? Мы даже не знаем.

— Майра, Майра… — Я прижала ее к себе. — Не отчаивайся только, прошу тебя. Ты не можешь этого допустить.

— Я чувствую себя загнанной в угол, Онора. Проделать такой путь, бросить все — ради чего? Ради этого?

— Ты сейчас о Новом Орлеане? Полагаю, мы могли бы что-то придумать…

— Не обманывайся, Онора. Мы застряли здесь.

— Пойду верну шесть долларов.

— Но я хочу, чтобы мальчики ходили в школу. Я хочу…

Внизу хлопнула входная дверь, и мы услышали шаги постояльцев на лестнице.

— Послушай, Майра. Каждый из этих мужчин уезжал, не имея практически ничего, как и мы. А теперь они прилично зарабатывают и еще отсылают деньги домой. И мы будем.

— Действительно прилично зарабатывают, говоришь? — Она взбила свои белокурые кудри. — Скоро вернусь, — бросила она и спустилась по лестнице вниз.

* * *

— Насчет денег на школьную одежду можно не беспокоиться — все улажено. Постояльцы сбросятся для наших мальчиков. И все благодаря Жемчужине, — сказала Майра. — Она просто попросила парней, не дав им взамен ничего, кроме своей улыбки.

— Спасибо, Майра. Спасибо, Жемчужина, — прошептала я.

* * *

Следующим вечером, вручая нам деньги у Молли на кухне, Барни Макгурк произнес речь:

— Теперь учителям не к чему будет придраться.

Барни был из тех ирландцев, которые в течение многих поколений влачили жалкое существование, из последних сил выживая в горах графства Тирон. Он уехал оттуда за много лет до Великого голода. Вероятно, его заработная плата сохранила жизнь его близким на родине. Молчаливый мужчина, постарше остальных, не принимавший участия в непринужденной болтовне или подшучиваниях. Непонятно, что научило его держать язык за зубами — его суровые родные края или Америка. Внешность у него была приятная — вытянутое лицо, седеющие волосы, темные глаза.

— В этих глазах прячется тайна, — как-то сказала о нем Майра.

Но сегодня вечером, когда Барни вручил нам четыре собранных доллара, слова лились из него потоком. Он сказал Джеймси и Дэниелу, что учителя будут говорить всякие нехорошие вещи о католической церкви.

— С вами будут обращаться там не так, как с учениками-протестантами, с американцами, — наставлял он их.

Мальчики лишь кивали, хотя понятия не имели, что он имеет в виду.

— Я служил в американской армии, воевал в Мексике, где все мы, солдаты, были одеты в одну форму, но для разных наказаний всегда выбирали католиков. Американцы — англичане. Они ненавидят нашу веру. Не забывайте об этом. И будьте начеку.

— Но, Барни, я уверена, что в школе все иначе, — вмешалась я. — И даже если директор невоспитан и груб, учителя, конечно же, будут рады детям с такой тягой к учебе.

— Я тоже надеюсь на это, миссис, — ответил Барни, — но купите этим ребятам готовые брюки. Причем купите их в Чикаго.

* * *

Молли, согласившаяся приглядеть за нашими младшими, напутствовала нас не бояться большого города. Поэтому на следующий день, взяв с собой Томаса в качестве гида, мы отправились в Чикаго.

— Мистер Хаф сказал, что я могу взять отгул, чтобы помочь своим маме и тете, — объяснил он.

На нем были сюртук и брюки, принадлежавшие когда-то одному из сыновей мистера Хафа, — подарок от жены босса.

— Она говорит, что я очаровательный, мама, — рассказывал нам Томас.

Он познакомился с ней, когда принимал поручения.

— Я уже знаю весь город, — хвастался он.

Стояла первая неделя декабря, и холодный ветер хлестал нас немилосердно. Джеймси и Дэниел плелись за мной, закрывая лица моими юбками. До Чикаго было добрых четыре мили, но Томас сократил это расстояние, срезая путь через участки прерии с высокой травой с высушенными до хрупкости стебельками. Затем мы свернули на широкую дорогу, где замерзшая колея в грязи была прихвачена льдом.

— Нам повезло, — рассуждал Томас. — Когда грязь мягкая, она доходит мне аж до щиколоток.

А потом как-то сразу мы оказались в Чикаго, который разом обрушился на нас.

— Уобаш-стрит, — сказал Томас. — Центр Чикаго.

Полная сумятица и неразбериха.

Толпы людей, в основном мужчины, сталкивались друг с другом на узких тротуарах, на несколько дюймов возвышавшихся над дорогами, забитыми лошадьми, повозками и каретами всех мастей и разновидностей. Споткнешься — и тебя раздавят. Одна улица оживленнее другой. Томас сыпал названиями: Стейт-стрит, Лейк-стрит, Мичиган-авеню. Некоторые были названы в честь американских президентов, говорил он, — Вашингтона, Джексона, Адамса.

— А это Дирборн — в честь форта Дирборн, откуда начинался Чикаго, — продолжал он.

Барни Макгурк рассказывал нам, что этим фортом командовали ирландцы, когда тридцать лет назад его уничтожили индейцы. Для Ирландии это не срок, но для Чикаго — целая вечность.

Навозный смрад здесь смешивался с запахом дыма, поднимавшегося из целого леса печных труб. Шум стоял невероятный. Кучера орали на толпы пешеходов, пытавшихся перебежать улицу перед ними, а затем хлестали своих лошадей — бац! Скрип колес, вопли негодования… Когда мы проходили мимо строительных площадок, между которыми могло быть всего несколько шагов, оттуда доносилось постоянное «бум», «бум». Казалось, что, начав строить город утром, они собирались к вечеру закончить.

— Жуткий хаос, а не город, — сказала я Майре.

Но Майра лишь улыбалась. На ней была все та же красная шаль, которая ее совсем не грела. Ей бы взять одеяло у Молли, чтобы укутаться потеплее, но она настояла на своем. А теперь еще и развела руки в стороны. Холодный ветер тут же подхватил шелковые полы.

— Видите, какие у меня крылья? — спросила она. — Может быть, мне взлететь надо всем этим, а, мальчики?

Джеймси и Дэниел засмеялись.

— Мама, прекрати, — сказал Томас.

Майра крутанулась на месте. Какой-то прохожий остановился и приложил руку к шляпе. Она улыбнулась ему.

— Сумасшедшее место, — сказала Майра. — Обожаю его.

Томас вприпрыжку двигался впереди, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы крикнуть нам:

— Это церковь Святой Девы Марии, кирпичное здание. Это отель «Тремонт Хаус». Это городской суд… А это компания Коллинза — они строят корабли. — Он хорошо ориентировался в городе и был уже неплохо осведомлен. — Это театр Райса.

Джеймси остановился перед большим зданием, похожим на сарай.

— А что такое театр, мама? — спросил он.

— Место, где показывают представления, — ответила я.

— А их интересно смотреть?

— Я не знаю, Джеймси. Внутри театра я никогда не была, хотя проходила мимо одного в Голуэй Сити.

— А я когда-нибудь бывал в Голуэй Сити? — снова спросил Джеймси.

— Ты — нет. И никто из вас, дети, там не был.

— Давай, Томас, поторапливайся, — подгоняла Майра. — Я еще хочу увидеть магазины, салуны.

Томас, Майра и Дэниел ушли вперед, но Джеймси не сдвинулся с места.

— А что там написано, мама? — Он показал пальцем на афишу, висевшую на стене театра.

Я прочла ему вслух:

— «Невероятная новость! Мистер Мердок в великой трагедии Шиллера «Разбойники»… Фарс «Артфул Доджер»: в роли Тима Доджера — мистер Маквикер, в роли Хардинга — мистер Райс».

Я продолжала:

— «Песни! «Мы тут все — ловчилы» — мистер Маквикер, «О-хо-хо, муженек!» — миссис Х. Мэтьюз».

— Целое здание только для песен и представлений, — восхитился Джеймси.

— Театр сейчас закрыт, — сказал нам парень, который снимал афиши с другой стены напротив. — Но вы можете пойти в музей Мути — там выступает лилипут Том Тамб — или сходить на «Вирджинских Менестрелей» — ну, знаете, это белые парни, которые натирают лицо ваксой и поют песни, как цветные. Хотя на самом деле все они в основном ирландцы, поющие ирландские песни, но вы никогда об этом не догадаетесь. Только что с корабля, я угадал? Очень у многих людей на лицах появляется такое же ошеломленное выражение, когда они впервые видят Чикаго. — Он улыбнулся Джеймси. — Тебе бы на плотника выучиться — в Чикаго всегда найдется хорошая работа для человека, который умеет толково забить гвоздь.

— Да, похоже, — откликнулась я.

— В Чикаго ведется ускоренное строительство — каркасные дома называется. Никаких стропил или подпорок, все прибивается к каркасу. Конечно, сначала нужно вкопать столбы в песок и твердую глину, а потом…

Майра уже махала нам рукой, чтобы мы их догоняли. А Джеймси все стоял, уставившись на афишу.

— Спасибо вам, мистер..?

— О’Лири, — представился тот.

— Пойдем. Джеймси, — позвала я сына.

— Мама, я уже могу прочесть некоторые слова! — воскликнул он, показывая на афишу.

— Скоро ты сможешь прочесть их все!

Слава богу, что он сможет посещать школу прямо в Бриджпорте. Ходить сюда каждый день…

Томас, Майра и Дэниел стояли перед деревянным одноэтажным зданием, на котором висела вывеска: «Мануфактура Крокера».

— Ну наконец-то! — проворчал Томас.

Но Джеймси уже остановился у другого магазина, рядом с Крокером.

— Мама, мама! Посмотри!

За стеклом большой витрины были разложены музыкальные инструменты: скрипки, трубы, концертины, флейты и прочее, а в углу стояла волынка. У нее был мешок, который нужно надувать ртом, а не локтевыми мехами, как у ирландской волынки, вроде той, что была похоронена вместе с Майклом в Нокнукурухе. Но все же…

— Мама! — восторженно сказал он. — Волынка. Не такая, как у нас, но все-таки волынка.

— Я вижу, Джеймси.

— Когда папа играл на волынке, он давал мне закрывать своими пальцами дырочки. Помнишь, как он учил меня играть на дудочке?

— Помню, — ответила я.

Джеймси потащил меня ко входу.

— Джеймси, в этом магазине мы не сможем ничего купить.

— Только посмотрим, мама, пожалуйста!

— Пожалуйста, разрешите ему, тетя Онора, — попросил Дэниел.

Томас и Майра стояли у дверей «Мануфактуры Крокера» и, скрестив руки на груди, раздраженно и нетерпеливо притопывали ногами. Они были до того похожи, что я рассмеялась.

— Ну хорошо, Джеймси. На пять минут. Майра, — окликнула я сестру, — пойдем с нами.

Она сначала замотала головой, но затем все-таки пошла. А Томас ушел к Крокеру.

В музыкальном магазине было тепло — комнату грела пузатая печка, а тусклое освещение обеспечивали две керосиновые лампы, стоявшие на прилавке. К нам вышел невысокий опрятный мужчина.

— Guten Morgen, — сказал по-немецки. Этот человек сохранил свой язык. — Чем могу помочь? — спросил он.

— Мы просто хотим посмотреть, — объяснила я.

Он улыбнулся мальчикам:

— Играете на чем-нибудь?

— Немного, — отозвался Джеймси. — Я учился у своего папы. Он волынщик.

— Значит, вы шотландцы?

— Ну уж нет, — фыркнула Майра.

— Мы из Ирландии, — сказала я.

— Ну конечно! Я должен был и сам догадаться! Моя жена ирландка. Нас, немцев и ирландцев, в Чикаго больше всего! — воскликнул он.

— Так давайте объединимся вместе против янки, — сходу предложила Майра.

Он смутился:

— Я не понимаю. Мой английский совсем поверхностный. Вы меня поняли?

Мы кивнули.

— Со мной разговаривает моя жена. Вам, ирландцам, везет — вы по-английски говорите.

— У нас и без этого есть свой идеальный язык, — возразила я. — Я бы предпочла, чтобы англичане забрали свой язык, а нам оставили возможность управлять своей страной.

— Я знаком с вашей историей и немного знаю про ваш язык, — сказал он. — Я раньше был профессором Тюбингенского университета. Меня зовут Эдвард Ланг.

— Профессор? И вы все же уехали? — недоверчиво спросила Майра.

— У вас тоже пропала картошка? — предположил Джеймси.

— Меня привела в Чикаго не картошка, а политика, — ответил тот.

— Сочувствую вашим бедам, сэр, — сказала я.

— Ну, зато вы прикупили славный магазинчик, — вставила Майра.

