Глава 1

Я достигла той вехи в своей жизни, когда азарт, трепет и удовлетворение от работы куда интереснее и сильнее щекочут нервы, чем самые острые ощущения от секса. Как ни странно, но в последнее время я стала истинной сторонницей надежности.

Особенно сейчас, с окончанием затянувшихся переговоров о сумме выкупа фирмы, В наши жизни ворвалась пьянящая, заряженная сексуальным электричеством атмосфера политической кампании: поздние совещания, тайные телефонные звонки и пароли — все средства, чтобы замаскировать страх и неприятие реальности грядущих перемен в нашей жизни. Мы — и под этим словом я подразумеваю себя, сэра Бенджамина и горстку ветеранов, специалистов и экспертов, служивших фирме десятки лет, — деловито притворялись, что так называемое слияние имеет исключительно хорошие стороны. Воображали, что, если будем упорно сохранять хорошую мину при плохой игре, нам по-прежнему позволят делать все так, как мы привыкли, с тем примечательным исключением, что перед этим спасли нас от гнета финансового рабства. Нам предстояло стать самой крупной драгоценностью в том ослепительном браслете с брелоками, который представляла собой «Брейс интернешнл», занимавшаяся изготовлением предметов роскоши. Они не подпустят волка к нашим дверям.

Кого мы дурачили!

Они и были тем самым волком. Мы выступили в роли маленькой Красной Шапочки и уверяли себя, что у них и мысли нет нас сожрать; что гордая, почти трехсотлетняя история «Баллантайн энд компани окшениерз», аукционной фирмы, все это время находившейся во владении одной семьи, не будет перечеркнута и стерта бесшабашным авантюристом, самозваным американским пиратом и его легендарной сверхскоростной жизнью, в которой «Дабл-ю», «Пипл» и «Вэнити фэр» служили чем-то вроде личного дневника. О Господи, да. Вместо старой привычной пьянки приходилось заниматься секс-кошечками от кутюр, спортивными машинами и скандалами.

Впрочем, выбора не было. Продаться («слиться», как упорно называли это все заинтересованные лица) или тонуть. Даже не пуская пузырей. Просто уйти под воду и больше не показываться. Но как бы ни тревожилась и ни печалилась я по поводу будущего компании, все же должна признать, что со строго деловой точки зрения напор и напряжение насильственного захвата власти бодрили лучше таблеток. Если хотите знать правду, это было лучше секса.

Но теперь перед нами встала реальность. Мое постоянное, Непрекращающееся унижение сэром Бенджамином Баллантайном с каждым днем становилось все более тяжким бременем. Иногда давление становилось настолько невыносимым, что я почти не могла дышать. Поэтому, когда в три сорок пять утра зазвонил телефон, я сразу поняла, что ничего хорошего ждать не приходится. Потому что знала, кто и зачем звонит.

— Кик.

Вязкий акцент сэра Бенджамина отдался эхом в телефонной трубке так отчетливо, будто он говорил с другого конца комнаты. Он произнес мое имя, как утверждение: ни вопроса, ни извинений за звонок посреди ночи. Произнес, словно в продолжение разговора его осенила новая мысль. Я знала его, как давно прочитанную книгу. Точно так же, как знала, что Сильвия, его злобная, анорексичная жена-аристократка, с тонкими, перманентно сомкнутыми в бескровную ниточку недовольства губами, неспокойно ворочается наверху, поглядывая одним глазом на часы и стараясь определить, сколько осталось до приема очередной таблетки снотворного.

Сегодня он казался немного другим, чуть более расстроенным, слегка пьянее обычного. И голос был слабым, каким-то шелестящим, пустым и усталым.

«Слава Богу, — подумала я, — кажется, ему это осточертело не меньше, чем мне».

— Да, Бенджамин. В чем дело?

— Я только хотел услышать ваш голос… — Он немного помедлил для пущего эффекта. — …в последний раз.

— Ради всего святого, не начинайте опять эту историю с самоубийством. Я этого не выношу.

Честно? Я всем сердцем желала, чтобы он наконец исполнил свою угрозу. Все это проще простого: раздобудь пистолет, выйди на задний двор, приставь дуло к виску и спусти курок. Прекрасный способ вытащить себя и всех нас из-под ураганного ливня невзгод.

Время от времени я подумывала пристрелить его сама.

— Погодите, — продолжала я. — Минутку. Дайте мне немного привести себя в порядок.

— Но… — начал он.

— Потерпите, потерпите. Дайте мне пару секунд, и мы поговорим.

— Черт подери, Кик, не кладите трубку. Пожалуйста… — всхлипнул он.

Но и это меня не тронуло. Я положила трубку на стол — я давно уже научилась делать это мягко и бесшумно, но сейчас просто положила, — если звяканье трубки о столешницу отдалось в его ушах, что же, ничего не попишешь. Прислонилась спиной к изголовью и включила прикроватную лампу, превратившую мою палево-розовую комнату в уютное убежище. Расправила атласную ночную сорочку и складки одеяла, пригладила светлые мелированные волосы и закурила сигарету. Я всегда стараюсь, чтобы все было на своем месте перед началом любой работы, независимо от того, что предстоит: слушать, готовить, делать заметки, словом, все, но когда я готова, я готова. И нет никого более внимательного и сосредоточенного, чем я, особенно когда этого требует ситуация. Данная ситуация этого не требовала.

Потянувшись к трубке, я заметила пачку мятных вафель в шоколаде под изогнутым краем пепельницы и сунула сочный маленький коричневый квадратик в рот, где он начал немедленно таять. Сладкий кусочек с прочищающим мозги привкусом мяты — идеальное лекарство для подобных случаев.

— Теперь говорите, — велела я, но слышала только тяжелое дыхание человека, пытавшегося взять себя в руки. Мой язык старательно растирал мягкий шоколад по небу, пока не образовался ровный слой. Я потянулась за другим квадратиком.

— Я больше не могу, Кик.

— Вот как?

Даже не пытаясь скрыть скуку, я прижала трубку подбородком, потянулась за новым выпуском «Кантри лайф», который принесла домой из офиса, и принялась перелистывать. Где же наша реклама? Ага, вот она, — сногсшибательное колье миссис Бейкер с рубинами-кабошонами и бриллиантами круглой огранки сверкает на странице праздничным костром. Колье предназначено уйти с аукциона после первого января. Что за великолепная вещь, истинное произведение искусства, где каждый кабошон размером в горошину — как бутон, сияющий в бриллиантовых лепестках. Надеюсь, его получит какая-нибудь счастливица, а не бессердечный делец, который разломает его, чтобы вынуть камни, расплавить золото и платину и использовать для новых украшений.

— Боже, как я ненавижу все это, — проныл Бенджамин. — Ненавижу его. Ненавижу его облегающие итальянские костюмы, и эти омерзительные, режущие глаз бриллиантовые запонки, и аляповатые галстуки. Ненавижу чертовы прилизанные волосы и его шлюху-жену. Ненавижу его вульгарность, его посредственность. Ненавижу его манеру ненавидеть меня. Когда я говорю, его физиономия светится таким откровенным презрением… так и хочется дать ему оплеуху. Вбить в него уважение к порядочным людям.

— Бенджамин, прошу вас… — Я зевнула. — Давайте поговорим о будущем. Почему бы вам не уйти на покой? Стать почетным председателем правления?

Я заметила маленькую затяжку на вышитом шелковом покрывале, вынула из ящика тумбочки маленькие ножницы и срезала нитку.

— Тут нет ничего постыдного. Можете купить маленький домик в деревне и уехать подальше от всех. Прекратите борьбу. Она вас уничтожает. И того не стоит.

— Я скорее умру.

Я не ответила. Затянувшись, выпустила колечки дыма — абсолютно не подобающее женщине умение, которое ни одна леди не должна показывать на публике, и, поверьте, я никогда и не показываю, но в тот момент мне было просто нечего делать.

— Я отчетливо чувствую, как и вы отстраняетесь от меня. Это написано на вашем лице. Нет. Все в порядке, я вас не осуждаю. Но вы же знаете, не могу я уйти и оставить дом Баллантайнов в руках чужака. Мало того, ирландца.

Упоминание об ирландце вызвало новый приступ рыданий — судя по реакции, Бенджамин с таким же успехом мог продать фирму самому сатане.

Я перевернула еще две страницы… неплохо, наша реклама куда лучше, чем у «Сотбиз». И вещь лучше. И выкладка. И освещение. И качество снимка.

— Баллантайны стояли у руля с тысяча семьсот сорокового года: бремя двухсотшестидесятилетней фамильной традиции, подходящей к концу при моем правлении, — это куда больше, чем я в состоянии вынести. Но не знаю, что делать. И не вижу способа победить.

Он казался совершенно потерянным и не от мира сего.

Однако слова уже обрели форму в моем мозгу и рвались из горла.

— Ради Бога, Бенджамин, возьмите же себя в руки, черт возьми. Хотя бы раз в жизни будьте мужчиной!

Но взрыв отдался в голове так же внезапно, как грохот столкновения машин.

Я и не предполагала, что все кончится так быстро.

А потом не было ничего, кроме гулкой тишины.

Не знаю, сколько времени я отупело держала молчаливую трубку, пока не услышала пронзительный голос Сильвии, катившийся по ступенькам вниз, такой визгливый, что проникал даже сквозь закрытые двери библиотеки.

— Бенджамин! Бенджамин! Что ты там делаешь? Я только заснула, и нужно же было меня разбудить! Бенджамин! Да отвечай же!

До меня донесся негромкий рокот тяжелых раздвигавшихся дверей.

— Бенджамин, ты хоть понимаешь, который сейчас час? О Господи…

Мое дыхание стало прерывистым, почти боязливым.

Я повесила трубку.

Все кончено.

Я свободна.

 

Глава 2

Полагаю, я пребывала в шоке, но чувствовала себя на удивление спокойной. И счастливой. Нет, это было не счастье. Скорее облегчение.

Я снова прислонилась к изголовью, закурила вторую сигарету, съела еще одну вафельку и огляделась, понимая, что впервые в жизни стала сама себе хозяйкой. Легкость была изумительной. Я словно плыла по воздуху. Я, одна я, и только я.

Когда слияние наконец завершилось и Оуэн Брейс взял в руки бразды правления, уже меньше чем через семьдесят два часа стало совершенно ясно, насколько неосуществимым было соглашение между ним и Бенджамином. Эти двое едва могли выносить друг друга, и хотя разница в возрасте между ними была не так уж велика, но там, где шла речь о проницательности и энергии, Оуэн в свои пятьдесят четыре просто расцветал, тогда как Бенджамин в шестьдесят пять уже почти увял. Можно сказать, они были диаметрально противоположны во всем.

Оуэн Брейс — человек, сам себя сделавший, американский ирландец, один из наиболее успешных в истории бизнеса завоевателей и мастеров по захвату чужих компаний, обычно работал на чистом адреналине и с неправдоподобной скоростью, а также славился своими наступательными методами. Энергия и мощь, излучаемые им, были настолько ощутимы, что он, казалось, вбирал в себя весь окружавший его кислород. Невзирая на завистливые обвинения Бенджамина в отсутствии вкуса и вульгарности, вполне, впрочем, справедливые, он был стремителен, эффектен и жизнерадостен.

И опасен.

Будь он спортсменом, думаю, преуспел бы в фехтовании, но, насколько мне известно, его единственным и любимым видом спорта был бизнес. Ах да, еще секс. Если он не висел на телефоне и не проводил собрание, значит, лежал в постели с очередной киской.

Благородный сэр Бенджамин Баллантайн, в противоположность ему чистокровный англичанин, был вежлив, аристократичен, словом, джентльмен до мозга костей: издержки архаичного викторианского воспитания его матушки. Его сдержанные дружеские манеры, завлекавшие клиентов в «Баллантайн и К°», самоуничижительное чувство юмора и несомненный талант аукциониста не выдержали испытания временем. Все эти качества принадлежали другому, ушедшему миру, и на них скопилась пыль столетий. Он так и не сумел перепрыгнуть через столетия, чтобы понять требования покупателей двадцать первого века. Его упорный отказ расти или приспосабливаться толкал его все глубже в пучину депрессии и тащил за ним и компанию, и ее деморализованный штат.

Единственным, что удерживало Оуэна и Бенджамина от неприличной драки на кулачках, была я, старший исполнительный помощник и секретарь, иначе говоря, заместитель директора, оказавшийся в буквальном смысле слова между молотом и наковальней, то есть между ancien et nouveau regimes. К счастью для всех нас, я по характеру стабильнее большинства людей. И могу многое вынести на своих широких плечах.

Поскольку я служила в фирме не одно десятилетие и стала чем-то вроде воплощения материнской заботы для Бенджамина (хотя и была значительно моложе), вполне понятно, что мои симпатии были на его стороне. Но постепенно мой боевой штандарт поник. Ночь за ночью он не давал мне спать. Я совершенно измучилась. Мое утомление росло в прямой пропорции к его утомительности. Он становился все более раздражающим и назойливым, заставляя меня пожалеть о клятве его покойному отцу — моему любимому богу из машины, сэру Крамнеру Баллантайну, которому я дала слово, что пригляжу за его стареющим никчемным сыном и не позволю последнему пуститься в плавание по бушующему морю. Более того, я поклялась не позволить ему разорить «Баллантайн и К°», что, несмотря на все мои усилия, все же случилось. Меня тошнило от всего происходящего и мучило невыполненное обещание.

Я все еще сердилась на сэра Крамнера, так жестоко покинувшего меня, хотя ко времени кончины ему исполнилось девяносто два года. Я так сильно тосковала по нему, что казалось, потух некий свет, озарявший до сих пор мою жизнь. Его нет вот уже почти три года, но не было ни единого дня, чтобы я не думала о нем и о том, как сильно люблю его до сих пор. Я хотела, чтобы он вернулся ко мне хотя бы на несколько минут, чтобы еще раз поцеловать его сладкие, смеющиеся губы.

Но по мере того, как проходили дни, месяцы и годы, а я вроде бы так и не приблизилась к собственной смерти, стало ясно, что пора становиться на прежний курс. Я устала от одиночества. И не с кем было поговорить.

Скорее бы вернуться на свою маленькую ферму в Провансе, лежать на солнышке, вдыхая запах лаванды, и слушать жужжание пчел. Обедать с друзьями. Провести вторую половину жизни с людьми, любящими все то, что люблю я. Проблема только в том, что с таким прошлым, как мое, это не слишком просто.

 

Глава 3

Моя жизнь началась в день моего восемнадцатилетия, когда сэр Крамнер Баллантайн, в то время неотразимый джентльмен шестидесяти одного года, приказал водителю остановить машину и предложил подвезти меня, заметьте, в самую бурю, когда я, промокшая до костей, спотыкаясь и всхлипывая, брела по Карнаби-стрит в дурацком узеньком палево-розовом мини-платьице и сапожках на высоких каблуках, к которым абсолютно не подходила и которые абсолютно не подходили мне. Как физически, так и эмоционально. Я не была совместным созданием Мэри Квонт-Карнаби-стрит. Я была пухленькой маленькой девчонкой с фермы, скорее Эй-там, Джорджи-малышка, чем Твигги. Оклахома, представляете себе, Оклахома в Европе, двадцатый город, тридцатый день турне-марафона, организованного университетом штата Оклахома, куда я попала, получив стипендию геологического факультета, причем, клянусь, не почерпнула там ничего полезного. Просто ходила на занятия и ждала, сама не зная чего. Наверное, чуда.

Осознание того неприятного факта, что я совершила не только серьезную, но и дорогостоящую ошибку в моде, унесшую остатки свободных денег на весь конец путешествия, зародилось и что-то стронуло в душе, повергнув меня в отчаяние и одиночество и вынудив увидеть неприятную истину. Я шла по незнакомой улице в незнакомом городе чужой страны, в проливной дождь, переживая нравственное очищение, нервный срыв, катарсис. Моя жизнь зашла в тупик. Я зашла в тупик. Я была испорченным товаром. Все, что я рассказывала о себе, было ложью. Я так отчаянно старалась вписаться в атмосферу студенческой жизни, что создала совершенно новую личность, не имеющую ничего общего с настоящей, личность со своей правдоподобной историей, включая любящую семью, которая трагически (и весьма уместно) погибла при пожаре на нашей большой молочной ферме поблизости от Клео-Спрингс.

— Может, вы читали об этом случае? — спрашивала я сестер по женскому землячеству. — Вся наша ферма сгорела дотла. Даже в газетах писали: я единственная, кто спасся. Это был настоящий кошмар.

— О да, — сочувственно отвечали мне, — я действительно что-то припоминаю. Какая жуть!

Это, разумеется, была просто любезность с их стороны. Милые девушки из приличных семей. Не могли они помнить пожара, которого не было. Но им и в голову не приходило, что кто-то, такой сладкий-сладкий, как сахарная пудра на кокосовом пирожном, пухлый-пухлый, как сочная слива, и непритязательный, как участница церковного хора, сумеет сочинить столь мрачную историю. Они не подозревали, что перед ними первоклассная лгунья.

Начать с того, что я не имею никакого отношения к фермам. Я шваль с нефтяных промыслов. Отца вообще не знала, мать жила на дне бутылки виски, в убогом трейлере, таком тесном и провонявшем дешевыми духами, каким может быть только трейлер шлюхи с нефтяных разработок, то есть кого-то вроде полковой проститутки.

Только моя нора, гордо именуемая спальней, была чистой и аккуратной, поскольку я единственная имела туда доступ. На двери был замок, а ключ имелся лишь у меня, хотя, поверьте, воровать особенно было нечего.

Я родила в пятнадцать с половиной лет и отдала ребенка чужим людям, даже не взглянув ему в лицо. До сих пор не знаю, мальчик это или девочка, как не знаю его отца. Помню только, как лежала в постели «Флоренс Криттенден хоум», одном из целой сети благотворительных убежищ по всей стране, куда девушки, «попавшие в беду» (в противоположность «неблагополучным» девушкам, каковой я впоследствии стала), приходили, чтобы родить ребенка и сразу отдать на усыновление. Этот был в Омахе, и я проплакала два дня, чувствуя себя неимоверно, неправдоподобно опустошенной.

Несложно определить, что именно в это время мое сердце сгустилось в непроницаемый, непробиваемый кусок льда, невосприимчивый ни к какому воздействию, кроме самых поверхностных царапин, дающих иногда возможность пролить слезу над мелодрамой чужой жизни, но в остальном застывший неподатливой глыбой. Мое сердце было герметично закрыто и надежно защищено от более глубоких ран.

Лежа там на чистом белом белье, я вдруг сообразила, что никто на этом свете не знает, кто я и где нахожусь, а следовательно, никому до меня нет дела. У меня также хватило ума понять, что это можно рассматривать либо как трагедию, либо как шанс.

И тогда я решила, что у меня будет хорошая жизнь. В то время не была уверена, что в точности это означает и каким образом я собираюсь добиться цели. Ясно было одно: у меня более грандиозные планы, чем следовать по стопам матери. Я хотела стать кем-то значительным.

Я покинула «Криттенден хоум» с письмом менеджеру по персоналу универмага «Мэй компани» в Талсе и уже через несколько недель начала довольно приличную жизнь в качестве продавщицы отдела мужских аксессуаров. Свои скудные заработки я дополняла воровством.

Вскоре я сумела переехать из пансиона в собственную маленькую однокомнатную квартирку. Часами стояла перед зеркалом в ванной, слушая по радио «Битлз» и «Супримс» и пробуя на себе каждый совет косметолога из журнала «Севентин»: покупала щипчики, пемзу, бритвы, все оттенки теней, светлую помаду, лак и шиньоны. На свою кожу я тратила целое состояние. Но поскольку была девочкой не худенькой — по-моему, я и родилась с лишними двадцатью пятью фунтами, — у меня не хватало ни уверенности в себе, ни мужества носить весь этот шик на людях. Несмотря на то что окружающие часто называли меня хорошенькой, я считала себя жирной, непривлекательной и всячески сторонилась общества. Довольно грустный способ преуспеть в избранном виде деятельности — к сожалению, подобные девушки умеют становиться невидимками, если захотят, что успешно проделывают до сих пор. Или проделывали. Похоже, времена меняются.

Дважды меня ловили, и приходилось проводить ночь в изоляторах для несовершеннолетних. В те дни изоляторы Оклахомы больше напоминали детские дома, и «камера», в которой меня держали, была, собственно говоря, спальней в доме судьи, только с решетками на окне и замком на двери. Тут всегда пахло лизолом и жареным беконом, и вкус еды был примерно таким же. Кухарка судьи, весь день певшая церковные гимны и славившая Иисуса, неохотно приносила мне подносы с завтраком. И смотрела на меня сверху вниз, как на белое отребье, душу, не стоившую спасения. Думаю, в чем-то она была права, если не считать того, что ее поступки вряд ли можно было назвать христианскими.

Аресты меня не исправили. Я продолжала воровать, только вела себя куда осторожнее. Добычу закладывала, а на полученные денежки купила себе в подарок к шестнадцатилетию маленький желтый кабриолет «корвер». Мать я больше никогда не видела.

Свое искусство я практиковала каждую ночь и здорово наловчилась маскироваться, а также набила руку, тренируясь со стеклянными шариками, с которыми труднее управляться, чем с четвертаками, потому что они круглые и скользкие. И примерно такого же размера, как многие украшения.

По средам, в свой выходной, я надевала «рабочую одежду». Моим любимым прикидом были зеленая клетчатая юбка, белая блузка с круглым отложным воротничком, зеленый кардиган и двухцветные кожаные туфли: школьная униформа незабвенной Талсы. Иногда я заплетала косы или надевала очки с толстыми линзами, нахлобучивала на голову беретик и ждала поблизости от намеченного для грабежа магазинчика.

Сеть ювелирных магазинов Мэллори, разбросанных по всем штатам, имела прекрасный ассортимент и была самой легкодоступной мишенью для грабителей. Я претендовала на должность продавщицы и поэтому отправилась на собеседование с мистером Гомером Мэллори, у которого за письменным столом стоял флаг Конфедерации, а на стене висел портрет Дж. Ф. Кеннеди. В конце короткого собеседования он расписал, каким приобретением я буду для фирмы Мэллори, и заверил, что как только откроется вакансия, мне позвонят. Но не успела я выйти из офиса, как он заявил секретарше:

— Можете себе представить подобную особу за прилавком перед нашими покупателями? Никакого класса! Этак мы в два счета разоримся.

Оба от души посмеялись, а мне захотелось заползти под камень и не выглядывать на свет. Бессмысленная жестокость красношеего, двуличного, грузного, прыщавого, вонявшего потом ничтожества вдохновила и оправдала мой крестовый поход. И не сомневайтесь, со временем мой этический кодекс становился все определеннее и утонченнее. Но в тот момент ограбление мистера Мэллори казалось мне чем-то похвальным и достойным одобрения. Я осуществляла реституцию, требуя дорогостоящей мести за всех побитых жизнью неудачников. Поэтому слонялась около «Мэллори» и, как только к двери приближались хорошо одетые посетители, плелась за ними и проскальзывала внутрь. Продавцы неизменно предполагали, что я чья-то дочь, жалкая, пришибленная ручная собачонка с дурной кожей и увеличенной щитовидкой. Я могла быстрее молнии прятать на чересчур пышной груди такие мелочи, как серьги, брелоки, броши, кольца, часы и кулоны, а потом говорила нечто вроде: «Пойду подышу свежим воздухом», на что продавщица неизменно отвечала:

— Хорошо, дорогая. Не хочешь немного содовой?

— Нет, — отказывалась я и, позволив покупателю посчитать меня дочерью продавщицы, мгновенно исчезала и возвращалась в уютную крошечную квартирку прежде, чем кто-то догадается, что к чему.

Ну, так вот, я оказалась не такой умной, как воображала. И как раз когда отправилась на самое крупное «дело», распродажу в честь Дня матери, в самом новом магазине Гомера Мэллори, его радости и гордости в Оклахома-Сити, меня приметила бдительная продавщица, работавшая ранее в одном из обворованных мной мест. Она узнала меня, немедленно вышла в заднее помещение и вызвала полицию еще до того, как я вошла в дверь. Меня задержали и, поскольку мой «послужной список» оказался достаточно длинным, приговорили к двенадцати несчастным месяцам, но уже в другом «доме» для девушек. Для «неблагополучных» девушек. С крепкими решетками на окнах. И там я в полной мере познала принцип око за око. Теперь я могла выцарапать глаза, повыдергать волосы у соперницы и драться на равных с самыми сильными. Но правду сказать, не слишком этим гордилась. Такое по плечу любой кретинке.

Моя мечта о лучшей жизни, о достойном существовании была серьезно подорвана, и я, оглядывая столовую, постоянно твердила себе: неужели ты действительно хочешь так жить? Неужели именно этого добиваешься: стать второразрядной мелкой воровкой? Неужели желаешь общаться с подобными людьми, вульгарными преступниками, шлюхами и наркоманками?

Нет. Я особенная. У меня есть вкус. Я брала только то, что, по моему разумению, имело настоящий класс. Я воровала драгоценности. Эти девицы тащили колпаки с автомобильных колес! Я умна, красива и сильна духом. Остальные мечтали только об одном: выйти замуж, родить детей и жить на иждивении мужа, даже если при этом приходилось терпеть побои и ругань.

Я решила, что такой судьбы мне не нужно. Моя жизнь будет спокойной, комфортабельной и богатой. И я сама всего добьюсь.

Чего именно?

Стану величайшей воровкой драгоценностей во всей мировой истории.

Итак, общая картина была ясна, но подробности и детали долго ускользали от меня, пока не настала та субботняя ночь.

По субботам в «доме» показывали кино. Нас провожали в зал, рассаживали, и начиналась скучнейшая белиберда, которую никто из нас не смотрел. Все просто сидели, курили и болтали, пока не зажигался свет. Но в один прекрасный вечер нам привезли «Разговоры на подушке». Остальным фильм показался глупым, но для меня стал открытием. Дорис Дей была всем, чем хотела стать я. Она была красавицей, хорошо одевалась, жила в прекрасной квартире, и богатые мужчины сходили по ней с ума. Но это еще не все. Она работала! Была самостоятельной. Независимой. Самодостаточной. Имела собственное мнение и никогда не терялась. Дорис стала моей героиней, образцом для подражания, маяком во тьме. Она дала мне надежду и показала, какими возможностями следует пользоваться в жизни. Вот оно. Я стану такой, как Дорис Дей.

Я клятвенно пообещала себе, что, как только выйду из исправительного заведения, буду работать осторожнее и хитрее.

Как ни странно, мне и в голову не приходило завязать с прошлым.

По окончании половины срока мне, как несовершеннолетней, было объявлено, что все прошлые обвинения с меня сняты и какой-то частный фонд готов заплатить за мое обучение в колледже: регулярное посещение занятий было одним из требований условного освобождения.

— Мы даем вам возможность изменить жизнь, мисс Кесуик, — заявила представительница фонда.

— И я очень вам благодарна. Поверьте, я не подведу, — ответила я и в тот момент не солгала. Но я ненавидела колледж. Там было ужасно, ужасно! И меня не оставляло чувство, что я по-прежнему отбываю срок. Я сходила с ума от скуки. Судьба предназначала меня для чего-то большего! У меня были цели и стремления. Но как трудно найти свой путь, когда нет никого, кроме Дорис на далеком экране, чтобы вести и наставлять тебя!

 

Глава 4

Итак я очутилась в Лондоне — как можно дальше от Оклахомы, откуда мечтала сбежать навсегда. Исчезнуть и начать все сначала. И что же я сотворила? Отстала от группы студентов, отправившихся посмотреть дурацкий домик подружки Шекспира на какой-то дурацкой реке, и потратила все деньги на это дурацкое платье. Идиотка.

— О, в нем вы настоящее пирожное с кремом, — проворковала продавщица с платиновыми волосами, обведенными черным карандашом глазами и белыми губами (самая шикарная особа, виденная мной в этой жизни). Именно этот восхитительный акцент и оказался последней каплей, сломившей мое сопротивление.

— Не находите, что оно вроде как коротковато?

Мои глаза слезились от дыма благовонных палочек, застлавших весь магазин удушливой пеленой. Я вертелась, пытаясь разглядеть в зеркале свою спину.

— По-моему, трусики видны.

— Но вы же не собираетесь нагибаться, верно?

Ха-ха-ха.

— Не хотите примерить сапожки? Мы выставляем их вместе с этим туалетом.

Туалет! Туалет!! Представляете, сколько «туалетов» имеется у нас в Оклахоме? Ни одного. Есть платья, халаты, костюмы, голубые джинсы и даже платья для коктейля, но туалеты? Да вы шутите!

Поэтому я, естественно, схватила сапожки, густо-розовые, из блестящего винила, на высоких каблуках.

Какого дьявола я тогда знала о модах? Или вообще о чем-то?

Я плакала, и смешанные с дождем слезы катились по лицу. Даже после всего, что мне пришлось вынести, этот день стал самой низкой точкой в моей жизни. Я не была Дорис Дей. Восемнадцать лет и по-прежнему ничтожество…

Слишком глупая, чтобы обзавестись зонтиком. Наверняка так думают обо мне прохожие. Взгляните на эту толстую дурочку из Оклахомы: до того глупа, что разгуливает под дождем!

Платье липло ко мне, как купальник.

В эту минут у обочины остановился «роллс-ройс Серебряное облако», и мужской голос позвал меня с заднего сиденья. Он выглядел и говорил, как Кэри Грант в «Изыске и роскоши норки», пытающийся заманить оскорбленную Дорис в машину.

Садитесь, мисс, — властно велел он и, перегнувшись через сиденье, открыл дверцу. — Негоже гулять под дождем.

Так Я оказалась в машине.

В «роллс-ройсе» пахло пряностями и розами, стоявшими в маленьких хрустальных вазах.

— Мерзкая погода, — заметил мужчина, накидывая на меня свой плащ. Нет, все было сделано галантно и с уважением. Он даже не пытался лапать меня или шутить по поводу моей почти наготы. Его Водитель отвез нас в «Клариджез», который я приняла за его дом, судя по тому, что все называли его по имени. Джентльмен сразу повел меня к ожидавшему лифту.

Сорок восемь часов спустя сэр Крамнер и я по-прежнему пребывали в номере люкс, раскрасневшиеся от любви, шампанского, смеха, счастья и круглосуточного обслуживания номеров. Я никогда не видела и не ела ничего подобного. Никогда не была в такой роскоши. И вообще понятия не имела, что такие места есть на свете. Моя ванная в «Клариджез» (в нашем номере было две!) казалась больше, чем вся моя квартирка в Талсе.

— Всегда настаивай на собственной ванной, — учил сэр Крамнер. — Только тогда роман не увядает.

Я нашла своего мужчину.

Мои молитвы были услышаны. Думаю, все дело в розовых виниловых сапожках, которые я носила два дня, не снимая, так что под конец пришлось разрезать их ножницами для ногтей.

Он предложил мне работу по разбору корреспонденции в главной конторе «Баллантайн и Кº», купил пристойный гардероб и поселил в просторной трехкомнатной квартире в Белгрейвии, на спокойной зеленой Итон-сквер, где размещались в основном посольства и дома людей, живших замкнутой, спокойной жизнью за живописными эдвардианскими фасадами.

Мне и в голову не приходило, что люди могут быть такими симпатичными.

Я считаю эти дни в «Клариджез» началом настоящей жизни. Пусть я и обладала некоторой долей чисто уличной смекалки, провинциальной уличной смекалки, которой вполне способна набраться девчонка из Оклахомы, но откуда мне было набраться светской или культурной утонченности? Глубоких познаний в предметах, далеких от добычи нефти, геологии или мелкого воровства? Я была чистым листом, полной невеждой, зеленым новичком. Но у меня хватило сообразительности понять это и воспылать желанием учиться. И я стала гигантской губкой, впитывавшей каждую каплю попадавшейся мне информации. Изучала женщин, как работавших в аукционной фирме, так и посещавших аукционы: их осанку, одежду, манеру разговаривать. И заметила, что никто из них, по крайней мере из обладавших классом, стилем и властью, — не содержанки и не шлюхи — не пользовался цветными тенями, белой губной помадой и не носил платья ярких тонов. Я пожирала книги по этикету, усвоила цену осмотрительности и преимуществ плотно закрытого рта, конфиденциальности и надежности.

Когда дело дошло до предметов материальных: живописи, мебели, драгоценностей, фарфора и тканей, — мне посчастливилось оказаться в лучшей школе мира. Все, что ни проходило через двери «Баллантайн и Кº», будь то подлинником или подделкой, становилось топливом для моей ненасытной жажды знаний. И поскольку мои интерес и энтузиазм были искренними, эксперты фирмы с радостью делились своими знаниями. С течением лет мой глаз стал таким же наметанным, как и у них, а в некоторых случаях и еще острее.

Я так наслаждалась чувством безопасности, подаренным мне сэром Крамнером, что постепенно лишилась всех комплексов неполноценности. Мои размеры не делали меня чем-то вроде всеобщего посмешища. Я начала считать свою бесформенность достоинством, и почему бы нет? Все окружающие меня мужчины придерживались того же мнения. Я притягивала их, как мед — пчел.

Я перестала покупать хлопчатобумажные трусики и чудо-лифчики «экстра-суппорт» с дополнительной поддержкой, которые, несмотря на все обещания и уверения рекламы, превращали линию бюста в нечто, весьма напоминающее низко висящие арбузы, и перешла на дорогое белье: шелковые и атласные трусики, комбинации и кружевные, низко вырезанные французские бюстгальтеры. И носила костюмы и платья хорошего покроя, прекрасно на мне сидевшие.

Но страсть к драгоценностям не угасла, и время от времени я упоминала сэру Крамнеру о тех или иных украшениях, поступивших на аукцион, а он покупал их для меня, и я надевала их вечерами к очередному сшитому на заказ пеньюару. После особенно удачного ряда продаж он сделал мне сюрприз, подарив «Санкт-Петербургского пашу», кулон с бриллиантом на двадцать пять карат. С того момента, как он застегнул на моей шее тонкую платиновую цепочку, я никогда больше его не снимала. Мы с сэром Крамнером обожали хорошее шотландское виски и тихие вечера в моей квартире перед телевизором: он в халате, я неглиже, обвешанная драгоценностями, и огромный «паша» весело подмигивает из ложбинки между моими грудями. Мы заказывали в ближайшем ресторане индийский или китайский ужин, или я сама готовила его любимое сырное суфле и томатный суп-пюре, который мы запивали рюмочкой хереса. Это было уютное и безмятежное существование.

Расстраивалась ли я по тому поводу, что у него была семья и своя, отдельная от меня жизнь? Что он приходил только раз или два в неделю, по вечерам? И что никогда не женится на мне? Что же, я солгала бы, утверждая, будто никогда не желала появиться в высшем обществе в качестве леди Баллантайн. Сначала я ненавидела свою роль гейши, но потом обзавелась хобби: стала учиться ювелирному делу, и это помогало коротать вечера. Время от времени я встречала очередного мужчину и воображала, что это именно тот, кто мне нужен. С ним можно провести остаток жизни. Но дело в том, что все они были похожи на сэра Крамнера: добрые, веселые, учтивые. Женатые. И с годами я приняла сознательное решение преодолеть стремление к традиционному браку и семье и довольствоваться комфортом и утешением того, кто я есть и что имею.

Сэр Крамнер и его фирма стали моей жизнью. Я любила его, компанию и бизнес. Любила ту, которой стала. Я была элегантна. Я была утонченна. Я была леди.

Моя преступная жизнь продолжалась, но опять же на более приличном уровне. Вначале главным, но далеко не единственным фактором были финансовые обстоятельства. Становясь старше, я все больше и больше замечала, сколько совершенно беспричинных несправедливостей вершится по отношению к невинным людям теми, кто имел так много и все же чувствовал потребность обманывать окружающих. Я оставила позади детские беды и неприятности, пережила все, встала на ноги и процветала исключительно благодаря собственным усилиям, решимости и возможностям, предоставленным сэром Крамнером. Но далеко не у всех найдется столько мужества, силы воли, а жертвой стать так легко! И когда я вижу богатого, влиятельного человека, оскорбляющего или унижающего беззащитное создание, все равно дву- или четвероногое, стараюсь не оставлять это безнаказанным. Люди с деньгами должны быть благодарны за все, что имеют, потому что всем известно: деньги могут решить почти любую проблему, и ни один богач не имеет никакого права причинять боль и страдания бедняку. Поэтому я вношу свой маленький вклад в дело справедливости, когда краду то, что, надеюсь, им понравится.

О нет, я не пытаюсь изобразить из себя святую или кого-то вроде современного Робин Гуда, чего нет, того нет. Я отдаю на благотворительность приблизительно десять процентов, но остальное оставляю себе. Без уплаты налогов.

Вот удивились бы люди, узнай они мои секреты. Нет, кого я обманываю? «Удивились» — не то слово! Они были бы потрясены. Но что поделать? Я такая, какая есть. И занимаюсь этим много лет. Можно сказать, я одна из лучших в мире.

И чтобы добавить некую изюминку к моим похождениям, я всегда кладу на место похищенного маленький букетик трилистника, перевязанный атласной ленточкой цвета слоновой кости. Мой личный знак того, что есть две новости — плохая и хорошая. Да, квартиру обворовали, но хозяева могут гордиться тем, что удостоены внимания лучшего в Лондоне грабителя по прозвищу Трилистник.

 

Глава 5

И сегодня вот так, просто в мгновение ока, с единственным выстрелом сэра Бенджамина в свою затуманенную голову мой мир снова переменился. Долг сэру Крамнеру и «Баллантайн и Кº» аннулирован. Выплачен полностью. До последнего пенни.

Я скатилась с кровати, накинула халат, сунула ноги в шлепанцы, направилась в розовую, отделанную зеркалами гардеробную и взглянула в зеркало туалетного столика. Я была бледнее привидения.

Я нахмурилась. Непонятно, что и подумать! На меня смотрело совершенно незнакомое лицо.

На часах была половина пятого: слишком рано, чтобы собираться на работу, слишком поздно, чтобы уснуть. Я заглянула на кухню и включила свет в моем садике с увитыми плющом стенами. Ледяной дождь бил по окнам, и я долго сидела в темноте за кухонным столом с кружкой дымящегося кофе в руках и наблюдала, как вода брызжет с решеток и разбивается о кирпичи. Свет выхватывал из мрака стволы фруктовых деревьев в горшках, сверкавшие темным лаком. Голова моя кружилась, мысли беспорядочно теснились. Я думала обо всем и ни о чем. В желудке заурчало.

Сейчас мне, как никогда, необходим омлет.

Еще один поворот выключателя, и дождь отодвинулся вдаль. Меня снова окружала моя старомодная кухня, оборудованная, как у заправского шеф-повара. Тяжелая белая эмалированная утварь, хромированные ручки и набалдашники и глазурованные поверхности кафеля поблескивали, как в рекламе кулинарного журнала. Я взяла кухонные ножницы и срезала побеги петрушки, шнитт-лука, кервеля и эстрагона, растущих в длинных ящиках за кухонными окнами. Напоенная дождем свежесть их аромата успокоила меня.

Сковорода для омлетов слетела с крючка. Из холодильника появились сырые яйца, ломоть выдержанного грюйера и масло.

Я натерла сыр и, разбивая яйца в стеклянную миску, впервые начала всерьез размышлять о будущем.

* * *

Ладно, подумаем не торопясь. Что сделать в первую очередь? Уволиться? Можно и так. Денег у меня много, и я сохранила форму. Вполне приятная женщина. Не худышка, конечно, но и не безобразно толстая. Фигура неплохая, несмотря на то что я никогда не отказывала себе в еде или напитках. Сказала бы, что я выгляжу цветущей, соблазнительной и даже красивой. Сэр Крамнер когда-то говорил, что я похожа на пополневшую Катрин Денев, и это не только лестное, но, думаю, и довольно точное сравнение. Хирург немного поработал над подтяжкой моего подбородка и удалил мешки под глазами. Люди давно уже перестали гадать, сколько мне лет, а сама я на эту тему не распространяюсь.

Я включила плиту и взбивала яйца, пока не получила однородную массу. Солидный кусок масла отправился на холодную сковороду, которую я поставила на сильный огонь и поворачивала, пока масло не растаяло окончательно, испуская запах сливок. Яйца вылились из миски и запузырились в кипящем масле. Я подождала пару секунд, пока они не стали твердеть, а потом схватила ручку сковороды, подняла и резко встряхнула. Джулия Чайлд утверждала:

— Вы должны иметь мужество обращаться с яйцами грубо, иначе они прилипнут ко дну сковороды.

Мои, однако, не прилипли и довольно скоро загустели. Я посыпала их травами.

— Ну, что ты думаешь, старина? — вслух спросила я у духа сэра Крамнера.

— Пора, — ответил он.

— Я тоскую по тебе.

— Иди вперед. Пора, — повторил он. — Только ни в коем случае не ликвидируй «Траст».

Это были его последние слова перед смертью. «КДК траст». Мое секретное оружие.

— Как твое полное имя, Кик? — спросил однажды сэр Крамнер. К тому времени он произвел меня в своего личного помощника, секретаря и заместителя.

— Кэтлин.

— Нет, имя, данное тебе при рождении, и фамилия.

— А, при рождении! — протянула я. Учитывая положение матери, думаю, мне очень повезло вообще получить какое-то имя, но я понимала, что он имеет в виду. Полное имя плюс фамилия.

— Кэтлин Дей Кесуик.

Я прибавила «Дей» к простому «Кэтлин Кесуик» много лет назад, в честь Дорис, разумеется.

Именно так начал свое существование «КДК траст, лтд.» — его официальное название.

— Я не буду жить вечно, — продолжал сэр Крамнер. — И не желаю, чтобы тебе пришлось волноваться за свою независимость. Ни один человек не сумеет пронюхать, кто стоит за «КДК траст»! Им будет управлять банк. И никому не говори, что я сегодня сделал.

А потом одним росчерком пера он подарил мне пятнадцать процентов «Баллантайн и К°».

По сей день ни единой душе, даже новому владельцу, мистеру Оуэну Брейсу со всеми его миллиардами и влиятельными адвокатами, не известно, кто владеет «КДК траст лтд.». И «Траст», и мой над ним контроль защищены строжайшими банковскими законами Англии, требующими полной конфиденциальности. Брейса злили и раздражали постоянные отказы банка продать мои акции, тем более что предложения были весьма щедры. Вся семейка Баллантайнов постепенно сдалась и рассталась со своей собственностью, так что из крупных держателей акций осталась одна я. Пятнадцать процентов — немалая доля. Брейс знал это, и я знала это, и он просто на стенку лез. Что же, его проблемы.

Мой омлет улегся на подогретую тарелку. Я смазала его маслом, добавила сыра, отнесла тарелку к столу, села и взяла нож и вилку. Вкус, как я и предвидела, оказался восхитительным и наполнил меня блаженством. Омлет был теплый, почти горячий. Мягкий и Острый. Пряный и вкусный.

Я глубоко вдохнула, втягивая носом все ароматы. Думаю, лучшего омлета я еще не готовила.

Потом вынула календарь. Первое ноября — хороший день для начала новой жизни. Первого декабря объявлю об уходе и в конце года навсегда покину компанию.

В шесть я встала под душ. К семи мои волосы были высушены и стянуты в узел, а макияж наложен. Я надела черный костюм от Шанель, прозрачные чулки, лодочки на низких каблуках и застегнула на шее тройную жемчужную нить. Просто и элегантно. А главное, респектабельно. Что ни говори, а сегодня мне придется официально узнать о предстоящей организации похорон.

 

Глава 6

Две недели спустя

— Мы желаем вам всяческой удачи, мистер Брейс, — объявил мистер Радклифф, вставая. Я подумала, что он чем-то похож на аиста.

— Но мы решили принять предложение «Сотбиз».

— Могу я спросить почему?

Ничего не скажешь, Оуэн хорошо держал удар, хотя только сейчас упустил первую возможность заключить крупную сделку для аукционного дома. Он предполагал, что высоко ценимая и вожделенная коллекция Радклиффа упадет ему в руки спелым яблоком, просто по причине его всемирной известности.

— Не хотели бы вы обсудить комиссионные? Я готов к переговорам.

— Нет-нет. Оба дома выдвинули одинаковые предложения, и я понимаю, что ваши условия не окончательные.

— Может, дело в рекламе? По вашему мнению, нужно увеличить объемы?

По шее мистера Радклиффа поползла красная полоса, а его жена так плотно сжала губы, что они почти исчезли во рту.

— Пожалуйста, объясните, — настаивал Оуэн, — чтобы я больше не совершил подобной ошибки.

— Хорошо, молодой человек, объясню, раз уж вы спросили. Мне неприятно говорить это, но я не могу положиться на человека, который носит так много украшений. Засим позвольте откланяться.

И с этими словами супруги удалились.

Вот это да!

Вряд ли такое заявление понятно немолодому мужчине, состояние которого сделано на высокой моде, и такое понятие, как «чем меньше, тем больше», кажется абсолютно абсурдным. В «Брейс интернешнл» всякое преуменьшение являлось поводом для увольнения. И вдруг такая пощечина от представителя высшего общества, куда страстно стремился попасть Оуэн. Одна короткая уничтожающая фраза вынудила Оуэна признать, что его кричаще-аляповатые стотысячедолларовые часы с календарем и определителем часовых поясов и золотые с бриллиантами запонки от Бушерона только сейчас обошлись дому в несколько миллионов долларов комиссионных. Долларов, в которых он отчаянно нуждался.

Мне стало его жаль. Краска смущения залила его лицо, а глаза, которые, насколько я могла заметить, по цвету почти приближались к оттенку индиго, налились кровью.

Я закрыла дверь кабинета.

— Если я могу…

— Что там, Кик?

— Ну… — Я пыталась облечь правду в возможно более тактичную форму. — …в аукционном бизнесе внешний вид и наружность — это все.

— Как в любом бизнесе. И что вы хотите доказать?

Я не сдавалась. Все равно терять мне нечего.

— Есть несколько фактов, о которых вам необходимо знать, если, разумеется, собираетесь чего-то добиться…

Какое мне дело, добьется он чего-то или нет? Ну, если честно, в нем было что-то такое интригующее, несмотря на неприятные манеры громилы, полное отсутствие полировки и абсолютное неприятие золотого правила. А может, именно поэтому. Я еще в жизни не встречала подобного ему человека.

И не могла дождаться следующего действия ежедневной мыльной оперы, каковой в моих глазах была его четырнадцатимесячной давности семейная жизнь с кинозвездой Тиной Ромеро. Как она дурачила, как же надувала его! Только двадцатидвухлетняя пуэрто-риканская секс-бомба, мина с часовым механизмом может так водить за нос пятидесятичетырехлетнего мужа! В моих глазах она была чем-то вроде вздорного, избалованного, абсолютно инфантильного, аппетитного бочонка с нитроглицерином. Гламурная кошечка с неисправимым акцентом, которая вплывала в офис без объявления, щеголяя одеждой, которую можно описать только как прозрачную, несуществующую или экстремальную. Сногсшибательные наряды были из тех, что удерживались на месте двойным скотчем. Самое оно для первых страниц журналов с изображением звезды на церемонии присуждения премий Киноакадемии или на Каннском фестивале, но не тот имидж, который стоило представлять клиентам борющегося за выживание аукционного дома. То есть, поймите меня правильно, если мистер Радклифф счел аксессуары Оуэна вызывающими, даже представить боюсь, что бы он подумал, увидев Тину.

А ведь она обожала Оуэна. Лазала по нему как обезьянка, как маленькая девочка по любимому дядюшке, как содержанка по покровителю, что было бы вполне уместно наедине, но она лапала его, независимо от того, кто при этом был. А Оуэн не мог или не хотел ее останавливать, и это было удивительно. Кстати, она называла его папочкой.

Я была потрясена ордами знаменитых моделей и кинозвезд, осаждавших его звонками. Впрочем, он звонил им не реже и почти со всеми успел переспать. Наскоро. Под словом «наскоро» я имею в виду, что это обычно происходило между подачей первого и второго блюда за ленчем. Но им нравилось все, что бы он с ними ни делал. Они продолжали приходить и просить еще. Так что он, по-видимому, был чем-то вроде животного в человеческом облике, неотразимого сексуального магнита.

В отношениях с ними он полагался на меня, рассчитывая, что я сумею включить этих дам в распорядок дня, а в один прекрасный день ни с того ни с сего приказывал мне разорвать связь.

— Извините за дерзость, — не выдержала я однажды, — но не думаю, что это стоит называть связью.

— Простите?

— Это не связи и тем более не романы. По моим представлениям, связь предполагает более длительные отношения, скажем, если обе стороны встречались более трех раз.

— Простите?

— Вряд ли эти жалкие развлечения стоит именовать связями. Я бы назвала их инцидентами. Или процедурами. Так будет точнее.

Он смотрел на меня, как на сельскую идиотку, но мне было наплевать. Ему необходимо знать подобные вещи.

— Хорошо, — выговорил он наконец. — Не могли бы вы закончить все процедуры с Летицией?

— Разумеется, сэр. Считайте, что все сделано.

Потом я звонила девушке в последнюю минуту, отменяя свидание и долго извиняясь, после чего немедленно следовала доставка подарка от одного из филиалов «Брейс интернешнл» по изготовлению предметов роскоши: кашемировая шаль-пашмина от модного дома Чезарины Миттандо или сумочка крокодиловой кожи от «Перкоко Лезер», а иногда и то и другое. Это было самое малое, что я могла сделать для них. Партнерам по бизнесу я посылала спиртное от «Лайвидии Спиритс»: виски «Ноттингем» или шампанское «Пер Патрис». Ни одна прежняя подружка не получала машин от «Пантер отомобайл компани» или яхт от «Гео Шипбилдинг».

