— Привет, Лиза, — сказала я. — Это насчёт Грегора Истона?

— Ага, — по голосу было слышно, что она очень довольна. Потом она снова зевнула.

— Ты ещё не ложилась?

Муж Лизы был джаз-гитаристом и играл в клубах по всему Восточному побережью в окрестностях Бостона. У него был ненормированный рабочий график, а в выходные — и у Лизы.

— Лежу поперёк кровати, — сказала Лиза.

— Так что ты узнала? Я получила твой мейл.

Я представила её, растянувшуюся поперёк широкой кровати, с кучей подушек под головой.

— Как я уже сказала в письме, Истон родился Дугласом Грегори Уильямсом.

— Фальшивка? — я немного подвинулась, нога уже стала затекать.

— Ага. Так же, как и имя. Свой первый диплом он получил в маленьком университете во Флориде. И знаешь — это был диплом преподавателя.

— Истон собирался стать учителем?

— Вероятно, — сказала Лиза. — Погоди, у меня тут подушка упала. — Послышался мягкий шлепок, и она вернулась. — Нет никаких сведений о том, как он провел полтора года после диплома. Может, преподавал. В общем, он поступил в Оберлинскую консерваторию. И, кстати, в этот момент убавил пару лет своего возраста.

— Погоди секунду. Истон отправился в Оберлинскую консерваторию?

— Ага.

Когда Лиза волновалась — теряла все манеры культурной речи. Вайолет уезжала в Оберлин. Моё сердце застучало чаще.

— Но я думала, у него диплом университета Цинциннати.

— Так и есть. Истон отправился в Оберлин, когда был ещё Дугласом Грегори Уильямсом. И пробыл там не больше года. Он его не окончил.

— Ух ты! — я поджала под себя ноги. — А ты знаешь, почему он бросил?

— А у медведя волосатая задница? — фыркнула она. — Да, я знаю.

Её глупая шутка напомнила мне ту восемнадцатилетнюю девчонку с севера штата Мэн, которую я когда-то встретила в колледже.

— И почему?

— Скандал. Секс, наркотики, рок-н-ролл.

— Что?

— Подожди минутку, — сказала она. — Да, дорогой, буду, чашечку.

Наконец она вернулась.

— В общем, как я слышала, наркотиков там не было, и не рок-н-ролл, а классическая музыка, а вот секс — это да.

— Лиза, а мне точно нужно это знать? — спросила я. Мне тоже ужасно хотелось большую чашку кофе.

— Не волнуйся, — засмеялась она. — Никаких пикантных подробностей у меня нет.

— А что есть?

Я услышала, как она отхлебнула кофе прежде, чем ответить.

— Две вещи. Первое — Истон сначала учился композиции с трудом, а потом внезапно стал очень-очень хорош.

— Смошенничал?

— К такому выводу пришли многие, с кем я говорила.

Я подняла руки над головой.

— Может он тосковал по дому, или ему просто требовалось время, чтобы приспособиться к учебной программе.

— Возможно. Но, похоже, никто так не считал. Он явно не развивался от хорошего к лучшему, он прошёл от бездарности к великолепному результату. — Я опять услышала, как она отхлебнула кофе.

— Значит, его вышвырнули за жульничество? — спросила я.

— Нет, — сказала Лиза. — Было много разговоров и полно подозрений, но никаких доказательств.

— А что ты говорила про секс?

Геркулес крутился рядом. Я протянула руку и погладила его.

— Истон сделал кое-какие фото одного студента — вернее, студентки. Ну, по сегодняшним меркам — довольно скромные, но тогда...

— Я понимаю.

— И были подозрения, что он оказывал давление на эту девушку.

— Значит, он поэтому оставил Оберлин?

Геркулес заурчал.

— Косвенным образом. Девушка была из богатой семьи. Деньги сделали своё дело, и Истон убрался прочь.

— Откупились или сбежал? — спросила я.

— В этом и вопрос, — сказала Лиза, громко зевнув мне в ухо. — Мне надо идти спать. Но есть еще кое-что. Та девушка, которую фотографировал Истон. У меня есть её номер. Дать тебе его?

— Да, — я выбралась из кресла. — Сейчас возьму карандаш.