— О, я тут всего лишь клерк, не хозяин. Хотя действительно люблю работать с музыкальными инструментами и вообще с музыкой.

— Мы уже пойдем, — сказала я. — Спасибо, что уделили нам время.

— А своей жене скажите, что две женщины из Голуэя передают ей привет, — добавила Майра.

Джеймси пропал. Я нашла его в дальнем конце магазина, где он разглядывал трубы и скрипки на полках.

Профессор подошел к нам.

— Возможно, здесь найдется инструмент для…

— Пойдем уже, Джеймси, — перебила я, а потом продолжила, обращаясь уже к профессору: — Нет, правда, нам пора. Мы должны еще купить ему одежду для школы.

— Момент, момент, — вдруг заторопился немец и скрылся за занавеской.

— Томас ждет, — сказала Майра. — Мы должны идти.

Профессор вернулся с длинным узким футляром в руках.

— Вот.

Открыв коробку, он извлек оттуда тонкую дудочку.

— Ох, мама! — воскликнул Джеймси. — Мама, мамочка, можно я возьму это? Пожалуйста!

— Джеймси, a stór, мы не можем. Мы…

— Я попрошу у вас за это всего десять центов, — вмешался профессор Ланг.

Джеймси умоляюще взглянул на меня.

— Пожалуйста, мама. Когда я буду играть на ней, то буду чувствовать себя ближе к папе, — тихо произнес он.

Музыкальный талант Майкла горел в его сыне. Я посмотрела на Майру.

Та пожала плечами:

— Возможно, он смог бы играть на углу и собирать пенни в шапку. Только вот шапки у него нет.

— Я буду, — подхватил Джеймси. — Как Лоренцо и Кристоф.

— А я могу танцевать, — поддержал его Дэниел.

— Вот увидишь, мама! Мы заработаем целую кучу денег! — не унимался Джеймси.

— Вы, мальчики, рассуждаете очень по-американски, — заметил профессор.

* * *

Когда мы вышли из магазина на оживленную улицу, Джеймси начал насвистывать в свою дудочку, и в общий уличный шум влилась мелодия «Мы снова единая нация».

Джеймси оторвался от дудочки и улыбнулся мне.

— Я сыграю это нашему учителю, а Дэниел может напеть слова.

— Поторопимся. Томас будет злиться, — сказала Майра, жестом призывая нас войти в магазин.

Томас рассказывал нам, что «Мануфактура Крокера» торгует уже готовой одеждой — ничего перешивать не надо.

— Он возит ее прямо из Нью-Йорка, — сказал он.

Томас разговаривал с какими-то двумя парнями. «Служащие, наверное», — подумала я.

— Разумеется, настоящие джентльмены шьют костюмы у портного под заказ, — говорил им Томас, — но этим мальчикам одежда нужна прямо сейчас.

Мистер Крокер лично вынес штаны, куртки и туфли, попутно объясняя нам, что купил весь свой товар на востоке Штатов.

— Я сам — янки, приехал из Бостона. Теперь там настоящий большой город!

Крокер был невысоким квадратным мужчиной с круглой лысой головой и в очках — тоже круглых.

Времени на то, чтобы торговаться, у него не было, хотя Майра и попыталась.

— У нас одна цена, — отвечал на все он.

Покупать и продавать в этом темном и холодном помещении было занятием не из приятных — в отличие от располагающей обстановки в музыкальном магазине. Да и смотреть тут особо было не на что — сплошь рулоны ткани и ящики с одеждой, стоявшие на полках за пыльными занавесками.

— Вам здесь не хватает женской руки, мистер Крокер, — заметила Майра.

— Я спрашивал совета у своей жены, однако она совершенно не интересуется бизнесом.

— Женщина-администратор полностью изменила бы это место, — продолжала она.

— Ни один магазин в Чикаго не берет на работу женщин, — сообщил ей Крокер.

— А вот лучшие магазины Лондона берут. И это намного упрощает общение с покупательницами. Я и сама занималась торговлей в свое время, — сказала Майра.

— Вы? Но ведь вы… вы ирландцы, — возразил он.

— Вот именно. Это просто находка для вас: разве мы не самый словоохотливый народ на свете?

— Не пытайтесь обмануть меня своей лестью, — отрезал он.

Лестью?

— Я могла бы начать в понедельник с утра.

— Стоп-стоп, — проворчал он. — Я не могу позволить себе платить еще одному служащему.

— Речь идет о проценте, мистер Крокер. Двадцать процентов от стоимости того, что я продам. Что вы теряете?

— Дайте ей шанс проявить себя, — сказал один из молодых парней.

— Пять процентов, — буркнул Крокер.

— Десять, — быстро отозвалась Майра.

— По рукам, — ответил он. — Но у вас дети. Кто за ними присмотрит? Не буду ли я зависеть от этого? Смогу ли на вас положиться?

— Ах, это такая прелесть — иметь сестру. О детях позаботится она.

— Я дам вам неделю испытательного срока. Как вас зовут?

— Майра Лихи. Миссис Лихи. А это моя сестра, Онора Келли. Миссис Келли.

Я кивнула ему.

* * *

— Вот так-то, — сказала Майра. — Получите, Ма Конли, так вам! — Она щелкнула пальцами. — Мы и сами отлично позаботимся о себе в Америке!

Она пританцовывала, как в джиге, пока все мы шли по Лейк-стрит, а Джеймси играл на своей дудочке. Майра никогда не падала духом надолго.

— Да, Майра, позаботимся, — сказала я. — Ты у нас просто чудо. И ты тоже, Томас: это же надо — так ориентироваться в этом диком городе.

— А мы с Дэниелом? Мы разве не чудо, мама? — обиженно спросил Джеймси, помахивая дудочкой.

— И вы тоже, конечно. Важно шагаете вперед, ничего не боитесь, тогда как твоя мама напугана до смерти.

— Ты напугана, мама? — Голос Джеймси звучал тревожно.

— Она шутит, — ответила за меня Майра, и Джеймси вновь принялся извлекать из своей дудочки случайные звуки, пока мы двигались через толпу.

Вдруг возле нас остановилась подвода, груженная целой неустойчивой горой бочонков, и следовавшая позади упряжка лошадей налетела на нее. Бочки сорвались сверху и покатились в нашем направлении.

— Осторожно! — пронзительно крикнула я и оттолкнула мальчишек в сторону.

Но тут вперед вырвался Томас, который проворно схватил один бочонок и убежал.

Многие прохожие — некоторые из них были очень прилично одеты — сделали то же самое. Кучер осыпал их проклятьями, но те смеялись ему в лицо, уходя с бочонками под мышкой.

— И это служащий мистера Хафа? — бросила я Майре.

Она так хохотала, что не сразу ответила мне.

— Томас соображает быстро, спору нет.

— Но ведь он украл, Майра!

— Похоже, здесь так принято. Нет, ей-богу, Онора, мне нравится этот Чикаго.

Она взяла меня под руку, а Джеймси и Дэниела подтолкнула вперед.

Мы нашли Томаса поджидающим нас за углом. Он уже успел заглянуть под крышку бочонка.

— Всего лишь виски, — разочарованно сказал он. — Я надеялся, что там хотя бы гвозди. Виски такой дешевый, что едва ли стоит того, чтобы тащить его домой.

— Ты не должен был брать его, Томас, — укорила его я.

— Тогда забрал бы кто-то другой. Так почему не мы?

— Он прав, Онора, — вмешалась Майра. — К тому же теперь у нас есть выпивка на Рождество.

— Нам пора возвращаться, — сказала я.

Солнце уже садилось. Не хотелось бы оказаться на этих улицах в темноте. Унылый и пустынный Бриджпорт уже казался мне убежищем — закрытым и безопасным.

— Домой мы пойдем по Мичиган-авеню, — объявил Томас. — Там вы сможете увидеть богатые особняки и озеро.

Мы свернули в переулок и вскоре вышли на широкую улицу, вдоль которой выстроились величественные большие дома.

— Барна-Хаус не смог бы и близко сравниться ни с одним из них! — воскликнула Майра.

Я слышала ее слова, но не слушала, потому что…

Озеро… Я застыла на месте.

Джеймси потянул меня за руку:

— Пойдем, мама.

Майра, Дэниел и Томас ушли вперед, но я сошла с дороги и ступила на берег.

Озеро Мичиган? Под хмурым тяжелым небом раскинулось настоящее море, уходившее далеко за дымный силуэт города. Другого берега не видно, простор без конца и края. Лишь серо-синяя вода, в которой отражались лучи солнца, садившегося в прерию у меня за спиной.

Ко мне подбежал Джеймси, и мы вдвоем стали смотреть на волны, накатывавшиеся на песок.

— Какое оно большое, Джеймси, — сказала я. — Послушай, как оно шумит, ревет. — Я подняла его на руки. — Прикрой глаза и смотри только на воду. Видишь — залив Голуэй.

И Майкл. Надо мной, подо мной, слева от меня, справа от меня. Рядом. Наконец-то я почувствовала его присутствие.

Я крепко прижала к себе Джеймси.

— Онора, я замерзаю, пойдем уже! — крикнула мне с улицы Майра.

Всю дорогу домой Майра без умолку щебетала.

* * *

Молли сразу сказала, что постояльцам не терпится взглянуть на наши обновки. Мы одели Джеймси и Дэниела и вышли к ужину за большим столом. Весь вечер наши соседи суетились вокруг мальчиков, всячески опекали их и называли «наши школьники».

Джеймси сыграл несколько нот на своей дудочке, а парень из Клэра пообещал научить его массе разных мелодий.

Пэдди тепло улыбнулся Джеймси и похлопал его по плечу:

— Молодец, Джеймси.

— Классно выглядишь, Дэниел, — сказал брату Джонни Ог.

Бриджет и Грейси улыбались своим старшим братьям, а Стивен хлопал в ладоши.

Когда мы толпой взбирались на свой чердак, то были счастливы.

Джеймси так и заснул, сжимая в кулаке свою дудочку.

Стивен и Бриджет жались ко мне на нашем соломенном тюфяке. Закрыв глаза, я увидела озеро Мичиган — залив Голуэй.

 

Глава 26

Наступил канун Рождества. Джеймси, Дэниел и девочки играли в нашей комнате наверху, а я со Стивеном на руках стояла у окна у Молли на кухне. Где же Майра с мальчиками?

Трое старших мальчишек пошли встречать Майру из магазина Крокера еще несколько часов назад. У них на бойне сегодня был короткий рабочий день, и они с радостью отправились в центр города, чтобы помочь Майре с покупками.

— Мы грандиозно отпразднуем все вместе наше первое Рождество в Америке, — заранее сказала мне Майра. — Будем есть не какие-то обрезки с бойни, а нарезанную ломтиками ветчину, купленную в хорошем мясном магазине. Я куплю молоко, картофель, табак и две курительные трубки. А еще конфеты для детей и рождественскую елку!

— Это будет стоить дорого, — заметила я.

— Так я же много получу, — сообщила мне Майра. — Мистер Крокер должен мне по меньшей мере двадцать долларов.

Майра выдержала недельный испытательный срок и проработала потом еще две недели, продавая массу разных товаров, однако ей пока что не заплатили. Служащие мистера Крокера получали зарплату один раз в месяц.

— Он говорит, что таким образом учит нас дисциплине, — пояснила Майра.

Итак, до сих пор она не получила на руки ни пенни, хотя ей выдали отрез коричневой шерстяной ткани на юбку и жакет.

— Мистер Крокер настаивает, чтобы его сотрудники выглядели прилично.

Никто из нас не имел ни малейшего понятия о том, как этим можно воспользоваться, но одна подруга Майры, Китти Горман, была швеей и этим зарабатывала себе на жизнь. Она сшила для Майры очаровательный наряд и сказала, чтобы та не беспокоилась насчет оплаты — заплатит, когда получит деньги. То есть сегодня.

Майра должна бы поторопиться. Покупок ей нужно было сделать не так уж много. Я очень надеялась, что она не станет вести себя слишком flaithiúlacht со своими деньгами. Мы должны быть бережливыми. Если будем каждый месяц откладывать по пять долларов, через год, возможно, сможем снять отдельную квартиру. Здесь становилось все труднее добиваться от мальчиков, чтобы они вели себя тихо и сдержанно.

Что ж, завтра весь пансион будет исключительно в нашем распоряжении. Все родственники Молли собираются в доме ее дочери рядом с церковью Святого Патрика, а постояльцы разбредутся по соседям — ирландским семьям, которые не хотят оставлять парней-соотечественников в одиночестве на Рождество.

Молли заранее сказала, что все будут рады, если мы тоже пойдем к ее дочери, но испытала явное облегчение, когда я отказалась, заверив, что мы с удовольствием останемся дома сами.