Несмотря на пренебрежение к Оуэну, я чувствовала, что невольно обольщаюсь его очарованием или очарована его обольщением, трудно сказать точнее, но меня неумолимо тянуло в его команду. И вдруг поняла, что хочу его успеха, потому что искренне наслаждалась, отвечая на звонки от самых богатых и влиятельных в мире людей: глав государств, компаний и банков, которые иногда просили, а иногда предлагали совет или деньги. Некоторые даже начинали усваивать мое имя.

Но главной причиной и сутью всего были деньги. Я была зачарована деньгами. Не только щедростью, с которой Оуэн вливал их в «Баллантайн и К°», перекупая лучших экспертов из других домов и предлагая немыслимые зарплаты, освежая некоторые грани нашего несколько потертого имиджа, реставрируя и ремонтируя наше трехсотлетнее здание со столетней сантехникой и электропроводкой, но также и ловкостью, с которой он распределял финансы между многочисленными компаниями, постоянно перемещая деньги, чтобы сохранить платежеспособность. Каждый филиал — одежда, вина и крепкие напитки, чемоданы и сумки, машины и яхты — постоянно балансировал на грани банкротства. Ничего не скажешь, все товары были наивысшего качества, но, к несчастью, стоимость рекламы, рассчитанной главным образом на создание популярности фирмы, а не на повышение сбыта, почти равнялась прибыли от продаж. Деятельность фирмы можно было назвать учебником, главой программы школы бизнеса, примером того, как попытки сохранить имидж могут разрушительно влиять на доходы.

Банковские требования об уплате процентов и основных долгов были достаточно вежливыми, но постоянными, и Оуэн удовлетворял их, играя в «наперстки» по высшим ставкам, причем результаты зависели от его способности показывать акционерам и банкирам безупречные балансовые отчеты корпорации — учредителя «Брейс интернешнл». К счастью, в состав корпорации входила высокодоходная холдинговая компания по продаже недвижимости с бесчисленными владениями по всему миру, арендаторы которых платили безумные деньги, что обеспечивало большой и достаточно прогнозируемый приток наличных, компенсировавших любые потери дочерних фирм.

Короче говоря, все это было мошенничеством в особо крупных размерах. Так называемые арендаторы и были теми терявшими деньги филиалами, которые могли бы приносить небольшую прибыль, если бы не грабительская арендная плата. Холдинговая компания владела землями под всеми фабриками, офисными зданиями и магазинами корпорации. Это было строго охраняемым секретом, известным на самом деле всего четверым: Оуэну, его адвокату Дэвиду де Менуилу, Гилу Гарретту, президенту «Пантер отомобайлз», и мне, хотя, уверена, он и не подозревал, что у меня хватит мозгов понять, что происходит. Остальным в голову не приходило, что можно провернуть такую аферу. Его хладнокровие и умение держать себя в руках были поразительными. Он работал в одиночку. Никогда я не слышала, чтобы он консультировался с членами совета директоров, хотя таковых было несколько. Не представляю, как он выносил такое напряжение.

Вначале меня бесили его методы. Как он посмел ставить нашу любимую компанию в еще более опасное положение! Я понять не могла, зачем ему понадобилась «Баллантайн», но потом все же сообразила. Аукционная фирма, и притом успешная, — это постоянный и огромный приток наличных, большая часть которых идет в графу «Прибыль». «Брейс интернешнл» и «Баллантайн и Кº» стали последней надеждой друг друга. А я заняла место в первом ряду. И невольно поддалась напору его энергии и изобретательности выходок. Мне не терпелось увидеть, что будет дальше. Теперь, когда я могла уйти в любую минуту, по утрам меня так и подмывало поскорее мчаться на работу.

Ладно, признаю: я начала находить Оуэна Брейса невероятно привлекательным.

— …потому что все внешние проявления в аукционном доме — прямая противоположность таковым в любых других предприятиях, — пояснила я. — Нам ни к чему быть законодателями мод. Мы хранители прошлого. И вам необходимо иметь солидный, респектабельный вид. Ни в коем случае нельзя выглядеть богаче своих клиентов, хотя чаще всего так оно и есть. Во всяком случае, они так считают. Поймите, они доверяют вам самые ценные фамильные вещи, любимые, дорогие, те, с которыми обычно не хотят расставаться. Вам следует считать себя сродни распорядителю на похоронах. Нельзя позволить себе ни малейшей вольности, иначе они посчитают это неуважением или бесцеремонным отношением к их товару. Вот почему Баллантайны всегда следовали определенным правилам в одежде, которые вы ошибочно игнорируете.

Он внимательно слушал. Только глаза поблескивали, как темное стекло.

— Понимаю, что закулисная политика этого дела совсем не то, что вы ожидали.

Я пожала плечами и скрестила руки на груди.

— Но в этом и кроются ее мистическая сила, некое загадочное обаяние, и если вы собираетесь поднять нашу старушку в воздух, а вы собираетесь, судя по количеству наличных, которые в нее вбрасываете лопатами, и хотите привлечь действительно солидную клиентуру, что же, сэр, в таком случае вы не можете расхаживать здесь перед клиентами одетый как жиголо.

С таким же успехом я могла треснуть его по голове сковородой. Он таращился на меня минуты две, но я не отвела глаз.

— И сколько же вы работаете в «Баллантайн и К°»?

— Гораздо, гораздо дольше, чем вы.

— И вы всегда так откровенны?

— Да, сэр, именно.

Оуэн широко улыбнулся.

— Знаете что, Кик?

— Нет, сэр. А что?

— Вы чертовски здорово хладнокровны.

Что-то пенящееся, игристое пролетело по позвоночнику, как приятный озноб после первого глотка шампанского.

Наутро, ровно в восемь, прибыли портные от «Гивза энд Хокса», и уже через несколько дней Оуэн и его служащие щеголяли в темных костюмах в тонкую полоску, белых крахмальных сорочках из египетского хлопка, строгих галстуках и черных туфлях.

Началась другая, более благопристойная эра. По крайней мере так это выглядело.

Я бесконечно оттягивала свой уход — Прованс никуда не денется, зато Оуэн казался таким искренним, таким трогательно усердным в своих стараниях, что я чувствовала себя обязанной помочь ему стабилизировать положение в компании.

 

Глава 7

— Кик! — окликнул Оуэн через открытую дверь кабинета. — Идите сюда.

— Простите, сэр? — пробормотала я, притворившись, что не расслышала.

— Зайдите ко мне… пожалуйста.

Уже лучше.

Бенджамин Баллантайн не пролежал в земле и десяти недель, но, если не считать соблюдения требований к одежде, все триста лет респектабельности и приличий улетучились, покинув административные офисы. Власть перешла к более современному режиму, команде молодых служащих «Брейс интернешнл», которые вряд ли были бы столь бесцеремонны, имей хотя бы малейшее представление о том, что вся империя мистера Брейса стоит на грани катастрофы и падения в пропасть.

— Кик! — снова позвал Оуэн. — Что вы там делаете?

Я подняла со стола книгу.

— Уже иду сэр.

И не успела я встать, как над верхней ступенькой возникла грива изведенных перекисью волос. Вскоре мы уже имели счастье лицезреть прелестный образ молодой жены Оуэна Длинные стройные ноги, вылетавшие из-под длинной, до полу, рысьей шубы, как поршни, перемахивали через две ступеньки зараз. Шуба в цвет ее глаз то и дело распахивалась, открывая спортивный лифчик, велосипедные шорты и кроссовки. Темные очки в белой оправе закрывали большие карие глаза с ресницами, как у Бемби. В одной руке болталась неизменная бутылочка «Эвиан», хотя понять не могу, зачем ей столько воды. Должно быть, из желания увериться в собственной безопасности. Видимо, такая же потребность, как и настоятельная «необходимость» в шубе за двести пятьдесят тысяч.

Большой конверт из оберточной бумаги, свернутый трубочкой на манер олимпийского факела, был зажат в другой, поднятой и отставленной руке. И поскольку на меня была возложена ответственность за его отправку, я знала, что в конверте лежали документы на развод.

До Оуэна наконец дошло, что, если он хочет спасти свой бизнес и превратить себя в респектабельного джентльмена, следует порвать с жизнью на первых страницах таблоидов, а это означало, что Тине придется уйти. Насколько я могла сказать, решение не далось ему слишком уж тяжело — он осуществлял это так же деловито и равнодушно, как визит к парикмахеру. Впрочем, полагаю, что, если за вашей спиной третий или четвертый брак плюс разводы, все это постепенно приобретает собственный ритм.

— Соедините меня с Дэвидом, пожалуйста, — попросил он. — Я собираюсь разводиться.

Разъезд был тщательно и умело организован моим офисом, и Дэвид де Менуил, мальчик на побегушках и по совместительству поверенный на круглосуточной службе, у которого, похоже, не было другой жизни, кроме Оуэна и его прихотей, договорился о широкой рекламе нового фильма с Тиной в главной роли.

— Теоретически момент выбран самый подходящий, чтобы облегчить переживания Тины, — объяснял Дэвид. — Что-то вроде метода «хорошая новость — плохая новость». Плохая новость: ваш муж с вами разводится. Хорошая новость: вы нужны публике, вы звезда. Поэтому она в два счета справится с депрессией.

Я приказала перевезти новый гардероб Оуэна, сшитый на Савил-роу, бумаги, а также самые ценные произведения искусства — все то, что Тина скорее всего даже не замечала, поскольку это не сотовые телефоны и не зеркала, — из городского дома в номер люкс в отель «Дьюкс» на той же улице, что и наш офис. Ценности, хранившиеся в домашних сейфах, в основном американские доллары, золотые слитки, драгоценности и револьверы — словом, все, весьма красноречиво говорившее о темном прошлом Оуэна, — были перенесены в стенной сейф его кабинета. Единственным, что осталось от него в прежнем доме, была его прежняя одежда и подарки Тины, большинство из которых либо носили откровенно сексуальный характер, либо ярко блестели.

— Доброе утро, мисс Ромеро, — начала я.

— Знаю, — бросила она, пролетая мимо меня. — Он на конференции, он сейчас занят… ну так вот, хотя бы сейчас для меня он свободен! Он не смеет так поступать со мной! Можете сразу вызывать полицию, потому что я собираюсь убить гребаного сукина сына!

— Может, заодно вызвать вашего агента? И журналистов?

— Точно!

Она с такой силой распахнула дверь в кабинет, что косяк треснул. Я успела заметить, как Тина, буквально перелетев через письменный стол, вцепилась ему в горло. Оба рухнули на пол.

Поток ругательств показался мне впечатляющим: непристойная, но весьма красочная англо-испанская смесь матросского жаргона.

— Позвонить охране, сэр? — спросила я. К этому времени он уже успел поставить Тину на колени и завернуть ей руку за спину, грозя вот-вот сломать запястье. Сам он мог похвастаться четверкой кровавых царапин от ее ногтей через всю щеку.

— Не стоит. Просто закройте дверь.

Минуту спустя ей, очевидно, удалось вырваться, потому что вопли и грохот бьющегося стекла разнеслись по всему зданию. Мы к такому привыкли. Никто из служащих даже не потрудился высунуть голову из своего кабинета. Я услышала, как парадные тарелки веджвудского фарфора из набора, специально изготовленного к коронации короля Эдуарда, просвистели через всю комнату, как летающие тарелочки, пока не разбились о старинные панели орехового дерева.

Потом начались рыдания. Но и они стихли. Наступила тишина, сменившаяся кошачьими завываниями экстаза, продолжавшимися, пока у нас окончательно не сдали нервы. Наконец, дверь открылась и на пороге возникла Тина с распухшим от слез лицом.

— Прости, что расцарапала тебя. Честное слово, больше такого не будет. Только не делай этого со мной! Я на все пойду, лишь бы ты не ушел. Пожалуйста. На все.

Оуэн шагнул к ней, прижимая к щеке платок. Он успел снять пиджак, но приталенная белая сорочка была такой же жесткой на вид, как крекер, а традиционный красный с синим галстук того сорта, над которым он, полагаю, так часто смеялся в прошлом, считая, что такие носят лишь старперы, оставался аккуратно завязанным. По его виду не скажешь, что он только сейчас занимался неистовой, страстной любовью.

— Поверь, Тина, я делаю это только для тебя. Ради твоего же блага. Нельзя, чтобы ты вечно оставалась в моей тени. Подумай о своей карьере!

Тина снова заплакала:

— Но что я буду делать без тебя? В тебе весь мой мир.

Признаюсь, в эту минуту я ее пожалела. Кто она? Всего лишь ребенок, одинокий, брошенный и совершенно запутавшийся ребенок.

— Я ничем не могу помочь, мисс Ромеро?

Она покачала опущенной головой.

— Мне очень жаль.

— Черт с вами! — прошипела она. — Это вы во всем виноваты. Оуэн никогда не задирал нос, пока не явились вы!

Я протянула руку, пытаясь коснуться ее плеча, но она уже успела нацепить темные очки и стала спускаться вниз. С каждым шагом ее спина выпрямлялась все больше, и, к тому времени как она добралась до входной двери, знаменитая красногубая латиноамериканская улыбка вернулась на привычное место. Тина была готова во всеоружии встретить свой перманентный эскорт из телохранителей и папарацци.

Я вошла в кабинет Оуэна.

— О Господи!

Две лампы и стеклянная столешница были разбиты в мелкие осколки.

— Чертова психованная гребаная сука, — выругался он.

— Вы в порядке, сэр? Хотите, я взгляну, в чем дело?

Он отнял полотняный квадратик от щеки и, внимательно рассмотрев, покачал головой.

— Нет, спасибо. Похоже, кровь уже не идет. Что же, нет худа без добра, — заметил он, поправляя монитор. — Зато все кончено.

— Как по-вашему, с ней ничего не случится? То есть она не наделает никаких безумств, как по-вашему?

— О чем вы? От нее ничего, кроме безумств, не жди. Да кому она нужна? Тем более что теперь она не моя проблема.

— Зато вопить она умеет. Тянет на «Оскара».

— Актрисы, — презрительно фыркнул он. — Визгу много, шерсти мало. Все они полные идиотки. И без сценария двух слов связать не могут. Кстати, на который час назначена встреча с Карстерз?

— На одиннадцать.

— А сейчас?

— Без пяти десять.

— Бертрам готов?

— Думаю, да, но на всякий случай проверю.

— Пусть ждет в машине. Через пять минут уезжаем. Вы просмотрели отчет от «Пантер»? — осведомился он, изучая последние цифры продаж.

— Разумеется.

— Очередная чертова путаница: я по горло увяз в этой бессмыслице. Знаете, что в этой корпорации за последние восемнадцать лет сменились шесть владельцев?

Я кивнула.

— Видите ли, владеть «Пантер» все равно что состоять в браке с Элизабет Тейлор или Зазой Габор. Первый год — медовый месяц. Второй год — ежедневные сеансы у шринка. Можем ли мы сохранить брак? Зная при этом в глубине души, что сами так не думаете. И третий год: как, черт возьми, выбраться из этой передряги, сохранив хотя бы часть своих денежек?

— Тут вы совершенно правы.

Оуэн покачал головой и ткнул пальцем в светящиеся красные цифры.

— Света в конце тоннеля не наблюдается.

— Жаль это слышать. Вы уверены?

— Да. Классическая головоломка. Пока машины производятся в Англии, дохода не жди. Но… но в этом все их очарование. То, что заставляет клиентов терпеливо ждать в Очереди десять лет.

— Они так красивы.

— Не говоря уже, что управлять ими одно удовольствие. Просто неотразимы. А я такой же простачок, как и все владельцы, те, кто был до меня, и те, кто будет после. Не могу устоять против соблазна. Честно говоря, престижное звание владельца корпораций теряет свой блеск с каждым квартальным отчетом: почти все равно, что жить с Тиной и ее силиконовыми протезами. Новизна ушла. Соедините меня с Гилом. Пожалуйста.

— Да, сэр.

Гил Гарретт, лучший друг Оуэна, если только сторожевая собака может быть лучшим другом, занимал должность президента «Пантер отомобайл компани». Оба заключили немало сделок вместе, провели немало дел, и оба знали с первого дня, что будущее «Пантер» весьма проблематично. Поэтому иногда говорили часами. Сегодня был четыреста семьдесят пятый день владения, и совещания шли полным ходом.

— И закройте дверь.

— Да, сэр.

Я вернулась за стол, развернула конфету и впилась в нее зубами. Ощущая, как сахар медленно растворяется на языке, я невольно гадала, каким образом ему удалось так быстро ее успокоить. Воображение занесло меня в такие дебри, что я покраснела, сунула остаток конфеты в рот и собрала бумаги, сумочку и перчатки, готовясь немедленно отбыть в Карстерз-Мэнор, ричмондское поместье леди Мелоди Карстерз.

 

Глава 8

— Дайте мне последние цифры, Бертрам, — велел Оуэн, как только блестящий новый лимузин «бентли», обошедшийся компании в двести шестьдесят пять тысяч долларов, отчалил от тротуара у нашей штаб-квартиры на Сент-Джеймс-сквер.

Мы отправились в путь точно по расписанию. Я сидела на заднем сиденье рядом с Оуэном. Бертрам Тейлор, наш шумно разрекламированный и недавно назначенный президент, пристроился боком на откидном сиденье с пачкой документов на коленях.

— Сколько раз повторять тебе, Майкл! Закрой чертово окно! — заорал Оуэн на водителя и телохранителя, мускулистого громилу, возившего его несколько лет и выглядевшего совершенно неестественно в строгой черной ливрее. Я совершенно уверена, что он звался просто Мики, пока Оуэн не купил «Баллантайн и К°» и не навел заодно некоторый лоск и на него.

От Майкла у меня мурашки по коже. Мы с Бертрамом быстро переглянулись и отвели взгляды. Грубость Оуэна была унижающей и совершенно излишней.

— Простите, босс, — промямлил Майкл.

Перегородка бесшумно поднялась, как раз в тот момент, когда мы свернули на Пиккадилли и пролетели сквозь мелкую туманную морось мимо отеля «Ритц» и вдоль Грин-парка.

— Я снизил цифры, как мог, возможно, даже больше, чем следовало бы, и думаю, наше предложение вполне конкурентоспособно, — объявил Бертрам.

Бертрам Тейлор был одним из лучших (если не самым лучшим) мировых экспертов — оценщиков мебели. Его гладко прилизанные, разделенные пробором седеющие волосы и ярко-голубые глаза придавали ему жизнерадостный, мальчишеский, почти неотразимый вид, особенно когда он вел аукцион и волосы падали на лоб, а глаза сверкали вызовом и безрассудством. Он бегло говорил на шести языках, талантливо вел аукционы, умело лавируя между разгоряченными, повышавшими ставки клиентами. Мог выжать их досуха, поднимая температуру соперничества в зале до головокружительных высот и заставляя покупателей ерзать в креслах. Он обладал способностью превратить грехи зависти, жадности и жажды обладания в довольно привлекательные, даже желанные добродетели.

Происхождение Бертрама (он был из весьма известной семьи и обучался в Итоне и Оксфорде), как и объем полученных знаний, позволило не только проникнуться несгибаемой уверенностью в себе и собственных способностях, но получить беспрецедентно полный доступ к потенциальным клиентам. Его отношение к новому шефу было скорее товарищеским, чем услужливым. Он мог сделать для Брейса куда больше, чем Брейс — для него, и оба это знали. Поставить имя Бертрама как президента и главного аукциониста на всех документах было первым и мастерским ходом Оуэна и одновременно публичным объявлением того факта, что он не только взялся за дело всерьез, но и заверил общество в абсолютной надежности руководства компании.

Оуэн сманил его из «Кристиз», предложив двойное жалованье и большой процент с каждого аукциона. Сослуживцы были потрясены, когда Бертрам сбежал с надежного флагманского корабля и перешел к пиратам. Но его, как и меня, притягивал несомненный успех Брейса в других отраслях, не говоря уже о прочих доблестях. Оуэн был бесстрашен, риск заменял ему завтрак, обед и ужин. Всем в бизнесе, как приятелям, так и скептикам, не терпелось увидеть, как он справится с этим: воскресит «Баллантайн» и приведет в высшую лигу. В мире аукционов это считалось шансом, который подворачивается однажды в жизни. Да и то если хватит отваги.

Они с Бертрамом начали сокращать комиссионные продавцов, что повергло другие дома в еще большее волнение. Риск был совершенно непонятным, абсолютно безрассудным, а возможность, что такая стратегия сработает, была минимальной и беззастенчиво высмеивалась.

«Лучший способ разориться, — высказался безымянный менеджер на страницах газеты. — Мы желаем мистеру Брейсу успеха, которого он всячески заслуживает».

Автор другой статьи сомневался в честности Оуэна. Последнего это ничуть не задевало.

— Их проблема, — ворчал он. — Такие, как они, не знают значения слова «честность». Моя ответственность — это банковский счет «Брейс интернешнл» и счастливые акционеры. В таком порядке.

До чего же жесткая и хладнокровная позиция! Особенно когда на банковском счете сплошные нули, а несчастные акционеры ни о чем не подозревают! Все равно что работать на дьявола!

Трюк, необходимый для того, чтобы поставить на рельсы «Баллантайн», заключался в следующем: не только продавать вещи по запредельным ценам, для чего мы нуждались в клиентах, желающих продать истинные раритеты, жемчужины в своем роде, такие, за которыми гоняются все фирмы-конкуренты, но и мухлевать с комиссионными продавцов и покупателей: чуточку убавлять там, чуточку прибавлять здесь, — именно таким образом дом и зарабатывал деньги.

Комиссионные аукционных фирм берутся по весьма сложной формуле со скользящей шкалой, но доброе старое правило большого пальца гласит, что комиссия продавца, то есть сумма, которая платится фирме за продажу собственности, составляет десять процентов, тогда как комиссионные покупателя, то есть сумма, выплачиваемая фирме человеком, покупающим вещь, составляет семнадцать процентов. Итак, если аукционисты продали серебряный чайный сервиз вашей тетушки Мэри за сто долларов, вы получите девяносто: сто долларов минус десять процентов. А если вы — тот, кто купил сервиз тетушки Мэри за сто долларов, значит, заплатите сто семнадцать. Сто долларов плюс семнадцать процентов. Таким образом, в общей сложности фирма получает двадцать семь долларов. Вполне солидная цифра в двадцать семь процентов.

— Карстерз-Мэнор — это золотая жила, — продолжал Бертрам. — Вот еще одна партия снимков.

Он вынул из портфеля толстый пакет.

— Качество не слишком хорошее, во всем доме маловато света, но взгляните на инкрустации и лак этого буфета семнадцатого века. Мне редко доводилось видеть такую тонкую работу. И состояние просто идеальное.

Оуэн надел очки и, тщательно изучив снимок, присвистнул.

— Миленький, — протянул он с таким видом, словно восхищался проходившей мимо девушкой.

— Одна эта вещь может принести свыше восьми миллионов, — сообщил Бертрам, — а весь дом Набит антиквариатом. Там есть кое-что и получше этого. К сожалению, у нас не хватит времени оценить все. Люди от «Кристиз» и «Сотбиз» торчат там уже больше месяца: мы успели добраться только до картин и мебели. Пока еще ничего не сделано с драгоценностями, фарфором и недвижимостью. Но мне удалось узнать, что эти фирмы объединили свои предложения. Думаю, мы можем гарантировать выручку свыше четырехсот миллионов долларов на аукционе.

Очевидно, ему удалось привлечь внимание Оуэна.

— Подробнее.

Бертрам говорил быстро и отчетливо:

— Если сократить комиссионные продавца до семи с половиной процента — другие фирмы не опустят цифру ниже восьми, а скорее всего восьми с половиной, как обычно, — уверен, что мы получим заказ. Леди Мелоди известна своей скупостью. Эти два с половиной процента означают, что в ее кармане окажется четыре миллиона. Ей это понравится.

— Тридцать миллионов от продавца, — улыбнулся Оуэн. — А если увеличить комиссионные покупателя на два с половиной процента, то есть до девятнадцати с половиной, это еще почти восемьдесят миллионов. Значит, вся операция принесет нам свыше ста десяти. А чистый доход?

— Я бы сказал, от девяноста до девяноста пяти миллионов, — подытожил Бертрам, вручая ему бумажный листок. — Вот примерные подсчеты.

— Думаете, покупатели согласятся на девятнадцать с половиной?

— Думаю, они заплатят и двадцать пять, лишь бы получить что-то, принадлежащее леди Мелоди. Она богаче Джеки Онассис. А поместье больше, чем у принцессы Арианны.

— Что же, тогда повысим до двадцати пяти.

Бертрам покачал головой:

— Двадцать вам еще с рук сойдет, но двадцать пять уже выглядит жадностью. Публике это не понравится. Я рекомендую девятнадцать с половиной.

— Заметано.

Бертрам обладал всеми качествами, которые я ценила в мужчине. Умен, остроумен, великодушен, и, когда смотрел на меня, когда видел меня, когда наши глаза встречались, мы каким-то образом соприкасались друг с другом. Общались без слов. Он был женат, конечно. Как, впрочем, все они.

 

Глава 9

Впереди расстилались прекрасные пейзажи Ричмонда. Каждый раз, проезжая через Ричмонд, я думаю о Елизавете I, тогда восьмилетней маленькой принцессе Елизавете, одинокой, несчастной, живущей только в окружении слуг в прекрасном дворце, протянувшемся вдоль Темзы. Бесплодно ожидающей, когда отец пришлет за ней, пригласит домой. И так и не дождавшейся. Вместо этого он пытался ее отравить. Неудивительно, что она стала такой жесткой и так нелегко сходилась с людьми.

— Жаль, что мне так мало известно о ее прошлом, — вздохнул Оуэн. — То есть я встречался с ней, знаю, что она — знаменитая писательница, а Карстерз-Мэнор — одна из самых известных в Англии частных резиденций, но…

— Простите, сэр, — вмешалась я, — я достаточно много знаю о леди Мелоди.

Бертрам поднял брови и ухмыльнулся.

— Выкладывайте, — велел Оуэн.

— Ну, для начала леди Мелоди не всегда была «леди». Этот титул дарован ей королевой за услуги, оказанные империи. Мелоди Карстерз даже не Мелоди Карстерз. Это псевдоним, который она взяла шестьдесят с лишним лет назад. Ее настоящее имя и истинная история затерялись во времени. Тираж ее шестисот с чем-то книг достиг миллиарда экземпляров. Она никогда не была замужем, хотя лет в тридцать пережила единственную великую любовь своей жизни, но он погиб, взбираясь на вершину горы Маттерхорн, упал в пропасть или что-то такое же трагичное, а больше она не смотрела на мужчин. — Я взглянула на Бертрана и Оуэна: выглядели словно с жестокого похмелья. — Эй, — обиделась я, — вы хотите знать или нет?

— Продолжайте, — кивнул Оуэн.

— Собственно говоря, все ее книги посвящены поискам другого идеального мужчины, и в конце она неизменно его находит. Поверьте, это довольно трогательно. А сейчас, согласно лондонской «Санди миррор», собирается продать все имущество и пожертвовать деньги на благотворительность по той причине, что после своей смерти не желает ни пенни оставить родственникам, среди которых нет сколько-нибудь достаточно близких людей. Она особенно не выносит троюродного племянника, существующего исключительно тем, что он повсюду хвастается родством с ней и берет под ее имя кредиты.

— Откуда вы все это пронюхали?

— Я ее поклонница, — призналась я, кажется, немного покраснев. — Прочла все ее книги, и…

Какого черта я стесняюсь? Выскажи им все.

— …это романы о женщинах, берущих судьбу в свои руки. Ее героини — самостоятельные, самодостаточные женщины, сами управляющие своей судьбой.

— Похожие на вас, полагаю, — засмеялся Бертрам.

— Именно.

Можно сказать, все мы были очарованы и удивлены моим девическим кокетством. Оуэн рассмеялся и снова покачал головой.

— Спасибо, Кик.

— Не за что. Всегда готова. — Я помедлила. — Есть и кое-что неприятное.

— Вот как?

— Ходили слухи, возможно, это всего лишь сплетни, что в шестидесятых разразился ужасный скандал. Какая-то женщина объявила леди Мелоди своей матерью, что, разумеется, сама леди Мелоди яростно отрицала: имидж девственницы следовало оберегать любой ценой. Так или иначе, у женщины вроде бы имелись веские доказательства, зато у леди Мелоди было больше денег, и, следовательно, она могла позволить себе известных адвокатов, которые буквально сокрушили незнакомку в суде и облили грязью в прессе. Несчастная покончила с собой.

— Я вспоминаю этот инцидент, — добавил Бертрам. — Действительно, трагедия. Совсем забыл о ней.

— И не случайно. Железная машина леди Мелоди, именуемая агентством по связям с общественностью, сделала все, чтобы мы забыли.

— Думаете, Она действительно была ее матерью?

— Да. И совершенно зря леди Мелоди повела себя так. Ей следовало признать эту женщину своей дочерью, и люди поняли бы и простили.

— Печально, — заметил Бертрам.

— Не могли бы мы спрятать наши носовые платочки и вернуться в реальный мир? — спросил Оуэн.

Ноги Мики, вернее Майкла, были еще более свинцово-тяжелыми, чем характер, поскольку он с такой силой надавил на тормоза, что из-под колес машины полетели фонтаны гравия, со звоном отскакивавшего от железных ворот Карстерз-Мэнор. Мы приехали на десять минут раньше назначенного времени.

— Эй, — завопил Оуэн, опуская перегородку. — Полегче, парень! Если сдерешь краску с машины — ремонт за твой счет.

— Простите, — промямлил Майкл и уже медленнее повел машину по обсаженной деревьями аллее к видневшемуся впереди особняку, который успел за несколько веков превратиться из почти заброшенного охотничьего домика в величественную груду песчаника посреди обширного парка. Дождь прекратился, и небо постепенно очищалось. Солнце пробивалось сквозь полог голых веток.

— Вот что мы сделаем, Бертрам. Вместе подойдем к леди Мелоди, и вы расскажете, как собираетесь добыть для нее четыреста миллионов. Потом по моему знаку удалитесь, и я обсужу с ней комиссионные. Начну с восьми с половиной и посмотрю, как она отреагирует.

— Поосторожнее, Оуэн, — предупредил Бертрам. — Она очень хитра и решительна. И никогда не выкладывает всех карт на стол. Именно эту цифру ей скорее всего уже предлагали остальные. Если она почувствует, что вы пытаетесь ею манипулировать, очутитесь за дверью еще до того, как остынет ваш чай. Не играйте с ней в игры, бойтесь недооценить и не позволяйте выгнать нас из-за жалкой половины процента. Нам нужно получить это поместье. Начните с восьми.

— О'кей. Восемь. Кик, держитесь поближе к машине на случай непредвиденных обстоятельств. Учтите, я не хочу, чтобы нам помешали.

— Да, сэр.

Двери, выкрашенные красной эмалью, открылись.

— О'кей, — повторил Оуэн и хрустнул пальцами. — Занавес.

Господи Боже.

Бертрам выглянул в окно, сделав вид, что не услышал.

Я вонзила в бедро Оуэна кончик авторучки, пробормотав:

— Слушайте, вы никогда и ни за что не станете хрустеть пальцами. Ясно?

Дождавшись, пока Бертрам выйдет из машины, я положила руку на плечо Оуэна.

— Сэр?

— Что еще? — угрюмо буркнул он.

— Придержите коней. Не торопитесь. И не забудьте: леди Мелоди пишет любовные романы, и хотя ей уже восемьдесят семь, по-прежнему считает себя молодой и желанной.

— Знаю, — подмигнул он. — А как, по-вашему, мне удалось убедить ее дать нам возможность потягаться с «Кристиз» и «Сотбиз»?

— Повторяю, сэр, спешите помедленнее. Секс — еще не ответ на все вопросы.

— Это вы так считаете.

В дверях появилась сама леди Мелоди. С того места, где я сидела, она выглядела в точности как на фотографиях: седые волосы стянуты черной лентой, идеальный макияж, милая, добрая бабушкина улыбка на губах.

Оуэн взял ее руку, поцеловал и повел ее в комнаты. Я увидела, как осторожно, с сочувственной гримаской она потрогала пальчиком царапины на его щеке и при этом, кажется, мурлыкала что-то ласковое. Вот и говори после этого о Железной деве!

 

Глава 10

Я позвонила в офис узнать, как там дела.

— Тина созвала пресс-конференцию на три часа, — сообщил Дэвид.

— Передам Оуэну, когда увижу, но вряд ли мы успеем вернуться.

— Не стоит волноваться. Если она скажет что-то достойное ответа, я справлюсь сам.

— Бедная девочка. Мне кажется, она действительно его любит. Во всяком случае, целиком от него зависит.

— Мне кажется, она путает Оуэна со своим папашей. Ей давно пора вырасти. Если что-то произойдет, я дам знать.

Я сделала еще несколько звонков, подготовившись к круговой обороне, и несколько минут возилась с еженедельниками Оуэна. Разобраться было сложно. Каждая компания имела свой цвет чернил: «Пантер отомобайлз» — темно-красные, которые после выхода из принтера принимали оттенок засохшей крови, у «Баллантайн» — зеленые, символ надежды. График был так забит встречами и совещаниями, что имел вид детского рисунка, испещренного каракулями семи цветов.

Переждав еще немного, я решила проверить, что почем.

— Позвоните, если понадоблюсь, — сказала я Майклу, который мирно стоял, прислонившись к машине, с сигаретой в зубах и слушал плеер. — И сделайте мне одолжение, подберите за собой окурки. Здесь Карстерз, а не Асбери-парк.

Расположение помещений в Карстерз-Мэнор было вполне предсказуемым, как, впрочем, и запах: сырости и старины. Маленький, скудно обставленный холл, больше похожий на церковный придел, переходил в комнату чуть побольше, но такую же скромную, откуда истертые ступени вели в левую башню. Комната открывалась в пещероподобный зал-приемную с древним, массивным, закопченным очагом и полом из каменных блоков, отполированных десятками ног. Раньше здесь Находился парадный зал охотничьего дома, и мне легко представить вернувшихся с охоты на оленя или вепря пьяных лордов в закапанных жиром кожаных куртках, с гнилыми зубами (если им вообще повезло иметь хоть какие-то зубы) и грязными бородами, в которых застряли остатки пищи. Наверное, они рассаживались поближе к очагу и обгладывали кости, пока женщины в больших передниках, деревянных сабо и чепцах, туго завязанных под обвислыми подбородками, молча наполняли их кружки и старались не разбудить дремлющих, но злобных собак.

Несмотря на внесенные леди Мелоди женственные штрихи в виде трех золотых арф, ситцевой обивки мебели и самой большой в мире личной коллекции Рубенса, помещение оставалось слишком большим, слишком холодным и слишком плохо подходящим к жизни в двадцать первом веке. И служило только для прохода в столовую — жизнерадостное уютное добавление восемнадцатого века с окнами в мелкий переплет, сверкающими горами серебра и библиотекой напротив, где за закрытыми дверями проходили совещания. И везде тихо, если не считать телефонного звонка, на который тут же ответили.

Я посмотрела на часы и скользнула в тесную пещерку под лестницей в полной уверенности, что цель моих поисков находится за одной из трех тяжелых дубовых дверей, представляющих настоящие шедевры резьбы по дереву семнадцатого века. За первой оказалась кладовая, набитая пальто и резиновыми сапогами. Вторая, над которой пришлось потрудиться, таила за собой винтовую лестницу, возможно, одну из шести или семи, предназначенных для слуг. Здесь пахло плесенью и сырой штукатуркой, словно лестницей не пользовались много веков. Я переступила порог и закрыла за собой дверь. И оказалась в полном мраке. Ни лучика света. Я обычно ношу в кармане крошечный фонарик: никогда не знаешь, что может понадобиться в следующую минуту, и, кроме того, мне частенько приходится вставлять по ночам ключ в скважину. Или взламывать неподатливый сейф.

Я стала осторожно подниматься по лестнице. Стена под моими пальцами казалась ледяной и влажной, тишина стояла могильная. Даже с фонариком я не видела ничего дальше следующей ступеньки, но наконец маленькая лужица света из-под двери легла на площадку второго этажа. Я прислонилась к стене, стараясь отдышаться, хотя была почти пьяна от возбуждения, а сердце билось так сильно, что, кроме его стука, я ничего не слышала. Мне не стоило этого делать. Лучше бы пойти на кухню и спросить, где дамская комната, но мысль о посещении спальни леди Мелоди притягивала магнитом.

Благодаря бесчисленным статьям я знаю о ней все, что можно. Свои романы она пишет исключительно в постели, облокотившись на груды отделанных кружевом валиков и подушек. Я видела сотни ее снимков в журналах и газетах и читала, как каждое утро перед работой она причесывается, накладывает макияж и надевает драгоценности из своей обширной коллекции, выбирая их в соответствии с характером очередной героини. Восседает в постели, отягощенная украшениями, в нарядной стеганой ночной кофточке (согласно статье в «Уименс ревю», у нее почти тысяча ночных кофточек) и пишет ручкой на специальной дощечке.

«Ладно, Кик, — сказала я себе, — если собираешься сделать это, значит, делай». Мой пульс почти вернулся к нормальному ритму. Я глубоко вздохнула, положила руку на холодную медную ручку и повернула. Замок едва слышно щелкнул, издав тишайший звук хорошо смазанной пружины. Я приоткрыла дверь на сотую долю дюйма и сверилась с часами: прошло менее двух минут. В коридоре было тихо. Ни шума пылесоса, ни шороха метелки. Я открыла дверь пошире, просунула голову внутрь и огляделась. Из статьи в воскресном «Лондон таймс мэгэзин» я знала, что спальня леди Мелоди — это та, что с двойными дверями на площадке второго этажа. Просторная комната с окнами-фонарями, выходящими в парк. Приветливый солнечный свет лился в стекла.

Я снова прислушалась, на этот раз более настороженно. Тишина. Я ступила в коридор, оставив дверь приоткрытой, и метнулась во внутреннее святилище.

Ее кровать, позолоченная лодка с розовым атласным балдахином, была расстелена. Говорили, что ранее она принадлежала Марии Антуанетте, но если пробудешь в аукционном бизнесе так же долго, как я, скоро понимаешь: если бы все то, что, как уверяют, принадлежало Марии Антуанетте, было подлинным, потребовалось бы десять дворцов размером с Версаль, чтобы вместить такую пропасть вещей.

Тонкое антикварное покрывало и пуховое одеяло были отброшены и свисали до пола. И где знаменитые подушки? Что-то не видно. Посреди постели на утренних газетах рядом с открытым включенным лэптопом стоял поднос с засохшей яичницей, усыпанной крошками тоста. Толстый серый кот, едва удостоивший меня взглядом, с аппетитом, но не спеша пожирал остатки еды.

Из-под кровати высовывался еще один поднос, на этот раз с объедками от ужина, и торчал подергивающийся от удовольствия хвост второго кота. В комнате стояла неприятная смесь запахов кошачьей мочи и персикового освежителя. Очевидно, кто-то забыл открыть окна.

На полу валялись книги, журналы и каталоги заказа товаров по почте с загнутыми страницами. Вдоль стены выстроилось двадцать или тридцать ящиков почтовой службы, переполненных нераспечатанными письмами, и я почувствовала укол унижения за тех, с чьими искренними посланиями обращались так пренебрежительно. Почти на каждом столе стояло по серебряному ведерку для шампанского, набитому полурастаявшим льдом, и в каждом плавала бутылка «Дом Периньон». Большинство бутылок было открыто, а рядом стояли полупустые бокалы. Но истинная фишка, можно сказать, главная достопримечательность висела над камином: гигантский и очень известный портрет молодой женщины в розовом платье кисти Гейнсборо. Женщина безмятежно улыбалась, глядя на невероятный разгром. Однако самое невероятное заключалось в том, что кто-то, может, и сама леди Мелоди после нескольких бокалов шампанского, пририсовал женщине огромные черные усы. Я едва не охнула вслух. В жизни не видела подобной наглости! Кто-то здорово здесь повеселился.

 

Глава 11

Я быстро перешла в гардеробную, тоже грязную и провонявшую застарелыми духами. И ничуть не удивилась, обнаружив, что реальная жизнь леди Мелоди имеет мало общего с выдуманной журналистами. Она совершила подлость, отрекшись от дочери, и все эти годы угрызения совести пожирали ее изнутри, пока она совсем не сгнила. Если бы мой когда-то брошенный ребенок вошел в мою жизнь сегодня, косяк диких коней не смог бы растоптать мою радость и гордость. Уж поверьте, я бы не постеснялась показать его всему свету. Впрочем, кто я такая, чтобы осуждать или бросать камни? Я, королева двойной жизни.

Десятки шарфов, от больших квадратов с эмблемой «Гермеса» до шалей с бахромой и простых полотняных платочков, валялись в каждом углу. Пульверизаторы, пуховки, заколки для волос, тонны косметики, вороха драгоценностей, монет и пачки фунтовых банкнот любого достоинства покрывали всю поверхность туалетного столика. Хотелось бы иметь такой в моей гардеробной: он был задрапирован розовым тюлем с блестками и стоял напротив антикварного зеркала в золоченой раме, прикрепленного к стене маленькими зеркальцами в форме цветов. Повсюду были приклеены желтые листочки с записями-памятками. Я подошла ближе и присмотрелась.

Совсем необязательно быть экспертом по части драгоценностей, чтобы увидеть, что одни вещи леди Карстерз намного превосходили другие ценой и работой.

Я глянула на часы: прошло четыре минуты — и принялась рыться в сокровищах. Вскоре на свет появился бриллиантовый браслет шириной приблизительно полтора дюйма, усеянный не менее чем шестьюдесятью камнями. Я выудила из кармана ювелирную лупу. Даже при самом приблизительном осмотре становилось ясно, что все бриллианты имели потрясающий цвет и качество. Часть, возможно, принадлежала к классу Д, а остальные — к Е или F, но почти все оказались двухкаратниками.

Я немедленно узнала украшение, которое надевала на бал прелестная шпионка Люсинда в романе «Поцелуй незнакомца». Копия браслета королевы Виктории, изготовленная придворными ювелирами в 1850 году, который та носила с бахромчатой диадемой Георга III. Потом и браслет, и диадема перешли к королеве-матери, которая позволяла принцессам королевской семьи надевать их на собственные свадьбы. Украшения хорошо известны и легко узнаются людьми, уделяющими внимание подобным вещам. Таким, как я. Работа показалась мне очень и очень неплохой.

Диадема и браслет были впервые надеты в тысяча восемьсот пятьдесят первом году, когда королева позировала художнику Винтерхальтеру для картины «Первое мая», на которой свежая как роза королева Виктория обнимает свое седьмое дитя (всего их было девять), маленького принца Артура, позже герцога Коннота, а крестный отец, герцог Веллингтон, зачесавший седые волосы на лоб, чтобы скрыть лысину, дарит ему золотую шкатулку, усыпанную изумрудами и рубинами размером в десятицентовик. Виктория, которой во время написания картины было тридцать два, позирует в розовой с серебром юбке, за право обладания которой я готова убить любого. Маленький принц Артур балансирует на зеленом бархатном подлокотнике кресла. В кулачке зажат букетик ландышей. Позади стоит его отец, многострадальный принц Альберт. Он кажется чем-то озабоченным, словно говорит с кем-то за сценой. И выглядит так, будто опаздывает на совещание.

Судя по камням в браслете леди Мелоди, цена такой вещички может быть около трех миллионов.

Я сунула его в лифчик.

Кольцо типа обручального с большим квадратным бриллиантом — прообраз всех обручальных колец во всех книгах леди Мелоди — лежало на маленьком блюде костяного фарфора среди всякой дребедени. В нем было, по моим прикидкам, не менее семи карат. Камень чистой воды. Без единого вкрапления. Поразительный блеск. Как живой. Именно так она описывала кольцо.

Оно присоединилось к браслету на моей могучей груди.

Что там за шум?

Я застыла, как статуя, и прислушалась. Нет. Показалось. Прошло шесть минут. Пора идти.

Но взгляд зацепился за часы от Картье в стиле ар деко в бриллиантово-сапфировой оправе. Я подняла их и попыталась отцепить от тонкой платиновой цепочки дешевую клипсу. И тут послышались голоса. Я положила часы назад, точно на то место, где они лежали, на случай, если кто-то замечает подобные мелочи, в чем я серьезно сомневалась, ступила в темноту затхлого шкафа и через щель в двери увидела, как в спальню ворвались две горничные, одна молодая, другая постарше, в старомодных серых униформах с белыми передниками и наколками.

— Не понимаю, как она может так жить, — заметила девушка и, осторожно пристроив компьютер на тумбочке, собрала газеты. Вторая подняла кота с подушек, бросила на пол, собрала подносы и поставила в коридор, а сама вернулась, чтобы помочь первой застилать постель.

— Она по-своему счастлива. И не наше дело ее судить.

— Как по-вашему, она не рассердится, если я сложу журналы в стопки?

— Сколько раз повторять, Джейн, не смей ни к чему прикасаться, — отрезала женщина постарше. — Она прекрасно знает, где что лежит! А теперь повесь новые полотенца и принеси корзинку с бельем, пока я наполняю льдом ведерки, и можно уходить.

— Интересно, сколько этой шипучки она вытягивает за день?

— Понятия не имею.

— По-моему, не менее трех-четырех бутылок. Иногда пять. Не находите это немного странным? — не унималась девушка. — Пить в одиночестве целый день?

— Джейн!

Лично мне хватило бы предостерегающего тона. Давай, Джейн, выполняй намеченную программу и убирайся!

— Да, мэм.

Девушка прошла в двух дюймах от меня, достаточно близко, чтобы ощутить запах ее туалетной воды «Жан Нате», на который у меня аллергия. Пришлось зажмуриться и зажать нос. Только бы не чихнуть!

Девушка бесконечно долго поднимала с пола мокрые полотенца и укладывала в корзинку. Потом так же бесконечно долго снимала с полки чистые и вешала на позолоченные вешалки. Потом завернулась в шарф, повертелась перед зеркалом, порылась в нагромождении на туалетном столике, пока не выудила серьги-подвески со стразами. Их она с кокетливой улыбкой приложила к ушам, восхищаясь собой в зеркале. В моем носу творилась настоящая революция. Пропади пропадом и она, и ее «Жан Нате»!

Я еще сильнее стиснула пальцы.

— Что ты там делаешь? — позвала женщина постарше. — Иди же! У нас полно работы!

— Иду, мэм.

Девушка поспешно вернула на место серьги, подхватила корзинку и исчезла.

— Откуда взялся этот шарф?!

— О, простите, мэм.

Девушка метнулась обратно и бросила шарф на табуретку как раз в тот момент, когда я все-таки не выдержала. Из-под прижатой ко рту ладони вырвался сдавленный звук, от которого едва не взорвались барабанные перепонки. Кольцо и браслет жгли как раскаленное железо.

 

Глава 12

Я не шевелилась, пока не услышала, как закрылась дверь в дальнем конце коридора. И только потом промчалась через частично убранную комнату к маленькой двери на площадке потайной лестницы. Я слишком долго отсутствовала — целых девять минут, — и это пугало. Что, если Оуэн уже ищет меня? Что, если встреча закончилась и он ждет в машине?

Я вынула из кармана телефон, включила — звонков не было — и, сбросив туфли, бесшумно слетела вниз по ступеням и выглянула в коридор. Кажется, пронесло.

За третьей дверью, как я и ожидала, оказался туалет. Я закрылась, прислонилась к стене, чтобы отдышаться, и оказалась в удивительно жизнерадостном, уютном и нарядном помещении для столь сурового окружения. Желтые с зеленым обои, покрытые синими птичками, радовали глаз, а вместо типичной раковины и длинной тумбы в белоснежный блок мрамора на белых мраморных дельфинах-ножках был вмонтирован неглубокий тазик. Жирные золотые дельфины обрамляли и антикварное зеркало. Вода лилась из клювов позолоченных лебедей. На стенах висели восхитительные гравюры восемнадцатого века, изображавшие дамские шляпы. Жаль, что у меня не было времени их рассмотреть! Зато я решила повесить нечто подобное в своей гардеробной. Откровенно говоря, очень жаль, что у меня не хватает времени их украсть.

Я выглянула в крошечное окно в освинцованном переплете. На аллее стояла брошенная всеми машина.

Я сняла черный жакет, повесила на ручку двери, расстегнула и сбросила белую блузку. И погляделась в зеркало. Как и ожидалось, смотрелась я прекрасно. Розовые щеки, цветущий вид, сияющие счастьем глаза.

Я вынула украшения из лифчика и осторожно положила на тумбу. Добыча казалась на редкость удачной.

Сняв лифчик, я вывернула его наизнанку. В каждой чашечке был маленький карманчик, вшитый по контуру косточек. Карманчики застегивались на липучку. Я расстегнула кармашки, сунула браслет в один, кольцо в другой, застегнула и снова оделась. Смочила запястья холодной водой, попудрила нос и накрасила губы помадой. Выходя в коридор, я уже выглядела и была совершенно спокойной.

* * *

Минуты через две из-за дома, застегивая брюки, появился Майкл и зашагал гордой походкой малыша, только что облегчившегося на гортензии леди Мелоди.

— Где ты был? — осведомилась я.

— Нигде.

— Иди на кухню и скажи там, что хочешь вымыть руки.

— Я не на вас работаю.

— Может, рассказать мистеру Брейсу, как ты поливал цветы леди Карстерз?

Майкл немного подумал, виновато опустил голову и направился к дому.

— Вот так-то лучше, — назидательно заметила я вслух.