Я записала имя — Фиби Майклз — и телефонный номер, поблагодарила Лизу за щедрость, напомнила, что я ей обязана, и попрощалась. Геркулес терпеливо ждал. Я взяла его на руки и пошла в кухню. Лиза вполне подтвердила оценку характера Истона, данную Руби. Я вспомнила о Вайолет, кое-что подсчитала. Она должна была учиться в Оберлине в одно время с Истоном. Почему же она ничего не сказала? Она должна была его узнать. Может, она его убила? Но почему? В этом было столько же смысла, как в участии Орена.

— Пока мой выбор — Орен и Вайолет, — сказала я Геркулесу. — И мне это не нравится.

В дверь постучали. Я опустила Геркулеса на пол и пошла посмотреть, кто там. У задней двери стояла Абигайль с картонной коробкой в руках.

— Я не вовремя?

— Нет, — сказала я, — я как раз хотела выпить чашечку кофе. Заходи. Кофе будешь?

— Спасибо, Кэтлин, но я спешу. Просто хотела показать вот эти книги, — она прошла вслед за мной на кухню и поставила коробку на стол. — Я перебрала много всего для гаражной распродажи, — он открыла коробку, — и обнаружила вот это. Не хотела оставлять их в библиотеке, принесла тебе.

Я вытащила сверху «Алису в Стране чудес», в прекрасном состоянии.

— Это первое издание, — сказала Абигайль.

Я чуть не выронила книгу.

— Ты не шутишь? Представляешь, сколько это может стоить?

— Теперь — да, — кивнула она. — Прошлой ночью я посидела в сети, изучая цены. — Она указала на коробку. — Только здесь книг на несколько тысяч долларов. Я не могла оставить их в библиотеке. Надеюсь, это правильно.

— Абсолютно, спасибо. Совету придется оценить все книги, но это должно стать отличной прибавкой к бюджету на покупку книг.

— Я очень рада, — сказала Абигайль.

— Как думаешь, откуда они? — я снова взяла в руки «Алису», подумав, следует ли мне оформить эту книгу.

— Полагаю, они часть библиотечной коллекции, но, наверное, их пожертвовал кто-то, не знавший, что они собой представляют.

— Это твой секретный код? — я указала на боковую сторону коробки, где маркером, как курица лапой, были нарисованы иегоглифы.

— Я не хотела, чтобы кто-то знал, что в коробке, — улыбнулась Абигайль, — и не хотела смешивать эти книги с другими, на продажу. Выглядит нелепо.

— Вовсе нет.

У меня появилась смутная идея.

— В понедельник я встречаюсь с Эвереттом. Я покажу ему эти книги, он договорится, чтобы их оценили и продали.

— Если найду ещё что-нибудь, дам тебе знать, — пообещала она.

Я проводила её до двери.

— Спасибо. Мне очень хотелось заказать некоторые детские книги, и теперь, похоже, мы сможем это сделать.

— Увидимся завтра, — улыбнулась Эбигайль.

В кухню снова вошёл Геркулес, исчезнувший при появлении Абигайль.

— Ты необыкновенный, — сказала я ему. — И твой брат тоже.

Кот скромно склонил голову — а может, просто заметил на полу пару крошек от вонючих крекеров.

— Никуда не уходи, — сказала я.

Кусок бумаги, который Геркулес притащил от Орена, лежал на комоде, там же, где и клочок, который Оуэн вытащил из мусорной корзины Ребекки. Я схватила обе бумажки. Геркулес ждал меня на столе. Я показала ему бумагу, которую он нашёл прошлой ночью.

— Видишь? Я думаю, это код. Только вместо букв и слов здесь ноты. — Геркулес изучал бумажку, словно пытался решить, соглашаться ли со мной. — Понимаешь? — я протянула ему листок, украденный когда-то Оуэном. — Это написал Грегор Истон. — Я указала на имя композитора в верхнем левом углу. — По крайней мере, считается, что это он написал. Но взгляни на первую строку нот, а потом на первую строку на втором листке. Рисунок тот же.

Герк на самом деле переводил взгляд с одного листка на другой. Я села, положив на стол обе бумажки. Идеи появлялись быстрее, чем я успевала с ними разобраться.

