В конце концов мы все-таки отпраздновали день рождения, хотя и не совсем так, как мечтал Ламар. Ну, и я тоже надеялась на большее. Виола сделала фруктовый пунш, я помогла испечь пекановый пирог. К несчастью, глазурь у меня не вышла. Она не вполне застыла, сверху собралась лужица и потихоньку капала вниз. Жалкое зрелище. Виола украсила пирог несколькими завалявшимися свечками — совсем малюсенькими. Печально и уныло, не то что бурное пламя прошлого года. Мама, храбро улыбаясь, произнесла короткую речь о том, как важно, чтобы мы все помогали пострадавшим, даже если мы не можем поехать туда, где нужна помощь, и способны только на моральную поддержку. От ее слов мы преисполнились чувством вины и только слабо улыбались, притворяясь, что страшно довольны праздником. Даже Ламар молчал, хотя он-то особым чувством такта никогда не отличался.

Праздник действительно не слишком удался, но, в конце концов я получила неожиданный подарок, такой, что только раз в жизни бывает. Мы с дедушкой отвязали лодку, привязанную чуть пониже хлопкоочистительной машины, и провели на реке целый день. Взяли с собой корзинку с провизией, сачок для ловли бабочек и мой Дневник. Гребли по очереди, не слишком напрягаясь. Река у нас небыстрая, но наконец гул машины заглох, и на реку упала тишина. Мы мирно плыли по течению, обсуждая береговую флору и фауну. Вода была прозрачна как стекло. Серебристые гольяны и яркие окуньки шныряли в чуть покачивающихся зарослях ясменника и дикого риса. Я даже заметила, как у берега всплеснул хвостом большой усатый сом.

На полпути к Прейри Ли мы причалили к галечному пляжу, съели по бутерброду и записали наши наблюдения. Камешки были обкатаны водой, но один из них торчал острым концом вверх и заметно отличался от гладкой гальки. Я подобрала камень. Треугольный, края сбиты — настоящий индейский наконечник для стрел.

— Смотрите, дедушка! — завопила я. — Наконечник. Остался от войн с команчами.

У каждого из братьев было по одному-два, но для меня это была первая находка.

Дед подержал наконечник на обветренной ладони, осмотрел со всех сторон.

— Сдается мне, что он постарше. Наверно, еще от племени тонкава остался. В битве при Плам-Крик они сражались на нашей стороне, были разведчиками.

— И вы там были? Вы это видели?

Плам-Крик — так ведь раньше назывался Локхарт, где как раз и состоялась последняя великая битва с команчами. Всего четырнадцать миль отсюда. Мне и в голову не приходило, что мой родной дедушка принимал в ней участие.

Он с легким удивлением взглянул на меня.

— Да, я был в самой гуще сражения. Никогда тебе не рассказывал?

— Нет, никогда, дедушка.

— Да уж, похвастаться нечем, несмотря на то что нас провозгласили героями Республики Техас. Но и команчам тоже нечем было гордиться. В августе 1840 года вождь по имени Бизоний Горб и его воины перегоняли табун лошадей и вьючных мулов, две тысячи голов, не меньше. Они их угнали у поселенцев. На побережье индейцы грабили и сжигали все, что им попадалось на пути. Команчи возвращались в северо-западный Техас, на свои территории, туда, где они охотились на бизонов. Мулов тяжело нагрузили железом, нужным для наконечников стрел, и огромным запасом товаров — команчи разграбили склад в торговом посту близ Виктории. Но ценнее всего были сами лошади.

Я вспомнила Локхарт — здание суда, лавки, библиотеку, даже электричество. Оплот цивилизации.

— Ну, а вы как туда попали?

— Отряд рейнджеров под командой капитана Бена МакКаллоха преследовал индейцев уже несколько дней. Капитан понял, что команчам придется пересечь ручей, и послал своих людей по округе собрать всех фермеров и поселенцев, сколько смогут, каждого, кто способен носить ружье и взобраться на лошадь. Мы с отцом пахали в тот день, и тут появился один из ополченцев и потребовал, чтобы мы взялись за оружие. Мне было только шестнадцать, но и в шестнадцать в те времена каждый мальчик знал, как скакать на коне и стрелять из ружья.