Вскоре появился Бертрам с непроницаемой физиономией. Я сидела сзади, приоткрыв дверцу, читала журнал и жевала свой ленч.

— Ну, как все прошло?

— Лично я считаю, что шансов у нас меньше, чем у снежка в аду. Аппетитно выглядит. — Он жадно уставился на мой сандвич. — У вас нет еще одного? Умираю с голоду.

Я отломила ему половину.

— И все же что там творится?

Бертрам набил рот и прислонился к машине, подставив лицо зимнему солнцу.

— Он сам не понимает, что делает и чего стоит заполучить такой заказ!

— По-моему, это не совсем справедливо, — бросилась я на защиту шефа. — Понимаете, наша фирма существует в аукционном бизнесе свыше трехсот лет и не раз выполняла крупные заказы, просто в последнее время нам не везло.

Бертрам добродушно усмехнулся:

— К сожалению, золотые дни сэра Крамнера давно прошли. Все в нашем бизнесе скучают по нему. Не только вы.

Я открыла было рот, но слова не шли с языка.

— Не понимаю, о чем вы, — наконец выпалила я.

— Не смущайтесь, Кик. Общеизвестно, что именно вы были его музой и возлюбленной. Но времена меняются, а компания не изменилась вместе с ними. Вы знаете, что я имею в виду: аукционный бизнес заключается не только в том, чтобы заставить людей прийти и слушать стук молотка. У нас нет истинной глубины, умения, таланта. Знаете ли вы, сколько экспертов придется нанять, чтобы оценить и каталогизировать все имущество? Десятки. И то, что у него есть я, еще не означает, что он может за один день превратить фирму в конкурентоспособное предприятие. — Он снова откусил от сандвича. — Зато все это ужасно волнующе, верно?

— Если хотите знать…

Бертрам прищурился.

— …работа на него — самая волнующая вещь, случившаяся со мной в этой жизни, даже если в конце концов окажется, что мы просто переставляем стулья на палубе «Титаника». Я чувствую себя двадцатипятилетним!

— Знаю, — рассмеялась я. — Кстати, вы не предвидите каких-то светлых перспектив?

— Кроме этой? — Он покачал головой. — Только не на ближайшем горизонте. Знаю, что коллекция Фицджеральда по договору уходит к «Сотбиз» следующей весной — если спрос на импрессионистов будет держаться на нынешнем уровне, это несколько миллионов. Есть еще и старые мастера фон Бергера, но владелец вряд ли обратится к пошатнувшейся фирме. Ему это ни к чему, когда есть «Кристиз». В жизни не ел сандвича вкуснее. Что это?

— Сливочный сыр, яблоки, изюм. Хлеб с орехами. Очень просто.

— Попрошу жену сделать такие. Где покупаете хлеб?

— Пеку сама.

— О, в нашем доме это не пройдет.

— Слышали что-нибудь новенькое насчет наследства принцессы Арианны?

Меня совершенно не интересовали ни жена Бертрама, ни ее кулинарные способности.

— Как вам известно, этим занимается ее сестра Одесса, а она не торопится. Одесса — гениальный стратег и хитра как лиса. Думаю, скоро она примет окончательное решение. Но вряд ли выберет нас. Господи, если бы мы могли добраться хотя бы до одной части наследства. Драгоценностей вполне достаточно для того, чтобы мы составили серьезную конкуренцию. Но пока что наша единственная надежда — леди Мелоди. Конечно, я не знаю, что делать, если мы ее заполучим. Впрочем, это приятные хлопоты.

— Что это? — встрепенулась я.

— Вы о чем?

В холле раздались громкие крики.

— Боже, это Брейс! — охнул Бертрам и пустился бежать.

— Эй, кто-нибудь! Помогите! — вопил во все горло Оуэн, стоя в дверях библиотеки. — Леди Мелоди упала!

Я увидела, как древний на вид дворецкий ринулся через весь холл со скоростью олимпийского спринтера.

Как выяснилось, Мелоди Карстерз вовсе не упала. Наоборот, удобно расположилась в углу дивана. Только глаза и рот были широко раскрыты, как у фарфоровой куклы. Мне показалось, что она не дышит. К своему огорчению, я обнаружила, что с близкого расстояния ее косметика выглядела почти как у Бетт Дэвис в «Что случилось с бэби Джейн?». Вероятно она чересчур переборщила с подтяжками: кожа была тугой и полупрозрачной, как на барабане.

— Леди Мелоди! Леди Мелоди! — повторял дворецкий, прикладывая ладонь то к щеке, то к шее. Очевидно, пульса он не нашел, потому что скорбно покачал головой.

— Кажется, она умерла, — сообщил он и очень осторожно закрыл незрячие глаза.

— О Господи. Поверить невозможно, — пробормотал Оуэн.

— Что случилось? — спросил Бертрам.

Оуэн немного помолчал, прежде чем повторить:

— Поверить невозможно. Мы прекрасно поговорили, она едва успела подписать контракт и говорит: «Давайте выпьем по бокалу шампанского, чтобы отметить сделку». Я на секунду повернулся к ней спиной, чтобы открыть бутылку, а когда снова обернулся, она уже была такой, Застывшей.

Он сказал что-то о контракте?

Мы прикусили языки.

Я снова присмотрелась к леди Мелоди. Неприятно говорить такое о мертвых, но ее блузка и юбка были в пятнах и слегка подванивали спальней. Руки с ногтями, выкрашенными в ярко-вишневый цвет, были сложены на коленях. На безымянном пальце одной руки было кольцо с бриллиантами и изумрудами, на другой — перстень с громадной жемчужиной. К вырезу была пришпилена бриллиантовая брошь в виде банта, такая же, как у королевы Виктории: четыре петли бриллиантовой ленты, усыпанные большими и маленькими камнями, собраны в центральный бриллиантовый пучок двумя скрепами, изящно изгибавшимися внизу. В восемьсот пятьдесят восьмом году Гаррард сделал для королевы Виктории три банта, один маленький и два больших. Большие остались в коллекции королевы-матери среди ее любимых украшений. Ее дочь, наша королева Елизавета II, надевала один на похороны матери вместе с жемчужными серьгами-подвесками. Это было так трогательно, что хотелось плакать.

Вариант леди Мелоди был довольно большим, дюйма три с половиной в ширину.

Она продолжала сидеть, удивленно открыв рот. Щеки туго обтянуты кожей, в волосах чернеет лента, еще несколько бриллиантовых лент сверкают на груди. Кажется, сейчас встанет и отправится на вечеринку. Мы все ждали, что она что-то скажет.

Дворецкий первым прервал молчание:

— Могу я предложить оставить миледи в покое до прибытия официальных лиц? На подобный случай мне даны инструкции вызвать доктора и представителя похоронного бюро. Мне запрещено просить помощи у кого бы то ни было. Пожалуйста.

Он протянул руку к двери, словно собирался проводить экскурсию по дому. Показ в этом доме определенно закончен, и мы убрались, вне всякого сомнения, с таким же потрясенным видом, как у леди Мелоди.

Первые десять минут обратного пути никто не произнес ни слова. Потом Оуэн извлек из портфеля подписанный документ, и все словно по команде стали хохотать. Боюсь, что любой, кто услышал бы нас (если не считать нашей домашней гориллы — я имею в виду Майкла), наверняка посчитал бы, что в Англии появились гиены.

 

Глава 13

Наше возвращение в офис было триумфальным. Оуэн созвал весь штат и сообщил хорошие новости. Каким стимулом это стало для всех нас! Компания не только получала насущно необходимые деньги, но и обеспечивала занятие для наших экспертов — несчастного, потрепанного сброда. Все они были на седьмом небе, услышав описание вещей и их идеального состояния. В «Баллантайн» несколько лет длился засушливый сезон, и коллекция леди Мелоди оказалась именно тем, что доктор прописал.

Оуэн покинул офис в половине шестого.

— Желаю хорошо провести уик-энд, Кик.

— Спасибо, сэр. Вам тоже. Еще раз поздравляю.

Он вскинул голову. В глазах плескалось облегчение.

— Благодарю.

Я подождала, пока уборщицы закончат приводить в порядок его кабинет, закрыла все двери и поехала домой на автобусе. На улице уже темнело, но тысячи и тысячи крохотных белых огоньков вдоль Пиккадилли и Найтсбриджа сверкали, переливались и весело подмигивали. На улицах было полно народа, и я вышла из автобуса на Слоун-сквер, чтобы влиться в толпу и сделать кое-какие покупки. Вечер выдался ветреным и холодным, но к тому времени, как я вернулась к себе на Итон-сквер, настроение по-прежнему было приподнятым. Моя квартира была снабжена чрезвычайно сложной и хитроумной системой безопасности: пять линий обороны. За первой дверью — кнопочная панель сигнализации, которая в случае проникновения громко пищит, уведомляя охранную фирму, что замок взломан. Кроме того, я, как многие домовладельцы, установила по всем помещениям детекторы движения, только разница в том, что мои независимы от основной системы, невидимы и не производят шума, но сигнал идет прямо в охранную фирму и полицейский участок. Перед спальней находится очаровательный маленький овальный холл: под всем пространством ковра и окнами спальни находятся чувствительные к давлению датчики. Если активируется хотя бы один, раздается оглушительный, сводящий с ума вой сирены, который не прекращается до прибытия полиции: невыносимый, сверлящий уши звук, В стены комнат и лестничной площадки вделаны почти невидимые миниатюрные видеокамеры. И наконец, в задней стенке шкафа, на полках, где я держу туфли и сумочки, в одной из обувных коробок, приклеенных к полке, находится вторая кнопочная панель сигнализации.

Я могу включить и выключить все это вручную или посредством пульта дистанционного управления, который выглядит как сотовый телефон и, когда не лежит в моем кармане или сумочке, небрежно валяется на столике в прихожей. Я никогда не отключаю все одновременно, только по очереди, и то в случае крайней необходимости. Каждую ночь я просматриваю видеопленки и счастлива сказать, что пока за мной никто не следит. Уборщица приходит по средам и четвергам, и в эти дни я, уходя на работу, отключаю детекторы движения и датчики, реагирующие на давление, а она управляется с основной системой.

Сегодня я была особенно рада тому, что я дома и сегодня пятница. Очень хотелось отпраздновать.

Я включила свой любимый концерт Шумана, оставила пакет с продуктами на кухне и отправилась в гардеробную, где сняла костюм и блузку и надела изящный теплый кашемировый спортивный костюм, купленный в надежде на то, что я наконец займусь бегом трусцой вместо того, чтобы время от времени медленно обходить площадь.

Потом я открыла обувную коробку, набрала код на панели, нажала скрытую пружину, и стенка отошла, открыв мою гордость и радость, мастерскую с рабочим столом и инструментами ювелира, тиглями, формами и валиками, мощными галогенными лампами, звуковой системой и рядом экранов видеокамер. Под ковром находится встроенный в пол сейф площадью три фута на четыре и глубиной десять дюймов, снабженный аккуратными металлическими ящичками, такими же, как в банковских хранилищах, наполненными камнями, рассортированными не только по сортам, но и качеству, каратности и огранке. В разное время здесь хранились драгоценности на сумму от трех до тридцати миллионов долларов.

Я вошла в мастерскую, закрыла за собой дверь и выложила браслет и кольцо леди Мелоди на отдельные бархатные подушечки. Включив свет, я увидела, что камни действительно необычны.

Я отложила украшения для последующего осмотра и взяла подносик, на котором лежал мой последний проект: колье, собранное у Картье в шестидесятых. Оно принадлежало покойной миссис Бейкер из Галвестона, штат Техас. Миссис Бейкер накачала бутеролом своего искалеченного жеребца-победителя в скачках «Прикнесс» с тем, чтобы он смог участвовать в Белмонтских скачках. Бедняга свалился во время забега, и его пришлось пристрелить. Так вот, в колье миссис Бейкер было одиннадцать квадратных кашмирских сапфиров от семи до одиннадцати каратов, в изящных оправах, соединенных между собой гроздьями идеально круглых бриллиантов. Когда колье лежало на столе, блеск бриллиантов почти затмевал сияние сапфиров, но стоило надеть его на шею, как сапфиры словно выплывали из глубины, глядя на мир глубокими синими-пресиними глазами.

Кашмирские сапфиры, самые редкие, прекрасные и драгоценные на свете, необычайного цвета электрик, и стоит увидеть один, как вы уже никогда их не забудете. Их никогда не спутаешь с более бледными цейлонскими сапфирами, вторыми по ценности, которые сами по себе тоже очень редки и дороги, но все же стоят примерно одну десятую того, что дают за кашмирские камни или за чернильно-синие, почти черные бирманские.

Существуют лишь два способа имитировать кашмирский сапфир. Первый — это тепловая обработка цейлонского. Если все сделать правильно, только опытный эксперт способен их различить, но процесс требует очень много времени, а огранка должна быть точно такой, как у камня, который вы пытаетесь скопировать. Способ второй — позвонить своему цюрихскому поставщику, который выращивает синтетические камни, и заказать именно то, что требуется. Лично я предпочитаю именно этот. Синтетические кашмирские сапфиры не отличишь от настоящих ни по каратности, ни по цвету, ни по огранке.

Ожерелье должно поступить на аукцион через две недели, и я была уверена, что именно это украшение купит частное лицо, а не посредник: уж слишком исключительны камни и работа. Оно должно уйти не меньше чем за пять-шесть миллионов. Я приклеила над рабочим столом восемь цветных фото крупным планом, снятых с разного ракурса фотографом фирмы для каталога аукционных лотов. Точность изображения каждой детали поразительна.

Моя копия, которой я подменю оригинал в ту секунду, как молоток Бертрама упадет в последний раз, была почти готова. Я планировала закончить одиннадцатую оправу к концу уик-энда. Соединительные бриллиантовые гроздья уже лежали в специальных коробках.

Я решилась было сесть за стол, взять лупу и козырек с подсветкой и приняться за работу, но вспомнила, что пропустила ужин, а все треволнения сегодняшнего дня только сейчас начали сказываться. Мало того, меня просто грыз голод.

* * *

Мой холодильник был произведением искусства: всегда полон свежих продуктов, отборного мяса разных видов, сыров и деликатесов, от белужьей икры до белых итальянских трюфелей. Весьма вместительный винный шкафчик, встроенный под разделочным столом, содержит коллекцию редких красных и белых вин и шампанского. Я люблю вино и трачу, по мнению многих, непростительно чрезмерное количество времени и денег, покупая только определенные марки. Но мнение окружающих меня не интересует. Это занятие доставляет мне огромное удовольствие. Сегодня я выбрала чудесное шабли «Гран Крю Бланшо» Домен Вокоре девяносто восьмого, налила себе хороший стаканчик, включила свет в саду, настроила телевизор на вечерние новости, открыла любимую поваренную книгу Делии Смит на «Филе камбалы "Вероника"»: жареная камбала в сливочном соусе с виноградом — и принялась за работу. Высыпала треть чашки риса в чашку воды, чтобы вымыть излишек крахмала. Хотя многие повара со мной не согласятся, мне кажется, что, если хорошенько промыть рис и сменить воду не менее двух раз, он получается куда более рассыпчатым (и крахмала в нем меньше, но не настолько, чтобы разница так уж чувствовалась).

Пока рис вымачивался, я срезала листочки с пригоршни кочешков брюссельской капусты и отрезала донышки.

— Сегодня скорбный день для всех британцев, — сообщил ведущий. — Особенно для всех романтиков-британцев. Восьмидесятисемилетняя леди Мелоди Карстерз умерла сегодня, в своем доме, Карстерз-Мэнор. Она оставила богатейшее наследие в истории британской литературы: шестьсот шестьдесят восемь романов, переведенных на десятки языков, — почти миллиард экземпляров в печати.

Я поставила рис и овощи на плиту и развернула два небольших филе дуврской камбалы, которые разрезала надвое, посолила, поперчила, свернула рулетами кожей наружу и положила на смазанную маслом сковороду с длинной ручкой.

На экране мелькали фото молодой леди Мелоди, но на всех она выглядела почти одинаково, вне зависимости от возраста. Жаль, что я узнала о ней больше, чем хотела.

Я налила на сковороду полчашки вермута, добавила немного эстрагона и собрала ингредиенты для заправки соуса. К сожалению, я так сосредоточилась на этой заправке: от нее нельзя ни на минуту отвести глаза, иначе мука и масло сгорят и все будет испорчено, — что отвлеклась от новостей, поэтому, случайно взглянув на экран, лишь мельком увидела Тину Ромеро, будущую экс-жену Оуэна, прижимавшую к себе трех крошечных чихуахуа и поливавшую их слезами. Но тут пискнул таймер, напоминая, что рис готов, а когда я снова повернулась к телевизору, она уже исчезла, и диктор перешла к футболу.

Я совершенно забыла о пресс-конференции Тины. Пришлось поискать другие каналы. Но больше я так ее и не увидела, а заправка, конечно, тут же сгорела, и мне пришлось чистить сковороду и все начинать сначала.

Наконец, уже около восьми, я уселась за ужин в компании вечерней газеты. Рыба оказалась сладкой и нежной, а виноград — приятно кисловатым. Рис с маслом, сливочным соусом и деликатной рыбой были до того вкусны, что слюнки текли. Да и брюссельская капуста не подкачала. Я съела все до крошки. Вино было превосходным, терпким и освежающим, и прекрасно шло с камбалой, как, впрочем, я и предполагала.

Я уже собиралась приступить к кроссворду, как мое внимание привлек заголовок:

«БЕСЦЕННАЯ КАРТИНА ОБНАРУЖЕНА В БЭЙСУОТЕРСКОМ ПОЛИЦЕЙСКОМ УЧАСТКЕ».

В заметке рассказывалось, что в бэйсуотерском полицейском участке найден редкий и практически не имеющий цены автопортрет Рембрандта, прислоненный к высокой стойке дежурного офицера. Вполне вероятно, это работа грабителя по прозвищу Самаритянин.

Кем бы ни был Самаритянин (а у меня на этот счет имелись свои подозрения), я искренне и безмерно восхищалась его стилем. Он похищал исключительно ценные шедевры искусства из домов и офисов и при этом непременно оставлял визитную карточку, гласившую: «Если хотите без опаски владеть такими выдающимися работами, вам следует усовершенствовать систему безопасности».

А потом, чаще всего прежде чем владелец успевал спохватиться, картина оказывалась в полицейском участке, причем в идеальном состоянии.

Существовал такой человек, неизменно посещавший почти все разрекламированные аукционы, щеголеватый тип, которого я прозвала Дэвид Нивен из-за таких же тонких усиков и пружинистой походки, как у покойного актера. Он никогда ничего не покупал, но всегда присутствовал при продаже тех работ, которые позднее бывали похищены, и горячо поздравлял покупателей, обращаясь с ними крайне фамильярно, как старый приятель. У меня, однако, создалось впечатление, что эти самые покупатели совершенно его не знали, но считали, что его лицо чем-то им знакомо, и поэтому не протестовали. Возможно, он говорил им: «Не помните, как мы встречались на том чудесном обеде у леди Пилли на прошлой неделе? Так приятно снова видеть вас».

Ну или что-то в этом роде. Любую подобную информацию он легко мог почерпнуть в светской колонке. У меня не было никаких оснований считать, что именно он и есть Самаритянин, но что-то в его внешности и манере не соответствовало образу, который он пытался создать. У него было жилистое, атлетическое, гибкое тело бегуна на длинные дистанции, однако он всячески старался это скрыть клубной одеждой любителя скачек. Очевидно, ему зачем-то нужно было выдавать себя за аристократа. Интересно, зачем?

По моему мнению, Самаритянина вообще не следовало считать грабителем, потому что он с честью выполнял чрезвычайно важные обязанности, служа обществу в самом высоком смысле этого слова. Ничего не скажешь, высочайший класс, стиль и, я бы добавила, лихость. Поверьте, уж я умею разглядеть и оценить истинного мастера, а он именно мастер. Кому и судить, как не профессионалу.

— Хорошая работа, — кивнула я, принимаясь за кроссворд.

 

Глава 14

К десяти тридцати мой день закончился.

Желтое сияние свечей разливалось по ванной, а сама ванна, старомодная, солидная, на львиных ножках, бурлила душистыми пузырьками. Я опустилась на дно и поднесла к губам бокал с шампанским. Из комнаты доносилась тихая музыка: Маленький струнный квинтет до-мажор Шуберта. Мой великолепный солитер, «Санкт-Петербургский паша», лениво перекатывался по груди, отражая мягкий свет, как крохотное заходящее солнце. На запястье сверкал браслет, еще утром принадлежавший леди Мелоди. Ее обручальное кольцо поблескивало на мизинце и, нужно сказать, сидело туго: должно быть, у нее пальцы были куда тоньше. Дымка тонких японских духов благоухала в воздухе.

Я расстегнула браслет и медленно стянула с руки. Редко приходится видеть такую идеальную работу. Он скользил легче атласной ленты. Каждый завиток вспыхивал разноцветным пламенем. Да и бриллианты были самим совершенством и прекрасно подобраны. Чистейшей воды и без единого изъяна. Класс Д. Иными словами, лучше не бывает. Овальная застежка размером с небольшое яйцо тоже была усажена бриллиантами различных форм и размеров. Внимательно присмотревшись, я заметила еще одну крошечную защелку и поддела ее ногтем. Крышечка поднялась. Внутри оказался миниатюрный портрет молодого человека, очень похожего на принца Альберта. Его мечтательные голубые глаза охотничьей собаки тоскующе взирали на меня. Портрет был прописан до мельчайших деталей, как высококачественная цветная фотография. Просто шедевр. Мне пришло в голову, что красивее может быть только оригинал. Но оригинал хранился у королевы-матери, так что это скорее всего копия. Или нет?

Да, над этим стоит поразмыслить.

Я отложила лупу, взяла бокал и принялась обдумывать варианты. Коллекция драгоценностей покойной королевы-матери одна из самых ценных и прославленных во всем мире и содержит немало поразительных ювелирных работ, знаменитых и не очень. Например, этот браслет, хоть и не слишком известен широкой публике, все же был одним из любимых украшений семьи. Но… но королева-мать была азартным игроком. Она неизменно проигрывалась на скачках, и в результате ее долги были столь же легендарны, как собрание драгоценностей. Не могла она продать оригинал, сделав себе копию? Она и леди Мелоди были хоть и не ровесницами, но близкими подругами. Возможно ли, что королева потихоньку продала приятельнице браслет за кучу наличных?

Я всмотрелась в клеймо изготовителя. Гаррард, 1850.

Я громко рассмеялась. Какой вздор! Леди Мелоди скорее всего заплатила целое состояние какому-нибудь ювелиру-мошеннику за такую добросовестную копию. Гаррард никогда не согласился бы на такое, поскольку слишком дорожил репутацией фирмы.

А хоть бы и оригинал? И что из этого? Какая мне разница? Да никакой. Происхождение меня не интересует.

Внимательное исследование не обнаружило никаких надписей на оправе. Это просто самый прекрасный, яркий и эротичный предмет ювелирного искусства, когда-либо виденный мной.

Бриллиант в кольце тоже был хорош, но при ближайшем рассмотрении хоть и отличался прекрасным цветом и чистотой, бледнел в сравнении с качеством камней в браслете. Насколько он был хорош? Очень, очень. Необыкновенен? Вряд ли. Обычное дорогое изделие, ничего особенно выдающегося, несмотря на размер и качество бриллианта. Такого рода вещь вполне могла быть куплена посредником на аукционе по сниженной цене. Его можно переделать и, возможно, даже повторно огранить. На кольце стояло клеймо Граффа, который, увидев его, сумеет легко определить свою работу и первоначального владельца, скорее всего именно леди Мелоди.

Итак, предстояло решить: продать все это потихоньку через доверенного посредника или разломать, вынуть камни и отправить в мой личный банковский сейф в Женеве.

Я не могла отвести глаз от браслета. Всякого, кто разломает его, следует пристрелить. Но одно из моих жесточайших правил гласит: всякую краденую вещь следует либо разобрать на камни, либо продать, и немедленно. Я никогда не рисковала быть пойманной на месте преступления. Сегодняшний случай может стать исключением.

Я смотрела и смотрела на него. Если оставить себе, смогу я это носить в той прованской деревушке, куда собираюсь уехать навсегда? Нет. Никто не надевает такие украшения в сельской местности. Кстати, а когда я собираюсь удалиться от дел? Вот и говори о движущейся мишени! Я отстала от собственного графика уже на два месяца. Всем сердцем люблю Прованс и счастлива там, как ни в одном месте на земле. Почему бы просто не уехать туда и не исчезнуть для всех? Это будет так легко.

Моя маленькая ферма находилась неподалеку от Сен-Реми в Провансе, рядом с городком Эгальер. Вот уже пятнадцать лет как она принадлежит мне. Британские власти относились ко мне как к американской экспатриантке, возобновлявшей свой паспорт в американском посольстве каждые десять лет, живущей в одной и той же квартире в Белгрейвии тридцать пять лет, платившей британские налоги и летавшей на Рождество, Пасху и на весь август в свой второй дом, где ее считают благонадежной гостьей, не слишком богатой землевладелицей, не нарушающей законов и правил Французской республики.

Это одна реальность. Во второй я пользуюсь поддельными документами гражданки Лихтенштейна, чтобы уезжать и приезжать по делам, связанным с продажей драгоценностей. Согласно этому паспорту я Леония Чейз, некрасивая, унылая особа средних лет, сделавшая карьеру в сталелитейной промышленности и живущая в Женеве. Кроме того, Леония Чейз имеет небольшую квартирку в Лихтенштейне и постоянно находится в разъездах. Во время своих путешествий я предпочитаю пользоваться этим именем, потому что для Кик Кесуик такие частые поездки невозможны. А Леонией Чейз вряд ли кто-то заинтересуется.

 

Глава 15

Внизу зажужжал домофон, и меня чуть удар не хватил. Без четверти одиннадцать!

Я пыталась проигнорировать звонки, но ночной посетитель оказался настойчив. Я выбралась из ванны, обернулась полотенцем, но вместо того, чтобы снова открыть мастерскую и проверить экраны, вышла в переднюю.

— Да? Кто это? — рявкнула я.

— Кик! Это я.

Голос показался знакомым.

— Кто «я»?

— Оуэн Брейс.

Вот это да!

— Могу я подняться?

— Конечно. Первый этаж. Квартира Б.

Вероятно, он забыл оставить мне какие-то бумаги или корреспонденцию, которые понадобятся сразу же с утра в понедельник, хотя представить трудно, что это такое. И для чего существуют факсы и электронная почта?

Перед тем как открыть дверь, я накинула толстый махровый халат и подкрасила губы. Браслет и кольцо благополучно лежали в сейфе.

Оуэн держал за горлышко бутылку шампанского и, похоже, уже успел выпить.

— Простите, что врываюсь в такой час. Надеюсь, я вас не разбудил.

— Нет-нет, входите. Я думала, вы ужинаете с Селин.

— Так и было, но больше я не вынес. Она наткнулась в баре на каких-то друзей, и я оставил ее там. Тошнит от разговоров с накачанными кокаином моделями, у которых нет фамилий и никаких знаний о жизни до восемьдесят девятого года.

— То есть хотите сказать, что они изучали войну в Персидском заливе на уроках истории?

— Точно, — рассмеялся он. — Если они вообще слышали о такой войне. Большинство из них просто неграмотны.

Он протиснулся мимо меня, вошел в гостиную и направился прямо к двойным дверям, открывавшимся на Итон-сквер-Гарден. От него слабо пахло табаком и чем-то терпко-цитрусовым.

— Неплохой вид.

— Да, спасибо. Похоже, вы удивлены.

— Полагаю, что так. Кажется, это булевское бюро?

— Да. Странно, что вы узнали. Должно быть, прилежно учитесь в последнее время.

Бюро на гнутых ножках, в превосходном состоянии, с позолоченными краями, медальонами красной эмали, инкрустациями из панциря черепахи и медными накладными украшениями стояло перед окнами. Я всегда ставлю в угол вазу с белыми цветами — лилиями, сиренью, французскими тюльпанами, гортензиями. Сегодня это оказались розы и жасмин.

— Здесь пахнет, как в борделе.

— Искренне благодарна.

— Шучу.

Он снял плащ и бросил на диван. Я подняла его и повесила на вешалку в передней.

Слишком много я трудилась, чтобы придать квартире ныне существующий облик: старательно и долго собирала мебель и обстановку, пока комнаты не стали похожими на шкатулку для драгоценностей с тремя отделениями. Моя собственная парюра, если воспользоваться архаичным термином ювелиров для описания трех входящих в гарнитур вещей: броши, серег и колье. Полная парюра включает пять: еще тиару и браслет.

— Чем могу помочь, Оуэн? Уверена, что вы пришли не просто так, во всяком случае, не ради интеллектуальной беседы.

Он поднял бутылку.

— У вас есть бокалы?

— Нет.

— Ни одного?

— Ну разумеется, у меня есть бокалы.

Он проследовал за мной на кухню и сел на табурет.

— Видели пресс-конференцию Тины? Дэвид оставил мне записку с просьбой посмотреть — уверял, что у него все схвачено, хотя я не совсем понял, что это означает. Вроде бы выпуск снова покажут в одиннадцать. Он прислал в отель видеозапись, но у меня не было ни минуты времени.

Я поставила на разделочный стол два бокала для шампанского.

— Поесть у вас нечего?

— Почему же. Только погодите, я что-нибудь накину. Сейчас вернусь.

Ну и ситуация! И что теперь? Конечно, это не имеет ничего общего с ночными визитами сэра Крамнера, так что о неглиже не может быть и речи. Мы с Оуэном Брейсом ровесники, и, хотя он этого не подозревает, я не нуждаюсь ни в его одобрении, ни в деньгах. Я выбрала комфорт и натянула кашемировый спортивный костюм.

Как странно снова видеть мужчину на моей кухне, особенно такого красивого и энергичного, который к тому же ведет себя как дома. Мужчина со здоровым цветом лица. Не то что желтовато-серый, каким отличались костюмы и щеки Бенджамина Крамнера. Пиджак Оуэна свисал со спинки стула. Он закатал рукава белой сорочки и ослабил узел галстука. Черные туфли сверкали, серебристо-серые шелковые подтяжки с неброским узором из знаков фунта придерживали брюки. Оуэн был в прекрасной форме. Среднего роста, подтянутый и стройный, с плоским животом и длинными, зачесанными назад волосами. Глаза постоянно бегали, как у волка, но неприятная особенность смягчалась дружелюбной обезоруживающей улыбкой. Телевизор был включен, а сам Оуэн раскладывал сыр бри и ломтики холодного говяжьего ростбифа на нарезанном багете.

— Вот здорово! Даже не представляете, как здорово: открыть чей-то холодильник и найти настоящую еду. Обычно там всего лишь пара йогуртов и бутылка «Эвиан». Итак… — Он поднял бокал: — За ваше здоровье, и спасибо за еду.

— Рада, что вам понравилось, — бесстрастно ответила я.

— Вы настоящий садовник! — Он кивком указал на мой садик, в котором всегда цвели цветы, сменяя друг друга. — Кстати, что это за зелень?

— Брюссельская капуста.

— Ха! Не думал, что вы из тех, кто увлекается брюссельской капустой.

— Что же, значит, я полна сюрпризов, не так ли?

— Верно, — Он снова улыбнулся. — И очень неожиданных.

— Поэтому сюрпризы и называются сюрпризами. А, вот и она.

Экран заполнило лицо Тины, почти скрытое темными дизайнерскими очками в белой оправе. Оуэн прибавил звук.

— Мы ужасно поскандалили, — объявила она в протянутые микрофоны, стоя на крыльце бывшего любовного гнездышка. Чихуахуа таращили и без того выкаченные глаза, как маленькие рыжие лягушата. — Я пыталась уйти. Потому что боялась его с того дня, как мы поженились. Но… — Она зарыдала. — Я больше не могла выносить все это, а он так обозлился, что ударил меня.

Тина осторожно стянула темные очки, чтобы показать фонарь под глазом.

— Поэтому я вышвырнула его из дома. Мое сердце разбито.

— Какого дьявола? — задохнулся Оуэн, поперхнувшись шампанским.

Я захохотала:

— Она полная идиотка. Просто поверить невозможно, до чего же глупа.

— Именно это, должно быть, имел в виду Дэвид, когда говорил, что все схвачено. Мы все видели, как она уходила, и можем доказать, что никакого синяка не было.

— Знаю, но кому, черт возьми, нужны все эти неприятности?

Ведущий уже в очередной раз выражал соболезнования по поводу кончины леди Мелоди, к сожалению, не упомянув о нашей фирме. Судя по сюжету, у ворот Карстерз-Мэнор уже скопились горы букетов. Знай я, что она так быстро умрет, наверное, прихватила бы еще пару сувениров, вроде тех часов от Картье. Но что теперь… Никогда не оглядывайся назад.

— Не хотите еще сандвич?

— С удовольствием.

Я сделала еще по сандвичу, добавив немного острой горчицы, чтобы сдобрить говядину и бри, и намазав хлеб маслом. Пока я работала, Оуэн открыл две бутылки пива и налил их в высокие стаканы. Мы дружески болтали, безмолвно решив получше узнать друг друга.

 

Глава 16

— Откуда вы родом? — спросила я.

— Короткая или длинная версия?

— Короткая: уже поздно.

— О'кей, — промямлил он с полным ртом. — Короткая. Я из Толидо, штат Огайо. Па был докером, ма — официанткой. Обоих уже нет. Прямо из школы я отправился в армию, завербовался, служил сначала во Вьетнаме сержантом интендантских войск, потом в Германии и Нью-Джерси, одновременно окончил колледж.

— По какой специальности?

— Ну… это не совсем колледж. Авторемонт. Но я все это время служил в интендантстве и к тому времени, как демобилизовался, уже организовал свое первое предприятие.

— И какое же?

— Торговля подержанными автомобильными частями.

— Неплохо.

Полагаю, большая часть этих автозапчастей была украдена из армейских гаражей и автопарков. Он был женат три раза и всегда неудачно.

— Моя первая жена была настоящей красавицей из Род-Айленда. Линда. Денег у нас не было, но мы оба пахали, как черти, и очень уставали. Она работала в третью смену на заводе «Юниройл» в Трентоне — мы жили в казармах базы Форт-Дикса, и как-то ночью она заснула за рулем по дороге домой и свалилась с моста. Финита. Несколько лет спустя я встретил Черил. К тому времени мои дела пошли успешнее, и появились свободные деньги. Черил была для меня всем, что я когда-либо желал в женщине. Вот это была малышка. Умна, красива, и тело, которое… она могла вытворять со мной такое…

— Эй, — предупредила я, — полегче. Здесь не студенческое братство.

— Простите.

Казалось, мой тон немного его обескуражил, но он быстро пришел в себя.

— О'кей, скажем, с ней скучать не приходилось. Праздник, который никогда не кончался. Мы поженились в Лас-Вегасе, в одной из круглосуточных часовен, и отправились в свадебное путешествие. В Большой каньон.

Оуэн помолчал, качая головой.

— Ладно, дальше не стоит. Тем более что в результате я остался с негодной девчонкой Тиной из Сан-Хуана. — И, сухо усмехнувшись, добавил: — Думаю, с браками покончено навсегда. Как и с женщинами моложе сорока. Большей глупости мне не вынести.

— На вашем месте я не стала бы делать таких торжественных заявлений, — засмеялась я. — И бьюсь об заклад, сдержите слово, скажем, до завтрашнего дня, пока не позвонит очередная крошка.

— Вы, возможно, и правы. А вам сколько?

— Больше сорока.

Мы рассмеялись.

— О'кей, ваша очередь. Откуда вы родом?

Я рассказала ему авторизованный вариант истории моей жизни, оставив за бортом всю правду, если не считать принадлежности к штату Оклахома.

— Мой отец был главой отдела геологической разведки Северного моря в «Филлипс петролеум». Когда мне исполнилось шестнадцать, его перевели из Бартлевила в Лондон. Я так и не вернулась на родину.

— А где у вас туалет? — спросил он, когда я замолчала.

— Вижу, вы нашли мою биографию крайне захватывающей.

— А вы просто фанатик хорошего тона, — парировал он.

Я кивнула.

— И никогда не отступаете от правил?

Я покачала головой.

— О'кей. Это было здорово, Кик, настоящий приключенческий роман! Но все же. Где здесь туалет?

— Прямо по коридору.

Не дождавшись его возвращения, я отправилась на поиски. И нашла его в спальне, перед картиной, висевшей над каминной доской. Один из второстепенных импрессионистов. Подарок сэра Крамнера.

— Изумительная комната.

— Спасибо.

Моя спальня действительно потрясающе красива: уютный маленький будуар, обернутый, как коробочка с подарком, сверху донизу, с головы до ног, в узорчатый шелк цвета сомо с палевым, собранный мелкими складками в центре потолка и увенчанный люстрой баккара с хрустальными подвесками размером с куриное яйцо. Этот нежный, умиротворяющий узор повторяется всюду: на покрывале постели, в изголовье и на двух книжных шкафах, стоящих по обе стороны от двери.

Мне было не слишком приятно наблюдать чужого человека в своей кухне, но при виде его в спальне я совершенно растерялась. Получить приглашение в мою спальню было куда труднее, чем простому человеку — на празднование Рождества в Балморале. То есть фактически невозможно. Нет, это не пойдет!

 

Глава 17

— Впечатляющая работа.

Он подступил к холсту, стараясь рассмотреть подпись.

— Я бы так не сказала.

— Нет, в самом деле впечатляющая.

— Ну, вы не так уж долго изучали импрессионистов, поэтому я не стала бы считать вас великим экспертом в чем бы то ни было.

Оуэн резко повернул голову.

— Ха, — тихо сказал он наконец. — Похоже, я в отличие от искусства не сумел особенно вас впечатлить, верно?

— Ну… — начала я.

— Нет, ничего, я стерплю. Весьма занятная позиция.

— Поверьте, ваше эго поражает меня до крайности. Давайте вернемся на кухню. Эта комната не входит в экскурсию.

Я боялась, что он примется изучать книги. Дело в том, что я собрала одну из наиболее полных в мире библиотек, посвященных всем аспектам ювелирного искусства и истории драгоценных камней, но не хотела, чтобы кто-то знал об этом. Мало того, не желала, чтобы этот вопрос даже возникал вне стен офиса из-за риска разоблачения, обвинения, ареста, тюрьмы, суда и заключения. Риска весьма реального. Для меня это не игра, я отношусь ко всему, что связано с моей подпольной жизнью, весьма серьезно и подхожу к каждой операции со всем возможным профессиональным умением и стандартами. Все мое существование — сплошные тайны: левая рука скрыта от правой. В самых безумных кошмарах мне не могло привидеться, что в моей спальне вдруг окажется совершенно чужой человек. Из посторонних в этой комнате бывали только сэр Крамнер и уборщица.

Не дай Бог, Брейс начнет просматривать книги, в которых о ювелирном деле изложено буквально все. От А до Я. Здесь содержалась информация о камнях — от драгоценных вроде брильянтов, изумрудов, рубинов, сапфиров и жемчуга до полудрагоценных: аметистов, аквамаринов, кораллов, топазов, гранатов, турмалинов, бирюзы и тому подобного.

Тома были переплетены в сафьян приглушенных тонов, прекрасно дополнявший общий колорит. Собственно говоря, если внимательно присмотреться и открыть один из них, скажем, «Три мушкетера», окажется, что это монография об изумрудах. И независимо от заглавий переплеты были цвета того камня, о котором шла речь в книге.

Кроме того, у меня были истории и биографии ювелиров и их фирм, от придворных ювелиров «Гаррард и К°» и Луи Картье до Оскара Хаймана, Граффа, Вердурн, Фаберже и Реймонда Ярда.

Я составляла каталоги уникальных, имевших свою историю украшений, таких как парюра, изготовленная для коронации королевы Марии с последующим торжественным приемом из кембриджских изумрудов и осколков знаменитого Куллинанского алмаза в девятьсот одиннадцатом году. По моему мнению, это непревзойденный шедевр и верх ювелирного искусства.

У меня имеются справки по всем знаменитым камням, таким как «Кох-и-Нор», Куллинанский алмаз, «Звезда Индии», бриллиант «Надежда» и «Звезда Миллениума» от «Де Бирс». По прославленным пропавшим камням с романтическими таинственными легендами: «Великий Могол», «Великий Санси», Английский алмаз «Дрездена» и мифический «Браганца», или «король Португалии», второй по величине камень в мире. Кроме того, я собрала немало работ по огранке и обработке камней. Ко всему прочему я отслеживаю происхождение и передвижение украшений из коллекции в коллекцию, включая те, что первоначально принадлежали их королевским величествам королевам Виктории, Александре и Марии, Низаму, шаху Хайдарабада и Берара, Мерл Оберон, Марии Антуанетте, Барбаре Хаттон, герцогине Виндзорской, королеве Елизавете II, королеве-матери, леди Мелоди Карстерз и многим, многим другим дамам, все еще живущим на этом свете, имена которых мое уважение к конфиденциальности и надежда, что они или их наследники выберут нашу фирму, когда придет время выставить коллекцию на аукцион, не позволяют упомянуть на этих страницах.

Оуэн взял с тумбочки толстый том.

— Что это? Русский автор?

— Да.

— «Таинственно пропавшее сокровище Романовых». С чего это вдруг?

— Просто я всегда интересовалась подобными вещами.

Он не только действовал мне на нервы, но и немного смущал. Я остро сознавала, что стою в собственной спальне наедине с малознакомым человеком, листающим одну из моих любимых книг. Это выбивало из колеи не меньше, чем если бы он меня ласкал.

— И что там насчет этих драгоценностей, которые вечно блуждают по миру? Я думал, что это и есть драгоценности российской короны.

— Они ничто по сравнению с теми, которые, как говорят, еще существуют на земле.

— Серьезно?

— Абсолютно.

— И о чем идет речь?

— Послушайте, Оуэн, давайте попозже. То есть все это очень запутанно, а сейчас почти час ночи.

— Ничего, я разберусь. Расскажите.

И тут он сел на край кровати, так и не выпустив мою книгу. Я была потрясена.

— Я хочу знать.

— Хорошо, — нерешительно промямлила я, — только давайте вернемся на кухню.

— Нет, останемся в спальне. Тут так уютно.

Его глаза были непроницаемы. С одной стороны, все было абсолютно невинно. С другой — он излучал такую бешеную сексуальность, что я чувствовала себя как под гипнозом.

Да что тут происходит? Нечто вроде боксерского матча? Он словно коснулся некоего главного нерва и решил, насколько далеко может зайти. Проверить, кто возьмет верх?

Воздух в комнате потрескивал от напряжения. Я осознала, что меня неумолимо тянет к нему, и поэтому злилась, безуспешно стараясь защититься. И он это знал. Ну и черт с ним. Это моя комната, мой дом. И я не позволю какому-то варвару с избытком тестостерона превратить меня в неуправляемую наркоманку.

— Хорошо.

Я села в кресло и закурила.

— Можно и мне сигарету?

— Разумеется.

Он встал с постели и шагнул ко мне. Я протянула ему пачку и щелкнула зажигалкой.

— Надеюсь, вы не пытаетесь меня обхаживать, Оуэн? Потому что, если это так, у меня для вас новость: ничего не выйдет.

У него хватило ума рассмеяться.

— Прошу прощения. Это и вправду выглядит глупо. Приношу свои глубочайшие извинения. Просто в этой комнате есть что-то такое… и в вас тоже. Мне все время кажется, будто я разговариваю с принцессой Грейс или с кем-то в этом роде.

— Возьмите себя в руки, сынок. Вы проглотили чересчур много шампанского.

— Но меня действительно интересуют русские, Кик.

— Хорошо. Садитесь в то кресло и готовьтесь к лекции.

Он проигнорировал приказ и снова расположился на постели. Ладно, делай что хочешь. Меня так просто не сломить.

— Если верить легенде, вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать царя Николая, с которым она была в ссоре из-за несчастного увлечения царицы Распутиным, увезла с собой в Крым львиную долю драгоценностей царской короны. Там она прожила два года под защитой, как ни странно, тамошних Советов, а в апреле девятнадцатого вместе со своим двором сумела добраться до Англии, прихватив два больших кожаных сундука. В одном, как говорили, содержались ее личные драгоценности, которых было немало, в другом — сокровища короны. Но по приезде выяснилось, что второй сундук исчез. При дворе шептались, что она доверила его одному из гвардейцев и тот куда-то увез драгоценности с ее разрешения и с соответствующими инструкциями.

— И где они сейчас?

— Никто не знает.

— А откуда вам все известно?

— Мне рассказал сэр Крамнер Баллантайн. Уверял, что в один прекрасный день появится некий посланец и «Баллантайн и К°» доверят выставить на аукцион романовские сокровища.

Я не добавила, что сэр Крамнер поведал мне эту историю в тот незабываемый первый день в люксе «Клариджез» и мысль об этом так его вдохновила и так меня очаровала, что мы в неизвестно который раз снова забарахтались под одеялом. Фирма по-прежнему ждала этого великого дня, и тайна непоколебимой уверенности сэра Крамнера в грядущем событии умерла вместе с ним. Но мысль о возможном существовании такого грандиозного клада, лежавшего где-то — в подвале, на чердаке или в банковском сейфе — более восьмидесяти пяти лет, ожидавшего, пока дневной свет коснется его и зажжет огнем, с того момента меня завораживала.

— Но почему он ничуть не сомневался, что это случится? И почему вы краснеете?

— Что?!

Я невольно рассмеялась: воспоминания о том давнем дне и сейчас Доставляли мне море счастья! Я, в ярко-розовых виниловых сапогах, — теперь это показалось мне таким забавным, что правда едва не вышла наружу.

— Честно говоря, не знаю. Возможно, он получил послание от самой вдовствующей императрицы или просто сочинил все это. Трудно сказать.

— Спасибо, что поделились со мной.

Он закрыл книгу, нежно погладил переплет, и мне вдруг показалось, что я почувствовала его руку на своей щеке.

 

Глава 18

Неловкое молчание тяжело давило на нас. Такие моменты любят изображать в фильмах: люди больше не выносят напряжения, рвут одежду, свою и чужую, и накидываются друг на друга, как бродячие собаки.

Да что это мне в голову лезет?!

Мы ждали.

— Шикарный потолок, — заметил Оуэн. Он лежал на моих подушках, подложив руки под голову, и ужасно походил на школьника, мальчишку, пытавшегося добиться соответствующей реакции от взрослого.

— Спасибо, — обронила я.

На своей постели (я купила матрац в отеле «Четыре времени года») с шестью чрезвычайно мягкими подушками я чувствую себя принцессой. И мне совершенно не понравилось, что этот похотливый варвар наслаждается ими, но я решила применить испытанную и верную военную тактику, помогающую оккупированным успешно нейтрализовать оккупантов. Не позволяйте им увидеть, что для вас это важно.

Мое лицо оставалось бесстрастным.

— Вы, надеюсь, все для себя выяснили, Оуэн? — осведомилась я голосом школьной учительницы.

— Неплохое покрытие.

— Это ковер.

На полу спальни лежал выцветший обюссон из коллекции одной знатной леди, который я отхватила за отправную цену на аукционе.

Посторонний не заметил бы здесь ничего из ряда вон выходящего, если не считать полного отсутствия семейных фото по причинам, мной уже объясненным.

Кроме одного снимка. Я сделала его пару лет назад в Сен-Реми, в кафе «Альпиль». Молодой человек, американец, лет тридцати двух. Веселый, счастливый, здоровый. Обнимающий молодую женщину, которая явно его любит. Его любят. Так мог бы выглядеть мой сын. Если бы у меня был сын, В тот день я посетила все сайты усыновленных детей в Интернете на случай, если он или она могут по какой-то причине нуждаться во мне: срочная операция или что-то подобное. Но так никого и не нашла.

Оуэн взял в руки фото.

— Кто это?

— Мой крестник.

— Ха.

Он поднялся, оставив глубокую вмятину в моем атласном покрывале и окончательно разрушив едва установившуюся между нами хрупкую связь.

— Что же, пора. Спасибо за ужин. С понедельника нам предстоит много работы.

— Знаю. И поздравляю еще раз. Невероятная удача, и вполне заслуженная. Сэру Бенджамину никогда бы это не удалось.

— Достойная похвала, особенно из ваших уст. Это всего лишь первый шаг, но очень важный. Теперь начнется настоящее дело.

На пороге он остановился и обернулся.

— Что вы делаете в этот уик-энд?

— Собираюсь навестить друзей в Шотландии.

— Неужели? Где?

— В окрестностях Эдинбурга.

— Желаю хорошо отдохнуть. Увидимся в понедельник.

Я была так рада, что он убрался, что думала, сознание потеряю. Я стояла на краю пропасти, хотя не совсем понимала, какой именно.

Перед тем как лечь в постель, я вынула бриллиант из кольца леди Мелоди, бросила платиновую оправу в тигель, где она расплавилась, и положила камень в сейф. Подняла браслет, в последний раз провела по руке, чувствуя, как его история проникает в мою кровь, опьяняя сладким ядом. Никогда еще не было у меня такой крупной во всех смыслах вещи. Я погладила им щеку, губы, шею и грудь. Какое утонченное наслаждение. До этой минуты я не испытывала такого удовольствия или такой любви. Браслет мой. Отныне я стану называть его «Любимцем королевы».

* * *

Наутро я проверила электронную почту, как всегда, по субботам — посмотреть, не делал ли кто запроса из сайтов по усыновлению. И пока ждала соединения, сердце забилось сильнее. Я затаила дыхание, зная, что сообщения не будет, но все равно надеясь, что ошибусь. Может, сегодня — тот самый день.