— Лиза сказала, Истона подозревали в жульничестве. Его музыка появилась неизвестно откуда, чуть ли не за одну ночь. — Я постучала пальцами по столу. — Орен не окончил университет из-за какой-то катастрофы. Что, если он тоже был в Оберлине? И музыка Истона на самом деле принадлежит Орену?

Мне стало плохо. Если Истон крал музыку Орена — это же повод желать смерти дирижёра. Я поднялась и выпила стакан воды вместо новой чашки кофе. На стойке ещё лежал телефонный номер Фиби Майклз. Она была в Оберлине вместе с Истоном — на самом деле, Уильямсом — и Вайолет. Может, она ответит на мои вопросы.

Я посмотрела на часы. Уже не слишком рано для звонка.

— Что ей сказать? — спросила я у Геркулеса.

Но он занялся умыванием и ничего не посоветовал. Я вспомнила отца.

«Когда всё остальное не годится, Кэти, — любил говорить он, — просто скажи правду».

Я не раздумывая пошла в гостиную и набрала телефонный номер. Фиби Майклз ответила после четвёртого гудка.

— Доктор Майклз, я Кэтлин Поулсон. Прошу прощения, что беспокою вас утром в воскресенье, но я надеюсь поговорить с вами о Грегоре Истоне. Вы знаете его как Дугласа Уильямса.

— Вы приятельница доктора Тремейн, — сказала она.

Я мысленно сказала спасибо Лизе.

— Да. Вам известно, что мистер Истон мёртв?

— Да, — сказала доктор Майклз. — Это вы его убили? Если так, это не значит, что я не стану с вами разговаривать. Просто хотела бы знать.

— Нет, не убивала. Вообще-то, полиция пока не сказала, как он умер.

— Но не думаю, что естественной смертью.

Голос у неё был низкий и хрипловатый.

Я села на пуфик.

— Я не знаю. Я библиотекарь в Мейвилл-Хайтс, в Миннесоте. Мистер Истон был в моей библиотеке в ночь смерти, и это я нашла его тело в театре Стрэттон следующим утром.

— А, значит, вы подозреваемая, — сказала она.

— Похоже, что так. А то, что я здесь всего несколько месяцев, только ухудшает дело.

— Значит, вы хотите, чтобы я помогла вам, мисс Поулсон?

— Для начала, пожалуйста, зовите меня Кэтлин.

— Хорошо, Кэтлин, если вы будете называть меня Фиби. Доктор Майклз я только для своих студентов и для напыщенных коллег.

Я улыбнулась — она всё больше мне нравилась.

— Вы учились музыке в Оберлинской консерватории вместе с Грегором Истоном, который тогда был известен как Дуглас Уильямс.

— Училась.

— И каким он был?

— Симпатичный, обаятельный, циник, манипулятор. Не особенно талантливый.

— Ходили слухи, что он как-то жульничал со своими композициями.

— О, думаю, это были не просто слухи. Мне кажется, это правда.

— Почему? — я вытянула перед собой ноги.

— У него не было способностей, таланта композитора. Потом он внезапно стал нереально хорош. Он уверял, что просто страдал тревожностью.

— Вы ему не верили?

Я услышала короткий ироничный смешок.

— Не верила, — решительно сказала она. — Даг — Истон — был самоуверен до наглости. Но музыка, что он начал выдавать за свою, была сложной, насыщенной чувствами, вдохновенной. Он ничем таким не владел. Не знаю, откуда она бралась, но уверена — он её не писал.

— Истон ушёл через год, — сказала я, пытаясь подвести её к вопросу о фотографиях. Этого не понадобилось.

— Кэтлин, я уверена, доктор Тремейн сказала вам о тех фото.

— Сказала. Но мне не хотелось вас смущать.

— Ох, этот корабль давно уплыл, — засмеялась она. Потом голос снова стал серьёзным. — Да, он меня фотографировал. Сейчас в таком не нашли бы ничего особенного.

— Но не тогда.

— Да, — сказала она. — Тогда это казалось концом света. Мне было восемнадцать. И родители от всего меня защищали. Он был старше и выглядел таким искушённым и опытным по сравнению с мальчиками, которых я знала до тех пор. Они казались... ну, просто мальчишками. Я стала лёгкой добычей.

