Школа, изучение Природы с дедушкой, вязание варежек и игра на пианино занимали почти все время, но я ухитрялась выкраивать минутку и на доктора Прицкера. Иногда он давал мне пять, а то и десять центов за помощь.

В тот день я принесла ему подарок от Виолы. Корзинка источала аромат жареной курицы и теплого яблочного пирога. Доктор здоровой рукой брал пузырьки с полки и сыпал понемногу в ступку, а Сэмюель ожесточенно растирал снадобье пестиком.

— Как вкусно пахнет, — доктор поднял голову. — Надеюсь, там найдется что-нибудь для меня.

— Да, сэр. Виола благодарит за помощь с кошкой. Тут и для тебя пакет, Сэмюель. Виола просила, чтобы ты зашел к нам по дороге домой, она хочет еще что-то передать твоей маме.

Сэмюель пересыпал порошок в чистый пузырек, но он не умел читать и писать, так что доктору пришлось самому карябать инструкции на бумажной этикетке. Скрюченные, иссохшие пальцы правой руки, на мой взгляд, лучше не становились. Он с большим трудом написал строчку левой рукой и недовольно поглядел на результат.

— Жуть. Ничего не разобрать.

Надпись ужасно напоминала каракули моего самого младшего братишки.

— Доктор, — сказала я, — хотите, я за вас напишу. Он тут же ответил:

— Конечно, хочу. Вот это была бы громадная помощь. Как я раньше не подумал.

Он протянул мне чистую этикетку и карандаш. Я решила для начала выбрать задачу полегче и принялась писать печатными, а не письменными буквами. Я вывела медленно и тщательно: «РАСТВОРИТЬ В СТАКАНЕ ТЕПЛОЙ ВОДЫ ДВЕ ЧАЙНЫХ ЛОЖКИ БЕЗ ГОРКИ И ТРИЖДЫ В ДЕНЬ ПРИКЛАДЫВАТЬ К ПОРВАННОМУ УХУ».

— Куда лучше, — одобрил доктор.

— Хотите, я отнесу?

— Был бы очень признателен. Это на ферму МакКарти, а у меня сегодня визит еще к одной больной телке, совсем в другую сторону.

Я отправилась на своих двоих на восток, а доктор с Сэмюелем — в повозке на запад. До фермы МакКарти было добрых двадцать минут ходу. Я то и дело останавливалась, чтобы поглядеть, кто обитает в дренажной канаве, и записать свои наблюдения за флорой и фауной.

На ферме меня встретила худая, с обветренным лицом хозяйка дома. Ее муж в коровнике возился с телкой, у которой было сильно порвано ухо.

Я протянула мистеру МакКарти лекарство. К моему удивлению, он выудил десять центов из кармана мешковатых штанов и протянул мне.

— Это вам, мисси.

— Нет-нет, мистер МакКарти, не надо.

— Надо, надо. Купи себе этой новомодной содды в лавке.

Я пробормотала «спасибо» и убежала, зажав в кулаке нежданную добычу. Братья нередко получали мелочь за выполнение разных поручений, но я только один раз заработала деньги, когда целую неделю приглядывала за негритянскими детишками — их мамаши собирали в это время хлопок. К тому времени, когда я добралась до лавки, я приняла решение: «содда» из фонтанчика — это, конечно, прекрасно, но куда лучше добавить добычу к сокровищу в сигарной коробке — будет два доллара и семьдесят семь центов. И главное, не проболтаться братьям о таком прекрасном источнике дохода. Какая же я все-таки умная.

Приглядевшись к тому, что делает доктор, я сообразила, что он снова и снова назначает одни те же порошки и смеси.

— Доктор Прицкер, — предложила я, — давайте я надпишу вам заранее целую кучу этикеток. Я могу написать этикетки для арники, для мускатного семени, для скипидарной мази. Я заметила, что вы их часто используете. Тогда они у вас уже будут, даже если меня рядом нет.

Он широко улыбнулся — сначала мне, а потом Сэмюелю.