Не тот. Я тяжело вздохнула. Ничего, справлюсь. Не представляю, что сделала бы, получив весточку, но все равно очень счастлива знать, что мой сын или дочь в полном порядке. И не нуждается во мне. Не испытывает срочной потребности в одной из моих почек или кусочке печени, легком или сердце. Но, честно говоря, я отдала бы все это только за два-три слова. Иногда я гадала, есть ли у моего ребенка свои дети, но старалась не думать об этом чересчур много. Не думать о том, что где-то у меня куча родственников, которые, возможно, тоже вспоминают обо мне.

Я сунула крошечный лэптоп в сумочку, заправила волосы под седой парик, добралась на метро до Хитроу и успела на первый рейс до Женевы, где положила в свой банковский сейф несколько первоклассных камней вместе с бриллиантом леди Мелоди. Провела ночь в прелестном номере отеля «Дю Лак» с видом на озеро, поужинала в ресторанчике за углом очень неплохим фондю с сыром, которое запивала терпким швейцарским рислингом. Утром прогулялась вдоль замерзшего озера на бодрящем зимнем ветерке и к обеду уже вернулась в Лондон, где было холодно и дождливо.

День я провела в мастерской, заканчивая пары прихотливо изогнутых рядов, служивших оправами для кашмирских сапфиров в колье. Я включила верхний свет на полную мощность, добавив к освещению еще две люминесцентные лампы на моем микроскопе «Меджи» с сорокапятикратным увеличением и принялась за работу.

Каждый изогнутый ряд имел восемь багеток постепенно увеличивавшегося размера, от приблизительно четверти до трех четвертей карата. И каждая пара изогнутых рядов немного отличалась от соседней, потому что центральные сапфиры тоже не были одинаковыми: от семи с половиной до одиннадцати и одной десятой карата. Сейчас я трудилась над оправой номер восемь. Сначала взяла маленький платиновый слиток и раскатала до двух миллиметров толщиной. Отрезала две полоски по шесть с половиной миллиметра шириной, но не за один раз, а сделав предварительно несколько надрезов, и очень осторожно, придала им слегка изогнутую конусообразную форму. При этом приходилось постоянно делать измерения, и, когда я закончила, оказалось, что и пропорции, и очертания абсолютно точны. Удовлетворенная, я поставила багетки на место в заранее определенном порядке. И только после этого с силой прижала к платиновому основанию, туда, где «площадка», или обратная сторона бриллианта, оставляла отчетливые вмятинки.

Обычно на столе ювелира лежат десятки инструментов. Неопытному глазу многие из них кажутся одинаковыми, но на самом деле у каждого своя функция. Есть кожаные кружочки и ворсовальные шишки для полировки и отделки, щипчики, пинцеты, газовые резаки и сварочные горелки и приблизительно пятьдесят различных резцов для огранки и придания окончательной формы. Мои резцы были лучшими в мире, сделанными из твердейшей швейцарской стали, и, следовательно, ими можно было дольше работать с платиной без дополнительной заточки, поскольку именно этот металл я предпочитала.

Обратная сторона хорошего изделия должна быть так же красива и изящна, как и передняя: именно она служит свидетельством высокого качества и искусства мастера. Видимая площадь камней с обратной стороны должна быть почти такой же большой, как спереди. Чем меньше видимая площадь, тем хуже работа и скорее всего качество камней и металла. Работать с платиной и легко, и трудно. Это требует терпения, точности и таланта, но с лихвой вознаграждает и ювелира, и владельца тем, что оправа почти невидима и надежно удерживает камни. Большинство лучших ювелиров перед тем, как вставить камень, гравируют на платине свою метку: трефы, пики, червы, бубны, круга, квадраты, треугольники, овалы и тому подобное. Моей меткой был трилистник. К тому времени, когда изделие будет закончено, метка станет невидимой, но иногда при очень внимательном рассмотрении говорят, что можно разглядеть клеймо мастера. Я этому не верю.

Я перевернула первое основание с вмятиной и взялась за дела. Деревянная ручка острого, как скальпель, ножа удобно лежала в руке. Работа шла очень медленно. Как только лапки оправы были готовы, я вставила камни, и слегка нагретый, смягченный металл надежно их охватил. Потом я загнула лапки, срезала лишнюю платину и немного поджала, так чтобы камни не шатались. Свет, проходивший сквозь бриллианты и отражавшийся от них, казался магическим и таинственным. Копия была неотличима от оригинала.

Я полностью сосредоточилась на работе и к вечеру закончила все оправы. Поверьте, очень нелегко выносить не только физическое напряжение, которого требует такая сосредоточенность, но и нестерпимо яркий свет. Плечи и шея затекли настолько, что почти не двигались, а глаза горели, словно в них насыпали песку, и было больно моргать. Но я все же собралась с силами, убрала колье, разложила инструменты по своим местам и убрала в комнате. Прежде чем закрыть мастерскую, я вынула «Любимца королевы» и прижала к щеке. Он опалял огнем. Я горела. Мы с принцем Альбертом улыбнулись друг другу. Все равно что иметь тайного любовника. Я поцеловала его на ночь, перед тем как положить браслет на место.

На кухне было темно, как в пещере, и так же холодно, поэтому я включила плиту, налила огромную порцию шотландского виски, сделала большую миску поп-корна, завернулась в кашемировую шаль и тупо смотрела в телевизионный экран, пока не настало время ложиться спать.

 

Глава 19

В понедельник утром я проснулась в шесть под трезвон будильника и услышала стук дождя по стеклам. Итон-сквер была туманной и тихой. Я люблю дождь. Может, именно потому так обожаю Лондон: в Оклахоме вообще нет дождей, о которых стоило бы говорить, а в мокрую лондонскую погоду я чувствую себя под защитой многовековой высокомерной английской выносливости, позволяющей терпеть не слишком приятный английский климат.

Поглубже зарывшись в одеяла, я прослушала новости на «Би-би-си» и уже подумывала было позвонить и сказать, что сегодня не приду на работу, но вовремя спохватилась.

Я позавтракала в автобусе: как всегда, каждый день одно и то же — горячий сладкий глазированный хворост из «Ориел», нашей маленькой французской кондитерской на Кливден-плейс. Я сидела на своем обычном месте в окружении постоянных пассажиров. Все дружно жевали — кто бисквиты, кто круассаны — и читали газеты, пока автобус, как неуклюжая баржа, рассекал лужи на мостовой. Буду ли я так уж сильно скучать по всему этому, когда навсегда уеду во Францию? Не настолько, чтобы удержать меня здесь, когда бы ни настал этот день.

Обычно, я прихожу в офис первой, и это утро не стало исключением. Наш древний швейцар Олкотт и я всегда соревнуемся, кто успеет раньше, но это всего лишь игра вроде тех, в какие играют внуки с дедом и бабкой, позволяя старшим выиграть, чтобы не ранить их чувства. Он стар и едва двигается, и, даже если приходит до меня, я всегда могу обогнать его на ступеньках, но не делаю этого. Однако сегодня утром его нигде не было видно, а ведь уже половина восьмого.

Маленькие огоньки виднелись в окнах первого и второго этажей. Я толкнула тяжелую калитку из кованого железа, поднялась на крыльцо и открыла дверь.

— Доброе утро, Роджер, — поздоровалась я со старшим охранником, сидевшим за высокой стойкой, отгороженной пуленепробиваемым стеклом, перед длинным рядом мониторов, отслеживавших каждое движение посетителей. — Хорошо провели уик-энд?

— В отделах живописи и мебели было полно народу. Все эксперты только и гудели о наследстве леди Карстерз. Все два дня не выходили из кабинетов.

— Еще бы! Ладно, увидимся.

— Удачного вам дня, мисс Кик.

Я положила сумочку на конвейер рентген-детектора, подобного тому, какие стоят в аэропортах, прошла через детектор металлов, поздоровалась с охранницей, безмозглой девицей из ночной смены, повсюду следующей за Роджером, как дрессированная собачка, и вошла в уютный, безмятежный, таинственный и волшебный мир «Баллантайн энд компани окшениерз».

Огромный дом был молчалив. Спокоен. В воздухе пахло нашей специальной полиролью для мебели с ароматом кедра. Из аукционного и выставочного залов не доносилось ни звука, сверху, где балконы второго и третьего этажей окружали просторный атриум первого, тоже не доносилось ни звука. Я поднялась по широкой лестнице на второй этаж, где находились кабинеты администрации, включила свет над своим столом, стоявшим на площадке. Это был не стол, а грозное боевое судно, вполне подходящее для грозной воинствующей женщины, откуда я смотрела вниз, с надменным видом «положение обязывает» на любого раба, посмевшего приблизиться ко мне. Это был мой дом.

Внизу открылась входная дверь, и появился Олкотт.

— Доброе утро, Олкотт, — окликнула я, снимая перчатки и включая компьютер.

— Доброе утро, мисс Кик, — жизнерадостно помахал он.

Я включила еще несколько ламп, и в приемной сразу стало уютно. Панели вишневого дерева отливали благородным глубоким цветом, оттеняя контрастные тона древнего персидского ковра. Маленькие музейные лампочки зажглись над серией рисунков Пикассо, разместившихся на дальней стене, и совершенно поразительным Констеблом, висевшим прямо напротив площадки: ни одна из этих работ не нашла достойных покупателей за ту цену, которую просили хозяева, и теперь они принадлежали фирме. У нас скопилось много вещей подобного рода от прошлых аукционов, на которых выставлялись как современные мастера, так и английские живописцы восемнадцатого века. К сожалению, и Бертрам, и Оуэн в свое время надавали несбыточных обещаний владельцам, надеясь, что те принесут им работы более высокого качества. Что же, мы действительно получили несколько достойных картин, но куда меньше покупателей, чем ожидалось (или, лучше сказать, требовалось, если вы уже доняли, как работают аукционные фирмы), так что пришлось оставлять все эти работы себе, что еще глубже повергло нас в долги. Но как бы дорого они ни обошлись нам, все же глаз куда с большим удовольствием отдыхал на них, чем на старых, избитых гравюрах со сценами охоты, которые так нравились Бенджамину.

— Доброе утро… что? — рявкнул кто-то. Повернувшись, я увидела проходившего через пульт охраны Бертрама.

Девушка вытаращилась на него.

— Доброе утро, мистер Тейлор, — наставительно поправил он. — Когда вы научитесь отвечать правильно? И встаньте, когда я вхожу. Да, и откиньте волосы со лба!

К тому времени, как она отцепила ноги от ножек стула и поднялась, Бертрам уже был на середине лестницы и, взглянув на меня, покачал головой:

— Где мы только откапываем этих людей?

Церемония повторялась каждое утро и неизменно меня смешила.

— Как прошли продажи в выходные? — спросила я, беря у него пальто.

— Очень удовлетворительно.

— А точнее?

— Мы превысили прогноз на двадцать процентов.

— Кажется, дело пошло, верно?

— Я бы пока не был столь оптимистичен, но по крайней мере мы не пятимся назад. Вы прекрасно выглядите. Хороший уик-энд?

— Спасибо, неплохой.

— Весь следующий час я буду говорить по телефону с маркизом Кортини, позаботьтесь, чтобы нас не прерывали. Чай. Молоко. Два кусочка сахара. Пожалуйста.

Он вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

Я повесила пальто, спрятала портфель, поставила воду для чая Бертрама, пока моя электронная почта загружалась результатами пятничных и субботних продаж в нашем нью-йоркском филиале. Не поверите, но до Брейса у нас не было ни электронной почты, ни Интернета. Совершенно невероятно. Я распечатала отчеты для Оуэна, который, насколько я знаю, уже их просмотрел, открыла дверь его кабинета и включила свет. Что-то было неладно. Неправильно. И дурно пахло. Нет, не дурно, Омерзительно. Чем-то затхлым вроде газа, словно здесь два дня не выключалось отопление. Я зажала рукой рот и огляделась. И увидела Тину. Она растянулась на диване: одна нога бессильно свешивается на пол. Над ней неяркая лампочка мягко освещает Ван Гога (не нашел достойного покупателя), Свет дробится в ее блестящем платье для коктейля и позолоченных босоножках на высоких каблуках.

Оуэну это не понравится.

— Доброе утро, мисс Ромеро! — жизнерадостно воскликнула я. — Пора вставать. Принести вам чаю или кофе?

Тина не ответила. И не шевельнулась. Я шагнула ближе.

— Мисс Ромеро! Сегодня у нас понедельник.

Я похлопала в ладоши. Тина оставалась неподвижной. Я включила лампу на подлокотнике дивана и только тогда заметила валявшийся на полу шприц и крохотные капельки крови между пальцами ноги. Ее лицо было повернуто к спинке дивана, и, присмотревшись ближе, я заметила, что глаза открыты, но словно усохли и провалились в глазные впадины, а кожа приобрела тошнотворный беловато-серый цвет. Сладковато-удушливый запах исходил от нее.

— О Иисусе!

Я подавила рвотный спазм и, задыхаясь, ринулась к двери.

— Олкотт, Олкотт! Роджер! Немедленно сюда!

Кое-как добравшись до телефона, я вызвала полицию.

— Что случилось, мисс?

Олкотт, благослови Господь его доброе старое сердце, пыхтя, взбирался по лестнице со всей скоростью, на которую был способен. Роджер, как кролик, перепрыгивая сразу через две ступеньки и размахивая пистолетом, промчался мимо него и влетел в кабинет Оуэна.

— О Боже, — прохрипела я. — Страшно подумать! Там Тина, и она мертва!

Трубку поднял дежурный, и я объяснила, в чем дело.

— То есть как это мертва? — удивился Олкотт, ковыляя к двери.

— Не заходите туда! Спускайтесь вниз и впустите полицию. Они приедут с минуты на минуту.

— Хорошо, мисс Кик. Я подумал, что нужен вам здесь.

Он с трудом повернулся. Несчастное тело было так сковано ревматизмом, что двигалось словно монолит, как мраморная статуя, вертевшаяся на пьедестале. Костлявая маленькая птичья лапка стиснула перила. Он почти спустился вниз, когда зазвонил звонок и в дверь заколотили.

— Минуту! — крикнул он своим милым бесплотным голосом. — Иду.

Упаси Боже, чтобы девица за рентгеновским детектором подняла свою толстую задницу и соизволила открыть дверь. Не дождетесь!

 

Глава 20

Олкотт едва успел повернуть ручку, как дверь распахнулась, швырнув его на пол, будто усохшую куклу. В вестибюль ворвались два мускулистых пожарных в сопровождении двух полицейских.

— Где?

Олкотт с трудом поднялся, показал на лестницу, и они взлетели наверх, добравшись до меня в рекордное время, — ничего не скажешь, они в прекрасной форме, эти молодые люди, — и ринулись в кабинет Оуэна. После минутной суматохи они сообразили, что никакого драматического спасения знаменитой кинозвезды, лежащей на диване в расшитом стеклярусом платье со следами уколов между распухшими, покрытыми лаком пальцами, не предвидится.

Я пошла на кухню, сварила кофе, вернулась за стол и стала спокойно наблюдать развертывавшийся спектакль. Размеры лихорадочной деятельности были поразительны: с каждой секундой прибывали все новые люди — кое-кто был в одноразовых белых бумажных комбинезонах (я знала, что они одноразовые и бумажные из телевизионных детективов), и все тащили какие-то сложные приборы. При этом каждый держал в руке сотовый и с кем-то дискутировал.

— Простите.

Передо мной возник самый старший детектив.

— Я старший инспектор Кертис. А вы?

Он выжидающе уставился на меня, держа наготове ручку.

— Кэтлин Кесуик. Старший помощник, — пояснила я, стараясь припомнить, где могла его видеть. Он казался таким знакомым.

— Не знаете, где…

— Позвольте помочь: я не воскресший Джон Тау и не инспектор Морс, хотя похож на него. Не знаю, кого вы предпочитаете, но лично я — поклонник Колина Декстера.

— Я нахожу его потрясающим.

— Я тоже. Но вернемся к делу. Это вы обнаружили труп?

— Я.

— Знаете, кто это такая?

— Да. Тина Ромеро. Жена мистера Брейса.

— Тина Ромеро, актриса?

— Совершенно верно.

— А мистер Брейс?

— Владелец «Баллантайн и Кº»

— Не подскажете, где найти мистера Брейса?

— Он живет в отеле «Дьюкс». Сент-Джеймс-плейс. — Я подняла трубку. — Сейчас позвоню и объясню, в чем дело.

Но детектив отнял у меня трубку.

— Нет, спасибо, миссис Кесуик…

Честно говоря, он был очень привлекателен: не в стиле кинозвезды или кумира публики. То есть при виде его на мостовой не возникнет пробка. Не то что Оуэн. Нет, дело скорее всего было в его манере держаться. Он казался безмятежным и задумчивым, а взял у меня трубку хоть и мягко, но властно. Лицо было обветренным, на щеке белел старый шрам. Волосы серебрились сединой, а в небесно-синих грустных глазах светилась мудрость. Мне вдруг пришло в голову, как ужасно всю жизнь расследовать убийства, зарабатывать на хлеб, имея дело с дикими гнусностями и кошмарами. Выражение его лица было таким покаянным, что я ощутила потребность утешить его.

— …это совершенно ни к чему, — Он положил трубку на рычаг. — Мы сами об этом позаботимся.

Взяв сотовый, он быстро назвал имя и адрес Оуэна.

— Когда вы нашли ее?

Детектив снова обернулся ко мне, и я поняла, что он находит меня столь же интересной и привлекательной, как и я его. «Кик Кесуик! О чем это ты толкуешь? Кажется, ты превращаешься во что-то вроде помешанной на сексе нимфоманки. Ну разумеется, он находит тебя интересной: ты одна из подозреваемых. И он обязан пристально изучать людей. Это его работа. И не настолько он привлекательный. Довольно-таки помятый. И кажется, постоянно ждет, пока ты проговоришься».

— Простите?

— Время. В какое время вы ее нашли?

— Чуть позже половины восьмого. Я включила свет и увидела ее.

— Кто еще был в здании?

— Роджер. Наш охранник. И девушка на рентген-контроле, но она вряд ли что-то знает: глупа как пробка. Да, и еще первая смена охранников в караульном помещении. Но не думаю, что кто-то сюда заходил. Я была первой. Минуты две спустя появился Олкотт.

— Олкотт?

— Швейцар. Потом пришел мистер Тейлор.

— Кто такой мистер Тейлор?

— Президент и главный аукционист. Это его кабинет. — Я показала на закрытую дверь. — Но у него важный телефонный разговор, и я буду крайне благодарна, если не станете прерывать его без лишней необходимости.

— Понятно. Вы не заметали ничего необычного, когда пришли сюда?

— Ничего. Все было в полном порядке.

Звякнуло переговорное устройство.

— Минутку, пожалуйста. Да?

— Что там за скандал? — недовольно спросил Бертрам. — Неужели не понимаете, насколько важны эти переговоры?

— Простите, мистер Тейлор, но мисс Ромеро мертва. Это полиция.

— Попросите вести себя потише. Я не могу сосредоточиться. И где мой чай?

— Сейчас, сэр. Я им скажу. Прошу прощения.

Я повесила трубку.

— Это мистер Тейлор. Извините, пожалуйста, еще две секунды.

Я сделала знак Олкотту, занявшему свой обычный пост на лестничной площадке и готовому броситься выполнять любое мое распоряжение.

— Чай мистеру Тейлору, Олкотт, пожалуйста.

— Дверь кабинета была открыта или закрыта? — продолжал старший инспектор Кертис.

— Заперта.

— Это обычная процедура?

— Да. Я всегда ухожу последняя и запираю ее сама.

— А как насчет уборщиц?

— Они начинают в половине шестого и всегда убирают кабинет мистера Брейса в первую очередь, чтобы я смогла все проверить перед уходом.

— И уходите вы…

— Обычно около шести. В пятницу было то же самое. Я отправилась на рынок.

Он поднял на меня глаза, немного помедлил и снова уставился в блокнот.

— Понятно.

Зачем я сказала это? Не все ли равно, куда я пошла?

Он кивнул, сбросил пальто, под которым обнаружилось слегка округлившееся, уже немолодое, но приятное на вид тело. Карманы спортивного пиджака оттопыривались, на галстуке темнели жирные пятна, серые фланелевые слаксы казались мешковатыми. Зато туфли начищены до блеска. Капли дождевой воды собрались на ботинках кордовской кожи.

— Скажите, миссис Кесуик, а для меня у вас не найдется чаю? Или кофе?

— Есть и то и другое. Что предпочитаете?

Я открыла шкаф и повесила его пальто.

— Кофе. Черный. Два кусочка сахара.

— Сейчас будет. И не миссис, а мисс.

Он проследовал за мной на кухню.

— Как по-вашему, сколько пролежала здесь мисс Ромеро?

— Без медэксперта сказать трудно, но думаю, не меньше двух дней.

Я снова подавилась.

— Фу!

— Хорошо сказано.

В его глазах мелькнули смешливые искорки, и мы оба застенчиво улыбнулись.

 

Глава 21

Минут через пятнадцать появился Оуэн и сразу стал командовать. Судя по румянцу и пружинистой походке, он, несмотря на дождь, успел сделать утреннюю пробежку. Каждое утро он делал семь миль в Гайд-парке, пробегая вокруг всего Серпентайна.

Кстати, я уже упоминала, что пыталась больше ходить пешком? Ничего особенного, но после смерти Бенджамина я решила вести здоровую жизнь. Очень люблю гулять, особенно во Франции. Поэтому дала себе слово каждый день проходить пять миль, будь то дождь или солнце. Это должно войти в привычку. Пора заняться собой.

С тех пор каждые два-три дня я одолевала милю-другую. И называла это прогрессом. Неплохое начало.

— Вы нашли ее, Кик? — глухо спросил Оуэн с ничего не выражающим лицом.

Я кивнула:

— Около половины восьмого.

— Прошу сюда, мистер Брейс, — вмешался старший инспектор, показывая Оуэну на его же собственный кабинет. — Вам придется произвести официальное опознание.

Они вернулись через несколько секунд. Лицо Оуэна приобрело такой же серовато-белый цвет, как у Тины.

— Не мог бы я задать вам несколько вопросов где-нибудь в местечке потише? — спросил старший инспектор. — Ничего необычного. Всего лишь рутина.

Оуэн растерянно глянул на меня.

— Зал заседаний совета директоров, сэр, — подсказала я.

— Верно.

С каждой минутой он выглядел все хуже, словно усыхая на глазах.

— Пойдемте со мной, Кик.

— Вы, наверное, предпочли бы говорить с глазу на глаз, — заметил инспектор.

Оуэн покачал головой:

— У меня нет секретов от мисс Кесуик.

Точно, нет. Кроме шестисот восьмидесяти миллионов долга, если судить По пятничному отчету.

Мы отправились в зал заседаний совета директоров. Я включила свет, и Олкотт принес кофе, чай и теплые, липкие ореховые пышки. Оуэн оставил оригинал портрета отца-основателя, красноносого, жирного, увенчанного париком сэра Баллантайна, висеть в конце стола, над своим креслом. Думаю, пройдет еще немного времени, и Оуэн станет выдавать его за собственного предка.

— Когда вы в последний раз видели жену, мистер Брейс?

— Утром в пятницу, когда она пришла в офис. Перед этим ей вручили документы на развод.

— Понятно. И она расстроилась?

— Очень. Мы немного поссорились.

Старший инспектор выжидающе молчал.

— Совсем немного.

Оуэн заговорщически улыбнулся и показал на четыре подсохшие и побледневшие царапины на щеке.

— Она наградила меня вот этим, а потом созвала пресс-конференцию и объявила, что я подбил ей глаз, что я категорически отрицаю.

— Подбили глаз?

Оуэн кивнул.

— Вы ведь не заметили синяка, верно?

— Я не заметил, но теперь обязательно проверю.

— Можете не трудиться. Его просто нет. Это был грим.

— Она часто употребляла наркотики?

— К несчастью, да. Часто, — кивнул Оуэн.

— Знаете, откуда она их доставала?

— Нет. Во всяком случае, только не от меня. В ее профессии полно фанатов и прихлебал, и всякий более чем счастлив угодить звезде. Жалкая братия.

«О, пожалуйста, Оуэн, — хотелось мне сказать. — Не суди других. Можно подумать, у тебя нет своих фанатов и прихлебал, каждый из которых более чем счастлив угодить тебе. Ладно, пусть не наркотики, а секс по первому требованию? Кто бы говорил…»

— Мы никого не подозреваем, мистер Брейс. Никакой нечестной игры. По всему видно, что это ясный случай передозировки, но чтобы не было никаких сюрпризов и поскольку ее обнаружили, скажем, в не совсем обычной ситуации, закон требует от нас произвести вскрытие. Кроме того, я вынужден спросить вас, сэр, где вы были в этот уик-энд.

— Понимаю, — вздохнул Оуэн. — Я провел субботу и воскресенье в Хенли, на заводе.

— Заводе?

— Завод «Пантер». Я его владелец.

— Автомобильный?

— Совершенно верно.

Инспектор явно впечатлился.

— Превосходно, — пробормотал он, делая очередную запись. — И ночь вы тоже провели в Хенли?

— Нет, вернулся в город в субботу, но никуда не выходил.

— А в пятницу?

— Ужинал с Селин. Мы были в «Марксе».

— Селин?

— Она модель.

— Ах да, Селин. Я знаю, о ком вы. Потрясающая девушка. Длинные светлые волосы. Большие глаза.

— Именно, — подхватил Оуэн. — Большие…

— Простите, — вмешалась я.

Оуэн поспешно закрыл рот, а старший инспектор Кертис прикусил губу, с трудом удерживаясь от улыбки. Очевидно, он искренне забавлялся, и разве можно его осуждать при такой-то безрадостной жизни?

— А «Марк»?

— «Маркс». Это клуб.

— Вот как, — заметил инспектор и откусил большой кусок пышки, оставляя коричневые сахарные усы в уголках рта, которые, правда, аккуратно промокнул салфеткой, вместо того чтобы слизать языком, как это сделал бы Оуэн.

— Ну разумеется, «Маркс». А после ужина?

— А после ужина допоздна совещался с мисс Кесуик у нее на квартире, — пояснил Оуэн, улыбнувшись мне.

Я едва не рассмеялась при виде выражения лица детектива. Не знаю, находил ли он меня привлекательной до того, но сейчас, думаю, был немного заинтригован. Я сдержанно усмехнулась, и, будь я чуточку помоложе, эту! усмешку можно было бы назвать кокетливой, но сейчас всего лишь милой, бесхитростной, слегка глуповатой и неоткровенной.

— Как вам уже известно, в пятницу днем Тина собрала пресс-конференцию, — продолжал Оуэн. — Я не успел ее посмотреть и отправился к мисс Кесуик, чтобы не пропустить одиннадцатичасовой выпуск новостей.

— И до которого часа вы были у мисс Кесуик, сэр?

Оуэн взглянул на меня.

— Почти до двух, — призналась я, чувствуя себя набедокурившей школьницей. Щеки стали горячими.

— Мой водитель доставил меня в отель, и я лег спать.

— Ваш постоянный водитель?

— Да. Майкл. Он и сейчас ждет на улице. По крайней мере должен ждать.

— А утром уехали в Хенли?

— Да, около девяти.

— Знаете, почему мисс Ромеро оказалась в вашем офисе?

— Понятия не имею.

— Вы не договаривались о встрече?

— Нет.

— У нее был ключ от вашего кабинета?

— Насколько мне известно, нет. Повторяю, я понятия не имею, почему она лежала здесь и каким образом вошла.

— У кого ключи от вашего кабинета?

— У меня. У Кик. У охраны, разумеется. И это все.

Оуэн взглянул на меня, словно требуя подтверждения, и я кивнула.

— Вот, пожалуй, и все, сэр. — Старший инспектор Кертис закрыл блокнот.

— Спасибо, что уделили мне время. И пожалуйста, примите мои соболезнования.

— Могу я задать вопрос, инспектор? — сказал Оуэн, — Вы надолго собираетесь оставить ее здесь?

— Еще час, не больше.

— Нельзя ли поторопиться? У меня много дел.

Такая реакция Оуэна, казалось, напугала Кертиса.

— Мы и так действуем достаточно оперативно, сэр. Но даже если мы унесем тело, все равно потребуется некоторое время, чтобы проветрить помещение.

— Это уж точно. В кабинете воняло хуже, чем в пешеходном переходе между Кенсингтоном и Грин-парком, навечно оккупированном бездомными бродягами, уверенными, что можно обойтись и без унитаза, пока собственные штаны еще целы.

Я так боялась, что он спросит, где я провела уик-энд, что, как оказалось, забыла о необходимости дышать и судорожно втянула воздух, только когда он оставил нас вдвоем.

— Вы в порядке? — озабоченно осведомился Оуэн. — Побелели, как простыня.

— Ничего страшного. Последствия шока.

Он покачал головой и брезгливо поморщился.

— Полная неудачница. Какого черта ей понадобилось тут в выходные? И как, черт возьми, она пробралась в мой кабинет?

— Нечего смотреть на меня. Я ее не впускала.

Сама не знаю, почему я не упомянула о том, что в кабинет Оуэна вела отдельная лестница, начинающаяся прямо от того, что кажется приваренной стальной панелью в переулке, за мусорными ящиками. Она была такой старой и заброшенной, что я не уверена, знал ли о ней сам Оуэн: я никогда ему ее не показывала. В последний раз, насколько я знала, ею пользовался сэр Крамнер много лет назад, когда пытался избежать встречи с женой и ее мамашей. Бедный сэр Бенджамин никогда по ней не ходил: ему не от кого было скрываться, кроме как от самого себя.

 

Глава 22

— Я не знала, что Тина употребляла наркотики, — заметила я Оуэну, который временно обосновался в зале, пока полиция заканчивала работу в кабинете, запихнув гниющий труп Тины в большой черный пластиковый пакет и выкатив к служебному лифту у черного хода. — А я думала, она была помешана на фитнессе.

— Вы многого не знали о Тине. Наркотики — всего лишь верхушка айсберга.

Мне хотелось расспросить подробнее, но Оуэн предпочел не распространяться на эту тему.

— Послушайте, Кик, — продолжал он, — простите, что смутил вас своими идиотскими приставаниями. Не стану все сваливать на шампанское. Я готов подписаться под каждым словом, но тем не менее извините.

Он вручил мне утреннюю газету, раскрытую на колонке ежедневной светской хроники. Один абзац был обведен красным фломастером.

— Добудьте мне приглашение на это, — ткнул он пальцем в овал. — И соедините меня с Гилом… пожалуйста.

Я пробежала глазами заметку. Мистер Ишмейел Уинтроп праздновал свое девяностолетие в своем доме в Мейфэре.

Такова неприятная сторона аукционного дела: выискивать и пригревать старых и больных людей. Поправка. Старых, богатых и больных людей. Под внешним лоском высшего класса, престижа и привилегий бурлит водоворот бесстыдной гонки со смертью. Предпочтительно добраться до владельцев и их семей до того, как горячо любимые отправятся на тот свет. Следовательно, служащие и эксперты аукционных фирм тратят невероятное количество времени и денег, используя все связи и хитрости, чтобы раздобыть приглашения на вечера, приемы, концерты, обеды, ужины, домашние праздники, а также свадьбы, крестины, бар-и батмицва и похороны, где могут вступить в прямой контакт с предполагаемой добычей. Интересно, что это не так сложно, как кажется. Большинство экспертов, служащих и их помощников могут, как правило, похвастаться благородным происхождением. Все это люди, выросшие в окружении коллекций и привыкшие ценить их историю и ценность. Поэтому, нанимая отпрысков знатных фамилий, аукционисты надеются, что, когда умрут родители и прародители, все эти коллекции поступят на продажу именно через их фирму.

Я позвонила нашему эксперту по британским маринам восемнадцатого века Филадельфии Сингер, привлекательной женщине лет сорока и одновременно внучатой племяннице мистера Уинтропа, и изложила свою просьбу.

— Это правда? — оживилась Филадельфия. — Что мисс Ромеро найдена мертвой в кабинете мистера Брейса.

— К несчастью, да.

— Мне так жаль.

— Они расстались.

Понимаю, звучало это довольно жестоко, но в наши дни жестокость была в моде в «Баллантайн и К°». Собственно говоря, мы перешли все пределы жестокости. Здесь, на втором, административном этаже, мы быстро приближались к состоянию, когда вот-вот прозвучит приказ не брать пленных. Здесь правили наличные.

Она перезвонила через десять минут, чтобы заверить, как сильно жаждет семья мистера Уинтропа — две его дочери, Шейла Фуллертон и Беверли Хьюз, ныне овдовевшие, — пригласить мистера Брейса и его спутницу на праздник, долженствующий состояться через две недели, в пятницу.

Шейла Фуллертон… Что-то знакомое.

И тут я вспомнила. В журнале была статья о ней. Заядлая охотница. Платила вчетверо больше обычной цены за простые сафари, потому что ездила только на такие, где могла действительно стрелять животных. И выставляла их головы и шкуры в зале трофеев собственного дома.

— Мисс Кесуик, — окликнул меня Бертрам, выходя из кабинета. Он умудрился пропустить все шоу. — Что все эти люди тут делают?

— Я же говорила вам. Тина умерла.

— Хотите сказать, здесь?

— Именно.

— О Господи Боже! Только этой рекламы нам не хватало! — покачал головой Бертрам. — Дешевка, Дешевка. Дешевка.

Вперед выступил старший инспектор Кертис и, представившись, объявил:

— Я бы хотел отнять у вас пару минут, если не возражаете.

— Разумеется, старший инспектор, — ответил Бертрам с нехарактерной для него теплотой. — Заходите. Вижу, у вас цвета Модлин.

Он плотно прикрыл дверь. Оксфорд. Старые школьные галстуки.

Двадцать минут спустя мы с Кертисом спустились вниз, где я представила его нашему старшему службы охраны, который со своей командой из четырех человек занимал комнаты за главной лестницей. Ряды экранов отслеживали каждый вход, выход, лифт, аукционный и выставочный залы и кладовую. Даже в туалетах были камеры.

— Впечатляет, — заметил старший инспектор.

— Охрана бдительнее, чем в Английском банке, — похвастался шеф охраны. — Мы можем поддерживать свой, достаточно оригинальный имидж только благодаря нашей современной системе безопасности. Мисс Кесуик следит за тем, чтобы мы модернизировали ее каждые шесть месяцев.

Они просмотрели записи за весь уик-энд начиная с пяти часов пятницы. Наш двойник Дэвида Нивена, которого я втайне считала Самаритянином, пролетел через детектор металла, дружески болтая с хорошо одетой парой. Судя по выражениям их лиц, они пытались припомнить, где с ним встречались.

— Вот мисс Ромеро, — объявил шеф. — В пятницу вечером состоялся аукцион рисунков старых мастеров, включавших два эскиза Фра Бартоломмео. Больше народа, чем обычно.

— Которая тут она? — спросил Кертис, изучая поток силуэтов, заполнивших экран.

— Хотите сказать, что не узнали? — удивилась я.

С таким же успехом он мог быть марсианином, если не видел подобных вещей: уж слишком она выделялась из наших обычных клиентов.

Шеф остановил просмотр и ткнул пальцем в монитор.

— Вот эта, в белой норковой шубе и темных очках, проходит через детектор. — Он переключился на другой кадр. — А тут она поднимается по ступеням, в чем нет ничего необычного. Она часто приезжала к мистеру Брейсу, но к тому времени он, разумеется, уже ушел. Не знаю, почему мы ее не заметили.

На остальных пленках были только те, о которых упоминал шеф: множество экспертов и служащих, которым не терпелось начать работу над описью имущества леди Карстерз. Но никто, кроме Бертрама, не поднимался на второй этаж, а в пятницу он проделывал это не менее десяти раз. Остальные пользовались лифтом, чтобы добраться на третий этаж, где находились их кабинеты и мастерские.

Тина так и не спустилась.

Я проводила старшего инспектора Кертиса до входной двери. Прежде чем попрощаться, он помедлил, я поняла, что он пытается собраться с мужеством, чтобы назначить мне свидание.

— Мисс Кесуик, могу я вам позвонить?

— Позвонить?

— Да. Не хотели бы выпить со мной чашку кофе или рюмочку виски или пойти на концерт? Как-нибудь после работы?

— О, с удовольствием.

Его лицо просветлело, и я увидела, как в измученных постоянной войной глазах отразилась глубочайшая доброта.

— Прекрасно. Я обязательно позвоню.

Меня ни разу не приглашал на концерт полицейский, не говоря уже о старшем инспекторе, и теперь, возможно, не стоило и начинать. Но, с другой стороны, в этом человеке было что-то настоящее и искреннее. И если он действительно позвонит, не знаю, смогу ли отказать.

— Не забудьте, что обедаете с Гилом, — наставляла я Оуэна чуть позже, после того как кабинет привели в порядок. Я открыла окна и позвонила в компанию, специализировавшуюся на уборке и дезинфекции помещений после «несчастных случаев». Лично мне трудно представить, что кто-то способен зарабатывать на жизнь таким способом. Дрожь берет при мысли о тех вещах, которые им приходится видеть.

— Вы встречаетесь в «Марксе».

— Верно.

— И не забудьте, что там полно репортеров, так что постарайтесь выглядеть достаточно серьезным. Счастливый вид вреден для бизнеса.

— Верно. Может, следует на время притихнуть. Попросите Гила приехать сюда.

— Можно, если хотите, но людям захочется взглянуть на скорбящего вдовца, особенно на фоне нашей медной вывески у ворот.

Он взглянул на меня, своего ментора и наставника:

— Верно.

Похоже, он начинает считать, что мы два сапога пара. Но у него не было уютного гнездышка, стоящего доброго слова, а я была готова вылететь из клетки.

Оуэн вышел на улицу, продрался сквозь баррикаду вспышек теле- и кинокамер: плащ наброшен на плечи, темных очков сегодня нет. Как только он благополучно оказался в машине, я вошла в кабинет, заперлась и подошла к потайной двери, ведущей к заброшенной лестнице. Если хорошенько поискать, можно найти. Это просто часть обшитой панелью стены, перед которой стоят столик и стул. Насколько я могла видеть, мебель не передвигали, вмятины на ковре оставались на месте. Под ножками столика и стула. Я отодвинула их. Дверь легко приоткрылась, и я щелкнула выключателем на маленькой лестничной площадке. Я сама не знала, что ищу, но, похоже, дверь не открывалась годами. А может, ею пользовались не далее как в этот уик-энд. Трудно сказать. Я снова закрыла дверь, поставила мебель на место и, поскольку настал обеденный перерыв, спустилась вниз.

Зимний воздух был свежим и бодрящим. Как раз то, что нужно, чтобы прояснить голову. После короткой десятиминутной прогулки запутанными переулками я оказалась у дома сорок шесть по Кэрридж-сквер, в спокойном местечке, где располагались старые особняки, выходящие фасадом на Парк-лейн, недалеко от Стэнхоп-Гейт. В доме сорок шесть как раз и жила Шейла Уинтроп Фуллертон, шестидесятишестилетняя дочь Ишмейела Уинтропа. Через две недели, в пятницу, Шейла наверняка уедет на день рождения к отцу.

Я принесла с собой кроссворд из утренней газеты, маленький термос кофе и сандвич из моего домашнего орехового хлеба с камамбером и чатни из фиников и яблок, по рецепту Делии Смит, которое не только легко готовится, но и особенно вкусно, если прибавить самую чуточку кайеннского перца для пикантности. Восхитительная комбинация, уж поверьте, очень полезная и сытная, если только вы не заботитесь об углеводах и в связи с этим едите только камамбер.

Я выбрала скамью в Гайд-парке на противоположной стороне улицы с прекрасным видом на дом и принялась его изучать.

 

Глава 23

Прошло две недели после «инцидента с Тиной», как мы его именовали. Семейка Тины в полном составе явилась из Сан-Хуана, чтобы отвезти ее домой, и дружно искала утешения в слезах, позируя перед телекамерами. Она была их кормилицей, матерью семейства, их опорой и надеждой, и теперь ее последнее появление на публике было обставлено со всей возможной пышностью. Какое грустное зрелище. Оуэн полетел в Пуэрто-Рико, чтобы присутствовать на похоронах, вылившихся едва ли не в государственный траур.

Жизнь в офисе снова вошла в обычное русло. Эксперты занимались оценками и каталогами, клиенты, вдохновленные призывами Бертрама, покупали, Оуэн продолжал подделывать бухгалтерские книги, хотя, как мне казалось, не так усердно гонялся за юбками. Собственно говоря, если хорошенько присмотреться, он вообще перестал гоняться за юбками.

В среду днем, после закрытия биржи, были объявлены финансовый отчет третьего квартала и перспективный план продаж продукции «Пантер», и результаты оказались сокрушительно жалкими. Плохие новости вызовут еще большее падение акций, что, в свою очередь, приведет к запросам из восьми банков во главе с «Креди Сюисс». Следовательно, крах неизбежен, но Оуэн, как всегда в минуту опасности, еще больше собрался. Плохо будет тому, кто вздумает с ним шутить. Пусть уж лучше сразу приобретает ядерные боеголовки.

— Хотите поужинать сегодня? — неожиданно спросил Оуэн, прервав диктовку на середине фразы.

— Простите?

— Я сказал, не хотите ли поужинать сегодня?

— То есть с вами.

— Ну… да. Это подразумевается.

— Вы, случайно, не приглашаете меня на свидание?

— Перестаньте меня муштровать, Кик, Хоть немного расслабьтесь. У нас полно работы, и я подумал, что неплохо бы сменить декорации, вместо того чтобы торчать допоздна в офисе.

Я немного помедлила.

— В котором часу?

— Мы могли бы отправиться в «Каприс» прямо отсюда.

Хочу ли я ужинать с Оуэном? Нет, не слишком, хотя к среде я немного устаю от собственной стряпни и с удовольствием поужинала бы в ресторане. Кроме того, я никогда не была в «Каприсе». Его завсегдатаями были многие знаменитости, включая принца Чарлза.

— Пожалуй, так и сделаем, — решила я.

— Вы, кажется, взволнованы, — проницательно заметил Оуэн.

— Возьмите себя в руки, Оуэн.

Нам отвели боковой столик в главном зале, где сидят все знаменитости, и, должна признать, мне тут ужасно нравилось. Сэр Крамнер никогда не позволял себе выходить со мной на люди, и я, приехавшая в Лондон очень молодой, смирилась с ролью, для которой меня растили и воспитывали. Такова уж была моя жизнь. Я вполне сознаю тот факт, что всегда была женщиной одинокой, не имеющей никакого или почти никакого опыта в видимой, публичной стороне социальных отношений мужчины и женщины. Действительно близких друзей у меня не было. Только приятели, с которыми я общалась во Франции. Я никогда ни с кем не «встречалась» и не имела романов с мужчинами, если не считать сэра Крамнера. И дело не в отсутствии приглашений, а в полном отсутствии склонности сближаться с кем бы то ни было. Психиатр, возможно, посчитал бы, что я просто боюсь любить. Избегаю тесных отношений из страха. Страха привязанности, страха потери. О'кей, пусть будет так. Но можете себе представить, что случится с моей маленькой империей, если я распущу язык во имя любви? Ради дружеского перепихона? При мысли об этом меня трясет.

Но сегодня, с Оуэном, было весело и забавно. Почти как с хорошим другом.

Мы начали с водки-мартини, продолжили зеленым салатом с маслом и капелькой уксуса, жаренными на гриле бараньими отбивными с чесночно-розмариновым маслом, свежей спаржей и хрустящими маленькими картофельными оладьями. Оуэн заказал бутылку бордо «Шато-ле-Пен» урожая девятьсот восемьдесят пятого года.

— Превосходный выбор, сэр, — похвалил сомелье, и почему бы не похвалить при цене тысяча фунтов за бутылку!

— Вам следовало бы расширять свой кругозор, — заметила я после того, как сомелье откупорил чернильно-черное вино, налил немного в бокал себе и Оуэну и оба, посмотрев вино на свет, пригубили и стали охать и ахать, и Оуэн велел ему оставить бутылку открытой, чтобы бордо немного подышало.

— Прошу прощения?

— Не хочу показаться грубой, но все эти дорогие вина и целые представления с пробками и переливанием наверняка производили желаемый эффект на ваших крошек моделей, особенно при вашем обширном опыте винодела-ферментолога, — объяснила я, не пытаясь скрыть презрения. — Но дело в том, что в списке вин существует немало гораздо более тонких — если, разумеется, вы хотите произвести впечатление на кого-то, кто действительно в них разбирается, — так что вам следует многому научиться. Кроме того, «Шато-ле-Пен» слишком, слишком уж торжественно для такого скромного обеда, а урожай восемьдесят пятого еще не вызрел до нужной степени.

— Правда?

Я кивнула.

— В таком случае, может, вы закажете сами?

— С огромным удовольствием. Цена вас не волнует?

— Нет.

— И это вполне справедливо. Заодно и сравним, тем более что стоимость почти одинаковая.

Я сделала знак сомелье и попросила принести «Шато Марго» шестьдесят первого.

И что же оказалось? Даже сравнивать было нечего!

— Невероятно, — прошептал Оуэн.

— И запомните, — добавила я, наслаждаясь бархатистым вкусом, — когда в следующий раз действительно задумаете поразить свою спутницу, закажите «Марго» пятьдесят пятого: говорят, это самое лучшее, но даже оно все еще немного слишком молодое.

В моем подвале стояли четыре ящика «Шато Марго» пятьдесят пятого года.

Мы немного поговорили о коллекции леди Мелоди и о том, как движется процесс оценки. Оуэн и Бертрам долго спорили и доспорились до того, что стали напоминать зашедших в тупик участников греко-римской борьбы, схватившихся в смертельных объятиях, которые ни у кого не осталось сил разомкнуть: знаете, одна из таких безвыходных ситуаций, когда оба просто давят друг на друга. Нет, не дерутся. Всего лишь сошлись лоб в лоб, как два быка, и стоят так часами, часами и часами. Так вот, сегодня они наконец пришли к компромиссу и решили назначить аукцион через три месяца. Оуэн требовал двух. Бертрам настаивал на шести.

— Знаете, Бертрам прав, — вступилась я. — Совершенно нереально описать, оценить и каталогизировать все это, не говоря уже о рекламе, за такое короткое время.

— Сожалею, — пожал плечами Оуэн, — но кому это не нравится, может увольняться. Я знаю, что в аукционном бизнесе дело движется со скоростью плейстоцена, то есть не движется никак, но мне плевать. Срочно нужны наличные.

— Понимаю.

— Думаю, что понимаете. Мы очень похожи. Что будете, кофе или бренди?

Если хотите знать мое мнение, после ужина пьют либо дилетанты, либо алкоголики, но я не хотела, чтобы вечер так скоро закончился, и не хотела кофе.

— Спасибо, бокал шампанского будет в самый раз.

— Предпочитаете определенный сорт? — саркастически осведомился Оуэн.

— Да. «Пол Роджер брют», пожалуйста. Не винтажный.

— Два бокала, — велел он и, дождавшись ухода официанта, осведомился: — Могу я задать вам очень личный вопрос?

— Конечно.

— Почему вы так и не вышли замуж?

— А почему вы так часто женитесь?

— Я серьезно, — рассмеялся он.

— По вполне обычным причинам. Не встретился настоящий мужчина. Кроме того, я слишком стара и не хочу менять привычки. Мне моя жизнь нравится.

— Вы никогда не были влюблены?

— Простите?

«Будь я собакой, наверняка бы вся шерсть на холке вздыбилась».

— Извините. Не хотел лезть вам в душу, но думаю, что вы очень привлекательны. Так… самодостаточны. Так элегантны. Понять не могу, почему вы не живете где-нибудь в роскошном поместье и не стали президентом клуба «Ройял-Гарден».

Я нахмурилась.

— Прошу вас…

— Вы знаете, о чем я.

— Знаю. Но каким бы странным это вам ни казалось, вполне возможно быть счастливой в одиночестве. Вам следовало бы тоже попробовать.

— Наверное. Может, покажете, как это делается, — рассмеялся Оуэн.

— Вы совершенно не желаете меня понять.

— О'кей. Переменим тему. Вечер пятницы. Прием Уинтропов. Поедете со мной?

— В качестве вашей дамы?

— Да что это с вами, Кик? В качестве моей спутницы. Сестры. Адъютанта. Какая, к черту, разница?

— Никакой. Спасибо за приглашение, но у меня дела. Почему бы вам не взять Бертрама?

— Они с женой едут на благотворительный вечер в музее.

— Тогда Селин.

— Очень смешно! Мне нужны ум и достоинство. Зрелость и утонченность.

— Вы правы. Значит, поедете один.

— Но мне необходимы вы.

— Оуэн, вы не в себе! Перепили?

— Нет.

Он покачал головой и улыбнулся. Мне показалось, что у него на редкость застенчивый вид.

— Должен признаться, Кик, со мной такого раньше не бывало, но в вашем присутствии я теряюсь. Похоже, я безнадежно увлекся вами.

Громкое жужжание эхом отдалось в голове, нечто подобное тому звуку, который, наверное, слышат умирающие. Я положила ладонь ему на руку и взглянула в глаза.

— Позвольте дать вам один совет. Забудьте. Возвращайтесь к вашим крошкам. Ничего хорошего все равно не выйдет. Я только разобью вам сердце.

 

Глава 24

Наступила пятница. Мой великий день. На сегодня назначен аукцион драгоценностей миссис Льюис Бейкер из Галвестона, штат Техас. (Той самой женщины, которая накачала наркотиками скакового жеребца, чем свела его в могилу.) А вечером состоится празднование девяностолетия мистера Уинтропа. Я была готова к обоим событиям.