— Он заставлял вас позировать для тех фото?

— «Ты это сделаешь, если любишь меня», — сказала она. — Сколько женщин попадало на эту удочку. Он обещал, что это будет искусство. Но это просто были мои фотографии в белье, завёрнутой в какую-то прозрачную чёрную ткань, может даже в штору с окна.

— Без обнажения?

— Да. Только голые плечи или линия груди. Но проблема не в том, чем это было, а чем казалось.

— Простите, — я поудобнее устроилась на пуфике. — Я не понимаю.

— Он делал мне макияж — красные губы, черные стрелки на веках. Я определённо не выглядела как неопытная юная девушка из хорошей семьи.

— И что случилось потом?

— Он бросил меня, как только сделал те фото. Я плакала. Умоляла его. А он смеялся. И я ужасно боялась, что он покажет их всем, кого я знаю.

Я представила, какой униженной она себя чувствовала.

— Мне так жаль, что это произошло с вами, Фиби. Должно быть, было ужасно.

— В то время — да. Но всё сложилось удачно. У меня была мать, с которой можно поговорить, и отец с деньгами. Я на десять дней уехала домой. А когда вернулась, Истон ушёл.

— Ваш отец заплатил ему?

В её голосе послышалось сомнение.

— Знаете, я не уверена. Просто предполагала, что он это сделал. Мы никогда об этом не говорили. Я всегда считала, что отец забрал у Истона те фото и уничтожил.

— На самом деле нет?

— Нет. Однажды я просто нашла в почтовом ящике фотографии и негативы — как это обычно бывает, в простом коричневом конверте.

— И вы не догадываетесь, кто их прислал?

— Я не думаю, что стала первой девушкой, которую Истон так фотографировал. Или последней. Я всегда чувствовала, что была ещё одна девушка из нашего вторничного семинара.

— Почему?

— Истон всё своё время проводил с теми людьми.

— А в группе была девушка по имени Вайолет? — спросила я.

— Нет.

— Вы уверены?

— Уверена. Я ещё храню наши общие фото. Забавно, что их делал Истон. Вайолет в классе не было.

Она перечислила имена по памяти.

Значит, либо я ошиблась и Вайолет не училась в Оберлине, либо она не была знакома с Истоном. Я чувствовала облегчение, но всё это произошло давно, а мне хотелось быть уверенной.

— Фиби, не могли бы вы найти эту фотографию?

— Думаю, да, — сказала она. — Но на это потребуется время. Я немножко барахольщица.

— Это ничего, — сказала я.

— Дайте мне ваш е-мейл адрес. Если найду фото, я его отсканирую и пришлю.

— Ещё один, последний вопрос. Орен Кеньон. Был ли он в вашей группе? — скрестив пальцы, я думала — пожалуйста, скажи «нет».

— Орен Кеньон? Ему тогда было лет шестнадцать-семнадцать?

— Да.

— Да, был. Но, кажется, он посещал курс вольнослушателем, а не платным студентом.

— Спасибо, что поговорили со мной, — сказала я. — Не буду больше вас задерживать.

— Пожалуйста, Кэтлин, — сказала она. — Когда всё окончательно определится и вы, наконец, узнаете, что случилось, прошу, позвоните мне и дайте знать, как всё закончилось.

— Позвоню, — пообещала я, мы попрощались, и разговор закончился.

Я вернулась в кухню, где на столе всё ещё лежали бумажки. О чем бы я ни думала, мысли постоянно возвращались к Орену. Чем больше собиралось доказательств против Орена, тем сильнее я сопротивлялась идее о его причастности к смерти Истона.

— Я должна поговорить с ним, — сказала я пустой кухне, опять выключила кофеварку, поднялась наверх, причесалась и подкрасила губы.

Я смотрела на отражение в зеркале. Я ненормальная? Не стоит пытаться говорить с Ореном? Но мне нужно было узнать, имеет ли он хоть какое-то отношение к смерти Истона. Не становится ли всё это похоже на старый фильм, ужастик-мелодраму? А я — невинная юная героиня, которая слышит шум в подвале поздно ночью, там прячется злобный серийный убийца, оказавшийся на свободе. Тогда она встряхивает волосами, облизывает губы и идёт вниз вместо того, чтобы бежать со всех ног. Волосы у меня слишком короткие, чтобы встряхивать, а помаду слизывать не хочется — я только покрасила губы. Да и Орен — не злодей из второсортного голливудского фильма.