— Что верно, то верно, кое у кого в голове настоящие мозги.

Я даже немножко загордилась и с особым тщанием взялась за работу. Когда я закончила, он мне дал целый четвертак.

Я обдумала ситуацию — что ему нужно, и что мне. У него огромная гора счетов и писем, того и гляди со стола свалятся. А почерк у меня, по правде говоря, красотой не блещет. И тут у меня родился план. Я заговорила с Агги, когда она что-то зашивала.

— Ты совсем не пользуешься пишущей машинкой. Поучишь меня печатать?

Она не скрывала своего удивления:

— С чего бы? Зачем тебе?

Кто-нибудь другой, не такой настойчивый, может быть, и отступил бы, но от меня так легко не отделаешься. И я знала, за какую веревочку потянуть.

— Я тебе заплачу.

Она обдумала мое предложение.

— Заплатишь за то, что я тебя буду учить печатать?

— Ага.

— Зачем?

— Чтобы самой заработать.

Она лукаво ухмыльнулась:

— Поняла, поняла. Ты хочешь работать на этого старого грязного еврея, да? Хотя для еврея у него на удивление хорошие манеры, не то что у других. Этого у него не отнимешь.

— Это ты о докторе Прицкере? — я удивилась и даже обиделась. — Ну конечно, он иногда довольно грязный. Будешь грязным, если работаешь в конюшне или в свинарнике. Но он потом всегда моется. Он даже носит в мешке с инструментами кусок мыла. Я видела. И не такой уж он старый.

— Ничего ты в жизни не понимаешь, — она мерзко хихикнула. Убила бы!

— А вот и неправда! Я много чего понимаю.

— Ну да. Ты кучу всего знаешь, чего и знать не стоит. Жуки да тритоны. Кому это надо?

Я с трудом сдерживала ярость.

— Скажешь тоже! Это очень важно. Дедушка говорит…

— Еще один старый дурень. Зачем ты с ним водишься, скажи на милость?

Я ее чуть не стукнула. Но тогда точно начнется вагон и маленькая тележка неприятностей. Нет, так мне от нее ничего не добиться. А дело важное. Я собрала свою волю в кулак и постепенно успокоилась.

— Если ты меня научишь, я смогу заработать немножко денег.

— Значит, ты хочешь потратить деньги, чтобы их заработать?

Когда она так говорит, получается и вправду глупость.

— Сколько ты мне заплатишь?

Этот вопрос я уже давно обдумала.

— Целый доллар. Наличными.

— Не так уж много. Мне нужно два.

Я попыталась прикинуть шансы: хорошо известно, устный счет — моя сильная сторона. Может, припугнуть ее слегка? Скажем, змеей? Это бы помогло. Но она нажалуется маме, и мама прикажет Альберто изловить и убить змею. Несправедливо убивать невинное создание ради наживы. Можно, конечно, попытаться давить на жалость, да только жалости в Агги ни на грош. Поскольку в голову ничего не пришло, пришлось сказать правду.

Я сглотнула:

— Целый доллар — это для меня ужасно много, Агги. Может, для тебя это и не так. Но для меня — ужасно много.

Она оглядела меня придирчиво, ясно было, что теперь она вычисляет в уме.

— Доллар пятьдесят.

— Договорились, — мы пожали друг другу руки. Больше, чем я собиралась платить, меньше, чем она надеялась получить. — Когда начнем?

— Как только ты заплатишь. Да, и купишь новую ленту. Мою использовать не дам.

Просто ужасно, но пришлось вынуть два доллара из сигарной коробки, дать Агги полтора доллара, а за пятьдесят центов заказать по каталогу ленту для пишущей машинки. Конечно, мистер Сирс знаменит тем, что быстро доставляет заказы, но все равно придется ждать. Буду пока упражняться в терпении. Сил никаких нет.