— И вы… вы убивали индейцев?

— Наверно.

Удивительный ответ. Дедушка пояснил:

— Было столько дыма, пыли и неразберихи, что трудно сказать наверняка. Нас набралось сотни две, у индейцев насчитывалось никак не меньше пятисот воинов, но Бизоний Горб не хотел первым вступать в битву. Стало ясно, что они пытаются нас задержать, пока весь табун не закончит переправу. Они никак не хотели бросить лошадей. Что до остальной добычи, у них были ярды красной материи, они ею украсили военных коней, вплели длинные красные ленты в хвосты. Некоторые индейцы напялили высокие котелки, у других в руках были открытые зонтики. Невероятное зрелище. Но капитан Колдуэлл отдал приказ наступать, и мы рванули вперед, стреляя из ружей. Лошади бросились в разные стороны.

Перегруженные мулы завязли на топком берегу, обезумевшие лошади били копытами. Команчи попали в ловушку — на пути у них оказались лошади, которых они так сильно ценили. Многих потоптали кони, многих застрелили, когда они пытались бежать. Ужасное было дело. Бизоний Горб выжил и сражался в других битвах, но именно страсть к лошадям привела техасских команчей к плачевному концу.

— А вас не ранило?

— Я не пострадал, и мой отец тоже. У нас оказалось удивительно мало убитых. Президент Ламар остался доволен.

— И вы вернулись домой, да?

— Через пару дней мы вернулись на фермы к семьям, но сначала разделили огромную добычу. Не было способа вернуть все это настоящим владельцам, так что мы с отцом получили мула, нагруженного рулоном красного ситца и бочонком виски. Мама очень обрадовалась, и я помню, что много лет подряд мы носили рубашки и штаны из этой самой материи. Одеяла из нее делали и всякое такое.

Я вдруг сообразила, что в моем зимнем лоскутном одеяле есть несколько выцветших красных ромбов.

— Красные кусочки в моем одеяле еще оттуда, да?

— Наверно.

Я решила внимательно изучить одеяло, на которое раньше не обращала должного внимания. Оказывается, я уже давно сплю под остатками индейской военной добычи и ничего об этом не знаю!

— Мне многое довелось повидать. Ведь я родился в двадцати милях отсюда, и вся эта земля тогда принадлежала Мексике. Мне было не больше, чем тебе сейчас, когда Техас добился независимости и стал свободной республикой. Я видел генерала де Санта-Анна, свергнутого диктатора Мексики, которого вели по улицам, закованного в цепи. Прошло еще пять лет, и мы сражаемся с команчами. Еще четыре года, и Техас стал частью Соединенных Штатов. И тут же началась новая война с Мексикой. Еще четырнадцать лет, и мы пытаемся выйти из состава Соединенных Штатов, что привело к самой ужасной войне, единственной, которую мы проиграли. Мы не сумели отделиться. И вот я, старик, который пережил четыре войны, дожил до появления автомобиля.

Он поднялся и добавил:

— Довольно воспоминаний. Продолжим наше путешествие.

Мы собрали остатки еды и влезли в лодку. Через пару минут дедушка вдруг приложил палец к губам, а потом махнул в сторону высокого берега за моей спиной. Мохнатая заостренная морда смотрела на нас из тенистого укрытия. Живой, полный любопытства зверь: не кошка, не собака, что-то посерединке. Медвежонок? В округе еще встречались Ursus americanus, черные медведи, но чрезвычайно редко. Цивилизация быстро наступала на их среду обитания. Мы разглядывали незнакомца, он глядел на нас с не меньшим любопытством, чем мы на него. Зверек выступил из тени на солнечный свет — вытянутая морда оказалась куда короче медвежьей. Речная выдра. Я знала о них, но никогда раньше видеть их мне не доводилось.

Выдра устроила самое настоящее представление в честь моего дня рождения. На брюхе, головой вперед она скатилась с крутого берега реки по узкой полоске грязи, быстро-быстро, я еле успела заметить. Тихий всплеск, и вот она уже в реке, неподалеку от нас.

Я чуть не выронила весла и хрипло прошептала:

— В жизни такого не видела!