Я взяла ключи. Оба кота сидели на крыльце, я остановилась погладить их.

— Иду повидаться с Ореном, — сказала я котам, — скоро буду.

Дверь я заперла — по крайней мере, Оуэна это удержит.

Облака поредели, ветер унёс обрывки к озеру. Ещё один прекрасный день. Я вдруг поняла, что стала думать о Мейвилле как о доме.

Едва подойдя к дому, я увидела на дорожке перед ним пикап Орена, а потом и его самого — на веранде. Он красил что-то, напоминавшее деревянное корыто, но потом я поняла, что это оконный ящик для цветов. Орен оглянулся и приветственно помахал мне кистью. Я глубоко вздохнула, вытерла о край майки потную ладонь и пошла к нему.

— Доброе утро, Кэтлин.

— Доброе утро, — я показала на его работу. — Цветочный ящик?

— Для кафе Эрика, — кивнул он. — У старого дно прогнило.

Краска была глубокого синего цвета.

— Мне нравится.

— Это выбор Сьюзен.

Обмен любезностями только отвлекал от того, ради чего я пришла. Я откашлялась.

— Орен, могу я поговорить с вами о Грегоре Истоне?

Он посмотрел на свою кисть, потом на меня.

— Да, только уберу краску и вымою это. — Он сделал ещё несколько мазков, закрыл банку с краской и поднялся. — Одну минуту.

Я кивнула.

— Почему бы вам не войти, Кэтлин? — предложил он.

— Ладно.

Я зашла в пристройку, которая, очевидно, служила Орену мастерской — и буквально разинула рот. Я растерянно ахнула. Открытое пространство от пола до потолка заливал свет через высокие окна в задней стене. Свет из окон падал на длинный рабочий стол. С другой стороны располагалась стойка с раковиной и полками внизу. Инструментов оказалось совсем не так много, как я ожидала. Всё выглядело чистым, опрятным и прекрасно организованным.

Но сильнее всего остального в комнате внимание привлекали скульптуры, притягивая взгляд. С потолочных балок в задней половине комнаты, раскинув крылья почти на шесть футов, свисала огромная металлическая птица — летящий орёл, как я поняла, подойдя поближе. Я отчётливо разглядела перья, клюв и мускулистую грудь птицы, хотя скульптура представляла собой просто металлический каркас. Но каким-то образом я могла увидеть в нём птицу. Летящую птицу.

Внизу, поднявшись почти на восемь футов в воздух, стоял медведь, поднявший над головой лапы. И снова в изгибах металла я непонятно как видела мех, и когти, и медвежью силу. Но орёл влёк меня к себе. Я просто стояла под ним, задрав голову, и смотрела. Я услышала, как Орен позади меня закрыл в раковине воду, а через мгновение он уже стоял рядом.

— Орен, это потрясающе, — сказала я.

— Мой отец.

Мы подошли к огромному медведю, который вблизи впечатлял ещё больше. Я протянула руку, чтобы дотронуться до него — и тут же отдёрнула.

— Всё в порядке, — сказал Орен. — Вы ничего не сломаете.

Металл под пальцами казался шершавым.

— Ваш отец был нереально талантлив, — сказала я. Именно об этих скульптурах мне говорили Ребекка и Рома.

— Да, был, — кивнул Орен.

Я медленно поворачивалась, рассматривая другие скульптуры. За одной из маленьких абстракций стояло прекрасное... пианино? Нет, вряд ли. Я подошла ближе.

— Это ведь не пианино, да?

— Да.

— Клавесин?

— Верно, — улыбнулся он.

— Вы его сделали?

— Да, — кивнул он.

— Вы тоже очень талантливы.

Я сунула руки в карманы, боясь до чего-нибудь дотронуться.

— Спасибо, — Орен провёл по волосам. — У меня есть кофе. Хотите чашечку?

— С удовольствием, — кивнула я.

Кофеварка стояла на стойке у раковины. Орен подвинул пару стульев, налил нам кофе. Рядом с кофеваркой на подносе стояла маленькая коробка молока и блюдце с кубиками сахара. После того, как мы оба добавили их к кофе, Орен сказал:

— Вы хотели поговорить про Истона.