— Вот когда вы сможете дать своим мальчикам отвести душу — погонять вверх и вниз по лестнице до упаду, — сказала она.

— Знаю, они у нас немного шумные, — ответила тогда я, — но видеть их здоровыми и оживленными после всего, что нам…

Она сказала, что все понимает, действительно понимает. Но ведь на самом деле Молли не видела верениц хрупких маленьких привидений, стоявших в очереди за бесплатным супом или бессильно прислонившихся к стене волнолома. А их тела… Спасибо Тебе, Господи, за то, что мои дети остались живы.

И все-таки где же они все?

Я отнесла Стивена к печке и усадила на стул.

— Я уже большой мальчик, — заявил он.

Ему было двадцать месяцев, и, когда я обнимала его и прижимала к себе, он обычно упирался и выкручивался. Но сегодня ему все время хотелось лежать у меня на руках. Мой бедный малыш приболел: его светло-карие глаза мерцали тусклым стеклянным блеском, а рыжие волосы были влажными от пота. Лихорадка?

— Это всего лишь круп, — сказала мне Молли. — Дети тут всегда болеют зимой. К весне проходит.

Я взяла со стола чашку с водой и поднесла к его губам:

— Вот, a rún, попей немножко.

Когда Майкл, больной лихорадкой, лежал один в сарае, ему ужасно хотелось пить. Не выпуская из рук Стивена, я нагнулась, взяла полено из ящика для дров и подбросила его в огонь. Ящик этот был наполнен лишь до половины.

Молли поручила мне послать Пэдди, Джонни Ога и Томаса на склад лесоматериалов. Заказанные ею дрова были уже приготовлены. Но Пэдди, которому побыстрее хотелось попасть в центр города, тогда сказал:

— Мы заберем их по дороге домой.

Мне бы настоять на своем… Пэдди — хороший мальчик, очень работящий. Он больше ни разу не вел себя со мной так дерзко, как тогда у Маккены. «Нужно дать им идти своей дорогой», — сказала Майра. Да и какой у нас выбор? Она относилась ко мне очень по-матерински.

— Ты должна заботиться о младших, Онора, и дать возможность расти малышу внутри тебя. А мы с мальчиками будем заколачивать большие деньги.

Теперь к обычной беседе за обеденным столом добавились еще и рассказы Майры о ее работе. Она никогда не жаловалась — даже насчет того, что до города нужно было идти четыре мили. Впрочем, ее частенько подвозили повозки для доставки грузов, а однажды вечером перед таверной Маккены ее высадил один шикарный экипаж. Майра любила пересказывать нам свои беседы с торговцами и бизнесменами, с которыми встречалась у Крокера.

— Железная дорога, — заявила как-то она, — вот что поднимет нас всех на ноги. Чикаго станет центром всей Америки, потому что отсюда во все стороны — на юг, север, запад и восток — будут расходиться железнодорожные пути. Такова особенность нашей географии.

Парни тогда рассмеялись и сказали, что Майра повторяет чье-то чикагское бахвальство. До сих пор было проложено всего-то двадцать миль рельсов. Кому нужны железные дороги, если есть канал, баржи и корабли на озере?

Наверху должно было быть уже очень холодно. Я встала, прижала Стивена к бедру и подошла к лестнице:

— Джеймси, Бриджет, Дэниел, Грейси! Спускайтесь к печке!

Перед этим Джеймси сообщил, что они «репетируют»: весь день я слышала доносившиеся сверху обрывки каких-то мелодий и топот бегающих детских ног. Приятно было видеть Джеймси таким бодрым и воодушевленным. Я ожидала, что, приходя из школы, он будет сыпать рассказами об уроках и других детях, однако в действительности они с Дэниелом говорили очень мало. И не хотели, чтобы я отводила их в школу или забирала оттуда.

— Мы тебе не малые дети.

Джеймси спросил у меня, отправится ли он на бойню в следующем году, когда ему исполнится семь. За меня ответил Пэдди:

— Ты — не пойдешь.

Это мне стоило найти себе какую-то работу после рождения ребенка. И все же я была благодарна, что сейчас мне не приходилось напрягаться. В мои обязанности входили лишь стирка для постояльцев, помощь в уборке дома и присмотр за младшими детьми. Хотя с последним в основном справлялась моя Бриджет — Стивен и Грейси были в восторге от нее. Ей исполнилось всего-то три года, но в голове у нее уже была масса разных идей — вроде «давайте представим, что мы плывем по реке на корабле». Эта мне казалась особенно удачной, потому что так я могла играть роль дремлющей пассажирки.

— Дети! — снова позвала я.

Они вприпрыжку сбежали с лестницы.

— Как Стивен, мама? — спросила Бриджет.

— Спит.

Джеймси коснулся лба Стивена:

— Горячий, мама.

— У него круп, — сказала я.

Я отдала им выпить наше последнее молоко. Джеймси и Дэниел подтянули к огню взятые у Молли стулья. Мы уселись в кружок.

— В какие игры вы там играете? — спросила я.

— Не могу тебе сказать, мама, — ответил Джеймси. — Потом сама увидишь.

— Мы собираемся… — начала было Бриджет.

— Молчи! — оборвал ее Дэниел. — Это же сюрприз.

Грейси уже сидела рядом со мной и гладила Стивена по плечу. Она была всего на два месяца старше него, но называла его «малышом» и всегда очень нежно к нему относилась.

— С ним все будет хорошо, — сказала я ей. — Садись вместе с Бриджет поближе к печке. Зажги лампу, Джеймси.

Мой сынишка уже научился просовывать соломинку сквозь решетку печки, а потом аккуратно переносить огонек на фитиль лампы.

— Подбрось еще полено, Дэниел, — попросила я. — Только осторожно.

— Там дров осталось не так уж и много, тетя Онора, — ответил тот.

— Ну, дров у нас будет предостаточно, когда мальчики и твоя мама вернутся домой, — успокоила его я.

— А я бы хотел, чтобы они были уже здесь, — сказал Джеймси.

— Я тоже.

Стивен спал. С каждым вдохом в его груди слышался свистящий хрип.

Вскоре мы с детьми не заметили, как и сами задремали.

Разбудил нас снег. В деревянные стены дома со стуком посыпалась твердая ледяная крупа.

Мальчики бросились к окну. Джеймси приподнял Дэниела, чтобы тот выглянул в него, а потом опустил на пол.

— Там снежная метель, мама, — доложил мне Джеймси.

Наши постояльцы много рассказывали нам о местных метелях. «В Ирландии ничего подобного не бывает», — утверждали они. Здесь же буря из прерии сталкивается с ветрами со стороны озера, и вместе они взбивают тучи до тех пор, пока с небес не начинают валить куски льда, совершенно не похожие на снежинки у нас на родине.

— Это как мушкетные пули, летящие со всех сторон, которые секут лицо, если оно открыто, — описывал это Барни Макгурк.

— И налетает такой буран очень быстро, — поддакивали остальные.

Было множество случаев, когда в такую пургу люди теряли ориентацию, начинали кружить на месте и в итоге замерзали в нескольких шагах от спасительного крова. А Майра с мальчиками попали как раз в такую непогоду.

— Там уже много снега намело, мама, — сказал Джеймси.

Наши мальчишки давно мечтали о большом снегопаде. Их приятели рассказывали им, что это здорово и очень весело. Весело…

— Мне холодно, мама, — сказала Бриджет.

— Я знаю, a stór. Идите все сюда, поближе друг к другу. Тепло наших тел поможет нам согреться.

Ветер свистел в щелях между досками стен и вокруг оконных рам.

— А у моего тела уже не осталось тепла, — сообщил Дэниел.

— Все равно иди сюда.

— А ты держись поближе к Стивену, — сказал ему Джеймси. — Он горячий.

Я коснулась лба Стивена — он стал еще горячее. Без сомнения, у него жар.

Я посадила Грейси и Бриджет к себе на колени, Стивена пристроила между ними, а мальчики сели у моих ног.

В ящике оставалось совсем мало дров! Всего два полена да горсточка щепок. За открытой решеткой печки последние языки пламени долизывали обуглившиеся остатки сгоревшего дерева — уже совсем черные, лишь с редкими прожилками красного.

— Дуйте, — сказала я Джеймси и Дэниелу. — Дуйте на огонь.

Мы все присели рядом и начали раздувать угольки, пытаясь вернуть к жизни пламя. Бриджет и Грейси, складывая губы трубочкой, тоже изо всех сил помогали нам.

Стивен открыл глаза и посмотрел на Бриджет.

Она положила свои маленькие ладошки ему на щеки.

— Это игра такая, Стивен. Дуй! — сказала она и, сжав руки, заставила и его немного подуть.

Угольки разгорелись, и по ним заплясало пламя.

— Смотри, мама, — воскликнул Джеймси, — мы сделали это!

— Дэниел, — сказала я, — подкинь туда еще две палки.

— А огонь танцует, — заметил Джеймси.

Бриджет и Грейси продолжали дуть. Огонь был ярким и потрескивал, но давал очень мало тепла. Еще один сильный порыв ветра быстро выхолодил комнату.

Джеймси и Дэниел жались ближе к печке. Где же все наши?

* * *

— Мама! Мама! — Джеймси дергал меня за юбку. — Кто-то идет.

Это, конечно, они. На ступеньках послышались шаги.

Первым на кухню ворвался Пэдди. Лицо его раскраснелось, а кожа вокруг губ была белой. Он сразу поднес ладони к печке.

— Я ужасно замерз. Пальцы на руках, на ногах.

Он стоял босой, потому что ботинки оставил за дверью. Пальцы на ногах были синими.

— Вставайте, девочки.

Я помогла им слезть с моих колен.

— Держи. — Я вручила Стивена Джеймси, а сама присела и начала растирать ступни Пэдди. — Помоги мне, Бриджет.

Она села на пол и принялась хлопать ладошками по его второй ноге.

— Ты их чувствуешь, Пэдди?

— Нет, мама, совсем не чувствую.

Я растирала его посиневшую кожу, стараясь восстановить кровообращение, и вспоминала ночи, когда точно так же массировала несчастные ноги моего Майкла, вернувшегося со строительных работ.

Тем временем в кухню зашли Майра, Джонни Ог, Томас и сразу же направились к печке. Майра прижалась спиной к дверце большой чугунной духовки, а Джонни Ог протянул ладони к огню рядом с Пэдди. Томас нагнулся, снял туфли и подсунул свои босые ноги к моим рукам.

— Я следующий, — сказал он.

— А тут не намного теплее, чем на улице, — заметила Майра.

— Мама, мамочка! — Дэниел и Грейси обхватили Майру за ноги.

— Ладно, что случилось? Где вы были? — спросила я.

— У нас были проблемы.

— Проблемы?

— Он не заплатил ей, мама, — сказал Пэдди.

— О, Майра! — ахнула я и замерла.

— Мама, не останавливайся, пожалуйста, — попросил Пэдди. — Я уже начинаю немного чувствовать свои пальцы.

— Давай, Томас. — Дэниел наклонился и тоже начал растирать замерзшие ноги своего брата.

— Я знала, сколько товара я продала. И сказала ему, что мои комиссионные — двадцать долларов. Но мистер Крокер считал иначе и заявил, что я заработала десять.

— Ну, десять тоже хорошо, не страшно, — заметила я.

— Страшно, если ты заработала двадцать. Но доказать это я не могла. Он сам записывает все счета. И врет, — вздохнула она. — Поэтому я сказала, что забираю свои десять долларов. Однако он заявил, что должен вычесть из них стоимость отреза коричневой шерстяной ткани.

— О нет!

— У него хватило наглости вручить мне пять долларов и еще добавить: «Счастливого Рождества!» На что я ему ответила… В общем, я тоже ему кое-что сказала.

— Наша тетя Майра, оказывается, знает немало крепких словечек, мама, — доложил мне Пэдди.

— «Берите пять долларов, иначе не получите вообще ничего», — тогда сказал он мне.

— Я пригрозил, что мы разнесем ему магазин, мама, — вмешался Пэдди. — Побьем все зеркала, бросим всю одежду на грязный пол. Но тетя Майра не разрешила.

— Только потому, что в итоге мы все оказались бы в тюрьме, — объяснила Майра. — Знаешь, как только эти пять долларов оказались у меня в руке, я тут же ушла. Так что у нас все-таки нашлось достаточно денег на еду, и теперь у нас есть рождественская елка!

— Так ты что, потратила деньги еще и на елку?!

— Нет, тетя Онора, — успокоил меня Джонни Ог. — Ее нам дал профессор Ланг. Он сказал, что музыкальный магазин все равно откроется только после Нового года, так что мы пока можем взять ее.

— Он очень достойный человек, мама. И угостил нас вином.

— Майра! Так вы там расселись и попивали вино?!