Чтобы немного отвлечься, я набросилась на уроки. В школе мы добрались до великих географических открытий. Христофор Колумб, Фердинанд Магеллан и капитан Кук — доблестные исследователи, отправлявшиеся из Европы в неизведанные части света в то время, когда многие еще верили, что Земля плоская и по краям ее водятся драконы, только и мечтающие проглотить проплывающий мимо корабль. Мисс Харботтл сказала, что во время плавания капитаны ориентировались «по звездам», но, когда я попросила ее объяснить, как именно, она так и не ответила. Мне почему-то показалось, что она сама плохо разбирается в этом вопросе.

Разумеется, я отправилась за разъяснениями к дедушке.

Он вытащил глобус и поставил его на стол:

— Вот посмотри на эти линии, параллельные экватору. Ими обозначается «широта». А те линии, которые тянутся от полюса к полюсу, — это «долгота». Такое деление Земли воображаемыми линиями очень полезно. Пересечение широты и долготы определяет любую точку на планете.

— Но как найти долготу и широту по звездам?

— Я тебе вечером покажу. Но сначала надо сконструировать морскую астролябию. Поищи все, что необходимо, — большой кусок картона, транспортир, длинную бечевку, картонную трубку и тяжелую гайку или винт. Возвращайся, когда стемнеет, и мы займемся навигацией по старинке.

Через десять минут у меня уже были картонка, трубка, бечевка и гайка. Но где взять транспортир? Как назло, единственный транспортир, о котором я знаю, принадлежит самому противному брату — Ламару. Он получил его в подарок на Рождество, вместе с компасом и стальной линейкой в красивом кожаном футляре. (А я тогда же получила книжку под названием «Наука домоводства». В этом мире нет справедливости.) Не могу идти к дедушке без транспортира. Он мне часто напоминает, что я способна на многое, и не хочется, чтобы он во мне разочаровался.

Какие есть варианты? Проще всего попросить у Ламара, но я прямо слышу, как он говорит «нет», да еще таким гаденьким голосом. Можно, конечно, «позаимствовать», а ему ничего не говорить. И что в этом плохого? (Впрочем, если он меня поймает, легко я не отделаюсь.) Я подумала о постоянно формирующихся и с необычайной скоростью трансформирующихся альянсах, союзах и коалициях между братьями. Иногда даже уследить нелегко, кто, когда и с кем. Но один из братьев верен мне всегда.

— А зачем он тебе понадобился, Кэлли? — спросил Тревис.

— Мы с дедушкой собираемся построить морскую астролябию, а этого нельзя сделать без транспортира.

— А что такое астролябия?

— Это научный инструмент, я тебе его потом покажу. Добудешь мне транспортир?

— А почему ты сама Ламара не попросишь?

— Тревис, не будь дураком. Он мне ни за что не даст, хоть сто раз проси.

Да, способность моего брата обо всех думать только хорошее иногда действует мне на нервы.

— Так ты хочешь, чтобы я его попросил за тебя?

— Нет, я хочу, чтобы ты его мне… принес. И не говори ему ничего.

— Украл, да?

— Не украл, позаимствовал.

— И мы потом его вернем?

— Безусловно.

Я уже готовилась к следующему вопросу, но он только кивнул.

После ужина он подобрался ко мне в коридоре и произнес зловещим шепотом:

— Вот он.

Металлический инструмент холодил пальцы. Я спрятала его в карман фартука и отправилась на поиски дедушки в библиотеку. Туда никаким любопытным носам некоторых назойливых братьев не добраться.

Под дедушкиным руководством я вырезала полукруг из картона. Затем разметила с помощью транспортира каждые пять градусов вдоль окружности. Проткнула дырку в серединке, чуть отступив от плоского края, протянула через нее бечевку и привязала на конце гайку. Приклеила трубку вдоль плоского края. Теперь астролябия выглядела вот так:

Когда я закончила, дедушка осмотрел мою работу.

— Примитивный инструмент, но должно получиться. Пойдем, посмотрим, где Полярная звезда. Нужно немного света, но не слишком много, чтобы звезды были видны.