— Вы знали его, когда он был Дугласом Уильямсом?

Он кивнул, отхлебнул кофе и поставил кружку на стол.

— Я надеялся, тогда, у вас в кабинете, вы не заметили, что я узнал его имя.

— Вы учились в Оберлине в одно и то же время.

Он медленно кивнул, не глядя на меня.

Я выудила из кармана листок бумаги, который принёс Оуэн, и развернула на стойке перед нами.

— Это же ваша музыка, — разгладила листок, — Грегор Истон украл её.

Долгую минуту Орен не двигался и не отвечал. Наконец, сказал:

— Да.

Правда повисла между нами. Хотелось отмахнуться от неё, прогнать прочь.

— Почему же вы ничего не говорили?

Орен смотрел через моё левое плечо, на скульптуру, подвешенную к балкам.

— Кэтлин, мой отец был невероятно талантлив, — начал он.

— Так и есть, — я тоже обернулась и взглянула на орла.

— Он был художником. Но все вокруг видели в нём только плотника. — Орен посмотрел на свои руки. — Отец был хорошим плотником. А хотел быть художником.

Я кивнула, неуверенная, что разговор идёт в нужном направлении, но прерывать Орена не хотелось.

— Я начал играть на пианино в четыре года, — он снова посмотрел на меня. — Сочинял музыку в шесть. Тогда я не умел читать ноты и потому придумал свой способ записи.

Этот кусочек бумаги, найденный Геркулесом. Я не ошиблась — это код.

Орен взял кружку, отхлебнул кофе.

— Я мог — могу — сочинять почти для любого инструмента — фортепиано, гитары, контрабаса, мандолины. Могу играть на этом клавесине, — он поставил кружку обратно на стойку. — Родителям говорили, что я вундеркинд. Музыкально одарённый ребёнок. Мне достаточно было только раз услышать любое произведение, и я мог запомнить его и сыграть. Даже спустя много лет. — Он вытер рукой рот. — В шестнадцать меня отправили в Оберлин. К тому времени я давно перерос всех здешних учителей музыки, а может, и в штате. Я посещал семинары в группе, где учился Истон. Однажды я уронил свою музыкальную запись. К тому времени я уже знал ноты, но продолжал пользоваться своей системой записи, как и сейчас.

— И что произошло? — спросила я, хотя, кажется, знала, что дальше.

— Я объяснил систему записи. А он предложил помочь записать всё в обычной транскрипции. Для меня одного записей оказалось слишком много. К тому времени у меня накопились горы сочинений, но никто другой не смог бы сыграть их.

— Он присвоил ваши сочинения. — Я поставила свою кружку. — Почему же вы молчали? Ваши записи подтвердили бы, что автор — вы. А его выгнали бы из университета.

Орен вытер руки о штаны.

— Не знаю, имеет ли это смысл для вас, Кэтлин, но я не хотел кончить как мой отец.

— Простите, я не понимаю.

— Никто не знал, что я пишу музыку. Я записывал то, что приходило мне в голову — просто чтобы от этого избавиться. Уже то, что ко мне начали относиться как к какой-то музыкальной диковине, было достаточно неприятно. А если бы узнали, что я ещё и пишу свою музыку... — он не договорил. — Отец хотел дать мне возможность, которой у него никогда не было — стать художником. Но я-то хотел того, что у него было.

И тут я поняла, что он пытается мне сказать.

— Вы не хотели быть музыкантом, — я оглянулась на инструменты и мастерскую. — Вы хотели стать плотником.

— Люди считали это даром. Для меня это стало проклятьем. — Он играл с кофейной кружкой, медленно поворачивая её на стойке. — Самое смешное — в том, что он мне помог.

— Истон?

— Понимаю, звучит странно. Верно? Я сорвался. Он сказал моим родителям, что я далеко не так талантлив, как все думают.

— Орен, вы же знаете, что это неправда. Судя по тому, что я слышала, это Истону недоставало таланта.