— Погода тогда была ясная. Снег начался лишь по дороге домой. А потом нас накрыла пурга. Вообще ничего не было видно. Мы заблудились. Я думала, что мы так и погибнем.

— Мы все очень испугались, тетя Мед, — признался Джонни Ог.

— Только не я, — фыркнул Томас.

— Нет, не ври, ты тоже струхнул, — одернул его Пэдди.

— Давайте просто поблагодарим Господа, что вы добрались до дома целыми и невредимыми. А теперь…

— Лед обжигал мне лицо, мама, — перебил меня Пэдди. — Как может быть так, что лед жжет, словно огонь?

— Кстати, если уж разговор зашел про огонь, то давайте позаботимся о нашей печке. Принесите дров. И мы разожжем большой огонь, вокруг которого нам будет тепло и хорошо.

— Ох, дрова, — простонала Майра.

— Да, дрова, — повторила я. — Дрова, которые Молли заказывала для своей печки.

— К тому времени, когда мы нашли дорогу до склада, там было уже закрыто, — сказала Майра.

— Мы очень устали, мама. Правда устали, — прошептал Пэдди.

— Боже правый, — тягостно вздохнула я.

— Не паникуй, Онора. У Молли всегда была припасена уйма дров.

— Нет у нее ничего! Сама посмотри! Просто загляни в ящик!

Майра нагнулась над ящиком для дров, в котором валялось два полена и несколько палок.

— Ах…

— Ах? Ты говоришь ах? У моего Стивена жар, он весь горит, а здесь холодно уже сейчас! Если мы не будем поддерживать огонь в печке… — Я умолкла, заметив испуганное выражение на лицах детей.

— Прости, мама, — тихо сказал Пэдди. — Я думал…

— Мне не важно, что ты там думал. Ты должен был принести дрова, если я сказала тебе это сделать! И ты, Майра, тоже хороша. Нашла время прохлаждаться и пить вино, когда мы тут ждем вас, волнуемся, а теперь еще и…

Заплакал Стивен. Его всхлипывания звучали пугающе хрипло и сдавленно. Он оттолкнул Джеймси и протянул ручки ко мне. Я подняла его и начала расхаживать по комнате.

— Он болен, Майра. Молли говорит, что у него круп, но… — Я начала укачивать его, напевая колыбельную. Он успокоился.

— Мы должны приготовить еду, — сказала Майра. — Пока печка еще горячая. Устроим наш рождественский ужин прямо сейчас.

Она принесла нарезанный ломтиками бекон и много pratties. Я поцеловала Стивена в лоб и передала его Бриджет.

— Быстрее, сковородку.

Мы с Майрой начали поджаривать ветчину и послали двоих старших мальчиков на улицу набрать снега в котелок, чтобы сварить картошку.

— Нас засыпает снегом! — сообщил Пэдди, когда они с Джонни Огом поставили котелок на печь.

Пока мы готовили, старшие мальчики установили на кухонный стол Молли четырехфутовую сосну, а потом привязали ей на ветки крошечные свечки, которые им тоже дал профессор Ланг.

Комната наполнилась ароматом хвои и жареного бекона. Джонни Ог и Пэдди зажгли свечки. Остальные дети захлопали в ладоши.

— Ох, мама, какая красота, правда? — воскликнул Джеймси.

— Правда, a stór, — ответила я.

Но сама подумала, что эту красоту мы разломаем и сожжем уже очень и очень скоро.

Мы уселись в кружок вокруг печки по двое на один стул. Дети брали ломтики бекона руками, радуясь их теплу. Томас катал свою горячую картошку замерзшими ступнями.

Стивен съел немного картошки, которую я размяла ему с горячей водой. Молока Майре достать не удалось. Малыш совсем притих, глаза у него были грустные, а каждый вдох отзывался в крохотной груди хрипом.

— На всю ночь нам дров не хватит, — шепнула Майра мне на ухо.

— Я знаю.

— А где мы можем достать их в такую метель? — задумчиво спросила она. — У Маккены закрыто.

Лиззи и Джеймс всегда проводили канун Рождества с отцом Донохью в церкви Святого Патрика, а потом шли на всенощную мессу. Там они и заночуют.

— Думаю, что по такой погоде мы даже до О’Нилла не дойдем, — сказала Майра.

— Мы будем очень экономны, используем даже кору с последнего полена… К тому же у нас есть еще и рождественская елка, — шепотом ответила я ей.

За стенами дома бушевала метель.

— Если понадобится, мы сожжем эти стулья Молли, — шепнула мне сестра.

— Ее любимые стулья, которые она везла из Ирландии? Господи Иисусе, Майра, да она нас просто выгонит после этого!

— Зато мы будем живы, — ответила она.

— Нельзя давать детям уснуть, — сказала я.

Во всех страшных рассказах о пурге все, кто ложился в снег, чтобы немного поспать, больше никогда не просыпались.

Я заметила, что глаза у наших деток начинают слипаться. Пэдди устало уронил голову на грудь.

— Мама… — Меня тянул за руку Джеймси. — А что, Стивен слишком болен, чтобы поучаствовать в нашем представлении?

— Вашем представлении?

— Наш учитель устраивал такое в школе, — пояснил он. — Ну, про Марию, Иосифа и Иисуса, про пастухов и ангелов. Мы с Дэниелом не могли принимать там участие, поэтому решили сделать все сами. Мы репетировали.

Это должно было всех расшевелить.

— Тогда давай, Джеймси, начинайте, — сказала я.

— Джеймси… — Рядом с нами стоял Дэниел. — Старшие мальчики не будут участвовать. Они говорят, что хотят спать.

— Они не могут спать, — ответила я. — Майра, скажи мальчикам, что они должны обязательно принять участие в представлении. А теперь все встали, шевелитесь. И делайте то, что вам будет говорить Джеймси.

Бриджет была Марией, Дэниел — Иосифом, а Грейси — рождественским ангелом. Старшие мальчики неохотно взяли на себя роль пастухов.

— Станьте на колени и улыбайтесь Младенцу Иисусу, — скомандовал им Джеймси.

Стивен лежал на коленях у Бриджет, глаза его были полуприкрыты. Все остальные встали на колени вокруг него, и Джеймси заиграл на дудочке собственную короткую мелодию.

— Там, в школе, они поют всякие такие штуки, которые называются рождественскими гимнами. А мы знаем что-нибудь из этого, мама? — спросил у меня Джеймси.

— Да мы знаем их десятки, — ответила за меня Майра и запела:

— Как вы замечательно поете, тетя Майра, — сказал Джеймси.

В этом он очень походил на отца: Майкл тоже был щедр на похвалы.

— Ты же тоже знаешь эту песню, Джонни Ог, — пой! — воскликнула Майра.

— И ты, Пэдди, — подхватила я. — Пойте.

Помнит ли он эту песню — отголосок прежних времен?

Кое-как мальчики вспомнили слова.

— Замечательно! — Я захлопала в ладоши. — Чудесно.

Я рассказала им, что на Рождество в Ирландии в прежние времена в каждой семье всегда зажигали свечу и ставили ее на окно, чтобы указать путь Марии и Иосифу к их дому.

— А они правда приходили? — спросил Джеймси.

Пэдди и Томас засмеялись.

— Приходили, Джеймси. И удивили этим немало насмешливых мальчиков.

Майра купила леденцов, по одному для каждого из детей, но все они дрожали, когда сосали свои конфеты. Печка уже почти не давала тепла.

— А еще я купила трубки и табак, — сказала Майра. — И у нас есть виски.

— Никакого виски, — заявила я. — Мы должны сохранять ясность сознания. Сломаем нашу рождественскую елку.

— Но она же такая красивая, мама.

— Мы все равно должны это сделать. Помоги мне, Пэдди.

Направляясь к столу, я прошла мимо окна и случайно выглянула в него. Снегопад все еще продолжался, и снежинки стучали в стекло. На улице было темно, но… Что это? Над прерией расплывалось пятно света — оно двигалось низко, вплотную к земле. Я соскребла лед, намерзший на стекло, чтобы получше рассмотреть.

— Что ты делаешь, мама? — удивился Пэдди.

— Посмотри сам и скажи мне, что ты видишь.

Он привстал на цыпочки, и глаза его оказались выше уровня подоконника. Он повернулся ко мне:

— Мама! — Сын смотрел на меня, как в прежние времена, и на лице его читалось изумление. — Так это правда? К нашему порогу направляются Мария и Иосиф?

Я прижалась лицом к стеклу.

— Это фонарь, Пэдди, — сказала я. — Его несет человек. И он ведет за собой лошадь.

— Так это все-таки не они, мама.

— Это, конечно, какой-то несчастный путник, Пэдди. Майра!

Она подошла ко мне и тоже посмотрела в окно.

— Выходит, кому-то еще хуже, чем нам.

— Я выйду на улицу со свечой, чтобы указать ему путь к нам.

— Господи, Онора! Он может быть грабителем или убийцей. Быстрее задуем все рождественские свечи. И тогда он пройдет стороной.

— Он мог заблудиться, — возразила я. — Пэдди, пойдем с мамой. Возьми с собой две свечки с елки. Бриджет, присмотри за Стивеном.

Услышав свое имя, Стивен повернул ко мне голову и начал кашлять. Господи, пожалуйста, пускай это будет круп.

С горящими свечами в руках мы с Пэдди спустились по растрескавшимся ступеням. Я приоткрыла входную дверь.

Воздух был очень холодным, и я плотно сжала губы. Казалось, стоит мне вдохнуть, и у меня внутри все заледенеет.

— Как думаешь, мама, сколько уже дюймов?

— Не знаю, Пэдди.

Дюймы. Они тоже были частью любой страшной истории о пурге — двенадцать, восемнадцать, тридцать, пятьдесят дюймов снега, которые хоронили под собой дома, животных и людей.

— Смотри, мама, смотри! Свет уже ближе.

— Я выйду и подниму свечу.

— Нет, мама. Давай лучше я.

Пэдди сунул ноги в мокрые ботинки, которые оставил у дверей, и шагнул в ночь. Он сразу провалился в сугроб, но быстро выбрался и, подняв свечу над головой, закричал:

— Сюда! Мы здесь! Сюда!

Лошадь увязала в глубоком снегу, но человек, казалось, странным образом двигался по поверхности сугробов. Услышав крик, он поднял голову и помахал Пэдди рукой.

— Это индеец, мама, — крикнул мне Пэдди и двинулся навстречу мужчине, который сейчас был повернут ко мне спиной.

Я видела, как он неловко тянет за уздечку: к ногам у него было что-то привязано. Он был уже совсем близко к нам.

И тут он обернулся. Волосы длинные, одет в кожаные штаны с бахромой и куртку с меховым воротником. Вот только с такой бородой он никак не мог быть индейцем. Человек приподнял фонарь и осветил свое лицо — светло-карие глаза с зелеными, коричневыми и желтыми прожилками.

Мы с ним уставились друг на друга.

— Nollaig Shona Dhuit, Онора, — вдруг произнес он. — Счастливого Рождества.

— Патрик Келли… Господи Иисусе, Мария и Святой Иосиф!

— Дядя Патрик? — удивленно переспросил Пэдди.

— Ох, Патрик, Патрик! Мы так ждали тебя… Я уж и не думала…

— Дай мне разгрузиться, и побыстрее, пока ты не засыпала меня своими вопросами. Майкл! — крикнул он, повернувшись к лестнице. — Майкл, спустись ко мне. И помоги поднять этот груз. Там звериные шкуры, — объяснил он мне.

— Сегодня мы будем этому очень рады, — начала я. — Ох, Патрик… Майкл… он…

— Что, уже спит? Так я его разбужу. Пойдем, Пэдди. Бери это. Я промышлял пушниной в Северных лесах. Хорошо, что заглянул в церковь Святого Патрика, повезло. И получил твое письмо. А уже отец Донохью рассказал мне, что вы остановились у Молли. Отличный выбор.

Продолжая говорить, Патрик затягивал огромный мешок вверх по лестнице. Пэдди помогал ему.

Боже мой! Он прочел письмо, которое писал ему еще Майкл, поэтому думает, что тот жив. Отец Донохью не говорил ему, что мы здесь одни. Да и с чего бы ему такое рассказывать? Он полагал, что Патрик и так все знает.

Майра стояла в дверях кухни со Стивеном на руках, а дети сгрудились вокруг нее.

— Счастливого Рождества. Я брат Майкла, Патрик, — сказал ей Патрик и закричал: — Майкл!.. Майкл! Спускайся уже сюда, ленивое создание.

Майра растерянно смотрела, как Патрик ставит на пол мешок с пушниной.

— Патрик, Майкла здесь нет, — начала я.