Он зажег лампу, и мы вышли во двор. Цикады замолкали, заслышав наши шаги. Время было позднее, но маме обычно не хотелось входить ни в какие обсуждения с дедушкой, так что если мы с ним были заняты работой, мне всегда доставались лишние полчаса.

Дедушка прикрутил фитиль лампы, теперь она светила не ярче светлячка. Хор цикад снова застрекотал. Гончая Матильда завыла где-то в отдалении. В остальном — ночная тишина.

— Где Полярная звезда, знаешь? — спросил дедушка.

Где север, где юг, все знают, так что я смогла по крайней мере махнуть в нужном направлении.

— Там где-то.

Дедушка вздохнул, без сомнения, сраженный моим невежеством.

— Давай начнем с начала. Можешь показать Ursa Major, созвездие, известное под названием Большая Медведица или Большой Ковш?

— Конечно, это я знаю, — я гордо указала на созвездие. Его не пропустишь — вылитый ковш. — Но на медведя совсем не похоже.

— Ты права. Однако древние его так назвали. Посмотри на ковш. Видишь? Теперь продолжи линию через стенку этого ковша, пока не доберешься до довольно яркой звезды. Она — последняя в ручке Малого Ковша, он же Ursa Minor, Малая Медведица.

— Нашла!

— Это Полярная звезда, ее еще называют Северной звездой. Все остальные звезды в небе как будто вращаются вокруг нее — это происходит из-за вращения Земли. А Полярная звезда словно стоит на месте. Если ты окажешься на Северном полюсе, она будет у тебя прямо надо головой. Ось, вокруг которой вращается Земля, показывает почти прямо на эту звезду, поэтому-то и кажется, что она не движется, пока наша планета совершает суточное вращение. Шекспир триста лет тому назад написал в одной из пьес: «Но неизменен я, как неизменна Полярная звезда». Определив, где север, ты теперь, естественно, знаешь, где другие стороны света. В южном полушарии моряки не видят Полярной звезды и вместо нее используют Южный Крест. Не важно, где ты находишься — если ты потерял дорогу, эти звезды всегда доведут тебя до дома. Моряки считают, что они приносят удачу, от этого и возникло выражение «звезда удачи».

Финикийцы, египтяне и викинги, смелые моряки, которые управляли кораблями, ориентировались по одной и той же звезде. Я будто коснулась их, услышала через века их голоса, я, девочка из города Фентресса в штате Техас, которая никогда моря не видела и, наверно, никогда не увидит. Я почувствовала себя частью истории, и, по правде говоря, мне стало немножко грустно.

— Полярная звезда, — продолжал дедушка, — не только показывает, где стороны света. Моряки уже две тысячи лет определяют свое положение в море именно по этой звезде. Но сперва надо найти нашу широту. Погляди через трубку на Полярную звезду.

Легче сказать, чем сделать. Трубка узкая, и звездочка все время мигает — нелегко ее найти. Но в конце концов у меня получилось.

— Отлично. Теперь держи трубку неподвижно и посмотри, под каким углом свисает бечевка.

Так я и сделала и обнаружила, что бечевка висит под углом в тридцать градусов. Это значит, что угол между горизонтом и Полярной звездой — тридцать градусов.

— Давай еще раз проверим.

Я снова измерила угол.

— Ага, тридцать градусов.

Он на меня глянул, будто хотел сказать — и не стыдно тебе.

— Я хотела сказать «да». Тридцать градусов. Но чем это нам поможет?

— Пойдем в дом, там объясню.

Мы зашагали к дому. Подул легкий ветерок, и мое воображение разыгралось. В эту минуту я чувствовала себя рулевым. Я была родной по крови всем рулевым прошлых столетий. Я балансировала на носу корабля, вперяя взор в подветренную сторону. Долгими темными ночами плыла я в безбрежной иссиня-черной воде. За моей спиной свежий ветер надувал в бескрайнем океане паруса. И только крошечная светлая точка указывала путь. О, храбрые сердца всех покорителей морей!