— Мне это было безразлично. — Орен наклонился ко мне. — Его слова о том, что я не особенно талантлив, дали мне возможность жить так, как я хотел. — Он оттолкнул от себя кружку. — Прошли годы, прежде чем я узнал, что Даг Уильямс стал Грегором Истоном. Это произошло в музыкальном магазине, в Миннеаполисе — я услышал свою музыку. До этого я и понятия не имел. И подумав, я решил — а что в этом плохого? Я не хотел такой жизни, а он — да.

— Но что-то изменилось, — сказала я.

Орен соскользнул со стула и подошёл к клавесину. Легко пробежался пальцами по клавишам.

— Я работал в театре во время репетиции, на второй день после приезда Истона. Он играл тот кусочек, который вы как-то услышали в моём исполнении. — Орен воспроизвёл мелодию. — Это было... неправильно. Звучало совсем не так, как я задумал. — Он убрал руки с клавиатуры. — Я знал, какой должна быть эта музыка. Когда все ушли, я сел за рояль. Я не играл много лет. Но оказалось, что в театре остался кто-то ещё.

— Истон.

— Да. — Орен сел на табурет перед клавесином. — Он был не особенно порядочный человек, Кэтлин. И приехал совсем не для того, чтобы помочь на фестивале. Он хотел новых музыкальных сочинений.

— Ваших сочинений, — я облокотилась на стойку.

— Он говорил, что музыку должны услышать, она этого заслуживает, — он смотрел на широкие деревянные половицы. — В Стрэттоне уже много лет проблемы с деньгами. Я сказал Истону, что отдам остальные записи, пусть выдаёт их за свои, но половину вырученных на этом денег он должен отдать театру. Он ответил, что должен подумать, посмотреть, что это за музыка, прежде чем решит, что делать. — Орен наконец взглянул на меня. — Мне уже не шестнадцать. Я знал, что он врёт, так ему и сказал. Сказал, что расскажу всем, что это моя музыка, не его.

— А он?

— Рассмеялся. Сказал, что это моё слово против его, и кто поверит психу вроде меня?

Мне самой захотелось прибить Истона.

— Вам многие поверят, Орен, достаточно услышать, как вы играете.

— Спасибо за добрые слова, — улыбнулся он. Но у меня были — и есть — доказательства. У меня есть оригинальные записи всех моих сочинений. Бумаги хранятся в сейфе, в Сент-Поле. По крайней мере, хранились.

— Вы всё сохраняли?

— Возможно, они значили для меня больше, чем я думал.

— Поэтому вы пропустили вечеринку с мясным рулетом. Поэтому не были в Стрэттоне на следующее утро. Вы уехали за доказательствами.

Орен подошел и встал передо мной, держа руки в карманах.

— Я думал, доказательства убедят его принять мои условия. Мне жаль, что я не был в театре утром и что вы нашли его тело.

— Вы его не убивали, Орен, вам не за что себя винить. — Я потянула руку, чтобы расслабить застывшее плечо.

— Болит? — спросил Орен.

— До сих пор немного тянет, — кивнула я. — Орен, а вы сказали детективу Гордону, где были?

Он молча кивнул.

— А кем Истон был раньше? И то, что вы знали друг друга?

— Нет, — тихо сказал он. — Мне нравится моя жизнь, Кэтлин. Не хочу терять то, что у меня есть.

Я встала со своего стула.

— Может, до этого и не дойдёт. Может, люди удивят вас — если вы им это позволите. — Я подождала, пока он не посмотрел на меня. — Думаю, вам нужно рассказать Гордону, кем был Истон на самом деле.

— Вы в самом деле думаете, что это как-то связано с его смертью?

— Да, — сказала я. — Орен, он встречался с кем-то в ночь своей смерти. — Я вспомнила рану на голове Истона.

Кто-то был с ним в Стрэттоне. Кто-то знакомый, сумевший усыпить его бдительность. Практически весь хор был у Эрика, на вечеринке в честь дня рождения. Истон знал здесь ещё кого-то, кроме вас.

Несколько мгновений Орен смотрел в окно.

— Вы читали «Посредника»?

Я кивнула.

— Прошлое — это чужая страна. Не думал, что когда-нибудь туда вернусь, — сказал Орен. — Но, возможно, пора.

Я глубоко вздохнула. Похоже, прошлое Грегора Истона подобралось слишком близко к его дому.