Выдра вынырнула на поверхность, улеглась на спину и с явным любопытством продолжала нас разглядывать. Блестящие глаза, шелковистый мех, щетинистые усы. Решив, что хватит на нас пялиться, зверек вдруг нырнул и исчез из виду, только маленькие пузырьки на воде доказывали, что все это не привиделось.

— Lutra canadensis, — сказал дедушка. — Давно их не видел в наших местах, думал, все уже исчезли. Они питаются речными моллюсками и мелкой рыбешкой. Запиши в Дневник, Кэлпурния. Сегодняшний день заслуживает красных чернил.

Я тщательно все записала и добавила (совершенно антинаучно): «С днем выдрения тебя, Кэлпурния!»

Когда Тревис узнал о выдре на день рождения, он тоже захотел ее увидеть. Ни о чем другом говорить не мог. Занудничал два дня, совершенно меня замучил. Наконец мы взяли лодку, запаслись галетами, ветчиной, лимонадом. Бутылку взяли на буксир, чтобы лимонад не нагревался.

За поворотом реки обнаружилась голубая цапля на ногах-ходулях; она ловила рыбу на мелководье, словно кинжалом пронзая гольянов острым клювом. Противно каркнув и втянув длинную шею (голос никак не сочетался с прекрасным оперением), цапля улетела.

Когда мы доплыли до каменистой отмели, я пересказала брату дедушкину историю про битвы с команчами. Он в себя не мог прийти от удивления.

— Почему он никому из нас ничего не рассказывает, только тебе?

И то правда. Дедушка редко разговаривал с внуками и не особенно хорошо их различал. Что ответить Тревису? Я горячо и безраздельно любила дедушку и знала, что и он меня любит. Но наша любовь отчасти основана на общей любви к Науке и Природе. Вдруг один из братьев захочет втереться дедушке в доверие? И ради этого заинтересуется наукой. Ничего подобного они явно не замышляют и вообще стараются не попадаться деду на глаза. Но вдруг? Не желаю я ни с кем делиться. Мой дедушка, мой и только мой.

— Кэлли?

— Что тебе?

— Ты не заболела? — Тревис встревожился, даже улыбаться перестал.

— Все нормально.

— Я спросил, почему он никогда нам не рассказывает о войнах с индейцами и всяком таком.

Зная, на что иду, я вздохнула и ответила:

— Его надо сначала спросить.

— Не, я его боюсь. А ты не боишься?

— Сначала боялась, а теперь нет.

К моей радости, Тревис тут же забыл о дедушке и перешел к куда более животрепещущему предмету — Луле Гейтс. Он так долго перечислял все ее достоинства, что я уже готова была взорваться и объявила, что пора поворачивать домой.

— Но мы же выдры не видели.

— Я не могу вытянуть выдру из шляпы, как фокусник. Не захочет — не покажется.

Мы гребли по очереди и вернулись еще до сумерек. Когда привязывали лодку, кто-то зашевелился в кустах за одной из опор запруды. Зверек, кто бы это ни был, поглядел на нас, и мы — разочарованно —. оглядели его. Несчастное создание, один глаз заплыл, веко еле открывается. Одно ухо торчком, другое поникло. Бок покрыт вздутыми болячками, красновато-коричневая шерстка не блестит, ребра торчат, как у стиральной доски.

— И это выдра? — прошептал Тревис. — Ты совсем иначе ее описывала. Я думал, она миленькая. Что с ней случилось?

— Никакая это не выдра.

— А кто тогда?

— Койот, а может, лиса.

Мы разглядывали таинственного зверя. Наверно, лиса, нам ничего не грозит, они сами всего боятся, и их редко увидишь при дневном свете.

— А что с ней?

— Умирает от голода и наверно еле выжила после драки. Не знаю.

Уголком глаза я посмотрела на Тревиса. Вот оно — наконец нашелся зверь, настолько безобразный, что мой брат не хочет взять его домой. Но я все равно, на всякий случай, сказала:

— Близко не подходи. Вдруг у него бешенство.

— Пены изо рта вроде нет.

Я важно продемонстрировала свои знания:

— Это ничего не значит. На ранних стадиях пены нет.

В этот момент зверек исчез в кустах. Брат и я шли домой в молчании, каждый был занят своими мыслями.