— Что? Как нет? Отправился прокладывать рельсы для железной дороги? Мы вернем его обратно. Я знаю здесь одного кузнеца, которому нужен грамотный помощник вроде Майкла.

— Дядя Патрик, — вмешался Пэдди, — наш папа умер.

— Что?.. Онора?..

— Это правда, Патрик, — подтвердила я. — Майкл умер.

— Не говори так!

Я потянулась к нему, хотела коснуться его руки, но он отпрянул назад.

— Его убила лихорадка, — сказала я. — Он много и тяжело работал и был очень слаб из-за голода. Нам нужно было уезжать раньше, бежать оттуда.

Патрик молча смотрел на меня бессмысленным взглядом.

— Сядь, Патрик, — сказала я, подводя его к стулу у плиты.

— Томас, неси свой виски, — распорядилась Майра.

Томас принес бочонок. Я зачерпнула из него жестяной чашкой и дала Патрику.

— Когда? — спросил он, осушив чашку до дна.

— В августе.

Я взяла у него чашку и хотела наполнить ее снова, но Патрик покачал головой.

— Все, хватит, — сказал он.

Дети стояли вплотную к печке, дрожали, понурив плечи, и молчали. Интересно, помнит ли Патрика Джеймси?

— Дети замерзли, — сказал Патрик.

Он открыл дверцу печки — там тлела зола. Патрик сунул внутрь последнее полено из ящика для дров, взял палку и принялся ворочать ею угольки, пока пламя не разгорелось и полено не занялось.

— Открывайте мешки, — сказал он мне. — Расстелите шкуры. Укройте детей. Сейчас вернусь.

Он вышел на улицу и спустился по ступенькам.

— Что ж, крутой парень, — заметила Майра, вновь вручая мне Стивена. — А теперь ложитесь в кружок, — сказала она детям, после того как мы устлали весь пол шкурами.

Я нашла мягкий белый мех — кролик, наверное, — и завернула в него Стивена. Прижимала его к себе, пока остальные дети занимали свои места. Они легли в круг, ногами внутрь, а головами — наружу. Получилось что-то вроде большого колеса. Они лежали на своей мягкой и теплой постели, погрузившись в мех, и улыбались нам. Майра укрыла их сверху шкурами животных, названий которых я не знала.

Свечки на нашей рождественской елке догорели.

— А теперь мы можем уже спать, мама? — спросил Джеймси.

— Можете, Джеймси.

— Я уже поджариваюсь под всеми этими одеялами, — сказал Пэдди.

— А Рождество уже наступило? — поинтересовался Дэниел.

— Оно наступит, когда вы проснетесь, — ответила ему Майра.

Я присела у печки со Стивеном на руках. Майра взяла длинную шкуру какого-то черного зверя и накинула мне на плечи. Стивен спал, вздрагивая при каждом вдохе всем своим маленьким тельцем. Майра попробовала его лоб.

— Все еще горячий, — сказала она.

Я кивнула.

Она стояла рядом и смотрела на меня сверху вниз.

— Он у тебя сильный малыш, Онора.

— Да, это так, — вздохнула я.

Она нагнулась и понюхала его дыхание.

— Дурного запаха нет, как бывает во время…

— Круп. Молли говорит, что это круп.

— А этот Патрик Келли… — начала она, но я прижала палец к губам.

— Завтра поговорим, — прервала я ее. — Иди уже спать, Майра.

— Что ж, по крайней мере, стулья Молли уцелели, — усмехнулась она и улеглась, забравшись в кружок детей.

* * *

Патрик появился ближе к полуночи с целой охапкой наколотых дров. Он вывалил все это в ящик, а два полена положил сразу в печку. Там вновь весело заплясало пламя, и по комнате разлилось настоящее тепло.

— Где ты это достал?.. — начала я, но умолкла. Зачем я спрашиваю?

Стивен слабо захныкал, и это немного воодушевило меня.

— Заболел? — спросил Патрик.

Я кивнула.

— Круп. Дети от крупа не умирают.

«Только бы не лихорадка, умоляю тебя, Господи».

Патрик нагнулся, внимательно осмотрел Стивена у меня на руках, а затем из висевшего на поясе мешочка извлек какой-то пакет. Сунув в него палец, он поднес его к моему носу — это была какая-то мазь, по запаху напоминавшая нашу рождественскую елку. Я согласно кивнула и раскутала Стивена. Патрик натер этим целебным бальзамом грудку Стивену, а затем вновь завернул его в кроличью шкурку.

— Спасибо, — сказала я Патрику, гладя Стивена по голове.

Он ничего не ответил, просто стоял рядом и молча смотрел, как поднимается и опускается грудь ребенка при дыхании.

Прошло много времени, прежде чем вдохи Стивена стали не такими судорожными. Он открыл глаза и посмотрел на Патрика.

— У него его глаза, — заметил Патрик.

— Думаю, немного светлее.

— У моего отца были такие, — сказал он.

— У Джеймси такие, — ответила я. — Да и у тебя тоже.

— Ему уже лучше.

— Да.

Стивен начал вертеться у меня на коленях.

— Успокойся, Стивен. Поспи лучше.

— Принести воды? — спросил Патрик.

— Да, пожалуйста. Ведро в углу, а кружка рядом с ним.

Патрик принес мне воды.

Стивен сделал глоточек.

— Спой мне, мама, — попросил он, и я затянула ему мамину колыбельную.

— Младший сын Майкла, — задумчиво произнес Патрик. — Сколько ему?

— Год и восемь месяцев, но наш с Майклом последний ребенок родится весной, — прошептала я.

— Господи Всевышний, Онора! Ты отправилась в путешествие с целой кучей детей, да еще и в таком состоянии?

— Мы бы все погибли, если бы остались дома, — уверенно сказала я. — Я обещала Майклу, что отвезу детей к тебе. К тому же мне помогала Майра.

Патрик кивнул и добавил:

— Он был лучшим братом, о котором только можно мечтать.

Взяв меховую накидку, он отнес ее в дальний угол комнаты и улегся на ней.

«Спасибо тебе, Майкл. Знаю, это ты прислал его к нам». Я откинулась на спинку ирландского стула Молли, прижала к себе Стивена и уснула.

 

Глава 27

Проснулась я перед рассветом. Стивен пропотел и его лоб, слава богу, был холодным на ощупь. Он открыл глаза и сказал:

— Мама, мама.

Затем коснулся рукой моего лица. Я вытерла его насухо и уложила к остальным детям, между Бриджет и Грейси.

— Поспи еще.

Сама я присела рядом с ним и гладила его по голове, пока он не уснул.

А Патрик Келли исчез.

Я подошла к кухонному окну. Встававшее над озером солнце окрасило снег в розовый цвет. Да, много дюймов снега накрыли Бриджпорт: не было видно гор мусора, лишь белоснежные холмы и долины — красота. Ветер разметал снежинки, и в солнечных лучах они сверкали над замерзшей поверхностью земли, словно бриллианты. Настоящее рождественское утро.

Я подумала, что Патрик Келли мог бы сначала помочь нам, прежде чем исчезнуть, — в Ирландии он ведь много раз поступал именно так. Но потом я вдруг увидела его идущим как бы по поверхности снега прямо у наших дверей. Я накинула на плечи шкуру и торопливо спустилась с лестницы.

Когда я открыла дверь, он стоял, согнувшись, и снимал что-то с ног.

— Снегоступы, — пояснил он, поднимая вверх деревянную рамку с рукояткой, внутри которой было натянуто что-то вроде сетки. — Изобретение индейцев. Как малыш?

— Уже лучше.

— Это бальзам оджибве.

— Оджибве?

— Это индейское племя, с которым я промышлял пушниной на севере. А ты сейчас одета в один из наших трофеев — в шкуру медведя.

— Очень теплая, — сказала я. — Заходи. Все еще спят наверху.

Я прошла в дом и поднялась на несколько ступенек. Патрик следовал за мной.

— Погоди, — вдруг сказал он. — Присядь на минутку.

Плотнее закутавшись в мех, я села прямо на лестницу. Он тоже сел — на две ступеньки ниже — и поставил между нами полный мешок.

— Что это?

— Яйца. Ветчина. Кувшин молока.

— Спасибо тебе, Патрик. И еще отдельное спасибо за дрова.

Он сбросил свою меховую куртку и прислонился плечом к лестнице. Было видно, что он много работал: на его худощавых руках появились мускулы, рельефно проступавшие сквозь рубашку из выделанной оленьей кожи. Еще на нем были облегающие кожаные штаны с бахромой по бокам и мягкие туфли, расшитые бусинами разных цветов и форм. Непривычная для нас одежда. Патрик заметил, что я внимательно разглядываю его ноги.

— Мокасины, — объяснил он, поднимая одну ногу, а потом показал на цветочный узор у себя на рубашке. — А это из окрашенных иголок дикобраза.

— В Голуэе твой вид посчитали бы странным, — заметила я.

— Твой тоже, — возразил он, — если бы ты появилась там, завернувшись в шкуру медведицы.

— В Ирландии уже нет медведей, — сказала я, — хотя когда-то должны были быть. Иначе откуда у клана Макмахонов появилось бы такое имя?

— Ну да, — сказал он. — Сыновья Медведя.

Я кивнула.

— Очень трудно поверить, что Майкл умер. Не могу этого принять, Онора, — сказал он. — Я-то думал, что вы в Ирландии живы-здоровы, что деньги, которые я вам послал, помогли вам продержаться.

— Если бы мы уехали сразу, как только получили твои деньги, Майкл сейчас был бы жив. Но ты заразил его идеей бунта — точнее, твой человек в Голуэе. И он не поехал.

— Так в том, что вы тогда остались, моя вина? — спросил он.

— Ну…

Патрик резко поднялся и сел на ступеньку рядом со мной.

— Ты винишь меня в смерти Майкла?

Я закрыла лицо руками.

— Отвечай мне, Онора.

Он оторвал мои ладони от лица и заставил меня посмотреть ему в глаза.

— Ну ладно. Да, виню. Возможно, я ошибаюсь, но это так. Ты должен был прислать нам денег раньше…

— Каким образом, Онора? Я был в бегах. Весь первый год здесь я прятался. Я даже не знал, что весь урожай pratties снова погиб, пока не…

— Но почему ты не знал? Вся Америка знала об этом. Если бы мы сразу получили от тебя деньги, все было бы иначе. Он все время равнялся на тебя, Патрик! А когда мы наконец были готовы уехать, ты втянул его в свою революцию. Он тяжко работал, Патрик, очень тяжко — ходил по десять миль босиком по снегу, чтобы колоть камни по двенадцать или четырнадцать часов подряд. А еды нормальной не было, и он все больше худел. Я ничем не могла ему помочь. Даже хорошие вещи — и урожай, и работа в кузнице, — все в итоге обернулось бедой. Если бы он не был вынужден работать в кузнице в Голуэй Сити, где свирепствовала лихорадка, то, наверное, был бы сейчас жив. Я видела, как он умирал. Один, в пустом сарае. Я не могла его спасти, Патрик. А тебя рядом не было. Ты ушел.

Он по-прежнему держал меня за руку.

— Так это себя ты во всем винишь, Онора?

Я отдернула руку.

— Ты сказала, что не смогла спасти его.

— Мы столько всего пережили — черный 47-й, смерть малютки Греллана и бабушки, гибель моих братьев, происки Джексона… Но в конце… в конце…

— Не вини в этом себя, Онора. Или меня. Ты прекрасно знаешь, кто убил Майкла и еще миллион других людей. Они веками пытались нас уничтожить, они будут и дальше убивать ирландский народ, пока мы не отберем у них нашу страну. Майкл умер не напрасно, Онора. Заверяю тебя. Мы отомстим за его гибель и тысячи других смертей.

— Слишком поздно, Патрик. Sassenach взяли верх. А ирландцы либо мертвы, либо навеки покинули родную землю.

— Тут ты ошибаешься, Онора. Битва только началась. Мы копим силы здесь, в Америке. А они не принимают Америку во внимание.

Я опустила голову.

— Ох, Патрик. Чтобы выжить в Америке, нужно столько сил. Что же останется на Ирландию? Похоже, большинству ирландцев в Америке нужно забыть об Ирландии, чтобы пробить себе путь здесь.

— И тут ты ошибаешься, Онора. Сама увидишь.

— Боже правый, — раздался сверху голос Майры. — Что вы там делаете? Поднимайтесь уже.

Я уперлась руками в ступеньку и оттолкнулась, чтобы встать. Патрик поддержал меня под руку. Я плотнее запахнула звериную шкуру у себя на плечах.

— Ты сейчас похожа на какую-то доисторическую ирландскую королевну, — заметил он. — На Банбу или Эриу. Или даже на саму великую Маэву.

Я кивнула. Перемирие.