В начале недели я переслала срочной почтой поддельное колье из кашмирских сапфиров с бриллиантами на адрес нашего офиса. Это означало, что бандероль подвергнется обычной процедуре рентгеновской проверки и тесту на взрывчатку и наркотики (для этого у нас держат специально обученных собак), но я ни за что не попыталась бы пронести колье через охрану. Бандероль оставалась в нижнем ящике моего стола до утра пятницы, после чего я распечатала ее и спрятала колье в карман. Мне было чем гордиться: моя работа была практически неотличима от оригинала, и, если не доверить оценку эксперту, никто не узнает разницы. Синтетические камни горели лихорадочным пламенем своих настоящих кашмирских собратьев.

Двери открылись только в десять, хотя покупатели, жаждущие поскорее попасть в здание, стали собираться на улице уже к восьми тридцати. Аукцион считался весьма престижным: единственное достижение сэра Бенджамина за последний год правления.

Утро выдалось на редкость холодным.

Бертрам выглянул в окно сбоку от входной двери и повернулся к своей команде.

— Это даже лучше, чем я ожидал. Готовы?

Дружные кивки.

— Хорошо.

Он распахнул двери и громко, чтобы слышала вся очередь, объявил:

— Роджер, мы должны впустить этих бедняг, иначе они замерзнут прямо на пороге.

— Да, сэр, — бодро ответил шеф охраны.

— Олкотт, не попросите там, на кухне, чтобы подали чай и печенье?

— Считайте, что все уже сделано, сэр.

Олкотт поковылял на главную кухню, где успел заранее отдать соответствующие приказания. Уже через несколько минут, едва посетители успели разместиться в вестибюле, перед ними как по волшебству материализовались столики, нагруженные гигантскими, украшенными эмблемой «Баллантайн и К°» серебряными емкостями с чаем, кофе и горячим какао. Рядом с ними возникли большие серебряные подносы со сладкими булочками, пышками и печеньем. К восьми сорока пяти здесь яблоку негде было упасть: шикарно одетые женщины, мужчины в строгих костюмах, жены-«трофеи» — бывшие «мисс», королевы красоты и модели со своими богатыми стареющими мужьями — и бесчисленные перекупщики и посредники, в большинстве своем ортодоксальные евреи, в черных костюмах и кипах, из-под которых свисали пейсы. Шум возрастал с каждой минутой. Общая картина напоминала праздничное собрание благотворительного общества «Ледиз эйд сосайети».

В девять Бертрам поднялся на несколько ступенек главной лестницы и хлопнул в ладоши.

— Леди и джентльмены, прошу вашего внимания.

Толпа мгновенно стихла.

— Я Бертрам Тейлор, президент и главный аукционист.

Он переждал одобрительный шепоток.

— Спасибо. Спасибо.

Ему даже удалось вызвать немного краски на бледных щеках. Ничего не скажешь, великолепный шоумен!

— Добро пожаловать в «Баллантайн и К°». Надеюсь, вы уже успели оттаять: мы хотим иметь согретых, счастливых клиентов, а не вопящую, замерзающую толпу.

Смех и аплодисменты.

— Как вы уже знаете, выставочные залы откроются только через час, но посетителей оказалось гораздо больше, чем мы ожидали, поэтому я отдал приказ ювелирному отделу как можно быстрее подготовиться, чтобы у вас осталось несколько лишних минут для осмотра украшений, многие из которых, поверьте, весьма примечательны. Если вы еще не имели возможности лично посмотреть коллекцию, то будете приятно удивлены. Мы рады видеть вас здесь, и сегодня ожидается грандиозная распродажа. Желаю хорошо провести время.

Ровно в одиннадцать раздался первый удар молотка Бертрама, возвещающий о начале аукциона. Все телефонистки уже были на местах: у каждой по одному покупателю на линии. В отдельных кабинах, чем-то напоминавших театральные ложи, толпились саудовские арабы и султаны.

Всего было шестьдесят лотов: часа на полтора работы. Мое колье из сапфиров с бриллиантами было последним лотом — венец всего аукциона, если позволите так выразиться. Фотографии каждой вещи проплывали на больших экранах по всем стенам аукционного зала.

Едва начались продажи, служащие ювелирного отдела, ювелирные леди, как их обычно называют, стали разбирать выставку, возвращая вещи в передвижные сейфы, иначе говоря, стальные коробки с выложенными бархатом ящиками внутри. Каждый охраняли два вооруженных охранника. Я всегда стараюсь помогать ювелирным леди независимо от того, есть у меня свой интерес на аукционе или нет. Мы работали, смеясь и болтая, то и дело поглядывая одним глазом на укрепленный над дверью монитор, где трудился Бертрам.

То и дело одна из леди восклицала:

— Слышали?

И мы все замирали и ждали последнего удара молотка. Продажа шла куда лучше, чем ожидалось. Все уходило за двойную, а иногда за тройную цену: один из своеобразных признаков, показывающих, стоит подменять вещь или нет. Второй признак зависит от того, кто покупает: частное лицо или перекупщик. Когда гарнитур из рубинов-кабошонов и бриллиантов был куплен частным лицом за тройную цену, я поняла, что нужно действовать, поскольку это означало, что кто-то, готовый истратить огромные деньги, только сейчас выбыл из игры, Покупательская лихорадка росла.

Пора делать подмену.

Вот он, тот самый момент моего триумфа! Вот когда и каким образом я делаю большие баксы!

Я сунула левую руку в карман, правую — в футляр с колье и радостно воскликнула:

— Слушайте! Что там говорит Бертрам?

При этом все, включая меня, остановились, навострили уши и уставились на экран, всего на какую-то долю секунды. Как раз достаточно, чтобы я успела вынуть из кармана фальшивку и спрятать оригинал за вырез блузки.

— Просто чудо какое-то, — вздохнула ювелирная леди, стоявшая около меня. — Представляете, один только браслет принес миллион фунтов.

— Бертрам так талантлив! — поддакнула другая.

— Он самый лучший, — согласилась я.

И не только он. Я тоже.

Рано утром зазвонил телефон.

— Мисс Кесуик? Это Томас Кертис.

— Томас Кертис?

— Да, старший инспектор Кертис из Скотленд-Ярда.

— О! — рассмеялась я. — Оказывается, я не знала вашего имени. Как дела? Вы, наверное, хотите сообщить результаты вскрытия мисс Ромеро.

— Нет, это, собственно говоря, неофициальный звонок.

— Вот как?

Я села прямее.

— Вы были на выставке Зингера в галерее Тейт?

— Раз десять, но никак не могу насмотреться.

— Я тоже. Завтра днем я свободен и надеялся, что вы согласитесь пройтись со мной по галерее: хотелось бы услышать ваше мнение о некоторых картинах. Таким образом мы впитаем в себя немного культуры и не будем потом терзаться угрызениями совести из-за сытного ленча.

Какой чудесный сюрприз! Редко приходится слышать такие изысканные приглашения! Тейт в субботу днем и ленч? Мне стало не по себе из-за того, что приходилось отказываться.

— Не смогу. Утром я должна ехать в Хенли на совещание и не знаю, когда вернусь. Пожалуйста, обещайте, что пригласите меня еще раз.

— Обязательно. Если мой выходной опять выпадет на субботу.

— Положительно уверены, что не хотите, ехать сегодня к Уинтропам? — допытывался Оуэн.

Вопрос о «роковом влечении» больше не поднимался. Но я солгала бы, сказав, что на меня не подействовало его признание. Наши отношения разительно отличались от тех, что у меня бывали раньше. Чем дольше мы работали вместе, чем больше узнавали друг друга, тем интереснее и веселее мне становилось. Тут играло роль все: смех, учтивое сопротивление, взаимное притяжение и сексуальная чувственная атмосфера безрассудства. Он напоминал терьера, который никогда не сдается. И не торопится, пытаясь во что бы то ни стало заглянуть за ледяные барьеры Снежной королевы. А я все ему позволяю. Помоги мне, Боже, я искренне развлекаюсь. Нет, этому просто необходимо положить конец.

— Повторяю в последний раз: не могу. Оставьте это, Оуэн, мои планы с той среды не изменились.

Для умных: сегодня была именно та ночь, когда Шейлы Фуллертон, заядлой охотницы, помешанной на убийствах животных, наверняка не будет дома.

— Измените их.

— Не могу и не буду.

— У вас есть любовник?

— Пытаетесь сказать, что это имеет к вам какое-то отношение?

— Нет. Но хотелось бы знать.

— Имеется в виду, есть ли у меня личная жизнь? Мы уже говорили на эту тему. И ответ «да».

— О'кей, о'кей. Увидимся завтра в девять.

— Жду не дождусь.

Я вернулась домой и немедленно разобрала ожерелье миссис Бейкер, расплавив платиновую оправу. Поверить невозможно, что я завладела одиннадцатью большими кашмирскими сапфирами. Такое просто неслыханно!

Я сгребла их в пригоршню и потрясла, наслаждаясь веселым перестуком и глубоким синим блеском океанской воды. Они были так прекрасны, что хотелось съесть, вобрать в себя, стать частью их, сделать их частью себя.

Я неохотно завернула каждый в мешочек из блестящей бумаги, разложила по огранке и каратности и заперла в сейфе.

Но времени рассиживаться и поздравлять себя не было. Две недели подряд я изучала дом сорок шесть по Кэрридж-сквер с разных ракурсов, в разное время, при различном освещении, и к тому времени, как стемнело, я была полностью готова.

 

Глава 25

Несмотря на холод и тьму, улицы все еще казались оживленными даже к тому времени, когда я вышла из метро на остановку раньше, чем требовалось, на случай, если кто-то заметит меня. Пусть думают, что я уборщица, возвращающаяся домой после долгого дня. Я легко влилась в поток пешеходов, неотличимая от общей массы, в своем желто-коричневом габардиновом плаще «Берберри», больших очках в коричневой оправе, каштановом парике и бежево-коричневой непромокаемой кепочке.

Я тащила за собой грохочущую сумку-тележку. Инструменты были спрятаны за высоким букетом зеленого лука, парой кочанов красной капусты и пачкой бумажных полотенец. Я три раза пересаживалась с метро на автобус, превратив десятиминутную поездку в двухчасовое путешествие. И дважды меняла головные уборы.

Примерно в восемь пятнадцать я исчезла во тьме конюшен за городским домом миссис Фуллертон и устроилась под крышей сарайчика для хранения метел, где сбросила плащ и переобулась из туфель на низком каблуке в тапочки на резиновой подошве.

Мои бдения позволили выяснить, что охранная система, установленная в доме Фуллертонов в середине восьмидесятых, никогда не модернизировалась. Тогда, возможно, она была последним словом науки, но и грабители, особенно удачливые, тоже не дремлют. На нашей фирме охранные системы модернизируются каждые полгода, а электронные комбинации сейфовых кодов меняются каждые две недели. О своем доме я забочусь каждые полгода.

Одна из причин моих многолетних успешных операций заключается в том, что я никогда не жертвую профессионализмом ради выгоды. Меры предосторожности, принимаемые мной, могут показаться чрезмерными, но беспечность ведет к неминуемому провалу.

Я натянула тончайшие перчатки из латекса, надела очки ночного видения, окрасившие мир жутковато зеленым цветом, и приступила к работе.

Замок на задней калитке был старым и легко поддался отмычке. Я уже проделывала это бесчисленное количество раз за последние две недели и сейчас прокралась в сад, бесшумно закрыв за собой калитку, и поднялась на террасу, идущую по всему дому. Я знала, что, если в доме кто-то ходит, сигнализация не включается, потому что дом не разделен на зоны. Нельзя охватить весь периметр, не установив систему на всем участке. Теперь эта ошибка дорого обойдется хозяевам. Я дважды наблюдала через окна кухни, как дворецкий задействовал систему после того, как все укладывались спать. А это означало, что в доме нет датчиков движения. Просто средневековье какое-то!

Сегодня кухня была ярко освещена. Судя по звуку работающего телевизора и обрывкам разговора, доносившимся из окон, слуги на всю катушку пользовались отсутствием хозяйки.

Ряд стеклянных дверей в гостиной и столовой выходил на террасу. В гостиной горел тусклый свет, но столовая была погружена в темноту. Не теряя времени, я вынула из кармана заранее вырезанный лист клейкой пленки, сняла предохранительный слой и налепила пленку на стекло переплета рядом с задвижкой, оставив посредине небольшой гребешок, которому предстояло послужить ручкой. Потом вынула маленький черный молоток из твердой резины с бойком-шариком и постучала вдоль краев пленки, достаточно сильно, чтобы разбить стекло. Осколки остались на пленке. Я сложила ее и сунула обратно в карман.

Остальное оказалось проще простого.

Поскольку миссис Фуллертон, урожденная Шейла Уинтроп, переехала сюда молодой новобрачной, а сам дом на протяжении нескольких поколений принадлежал семейству Фуллертонов, я сделала несколько выводов, предположив, что основной сейф находится в библиотеке едва ли не с постройки здания. Какой-нибудь прекрасный реликт, установленный одним из давно усопших предков мистера Фуллертона, чтобы хранить акции Ост-Индской компании или что-то в этом роде. Я предположила также, что гораздо позднее кто-то из хозяев, либо последний мистер Фуллертон, либо Шейла, велел вмонтировать еще один сейф для драгоценностей леди либо в хозяйской спальне, либо в гардеробной.

Эти заключения основывались на большом опыте. Оставался единственный вопрос, хотя не представлявший для меня особого значения: прежний ли на сейфе замок с набором цифрового кода, или Шейла разорилась на новую электронную модель?

В середине девяностых, когда электронные сейфы стали доступны обычным обитателям жилых домов, я заменила свой стандартный сейф с цифровой комбинацией на новый, электронный. В то время считалось, что их невозможно взломать, и фактически это так и есть, но только не для тех, кто задействован в «бизнесе» и знает, что делает. У человека неопытного имеется лишь три попытки, прежде чем замок «застывает» минут на пятнадцать, а иногда и дольше, — целая вечность для грабителя драгоценностей. Можно отодрать панель, но разницы это не составит: мозги механизма запаяны между слоями стали, наверху сейфа, запечены там, как маленький блинчик, и рядом с панелью не лежали. Можно попробовать электрический резак, но как только сейф начнет разогреваться, срабатывают автоматические запоры, блокируя сами себя, так что, если вы проделаете достаточно большое отверстие, чтобы просунуть туда руку и попытаться открыть их изнутри, все равно ничего не выйдет. Можно только расширить отверстие, чтобы вытащить через него вещи. Если вы на это решились, значит, у вас уйма времени. Но если вы истинный, идущий в ногу со временем профессионал, проще поехать в Цюрих, обратиться в «ЭКМ-Электроника» и тысяч этак за двадцать долларов купить себе быстродействующий цифровой сканер, после чего любой сейф открывается за две секунды.

Я нашла сейф миссис Фуллертон за рядами заплесневелых смокингов в шкафу покойного мистера Фуллертона. Довольно большое хранилище, фута три в вышину и восемнадцати — двадцати дюймов в глубину. Прекрасный, блестящий, черный, сделанный на заказ ящик с цифровой комбинацией замка. Самой необычной деталью оказалось депозитное окошечко над дверцей, совсем как прорезь в банковских сейфах для поздних посетителей. Вероятно, затем, чтобы миссис Фуллертон, возвращаясь по вечерам или в подпитии, могла просто снять драгоценности и бросить в отверстие, вместо того чтобы возиться с комбинацией. Великолепная идея!

Я встала на колени, надела на диск магнитное кольцо с зазубринами и подтолкнула к верхнему левому углу дверцы медицинскую банку, из которой торчала короткая жесткая проволока, служившая дальномером для зазубрин на магнитном кольце. Потом покрутила плечами и шеей, чтобы немного их размять, и стала осторожно поворачивать циферблат, стараясь ощутить малейшие колебания. Пять минут ушло на то, чтобы определить три цифры кода, составлявшие комбинацию, и еще шесть — чтобы установить последовательность, так что уже через одиннадцать минут диск оказался в нужном положении. Понимаю, вам, должно быть, стало нехорошо при мысли о том, что это так легко. По вашему мнению, это должно было занять куда больше времени, даться куда труднее. Требуется заставить вора попотеть немного больше или куда больше. Но, как ни печально, если вы обладаете достаточным возрастом, опытом и оборудованием, вся процедура не должна отнимать более четверти часа.

Я нажала на ручку, почувствовала, как поднимаются запоры и дверца сейфа миссис Фуллертон открывается с приятным, солидным, гостеприимным щелчком.

Внутри оказался настоящий ювелирный магазин. Полочки были буквально забиты бархатными футлярами и мешочками. Времени рассматривать украшения не было. Я принялась открывать футляры и ссыпать содержимое в пакет, прихватывая заодно мягкие мешочки. И несмотря на огромное количество драгоценностей, через полторы минуты в сейфе ничего не осталось. Я сунула опорожненные футляры в глубь сейфа, оставив на месте те, что были пусты с самого начала: очевидно, в них лежали драгоценности, надетые миссис Фуллертон на сегодняшний праздник. Пусть так и лежат, в передней части сейфа. Вполне возможно, что она просто опустит свои побрякушки в окошечко на дверце. Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем она обнаружит пропажу?

Напоследок я осторожно положила на верхнюю полку свою визитную карточку: крошечный букетик трилистника, связанный атласной ленточкой цвета слоновой кости. Оуэн был прав: я не «капустная» женщина. Именно трилистники я выращивала в своем садике. Остается надеяться, что он не настолько ирландец, как я думала.

Наверное, именно потому, что адреналин с такой силой бушевал в крови и все чувства так обострились, я, закрывая дверцу сейфа, смогла услышать посторонний звук. И ощутить чье-то присутствие. Не знаю, что было раньше, но мои волосы поднялись дыбом, как будто перед ударом молнии. Я вдруг поняла, что рядом кто-то есть, и распласталась по стенке шкафа.

 

Глава 26

Яркий узкий луч света прорезал хозяйскую спальню, остановившись наконец на том, что выглядело как картина Ренуара, висевшая над камином. Я увидела, как к камину скользнула фигура в черном. Он или она — даже мой прибор ночного видения оказался бессилен различить пол — установил переносной фонарик на каминной доске, направив луч в центр картины, и снял ее со стены. Кто бы это ни был, двигался он с уверенностью профессионала. Мое сердце бухало громче, чем колеса товарного поезда. Грабитель очень осторожно прислонил картину к ножке стула, вынул что-то из кармана и положил на каминную доску. Самаритянин!

Он поднял картину, держа ее бережно, почти нежно, и двинулся к двери. Я затаила дыхание. Он остановился. Неужели услышал меня?!

Самаритянин повернулся, шагнул к шкафу. Я вжалась в стенку. Все происходило словно в замедленной съемке. Он открыл дверцу. Луч пробежался по стенкам и остановился на открытом сейфе. У меня не осталось выбора. Моя рука с молотком взлетела. Резиновый шарик с силой опустился на его затылок. Он мешком свалился на пол.

После этого пришлось действовать быстро. Меня трясло. Я пыталась взять себя в руки и успокоиться, но страх оказался сильнее. Я переступила через бесчувственное тело — Господи, хоть бы он не умер, — но не дотронулась до него, чтобы узнать наверняка. Только закрыла дверцу сейфа, услышала, как запоры встают на место, и вылетела из комнаты, в полной уверенности, что сейчас во всем доме зажжется свет и меня поймают с драгоценностями на целый миллион, если, конечно, тут нет подделок. Но, сбежав по лестнице вниз, я обнаружила, что в доме нет ни малейшего признака жизни, если не считать по-прежнему продолжавшегося веселья на кухне. Ни тени тревоги со стороны слуг, ни малейшего признака вторжения второго грабителя. И тут я решила, что это мое последнее дело. Фу-у! Думала, меня инфаркт хватит!

На станции «Пимлико», последней остановке моего трудного, долгого обратного пути домой в подземке, я зашла в женский туалет и заперлась в кабинке. Теперь, немного успокоившись, я ощущала только волны облегчения. Поражалась собственному упрямству и благодарила слепую удачу. Отдышавшись, я сняла парик и очки ночного видения и запихнула все это в пластиковый пакет. Волосы промокли от пота и прилипли к черепу. Разорвав пачку бумажных полотенец, я как могла вытерла волосы и скрутила в обычный узел. Накрасила губы, наложила немного румян, вышла из туалета и, когда часов около десяти села в поезд метро, уже походила на себя.

Нет, не совсем. Я выглядела лучше обычного. Взволнованной. Энергичной. Потрясенной. Молодой и счастливой. Я только сейчас увернулась от самой большой в моей жизни пули, летевшей прямо в висок, и была в полной безопасности. Больше я никогда не пойду на такое. Каждый дюйм моего тела стонал от напряжения. Все, о чем я сейчас мечтала, — горячая, обжигающая ванна, наполненная душистыми пузырьками, Шуберт и шампанское.

Я прошествовала по Слоун-сквер, таща за собой тележку, прошла мимо знакомых соседних домов, прибранных и запертых на ночь: химчистка, кондитерская, бакалея, кафе, книжный магазин. Я благодарила Бога за каждый. Все это мои амулеты.

Я шла быстрее и быстрее, так торопясь попасть домой, что почти бегом свернула за угол, на Итон-сквер. Слезы переполнили глаза и покатились по щекам.

И тут случилось второе чудо за сегодняшний день. Потому что, сама не знаю как, я успела вовремя заметить знакомый «бентли», принадлежавший «Баллантайну». Сидевший на заднем сиденье Оуэн смотрел в окно, по-видимому, ожидая моего возвращения.

Я метнулась в густую тень крыльца соседнего дома и осторожно высунула голову. Какое счастье, что я увидела их первой!

Стоять пришлось недолго. Вскоре послышалось урчание мотора, и машина тронулась с места. Я подождала еще несколько минут для пущей уверенности и только потом наконец вошла в подъезд спящего здания.

 

Глава 27

— Знал, что вы захотите получить отчет о том, как прошел вечер у Уинтропа, — раздался голос Оуэна в автоответчике как раз в тот момент, когда я стянула насквозь промокшую одежду и сунула в стиральную машину. — Вошел в контакт не только с ним и дочерьми, но и успел поговорить с парой важных шишек…

— О, как мило, Оуэн, — ответила я автомату.

— …а также потолковал с Одессой Ниандрос.

Я забыла о стиральной машине. Одесса Ниандрос могла обеспечить наше будущее. Она была сестрой покойной принцессы Арианны и контролировала ее наследство, оцененное в неплохую сумму — чуть выше миллиарда долларов. Кураторы коллекций ее сестры до сих пор еще не составили окончательной описи, позволявшей Одессе решить, что делать со всем этим: продать, пожертвовать или оставить себе. Все значение нескольких минут разговора с такой женщиной трудно было переоценить.

— Пытался зайти в гости, чтобы обо всем рассказать лично, но вы, наверное, на свидании или где-то еще. Сейчас приблизительно десять пятнадцать. Увидимся в девять утра. Сладких снов.

Я почти забыла, что завтра мы едем на завод встретиться с Гилом.

Как я и подозревала, судя по количеству вещей, улов в доме Фуллертонов стоил таких трудов, Шейла Фуллертон была весьма щедра к себе. Я знала, что она сама купила большую часть этих богатств. Ни один англичанин, сколько бы денег у него ни было, не подарит жене такие огромные, почти вызывающие камни, да еще и в современных оправах.

Когда все это сияние высыпалось из пакета на обитую синим бархатом скамью в мастерской, я едва не ослепла, поняв, что достигла вершины своей карьеры. Здесь были десятки больших, прекрасно подобранных по цветам камней, которые так легко продать. Среди них были и цветные бриллианты, очень редкие, дорогие, высоко ценимые, страсть коллекционеров, любовниц и пресыщенных богатых молодых пар, таких, как скороспелые миллиардеры или профессиональные спортсмены. Все оправы были из золота или платины. Несмотря на их хорошее, но не лучшее, с моей точки зрения, качество, ни одну вещь не стоило сохранить. Все слишком коммерческие и слишком современные. Ничего по-настоящему соблазнительного. Если не считать одного гарнитура. Колье состояло из сорока бриллиантов, все по два с половиной карата, изумрудной огранки. Не класса Д чистой воды, как в моем браслете, и даже не класса Е, F, G, но неплохого качества: Н, I, J. Камни были собраны вместе, в невидимой, разработанной Ван Клиффом оправе. Настоящее произведение искусства, шедевр легко распознаваемой работы знаменитого ювелира Люсьена Брагона. Гроздья бледно-розовых бриллиантов различной формы были разбросаны по ленте, как взрывающиеся петарды. Стоило это, по моим подсчетам, не меньше десяти миллионов, плюс еще и серьги точно в таком же стиле. Я мысленно извинилась перед месье Брагоном, ссыпая камни на покрытые бархатом подносы и бросая платиновые оправы в тигель, где они растаяли, как меренги в густом сиропе.

Потом я ловко вынула остальные камни, поставила плавиться оправы: отдельно платину, отдельно желтое и отдельно белое золото — и разложила камни по сортам, каратности и огранке.

К тому времени как я закончила, сейф выглядел как магазин Граффа на Олд-Бонд-стрит.

Перед сном я наскоро просмотрела видеозаписи камер слежения. Ничего серьезного… пока к дому не подкатил лимузин компании. Из него вышел Оуэн и позвонил в дверь. Подождал и позвонил снова. Потом повернулся к машине, махнул рукой, и оттуда вышел Майкл. Мне не стоило удивляться тому, что произошло дальше, но я все же удивилась. Майкл вынул отмычку и в два счета открыл замок на входной двери в подъезд. Я не могла опомниться от шока. Он отступил и дал Оуэну пройти. Тот поднялся по лестнице и снова позвонил в мою квартиру. Моя система не снабжена аудиоаппаратурой, но было ясно, что Майкл предлагает взломать дверь. Однако Оуэн ответил отказом. Они вернулись к машине и ждали еще двадцать минут, прежде чем уехать.

 

Глава 28

Утро субботы.

Я сварила большую чашку горячего какао, сделала два намазанных маслом тоста с корицей и, насладившись всем этим, отправилась в мастерскую, на еженедельную пытку.

Вынула из сейфа крошечный лэптоп в титановом корпусе и проверила электронную почту. Сегодня у меня было на редкость оптимистичное настроение. Не знаю, то ли из-за успешной подмены — кашмирское колье ушло за пять миллионов фунтов, а все бесценные чудесные сапфиры лежали в моем сейфе, — то ли из-за огромной добычи из сейфа миссис Фуллертон, то ли из-за успешного бегства. Интересно, как чувствует себя Самаритянин.

В газетах ничего не сообщалось о грабежах или убийствах, так что я скорее всего не прикончила его, и он благополучно добрался до дома. Впрочем, ничего не сообщалась и о Ренуаре, найденном в полицейском участке. Так что это, возможно, был не Самаритянин, а обычный преступник.

Появление Оуэна, ожидавшего у двери, конечно, застало меня врасплох, а вид того, как ловко и профессионально орудует отмычкой Майкл, должен был не только повергнуть в ужас, но и встревожить, потому что Майкл был настоящим громилой в ливрее, которому ничего не стоит вломиться в мою квартиру. Так что, откровенно говоря, у меня не было причин чувствовать себя счастливой, но на душе почему-то было спокойно. Я проснулась с таким чувством, что сегодня меня ждет что-то необыкновенно хорошее.

Наконец телефон нашел спутник, а спутник нашел сервер, и все это с безумной скоростью. Я знала: сегодня должно случиться что-то необыкновенное. Не просто знала — чувствовала.

Барабаня пальцами по губам, я нетерпеливо выжидала.

Что я буду делать, если получу сообщение? Что там будет? Привет? Вы моя мать? И я сразу подниму трубку? Упаду в обморок? Или заплачу? Я действительно не знала, что должна сделать любая мать на моем месте, поскольку моя проявляла свою материнскую заботу исключительно тем, что надиралась и выгоняла меня из трейлера. Теперь-то я понимаю, что она сама была ребенком. Все это происходило тысячу лет и целую жизнь назад. Тогда я была совсем другой. Той, прежней Кик Кесуик попросту не существовало. Я даже не могла вспомнить, что она чувствовала и как выглядела. И сейчас не могла разбудить в себе гнев, страсть или хотя бы любопытство. О да, я читала, что должна испытывать мать в подобных случаях. Как должна повести себя. Видела фильмы и телешоу.

Итак, что же, если я все-таки получу э-мейл от брошенного когда-то ребенка? Буду действовать по наитию, повинуясь инстинкту? Или начну фальшивить? Притворяться?

А, наконец-то связь установлена.

Я нажала на клавишу, бормоча:

— Ну же, давай. Давай.

Опять прошла целая вечность.

Ни одного сообщения.

Черт.

Я несколько раз моргнула, откашлялась, вышла из программы и сунула компьютер в забитый драгоценностями сейф.

Мне хотелось поскорее убраться из мастерской, и как только дверь за мной захлопнулась, на душе стало немного легче. Я вернулась в спальню. Солнце струилось из окон, играло зайчиками на моем золотисто-желтом атласном покрывале, переливалось в массивных переплетах книг. Я решила быть веселой и счастливой, несмотря ни на какие разочарования. Ну не получила я сообщения, и что? Раньше тоже не получала. И не позволю испортить сегодняшний день. Знаете почему? Потому что у меня на него были планы. Подумаешь, пусть встреча будет деловой. Сегодня суббота, солнце сияет, впереди предстоят не только обычные субботние дела, которые я, конечно, люблю, но и отвлечься иногда тоже не мешает. И хотя я не выносила, когда что-то вклинивалось в мои замыслы, должна признать, я не могла дождаться поездки на завод. О'кей, может, мне не терпелось увидеть Оуэна. Он становился магнитом, к которому меня все больше тянуло.

 

Глава 29

— Готовы? — крикнул он в домофон.

— Готова. Сейчас спущусь.

— Захватите жакет. Я собираюсь опустить крышу.

— Хорошо.

Надо сказать, большинство женщин — молодые девушки, молодые женщины, женщины постарше и так далее время от времени мечтают об одном и том же. Круг их грез довольно ограничен: романтика, месть, деньги и власть. Последовательность почти всегда зависит от возраста мечтательницы.

Когда вы молоды, скажем, лет от шестнадцати до тридцати, мечты в основном вертятся вокруг романтики/мести: чудесная свадьба, уточняю, ваша чудесная свадьба, с неотразимым, богатым парнем, завидной добычей, которому до этого удавалось выскальзывать из всех капканов. Но в ваших мечтах вы единственная, которая сумела получить его, потому что вам одной он не слишком был нужен, и вот теперь вы центр всеобщего внимания и наконец отомстили всем бойфрендам, которые когда-то вас бросили, и всем девушкам, укравшим ваших бойфрендов прямо из-под вашего же носа, пустив в ход любой низкий, подлый, омерзительный трюк, на какой только способны женщины. И наконец предмет вожделения всех соперниц стоит и ждет вас у алтаря. А вы плывете по проходу в платье от Веры Вон.

Или другая, профессиональная, ориентированная на карьеру мечта, имеющая гораздо больше общего с властью и местью, чем романтика. Действие происходит на совете директоров, где после короткой, яростной, мастерской политической битвы вас выбирают председателем и президентом в обход всех мужчин, большинство из которых вы немедленно увольняете, а остальных вынуждаете оставаться и страдать. Может, вы даже заходите так далеко, что иногда лягаете их в коленку. Костюм от Армани облегает тело как перчатка, и в пустом кабинете рядом с вашим уже устроен тренажерный зал. Кабинет пуст, потому что вы уволили слизняка, которому он принадлежал и который пытался испортить вам жизнь, а теперь продает таймшеры на какой-то второсортный болгарский курорт.

С возрастом у меня появился третий род фантазий: я все больше стала мечтать о власти, романтике, деньгах. Все происходит примерно так: вы останавливаете свой «пантер-мадриган-кабриолет» у трамвайной остановки, чтобы посадить парня (возможно, того, кто мог бы, но не стал ждать у алтаря двадцать лет назад), который приехал провести день, или сутки, или уик-энд в вашем загородном доме. Вы соблазняете друг друга на кашемировом одеяле, под цветущей яблоней на вашей ферме, в вашем саду до, в течение и после пары бутылок охлажденного монтраше и сандвичей с цыпленком, приготовленных вашей кухаркой с домашним майонезом, на хлебе, с которого заботливо срезана корочка. После всего он дарит вам прелестную брошь, идет спать в свою комнату, а вы отдыхаете в своей, и вы не видите друг друга до самого обеда, когда пора пить коктейли.

Ну так вот, утром, когда я спустилась вниз, мечта сбылась не совсем, но все было не так уж плохо. Оуэн придержал дверцу черного кабриолета, пока я садилась на обтянутое телячьей кожей сиденье.

— Красивая машина, — похвалила я.

— Мне не следовало вести ее самому и не следовало оставлять ее за собой.

Он обошел кругом и сел за руль. Мне показалось, что сегодня он воспользовался одеколоном Кэри Гранта.

— Если бы каждый месяц с конвейера сходило на десять штук больше, мы не оказались бы в нынешнем положении.

— Можете не терзаться угрызениями совести и наслаждаться новой машиной. Один «мадриган» туда, один сюда особой разницы не составит. Да и десять тоже.

— Вам вовсе не обязательно каждый раз напоминать.

— А я так не думаю.

— Хотите, чтобы я поднял крышу? Когда мы свернем на М-4, уверен, станет куда холоднее.

— Ни за что. Такая прекрасная погода!

Я потуже завязала шарф на голове.

— Беспокоитесь о своих волосах?

— Ничуть.

В награду мне досталась одна из тех солнечных улыбок, которые освещают мир.

— Потрясающе, — пробормотал он, включая первую скорость, и мы отчалили от обочины так плавно, что казалось, летим по воздуху.

— Эта машина — чудо, — объявила я, пока мы пробирались через уличный поток к шоссе М-4. — Вам нравится, как она себя ведет?

— Да, при всех условиях, кроме снега: это просто несчастье. Хорошо, что здесь это не проблема, а вот на других рынках… Даже шипованная резина не помогает. Представляете, какой кошмар: люди, купившие стотысячную машину, вынуждены класть в багажники восьмидесятифунтовые мешки с песком, чтобы не слететь с дороги. Но похоже, с этим ничего не поделаешь.

Я вполне могла бы с ним согласиться, но мудро промолчала. Потому что во Франции у меня тоже есть «мадриган-кабриолет». Темно-зеленый. Я так люблю эту машину, что втайне считаю подобную страсть нездоровой.

На шоссе он развил скорость, так что сильный ветер, бивший в лицо, мешал разговаривать. Что же, это к лучшему: меня так тянет к Оуэну, тянет физически, что я все равно не уверена, смогла ли найти нужный тон. Меня переполняли такое желание, такая страсть, что я была просто не в состоянии оставаться собой. Может, дело было в машине. Может, в отзвуках адреналинового восторга, все еще тлевших во мне после вчерашней ночи. Может, в десятках и десятках камней стоимостью Многие миллионы долларов, лежавших в темноте моего сейфа. Может, в ощущении некоего счастья, с которым я проснулась.

Не знаю, но что бы там ни было, поездка постепенно приобретала возбуждающую и чувственную атмосферу, и я вдруг обнаружила, что ищу глазами цветущие яблони вдоль шоссе, хотя стояла зима, и мысли об этом вызывали приливы жара к лицу. Может, причина в том, как он вел машину. Сильные руки, четкие движения. Пальцы со спокойной уверенностью сжимают руль и рукоятку переключения скоростей… и я воображала, как они скользят по моему телу с той же уверенностью и твердым знанием того, что и как надо делать. Я чувствовала, как они ласкают мои груди, спускаются вниз, завладевая каждым дюймом кожи. Ощущала на себе его губы.

Я закрыла глаза, откинула голову и прислушалась к свисту ветра.

«Паша» шевельнулся, словно живой. Граненые края чуть царапали меня, напоминая о необходимости держать себя в руках.

Я срочно открыла глаза и принялась считать дорожные знаки. К тому времени, как мы свернули к Хенли-на-Темзе, я довольно сильно замерзла: огонь превратился в едва тлеющие уголья.

— У нас еще есть немного времени, — сказал Оуэн на подъезде к городу из исторических романов. — Как насчет кофе?

— Прекрасная мысль.

Мы нырнули в маленькую древнюю закусочную с низкими потолками и кружевными занавесками на окнах в свинцовых переплетах. Здесь пахло чем-то домашним вроде слегка подгоревшего тоста с маслом и медом.

— Встреча не должна занять много времени, но вы мне нужны, чтобы выправить положение, если оно осложнится, конечно. Простите, что испортил вам субботу. Уверен, что вам сегодня пришлось отклонить столько заманчивых приглашений, ведь вы так популярны.

Он не давал себе труда скрыть сарказм.

— Собственно говоря, у меня много дел, — рассмеялась я, — и вы представить не можете, как мне неприятно, что это вас оскорбляет. Но мы вернемся к полудню, не так ли?

— Разумеется.

Он уронил сахарный кубик в двойной эспрессо и стал медленно помешивать.

— Кроме того, я хотел, чтобы вы поехали со мной, потому что имеется некий план. Идея, которую я начал претворять в жизнь несколько недель назад. Думаю, это спасет «Пантер» и «Баллантайн». Поэтому мне нужна ваша помощь.

— Какая именно?

— Предпочитаю сначала кое-что показать.

— Жду не дождусь, — ответила я, гадая, что именно он ухитрился сделать тайком от меня.

— Вы меня возбудили… то есть возбудили мое любопытство.

О Боже. По-моему, он услышал оговорку, но я на всякий случай отвернулась к окну, чтобы не встречаться с ним глазами минуту-другую.

Но так или иначе, секрет недолго останется таковым. Мы почти все время вместе, а остальное время именно я организую приглашения, достаю билеты, резервирую номера в отелях и тому подобное, так что постоянно знаю, где он находится. Но неужели Оуэн умеет действовать исподтишка? Что-то непохоже, но я, возможно, тоже не произвожу впечатления женщины с двойным дном, а тайн у меня куда больше, чем у него.

— И какие? — обронил он.

Мысли занесли меня так далеко, что я с трудом опомнилась.

— Простите, вы о чем?

— Я спрашивал, какие у вас на сегодня свидания?

— Да так кое-что. Ленч и дневное представление в опере. А вечером коктейли и ужин. Обычные субботние развлечения. А у вас?

— То же самое.

Он допил кофе и встал.

— Нам пора.

 

Глава 30

Завод «Пантер отомобайлз» располагался на семи тысячах четырехстах акрах за плотной стеной живой изгороди. Единственным признаком того, что находилось за непроницаемым экраном деревьев и кустов, были расставленные через каждые пятьдесят ярдов таблички:

«ЛИЧНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. ЗЛЫЕ СОБАКИ. ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЕ».

Совершенно ниоткуда материализовались главные ворота, охраняемые, как сверхсекретный военный объект. Нас встречали четверо мужчин в мундирах, вооруженные автоматами: двое в караульном помещении и двое у ворот. Последние держали рвущихся с поводков немецких овчарок.

— Вы здесь уже бывали? — спросил Оуэн, когда охранники подошли ближе и встали по обе стороны машины.

— Нет.

— Это совершенно другой мир. Покажите им водительские права.

— У меня их нет.

— Что?

— У меня нет прав.

— То есть как? Оставили дома?

— Нет. У меня нет прав. Я не вожу машину.

Оуэн уставился на меня с таким видом, словно я свалилась ему на голову прямо из космоса.

— Вы не водите машину? — тупо повторил он, не в силах осознать очевидное.

Я покачала головой.

— Не водите машину?

— Да в чем дело? — удивилась я, хотя заметила, что охранники начинают терять терпение. — И что тут такого?

— У вас есть хоть какая-то бумажка с вашим фото?

— Да, результаты медосмотра.

— Тогда покажите им.

— Хорошо.

Я пожала плечами и протянула бумагу в окно.

— Простите, снимок не очень удачный.

Парень даже не улыбнулся. Просто отдал карточку.

— Воспользуетесь автодромом, мистер Брейс?

— Там есть кто-то?

— Нет, сэр. С утра свободно.

— Тогда да. Везу мисс Кесуик на короткую экскурсию.

— Хорошо, сэр, Я дам знать на контроле.

— Спасибо.

Мы прокрались через ворота в совершенно секретный мир «Пантер» и направились по широкой полосе, без единого дерева по сторонам, к светофору со шлагбаумом, украшенным поверху красными мигающими лампочками, совсем как на железнодорожном пути.

— Как видите, — объяснил Оуэн, — здесь вырублена вся растительность, чтобы можно было видеть, есть ли кто на автодроме, и чтобы нас тоже видели, хотя им не важно, есть здесь кто-то или нет. Они заняли автодром первыми, так что у них есть все права.

Мы остановились. Пронзительно взвизгнул свисток, достаточно громко, чтобы разбудить мертвых, замелькали огни, и шлагбаум медленно поднялся. Красный свет на светофоре сменился зеленым. Оуэн свернул на автодром шириной с М-4 и стал прибавлять скорость. Шестьдесят миль, восемьдесят, сто, сто двадцать…

Оуэн не отрывал взгляда от дороги, ничего не замечая вокруг. За окном мелькали здания, обозначенные небольшими табличками, но мы мчались так быстро, что буквы сливались в синеватую дымку. Все же мне удалось кое-что различить: «ПОКРАСКА, ЛАБОРАТОРИЯ, СКЛАД, ЦЕХ СБОРКИ, ОТДЕЛКА, ИНТЕРЬЕР».

Не успела я оглянуться, как он довел скорость до ста шестидесяти миль в час, но мне было спокойно, как при двадцати пяти: ничто не дребезжало, не дергалось, не подскакивало. Эта машина была животным. Настоящей черной пантерой.

Чувственные ощущения нарастали. Он еще прибавил скорости. И мельком глянул на меня. Я улыбнулась и подавила нервную дрожь, змеей свернувшуюся в желудке.

Не знаю, сколько всего миль осталось позади: автодром проходил то по ровному месту, то по возвышенностям, но в какой-то момент Оуэн снял ногу с акселератора, и машина замедлила ход. Мотор не взвыл, не взвизгнул, не стал задыхаться, просто принял новый режим и к тому времени, когда мы неспешно вернулись к административному зданию, мурлыкал кошечкой.

— Ну, что вы думаете? — поинтересовался он.

— Хотелось бы повторить.

— Знаете, большинство девушек, которых я возил по автодрому, вопили, требуя, чтобы я прекратил издеваться, едва скорость достигала ста.

— Но вы, кажется, забыли, что я женщина. Это большая разница.

 

Глава 31

Само административное здание было совершенно новым. Построенным предыдущим владельцем, когда прежнее, величественный дом в стиле Тюдоров, сгорело дотла. На смену ему пришел ультрамодерн: двухэтажное строение из черного стекла, окутанное элегантной атмосферой тайны.

— Мне нравится замысел архитектора, — признался Оуэн. — Почти олицетворение нашей продукции. Обычная английская чопорность мужских клубов больше не ассоциируется с машинами. Помните рекламу, которая намозолила нам глаза за последние пятьдесят лет: мужчина, облокотившись на машину, курит трубку. Твидовый пиджак с кожаными заплатами на локтях, рядом сидит охотничий пес, на заднем фоне — блондинка?

— Помню.

— В этом часть нашей проблемы. Чувствуете разницу? — Оуэн взмахом руки показал на фасад. — Все это связано с тем, что олицетворяет автомобиль: деньги, власть, скорость, секс, — не с тем, кого вы знаете, в какую школу ходили и в каком клубе состоите.

— Неужели? Хотите сказать, что кожаные заплаты на локтях вашего твидового пиджака и тот факт, что я блондинка, составляют такую уж огромную разницу? Все, чего недостает, — так это трубки и собаки. А в остальном вы и есть тот самый парень.

— О'кей. Намек понят, — улыбнулся он. — По крайней мере я моложе, чем он.

— Я так не думаю.

Он придержал для меня дверь.

— Вам никто не говорил, что у вас серьезные проблемы с беспристрастным отношением к людям?

— Только вы.

Войдя, мы поднялись по лестнице из блоков зеленого стекла, которая словно сама собой поднималась в воздух, без всяких опор, и вошли в кабинет Гила Гарретта.

Гил в своей кашемировой водолазке с длинными рукавами, свободных габардиновых слаксах и мягких кожаных мокасинах, казалось, просто был создан для роли президента «Пантер отомобайл компани». Подтянутый, грациозный, с мягкими кошачьими движениями, словно сам был в молодости автогонщиком. Или боксером. Светлые жесткие волосы лежали на голове густой шапкой, нос, очевидно, был пару раз сломан. В нем не было ничего аристократического: приветливый, учтивый, любезный, крепкий ирландец.

— Доброе утро, Кик. Спасибо, что приехали, Оуэн, — кивнул он, пожимая руку босса. — Я хотел присмотреть за последними испытаниями.

За окнами его углового кабинета на безупречно ровном испытательном автодроме проходило нечто вроде соревнований между тремя машинами, казавшимися с виду одинаковыми, но одна из них явно была быстрее. Вой двигателей доносился и сюда: не слишком громкий, чтобы мешать беседе, но достаточно ощутимый, чтобы напомнить посетителям, где они находятся. На заводе — изготовителе самой дорогой, самой высоко ценимой, самой престижной, самой мощной и самой шикарной в мире машины.

Оуэн и Гил разложили бумаги на столе для совещаний. Я заняла место в торце и старательно стенографировала беседу, но думала о другом. О секрете Оуэна. Что он там задумал?

— Перейдем к «проекту Карузо».

Брови Гила взлетели едва не до корней волос. Взгляд метнулся сначала ко мне, потом к Оуэну.

— Все в порядке, — отмахнулся Оуэн. — Я полностью доверяю Кик. Она знает, в каком положении мы очутились, и правда в том, что без нее нам не выпутаться.

— Уверены? Учтите, как только паста вылезет из тюбика, обратно ее не запихнешь.

— Абсолютно. Давайте начнем. Не желаю тратить весь день на совещания и к тому же пообещал Кик доставить ее в город к полудню. Мне нужны подробности. — Он повернулся ко мне и постучал пальцем по столу. — Кик, никаких записей.

Я отложила ручку.

Гил, похоже, все еще сомневался, и вид у него был не слишком радостным. Наши глаза встретились, и я вдруг поняла, что он не любит меня и никак не может решить, стоит ли мне довериться.

— Если гадаете, смогу я или не смогу сохранить тайну, можете не сомневаться. Смогу.

— Это еще неизвестно.

— Гил, — нетерпеливо перебил Оуэн, — не тяните, выкладывайте. Нам нужно идти вперед. Ничего не поделать, у нас нет другого выхода, кроме как объяснить ей все. Вы очень любите этот завод? А машины? Ну так вот, Кик любит «Баллантайн» в десять раз больше. Это единственный способ выжить для всех нас. Поймите, нас буквально прижали к стенке, и расстрельная команда заряжает ружья.

— Знаю.

Гил повернулся ко мне и подался вперед. Его дискомфорт и агрессия были очевидны.

— Хочу, чтобы вы поняли, Кик. Едва вы увидите, что мы делаем… — начал он, но тут снова вмешался Оуэн:

— Кстати, я передвинул дату: осталось всего девяносто дней.

Гил резко вскинул голову:

— Шутите?! За такой срок ничего не сделать!

— А придется, потому что, повторяю, выбора нет. «Креди Сюисс» согласился продлить срок еще на три месяца, но потом они за нас возьмутся, будьте уверены.

Оуэн глянул на часы.

— Я поведу ее в ангар: лучше один раз показать, чем час объяснять, — бросил он, вставая и натягивая пиджак. — Пойдемте, Кик.

 

Глава 32

— Что это за «проект Карузо»? — спросила я, застегивая ремень безопасности. Небо затянуло облаками, похолодало, и я потуже стянула шаль.

— Вы просто не поверите, — улыбнулся Оуэн.

Предельная скорость V-12, сходящих с заводского конвейера, — сто шестьдесят пять миль в час. Но на машине Оуэна такого регулятора не имелось. Он был так же взвинчен, как мотор его автомобиля, и в какую-то минуту я обнаружила, что мы завываем по автодрому со скоростью почти сто восемьдесят. Вскоре мы свернули на узкую дорогу, отмеченную табличкой: «ВЪЕЗД ВОСПРЕЩЕН. ЛАБОРАТОРИЯ ИСПЫТАНИЯ КРАСИТЕЛЕЙ. БЕРЕГИСЬ».

Мы миновали пустое караульное помещение с закрытыми воротами и еще одной предупреждающей табличкой: «ВЗРЫВЧАТЫЕ ГАЗЫ. БЕЗ ЗАЩИТНЫХ КОСТЮМОВ ВХОД ВОСПРЕЩЕН. ПРИМЕНЯЮТСЯ ВЫСОКОТОКСИЧНЫЕ ГОРЮЧИЕ ВЕЩЕСТВА. ОПАСНО».

Под красными буквами чернел череп со скрещенными костями. Оуэн нажал кнопку на противосолнечном козырьке, и ворота раздвинулись. Мы оказались на огороженном участке.

Я чувствовала, что сейчас случится что-то очень важное. И жизнь необратимо переменится. Пришлось срочно прикусить губу, чтобы промолчать. Не сказать: «Давай вернемся. Давай не пойдем туда. Я хочу, чтобы все оставалось по-прежнему. Оставь свой секретный проект в секрете».

Серое одноэтажное строение из бетонных блоков, которое, судя по виду, вполне могло выдержать ядерный взрыв, маячило в конце дороги. В маленьких квадратных окнах горел свет. Несколько ничем не примечательных машин и грузовиков были припаркованы на стоянке.

Оуэн остановился перед стальной дверью на роликах и, перед тем как выключить зажигание, поднял крышу машины.