Мы вернулись в библиотеку, и дедушка показал мне на глобусе, что мы действительно на тридцатой широте от экватора. И если плыть вдоль этой широты на восток через Атлантику, попадешь на Канарские острова, до которых пять тысяч миль. Дедушка дал мне «Атлас мира», и я провела пару счастливых минут, читая о жизни канареек (кого же еще?) на Канарских островах.

— Дедушка, а как же долгота?

— Определить долготу куда сложнее. Для этого нужен очень точный часовой механизм. Теперь для нас часы — обычное дело, но несколько веков тому назад их не существовало. Люди определяли время по солнечным часам или вычисляли приблизительно, насколько высоко солнце стоит над горизонтом. Великими мореплавателями тех времен были голландцы, испанцы и португальцы. Но именно британский парламент пообещал огромную сумму денег тому, кто сможет изобрести механизм, который бы показывал точное время даже в трудных морских условиях. Надо было решить проблему определения долготы. У Джона Гаррисона ушло тридцать лет на изобретение морского хронометра, и это сразу дало британцам преимущество в морском деле. Только подумай, если бы португальцы изобрели хронометр первыми, мы бы сейчас, наверно, говорили бы по-португальски, а не по-английски.

Интересная мысль, но, увы, пора спать.

Утром за завтраком я глянула на Ламара, который с невероятной скоростью заглатывал овсянку. Мне вдруг страшно стало — транспортир ведь все еще у меня. Что, если он ему для школы понадобится? Он развопится, если не найдет транспортир. Стоит ему заподозрить Тревиса, как мой младший братец тут же и расколется, развалится, как карточный домик. К счастью, Ламар отправился в школу с книжками под мышкой, сегодня ему геометрия явно не грозила.

После школы Ламар и Сэм Хьюстон с приятелями затеяли на лужайке шумную игру в бейсбол. Базы они отмечали старыми мешками, набитыми шелухой от семян хлопчатника. У них не хватало одного игрока, так что они позвали Тревиса, которого обычно в компанию не брали. Они орали друг на друга, если что-то шло не так, подзуживали друг друга нестройными воплями, скандировали «бей, бей, бей», когда надо было ударить по мячу Пока я слышу их ор, можно не беспокоиться.

Я побежала в комнату забрать транспортир. Агги сидела в гостиной и шила очередную блузку. Я вышла в коридор, огляделась по сторонам, надеясь, что меня никто не заметит, и проскользнула в комнату Ламара и Сэма Хьюстона.

Он, наверно, держит транспортир в жестяном сундучке вместе с накопленной мелочью, сластями и другими сокровищами. Я выглянула в окно.

Отлично, они все еще в середине игры, обо всем позабыли, кричат Тревису каждый свое: бросай мяч сюда, бросай мяч туда. Сэм — разинув рот, размахивая руками — мчится ко второй базе.

Чувствуя себя преступницей, я вытянула сундучок из-под кровати. Совать нос в дела младших братьев — мелкое правонарушение, но лезть в вещи Ламара — тут пахнет высшей мерой наказания. По крайней мере, с его точки зрения.

Крик на лужайке не смолкал.

Я открыла сундучок. Ничего не касаясь, постаралась запомнить, где что лежит. Мне же все надо будет положить, как дедушка это называет, in situ, на свое место. Сигарная коробка (как у меня), две плитки шоколада, кулечек с коричными леденцами. Карманный словарь, ручка с острым стальным перышком, бутылка синих чернил. Орлиное перо, сломанный заводной клоун — детская игрушка, механизм давно заржавел, а вот и кожаный футляр с компасом и линейкой. Я поместила транспортир в нужное отделение, закрыла футляр. Интересно, а что в сигарной коробке? Ну, раз уж я тут…

Я открыла коробку. Несколько центов и пятицентовиков. Пара монеток по десять центов, пара четвертаков. Десятидолларовая золотая монета, которую ему дал отец. А прямо рядом с ней сияет еще одна — пять долларов.