— Nollaig Mhaith Chugat… Счастливого тебе Рождества, Патрик. Я рада, что ты здесь. И я уверена, что это Майкл прислал тебя к нам. Может, ты и прав, когда не можешь поверить в то, что он умер. Я чувствую, что Майкл с нами. Я ношу под сердцем его ребенка. И это сын, Патрик, я убеждена. Мы назовем его Майкл Келли, и он станет утешением для нас обоих.

Он кивнул, но ничего не сказал, поднимаясь за мной по лестнице.

Первым заговорил Томас.

— А в доме моего отца мы каждый день вот так завтракали, — заявил он Патрику, пока я накладывала еду в его тарелку.

— И мы тоже, — подхватил Пэдди.

— А вы — нет. Потому что вы были бедные, — ответил Томас.

Майра, стоявшая у плиты, резко обернулась:

— Бедные? Я тебе устрою «бедные»! Чтоб ты знал, мы все были бедные, и если ты не уберешь этот презрительный высокомерный тон, я выколочу его из тебя!

Стивен захлопал в ладоши. Он всегда весело смеялся после таких нагоняев от Майры. Значит, малыш в порядке.

— А теперь, когда вы здесь, дядя Патрик, мы ведь больше никогда не будем бедными, правда? — спросил Пэдди.

— Ты, Пэдди, точно не будешь бедным, потому что у тебя есть крепкая спина и пара сильных рук. Как тебе у Хафа?

— Нормально, — ответил Пэдди.

— Он ненавидит эту работу, — сказал Джеймси. — Ненавидит кровь и дерьмо, ненавидит смотреть, как люди забивают коров.

— Но я все равно хожу туда, дядя Патрик, хожу каждое утро, и Джонни Ог ходит вместе со мной. Мы с ним не скулим и не жалуемся, чтобы уклониться от тяжелой работы, как это сделал Томас, чтобы иметь возможность бегать в город, как мартышка на поводке, — сказал Пэдди.

— Где ты нахватался таких выражений? — спросила я у него.

— Так говорит Барни Макгурк.

— А нам учитель в школе показывал картинку мартышки, дядя Патрик, — вставил Джеймси. — А потом вызвал Дэниела к доске, чтобы показать всему классу, что его лицо похоже на обезьянье.

— Ты мне этого никогда не говорил, — растерянно прошептала я.

— Господи Иисусе! — воскликнула Майра и с силой стукнула сковородкой по плите. — Так что там произошло, Дэниел?

— Учитель взял линейку, показал ею на меня и сказал, что у меня обезьянье лицо, потому что я ирландец.

Это рассмешило остальных детей.

— Обезьянье лицо! Обезьянье лицо! — принялись выкрикивать они.

— Прекратите это, прекратите! — попробовала остановить их я. — В этом нет ничего смешного.

Но старшие мальчишки продолжали скандировать:

— Обезьянье лицо, обезьянье лицо!

— Прекратите!

Однако они не унимались.

Внезапно Патрик грохнул кулаком по столу так, что громко звякнули подскочившие тарелки. Мгновенно установилась тишина.

— Когда ваша мама будет говорить, вы будете ее слушать. И всегда будете выполнять то, что она вам скажет. А что касается вашего учителя, то он просто невежественный guilpín. В этом доме нет ни мартышек, ни горилл, ни других обезьян. Есть только горстка невоспитанных детей.

Дети таращились на него. Я быстро взглянула на Майру. Правильно ли, что Патрик так строго разговаривает с ними?

— Онора? — обратился ко мне он.

Все дети дружно повернулись в мою сторону.

— Ваш дядя Патрик прав, — подтвердила я.

* * *

— Ваши мальчишки могут отбиться от рук, — сказал нам с Майрой Патрик Келли.

Мы сидели с ним на кухне, после того как наши сыновья, завернувшись в шкуры, умчали, чтобы присоединиться к другим бриджпортским детям, неистово баловавшимся в снегу. Отец Донохью не смог прийти из-за больших сугробов, и рождественская месса у Маккены не состоялась.

Наша маленькая рождественская елка теперь стояла на полу, а Бриджет, Грейси и Стивен ползали под ней, рассматривая снизу зеленые ветки.

— Здесь живет та самая птичка, которая поет песенки Младенцу Иисусу, — услышали мы объяснения Бриджет.

— Куру-у, куру-у, — запели остальные.

— У нее хорошее воображение, — сказала я Патрику, слушая пение троих детей.

Он улыбнулся. Его лицо становилось почти приятным, когда он улыбался.

Майра принесла курительные трубки, которые купила нам в качестве рождественских подарков, и сладковатый табак «Тип-Топ». Я закашлялась после первой же затяжки.

— Не переводи добро, — заявила Майра и передала трубку Патрику. — Она в положении, — объяснила она ему.

— Он в курсе, — сказала я.

— Вы молодцы, хорошо справились, добираясь сюда, — сказал Патрик. — Две женщины, восемь детей…

— Это верно, — согласилась Майра. — А ты рассказывала ему, Онора, как Джексон поджег наши домики прямо у нас над головами в Барне?

— Нет, не рассказывала.

— Мы сбежали оттуда в рыбацкой лодке нашего отца, — продолжала она. — А потом всю ночь шли под парусом по заливу Голуэй до Арда возле Карны в Коннемаре. Это родина нашей бабушки.

— А ваши родители?

— Они остались, Патрик, — сказала я. — И мы о них ничего не знаем.

— Ард возле Карны. Я загляну туда, — ответил он. — Продолжай.

Майра поведала ему, как мы сели в curragh и на веслах подплыли к «Сьюпериору», как нас взяли на борт.

— Ты уверенно чувствуешь себя в лодке, Онора, — сказал мне Патрик.

Майра тем временем продолжила свой рассказ о нашем морском путешествии, о времени, проведенном в Новом Орлеане, о плавании вверх по Миссисипи, о прибытии сюда — и о нашем разочаровании.

— Лично я могла бы остаться в Новом Орлеане. Там столько разных возможностей. Но Онора настояла на Чикаго. И на Патрике Келли.

— Я обещала это Майклу, — пояснила я Патрику. — Его последними словами перед смертью было: «Увези детей к Патрику в Чикаго».

Патрик задумчиво покачал головой, потом затянулся и выпустил облако дыма.

— Вы обе — большие молодцы, — сказал он. — А теперь так. Во-первых, я забираю Пэдди и Джонни Ога с бойни Хафа. Переговорю с Филом Слэттери, местным кузнецом. Он может взять Пэдди подручным к себе в кузницу.

— А как же мой Джонни Ог? — сразу спросила Майра.

— У Майкла Гибсона есть своя мастерская, где он строит лодки, — ответил Патрик. — Отец Джонни Ога был рыбаком, не так ли? А Майкл очень хороший парень.

— Хорошо, — сказала Майра. — За Томаса можно не переживать. Он пристроен, а вот моя работа… — Она запнулась. — Она мне нравилась, пока…

— Босс обманул ее, — пояснила я. — Крокер.

— Это один из выходцев с восточного побережья. Янки. От них справедливого отношения не жди, — сказал Патрик.

— Откуда мне было знать? — возразила Майра. — Там я продавала товар лучшим людям Чикаго — и даже самому Сайрусу Маккормику.

— Маккормик — вор и слепой фанатик. Читает своим работникам лекции о вреде католической веры и хвалится тем, что его предки воевали с королем Билли в Северной Ирландии, уничтожая католиков. Типичный лучший человек Чикаго.

— Ух ты, — ахнула Майра.

— Теперь школа, — продолжал Патрик. — Я не могу забрать их оттуда. Другой такой, куда можно было бы их послать, тут нет, хотя епископ планирует организовать свою школу в каждом приходе.

— Епископ, говоришь? — насмешливо вставила Майра. — Нет, ты только послушай его, Онора. Как будто епископ станет попивать чаек с таким похожим на дикаря парнем, как он!

— Вообще-то, мы с епископом Квотером предпочитаем виски, — парировал Патрик.

Я рассмеялась.

Майра тут же взвилась.

— Ты находишь это забавным? — накинулась она на меня. — Да кто он такой, чтобы являться сюда и диктовать нам свои законы? Что-то небыстро он к нам добирался.

— Не нападай на Патрика, Майра. Я уже успела это сделать, — ответила я ей, а затем обратилась к Патрику: — Нам действительно необходимы собственные школы. Как подумаю о том учителе, который насмехался над Дэниелом перед всем классом… Снова ирландцев считают обезьянами? Я-то думала, что это позади.

— В Америке есть много людей, оскорбляющих нас. Разница лишь в том, что здесь мы даем им отпор. Я перекинусь парой слов с тем учителем, — пообещал Патрик. — И больше он не станет приставать к Джеймси и Дэниелу. Теперь насчет праздничного обеда…

— Прости, Патрик, — перебила его Майра. — Ты задал свои вопросы и получил на них ответы. И раздал свои распоряжения. Но у меня тоже есть к тебе вопросы — например, где ты был? Чем занимался? Есть ли у тебя жена, семья?

Патрик встал.

— Позову детей обратно в дом. Я все порывался вам сказать, что нас с вами пригласили на обед к соседям.

— К каким соседям?

— К потаватоми — моим друзьям.

— Господи Иисусе, — прошептала Майра.

Патрик направился к выходу, но у дверей обернулся:

— Онора расскажет тебе, в чем заключается моя работа. А жены у меня нет и никогда не будет. Это было бы нечестно по отношению к этой женщине.

С этими словами он ушел за нашими детьми.

* * *

Мы все завернулись в звериные шкуры. Патрик усадил нас в длинные сани — тобогган. «Еще одно изобретение индейцев», — пояснил он. Сани он одолжил у потаватоми. Так он провез нас по снегу через весь Бриджпорт, а его снегоступы не давали ему проваливаться в сугробы.

— Это здорово, мама, — сказал мне Джеймси, когда мы ехали по льду канала и болоту Хили Слау, которое теперь полностью замерзло.

Уже очень скоро мы подъехали к большому круглому сооружению, крытому березовой корой, вокруг которого стояли еще три конусообразные хижины поменьше.

— Это вигвамы, — сказал нам Патрик.

— Похожи на ульи, которые ирландские монахи строили в древние времена для пчел, — ответила я ему.

— Только теплее, — усмехнулся он.

У входа нас ожидали мужчина, две женщины и группка детей. Все они улыбались и жестами приглашали нас войти.

— Я бы представил вас, но только не знаю имени старшей жены, — шепнул мне Патрик.

— Старшей жены? — удивленно переспросила я.

— Мне кажется, она из племени канкаки. Младшую жену зовут Катрин Шевалье, и она потаватоми.

— Так у него две жены?

— И обе — добрые католички, — ответил Патрик.

В центре большого круглого помещения горел костер. Вся земля была устлана шкурами. Хозяин, худощавый мужчина, был вождем, и звали его Александр Робинсон. Он объяснил нам, что на языке индейцев имя его звучит Че-Че-Пин-Кво — Мигающие Глаза. Еще он сообщил нам, что отец его был шотландцем, а мать — индианкой из племени оттава, живущего на берегах залива Грин-Бей на озере Мичиган. Хотя волосы у него были длинными, одет он был в брюки и сюртук, как и любой бизнесмен в Чикаго. Но женщины — с их блестящими черными волосами, темными глазами, одетые в белые туники, расшитые так же, как рубашка Патрика, — отличались незнакомой нам красотой. Коренные американки из прошлых времен.

* * *

Они устроили нам настоящий рождественский пир. Еда была очень вкусной, но совершенно новой для нас.

— Это индейка, — сказал Патрик о птице, которую подавали с какой-то желтой картошкой и непонятными ягодами под названием клюква.

Здесь Патрик Келли казался совсем другим человеком: он обменивался шутками с вождем Робинсоном и раздавал комплименты женщинам на их родном языке, пока мы все сидели вокруг очага на устланном мехами полу.

Вождь Робинсон рассказывал нам, что город Чикаго основали люди вроде него самого — семейные люди со смешанной родословной, женатые на индианках. Мне вспомнились рассказы Лиззи о тех давних временах, хотя на самом деле с тех пор прошло всего два десятка лет.

— Расскажи им о Билли Колдуэлле, — попросил Патрик, — парне из графства Армах и при этом вожде индейцев.

Наши мальчики расположились вокруг Патрика, а дети Робинсона придвинулись поближе к своему отцу. «В ожидании рассказа устраивайтесь поудобнее, — подумала я. — В этих краях тоже есть свое fadó…

— Отец Билли Колдуэлла был офицером британской армии в Канаде, а мать его была родом из племени могавк. Билли был человеком образованным. Он знал латынь, а также английский, французский и еще пять или шесть языков индейцев. Его звали Сауганаш — Англичанин, — но в племени он носил имя Высокое Дерево. Потом он стал вождем потаватоми и всегда носил одежду из оленьей кожи, как ваш дядя.