— Не считаете, что нам стоит надеть маски или комбинезоны? — спросила я.

Он непонимающе уставился на меня.

— Взрывчатые газы и все такое? Испытания красителей.

— А, это, — хмыкнул он. — Нет, это просто чтобы отпугнуть посторонних. Идем скорее. Что-то похолодало. Кажется, пойдет дождь.

Он отодвинул тяжелую дверь ровно настолько, чтобы протиснуться внутрь, и отошел в сторону, давая мне пройти, но я случайно задела его, и наши глаза встретились.

— Простите, — пробормотала я смущенно, погружаясь в пыльный, шумный водоворот.

Потолочные люминесцентные лампы заливали комнату таким ярким светом, что было больно глазам. Вдоль стен тянулись деревянные верстаки. Над ними висели фотографии предметов мебели в натуральную величину. Точнее, крупные планы предметов мебели, некогда принадлежавших леди Мелоди Карстерз. Едва мы вошли, четверо краснодеревщиков в синих припудренных белой пылью комбинезонах бросили работу и выпрямились. Двое стянули наушники.

— Доброе утро, джентльмены, — поздоровался Оуэн.

— Доброе утро, мистер Брейс, — хором ответили они с сильным акцентом.

— Небольшое объявление. Сроки сокращены. Все должно быть готово через одиннадцать недель. Аукцион — через двенадцать.

— Сэр, мы не можем… — начал тот, что стоял всех ближе, судя по выговору, француз.

Оуэн повелительно поднял руку.

— Я понимаю, что мы от вас требуем, и вполне сознаю, что все вы закончить не успеете. Работайте так же, как работали, мои критерии не изменились. Я по-прежнему ожидаю от вас самой тщательной, можно сказать, идеальной работы. Если в результате готовых вещей будет меньше, ничего не поделаешь. Мы не имеем права, повторяю, не имеем права жертвовать качеством ради количества: вы не хуже меня знаете, что поставлено на карту. Я просто сообщаю, что сроки изменились. Вопросы?

— В таком случае следует обсудить, какие вещи делать в первую очередь, — встревоженно пробормотал француз.

Остальные трое кивнули. В темных глазах плескалось беспокойство.

— Это мисс Кесуик, мой старший исполнительный помощник, — представил меня Оуэн. — Она приедет в понедельник и поговорит с каждым из вас.

Да ну? Ноги моей больше здесь не будет.

— Еще вопросы? Нет? О'кей, джентльмены, спасибо. Мы больше не станем отнимать у вас время.

Последовало несколько минут оживленной галльской тарабарщины, прежде чем они вернулись к работе. Вещи, которые они делали, были самим совершенством. Работая по детальным снимкам, они создавали шедевры, точно повторявшие оригиналы. Несмотря на внутренний протест, я была поражена и очарована. И ничего не могла с собой поделать. Это было возмутительно.

Оуэн подошел к тому, кто заговорил первым, и положил руку ему на плечо.

— Продолжайте работать, Жан. Я не хочу вмешиваться и мешать вам. Просто собираюсь показать кое-что мисс Кесуик. Взгляните. — Он показал на одну из фотографий. — Узнаете это?

— Да. Он стоял в библиотеке леди Мелоди.

— Верно. Людовик Пятнадцатый. Изготовлен Адриеном Делормом в семьсот шестьдесят шестом году.

Комод с двумя ящиками и мраморной крышкой был украшен инкрустацией, такой изысканной, что я почти ощущала запах цветов, и роскошной позолотой тонкой работы: лавровые листья, спирали, завитки — все играло, переливалось, блестело.

— Жан — один из лучших в мире краснодеревщиков, — пояснил Оуэн. — Собственно говоря, каждый из парней просто уникален. Три француза и итальянец. Теперь все они мастера, но начинали учениками у Жана.

— Мадемуазель, — кивнул Жан и, улыбнувшись мне, вернулся к работе.

Он сделал набросок цветочного узора на гладкой дубовой поверхности комода и сейчас тонкими щипчиками выбирал с трех различных подносов крошечные кусочки дерева в форме цветочных лепестков и листьев: амарант, тюльпанное дерево, груша или, возможно, яблоня. Я завороженно смотрела, как он поднимает очередной листочек и смазывает обратную сторону кисточкой, предварительно окунув ее в какой-то состав, предположительно подлинный клей восемнадцатого столетия. Что это? Клейстер из воды и муки?

Не хотелось мешать им ненужными вопросами.

Каждый кусочек вставал точно на место. Оставалось только наложить лак и позолоту, и на мой взгляд, — а я никогда не устану повторять, что он куда более наметан, чем у многих знакомых мне людей, — результат был совершенно неотличим от оригинала.

— Прекрасная работа, Жан, — сказала я. — Можно целый день стоять тут и наблюдать за вами.

— Merci, мадемуазель, — пробормотал он, не оборачиваясь.

— Бертрам оценил комод в полтора миллиона, — сообщил Оуэн. — Пойдемте, я покажу вам мастерскую позолотчика.

— Постойте! Хотите сказать, что Бертрам знает обо всем?

Представить невозможно, что президент и главный аукционист «Баллантайн» способен одобрить мошенничество! Для этого он слишком джентльмен. Кроме того, Бертрам начал в одиночку выводить наш корабль на верный курс, и я чувствовала, то «Баллантайн и Кº» в целом, и мои личные пятнадцать процентов особенно, впервые со дня смерти сэра Крамнера в надежных руках.

— Ни в коем случае! И не узнает.

— Не думаю, что он был бы в восторге от этой идеи.

— Не то слово. Он настоящая старая дева!

Мы прошли мимо нескольких предметов меблировки в различных стадиях доводки и оказались в отдельном помещении, где перед плавильней стоял мужчина в огнеупорном костюме, толстых стеганых рукавицах и маске с капюшоном. Он как раз вынул тигель из огня и наливал расплавленную медь в железную форму в виде орнамента из причудливо изогнутых завитков. Мы наблюдали за ним через окно.

— Когда мебель привезли из поместья на склад компании, Вильгельм сделал слепки со всех позолоченных деталей под предлогом того, что, возможно, позже это понадобится для реставрации. Теперь он абсолютно точно воспроизводит каждую. Он даже изобрел способ горячей позолоты посредством ртути и сусального золота. Именно так делали в восемнадцатом веке, но в те времена жизнь позолотчика была недолгой. Он же сумел обезопасить и себя, и других. А теперь я покажу вам художественную мастерскую.

Оуэн преобразился, став оживленным, помолодевшим, беспечным. Для него все это было только очередной игрой по-крупному, что крайне меня беспокоило. Увлекшись, он мог наделать ошибок. Я предполагала, что он решил продать оригиналы на аукционе и подменить их копиями перед доставкой, как это обычно и делается. Но он вступал на очень опасный путь. И не имел представления, чем это может кончиться.

 

Глава 33

Авантюра неслыханного масштаба! Будет просто чудом, если она сработает. А если нет? Оуэн окажется в настоящем аду на долгое-долгое время, потому что его покупатели, все как один, люди состоятельные. Они размажут его по стенке. Беспощадно. Я имею в виду тюрьму. И не на один год: то, чего лично мне не хотелось бы испытать на собственном опыте. В моем маленьком предприятии достаточно уничтожить оправы, а камни легко спрятать или продать и почти невозможно опознать. Картины и мебель — дело иное.

Мы вышли из позолотной мастерской в главное здание и попали в комнату, заваленную картинами. Некоторые показались мне довольно неплохими.

— Всего лишь куча хлама, — авторитетно заявил Оуэн. — Восемнадцатый, девятнадцатый, двадцатый век. Знаете, гостиничное искусство. Часть интерьера.

Он только что не пнул их ногой; в голосе звучало откровенное пренебрежение к их художественным достоинствам. Можно подумать, он способен отличить Уайта от Уорхола.

— Не слишком хороши. Наши художники только соскребают краску и используют холсты для копий. Рамки переделываются под размер оригиналов.

Он снова вежливо придержал для меня дверь. В художественной мастерской было тепло и светло, играла классическая музыка, и двое художников средних лет, женщина и мужчина, сидели за мольбертами и работали над подделками. Лицо мужчины было скрыто очками с сильным увеличением, какие обычно носят доктора для микрохирургических операций, когда приходится сшивать нервы и тому подобное. Кисть выглядела так, словно на ней осталась всего одна щетинка.

Потом мы оказались в багетной мастерской, лакировочной и кладовой, где под стегаными одеялами стояли шесть готовых предметов мебели. Две картины были прислонены к стенам: одна из них — портрет кисти Гейнсборо из спальни леди Мелоди.

— Вы, случайно, не видели, в каком состоянии его привезли в «Баллантайн»? Поверить невозможно, что кто-то намалевал на нем усы! Я думал, Бертрама хватит удар.

— Да, я слышала что-то такое. Серьезное повреждение?

— Да нет, реставраторы в два счета отчистили. Без проблем.

— Оуэн, когда все началось? И как вы успели это устроить?

— Все, включая команду, было готово недели за две перед тем, как я отправился к леди Мелоди просить ее дать нам шанс побороться наравне с остальными.

Он осторожно поправил одеяло на высоком чиппендейловском комоде.

— В тот день я постарался незаметно сделать снимки, и ночью мы взялись за работу. Потом, когда наши эксперты приехали оценить вещи, чтобы определить, какую сумму предлагать, Бертрам каждый день приносил мне фотографии, а я отсылал их Гилу.

— А если бы вы не получили право продажи?

— Нашли бы кого-то другого. У нас было столько предложений и просьб, что это лишь вопрос времени и возможностей. Конечно, нам неслыханно повезло, что она скончалась на месте. Весь заказ буквально свалился нам в руки, — рассмеялся Оуэн. — Манна небесная. Ирландская удача, как говорила моя мама. Пойдемте, нам пора.

— Знаете, Оуэн, не поймите меня неправильно, но если призадуматься, два трупа в один день, и к тому же трупы, разрешившие большинство проблем в вашей жизни, — это действительно неслыханное везение, то есть, хочу сказать, это было очень кстати, не так ли?

Оуэн замер как вкопанный и посмотрел на меня знакомым жестким взглядом.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего. — Я тщетно попыталась обратить все в шутку. — Просто к слову пришлось.

— Так вот, вы это бросьте! Совершенно неуместные намеки! Смотрите, беду накличете.

— Мне ужасно жаль.

— Еще бы.

Он резко шагнул вперед, отпустив дверь. Я едва успела отшатнуться.

Когда я подошла к машине, он деловито проверял сообщения, полностью меня игнорируя. Его гнев наполнял тесную кабину удушливым черным облаком. К воротам он вел машину чересчур быстро и бесшабашно, делая все, чтобы испугать меня.

Я огорчилась, сознавая, что расстроила его.

— Простите. Я действительно шутила.

Он не ответил. И только когда мы выехали на дорогу, снова заговорил, предварительно взглянув на часы:

— Из-за меня вы опоздали на ленч. Мы никак не сумеем успеть в город к полудню.

— Ничего страшного, — отмахнулась я, закуривая. — Не думаю, что после всего я смогу спокойно идти на ленч. Я так… так… сама не знаю что. Потрясена этим проектом. Абсолютно… поразительно.

— Вы так считаете?

— Да, — солгала я, потому что вовсе так не думала. Мне казалось, что это безумие. И все же я восхищалась его дерзостью.

Наши глаза встретились, и на какой-то миг стало ясно, что я его обидела.

— Что же, — вздохнул он, — я уверен, что вы откажетесь под самым правдоподобным предлогом и не согласитесь пообедать со мной. Я наверняка не такой блестящий собеседник, как тот, с кем вы намеревались посетить оперу, кстати, какую именно?

— «Отелло», — выпалила я первое, что пришло в голову.

— Россини или Верди?

— Понятия не имею. Меня пригласили.

— Обе невероятно занудливы. Что за мазохизм — проводить субботний день подобным образом. Хотя, конечно, прошу простить за то, что все вам испортил. О'кей, решайте. Я могу доставить вас в театр к финальному занавесу, или, если вы голодны, мы куда-нибудь заедем и наскоро перекусим.

Я задумалась. Стоит ли соглашаться? Уже четверть первого, и я немного проголодалась. Кроме того, у меня миллион вопросов, которые не терпится ему задать, и, честно говоря, сегодняшний день смотрел мне в лицо черной дырой одиночества. Следовало бы пойти в музей с Кертисом.

— А куда? Не хотелось бы сидеть в кафетерии и жевать сандвич с ветчиной и овощным маринадом ассорти.

— У вас всегда такие запросы? Да кто вы такая? Что-то вроде чертовой принцессы.

— Давайте просто вернемся в город.

— Ладно, ладно, успокойтесь. «Кливденз» не слишком далеко отсюда.

— Мне все равно.

— Могли бы выказать немного больше энтузиазма, Кик. «Кливденз» — не какой-нибудь «Кинг бургер».

— Пожалуйста, опустите крышу, — попросила я. — Мне не хочется разговаривать.

— Учитывая тот факт, что идет дождь, я не буду опускать крышу. Но я не стану возражать, если не услышу от вас ни единого слова. Мало того, даже предпочту, чтобы вы молчали.

— Мне все равно.

— И перестаньте повторять «все равно». Это грубо.

Я проверила сообщения. Только одно. Снова звонил старший инспектор Кертис, сказать, что в воскресенье у него тоже выходной и не хочу ли я посмотреть эскизы Рафаэля в музее Виктории и Альберта, пообедать в музее и послушать их воскресный джазовый концерт.

Позвоню ему из туалета. Я любила проводить воскресные дни в этом музее и слушать чудесный джаз в их кафе. Плюс кто может вдоволь насмотреться на рафаэлевские эскизы цветными мелками для гобеленов папы Льва X? Только не я.

 

Глава 34

Насколько я знала, Оуэн не заказывал столик заранее. Поэтому мне показалось немного подозрительным, когда двое служащих «Кливденз» приветствовали нас у парадной двери.

— Похоже, нас тут ждали, — заметила я.

— Как любого посетителя. Когда машина проезжает мимо лазерного устройства в конце подъездной аллеи, на стойке портье раздается звонок, и все выбегают наружу.

— Ну да?

— Я правду говорю! А вы что думаете? Что я все задумал заранее? Отвезти вас в Хенли, познакомить с проектом, который может закончиться для меня тюрьмой на всю оставшуюся жизнь, а потом притащить в «Кливденз», напоить и соблазнить?

Дыхание Оуэна туманило окна, пока двое служащих переминались на холоде, ожидая окончания «дискуссии».

— Черт возьми, Кик, вы самая недружелюбная, настороженная, независимая особа, которую мне когда-либо приходилось знать. Сначала делаете весьма странные намеки насчет леди Мелоди — я получил заказ честно и благородно, что бы вы там ни предполагали, — потом ощетинились, потому что швейцары стоят у чертовой двери, что, если вам так уж интересно знать, входит в их обязанности. Почему вы не можете хоть на минуту расслабиться?

— Хорошо, хорошо, утихомирьтесь. Мне просто стало немного любопытно, вот и все.

— Нет, не все. Этот чертов ленч! И если вы хотя бы еще раз пожмете плечами, я вам врежу! Прямо в варежку!

Он ударил кулаком по ладони, чем вызвал мой истерический хохот.

Прекрасное поместье в Бакингемшире, великолепный загородный дом леди Астор с его славным и бесславным прошлым — именно здесь Джон Профьюмо и Кристин Килер вступили в связь, позже свалившую все британское правительство, — несколько лет назад был превращен в эксклюзивный отель, а кухня, руководимая трехзвездным шеф-поваром, славилась по всей стране.

Молодой человек в строгом синем костюме проводил нас в гостиную.

— Угодно аперитив?

— Уж будьте уверены, — буркнул Оуэн. Судя по голосу, он до сих пор был на взводе. — Две «Кровавые Мэри». Двойная водка. Без льда.

— Прекрасный выбор, сейчас принесу. Пожалуйста, располагайтесь у огня.

Я извинилась, сказав, что иду в дамскую комнату.

— Сделайте мне одолжение, Кик. Возвращайтесь в лучшем настроении. И натяните чертову улыбку на лицо.

Я вошла в туалет и посмотрелась в зеркало. Щеки были розовыми, глаза сверкали. Я выглядела девчонкой-школьницей.

— Прекрати это, Кик, — сказала я вслух. — Немедленно прекрати.

 

Глава 35

— Рассказывайте, — велела я, как только Оуэн одобрил выбранное мной белое бургундское «Оливье Лефлев Кортон-Шарлемань» урожая тысяча девятьсот восемьдесят девятого года и наши бокалы были наполнены. Мы сидели у окна, но, К сожалению, знаменитый парк, о котором я так много читала, был почти скрыт густым туманом.

— Этот план родился у меня много лет назад, но момент был неподходящим, до последнего времени, разумеется. Я уже довольно давно собирал на аукционах мебель и картины, хотя не слишком разбираюсь ни в том, ни в другом. Впрочем, как и большинство тех, кто все это покупает. Не хочу назвать их невеждами, мало того, они достаточно сообразительны, но когда речь идет о том, чтобы лишний раз подтвердить подлинность, их знаний попросту не хватает. Я никогда бы не попытался провести перекупщика или музейного эксперта, но, согласитесь, если вы купили на аукционе подлинный комод Людовика Пятнадцатого, а потом вместо него в ваш дом доставили работу Жана, смогли бы вы их различить?

— Нет, если это то, что я видела, вряд ли.

— А вы столько лет в бизнесе.

Я вовремя сдержалась от упоминания о точности моего глаза, потому что в этом случае явно промахнулась.

— Значит, вы собираетесь найти подходящего покупателя и подменить купленную им мебель или картину при доставке, а потом тайком продать оригинал?

— Вы сообразительны.

— Мне жаль сообщать неприятные новости, Оуэн, но в вашем плане нет ничего исключительного. В нашем бизнесе мошенники нередки. Однако должна признаться, что размах вашей деятельности — это нечто новенькое.

Две «Кровавые Мэри» согрели и расслабили меня. Мягкий кашемир свитера ласкал кожу. Я рассеянно играла с жемчужинами. Оуэн положил свою руку на мою, и я почувствовала, что реагирую на прикосновение.

Появились два официанта с позолоченной супницей, содержимого которой хватило бы на тридцать человек. Пока один из них наливал в тарелки дымящийся суп-пюре с омарами и добавлял чуточку хереса, мы оба молчали.

После их ухода Оуэн поднял бокал. Наши глаза снова встретились.

— Bon appetit, — пожелал он. — За «проект Карузо». Вино имело вкус амброзии.

— Оуэн, я знаю, вы надеетесь получать огромные суммы наличными и, вполне возможно, преуспеете, но вам не приходило в голову, что необходима другая финансовая затея, не настолько рискованная и трудоемкая? Что-то более консервативное, способное привлечь постоянный, надежный поток наличных. Что будет, если вас поймают?

— Прежде всего меня не поймают.

Он поставил бокал и потянулся за ложкой.

— Неужели не знаете, какое значение имеет весь этот мусор для Скотленд-Ярда? Нулевое. Это их мало интересует. Потом мне срочно нужны деньги. Сейчас. Кроме того, всегда можно все свалить на ошибку эксперта. У нас нет доходов. Дело может кончиться плохо.

— Но вам нужно беречь репутацию, — возразила я, пробуя суп. Правда, есть уже не хотелось. Пребывание в этом чудесном местечке с этим опасным человеком будило во мне незнакомые ощущения. Чисто животное притяжение. Я только и думала, как бы поскорее лечь с ним в постель.

— Не волнуйтесь. Этого не будет.

— Надеюсь, что не будет. Ради вашего же блага. Но я думаю, что вы сумасшедший.

— Давайте сменим тему.

— Пожалуйста. О чем желаете говорить?

— Сегодня вы необычайно красивы. Я рад, что вы согласились пообедать со мной.

— Оуэн, вы забываете, я не одна из ваших моделей. На меня ваши приемы не действуют. Я счастлива быть здесь, и давайте на этом закончим.

— Но почему я не могу сделать вам комплимент? Почему вы все превращаете в подсудное дело? И это не банальность. Вы действительно прекрасны.

— Спасибо.

Беда в том, что его слова наполнили меня счастьем. То притяжение, которое я испытывала к Оуэну этим утром, многократно возросло. Возбуждала уже сама его машина, но что это значило по сравнению с мошенничеством и подделкой в крупных размерах! О, это было невыносимо сексуально! Господи, сколькими вещами мы могли бы поделиться! Конечно, я не собиралась откровенничать, но сама мысль о такой дерзости превратила легкий ветерок предвкушения в настоящий шторм.

— И как вы намерены отмывать деньги?

Мы прикончили суп и белое вино и принялись за оленьи отбивные на гриле с чудесно приготовленными морковью, брокколи и запеченным под сыром картофелем, запивая все это изумительным бургундским «Бушар Бон Грев Винь де л'Анфан Жезю», одним из наиболее редких, чувственных, обольстительных вин на планете, идеально дополнявшим еду. Я заметила его в карте вин и посоветовала Оуэну заказать. Сомелье едва не лишился чувств, восторгаясь вкусом мистера Брейса. Я совершенно успокоилась и расслабилась.

— Я основал фиктивную корпорацию, которая станет главным инвестором «Пантер». Именно «Пантер» больше всего кровоточит.

— Поразительно.

Я не могла отвести взгляда от губ Оуэна. Похоже, в нем происходила та же борьба.

Пошел снег.

На десерт нам принесли хлебный пудинг с апельсиновым джемом и коньяк. Нам было тепло и хорошо. Неожиданно Оуэн протянул руку и провел пальцем по моей щеке. Меня словно ударило током. Я поднесла его пальцы к губам, поцеловала и коснулась языком.

— Машина не пройдет по снегу, — шепнул он.

— Знаю.

Я снова поцеловала его пальцы.

— Ты хочешь?

— Да.

О'кей. Полагаю, со мной что-то неладно. Не пойму. Наверное, можно все свалить на «Кровавую Мэри». На бутылку «Кортон-Шарлемань». На бутылку «Бушар». На коньяк. Но дело в том, что во время ленча повалил снег и всем известно, что «пантер-мадриган» не сможет выбраться с парковки, не говоря уже о дороге до Лондона. Кроме того, мы столько выпили, что, будь даже лето, Оуэн вряд ли был способен сесть за руль.

Я могла бы все свалить на смех. На коварный замысел. Или на страсть, которая целый день подспудно копилась и зрела. Какая разница?

— Простите, я на минуту, — извинился он, вставая.

Я сознавала, что собираюсь сделать то, на что никогда раньше не отважилась бы. С человеком, которого следовало опасаться. И что из того? Я уже взрослая. И сгораю от счастья и волнения. Все будет хорошо.

Оуэн действительно почти сразу же вернулся.

— Пойдем, — коротко обронил он и чуть подтолкнул меня к двери. Знакомый интимный жест, и я почувствовала себя особенной, словно стала ближе к нему.

Мы поднялись по лестнице, и Оуэн отпер дверь, на которой золотилась маленькая табличка: «ЛЮКС ЛЕДИ АСТОР».

Номер оказался роскошным. В камине пылал огонь, а за окном, подгоняемый ветром, буйствовал снег.

Оуэн запер дверь, очень медленно повернулся ко мне лицом и поцеловал. Его губы были теплыми и сладкими, почти робкими, но он тут же поцеловал меня уже более жадно. Нижней частью живота я ощутила, как он твердеет. Его язык коснулся моего.

— Господи, — прошептал он, прижимаясь губами к моей шее. — Ты великолепна.

Он снова стал целовать меня. Сильные пальцы нежно гладили мое тело сквозь кашемир, именно так, как я себе представляла. Колени у меня подогнулись. Не хватало воздуха.

Первым же касанием Оуэн унес меня в новый мир. Я могла бы искренне признаться, что никогда раньше не занималась любовью.

Но не успела.

Расплавилась, как платина.

 

Глава 36

Снегопад оказался не слишком обильным и не перешел в метель. Если быть честной, к шести вечера все растаяло, но солнце уже зашло, начинало темнеть, а мостовые, возможно, обледенели. Поэтому мы остались в отеле на воскресенье и, чтобы не рисковать, выехали только в пять утра в понедельник.

— Увидимся в офисе, — сказал Оуэн, высаживая меня у дома.

Мыслями он был уже в работе, а я, к сожалению, думала только о том, как устала. И как осложнила собственную жизнь. Кроме того, на моей шее краснел огромный засос. Как у школьницы.

— Не могу поверить, что ты на такое способен! — Я была сердита, пристыжена и постыдно взволнована. — Ничего подобного у меня с десятого класса не было!

— Да? А теперь вот есть! Сексуальный знак отличия.

Только этого мне не хватало!

Я захватила с собой утреннюю газету и, пока варился кофе, поискала заметку о грабеже. Вот она, всего несколько строк в разделе городских новостей.

«ГРАБЕЖ В МЕЙФЭРЕ

Миссис Кавана Фуллертон, дочь лорда Ишмейела Уинтропа, заявила о пропаже бесценной картины Ренуара «Белый полонез» и нескольких драгоценных украшений. Грабитель, очевидно, проник в ее дом на Стенхоп-Гейт вечером в пятницу, когда сама хозяйка была на празднике в честь девяностолетия своего отца. Размеры понесенного ущерба неизвестны. Непонятно также, каким образом вор проник в дом. Полиция не подтвердила и не отрицала, что это работа Трилистника, который взял на себя ответственность за большинство краж драгоценностей в Мейфэре, но, насколько нам известно, никогда не похищал произведения искусства».

Что?!

Я глазам не верила. Неужели Самаритянин забрал свою карточку, оставил у себя картину и свалил все на меня? Где же его самаритянство?! Наверное, улетучилось после моего удара по голове, и он решил поквитаться со мной. Какой кошмар! Определенно с Мейфэром пора кончать. Переберусь в Кенсингтон. Ой, совершенно забыла, я больше этим не занимаюсь. Старые привычки умирают трудно.

Я оставила сообщение для старшего инспектора Кертиса, где извинялась за то, что не ответила на его звонок.

— Меня не было дома весь уик-энд, — пояснила я. Что же, это правда. Как и то, что я вспомнила о его звонке, только когда проверяла сообщения.

Позже, сидя в автобусе, по пути на работу — я обмотала шею шифоновым шарфом с фигурками животных, чтобы скрыть засос, — глядя в окно и похрустывая теплым хворостом, я размышляла о том, что произошло со мной за последние два дня. Меня грызло раскаяние. Какую ужасную ошибку я совершила, попав в ловушку и постель Оуэна! Ничего глупее я в жизни не делала, и не только потому, что это ставило меня на один уровень с теми недалекими девицами, которые гонялись за ним, но еще и потому, что мне было так хорошо, а теперь я об этом жалела. И стыд не давал покоя. И я злилась из-за засоса. Можете сочинять, что хотите, выдумывать любые объяснения, но кого при этом одурачите? Знай я, что он задумал, когда впивался в мою шею, непременно бы остановила его. А к тому времени, как я сообразила, было слишком поздно. И тогда я смеялась, и смеялась, как влюбленная девчонка. Дура, старая дура! Засос есть засос, и имеется только один способ его получить, и все этот способ знают. К вашему сведению: мисс Кэтлин Дей Кесуик из «Баллантайн энд компани окшениерз» не получает засосы. О, черт.

Я подтянула шарф повыше.

И еще: хотя я не слишком большой эксперт в мужчинах, но кое-что о них знаю, и знаю так же точно, как собственное имя, что, несмотря на все клятвы в любви, мужчина хочет лишь одного — забраться к вам в трусы. О'кей, пусть на счету у него очередное маленькое завоевание, но теперь, когда он своего добился благодаря полному отсутствию самоконтроля и неумению держать брюки застегнутыми, наверняка пытается придумать, как лучше вывернуться и не повредить бизнесу, потому что не хуже меня понимает, как бездарно проболтался и теперь мне известно о его делишках не меньше, чем ему самому.

Я так себя взвинтила, что на секунду показалось, будто мозги сейчас взорвутся и я отдам концы прямо здесь, в автобусе.

— О, ради Бога, Кик, возьми себя в руки, — громко объявила я, после чего мои собратья по автобусу дружно подняли головы от газет и уставились на меня.

— Простите, — пробормотала я и вернулась к своему хворосту и окну. Весь ужас заключался в том, что в водовороте сорокачасовой оргии наши деловые отношения, бывшие такими идеальными, уничтожены несколькими неразумными (и прекрасными, о Господи, стоит только вспомнить, и меня всю трясет) столкновениями. Наш мир перевернулся. Из друзей-приятелей, босса и секретаря мы стали не только любовниками, но и партнерами в преступном заговоре.

И перешли от скольжения по поверхности к плаванию на двадцать тысяч лье под водой.

Я вытащила из сумочки маленькую записную книжку и отметила для памяти, что в первую очередь необходимо купить коробки и начинать отсылку кое-каких вещей во Францию. Эта мысль вроде бы немного меня успокоила.

 

Глава 37

Оуэн говорил по телефону за закрытыми дверями. Я просунула голову в комнату. Он широко улыбнулся и послал мне поцелуй. Я ответила сухой улыбкой. Нет. Так продолжаться не может. Точка. Конец. Неужели я позволю себе из-за небольшого избытка внимания потерять годы, десятилетия, целую жизнь душевного равновесия? И тут до меня дошла суть проблемы: я просто не выспалась. И едва держалась на ногах.

Зазвонил внутренний телефон.

— Мисс Кесуик слушает.

— Мисс Кесуик, — сказал охранник, — тут джентльмен спрашивает сэра Крамнера. И говорит, что, если сэра Крамнера нет, он хотел бы поговорить с вами.

— Как его зовут?

— Он предпочитает сообщить лично вам.

Что же, нет ничего необычного в том, что клиент хочет сохранить анонимность. В конце концов Секретность и Доверие с заглавных «С» и «Д» — краеугольные камни нашего бизнеса.

— Попросите Олкотта проводить его в конференц-зал первого этажа.

— Да, мисс Кесуик.

Бедный старик, думала я, поправляя косметику, замазывая тональным кремом дурацкий засос и приглаживая волосы. Как ни странно, несмотря на смертельную усталость, я выглядела как чертова роза.

Неожиданно для себя я хихикнула. Нет, кажется, я превращаюсь в полную идиотку.

Бедный старик. Хотя сэр Крамнер умер более трех лет назад, время от времени на сцене возникал кто-то из последних оставшихся в живых приятелей, совершенно позабывших о его смерти.

Но тот, кого я обнаружила в конференц-зале, очень мало походил на древнего реликта времен молодости сэра Крамнера. Передо мной стоял хорошо одетый мужчина лет тридцати двух. Черные волосы, голубые глаза, хищный нос. Высокие, туго обтянутые кожей скулы.

Когда я вошла, он встал. Я протянула ему руку и машинально отметила силу его пожатия.

— Мисс Кесуик?

Акцент казался трудноопределимым: может, чуточку Итона, смешанного с говором обитателей атлантического побережья.

— Меня зовут Дмитрий Раш.

— Доброе утро, мистер Раш. Садитесь, пожалуйста, и расскажите, чем «Баллантайн и Кº» может вам служить.

— Могу я видеть сэра Крамнера?

— Простите, его давно уже нет.

— Я вас верно понял? Он куда-то…

— Он мертв.

— О, прошу прощения. Но мне дали как его, так и ваше имя. Что же, ничего не поделаешь.

Он коротко улыбнулся, и я заметила четко очерченные губы и белые ровные зубы. От него так и веяло долгими годами тренировок. Настоящий победитель, привыкший выигрывать в любых обстоятельствах.

— Так чем могу помочь, мистер Раш?

— Я здесь по делу, требующему строжайшей секретности, и мне дали понять, что вам я могу довериться.

— Разумеется, можете. При условии, что не принесете краденый товар и не попросите взяться за что-то противозаконное.

Я такая лицемерка, что иногда сама себе удивляюсь.

— Абсолютно ничего незаконного. Речь идет о фамильной собственности. Но если содержание нашей беседы станет известно, прежде чем мы договоримся об условиях, может разгореться международный скандал.

— Мистер Раш, «Баллантайн и Кº» не смогла бы продержаться двести пятьдесят лет в бизнесе, если бы предавала доверие клиентов. — «О Господи, разрази меня громом». — Все, что будет здесь сказано, останется в этих стенах. Даю полную гарантию.

— Именно это мне хотелось услышать. Не возражаете, если я закурю?

— Пожалуйста.

Я подвинула пепельницу. Он щелкнул зажигалкой, пригубил кофе. Я посмотрела на часы и улыбнулась, как мне казалось, ободряюще, без всяких признаков нетерпения:

— Мистер Раш? Я готова выслушать вас.

Судя по моему опыту, все это хождение вокруг да около в результате окажется очередной серией охотничьих гравюр. Он принадлежал именно к такому типу людей. Явился, чтобы продать гравюры прапрапрадеда, среди которых, возможно, обнаружится маленький карандашный набросок Рембрандта или миниатюра Гольбейна, и теперь умирает от угрызений совести.

«Но, — заявит он сейчас, — это просто необходимо сделать, потому что дом нуждается в новой крыше».

Боже упаси, чтобы он или кто-то из членов разоренного семейства с заплатками на локтях вдруг стал искать работу!

Он ответил слегка извиняющейся улыбкой.

— Простите, но это такой торжественный момент для меня и моей семьи. На нас легла огромная ответственность.

— Понимаю, сэр. Но если не объясните, в чем дело, мы не сумеем вам помочь.

— Скажите, мисс Кесуик, говорил ли вам сэр Крамнер о пропавших сокровищах Романовых? Драгоценностях, исчезнувших во время революции?

Эти несколько слов отрезвили меня куда быстрее, чем холодный душ. Туман в голове испарился, словно роса под лучами солнца. По спине прошел озноб.

— Собственно говоря, он несколько раз упоминал об этом.

— Хорошо. И что именно он сказал?

— Только то, что мы когда-нибудь еще услышим о них. От кого-то, кто захочет их продать. Вы и есть тот самый «кто-то»?

Мистер Раш кивнул. Выражение его лица стало суровым, почти мрачным.

— Да. Он встречался с моей прапрабабушкой, вдовствующей императрицей Марией Федоровной, и просил ее не обращаться ни к кому, кроме него самого, а позже, через много лет, после ее смерти, общаясь с моим дедом, а потом и с отцом, назвал ваше имя. Так вот… — Он долго изучал свои руки. — …Настало время их продать. Только так мы сможем получить назад утерянную собственность.

Я пристально изучала его. Недаром сэр Крамнер был так уверен в том, что когда-то это обязательно случится. И вот оно, как гром среди ясного неба! Нам не дано узнать, когда и как изменится наша жизнь.

Бам, трах, и пожалуйста, совершенно иная картина мира. В мгновение ока наши горизонты безмерно раздвинулись.

Должно быть, именно это и есть тот золотой парашют, в котором отчаянно нуждался «Баллантайн», — последний дар сэра Крамнера фирме, которую он так любил.

При мысли об открывшихся перспективах у меня закружилась голова. Спектр возможностей был необозримо широк: от потрясающей рекламы — Бертрам будет положительно неотразим на возвышении, ведя нас с каждым ударом молотка ко все более высоким рекордам, и тогда мы прославимся на всю страну — до диаметрально противоположного оборота событий: вполне вероятно, что нас обвинят в разжигании третьей мировой войны, Бертрам уволится, а правительство прикроет нас и подаст в суд за старания уничтожить планету.

— Простите, мистер Раш, но назвать этот момент торжественным — сильное преуменьшение. По моему мнению, это ошеломляющее, поразительное событие, — начала я, понимая, что нужно сказать что-то, прояснить обстановку. — Что вы имели в виду, упомянув о возврате собственности? Восстановление монархии?

Раш яростно затряс головой.

— Нет, конечно, нет! Мы никогда бы не предъявили столь смехотворные и самонадеянные претензии. Несмотря на то что некоторые приверженцы монархии могут объявить нечто подобное в Интернете, — а таких немало, — поверьте, реставрация монархии в России — дело совершенно неосуществимое, невозможное. И даже нежелательное, если только об этом не заявит весь народ, а такого никогда не будет. К сожалению.

Снова эта самоуничижительная улыбка.

— Нет, я имею в виду, что во время революции все владения семьи, поместья, мебель, картины, все, за исключением той малости, что смогли вывезти мои предки, которым повезло ускользнуть от большевиков, было реквизировано государством.

Я хотела что-то сказать, но Раш поднял руку:

— Позвольте мне закончить. Посмотрим правде в лицо. Многие дворцы, поместья, драгоценности и мебель по праву принадлежат русскому народу и должны оставаться в его владении. Это национальные сокровища. Я говорю о других. Некоторые были дарами членам семьи, другие приобретены с соблюдением всех юридических формальностей. Именно их мы хотим выкупить, потому что они по праву принадлежат нам. В подтверждение мы готовы показать купчие и квитанции об уплате.

— А как насчет драгоценностей? И доказательств их происхождения?

— Абсолютно безупречны. Это фамильная, а не государственная собственность, и на каждую вещь имеются документы.

Что же, прежде всего, если семьей именуются монархи некоего государства, граница между «собственностью семьи» и «собственностью государства» несколько размыта. Будь вы обычным гражданином, особенно в царской, дореволюционной России, никому бы не пришло в голову раздавать вам сказочной красоты камни или поместья. А что касается денег… Еще одна огромная часть огромной российской проблемы. У бывших монархов наверняка имелись квитанции на покупку драгоценностей, но все приобретения делались по стартовой, вернее, крайне заниженной цене, ведь у бывших владельцев попросту не было иного выбора, кроме как продавать, поскольку речь шла о жизни или смерти. Возможно, если бы Романовы вложили малую долю имевшихся у них наличных в экономику, до сих пор сидели бы на троне.

Притом я почти уверена, что после всех приключений шансы получить неголословные доказательства происхождения драгоценностей будут в лучшем случае весьма шаткими.

Хотя — и мне пришлось напомнить себе, что именно такие шаткие шансы и служат залогом многих чудес, — коллекция личных украшений, привезенная вдовствующей императрицей в Англию и проданная нынешней королевской семье, чтобы оплатить содержание при британском дворе, имела все необходимые документы. Так что чем черт не шутит, а вдруг?

— Боюсь показаться скептиком, мистер Раш, но за последние годы мы не раз видели, что сохранение всех доказательств происхождения всего лишь одной картины, прошедшей Вторую мировую войну, в большинстве случаев почти невозможно. А тут речь идет о целой коллекции, пережившей не только русскую революцию, но и две мировые войны. Согласитесь, это не слишком правдоподобно.

— Согласен. И все же это правда.

Мистер Раш не спорил и не оправдывался. Наоборот, был спокоен и уверен.

— И где сейчас коллекция? Когда мы сможем ее увидеть?

— Я привез ее с собой. Лежит у меня в автомобиле.

— В вашем автомобиле, — повторила я. — Понятно.

Мне вдруг пришло в голову, что Раш — просто сбежавший из психушки пациент, каким-то образом узнавший о фантастических претензиях сэра Крамнера.

Очевидно, он разгадал мои мысли, потому что пояснил:

— Прятать на виду, мисс Кесуик, лучший способ. Именно так мы и хранили коллекцию все эти годы.

— Где ваша машина?

— У входной двери.

— Надо соблюдать осторожность, чтобы не привлечь ненужное внимание.

Но мистер Раш покачал головой.

— Никто не знает, что там лежит. Кроме того, я привез телохранителей: мимо них никто не пройдет.

Игра становилась запутанной. Если все и в самом деле законно, это означает, что мы стоим на пороге сложнейших переговоров, больших и малых. Если же начать докапываться до истины, он легко может сесть в машину и проехать квартал-другой до «Кристиз» или перейти дорогу до «Сотбиз», а те примут его с распростертыми объятиями.

— Поверьте, мисс, моя семья взяла на себя труд хранить сокровища более восьмидесяти лет. Уверен, что без труда смогу перетащить их через тротуар и доставить сюда.

— Хорошо, я уведомлю охрану. Пожалуйста, скажите, что не возражаете против этого.

— Разумеется. Нам понадобятся пара крепких рук и тележки.

 

Глава 38

Забрызганный грязью, слегка помятый, старый белый «рейнджровер» — идеальное средство передвижения для сельского джентльмена, живущего одной манной Небесной, — был припаркован у крыльца под бдительным оком нашего элегантного привратника Уинстона. Он перешел к нам из «Клариджез», соблазнившись заманчивыми посулами Бертрама, и теперь придавал стиль нашему заведению своей черной с золотом ливреей. Глядя, как он приветствует ранних пташек, слетающихся на утренние аукционы, можно подумать, что он знает по именам весь мир, а вероятно, и кое-кого за его пределами. Уинстон — чисто лондонское явление. Сомневаюсь, что Оуэн сознает, как нам с ним повезло.

Два эрделя терпеливо сидели в машине, глядя в замусоленные окна: один на сиденье водителя, один — сзади. Я совершенно не разбираюсь в собаках, но эти казались мне идеальными образцами породы: большие умные глаза, настороженные морды, черные спины, рыжие ноги. Ничего не скажешь, надежная стража: бесстрашие и грубая сила этой породы вошли в легенду. Завидев хозяина, они вскочили и завиляли хвостами.

Дмитрий Раш открыл заднюю, грузовую дверцу, отстегнул собак. Те немедленно выскочили, встали по обе стороны от него. Дмитрий полез в машину, отодвинул груду спортивного, охотничьего и рыболовного хлама и откинул черный брезент, открыв шесть запертых на висячие замки металлических ящиков для инструментов, каждый фута три в длину, полфута в ширину и фут в высоту. Не знаю, сколько они весили, но потребовалось двое дюжих грузчиков, чтобы перенести их из машины на тележки. Рядом неотлучно находились вооруженные охранники.

После этого мистер Раш и собаки, не отрывавшие глаз от ящиков, пошли вслед за тележками, которые спускали по пандусу в подвал, обозначенный литерой «А» (под зданием «Баллантайн» имеется четыре подвальных этажа). Как только мы оказались внизу, за нами с негромким лязгом закрылась массивная стальная дверь. Охранник задвинул засов.

Жизнь аукционной фирмы крайне динамична, бурление за сценой не прекращается ни днем, ни ночью, а подвал «А» был центром деятельности. Мы проходили мимо рядов шкафчиков-хранилищ со стенками из металлических планок, чтобы можно было разглядеть содержимое. Носильщики и грузчики толпились у древних грузовых лифтов, администраторы в наушниках распоряжались, куда что поместить. Сегодня, в понедельник, нужно было разобрать вещи для аукциона в среду. На каждом шкафчике крепилась табличка с названием товара, аукционного зала, временем аукциона и именем аукциониста. Как только сегодняшние торги будут окончены и проданные вещи вывезены, все, что хранится в шкафчиках, поднимут в выставочные залы.

Никто не обращал особого внимания на нашу молчаливую процессию, двигавшуюся сквозь водовороты и лабиринты к свободному лифту. Мы поднялись в бельэтаж и направились прямо в малый конференц-зал без окон, куда можно попасть, только пройдя позади моего стола. Комната, обшитая огнеупорными панелями, сама по себе что-то вроде сейфа, была предназначена для обзора высокочувствительных или хрупких вещей — таких, как документы, инкунабулы или рукописи на пергаменте, — и маленьких предметов вроде драгоценностей, монет или марок. Тех, которые легко сунуть в карман.

Грузчики осторожно поставили ящики на обитую сукном столешницу и ушли.

Охранники закрыли дверь и заняли свои места за порогом. Я заперлась и поставила реостаты освещения и термостат кондиционера на полную мощность. Чересчур яркое освещение в два счета поднимет температуру, и в тесной комнатке станет невыносимо жарко. Но ничего не поделать: необходимо тщательно осмотреть содержимое ящиков, и тогда я сразу пойму, что мы имеем: настоящие драгоценности или кота в мешке.

Атмосфера с каждой секундой становилась все более напряженной. Мне следовало срочно связаться с Оуэном, но я чувствовала, что нужно также дать мистеру Рашу время прийти в себя. За нашу короткую встречу я успела понять, что человек он вдумчивый и неторопливый.

Поэтому я осталась стоять у двери, наблюдая, как он и собаки медленно обходят стол. Узкая рука скользнула по ящикам. Казалось, он ласкает гладкие металлические поверхности. Его лицо было белым как мел. Именно ему выпала возможность изменить историю, открыв эти ящики, ступив в центр сцены, под прожектора, и добровольно оказаться в опасности. Понимая, что стала свидетелем значительного события — последнего момента безвестности в жизни этого человека, — я продолжала почтительно молчать. И увидела, как пряма и горделива его осанка. Как вызывающе расправлены плечи. Ни страха, ни колебаний. Только сознание долга.

— Если вы готовы, я пойду за мистером Брейсом, — коротко сказала я.

— Мистером Брейсом?

— Председателем совета директоров «Баллантайн».

— Вот как… впрочем, рано или поздно мы все равно должны были кому-то рассказать, — слегка улыбнулся он.

— Все будет в порядке, — заверила я, не имея ни малейшего представления о том, что хочу этим сказать, и хотя, судя по виду, он не нуждался в ободрении, я понимала, что это не повредит. — Я сейчас вернусь.

Бертрама на месте не оказалось, а дверь кабинета Оуэна была закрыта. Я постучала и вошла. Он говорил по телефону. Ноги в блестящих черных туфлях на тонкой подошве покоились на краю эдвардианского письменного стола. Он откинулся на спинку кресла, прикрывая глаза рукой, словно пытался сосредоточиться на каждом слове и усилия отнимали последние капли энергии. Мы оба не выспались и функционировали только усилием воли, но теперь у меня было преимущество дополнительного адреналина.

Напротив сидел Бертрам, пристроивший свой лэптоп на краю стола. Он изучал сводную ведомость.

— Простите, что помешала, но дело срочное, — начала я.

Оуэн отнял ладонь от глаз и нахмурился.

— Я не шучу.

Я сняла с вешалки его пиджак и держала в руках.

— Ладно, Гил, поговорим позже, — бросил он, спустив ноги на пол. — Мне нужно идти. Держи меня в курсе. — Он повесил трубку и обратился ко мне: — Что там еще, Кик?

— Вы оба должны пойти со мной в малый конференц-зал, — объявила я, с трудом держа себя в руках. — Не поверите, что сейчас произошло!

— Что именно?

— Помните тот вечер, когда вы пришли ко мне домой? Вечер пресс-конференции Тины? Увидели у меня книгу о драгоценностях царской короны, и я рассказала вам историю сэра Крамнера? Он всегда говорил, что в один прекрасный день кто-то принесет в «Баллантайн» пропавшие царские сокровища.

Я разгладила лацканы пиджака.

— Смутно.

— Так вот, он только что появился.

— Кто появился? — вмешался Бертрам.

— Русский царь.

Оба сразу же вернулись к своим делам.

— Да выслушайте меня! Разве я ошиблась насчет леди Мелоди? Разве не дала вам тогда хороший совет? И вот сейчас говорю: в малом конференц-зале сидит человек с полудюжиной металлических ящиков, которые, по его утверждению, битком набиты драгоценностями Романовых, принадлежавших некогда его прапрабабке, вдовствующей императрице. Ну что, останетесь здесь, как два болвана, или пойдете со мной и посмотрите, что он привез?

— Она права, — кивнул Бертрам и поднялся, поправляя галстук. — Во всяком случае, вреда не будет. Боже упаси, чтобы меня вдруг назвали болваном.

— И то верно.

Стоило нам показаться в дверях, как собаки насторожились и угрожающе зарычали, ожидая команды.

Как только я представила мужчин друг другу и мистер Раш повторил свой рассказ, я поняла, насколько абсурдно он звучит. Оуэн то и дело переводил взгляд с него на меня, словно мы говорили на суахили.

Бертрам молча кивал седой головой, как психиатр, делавший вид, будто слушает пациента, а на самом деле считавший, сколько минут осталось до конца визита.

— Минуту, сэр. Прошу меня простить, — обронил наконец Оуэн и, взяв меня за локоть, вывел в свой кабинет.

— Это что, шутка такая?

— Нет, — невольно рассмеялась я, хотя была озадачена не меньше его. — Я совершенно серьезна. То есть непонятно, говорит ли он правду, но сэр Крамнер свято верил, что так будет, и ты только сейчас выслушал мистера Раша. На свете бывает все, и в ящиках вполне могут оказаться сандвичи, но если есть хотя бы шанс, что драгоценности подлинные, ты должен присутствовать при открытии ящиков.

— Кто еще знал об этом, кроме тебя и сэра Крамнера?

— Не имею ни малейшего представления. Но твердо уверена, что в «Баллантайн» никому ничего не известно.

Оуэн сунул руки в карманы и покачал головой.

— Не пойму, что, черт возьми, тут творится, но чувствую себя так, будто сорок восемь часов назад спрыгнул с обрыва, а земли по-прежнему не видно. Ты полностью перевернула мой мир. Стоит мне подойти к тебе, как непременно что-то случается.

— Это так уж плохо?

— Разве я сказал, что недоволен? Ладно. Давай вернемся и посмотрим, что там у него.

Мистер Раш отпер замки и откинул крышки, и слепящие снопы света ударили в глаза. Содержимое ящиков поражало воображение. Если не считать драгоценностей английской короны, эта коллекция была, по моему мнению, самой сказочной на свете.

Оуэн и Бертрам потеряли дар речи.

 

Глава 39

Мы следовали за мистером Рашем вдоль ряда металлических ящиков, выложенных прекрасно сохранившимся дорогим красным бархатом. В первом лежали диадемы, включая ту, что выглядела точной копией диадемы, бывшей любимым украшением британской королевской семьи большую часть двадцатого века и известной как диадема великой княгини Романовой.