Я замерла от изумления. Сердце билось как барабан. Моя, что ли? Наверняка моя. Чья же еще? Но точно не скажешь. Я повертела в руках монету. Как же я не догадалась сделать зарубку на мягком металле? Тогда бы я точно знала. Какая разница! Все и так ясно, он ее у меня украл. Жуткое преступление. Неужели Ламар на такое способен? Не валяй дурака, Кэлпурния, перестань заниматься глупостями. Он вор, и доказательство налицо. Теперь одно важно — как ему отомстить. Правильно?

Ой-ой-ой, за окном полная тишина. Хлопнула входная дверь, и я аж подпрыгнула. Пора сматываться! Без малейших раздумий я схватила обе монеты, засунула коробку в сундучок, задвинула сундучок под кровать и выскочила из комнаты, сжимая в потных ладонях тяжелые монеты. По монете в каждой руке.

Вбежала в свою комнату и стала лихорадочно оглядываться, куда бы их спрятать. В коробку под кроватью нельзя, Ламар туда сразу же полезет. А куда он не полезет? Понятно, под гальку к Сэру Исааку Ньютону. Никто — никто и никогда — не догадается, что они там.

Целых два дня я умирала от страха и чувства вины (признаюсь, смешанной с немалой долей злорадства). Когда Ламар откроет сундучок? Тяжко бремя воровства — меня не отпускала тревога. Право же, это не воровство, я просто вернула украденную у меня собственность — украла у вора. Если это моя собственность. Моя, конечно. Чья же еще?

Мучаясь бессонницей, я обдумывала разные способы возвращения денег Ламару — не то чтобы он это заслужил, поганец. Можно, конечно, просто засунуть монету обратно, а можно сделать так, чтобы он догадался — он уж догадается, — что это была я. Но все раздумья отлетели прочь в субботу за обедом. Брат был похож на разъяренного быка. Ноздри пышут огнем, того и гляди бросится. Из ушей пар валит. Он оглядел каждого из нас. Я собрала волю в кулак, чтобы выражение лица меня не выдало. Меня взглядом не испугаешь. Кожу сразу защипало. Кэлпурния, скомандовала я сама себе железным голосом, только посмей. Начнется крапивница — все сразу поймут, в чем дело. Как ни удивительно, но кожу щипать перестало.

— Что-нибудь случилось, дорогой? — спросила мама.

От гнева и ярости он почти не мог говорить. Хватит у него храбрости во всем признаться? Но он только злобно выплюнул одно слово — «нет».

Мы ушам своим не поверили, а мама даже отпрянула от неожиданности.

— Ламар Тейт, — загремел отец. — Как ты смеешь разговаривать с матерью таким тоном? Немедленно вон из-за стола. Я потом с тобой разберусь.

Ламар грохнул стулом и выскочил из комнаты. Отец спросил маму:

— Что это с ним такое?

— Понятия не имею, — у нее явно перехватило горло.

Я испугалась, что она сейчас заплачет. Стараясь, чтобы все вошло в норму, мы тихо занялись каждый своей тарелкой, но цыпленок с гарниром совершенно потерял вкус. Кто-то попросил передать хлеб, кто-то — подливку, и потихоньку, медленно-медленно снова потек неспешный разговор ни о чем. Едой наслаждался только дедушка. Он, самый наблюдательный из всех присутствующих, не переставая жевать, задумчиво глянул на меня.

Наказанный Ламар оставался у себя в комнате весь день и лишился еще и ужина, а отец три раза ударил его кожаной плеткой по ладони. Тревису стало жалко Ламара, и он спросил меня, не можем ли мы раздобыть ему еды. Я помогать отказалась. Тревис явно решил, что я вредничаю, но не рассказывать же ему о шоколадках у Ламара в сундучке.

Я старалась не попадаться Ламару на глаза — трудно будет сделать невинный вид, если он ко мне привяжется. Ничего тут не поделаешь. Он попал в ловушку, которую сам и расставил. Обвинить меня перед властями предержащими (в данном случае перед мамой и папой) значит признаться в еще более страшном преступлении.

Мне даже стало его жалко — чуть-чуть. Пора уже вернуть ему деньги, он достаточно наказан — если не за само воровство, то за его последствия, свое дурное поведение.