Патрик потрепал Пэдди по голове, но тут к нему пододвинулся Джеймси в ожидании того же. За ним последовали и остальные — все стали подтягиваться к нему, даже Томас. Сейчас все они очень напоминали щенков, ищущих ласки. Патрик быстро потрепал за волосы каждого.

Я вспомнила Майкла, который играл с ними в Великана. Как же им нравилась вся эта свалка и веселая кутерьма! Их отец умер, и им очень не хватало этого мужского физического контакта. Быть может, это отголосок какого-то животного инстинкта, жажда борьбы с вожаком стаи, необходимость быть принятым и одобренным им?

Все мальчишки, подражая Патрику, сидели, скрестив перед собой ноги. Они жались к нему, слушая Александра Робинсона, а Патрик обнял их. Это был брат, который мог усадить к себе на плечи одинокого маленького мальчика и галопом помчаться с ним по трассе для скачек вокруг Галлах Хилл.

Борода шла ему: она подчеркивала его волевой подбородок и высокие скулы. На лице не было ни морщинки — он выглядел очень молодо для человека, которому уже под сорок.

Словно почувствовав на себе мой взгляд, Патрик посмотрел в мою сторону и подмигнул. Боже правый, он действительно подмигнул. Я кивнула ему, а он снова потрепал Джеймси по голове.

Вождь Робинсон вел рассказ очень продуманно и точно. Он сообщил, что они с Билли Колдуэллом помогли организовать первые выборы в Чикаго, на которые пришло двадцать восемь человек, а потом открыли церковь Святой Марии — первую католическую церковь в округе. Билли Колдуэлл был женат на дочери вождя потаватоми.

Мне вспомнился рассказ Лиззи о тех временах.

— А таверна, в которой все тогда столько танцевали, случайно звалась не «Сауганаш»? — спросила я у вождя Робинсона.

— Да, ее назвали в честь Билли. И это говорит об уважении, которым он пользовался.

Но потом сюда пришли люди с Востока. Торговцы-янки обжуливали индейцев, расплачиваясь с ними виски за меха. Потом начали продавать им товары в кредит, а взамен потребовали у индейцев землю. Янки были твердо намерены вытеснить отсюда всех индейцев. Правительство Соединенных Штатов было с ними заодно, поддерживая такие сделки на индейские земли. По словам Робинсона, в 1833 году местные поселенцы уже официально сделали Чикаго городом.

Однако они с Билли Колдуэллом в 1833 году подписали договор о Чикаго как представители своих племен.

— Выбора у нас не было: в противном случае индейцы не получили бы вообще ничего, — сказал Робинсон.

Потом он описал их грандиозный заключительный танец войны два года спустя, когда индейцы получили свою последнюю выплату по этому договору и должны были уйти. Вокруг отеля «Сауганаш» собрались тысячи индейцев, одетых как для битвы, бивших в барабаны и грозно топавших ногами.

— Мы с Билли тоже хотели раскрасить наши лица в боевой окрас, нацепить перья и присоединиться к ним. Чтобы в последний раз нагнать на янки страху.

Вождь Робинсон сказал, что после этих событий Билли еще некоторое время оставался здесь, а затем ушел вместе с индейцами в штат Айова.

— Там он и умер семь лет назад. В возрасте шестидесяти лет.

— Билли Колдуэлл, Сауганаш, — это человек, которым я восхищаюсь, — сказал Патрик, обращаясь к мальчикам. — Чикаго построили именно такие люди, как он. Можете сказать это своему учителю-янки в бриджпортской школе.

— А Билли Колдуэлл чем-то похож на вас, дядя Патрик, — вдруг сказал Пэдди.

Александр Робинсон рассмеялся.

* * *

В тот рождественский вечер вернулись мы поздно. Патрик занес в наш пансион Бриджет и Грейси. Я держала Стивена, и он уснул у меня на руках. Лоб у него был холодный, а дыхание — чистое. Майра помогала Джеймси и Дэниелу, а Джонни Ог, Пэдди и Томас поднимались по ступенькам сами, хотя и с трудом.

Мы устроили их всех, сытых и согревшихся, на соломенных тюфяках, а сверху укрыли шкурами.

— Славные у вас сыновья, — сказал Патрик нам с Майрой, когда мы сидели за столом у Молли на кухне. — Я заметил черты Майкла у Пэдди и Джеймси. А у твоих двух, Майра, нет ничего от Пайков.

— Спасибо тебе, Господи, за эту маленькую радость, — с сарказмом ответила она.

Она была уже не так холодна по отношению к Патрику, и это радовало. Я не особо верила, что они подойдут друг другу, как на то намекала Молли, хотя это было бы очень кстати.

— Ладно, а теперь расскажи нам, как ты жил у этих… как их… о… од… — начала Майра.

— Оджибве?

Она кивнула.

— Я жил у них целый год в Северных лесах, — сказал он.

— И каково там было? — продолжала Майра.

Патрик повернулся ко мне:

— Ты знаешь сказания о Фиане и воинах Красной ветви из истории Ирландии?

— Знаю.

— Так вот, племя оджибве живет точно так же: они охотятся, рыбачат, перемещаясь с места на место в огромных Северных лесах. Это очень красивые края, где одно чистейшее озеро соединяется в другим. Такой должна была быть и наша Ирландия. Без городов и больших домов. Без англичан. Кланы и семьи, живущие все вместе. Странно говорить такое, но среди индейцев я впервые по-настоящему почувствовал себя ирландцем, потому что был свободен.

— Свобода, — повторила я.

— Я часто думал о Майкле и жалел, что он… — Патрик умолк. — Прости. Я так много хотел рассказать ему об Америке. А сегодня вечером… Иногда я забываю, что его нет.

— Понимаю тебя, Патрик.

Мы немного посидели молча, но потом Майра прервала молчание:

— Послушай, Патрик, можешь объяснить мне, каким образом то, что ты бегал по лесам с индейцами, помогает Ирландии?

Внезапно мы услышали шаги на лестнице. В дверях появилась Молли, за которой следовали постояльцы. Дороги вновь стали проходимыми, и все вернулись домой. Они окружили Патрика, весело смеясь и похлопывая его по спине.

— Нет, вы только посмотрите, кто к нам пришел!

— Мы уж думали, что ты больше не появишься!

— Хаф будет сильно удивлен!

— А я так скажу: боссы будут рады, что канал закрылся на зиму!

Молли тепло обняла Патрика, а он поцеловал ее в щеку. Она шутливо потянула его за бороду.

— А вот это мне не нравится, — проворчала она, — потому что под ней прячется симпатичный мужчина.

Затем Молли отвела меня в сторонку.

— Что ж, Онора, он все-таки появился.

— Да, — сказала я.

Майра тем временем принялась рассказывать постояльцам, как мы едва не замерзли, — «и все из-за того, что этот скупердяй ростовщик обдурил меня».

Она уже была готова изложить им все подробности своей стычки с Крокером, но парни заявили, что нужно попросить Маккену открыть таверну, чтобы достойно отметить возвращение Патрика, и сразу ушли.

— Спасибо тебе за мой любимый табачок «Тип-Топ», — сказала Молли Майре, когда мы уселись покурить.

Я затянулась и медленно выдохнула дым, но сразу закашлялась.

— Она не умеет курить, — пояснила Майра.

— Она же в положении, — сказала Молли и, забрав у меня трубку, выбила из нее еще тлеющий табак. — Я приберегу это для другого раза. Итак. Расскажите мне, что Патрик собирается тут делать.

— Он не сказал, — ответила я.

— Наверное, подбивает ребят в лагерях лесорубов на революцию и вербует индейцев, чтобы плыть с ними в Ирландию — бороться с Sassenach.

— А ваши постояльцы, похоже, не жалеют своего времени на Патрика Келли, — заметила Майра.

— Да уж, это так. Он возглавил тут большую забастовку. Боссы тогда просто взяли и урезали зарплаты. Люди умирали, вкалывая по двенадцать часов, — копали землю и таскали камни, стоя по колени в воде. А эти палатки — если заснешь слишком далеко от печки, можно вообще не проснуться. Патрик Келли в то время работал в Саммите — это в восьми милях к югу отсюда. Приходит день получки, а денег дают мало. Десятник говорит: «Плохо работаете». А людям что делать? На следующий день Патрик Келли собрал народ, и все разом бросили свои лопаты. Никакой работы не будет, пока нормально не заплатят. А потом Патрик поднял над головой этот свой золоченый посох и пошел с ним дальше вдоль канала. «Опустите лопаты! Бросайте их!» — призывал он. И его послушали. Так Патрик прошел все восемь миль сюда, по пути останавливая всю работу. Ко времени, когда он добрался до шлюза номер один в Бриджпорте, его там уже ждал управляющий стройкой канала, сам мистер Арчер. Патрик Келли подошел к нему, и они целый час или даже больше беседовали, стоя нос к носу, после чего мистер Арчер ушел оттуда в бешенстве. «Что он тебе сказал?» — спросила я Патрика. «Они не верят, что мы будем держаться друг за друга. И поэтому пришлют сюда подводу с виски — выпивкой для тех, кто продолжит работу». И Патрик еще раз прошел эти восемь миль обратно с посохом над головой. И ни один человек не взял виски и не вернулся к работе. Прошло еще три дня, состоялось еще три встречи, и руководство сдалось. Парням заплатили все, что были должны, и зарплаты оставили прежними. Так что народ здесь Патрика не забыл, равно как и боссы канала. Если возникала какая-то несправедливость, Патрика просили переговорить с начальством. О, в этом он чем-то похож на Хафа — тот тоже умеет решать вопросы, но даже Хаф уважает Патрика Келли.

* * *

Через несколько часов я услышала, что постояльцы вернулись домой, а на следующее утро застала Патрика за столом у Молли на кухне, где он ждал Джонни Ога, Пэдди и Томаса.

— Сегодня день Святого Стефана, — сказала я ему. — В Ирландии мы бы продолжали праздновать Рождество — в прежние времена, по крайней мере.

— В прежние времена, — эхом повторил он.

Мальчики пришли заспанные, с трудом волоча ноги.

— Вперед, команда, — сказал Патрик.

Когда они уходили, я слышала, как он сказал им:

— Сначала к Хафу, сказать ему, что вы увольняетесь.

— Но я не хочу оттуда уходить, — возразил Томас.

— Тогда ты останешься, — ответил ему Патрик, и они все ушли.

* * *

— Там настоящая кузница, мама! И я там как стукнул молотом! — восторженно рассказывал мне Пэдди. — Как папа. А это видишь? — Он закатал рукава, обнажив руки. — Это всего лишь сажа, мама, — продолжал он, показывая мне черную рубашку и испачканное лицо. — Никакой крови. А еще там были лошади, мама! И одна — точно такого же окраса, как наша Чемпионка.

Джонни Ог тоже пребывал на седьмом небе от счастья. В лодочной мастерской Майкл Гибсон позволил ему устанавливать парус.

— Он сказал, что у меня есть способности к этому делу, а я рассказал ему, что мой папа был рыбаком, но я его никогда не видел. Потому что он мертвый.

— Нужно говорить «погиб», Джонни Ог, — поправила его Майра.

Лиззи Маккена посоветовала нам говорить, что наши мужья погибли, — так это звучало более прилично.

После обеда к Молли зашел Патрик. Мы все были на кухне, мыли посуду, а дети находились в комнате наверху.

— Я продал шкуры, — сказал он. — Сядьте.

Мы сели за стол, а он выложил перед нами десять золотых монет по двадцать долларов.

— Ничего себе, — ахнула Майра.

— Вот, Молли, — сказал Патрик. — Это плата за их комнату и кормежку на год вперед.

— Ну, месяцев на десять, по крайней мере, — ответила она.

— Нет, погодите… — вмешалась Майра.

— Спасибо тебе, Патрик, — перебила ее я. — Ты очень добрый человек.

— Погодите, — не унималась Майра. — Мы не можем жить все в одной комнате, нам нужна своя квартира. Сейчас тут как раз сдается одна, на Хикори-стрит 2703: три спальни, кухня, гостиная. Тридцать долларов в месяц.

— Довольно разумная цена, — заметила Молли, — хотя там вам еще придется покупать еду и дрова.

— Вам лучше остаться здесь, Онора, — сказал Патрик.

Майра пнула меня ногой под столом.

— Нет, Патрик, мы съедем, и Молли возражать не станет.

— Что ж, — сказала та, — некоторые мои постояльцы жалуются на то, что маленькие дети шумные, к тому же я раньше никогда не брала к себе женщин, потому что некоторые из них начинают жутко флиртовать. Не то чтобы я кого-то осуждаю, но пока вы здесь, — она выразительно взглянула на Майру, — мне трудно отказывать в постое кому-то другому.