— Это то, что я думаю? — спросила я.

— Узнаете?

Лицо мистера Раша прояснилось.

— Та, которую вы видели, действительно принадлежала великой княгине, а эта… — Мистер Раш вынул диадему и высоко поднял. — Эта — оригинал. Императрица заказала ее в тысяча восемьсот семидесятом году и надевала в торжественных случаях. Поразительная работа, не правда ли?

В ослепительном свете пылали пятнадцать пересекающихся, усыпанных бриллиантами кругов, и в каждом было подвешено по кашмирскому сапфиру-кабошону величиной с яйцо малиновки. Огромные синие слезы слегка подрагивали, словно готовясь упасть.

— Вы знаете ее историю?

— Нет. Не согласитесь рассказать?

Раш польщенно улыбнулся.

— Вдовствующая императрица была очень привязана к своей племяннице Минхен, жене великого князя Владимира, которая считалась одной из самых блестящих светских львиц Санкт-Петербурга.

Я читала о Минхен. Умная, веселая, проницательная двадцатилетняя немецкая принцесса, ставшая женой сорокалетнего великого князя Владимира, самого богатого и могущественного из русских аристократов, быстро добилась успеха и власти в обществе. Вскоре она приобрела огромное влияние, и их дом на берегу Невы, Владимирский дворец, сегодня вошедший в комплекс Эрмитажа, стал называться малым двором. Минхен добилась своего не только благодаря богатству и силе характера, но и потому, что истеричная, склонная к мистике, занятая своими переживаниями и болезнью сына императрица Александра целиком подпала под влияние своего «друга», негодяя Распутина, совершенно не интересовалась ни обществом, ни делами двора, что в конечном результате привело не только к распаду семьи и монархии, но и всего государства Российского.

— Всякий, кто хотел чего-то достичь, будь то при дворе, в армии или правительстве, знал, что настоящая власть — в руках Минхен и ее мужа, — пояснил мистер Раш.

Трудно описать мои ощущения при виде диадемы. Она была столь ослепительной, что казалась ненастоящей, как корона в фильме.

— Можно? — прошептала я, протягивая руки.

Он передал мне диадему, я поднесла ее к свету и долго смотрела, как свет дробился в десятках граней.

— Великолепна.

— Все равно что оказаться в центре грозы, под вспышками молний, верно?

Я кивнула и отдала диадему.

— Как я уже сказал, — продолжал Дмитрий, — вдовствующая императрица обожала Минхен. У них было много общего, включая страсть к драгоценностям. Свою невестку, царицу Александру, Мария Федоровна терпеть не могла, считала дурой и винила в слабостях царя, в его отказе примириться с реальностью. Но об этом как-нибудь потом. Слишком длинная история.

Оуэн сухо улыбнулся. Я знала, что в душе он облегченно вздыхает, но наш гость, казалось, ничего не замечал.

Мистер Раш присел на край стола.

— Видимо, желая досадить невестке, вдовствующая императрица велела сделать копию своей любимой диадемы, но вместо сапфиров в кругах висели восточные жемчужины. Легко представить себе, что такой подарок не улучшил отношений в семье.

— Еще бы! — завороженно прошептала я.

Оуэн изо всех сил старался выглядеть вежливым. Да и что тут поделаешь? Похоже, что наследник короны, или великий князь, или кто там он есть и какой официальный титул имеет, только разошелся. Нам нужны деньги. Поэтому приходилось терпеть.

Он сел и закурил сигарету.

— Простите, мистер Раш, — вставил Бертрам, — но я должен идти. Через полчаса начинается аукцион, и мне нужно быть в зале. Но позвольте от лица «Баллантайн и Кº» выразить нашу благодарность и заверить, что для нас огромная честь быть вам полезными. Вот мой прямой телефон… — Он вручил ему карточку. — Если возникнут какие-то вопросы или понадобится помощь, пожалуйста, немедленно звоните. Надеюсь, мы скоро увидимся.

Они тепло распрощались, и Бертрам удалился, сопровождаемый завистливым взглядом Оуэна.

— Потом, в семнадцатом, когда начались беспорядки…

Мистер Раш налил себе кофе.

Господи, неужели этому не будет конца? Мы просидим здесь до самой смерти!

— …Минхен и ее домашние перебрались в Кисловодск. А в девятнадцатом уехали в Швейцарию. Она взяла с собой шкатулку с драгоценностями. Но основная часть осталась в сейфе, вмурованном в стену Владимирского дворца. Вы знаете дальнейшую историю?

— Ну… — начала я.

Я знала эту историю, как собственную ладонь, и, признаюсь, считала весьма занимательной, но этот человек не умел вовремя остановиться. Очевидно, он жизнь положил на то, чтобы рассказывать подобные истории людям, которые их никогда раньше не слышали. В наших деловых интересах надо было расположить его к себе, потому что иначе его перехватят наши конкуренты. Они не станут зевать и, если понадобится, просидят неделю без перерыва, разинув рот и слушая его байки. Да какую там неделю! Месяц! Год! Если, конечно, при этом они получат его заказ. Что же, значит, придется и нам. Но, Боже, дал бы он нам хоть немного передохнуть!

Мы с Оуэном зачарованно подались вперед. Не знаю, о чем думал Оуэн, но мои собственные мысли не имели ничего общего с великой княгиней Минхен.

— Дальше начинается настоящий роман.

Мистер Раш откусил кусочек липкой булочки.

— О, просто восхитительно.

Он вытащил из кармана парочку собачьих бисквитов, капнул на них немного сахарного сиропа и бросил эрдель-терьерам.

— Молодой англичанин, по имени Стопфорд, сотрудник английского посольства — теперь бы мы назвали его атташе по культуре — и, вне всякого сомнения, талантливый шпион, был протеже Минхен; он часто посещал ее салон и собирал информацию. Так вот, этот Стопфорд не потерял с ней связи после ее отъезда. Как только Минхен и ее домочадцы оказались за границей, он и один из его верных слуг тайком пробрались во дворец — к тому времени уже полностью разграбленный и разгромленный, так что еще двое мародеров не привлекли особого внимания — и спасли драгоценности, которые он завернул в газеты и уложил в два саквояжа «гладстон». Оставалась только диадема. Стопфорд был очень изобретателен. Он переоделся старухой, спрятал диадему под шляпой, а жемчужины сунул в вишенки, украшавшие тулью, и уехал на Запад. Гениально, правда?

— Поразительно, — кивнул Оуэн.

— Он вернул драгоценности великой княгине. Она умерла в двадцатом году где-то во Франции, а два года спустя ее дочь, к тому времени греческая принцесса, предложила диадему королеве Марии, которая купила ее практически за гроши. Но принцесса отчаянно нуждалась в деньгах.

В его голосе отчетливо слышались неприязнь и горечь: очевидно, отношения с английскими царственными кузенами были не так уж безоблачны.

— С тех пор диадема Минхен, копия этой… — мистер Раш встал и благоговейно уложил диадему в ящик, — стала в королевской семье Англии диадемой для торжественных выходов. Они беззастенчиво воспользовались бедственным положением моей семьи.

Его глаза блеснули то ли весельем, то ли тем, что вполне могло стать началом очередной кровавой вендетты.

— Дела давно прошедших дней. В этой коллекции много уникальных вещей, но для меня эта диадема остается главной. Правда, у каждого украшения — своя удивительная история.

— Хотелось бы послушать каждую, — заметил Оуэн. — Но боюсь, в этом случае нам придется принести сюда раскладушки.

— Неплохая мысль, — рассмеялся мистер Раш.

Мне показалось, что их с Оуэном вполне можно принять за отца и сына.

— Посмотрим, что еще тут есть.

Остальные диадемы были старинной работы, тяжелые, перегруженные драгоценными камнями, изготовленные из белого и желтого золота задолго до того, как в ювелирном деле стала использоваться легкая платина. Каждая весила от трех до шести фунтов. Некоторые камни были так велики, что, упав кому-нибудь на голову, могли привести к сотрясению мозга.

В другом ящике лежали колье и ожерелья тонкой работы; одно было длиной шесть футов — из сапфиров и бриллиантов — и должно было закрывать весь корсаж вечернего платья. Совершенно потрясающая вещь, которую я отнесла бы в ту же категорию, что и мой браслет «Любимец королевы», и диадему вдовствующей императрицы. В третьем ящике были только медали и царские ордена, украшенные эмалью с драгоценными камнями, все с орденскими лентами. В четвертом — оригинальные броши с исключительными камнями и в пятом — браслеты, серьги и камни без оправы. Все в русском стиле: затейливое и чрезмерно пышное.

— А тут что? — спросил Оуэн, когда мы добрались до шестого ящика, который так и оставался закрытым.

— Документы.

Осмотр занял более двух часов. Мы снова сели и долго молчали. Оуэн откупорил банку диетической коки, развалился на стуле и обратился к мистеру Рашу:

— Я не эксперт, сэр, но либо это поставит мир на уши, либо это гигантская мистификация.

— Никакой мистификации.

— Я предлагаю не торопиться. Прежде всего следует установить подлинность каждой вещи. Кроме того, я хочу поговорить с Дэвидом. Дэвидом де Менуилом, моим поверенным. Ему предстоит провести нас через то, что, очевидно, станет политическим минным полем.

Мистер Раш кивнул:

— Вы правы. Мы еще не совсем понимаем, насколько все может усложниться.

— Зато знаем, что это затронет два правительства, британское и российское, не говоря уже о каждом психе на этой планете, считающем, что и он имеет права на наследство. И можно быть уверенным, что королева и ее семейство не останутся в стороне. Ваш поверенный сознает это?

— Естественно.

— Прекрасно, потому что подобная ситуация может либо обернуться большой прибылью, либо такой лавиной дерьма, которая завалит всех нас.

 

Глава 40

Существует пара неплохих высказываний о пиаре. Если вы в бизнесе, такой вещи, как отрицательная реклама, просто не существует, потому что при толчке в нужную сторону любой негатив превращается в позитив. И еще одно: говори обо мне что хочешь, лишь бы имя писал без ошибок. Поэтому, пока Оуэн расписывал кошмар международного пиара, я знала, о чем он думает: что бы ни случилось, ситуация всегда должна быть выигрышной.

— Все должно идти точно по плану.

— Совершенно с вами согласен, мистер Брейс.

— Кик, я требую, чтобы охрана дежурила у сейфа с этими ящиками двадцать четыре часа в сутки. Кто еще знает о коллекции?

— Пока только мы четверо, — заверила я. — Насколько мне известно.

Оуэн взглянул на мистера Раша.

— Мои ближайшие родственники и адвокаты, разумеется. Решение принадлежит не мне одному, — пояснил тот.

— Понимаю. И не боюсь, что ваши родственники проболтаются. Уверены, что это все?

— Ну… разумеется, есть и такие, кто подозревает о существовании коллекций. Ходят даже слухи, что за нами следила та или иная преступная группировка, и время от времени мы получали угрозы, но не слишком обращали на все это внимания.

— Та или иная группировка, — повторил Оуэн. — И еще кто? Российское правительство? КГБ или что там сейчас вместо него?

Мистер Раш пожал плечами:

— Да. Или закоренелые экстремисты. Сами знаете: обычные подрывные элементы. Фанатики-коммунисты, марксисты, сторонники восстановления монархии и тому подобное.

Оуэн посмотрел на меня, и я снова прочла его мысли, отчетливо, как в раскрытой книге: «Мало того, что у меня петля на шее, которая затянется через три месяца, если план с мебелью и картинами не сработает, так теперь еще и это. Подрывные элементы прямо у нас на пороге. Этого нам как раз и не хватало».

— Хорошо, — выговорил он наконец, — будем справляться с неприятностями по мере их поступления. Кик, не попросите мистера Гарднера присоединиться к нам?

— Да, сэр.

Эндрю Гарднер был директором ювелирного отдела. Некрасивый, но утонченный человечек лет сорока пяти, он считался настоящим профессионалом, обучавшимся едва ли не с рождения, как все эксперты-ювелиры, неизменно оставаться бесстрастным, не проявляя никаких эмоций. Наверное, скажи кто-то, что его жена и дети похищены и если он не внесет выкупа к трем часам, их сожгут заживо, он спокойно кивнул бы головой и ответил: «Понятно», — после чего сделал бы все, что мог. Но при этом глазом бы не моргнул. Он управлял ювелирным отделом «Баллантайн» так же четко и хладнокровно, как мясник — своим холодильником. Весь отдел был чем-то вроде гигантской морозилки.

Но он действительно знал свое дело. А в моих устах это ценный комплимент.

— Очень впечатляюще, мистер Раш, — объявил Эндрю, обходя стол и изучая отдельные экземпляры. В правом глазу воинственно поблескивала лупа. В то время как Оуэн старался держаться подальше от эрделей, Эндрю, казалось, вообще их не замечал. Впрочем, как и они его.

— Очень мило, — одобрил он колье с рубинами размером в шиллинг в оправе из бриллиантов в два карата, осторожно кладя его в футляр. Зато диадема едва удостоилась кивка.

— Может, мы присядем? И вы расскажете мне немного больше об этой коллекции. Как она к вам попала?

Тон был достаточно сухой, а манеры и того суше. Он выглядел напыщенным ослом, и тут была моя вина: не успела коротко просветить его.

Оуэн предостерегающе глянул на меня.

— С удовольствием. Я великий князь Дмитрий, правнучатый племянник царя Николая II и представитель царской семьи. Когда моя прапрабабка вдовствующая императрица Мария Федоровна уезжала из России, царь Николай попросил ее взять с собой большую часть фамильных драгоценностей.

— Но мне всегда казалось, что они не ладили. Странно, что он обратился к ней с подобной просьбой.

— Видите ли, не всем слухам можно верить, — любезно пояснил мистер Раш. — Иногда исторические факты каким-то образом искажаются, и потом ничего уже не поправить. Достоверно известно, что они всегда были близки. А вот царица и Мария Федоровна недолюбливали друг друга, и это чистая правда. Поверьте, сэр, я привез с собой все доказательства как подлинности, так и права собственности на эти драгоценности, вплоть до последнего камешка.

— Вам, вне всякого сомнения, известно, что многие из драгоценностей британской короны российского происхождения. Проданы той, которая, как вы заявляете, была вашей прапрапрабабкой, — высокомерно сообщил Эндрю. — И вы хотите, чтобы мы поверили не только в то, будто, кроме тех драгоценностей, были и другие, но и в то, что вы — номинальный наследник российского трона?

— Видите ли, Эндрю… — начала я.

Дмитрий Раш порывисто встал. Собаки мгновенно насторожились, и, о Господи, у меня не осталось ни малейшего сомнения в том, что этот человек принадлежал к императорской фамилии. Осанка, манера держать себя, властный вид! Я никогда не слышала более пренебрежительного тона.

— Прошу прощения, мисс Кесуик, мистер Брейс. Меня ввели в заблуждение, позволив поверить, что я могу рассчитывать на ваше содействие.

— Эй, постойте! — вскочил Оуэн, поднимая руки. — Вы можете рассчитывать на любое содействие! Даю вам свое слово.

— Мистер Раш, — торопливо объяснила я, — дело в том, что мистер Гарднер ничего не знал о давнишнем договоре «Баллантайн» с вашим семейством и сейчас настроен скептически, что, согласитесь, вполне понятно. Эндрю, а вы послушайте меня. Мы очень-очень долго надеялись, что этот день придет. Лично я ждала больше тридцати лет, а компания — и все восемьдесят. Уверяю, все вполне законно.

Я снова повернулась к гостю:

— Мистер Раш, ваш приезд — большая честь для нас, и клянусь, что обещание, данное вашей прапрапрабабушке, вдовствующей императрице… — Тут я бросила на Эндрю красноречивый взгляд, яснее всяких слов говоривший: «Еще одно слово, сукин ты сын, и я сама тебя пришибу». — …сэром Крамнером, по-прежнему сохраняет силу. Пожалуйста, давайте продолжим.

Ярко-красные пятна расцвели на щеках мистера Раша. Очевидно, мои просьбы его не убедили. А Оуэн, казалось, сейчас задохнется.

— Почему вы не сказали мне с самого начала? — осведомился Эндрю тоном государственного обвинителя. Глазки, холодные и бесстрастные, как у змеи, словно гипнотизировали меня.

— Времени не было.

— Мне очень неловко.

Он пересек комнату и протянул руку мистеру Рашу.

— Надеюсь, вы поймете. Мне и в голову не приходило. Видите ли, к нам часто приходят индивидуумы с крадеными вещами и неправдоподобными историями о потерянных доказательствах. Мой долг обеспечить «Баллантайн» и клиентов документами, результатами экспертизы и остальными бумагами на право владения, и иногда именно мне приходится возвращать зарвавшихся авантюристов к суровой действительности. Пожалуйста, примите мои самые искренние извинения.

Но лицо мистера Раша по-прежнему омрачали грозовые тучи. Он взглянул сначала на Оуэна, потом на меня. Я ответила прямым взглядом.

— Пожалуйста, мистер Раш. Даю вам слово чести. Считайте, что такое же вы получили от сэра Крамнера.

Он неохотно протянул руку Эндрю.

— Принято.

Они обменялись рукопожатием. Прошло несколько неловких минут, прежде чем напряжение стало вытекать из комнаты, как отхлынувшая от берега волна. Я глубоко вздохнула.

— Итак, — начал Эндрю, и я изумленно вытаращилась на него: подумать только, его шея немного порозовела, значит, в нем все-таки текло нечто вроде крови, — скажите, сэр, документы с вами?

— Здесь.

Мистер Раш отпер шестой ящик, вынул прямоугольный мешок на «молнии», из тех, в которых хранятся одеяла. Мешок был битком набит красными кожаными папками с золотым двуглавым орлом на обложках. В каждой папке содержались десятки бумаг: некоторые с большими восковыми печатями и лентами, другие совсем обыкновенные, с гербовыми печатями. Были там и свитки, перевязанные тесьмой. На самом верху лежал скоросшиватель с пачкой печатных листов, который он протянул мне, словно говоря: «Верю, что вы выполните обещание. Я доверяю вам будущее семьи Романовых».

Потрясающе.

— Так вам будет легче разобраться в документах. Как видите, некоторые написаны кириллицей. Есть и составленные на арабском, немецком, английском, французском, персидском, хинди и даже монгольском.

Я передала скоросшиватель Эндрю, понимая, что, хотя мне следовало думать только о грандиозной сделке, в голове было одно: как бы поскорее сорвать с Оуэна одежду.

 

Глава 41

Конечно, ни о какой одежде не было и речи. С таким же успехом я могла украсть те драгоценности, что сейчас лежали передо мной. Но я посмотрела на Оуэна и судорожно сглотнула. Меня обдало жаром. Я не знала, чего хочу больше: драгоценности или Оуэна.

— Сейчас прикажу привезти сейфы, и начнем опись, — объяснил Эндрю мистеру Рашу. — На то, чтобы определить подлинность и составить каталог, уйдет несколько недель, но с помощью вашего списка опись будет готова через два-три часа. Потом я выдам вам квитанцию и запру драгоценности в главном сейфе.

Оуэн поднялся и протянул руку Дмитрию.

— Дадите знать мне или мисс Кесуик, если вдруг что-то понадобится. Мой кабинет напротив приемной.

Мы еще не успели уйти, как они взялись за работу. Эндрю зачитывал пункт из списка, мистер Раш подносил требуемый предмет, который после осмотра откладывался в сторону. Понаблюдав немного, я распрощалась, но, по-моему, они даже не услышали.

Внизу я столкнулась с покупателем, прибывшим на сегодняшнюю распродажу произведений античного искусства, выставленных на аукцион, который Бертрам открыл четверть часа назад. Это было настоящее свидетельство его таланта и неотразимого обаяния. Только он мог с таким успехом распродать не слишком ходовой в наше время товар: греческие урны, вазы и тому подобный хлам четвертого, пятого и шестого веков до Рождества Христова. Но если аукцион вел Бертрам, люди приходили и покупали. Сегодняшние запоздавшие посетители, сжимая в руках каталоги и тихо перешептываясь, проскользнули в зал.

Я облегченно вздохнула и налила себе воды. Нужно успокоиться, прийти в себя, остыть. Не хочу показаться вульгарной, но я раскалилась, как петарда. Оставалось надеяться, что немного холодной воды поможет избавиться от лихорадки. Сделав большой глоток, я приложила ледяной стакан к шее. Место засоса горело и пульсировало. Такое чувство, словно он просвечивает через шарф, как неоновая вывеска.

Переговорное устройство ожило. Я взяла трубку и услышала голос Оуэна.

— Кик, — деловито бросил он, — зайдите ко мне, пожалуйста. И принесите свою книгу.

— Сейчас.

— Да, и еще одно.

— Что?

— Сними трусики.

Я швырнула трубку на рычаг, словно она была радиоактивной. Абсолютно неконтролируемая, какая-то подростковая истерия бурлила во мне. Но, помоги мне небо, я сделала то, что он просил!

Едва я вошла в офис, как Оуэн запер дверь, схватил меня и мы очутились на новом диване, сменившем тот, на котором испустила дух Тина. Собственно, «новым» в полном смысле он не был: большое, уютное произведение мебельного искусства эпохи Регентства, обитое дамасским шелком цвета сомо, с мягкими пуховыми подушками и удобными подлокотниками с бахромой. Выбирая его, я знала, что раньше или позже какая-то девушка воспользуется его преимуществами. Только в жизни не предполагала, что это буду я. Конечно, в этот момент мы с таким же успехом могли кататься по цементному полу, задыхающиеся и ненасытные. Думаю, что даже струя воды из пожарного шланга не могла бы нас разъединить.

— Рядом с тобой я не могу держать себя в руках, — признался Оуэн, когда буря немного успокоилась. — Ты самая роскошная, изысканная женщина из тех, кого я знал.

— Это все драгоценности, Оуэн.

— Нет, так оно и есть на самом деле.

— Думаю, это уж слишком, — покачала я головой. — Но мне приятно это слышать. Ты и сам неплох.

— Сейчас я способен думать только о том, как хочу тебя. Всю тебя.

— Что же, позволь сказать, ты можешь думать о чем угодно, но сейчас лучше отпусти меня. Пора за работу.

— Я босс и приказываю тебе остаться.

Меня всегда ужасно смешило, когда он объявлял себя боссом.

Но едва атмосфера в комнате вновь начала накаляться, как комнату сотряс оглушительный взрыв. Оуэн мгновенно вскочил.

— Какого черта? Что это?

— Насколько я понимаю, это ты перевернул земной шар.

 

Глава 42

Дверь конференц-зала распахнулась, и оттуда с перекошенным лицом вылетел Дмитрий Раш.

— Немедленно обратно! — рявкнул Оуэн, подбегая к лестнице. — Заприте дверь! И никого не пускайте.

В доме творилось нечто невероятное. Входная дверь болталась на одной петле, окна по фасаду были выбиты. Густой дым, пыль от валившейся со стен штукатурки и летающий мусор затрудняли дыхание. Я видела разинутые рты, но не слышала криков: все происходило, как в замедленной съемке, когда саундтрек пустили не на той скорости.

Да что тут делается? Очевидно, взорвалась бомба. Но где? И почему? Почему мы?

Оуэн спускался вниз, перепрыгивая через две ступеньки, и я побежала следом.

Первый этаж был неузнаваем. Наши охранники, в основном отставные полицейские, громко призывали к спокойствию, но на них не обращали внимания.

— Пожалуйста, пожалуйста, не надо паники! — громко взывал Бертрам с возвышения в дальнем конце аукционного зала. — Попытайтесь оставаться на местах!

Увы!

Я еще никогда не оказывалась в центре охваченной паникой толпы: это была непреодолимая сила, живущая по собственным законам. Людская толпа, служащие и клиенты вперемешку, оглушительно вопящие, готовые затоптать друг друга, протискивались через бутылочное горлышко того, что осталось от входной двери, в отчаянной попытке поскорее оказаться на улице. Боязнь, что здание вот-вот рухнет, была столь же ощутимой, как густой от пыли и дыма воздух. Они толкались, пинали друг друга, едва не скатывались по ступенькам в дождь, на забитую зеваками площадь, где дымилось черное пятно — все, что осталось от «рейнджровера» мистера Раша. Наша ограда из литого железа свисала со столбов, скрученная и изогнутая, как палочки лакрицы. Ворот больше не существовало, а из гранитных ступеней были вырваны плиты. Машины по обе стороны уничтоженного автомобиля мистера Раша — «мерседес» и «роллс» — горели. Люди пытались вытащить потерявших сознание водителей, кое-кто старался отъехать подальше, чтобы сохранить свои машины. Те, кто еще не справился с шоком, застыли в вестибюле как вкопанные. Роджер, наш старший охранник, неподвижно валялся в углу, отброшенный взрывной волной. Я вдруг осознала, что многие из тех, кто имел несчастье в момент взрыва оказаться рядом с окнами, ранены осколками, некоторые даже тяжело, и лежали на полу. Другие старались остановить кровь.

Но паника продолжалась недолго. Вскоре все как по волшебству улеглось, очевидно, здравый смысл все же взял верх. Никаких признаков пожара не наблюдалось. Взрыв произошел снаружи, и наибольшую опасность представляли горящие машины.

— Отойдите от окон, — уговаривали охранники. — Вернитесь в глубь помещения.

Те, кто был на ногах, спешили спасти раненых, унося их в кухню и находящиеся рядом комнаты, Прижимая к ранам пиджаки, носовые платки, шарфы — все, что смогли найти. Лишь бы остановить кровь до появления «скорой».

Помощь, к нашему невероятному счастью, прибыла почти сразу. Пожарные немедленно потушили машины, устранив самую страшную угрозу. Дом заполнили полицейские и медики.

На улице работали спасатели, успокаивая перепуганных людей. Тут же появились одеяла, чай, десятки зонтиков и мобильников для тех, у кого их не было. Добровольцы Красного Креста звонили родственникам наиболее сильно пострадавших. Казалось, все это возникло из ниоткуда и, к счастью, повсюду одновременно.

Дождь сменился моросью, облегчив эвакуацию из здания как пострадавших, так и уцелевших. Медики лихорадочно работали, сортируя раненых по степени тяжести и унося в машины «скорой». Одним из первых увели Бертрама, который, несмотря на заверения, что все в порядке и он подождет своей очереди, едва стоял. Из глубокой раны на голове сочилась кровь, на руках и лице краснели множественные порезы. Я подслушала, как кто-то сказал, что у него коллапс легкого. Каким-то чудом его глаза не пострадали.

— Прошу, скажите им, что я в полном порядке, — едва слышно шептал он Оуэну, шагавшему рядом с носилками. — Есть другие, которым это нужнее.

Он понятия не имел, насколько серьезно его состояние.

— Поезжайте немедленно и помните: вы нам нужны как можно скорее, — приказал Оуэн. — Чем быстрее вы выпишетесь, тем быстрее мы сможем понять, что случилось.

— Верно, — прошептал Бертрам.

Дверца «скорой» захлопнулась, и машина с диким воем сирены устремилась в туман.

Ошеломленное лицо Оуэна, провожавшего взглядом своего президента, сказало мне все. То, о чем мы читали в газетах, то, что происходило с другими, сейчас случилось с нами. На нас напали. Взорвали. Терроризировали. Уму непостижимо. Значит, на всей планете нет безопасного места.

Многие наши посетители были солидного возраста и помнили бомбардировки Лондона во время Второй мировой войны. Неудивительно, что случившееся не слишком на них подействовало. Они точно знали, что делать, как себя вести, и сейчас пытались помочь посетителям помоложе, все еще не оправившимся от шока.

— Позвольте взглянуть, — обратилась изысканно одетая немолодая женщина к расфуфыренной особе лет тридцати, готовой вот-вот впасть в истерику. — Ваши ноги на месте?

— Да, — дрожащими губами прошептала та.

— И руки тоже?

— Да.

— Глаза видят?

— Да.

— И кровь не течет?

— Нет.

— В таком случае предлагаю взять себя в руки, перестать ныть и заняться чем-то полезным.

На мой взгляд, это действовало лучше пощечины или струи холодной воды в лицо.

Библиотека на противоположном конце площади распахнула двери и приняла замерзших свидетелей взрыва. Там они попадали в теплые объятия детективов Скотленд-Ярда под началом нашего друга Томаса Кертиса, получали утешение и помощь спасателей, прежде чем отправиться домой.

Оуэн, Дмитрий Раш со своими собаками, Эндрю Гарднер и я, дрожа, стояли под деревом на противоположной стороне улицы. Между нами и зданием возвышался барьер из мешков с песком, охраняемый полицейским кордоном. Мы все еще не успели прийти в себя. Смотрели на здание и не верили своим глазам.

— Сэр, — обратился Кертис к Оуэну, который, казалось, не слышал его. — Мистер Брейс.

Оуэн неохотно перевел взгляд на детектива.

— Я должен просить вас всех пройти в библиотеку.

— Похоже, ваша гребаная крыша наконец поехала, — огрызнулся Оуэн.

Представительный инспектор сокрушенно покачал головой:

— Сэр, пожалуйста.

— Послушайте, вы! В этом здании хранятся сокровища на многие миллионы долларов. Можно сказать, второй Британский музей. И я несу за них личную ответственность.

Кертис хотел что-то ответить, но Оуэна уже несло:

— Я с места не сойду и, если пожелаете, немедленно свяжусь с премьер-министром, или лорд-мэром, или главой Скотленд-Ярда. Надеюсь, их приказа вы послушаетесь. С удовольствием это сделаю. Но мы с места не стронемся.

— Здание вот-вот обвалится.

— Чушь собачья, и вы это знаете. Я готов подписать все, что захотите, опознаю, кого хотите, но не сведу взгляда с этого здания, пока не уверюсь, что и оно, и все находящиеся в нем вещи надежно защищены. Да это все равно что оставить Национальную портретную галерею и музей Виктории и Альберта без охраны, с вышибленными дверьми и окнами!

Мужчины долго изучали друг друга.

— Прошу вас, — сказал Оуэн.

Итак, все мы остались стоять за оцеплением и, поскольку так и не успели захватить пальто, сейчас мерзли под серыми армейскими одеялами. Никто и не подумал тронуться с места, пока драгоценности мистера Раша оставались в конференц-зале, не занесенные в опись и не запертые в сейфе. Их пропажу не покроют все наши многочисленные страховки, вместе взятые, а ответственность целиком ляжет на нас.

Лицо Оуэна превратилось в маску, так что я не могла понять, о чем он думает, но скорее всего о том же, о чем и я: что покроет тот или иной полис и как справиться с неизбежным валом судебных исков, многие из которых, несомненно, были поданы по сотовым, любезно предоставленным добровольцами Красного Креста.

Машины репортеров с трех сторон окружали площадь за периметром полицейского ограждения. Я наблюдала за происходящим словно со стороны. Видела, как они интервьюируют людей. Видела, как полицейские стараются оттеснить их подальше. И думала: так вот как это бывает. Все казалось нереальным, не имеющим ничего общего с нами. Мы были зрителями из другого измерения.

 

Глава 43

Старший инспектор Кертис наконец нашел время уделить внимание Дмитрию Рашу, которого по-прежнему охраняли собаки. Выражение лица инспектора было откровенно скептическим.

— Мистер Раш… — Он замолчал и провел рукой по лбу, явно собираясь с мыслями. — Как вы считаете, кому понадобилось взрывать вашу машину?

— Кому угодно, любой группировке.

— Группировке?

— Монархисты. Коммунисты. Экстремисты. Даже правительство.

— Правительство?

— Российское правительство.

— Господи помилуй, — покачал головой Томас Кертис и вновь повернулся к ослепшему зданию.

Сейчас помещения прочесывали саперы со специально обученными немецкими овчарками — и люди и животные в защитных костюмах. Искали то, что Томас назвал «дополнительными устройствами».

— Дополнительные устройства? — переспросила я.

— Террористы невероятно жестоки, — объяснил он, продолжая следить за действиями своего помощника, сновавшего между оцеплением и различными стратегическими пунктами. — Иногда они взрывают одну бомбу, а следующая взрывается как раз в тот момент, когда люди пытаются выбраться, а спасатели пытаются войти в здание.

Меня передернуло.

— Какая подлость.

Собаки выбежали из здания. Саперы подали сигнал, что все в порядке и взрывных устройств не обнаружено. Слава Богу.

— Ладно, — сказала я, давайте запрем коллекцию в сейф, пока все мы не получили инфаркт.

Старший инспектор покачал головой:

— Простите, мисс Кесуик, но пока специалисты не дадут зеленый свет, в здание входить нельзя.

Я попыталась возразить, но он продолжал объяснять таким наставительным тоном, словно говорил с дебилами. Мне захотелось стукнуть его по голове, но тут вскинулся Оуэн и, судя по его виду и сжатым кулакам, вознамерился осуществить мою мечту. Я поспешно встала между ними.

— Прошу прощения, инспектор, не хочу показаться невежливой, но так не пойдет. Вы просто не понимаете, в каких масштабах мы ведем дела. Только одна коллекция мистера Раша, вероятно, стоит не менее пятисот миллионов фунтов, и сейчас она лежит в конференц-зале, на столе, откуда каждый может взять все, что угодно. И поверьте, кто-то приложил немало усилий, чтобы ее получить. Драгоценности необходимо поместить в специальное хранилище.

— Пятьсот миллионов?

Жесткие голубые глаза впились в мои.

— Это весьма приблизительная цифра. Многие из вещей бесценны.

— Где хранилище, мисс Кесуик?

— В четвертом подвале, — ответил Эндрю. Он мелко дрожал, не вытирая запотевших очков. Вряд ли он привык так долго находиться на свежем воздухе. — Он устоит и против ядерного взрыва. Сейчас драгоценности никто не охраняет. Уверен, сэр, что вам ни к чему брать на себя такую ответственность.

Мне было жаль старшего инспектора Томаса Кертиса. Нет, он не слабак. Отнюдь. Просто мне кажется, что он не слишком любит свою работу. Поэтому и согласился с нашими доводами, несмотря на то что это шло вразрез с требованиями его департамента. Кроме того, мне показалось, что он выгорел, устал и не нашел в себе сил противостоять нам.

— Подождите здесь.

Он поднял воротник плаща и похромал к старшему команды саперов, где затеял оживленный спор. Беседа завершилась энергичными кивками.

— Следуйте за мной, — велел он, возвратившись. — И смотрите под ноги. Это здание официально считается местом преступления, и мы не хотим, чтобы вы затоптали следы.

— Мистер Важная Шишка, — прошептал Оуэн, закатывая глаза.

— Заткнись, — перебила я. — Этот парень из кожи вон лезет ради тебя.

* * *

Мы едва убедили инженеров-строителей позволить нам использовать грузовой лифт для перевозки сейфов и ящиков. Дело в том, что этот лифт был в глубине здания, далеко от места взрыва, и специалисты решили, что он вряд ли может быть поврежден.

Наша ошеломленная, замерзшая компания покорно последовала за полицейскими и охранниками, спускавшими ящики в подвал, к хранилищу драгоценностей, где предстояло закончить опись. Оуэн постоянно переговаривался по телефону с Дэвидом, а я позвонила в больницу узнать о Бертраме и других раненых.

— Он все еще в операционной, — мрачно доложила я. Дело шло к вечеру, и мне казалось, что операция длится уже много часов.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем ящики спустили вниз, не только потому, что драгоценности пришлось снова укладывать на прежние места, — просто транспортировку сопровождало слишком много народа. Все толпились, мешая друг другу, но никто не хотел выпускать сокровища из поля зрения.

Наконец их расставили на рабочих столах, и Дмитрий с Эндрю объявили, что готовы продолжать. Первый ящик отнесли к центральному столу и открыли.

Я прислонилась к стене и закрыла глаза, боясь заплакать. Очень хотелось вернуться домой и сунуть голову под подушку.

— Кик, — шепнул Оуэн, — боюсь, скандала не избежать. Нас захлестнет вал дерьма. Я немедленно еду в отель на встречу с Дэвидом. Он уже нанял специалиста по пиару, способного спасти ситуацию, который настаивает на немедленном выступлении по телевидению. Останешься здесь, пока все не будет сделано? И проверь сама, чтобы все было спрятано и заперто как надо.

Я кивнула. Потому что и так осталась бы. Напали и попытались уничтожить не только мой дом, но и мою жизнь. И я должна сделала все возможное, чтобы спасти ее.

Но в действительности особых дел у меня не было. Разве что торчать рядом и ждать, пока они закончат. Не могла же я подняться наверх и помогать заколачивать окна!

Примерно через час появился Томас Кертис, вручил мне чашку дымящегося черного кофе и поднес зажигалку к моей сигарете.

— В холле найдете сандвичи и кексы от Красного Креста.

Я покорно пошла за ним в широкий темный коридор. Отопление было выключено на случай утечки газа, и я зябко поежилась, чувствуя такую безмерную усталость, грусть и тоску, что казалось, упаду прямо на пол.

— Давайте-ка сядем, — предложил Томас. — Кажется, я видел складные стулья в кладовой.

Он вытащил стулья и поставил по обе стороны поцарапанного пристенного столика в стиле датский модерн, на котором стоял поднос с сандвичами.

— Еще кофе?

— Лучше чего-то покрепче, — улыбнулась я и глубоко вздохнула.

— Виски — именно то, что нужно. К сожалению, в меню его нет, но, думаю, вы все равно скоро сможете освободиться и уехать домой.

— Простите, что мистер Брейс был груб с вами. Но на карту поставлено слишком много.

Кертис кивнул:

— К такому я привык. Его реакция вполне предсказуема: угроза позвонить вышестоящим лицам. Хрестоматия. Дело в том, что и лорд-мэра, и главы Скотленд-Ярда сейчас нет в стране. Они на конференции в Осло, так что ему вряд ли удалось бы до них дозвониться. Может, он и сумел бы связаться с премьер-министром, который только подтвердил бы мои полномочия. Я сам принял решение позволить вам остаться, зная, что ничего страшного в этом нет. Кроме того, это поможет нам получить быстрые ответы на некоторые вопросы. Поверьте, мне приходилось иметь дело с куда более грозными противниками, чем мистер Брейс.

Я была не слишком уверена в этом — Оуэн мог быть куда более жестоким и подлым, чем профессор Мориарти, — но вслух ничего не сказала.

— Очень жаль, что вчера я не смогла пойти с вами в музей Виктории и Альберта, Томас. Я люблю эскизы Рафаэля и люблю воскресные обеды, которые там устраивают. Здорово было?

— Еще бы!

— Меня не было в городе.

— Я так и понял, — широко улыбнулся он, глядя куда-то ниже моего уха. — Бывают же счастливчики!

— О Господи! — Я схватилась за шею. Шарфа не было. — О Господи!

Мы дружно расхохотались, громко, до слез. Мои щеки горели. Кажется, я ни разу в жизни так не смеялась. Все это было так глупо, бессмысленно, сомнительно, и, что всего забавнее, мы оба это знали. Неприличные штуки вроде засосов у людей нашего возраста случайно не появляются.

— Клянусь Богом, это со мной впервые, — объяснила я, не зная почему, ведь это совершенно его не касалось. — Я сама просто в ужасе.

— Не смущайтесь, прошу вас. Тут нечего стыдиться. Все, что вы ни делали, наверняка развлекало вас не меньше, чем музей. Хотя я не стал бы ставить на это последние деньги. Такого я не видел с тех пор, как учился в Оксфорде.

Мы снова впали в истерику.

Когда мистер Раш и Эндрю появились в коридоре, мы все еще пытались отдышаться. Но тут на беду, едва мы вышли на улицу, к двери подкатили лорд-мэр Лондона и глава Скотленд-Ярда — прямо с норвежского рейса, Это обстоятельство мгновенно стерло улыбку с лица старшего инспектора Томаса Кертиса. Губы плотно сжались. Очевидно, теперь неприятности начинались у него.

 

Глава 44

Как только улеглось первое потрясение, общественность осознала весь масштаб случившегося.

Ответственность быстренько взяли на себя две различные группировки, причем каждая присваивала честь себе. Но к сожалению, уже через несколько часов после взрыва был произведен ряд арестов, включая задержание шайки матерых уголовников, следивших за Дмитрием в ожидании подходящей возможности. Якобы они и подложили бомбу, чуть не взорвав заодно и самих себя. Оказалось, они знали кого-то, кто знал кого-то, работавшего на родных Дмитрия. Подозреваемыми были также водители «мерседеса» и «роллса». Едва они очнулись, их арестовали прямо на больничных койках.

— Это проблемы всех преступников, — пояснил Дмитрий. — Они не слишком умны. Не хватает мозгов, чтобы все как следует продумать.

Казалось ужасно несправедливым и неправильным, что неудачное ограбление, совершенное неопытными и недалекими бандитами, вызвало столько страданий и разрушений.

Мистер Раш и его семья удалились от общества и теперь жили в уединенном особняке под круглосуточной охраной.

Все постепенно улаживалось. Все было под контролем, кроме нашего с Оуэном возрастающего увлечения друг другом, которое «неприятности», как называл их все еще пребывавший в больнице Бертрам, подняли до недосягаемо высокого уровня. Каждый день я проживала в состоянии абсолютной бездумности, неустанно порхая по коридорам. Нет, я выполняла свою работу, но мечтала при этом только о мгновении, когда смогу коснуться Оуэна и когда он сможет коснуться меня. Повторяю, все это было глупо, инфантильно и безответственно. Я понимала это, но оправдывала себя тем, что меня могло покалечить или даже убить при взрыве. Что за неуклюжий, эгоистичный довод! Следовало бы стыдиться себя, и в глубине души я и стыдилась. Но пока что заботилась только о чисто физическом наслаждении. Жизнь коротка. И я не пыталась разобраться в наших отношениях или понять, куда они ведут, хотя опять же подсознательно знала ответ и на это. Но, даже имея какие-то сомнения насчет долгосрочного прогноза, старалась держать их при себе. Жила одним днем.

Наше бедное здание было закрыто для входа, пока полиция не закончит расследование, а инженеры не определят степень повреждений, что они и сделали в рекордно короткое время. Если не считать фасада, само здание строилось на века — пустоты между перекрытиями заполняли землей, выкопанной из ямы под фундамент. Ремонт начался и продолжался черепашьими темпами.

Каждый день я отправлялась осматривать сделанное за сутки и обычно возвращалась измученная и расстроенная. Наш прекрасный дом стоял с заколоченными окнами и дверью, огороженный пластиковой лентой и пластмассовой сеткой, день и ночь охраняемый полицейскими патрулями в защитных костюмах. Я была рада, что сэр Крамнер этого не видит. Не видит, к чему привело осуществление его «фантазий». Его сердце наверняка разбилось бы!

Хотя некоторым, наиболее доверенным служащим вход в здание был разрешен, публику по-прежнему не пускали. Поэтому те, кто имел дело именно с покупателями, были вынуждены заниматься планированием будущих операций. Кабинеты администрации были временно оборудованы в уродливом, нескладном офисном здании на углу Сент-Джеймс-стрит и Сент-Джеймс-плейс. Но когда туда привезли невостребованные мебель и картины со склада, помещения приобрели уютный, эклектичный вид: немного бидермейера там, немного чиппендейла тут.

Бертрама выписали из больницы. До полного выздоровления было далеко, он все еще дышал с трудом. Зато его чувство юмора не пострадало. Он во всеуслышание заявлял, что шрамы на лице делают его неотразимым.

— Теперь во мне есть нечто от Бонда, не считаете?

Он целыми днями висел на телефоне, заверяя нынешних и потенциальных клиентов, что потери далеко не так катастрофичны, как кажется на первый взгляд. Мало того, минимальны. Несмотря на то что предметы, находившиеся в аукционном и выставочных залах со стороны площади на момент взрыва, погибли, все остальные, запертые в дальних помещениях и под землей, остались целы. Так что могло быть куда хуже.

Некоторым преимуществом взрыва оказалось то, что бомба решила несколько проблем. Страховые компании немедленно начали выплаты, что позволило возместить ущерб владельцам вещей и поставило наши денежные потоки на более стабильную основу. Кроме того, на срочно созванном совещании совет директоров «Креди Сюисс» согласился продлить срок выплаты по кредитам. Если бы они потребовали долги немедленно, им пришлось бы списать все на убытки. Так что теперь у нас вместо трех было почти шесть месяцев.

Коллекция Романовых мирно покоилась в хранилище, круглосуточно оберегаемая вооруженными до зубов наемными охранниками. Под их бдительным присмотром Эндрю и его команда начали скрупулезный процесс составления каталога и определения подлинности украшений.

Коллекция стала суперзвездой великолепного международного инцидента, а мы — участниками и зрителями первого ряда. Это была настоящая рекламная золотая жила. Каждый раз при упоминании о взрыве речь заходила и о нас. Каждый раз, когда появлялась статья об аукционе, или аукционной фирме, или любой коллекции драгоценностей, или просто о чем-то российском, некоторое количество строк неизменно уделялось «Баллантайн и К°».

И когда пришло время открываться и начинать аукционы, мы не смогли вместить всех желающих.

Как ни совестно говорить об этом, но мне не раз приходило в голову, что Оуэн и Дмитрий Раш специально устроили этот спектакль в рекламных целях.

 

Глава 45

Скотленд-Ярд и министерство внутренних дел ее величества дружно предъявляли права на охрану свалившихся с неба драгоценностей и, естественно, не могли допустить еще одной попытки ограбления. Те служащие «Баллантайн», которым повезло вернуться в привычные кабинеты и рабочие помещения, проходили через неуклонно сужающийся живой коридор охранников. От них требовали носить не только служебные пропуска, но и еще одни, выданные полицией. Охрану сменяли каждый день, чтобы ни сотрудники, ни полицейские не успели познакомиться друг с другом.

Исключений не было. Шли интенсивные проверки. Наводились справки о каждом, кто имел несчастье работать в «Баллантайн». Требовалось предъявить все имевшиеся в наличии документы. Когда настала моя очередь предстать перед представителями закона, я уделила особое внимание прическе и макияжу. Поскольку во время допроса велись съемки видеокамерой, все, что было в тот день на мне — три нитки лучшего жемчуга, дневные аметистовые с жемчугом брошь и серьги, строгий темно-коричневый костюм от Рины Ланж, — предназначалось, чтобы польстить, смягчить облик и внушить доверие. Да, и еще густой слой блеска для губ.

Вооруженная таким образом до зубов и чувствуя себя почти неотразимой, я уверенно ступила в кабинет дознавателя Скотленд-Ярда… Впрочем, я слишком драматизирую. Никакого особенного допроса, из тех, какие мы видим по телевизору, когда людей размазывают по стенке, издеваются и доводят до слез, разумеется, не предстояло. Помещение оказалось обычным конференц-залом с видеокамерой на штативе, прикрепленном к торцу стола, магнитофоном и старшим инспектором Кертисом, надевшим ради сегодняшнего дня приличный синий костюм с чистой рубашкой и галстуком. Даже волосы были причесаны.

— Старший инспектор!

— Мисс Кесуик, — сухо кивнул он, словно мы в первый раз виделись. Вот только взгляд метнулся к моей шее. К тому месту, где толстый слой тонального крема скрывал едва различимые контуры бывшего засоса.

Он предложил мне стул, объяснил процедуру допроса, очевидно, достаточно простую и короткую. После нескольких вступительных вопросов инспектор перешел к сути дела:

— В молодости у вас было несколько приводов в полицейский участок города Талса, штат Оклахома, мисс Кесуик. И хотя вы не обязаны объяснять мне суть ваших проступков, может, все-таки согласитесь рассказать о том периоде времени немного подробнее?

Я знала, что когда-нибудь каким-то образом это обязательно выйдет на свет, и постаралась подготовиться.

— Это было так давно, — улыбнулась я, словно согретая воспоминаниями далекой молодости. Недаром же столько лет практиковалась перед зеркалом! — Я уже почти забыла… тогда многих забирали за злостное хулиганство.

— Вас арестовали за злостное хулиганство?

— Ведь это были шестидесятые: все американские студенты так или иначе бунтовали.

— И что вы натворили?

— Не знаю, бывали ли вы в Оклахоме, но, смею заверить, это отнюдь не рассадник диссидентства.

— Не имел удовольствия.

— Поверьте, вы не много потеряли, разве что любите коров и нефтяные вышки. От скуки мы буквально зверели. Обматывали туалетной бумагой деревья и учительские Машины, швырялись банками с краской в стены школы и устраивали шествия с лозунгами.

— И за это вас арестовали?

Похоже, он едва удерживался от смеха.

— Как и всех остальных.

— Против чего же вы протестовали? — допытывался Томас.

Я смущенно откашлялась.

— Да против чего угодно. Честно говоря, уже не помню точного содержания наших лозунгов. Знаю, что мы выступали не столько против войны: в Оклахоме не так уж много пацифистов. В основном мы ратовали за любовь, мир, свободный секс — ну, знаете, вещи, которые интересуют тинейджеров.

— Надо же, от вас я этого никак не ожидал, — рассмеялся он.

— Что поделать!

— Не помните, что было на вашем лозунге?

— «Повысить жалованье копам», — улыбнулась я.

Томас прикрыл рукой рот и долго сидел неподвижно. А когда снова взглянул на меня, его глаза весело искрились.

— Значит, повысить жалованье копам?

— Такова уж Оклахома. Закон и порядок — вот девиз нашего штата.

— Прошу прощения.

Он вышел и через несколько минут вернулся с горячим кофе и новой пачкой сигарет. На этот раз он был серьезен, и мы быстро покончили с процедурой.

— Я бы хотела просить вас об одолжении, инспектор.

Камера все еще работала.

— Никто не знает о моем «позорном» прошлом. Буду очень благодарна, если сохраните все в секрете.