Три дня я обдумывала и раздумывала, вынашивала планы, как Наполеон на острове Эльба, и наконец решилась. Я позвала на помощь Тревиса, моего верного лейтенанта, и велела ему привести Ламара ко мне. Встреча была намечена за конюшней, рядом с загоном с Петуньей. (И не обвиняйте меня в том, что я даю имена животным, которые потом пойдут на мясо; это Джей Би ее окрестил. Он решил, что смешно дать замызганной зверюге имя в честь красивого цветка. Эта Петунья, впрочем, была довольно хорошенькой свинкой, ей особенно нравилось, когда ее почесывали за ушами с помощью палки. Надо признаться, мне будет жалко, когда настанет ее черед. Даже с таким красивым именем она все равно окажется в духовке, в кастрюльке и в коптильне, а на ее месте через год будет другая Петунья, поменьше и помладше.)

Я прислонилась к загородке. Бросила свинке картофельных очисток — ее любимое лакомство между обедом и ужином. Она довольно хрюкнула и даже поймала пару кусочков на лету, как хорошая собака. Подошел Ламар, за ним тащился Тревис, поглядывая с тревогой на нас обоих. Я велела ему остаться и быть свидетелем.

— Чего тебе надо? — прорычал донельзя мрачный Ламар.

— Повежливей, Ламар, — я бросила Петунье еще картофельных очистков. Она завозилась в грязи, похрюкивая от удовольствия.

— С чего бы? Ты просто глупая девчонка. Зачем ты мне сдалась?

— А ты подумай хорошенько, — произнесла я медовым голоском.

— А что, есть причины? Назови хоть одну.

— Начнем с этой, — я опустила руку в карман фартука. — По правде сказать, могу назвать еще десяток.

Я вынула монету и показала ему. Недовольная гримаса сначала сменилась страшной бледностью, потом он покраснел и остолбенело глянул на монету. А когда понял, откуда я ее взяла, побагровел от гнева. Воспоминание о гримасах на его физиономии и особенно о перемене цвета этой самой физиономии еще долго оставалось одним из самых приятных в моей жизни.

— Отдай, — прохрипел он. — Отдай, или я отцу пожалуюсь.

— Не пожалуешься, — спокойствие, только спокойствие. — А не то я ему расскажу, что ты стырил мои деньги. Сколько ударов за это полагается? Пять, поскольку ты пять украл? Или десять? А может, их сложить, чтобы получилось целых пятнадцать? Как ты думаешь?

За такое выражение лица можно отдать что угодно. Как ни странно, чем больше он распалялся, тем спокойнее становилась я. Тревис, наш свидетель, тревожно переминался с ноги на ногу.

Хитренький Ламар сразу же поменял тактику.

— Ну Кэлли, отдай, пожалуйста, — заканючил он. — Не надо так. Пожалуйста, отдай.

— Ладно, раз ты так вежливо просишь. Вот она, — и я подкинула монету высоко в воздух.

Время замерло, как по волшебству, и мы трое, не отрываясь, смотрели на монету. Величественно сияя на солнце, она плыла, плыла, плыла — прямо через загородку. И в тот момент я превратилась из недочеловека в настоящее и полноценное человеческое существо, нет, в солдата, нет, в огромную армию, сражающуюся за справедливость и готовую отомстить за всех недочеловеков мира сего.

Монета плюхнулась прямо в самую серединку загона. В огромную лужу жидкого дерьма.

Петунья, привлеченная звуком, понадеялась на что-то съедобное и неуклюже повернулась — она всегда была готова докопаться до чего угодно, что можно проглотить.

— Скорей, скорей, Ламар! — завопила я. — А то будет еще хуже.

И помчалась к дому, быстрее, чем ветер — уже не армия, а какой-то вихрь. Сегодня меня никому не поймать.

Прошло несколько месяцев, пока Ламар снова стал со мной разговаривать. Думаете, я расстроилась? Ничуточки.