Я видела, что у Майры язык чешется резко ответить Молли.

— Вы правы, Молли, пора нам съезжать, — быстро откликнулась я.

— Это вам с Майрой решать, — заметил Патрик.

— Вот именно, — заявила Майра.

— Там вам понадобятся постели и кухонная утварь, — сказала Молли. — И хватит ли зарплаты мальчиков на еду, на дрова, на всякие вещи для младенца, на доктора, на лекарства… — Она вдруг умолкла.

— Я устроюсь на работу, — ответила Майра. — А ты, Патрик, тоже, конечно, мог бы найти себе хорошую работу.

Молли с Патриком дружно рассмеялись.

— Ради бога, — фыркнула Молли. — Многие бизнесмены в Чикаго вели переговоры с Патриком Келли, но все они уже отказались от мысли нанять его к себе.

Патрик утвердительно кивнул.

— У меня уже есть собственное дело, Майра.

— Ты все время повторяешь это, но…

— Мы справимся, Патрик, — перебила ее я. — После рождения ребенка, думаю, я могла бы давать уроки на дому — например, обучать ирландскому языку. Когда я обращаюсь к Пэдди и Джеймси по-ирландски, они отвечают мне по-английски. И другие дети тоже, безусловно, забывают родной язык.

— Ну, я бы не рассчитывала на это как на источник доходов, Онора, — возразила Молли.

— Тогда я могла бы писать письма для ваших постояльцев.

— А вот это хорошая идея, — кивнула Молли.

— Если вы считаете, что сможете зарабатывать достаточно денег… — Патрик пожал плечами.

— Мы сможем, — уверенно сказала Майра.

— Вам решать, — снова сказал он и взглянул на меня. — Колдунья у колодца и братья О’Нейлы.

— Так ты знаешь эту историю? — удивилась я.

— Ее рассказал мне Майкл, чтобы я мог понять женщину, на которой он женился. Вот так-то.

Пока Молли и Майра обсуждали что-то насчет одеял, Патрик надел свою большую куртку и вышел. Я спустилась по лестнице вслед за ним.

— Что ты хотела, Онора? — спросил он, когда мы остановились у входной двери.

Всего два дня назад я открыла этому человеку эту же дверь, только вчера утром я сидела, закутавшись в медвежью шкуру, и обвиняла его в смерти Майкла. А теперь… Я должна была задать ему этот вопрос.

— Патрик, — начала я. — Этот посох… Святого Греллана… хм-м… Молли говорила, будто ты использовал его, чтобы поднять людей на забастовку.

— Это правда.

— Мне интересно, где он сейчас?

— В церкви Святого Патрика. Отец Донохью хотел, чтобы он находился на алтаре во время рождественской мессы. Святые реликвии нечасто попадают в Америку, не говоря уже о Чикаго. Я забираю его сегодня.

— Вот как… Я подумала, что этот посох — вещь очень ценная и, как ты сам сказал, редкая, особенно здесь. Там золото и вообще… Сводить концы с концами трудно, даже с твоими деньгами. А обнищать так легко… Я имею в виду, ты ведь мог бы получить за него целое состояние — несколько тысяч, возможно?

— Ты считаешь, мне следует его продать?

— Но только правильному человеку, конечно. Скажем, епископу. И чтобы у этого посоха был собственный алтарь в церкви Святого Патрика.

— Епископ не даст за него и пенни. У местной церкви вообще нет денег. А отец Донохью страшно нервничает, даже когда просто берет его взаймы. «А что если наша церковь сгорит?» — как-то сказал он мне.

— Но его точно мог бы кто-то купить.

— Кто? Здесь нет Королевской Ирландской академии, нет Национального музея. Да, есть такие, кто взял бы его ради золота, чтобы потом переплавить и…

— Но это было бы великим грехом и святотатством!

— Вот именно, — ответил Патрик и вышел.

Я последовала за ним в холодную ночь. Он обернулся и пристально посмотрел мне в глаза:

— Думаю, ты все поняла, Онора. Он нужен мне для моей работы. Когда я приезжаю в лагерь рудокопов в Колорадо, или сижу вокруг костра с лесорубами в Северных лесах, или встречаюсь с людьми, которые добывают уголь в Пенсильвании… Поговорив об Ирландии, о том, в чем она сейчас нуждается и как они могут помочь ей, я пускаю этот посох по кругу. Каждый берет его в руки и произносит клятву. Ни один доносчик или предатель не смеет повторить эту клятву, потому что жезл тут же сожжет ему ладони.

— Клятву? О чем?

— Клятву бороться и дать отпор. — Он многозначительно поднял вверх палец. — И это произойдет раньше, чем ты думаешь, Онора. Самое уязвимое место Британской империи находится всего в нескольких днях пути отсюда к северу.

— Я не понимаю.

— Канада, — сказал он. — Там в основном французы, ирландцы и индейцы, причем все они ненавидят англичан. А племена оджибве по обе стороны границы тоже готовы присоединиться к нам.

К нам направлялся Барни Макгурк.

— Патрик, а я искал тебя у Маккены. Ты сегодня поставил Хафа на место, напомнил ему, что нас, ирландцев, нужно уважать. — Он повернулся ко мне. — Видела бы ты эту картину, Онора.

— Расспросишь его потом, Онора, — сказал Патрик и обратился к Барни: — Ты ведь меньше чем два года назад воевал за присоединение Техаса к Америке. И кто там командовал войсками? Ирландцы вроде Джеймса Шилдса и Томаса Суини. Я прав, Барни?

— Прав, Патрик. Но мы тогда заплатили большую цену.

— Платить приходится всегда, — сказал напоследок Патрик и, развернувшись, пошел по темной улице.

— Куда ты идешь? — бросила я ему вслед.

— Дело делать, — отрезал он.

— Разумеется, Патрик, — сказал Барни. — Ná habair tada.

— Но ты ведь не уезжаешь насовсем? — спросила я. — Мы благодарны тебе, и нам хорошо, когда ты рядом. Ты не можешь просто так уйти!

— Я еще вернусь, — ответил он.

— Но когда?

— Я вернусь, — повторил Патрик и ушел.

— В этом весь Патрик Келли, — сказал мне Барни, когда мы вместе поднимались по ступенькам.

* * *

Когда на следующий день Пэдди спросил меня, где Патрик, я так и ответила:

— Он вернется.

— Резкий мужик, — заметила Майра.

Через три дня мы переехали.

— Да, это совсем не похоже на гостиную, в которой росли мы! — воскликнула Майра, когда мы вешали над камином бабушкин крест.

Окна этой комнаты выходили на две стороны. Одно — на восток, к озеру Мичиган и восходу солнца, другое — на запад, к прерии, так что здесь всегда было солнечно. Не ты ли устроил нам эти замечательные виды из окна, Майкл, a stór? Мы купили подержанный диван с набивкой из конского волоса и большое кресло, расставив их перед камином.

Все мальчики спали в одной общей спальне, у каждого была отдельная кровать. Бриджет, Стивен и я устроились на двуспальной кровати во второй спальне, а Майра и Грейси — в третьей. После всех наших покупок мы могли заплатить ренту за три месяца, и у нас еще оставалось двадцать долларов. Я была благодарна судьбе.

* * *

Три месяца спустя, пасхальным утром, отец Донохью принес нам первое письмо от Патрика. Я распечатала его сразу, не дожидаясь окончания мессы. Может быть, там какие-то новости о наших братьях или, возможно, Патрик пишет, когда вернется к нам.

Однако вместо этого Патрик сообщал, что наши родители умерли. Он встретил одного парня, который как раз приехал из Арда/Карны. Патрик писал, что вскоре после Рождества наши родители заболели лихорадкой и что он очень сочувствует нашему горю.

— Что там? — шепнула мне Майра, когда отец Донохью начал свою вступительную молитву.

Я молча протянула ей письмо.

— Нет! — простонала она.

Я взяла ее за руку, и Пэдди удивленно взглянул на нас.

Мама. Папа. Мы больше никогда их не увидим.

Теперь отец Донохью читал проповедь. Христос воскрес. Смерть побеждена. Вечная жизнь. Вместе на небесах. Даст Бог.

В нашей новой гостиной мы с Майрой оплакивали покойных родителей.

— Мы все тоже очень опечалены, мама, — сказал мне Джеймси. — И Стивен тоже.

Но я засомневалась: действительно ли они помнят дедушку с бабушкой? Здесь у них, похоже, стерлось очень много воспоминаний о доме.

* * *

Майкл Джозеф Келли родился в мае того же, 1849-го, года. Я крепко сжимала в кулаке свой Боб Марии, и мучения при его рождении продлились всего несколько часов. Лиззи держала меня за плечи и громко молилась Святой Бригитте. Майкл оказался чудным здоровым мальчишкой — восемь фунтов. Он издал короткий вопль, а потом вдруг заулыбался — правда, он улыбался! И быстро вцепился в мой сосок. Груди мои были полны молока для него. Майкл Келли. Наш с тобой сын, a stór, рожденный в Америке.

Каждое утро на рассвете, сидя в своем кресле, я нянчилась с Майклом в нашей гостиной, где небольшой огонь разгонял прохладу раннего чикагского лета. Мы с малышом Майклом наблюдали, как над озером встает солнце и заглядывает в наше окно. Повернувшись в другую сторону, я видела прерию, молодую траву, по-весеннему золотистые ивы, белую пену яблонь в цвету и лесопосадку, где клены тянули к теплу и свету ветви с распускающимися листьями.

Кэтрин Робинсон показала мне, где растет дикая ежевика, а также несколько старых яблонь. Вместе с другими потаватоми она уехала отсюда в конце апреля, потому что их землю отдали под завод по производству клея. Я скучала по ней, а наша детвора тосковала по индейским детям.

Весна у нас на родине, должно быть, окрасила поля во все оттенки зеленого. Я думала о том, как наш участок в Нокнукурухе встречает первые лучи солнца. Закрыв глаза, я окуналась в воспоминания, убаюканная ритмичными движениями Майкла Джозефа Келли, сосавшего мою грудь.

Вдруг Майкл отпустил мой сосок и начал плакать.

— Тише, тише, — сказала я ему. — Вот… бери… бери, мой мальчик… mo buachaill. — Я запела ему мамину колыбельную. — Мы с тобой сейчас далеко-далеко от нашего родного дома, a rún, — шептала я своему малышу. — Как бы я хотела, чтобы ты увидел наш залив Голуэй, мой американский мальчик. Только никогда этому не бывать. Но мы с тобой пойдем к озеру Мичиган, и я покажу тебе волны, похожие на те, которые плещут у нас на родине.

Раздался звонкий звук трубы — по каналу прибыла первая сегодняшняя баржа. Мужчины торопливо направлялись к пристани, готовые разгружать лодки, чтобы отправить прибывшие тонны зерна на элеваторы. Бойни в это время года были закрыты, и люди радовались любой работе: на пристани, на кирпичном заводе, в карьере. Но в кузнице Пэдди или лодочной мастерской мертвых сезонов не бывает, да и Томас был по-прежнему востребован у Хафа. Дела в школе у Джеймси и Дэниела шли хорошо. Разговор Патрика с местным учителем определенно подействовал…

— Мама! — заверещал Джеймси. — Томас забрал мои носки!

— Ничего подобного, тетя Мед! Они мои!

— Нет, мои!

— А Пэдди стукнул меня, тетя Мед!

— Дэниел сам ударил меня первый, мама! — кричал Пэдди.

— Онора? — раздался голос Майры. — Не могла бы ты приготовить кофе? Мне сегодня никак нельзя опаздывать в магазин — у нас переучет.

Магазин. Патрик помог Майре найти работу в гораздо более крупном заведении, чем мануфактура Крокера. Майра была полна идей насчет того, как улучшить работу, и собиралась осуществлять их в сговоре с молодым клерком по имени Маршалл Филд.

Я усадила Майкла себе на бедро и направилась на кухню. Мне казалось, Патрик захочет увидеть новорожденного племянника. «Я вернусь». Но когда?

— Как думаешь, где сейчас дядя Патрик? — спрашивал у меня Джеймси как минимум раз в неделю.

— Он может быть где угодно, — отвечала я.

— Дядя Патрик сейчас на секретном задании, — как-то заявил нам с Майрой мой Пэдди.

— Твой дядя — дикий человек, — тогда ответила ему Майра. — И пусть остается там, где находится.

— Он вернется, — возразила я. — У Патрика есть такое качество — появляться в тот самый момент, когда ты меньше всего этого ожидаешь.

— Мама! — позвала Бриджет. — Ох уж эти мальчишки!..

— Да, Бриджет.