— Даю вам слово, мисс Кесуик. Если, разумеется, не окажется, что вы каким-то образом замешаны в подготовке взрыва.

— Заверяю, что никоим.

Мы встали, и я взяла сумочку.

— Последний вопрос, мисс Кесуик, — небрежно бросил он. — Что вы знаете о Гиле Гарретте?

— Простите?

— Гиле Гарретте, президенте «Пантер».

— О, я знаю, кто он, — озадаченно пробормотала я, — но о нем мне ничего не известно. А в чем дело?

Томас покачал головой:

— Простое любопытство. Он кажется мне весьма неприглядным типом, и у него темное прошлое.

— Темное прошлое? О чем вы?

— Насколько нам стало известно, он носит фамилию Гарретт всего двадцать с чем-то лет, с тех пор, как в восьмидесятых стал работать на мистера Брейса. Тогда он словно материализовался из пустоты. Что было до того, мы не знаем. Но мы все равно докопаемся до правды. Возможно, за этим ничего не стоит.

И с этими словами Томас выключил камеру.

— Более непрофессионального допроса я еще никогда не вел, — вздохнул он, провожая меня сквозь лабиринт кабинетов. — Насколько я понимаю, об ужине речи быть не может.

— К сожалению. Я вроде как занята.

— Вы для меня целый мир чудес, Кик. Источник постоянного изумления. Клубок противоречий. С одной стороны, сдержанная, спокойная, утонченная, умеющая владеть собой светская женщина. И все же вдруг оказывается, что вас когда-то арестовали за злостное хулиганство, а совсем недавно я обнаружил засос на вашей шее.

— Нельзя ли хотя бы на время забыть о засосах?

— Но учтите, я собираюсь узнать вас поближе. У меня такое ощущение, что с вами может быть ужасно весело.

— Разумеется, ужасно весело. Поэтому и не остаюсь одна, верно?

— Пока мне не удается ничего добиться, но, даже не так уж хорошо зная вас, я все же уверен, что мне недолго ждать того момента, когда вы устанете от мистера Брейса и его повадок.

— В самом деле?

Томас кивнул:

— В самом деле. Вам нужен зрелый мужчина, а не павлин.

— Что же, он вполне зрелый мужчина.

— Скажите, вы не скучаете по Оклахоме? Я имею в виду, что здесь все совершенно иное. Такой резкий контраст!

Я покачала головой.

— У вас там еще остались родственники?

— Нет. Все давно умерли.

— Очень жаль. У меня тоже никого не осталось. Странно, не правда ли?

— Пожалуй. Я об этом не задумывалась.

— Счастливица. — Он открыл передо мной дверцу такси. — А вот меня эти мысли никогда не покидают. Кстати, копам в Оклахома-Сити повысили жалованье?

— Речь шла о Талсе, и я не имею ни малейшего представления. Но зато знаю, что они этого заслуживали.

В такси по дороге домой у меня кружилась голова от наплыва эмоций. Я впервые говорила о своем прошлом. Впервые в жизни. Разумеется, из всего сказанного правдой было только то, что я когда-то участвовала в школьном марше протеста. Живы ли мои родители? Не знаю и знать не хочу. Ребенок? А вот это сложная, болезненная проблема, постоянно тревожившая мне душу. И сейчас я все еще до конца не осознала, что смогла совершенно спокойно и на удивление свободно обсуждать тот факт, что сама я родом из Оклахомы и имела приводы в полицию. Рассказывать школьные истории. Упоминать, что я вообще училась в школе или имела какую-то жизнь до «Баллантайн и К°».

Никто никогда и ни о чем меня не расспрашивал. Не проявлял ни малейшего интереса к моему прошлому. Сэр Крамнер, похоже, понимал, что это закрытая и неприятная тема. А Оуэн, которого не занимал никто, кроме его самого, естественно, не интересовался моей молодостью, если не считать того первого вечера, когда мы ели сандвичи на кухне, что меня вполне устраивало. Наши отношения были связью взрослых людей, чисто физической и непостоянной. Любовники на час. Наши жизни с таким же успехом могли начаться в тот день, когда мы встретились. Потому что мы ничего не знали друг о друге. И не хотели знать.

И все же даже короткий разговор с Томасом оставил очень странное впечатление. И приятное, и неприятное. Не кто-нибудь, а старший инспектор Скотленд-Ярда Томас Кертис пронюхал обо мне что-то такое, о чем не подозревали другие. Что-то очень важное. Правдивое. Но похоже, мои неприятности с полицией мало его интересовали. Он по-прежнему хотел пригласить меня на ужин. Ну разве не мило? С другой стороны, стань ему известно, что я так и осталась нераскаявшейся преступницей, мало того, действую под именем Трилистника, его отношение ко мне скорее всего сильно изменилось бы. Он попросту арестовал бы меня, невзирая на свои теплые чувства.

Когда-нибудь я постараюсь разобраться в своей жизни. Все поставить на свои места. Начать заново. В последнее время такое существование стало несколько утомительным.

Потом я вспомнила его реплику насчет Гила и его темного прошлого. Что же, ничего нового я не узнала. И могла бы для начала упомянуть о том, что он вместе с Оуэном планирует мошенничество невиданного масштаба. Что они живут под постоянной угрозой разорения. Что готовы на все, лишь бы выпутаться из финансовой паутины. Что пребывают скорее во мраке, чем на свету. Разумеется, и речи быть не могло о том, что я способна распустить язык, но разговор с Томасом дал мне возможность подумать еще о чем-то, кроме Оуэна. И секса.

 

Глава 46

Распродажа наследства леди Мелоди была отложена еще на три месяца, что дало команде Оуэна и Гила столь необходимое время для завершения работы над подделками. Но я не пожелала иметь с проектом ничего общего, о чем прямо сказала Оуэну.

— Конечно, это достаточно волнующе, но мне было бы крайне неприятно сознавать, что я играю активную, а главное, очевидную роль в делах подобного рода. Понимаешь, Оуэн, если все откроется, я совсем не желаю оказаться именно той жертвой, которая сядет на скамью подсудимых только потому, что отдавала приказы шайке жуликов.

Высказав все это, я не солгала ни единым словом. Мое собственное маленькое предприятие было исключительно моим, и ничьим больше. Поэтому я и могла контролировать все операции до малейших деталей. И кстати о деталях: вообрази я, что на меня собираются повесить обвинение в краже, та груда камней, что хранится в моем сейфе, могла молниеносно исчезнуть: в реке, канализации, чьей-то сумочке, мусорной урне метро. Я могла оправдаться, не вступая в конфликт с законом и не вызывая излишних подозрений. Но эти люди имели дело с вещами большого размера: комодами, буфетами, кроватями, картинами. А если вас поймают с парой поддельных горок в стиле Людовика XVI или фальшивым Гейнсборо, поверьте моему опыту — исчезнут не вещи, а вы, но я не настолько молода и здорова, чтобы все это выдержать. А реплика Оуэна за нашим первым ленчем в «Кливденз» насчет краденых или поддельных предметов антиквариата! Так он искренне считает, что правительству нет до этого дела? В Америке, может быть, но в Англии, Франции, Италии?! Там защита и сохранение антиквариата — вопросы первейшей важности. Сама мысль об участии в операции такого масштаба повергала меня в ужас. Мало того, пугала до смерти. Придется во всем зависеть от их умения довести дело до конца и не попасться, в чем я сильно сомневалась. Скорее уж я уволюсь. Заберу свои игрушки — и в путь.

— Понимаю, — ответил Оуэн, но я почему-то сомневалась, что это так и есть. Я все еще не слишком проникла в его менталитет и не всегда могу сказать, о чем он думает.

— Насчет этого не волнуйся. Откровенно говоря, Гил предпочел бы сам с этим управиться.

Готовность Гила побеседовать со мной на эту тему, и без того не слишком горячая, со временем, можно сказать, увяла. Иногда его отношение ко мне граничило с откровенной враждебностью. Возможно, он просто ревновал к моим становившимся все более тесными отношениям с Оуэном.

— А теперь, — добавил он, открывая лежавшую на столе папку, — перейдем к делу. Не сумеешь дозвониться до этого парня? — Он протянул мне листок бумаги с одним словом: Хиллер. — По-моему, он живет в Вермонте.

— Это его компания?

— Нет, фамилия. Джон Хиллер. Он хакер.

— То есть компьютерный хакер?

— Лучший в своем деле.

Я поспешно заткнула уши.

— Только не рассказывай. Не желаю слышать подробности.

Когда я закрывала за собой дверь, Оуэн все еще смеялся.

* * *

За спиной тихо звякнул лифт, дверь бесшумно раздвинулась, и в приемной появилась самая красивая и элегантная женщина, какую я когда-либо видела в жизни. Я сразу же узнала Одессу Ниандрос. Ее известности могла позавидовать принцесса Диана. Она славилась многим, в том числе и редкой красотой: волосы, уложенные в прическу каре, как у фарфоровой куклы, такие черные и блестящие, что отливали синевой, широко поставленные раскосые глаза цвета летнего неба, высокое, гибкое, тренированное тело, двигавшееся с грацией балерины. Она всегда носила только белое. Была очень, очень богата. Очень, очень щедра. И, как говорили, могла быть очень, очень милой… когда добивалась своего. А она всегда добивалась своего. И, что важнее всего, управляла наследством своей покойной сестры, принцессы Арианны. Одесса Ниандрос была игроком высшей лиги и теперь выбирала фирму, которая могла бы продать накопленные сестрой богатства с наибольшей прибылью. Состязание между тремя аукционными компаниями достигло невероятного накала. Любой из нас сделал бы все, чтобы заполучить ее.

Она подплыла к моему столу, как сошедший с небес ангел. Я поспешно нацепила на лицо улыбку.

— Добро пожаловать в «Баллантайн и Кº», мисс Ниандрос. Как видите, мы почти оправились.

— Какая трагедия. Сожалею о ваших потерях.

Какой низкий, гортанный, пробуждающий воспоминания о дорогих сигаретах и поздних ночах голос с сильным медово-сахарным акцентом.

— Мистер Брейс ожидает меня.

— Я немедленно сообщу ему, что вы здесь. Извините.

Я закрыла за собой дверь кабинета Оуэна. Он, как всегда, прижимал к одному уху трубку телефона, а к другому — сотовый.

— Ты знал, что сегодня приедет Одесса Ниандрос?

— Что?

— Одесса Ниандрос. Она здесь. Говорит, что ты ее ждешь.

Оуэн поморщился и покачал головой:

— Что ей надо?

— Кому интересно, что ей надо? Надевай пиджак и поправь галстук. Хочешь, я позвоню Дэвиду? Попрошу прийти?

После истории с бомбой Дэвид присутствовал на каждом совещании, каждой встрече, потому что наша фирма становилась центром притяжения для всех имеющих хотя бы косвенное отношение к юридической профессии. Благодаря влиянию и финансовым возможностям клиентов, пострадавших при взрыве, мы, похоже, собирались поставить рекорд по количеству предъявленных нам исков, нараставшему словно лавина и за одну ночь превратившему нас из аукционистов в ответчиков.

Дэвид объявил Оуэну, что это только начало.

— Самые крупные иски еще впереди, и они нас удушат. На пострадавших работают лучшие адвокаты страны.

— Ну и черт с ними! — взорвался Оуэн. — Меня не запугаешь! Я тоже пострадавшая сторона!

— Не совсем. У тебя остались глаза, уши, кожа, руки, ноги и пальцы на руках и ногах.

— Дэвида? — Оуэн задумался. — Давай сначала узнаем, чего хочет мисс Ниандрос.

Подав напитки: горячий чай для нее и черный кофе для него, — я вернулась к себе и скрестила пальцы.

— …итак? — спросила я двадцать минут спустя, едва Одесса удалилась.

Оуэн пожал плечами:

— Не стоит заранее радоваться, но она собирается распределить коллекции между тремя фирмами, так что мы определенно в деле. Особенно во всем, что касается драгоценностей. Благодаря русским у нас репутация истинных экспертов. Посмотрим.

— Она напоминает мне Кубла Хана.

— Что ты хочешь сказать?

— Ну, она не только похожа на монголку, но и выглядит так, словно может причинить боль, не находишь?

— Кому? — осведомился Оуэн с плотоядной улыбкой.

— Определенно тебе.

— По-моему, ты спятила.

— Да ну? Советую поостеречься. Не успеешь оглянуться, как она свяжет тебя, вырвет сердце и съест, прежде чем ты поймешь, что тебя всего лишь намеревались поцеловать.

— Знаешь что?

Оуэн обнял меня и вдавился в мое бедро.

— Что?

— Я только и думаю что о тебе.

— Вздор!

Но потом он поцеловал меня, стал ласкать, снял жакет и лифчик одним плавным движением, так что я ему поверила.

Через несколько минут Оуэн попросил соединить его с Гилом.

— У меня кое-какие сведения, — объявил он без предисловий. — И план тоже. Она в жизни не поймет, что ей врезало по башке.

Кубла Хану предстоит столкнуться с Годзиллой. Бедная Одесса!

 

Глава 47

Наше взаимное увлечение граничило с безумием. Мошенничество. Бомба. Драгоценности. Напряжение все нарастало. Наша известность росла. Мы стали кем-то вроде рок-звезд. Куда бы мы ни заглянули: «Гринз» или «Уилтонз», «Кэприс» или «Маркс», выпить мартини в маленьком баре в «Дьюкс» или провести уик-энд в Кливдене, ставшем нашим традиционным убежищем, люди непременно подходили к Оуэну, расспрашивали о взрыве, русских драгоценностях, рассуждали о беспрецедентных мерах охраны, которые он будет вынужден предпринять в будущем. Оуэн распускал хвост, пыжился, довольный всеобщим вниманием. Я грелась в лучах его славы, повторяя себе, что для меня это почти все равно что пламя страсти.

Секс становился все более пылким и изощренным. Я пользовалась всеми преимуществами долгого постельного опыта Оуэна. Он соблазнял меня. Ласкал. Доводил до невиданных высот экстаза. Боготворил. Обожал.

— Я люблю тебя, Кик, — вдруг сказал он.

Мы сидели за «нашим» столом в «Кэприсе», ставшем «нашим» рестораном. Официант только унес устричные раковины и наполнил бокалы оставшимся в бутылке шампанским.

— Что?

— Я сказал, что люблю тебя.

— Не говори глупостей.

— Чего ты боишься?

— Ничего я не боюсь.

— Почему не хочешь видеть, как прекрасно мы друг другу подходим?

— Это длинная история, Оуэн. Давай оставим все, как было.

— Послушай, дела обстоят так: я в тебя влюблен. Но… — Он протестующе поднял руки. — …при этом я не требую, что ты должна меня любить. Но вот что я тебе скажу: в один прекрасный день ты тоже полюбишь меня, потому что, если я чего-то захочу, не успокоюсь, пока не добьюсь своего. И знаю, что рано или поздно ты поддашься моим чарам.

— Нет, ты — это что-то, — рассмеялась я.

На ужин нам подали варенную на пару белую спаржу, седло ягненка, такое нежное, что мясо отделялось от костей при малейшем прикосновении вилки, шпинат с маслом и жаренный с чесноком картофель. Оуэн даже сам заказал вина: «Кот-Роти Брюн э Блонд» урожая восемьдесят третьего, прекрасное вино с виноградников Роны, прекрасного года, и «Луи Бовар Совиньон Вилетт» урожая девяносто восьмого года.

— Конечно, оно швейцарское, — заметил он, — но идеально идет к спарже.

(Сразу скажу, что в этом он оказался прав.)

— Смотрю, ты быстро учишься, — похвалила я.

— Стараюсь.

Мы говорили о вине, еде и бизнесе. Не о любви. Оуэн подробно рассказывал о своих планах на «Баллантайн», которую собирался сделать компанией-миллиардером в ближайшие пять лет, машиной для добывания больших денег.

Меня по-прежнему раздражало, что он совершенно равнодушен к самой фирме. Он вложил в нее уйму денег, знаний и надежды, но ничего личного. «Баллантайн» для него — всего лишь средство достижения цели. Я, как владелица пятнадцати процентов акций, была уверена, что такое полнейшее отсутствие личной приверженности не способствует успеху в будущем.

— Миллиард за пять лет? Боюсь, Бертраму придется трудно, — возразила я.

— Если он не переносит жары, пусть убирается с кухни, — пожал плечами Оуэн.

— Чушь собачья. Если бы не способность Бертрама устанавливать связи с клиентами, нас вышвырнули бы из бизнеса уже с полгода назад, и ты это знаешь. Пойми наконец, Оуэн, когда дело доходит до личных отношений, типа один на один, — ты безнадежен.

— Кроме тех случаев, когда это позарез необходимо.

— Верно.

Я подняла бокал.

Принесли шоколадное суфле и новую бутылку шампанского. За официантом шел метрдотель с большим свертком в серебряной бумаге, перевязанным зеленой атласной лентой.

— С днем рождения, — прошептал Оуэн.

Внутри оказался набор из шести китайских тарелок начала восемнадцатого века, с гербом Кесуиков, моих очень-очень-очень дальних родственников, хотя я до сих пор не возьму в толк, как кому-то носящему благородное шотландское имя Кесуиков взбрело в голову оказаться в Оклахоме.

— Это фамильный герб Кесуиков, — гордо объявил Оуэн.

— Знаю, — с трудом выдавила я. Тарелки были редкими и очень дорогими. — Где ты их достал?

— Это было нелегко, особенно без твоей помощи.

— Глазам не верю. Никогда еще не получала такого прекрасного подарка.

— А я никогда еще не дарил ничего подобного, уж поверь. Кстати, как насчет установления отношений?

— Туше, — рассмеялась я.

Оуэн тоже поднял бокал.

— За нас.

— За нас, — ответила я гораздо охотнее, чем следовало бы.

* * *

После этого он стал дарить мне и другие подарки, но при этом ни одного от собственных компаний. Все его подношения отличались продуманностью и хорошим вкусом: старые книги, редкие вина — и я вдруг с головой ушла в водоворот наслаждений и счастья, хотя честно пыталась выплыть. Честно, но не слишком рьяно.

Все напрасно. Я привыкла к роскоши, но получать удовольствие было для меня внове. Любовь стучалась в двери. Но я продолжала повторять ему и себе, что «нас» просто не существует.

Я чувствовала, как мои опасные секреты рвутся выйти на поверхность. Чувствовала почти болезненную потребность поделиться с ним. Сколько раз предательские слова были готовы слететь с языка. Сколько раз мне хотелось рассказать Оуэну все о своем прошлом. Что я, малолетняя преступница из Оклахомы, стала знаменитой воровкой драгоценностей, одной из лучших в стране, что купила ферму в Провансе, что Давно получила водительские права и владею не одной, а двумя машинами.

Иногда слова буквально забивали рот, и приходилось глотать их целиком, запивая шампанским. Выгонять из головы, как назойливых мух.

«Неужели не видишь? — хотелось мне кричать. — Неужели не понимаешь? Я сестра Раскольникова! Живое свидетельство правдивости «Преступления и наказания»!»

Прошлое преследовало меня, и приходилось бежать быстрее и быстрее, чтобы его обогнать.

Далеко не все вечера мы проводили вместе: бывало, он уезжал на деловые встречи, или я слишком уставала. В такие ночи я брала в индийском ресторане цыпленка карри и рис, такие острые, что волосы, казалось, вот-вот загорятся (Оуэн ненавидел карри, я его обожала. Чем острее, тем лучше), оставалась дома, ела, сколько хотела, ощущая, как от жгучих пряностей и раскаленного чатни слезятся глаза и течет из носа.

Я постепенно паковала книги в коробки (мои любимые руководства по украшениям, камням, огранке и оправам) и отправляла в Сен-Реми, на адрес Элен, сестры моего управляющего Пьера. Их место заняли тома в кожаных переплетах, заглавия которых соответствовали содержанию. Зачем я все это делала? Сама не знаю. Потому ли, что по-прежнему собиралась уехать навсегда, или боялась, что Оуэн что-то заметит и начнет задавать вопросы? Не хотела рисковать?

А что потом? Он меня разлюбит? А я? Люблю ли я его? О Боже. Надеюсь, что нет! Хотелось бы любить кого-то, кто лучше, чем я сама. Не хуже. Такого, который поднял бы меня до себя, расширил горизонты, сделал меня порядочнее, чем я есть, вместо того чтобы играть на моих основных и низших инстинктах.

Время от времени я вынимала браслет из сейфа, застегивала на запястье и ложилась в горячую ванну с пеной, слушая очередную симфонию, стараясь восстановить равновесие, обрести счастье в простых, ощутимых, обыденных мелочах, которые раньше составляли мое существование.

 

Глава 48

Оуэн и Бертрам слали письма, цветы и подарки Одессе Ниандрос, но ответом было упорное молчание, И вот как-то утром, через неделю после ее визита, раздался звонок.

— Доброе утро, офис мистера Брейса, — сказала я в трубку.

— Это Одесса.

— Доброе утро, мисс Ниандрос. Вы, наверное, ищете мистера Брейса?

— Да. Соедините меня, пожалуйста.

— Простите, но его нет на месте. Он еще не звонил. Как с вами связаться?

— Позвольте объяснить вам, дорогая. Я хочу, чтобы он, Бертрам и… как там зовут вашего главного по драгоценностям?

— Эндрю Гарднер?

— Именно. Попросите их приехать в мой лондонский дом в четыре часа дня в четверг на той неделе. К тому времени сюда прибудут все драгоценности принцессы, и они смогут сделать свое предложение.

— Они приедут. И, мисс Ниандрос, вы определили временной предел?

— Временной предел? О чем это вы?

— Ну… — Я начала раздражаться. — Когда вы желаете провести аукцион?

— Первого мая.

Сейчас было начало марта.

— Превосходно. Я дам знать мистеру Брейсу. Они увидятся с вами в следующий четверг.

Щелчок. Она бросила трубку, даже не попрощавшись. Не слишком вежливо со стороны той, чью вежливость вечно превозносят газеты.

Когда я сказала Оуэну о сроках, он и глазом не моргнул. Впрочем, как и Бертрам.

— Это вполне совпадает с нашим планом, — объявил Оуэн.

Оба улыбались, а Бертрам энергично кивал. Единственным напоминанием о его ранах были розоватые линии свежих шрамов на лице и кистях, но они уже скрывались в естественных складках кожи и скоро будут совсем невидны.

— Восхитительно, правда? — просиял Бертрам.

— Что еще за план? — удивилась я.

— Пока я лежал в больнице, — пояснил Бертрам, — у меня появились время и возможность беспристрастно оценить не только аукционный бизнес, но и наше в нем место. Реальность заключается в том, что, сколько бы денег ни вливал в нас Брейс, мы никогда не сможем достаточно быстро расшириться, чтобы отвоевать достаточно большую долю рынка и, следовательно, стать грозными конкурентами для «Сотбиз» или «Кристиз». Они слишком сильны. Слишком влиятельны. Слишком глубоко укоренились. Поэтому, взглянув на общую картину, я решил, что мы либо можем продолжать биться головами о стену, продвигаясь вперед мелкими шажками, но никогда не вырываясь вперед настолько, чтобы нанести ощутимую рану конкуренту, не говоря уже о смертельном ударе, либо переквалифицироваться. Уйти с их игрового поля и создать свое собственное.

— А именно?

— Стать узкими специалистами.

— Специалистами?

Я принудила себя оставаться спокойной. Не тревожиться. Не сходить с ума оттого, что план по изменению направления деятельности компании был составлен без моего ведома.

Бертрам кивнул:

— Вместо того чтобы принимать на аукцион любую вещь, которая попадается под руку, будь то античные древности, манускрипты двенадцатого века или американская мебель начала двадцатого, мы должны приложить все усилия, чтобы стать ведущими в мире аукционистами по трем категориям: мебель, английская, французская, итальянская и американская, в основном девятнадцатый — двадцатый века; живопись: европейская, американская и южно-американская, исключительно девятнадцатый и двадцатый века; драгоценности.

— А как насчет вещей Карстерз?

Я метнула взгляд на Оуэна: он не мог спустить все это в канализацию. Сотни тысяч долларов уже вложены в изготовление копий.

— Там почти все — восемнадцатый век.

— Но все это не произойдет за один день, — уверил Бертрам, так и не узнавший об афере. — И поскольку аукцион Карстерз будет нашей последней распродажей мебели и картин восемнадцатого века, спрос будет крайне велик. Покупатели посчитают, что нам отчаянно необходимо продать все как можно скорее. Мы проведем дополнительный аукцион, чтобы очистить склад. Сказочное зрелище! Люди с ума сойдут! А вы как считаете, Кик?

— По-моему, весьма волнующе.

— Это еще не все! — торжествующе объявил Оуэн. — Ограничив область нашей деятельности, мы сможем сократить штат примерно на пятьдесят процентов: никаких доспехов, дурацких гобеленов и фарфора. Однако имеется одно, и весьма значительное, препятствие.

— Какое именно? — удивился Бертрам, вскинув брови.

— Все это должен одобрить совет директоров.

— А почему бы им не одобрить?

— Пятнадцать процентов принадлежат «КДК траст» и этому зануде, банковскому клерку, у которого имеется право голосовать этими акциями. Черт, хотел бы я, чтобы владелец этой проклятой штуки хотя бы раз в жизни послушался здравого смысла и продал все мне. Клянусь, это здорово облегчило бы мою жизнь!

Я, разумеется, стала уверять его, что беспокоиться не о чем: клерк непременно одобрит предложение, потому что так захочу я. План был так же надежен, как сам Бертрам. Он — единственный, кто любил и понимал свое дело и «Баллантайн» не меньше меня. Его страсть к работе и талант, а не алчность Оуэна когда-нибудь спасут фирму. И уж, разумеется, не аферы с мебелью и живописью.

С другой стороны, мне не давала покоя скрытность Оуэна, не посвятившего меня в детали плана раньше.

— Что же, вы правы, — кивнула я. — Кто бы это ни был, он может зарубить идею на корню.

Зазвонил телефон, и я подняла трубку на столе Оуэна.

— Минуту, сэр, я сообщу ему, что вы звоните.

Я отключила микрофон и обернулась к Оуэну:

— Это лорд Сплодинг.

— Лорд Сплодинг? — недоумевающе повторил Оуэн.

— Неужели не знаете? Лорд Ричард Сплодинг, восьмой граф Линкольншир, глава «Сплодинг эйр», «Сплодинг груп», «Сплодинг Скотч виски». Неужели ни о чем не говорит?

Бертрам покачал головой и рассмеялся.

— Точно, — поддержал его Оуэн, беря трубку. — Лорд Сплодинг, какой приятный сюрприз! Чем могу служить?

Ничего не скажешь, он действительно делает успехи.

Оуэн долго слушал, почтительно кивая, прежде чем ответить:

— С удовольствием, сэр. Большое спасибо. Жду встречи. — И, повесив трубку, объявил: — Я уезжаю на уик-энд.

— Вот как?

— Собираюсь в Шотландию, на рыбалку.

— Потрясающе, — сказала я.

— Подумаешь, большое дело! — небрежно бросил Оуэн, хотя, честно говоря, был на седьмом небе. Он получил признание, которого так долго добивался. Первое приглашение в узкий, замкнутый круг высшего общества. Совершенно иной, недоступный мир, где люди владеют охотничьими и рыбачьими домиками на огромных пространствах личных поместий, где коллекции оружия, доспехов, живописи и мебели собирались на протяжении поколений, что, впрочем, мало нас коснется, если мы претворим в жизнь план Бертрама.

— Их ретриверы и спаниели имеют лучшие родословные, чем некоторые аристократы, — заметил Бертрам. — Молодец, Оуэн. Это большой шаг вперед. Приглашение в замок лорда Сплодинга, лорда Ричарда Сплодинга, если быть точным, получить нелегко. Я сам бывал там всего несколько раз. Советую немедленно побывать в «Харди».

— «Харди»?

— Не знаете? «Хаус Харди». Рыболовный магазин за углом. Вам нужно подходящее снаряжение. Тамошняя компания относится к рыбалке серьезно.

— Верно.

— Забавно. А я слышала, что там увлекаются охотой на более теплокровную добычу, — сообщила я с нескрываемым злорадством.

— О чем вы?

— О том, что это вроде шотландского филиала «Плейбоя».

— Чушь собачья! — рявкнул Бертрам. — От этих чертовых таблоидов ничего, кроме пасквилей, не дождешься! Там такого нет и быть не может!

— Правда? — разочарованно протянул Оуэн. — Жаль. Уж лучше трахаться, чем ловить рыбу!

— Оуэн Брейс!!

— Простите, Кик, — пробормотал он, заливаясь краской. — Я шучу. Извините, Бертрам.

— Один шаг вперед, десять назад, — вздохнул Бертрам, покидая комнату.

 

Глава 49

— Ты не слишком расстроена, что остаешься одна? Настал вечер четверга. Оуэн уезжал через час. Конечно, мы собирались поехать в Кливден, но что поделать?

— Ничего страшного. Переживу, — ответила я и слегка поморщилась: голос звучал немного резче, чем хотелось бы. Мне было неприятно, что он едет без меня, хотя я никогда бы не показала ему этого. Я привыкла быть в его обществе. Оно стало для меня чем-то вроде наркотика. Он постоянно бросал мне вызов, не давал расслабиться, всегда был готов нанести и парировать выпад. Вынуждал меня делать то, что мне никогда бы не пришло в голову, например слушать рок-н-ролл, и хотя я твердила себе, что головная боль со временем уменьшится, клянусь Богом, больше всего мне хотелось выхватить пистолет и расстрелять радио. Или, к примеру, поздние ужины. Он был совой. Я жаворонком. Поэтому и перестала готовить. Вряд ли он вообще знал, что это мое хобби, но кому захочется ставить на стол еду в девять вечера, а потом еще и мыть посуду? Только не мне.

В наших отношениях не было ничего мирного и спокойного, о чем я в глубине души жалела, потому что любила мир, покой, стабильность, ежедневную рутину. Мне не нравилось вечно быть настороже, но из литературы я знала, что именно подобные вещи позволяют держать мозги в полной боевой готовности намного эффективнее, чем кроссворды, на которые теперь у меня тоже не хватало времени. Кроме того, я отчетливо сознавала, что мы держим друг друга в постоянном умственном и сексуальном напряжении. Я все время напоминала себе, что не надо путать это с любовью, но не путать становилось все труднее и труднее, особенно потому, что он только о любви и говорил.

Я без конца твердила себе, что радуюсь его поездке в Шотландию. Вот уже больше месяца как я не была во Франции и ужасно хотела добраться до своей маленькой фермы и стать наконец собой. Спокойной, скучноватой, предсказуемой, стабильной собой. Перевести дух. Сделать омлет. Поджарить цыпленка.

О'кей, все это бред и вранье. Я ревновала. Потому что не хотела, чтобы Оуэн оказался в замке Ричарда Сплодинга. Слишком много я читала о нем. Даже если оргии и девочки — всего лишь мерзкие слухи, нет дыма без огня, и в каждой сплетне есть зернышко правды.

— Обещаю загладить свою вину.

— Берегись стюардесс Сплодинга. Я слышала, они совсем без тормозов.

— Там только стюарды. Кроме того, я уже жил такой жизнью. Кому и знать, как не тебе.

Он осторожно провел пальцем по моей щеке.

— Если бы я хотел очередную безмозглую дурочку с обложки календаря, для этого не стоило ездить в Шотландию.

И он не лгал. С тех пор как Оуэн ушел с брачного рынка, наше фото уже дважды появлялось в колонке «Замечены в городе». О'кей, так и быть, скажу правду. Не наше, а Оуэна. Я маячила на заднем фоне. Мое лицо выходило размытым, а имя не упоминалось, но я знала, что это я — не какая-то грудастая блондинка. Я знала это, и он знал это. Но девушки по-прежнему гонялись за ним. И целыми днями звонили.

— Я весь твой. — Он обнял меня и стал целовать. — Серьезно, что ты собираешься делать?

— Поработаю в своем садике на крыше, уберу зимнюю одежду. Высплюсь без помех.

Я вернулась домой и стала укладываться.

 

Глава 50

Я только что включила посудомоечную машину и уже шагнула к черному ходу, чтобы отправиться в Хитроу и успеть на десятичасовой рейс до Марселя, но тут внезапно ожил домофон. Клянусь, я подскочила, должно быть, футов на десять. Кто это может быть? Оуэн вылетел в Шотландию на личном самолете лорда Ричарда. Я знала, что они уже приземлились, потому что успела проверить, да и Оуэн позвонил — сказать, что все в порядке. Он тащил с собой тысяч на двадцать фунтов новехонького снаряжения для ловли лосося и самой изысканной в мире одежды.

— Почему бы и нам не купить такую компанию? — донимал он меня. — Она вполне впишется в наши остальные производства.

— Компанию по изготовлению рыболовного снаряжения? Да она тебе нужна, как дырка в голове, — заверила я. Оуэн, похоже, успокоился.

Я подошла к домофону.

— Да?

— Добрый вечер, Кик. Старший инспектор Томас Кертис. У вас найдется минутка?

Только этого мне не хватало!

— Разумеется, Томас. Подождите, хорошо? Я как раз собиралась принять ванну.

Я метнулась в спальню, сорвала парик и очки, сбросила одежду, сунула все это в шкаф, пытаясь одновременно сообразить, что ему нужно. Он уже примелькался в офисе, но с чего это вдруг появился здесь без приглашения? К тому же я ответила на все его вопросы. Он извел нас всех, докапываясь до истины, уточняя каждую деталь. Неужели что-то пронюхал о Трилистнике? Не может быть.

Во рту у меня пересохло. Я порылась в шкафу и накинула темно-бирюзовый халат из тяжелого китайского шелка с коралловой шелковой подкладкой и золотыми застежками-петлями из сутажа. Сунула ноги в шелковые шлепанцы, брызнула на себя духами и нажала кнопку, открывая дверь. Что еще оставалось делать?

Мой портплед стоял в заднем холле у черного входа. Сверху лежали сумочка и перчатки. Я бросилась на кухню, открыла чулан, швырнула все это туда и неожиданно вспомнила, что в глазах у меня коричневые линзы. Я уронила вторую в карман как раз в тот момент, когда он появился на площадке.

— Заходите, пожалуйста, — пригласила я и ощутила запах табака и слабый лаймовый аромат одеколона «Трампер».

— Что с вами? — встревожился он. — Что-то попало в глаз?

— Ничего страшного. Ресничка. Я уже вынула. Позвольте ваше пальто.

Он отрицательно покачал головой и сунул руки в карманы.

— Простите, что ворвался без звонка. Надеюсь, я не помешал.

Его взгляд вобрал одним разом меня и всю квартиру.

— Нет, — пожала я плечами. — Я как раз собиралась прилечь. Хотите кофе? Или виски?

— Пожалуй, немного виски было бы неплохо.

— Прекрасно. Я как раз собиралась выпить.

Я выбрала из своих запасов бутылку столетнего виски, поставила на стол хрустальные стаканы.

— Изумительная картина, — заметил он. — Это, случайно, не подлинный Ван Гог?

— Всего лишь школа, — пояснила я.

— Интересно, где это нарисовано. Такая красота. Думаю, это Прованс. Вы там были когда-нибудь?

— Однажды. Проводила с друзьями отпуск. Действительно очень красиво.

— Хотел бы я жить там, когда уйду на покой.

— Кто бы не хотел? Льда?

В голове застучали молоточки. За левым глазом билась резкая боль.

— Не стоит. Просто грех разбавлять такое виски.

— Согласна.

Слава Богу. Не хотелось бы идти на кухню. Он мог последовать за мной. Это Оуэн способен принять трилистник за капусту. Уверена, что Томаса Кертиса так легко не одурачишь.

Я налила виски на добрый дюйм, пригласила Томаса сесть и, протянув ему стакан, опустилась в любимое мягкое кресло, обтянутое красным с золотом дамасским шелком. Интересно отметить, что он даже не попытался заглянуть мне в вырез.

— Ваш приход — приятный для меня сюрприз. Салют.

Допивая виски, он продолжал осматривать комнату.

— Для малолетней преступницы из Оклахомы вы неплохо преуспели.

— Тут есть некоторые тонкости, — объяснила я, поставив стакан на стол.

— Это не мое дело, Кик. И я здесь не поэтому.

— Целых двадцать пять лет я была помощницей и доверенным лицом сэра Крамнера. А кроме того, и его любовницей. Он хорошо меня обеспечил.

Опять меня тянет на правду. Опять слова рвутся наружу. Что такого в этом Томасе? Почему мне хочется, чтобы он все обо мне узнал? Всего несколько встреч — и ему уже известно обо мне больше, чем Оуэну за последние месяцы. Очень бурные месяцы. Оуэн знал мое тело лучше, чем кто бы то ни было, но как насчет меня самой? Моей личности? Характера? Мыслей? Да ничего! Ноль. Только самые поверхностные вещи. Интимные подробности его не интересовали. Неприятно признаваться, но Оуэн был просто пародией на мужчину, увлекавшегося только тремя вещами: сексом, бизнесом и спортивными машинами. И необязательно в этом порядке. В каждый определенный период времени у него имелись свои предпочтения.

— Что еще вы хотите узнать? Похоже, у вас просто талант проникать в святая святых моих тайн.

Мне нравилось лицо Томаса: умное, вдумчивое. Может, он не так хитер, как Оуэн, но его интеллект определенно куда выше. О'кей, скажем так: Томас и Оуэн почти ровесники, но Томас — зрелый, состоявшийся человек. Оуэн же — инфантильный переросток. Томас принадлежит к тому же типу людей, что Бертрам и сэр Крамнер. Если бы я только встретила его раньше!

Моя рука сама собой потянулась к шее и стала рассеянно играть с тонкой цепочкой, на которой висел «паша». Потом я обмотала цепочку вокруг пальцев, медленно вытянула камень на свет, как ведро чистой воды, поднятое из темного колодца на солнце.

Томас молча открывал и закрывал рот, как рыба на песке. Почесал за ухом и честно попытался не отрывать взгляда от моего лица. И ужасно покраснел.

— Ничего я не хочу. Но могу сказать, что сэру Крамнеру невероятно повезло.

— Наверное. В молодости я была довольно хорошенькой.

— Вы и до сих пор так красивы, что мое сердце скорее всего не смогло бы выдержать варианта помоложе.

Наши взгляды встретились, но мы немедленно отвели глаза.

— Простите. Собственно говоря, я здесь и не поэтому. — Томас медленно поворачивал стакан, рассматривая виски на свет. — Мы почти завершили расследование, и по крайней мере уже можно сказать, что никто из служащих «Баллантайн» не замешан в подготовке взрыва.

— Хорошие новости. Впрочем, ничего удивительного. Мы вообще люди честные, — ухмыльнулась я.

Он ответил улыбкой.

— Верно, но во время этого расследования всплыли некоторые обстоятельства, и я думал, что вы, возможно, прольете на них свет.

— Некоторые обстоятельства? — Я скрестила ноги и разгладила на коленях шелк. — То есть кроме туманного прошлого Гила Гарретта?

Томас кивнул. Медленно. Зловеще.

Мой рот словно наполнился ватой. Воздух в комнате, насыщенный страхом, сгустился до состояния патоки. Казалось, с неба летит тяжелый сейф или атомная бомба… еще секунда, и она пробьет потолок и расплющит нас в лепешку или разорвет на молекулы.

«Паша» свисал с пальцев, как шарик гипнотизера.

Томас откашлялся и снова повертел стакан между ладонями. Взглянул мне в глаза. Потом на камень. Он не торопился заговорить, и, чем дольше молчал, тем сильнее болела голова. Я мысленно готовилась к удару. Все пыталась определить, где я прокололась. Если не считать чересчур долгого пребывания в спальне леди Мелоди, я не сделала ни одной ошибки. И не рисковала. В компанию не приходило ни единой жалобы насчет низкого качества камней или подлинности украшений.

Пока Томас собирался с духом, я все проверила еще раз. Нет, все операции проводились безупречно, но, может, я ошибаюсь? Может, оставила еще какие-то следы, кроме букетика трилистника и шишки на голове незнакомца у миссис Уинтроп? Наследила так, что теперь до конца жизни не выйду из тюрьмы?

Какую же глупость я сотворила, не послушав своей интуиции. Не убравшись во Францию с полгода назад. Сидела бы там в полной безопасности!

О черт! Почему он ничего не скажет? Вид такой, словно он в миллионе миль отсюда!

Так вот чем завершится моя блестящая карьера одной из самых дерзких в истории похитительниц драгоценностей? Так просто, в моей гостиной, без драки, кровопролития и модных перестрелок. Интересно, выстроился ли уже у двери полицейский пост, готовый отвести меня в тюрьму? Или пристрелить, если начну сопротивляться?

Я мысленно перебирала список адвокатов.

Придет ли Оуэн мне на помощь?

«Не будь дурой! Ни малейшего шанса».

Я осталась одна. Совсем одна.

 

Глава 51

— Томас, — выпалила я, когда терпеть стало невмоготу. Что бы там ни было, нужно поскорее с этим покончить. — Вы что, заснули? Какие еще обстоятельства?

Томас встрепенулся, и я заметила, что глаза его словно затянуло пленкой.

— Простите. Все этот чертов бриллиант или что там еще такое. Я просто не мог оторваться.

Я поймала кулон и крепко сжала в кулаке.

— Он называется «Санкт-Петербургский паша». Подарок сэра Крамнера. Тридцать пять каратов. Я его спрячу.

Камень исчез в вырезе халата со скоростью падающей звезды. Голова Томаса чуть дернулась, но взгляд мгновенно прояснился. Я широко улыбнулась:

— Так что там насчет других обстоятельств?

Томас с явным удовольствием глотнул виски.

— Да, верно. Итак, что вам известно об Оуэне Брейсе?

— Что?

Спокойно. Спокойно. Только не выказать облегчения. Его интересую не я. Оуэн. Вот и говори после этого о везении!

— То есть что вы хотите сказать? И что именно я должна знать об Оуэне? Его личной жизни? Делах?

Томас бесхитростно улыбнулся:

— Вы правы, вопрос чересчур общий. Позвольте мне выразиться немного иначе. В процессе расследования возникло несколько вопросов, касающихся его прошлого, и я понадеялся, что вы, возможно, сумеете на них ответить.

— Сделаю все, что в моих силах. Но я вовсе не знаю его так уж хорошо.

— Ну, я бы так не сказал, — возразил он. По крайней мере у него хватило такта не упоминать о праве сеньора на первую ночь или о моей роли постоянной любовницы хозяина, можно сказать, собственности компании, и за это я была ему благодарна.

— Вы понимаете, о чем я.

— Разумеется. Собственно говоря, я подозревал, что вы не слишком хорошо его знаете. Выявилась совершенно необычная цепь обстоятельств, не имеющих никакого отношения к взрыву.

— А именно?

— Он никогда не говорил с вами о своей первой жене?

— Первой жене? Дайте подумать. Кажется, они жили в Нью-Джерси, и она погибла в автокатастрофе.

— Что-то еще?

— Вряд ли… впрочем, я не слишком внимательно слушала. Мы не так уж много времени уделяли его бывшим женам.

— Наверное. Но сделайте мне одолжение, не отказывайте сразу… как насчет второй жены? О ней он что-то говорил?

Я нахмурилась. Все это становилось немного странным.

— Чего вы добиваетесь, Томас? Мне как-то не по себе.

— Сам не знаю. Возможно, ничего не обнаружится. Так, обрывки историй. Слухи, сплетни. Все в этом роде.

— Ладно, только очень коротко, — согласилась я, не пытаясь скрыть нетерпение. — Вот все, что мне известно о его женах. Первая погибла в автокатастрофе. Он утверждал, что любил вторую, но не пояснил, что именно с ней случилось. Сказал только, что она мертва. Потом женитьба на Тине едва его не прикончила, и он поклялся никогда больше не жениться, потому что ему фатально не везет.

— Когда он все это рассказывал?

— Вечером того дня, когда подал на развод с Тиной.

— Которая потом умерла. Той же ночью.

— Ах, успокойтесь! По-моему, вы насмотрелись телесериалов. Она покончила с собой.

Я встала и налила в стаканы еще виски. Не хотелось слишком явно его торопить, но если я выйду в ближайшие десять минут, можно еще успеть на самолет.

— И кстати, почему вы не спросите у него?

— Я спрашивал.

Забавно. Оуэн ни словом не упомянул об этом разговоре с Томасом. Правда, и я о своих с ним беседах промолчала.

— Он сказал то же самое. Что первая жена погибла в автокатастрофе в Нью-Джерси: машина упала с моста и, пролетев сотню футов, свалилась в реку. Однако, когда я связался с полицией штата, выяснилось, что там подозревали нечестную игру, хотя доказательств так и не нашли. И не сумели точно определить причину катастрофы. Теперь насчет второй миссис Брейс. Если верить мистеру Брейсу, она разбилась, упав в Большой каньон во время медового месяца, в то время он жил в Лас-Вегасе, — пренебрежительно сообщил Томас.

— Не вижу ничего преступного в жизни в Лас-Вегасе, — бросилась я на защиту Оуэна.

— Пятнадцать лет назад это был совершенно другой город. И Брейс существовал на задворках закона, постоянно балансируя на грани дозволенного и недозволенного, и безуспешно пытался пробиться в высшие круги общества. Уверен, вам известно, что его империя выстроена на деньги от краденых автозапчастей и «подкрученных», подержанных игорных автоматов. Но корпорация-учредитель находится в Люксембурге, и законы Нью-Джерси о наказании за воровство этих товаров там не действуют.

— Нет, я этого не знала.

— Но подозревали.

Я кивнула. И не добавила, что ничуть этим не удивлена.

— Я пытался узнать подробности гибели второй миссис Брейс, но оказалось, что расследование так и не было завершено. Она упала или ее толкнули? Доказать ничего невозможно. — Он допил виски и поставил стакан на стол. — Как я уже сказал, стараюсь делать свое дело, не оставляя белых пятен.

— Жаль, что я не могу пролить свет на все эти тайны. Но, Томас, каким бы ни был Оуэн пятнадцать лет назад, сейчас он совсем другой. Может, у него и есть недостатки…

Брови Томаса полезли вверх.

— Ладно, куча недостатков, но «Брейс интернешнл» оперирует исключительно в рамках закона. И можете быть уверены, Оуэн не возымел привычку убивать своих жен: он просто не из таких.

— Вы очень удивитесь, узнав сколько «не таких» убивает жен, и не только своих. Этот человек опасен.

— Хотите знать мое мнение? По-моему, вы из кожи вон лезете, стараясь очернить Оуэна в моих глазах, чтобы я бросила его и ушла к вам.

Томас засмеялся.

— Больше всего мне нравится в вас полное отсутствие самомнения. Вы так скромны!

— По-моему, вы перетрудились. Вам следует отдохнуть.

— Тут вы совершенно правы. К счастью, я скоро ухожу на пенсию, и это дело станет проблемой кого-то другого. Спасибо за виски. — Он встал и пошел к двери, но, взявшись за ручку, помедлил. — Вы необыкновенная, Кик. Мне не хотелось бы видеть вас в затруднительном положении, из которого будет почти невозможно найти выход. Берегитесь этого человека: слишком уж много всего подозрительного в прошлом его и мистера Гарретта. — Он что-то нацарапал на визитной карточке. — Здесь номера моего домашнего и мобильного телефонов, если вдруг понадобится меня разыскать. Будьте начеку.

— Обязательно. Спасибо, Томас. — Я внимательно изучила карточку и спрятала в карман.

— Не возражаете, если я буду время от времени звонить? На случай, если вы узрите свет истины, отделаетесь от мистера Брейса и выкроите свободный вечер, чтобы поужинать со мной?

— Конечно, звоните. — Я протянула ему руку. — Можно задать вам вопрос?

— Естественно.

— Не существует ли на свете некая миссис Кертис?

— До сих пор таковой не было. Жизнь с инспектором полиции не привлекает дам того сорта, какие привлекают меня. Эта работа слишком непредсказуема, слишком опасна, требует слишком много самоотдачи, и в результате меня почти не бывает дома. Но я еще надеюсь. Желаю хорошо провести уик-энд.

Я выключила свет в гостиной, минут пятнадцать постояла у темного окна, чтобы увериться в его уходе. Его предостережение только подтвердило мои собственные умозаключения: Оуэн — еще больший преступник, чем я. Но я хотела исправиться. Встать на честную дорогу. Очиститься. Он же хотел оставаться грязным, вываляться с головой, стать еще грязнее. И ничего не мог с собой поделать, потому что родился грязным. О Боже, как же мне это нравилось!

Я вернулась в спальню и заново собрала вещи. Сюда я не вернусь. Кончен бал.

 

Глава 52

Я переключила освещение с дневного режима на ночной, спрятала волосы под париком, обновила маскировку и вышла черным ходом. Удостоверившись, что рядом с домом никого нет, пробралась через сквозной проход на параллельную улицу, села в метро и доехала до Хитроу.

В вагоне было почти пусто. Я смотрела на свое отражение в окне. Сейчас всякий принял бы меня за чью-то бабушку, спешившую в гости к родственникам. Мои не слишком малые объемы, вместо того чтобы красоваться в хорошо сшитой одежде, были втиснуты в тесный, старый шерстяной костюм, неприлично обтянувший живот, бедра и спину, как клетчатый чулок. То, что выглядело валиками жира и выпирало на боках и бедрах, как накачанные велосипедные шины, было, собственно говоря, завернутыми в скатки, проложенными мягкой тканью бриллиантами. Короткий завитой каштановый парик с проседью закрывал мои светлые волосы. Я стерла лак с ногтей. Глаза, лишенные всяких признаков макияжа, прикрывались бифокальными очками в убогой оправе. Я снова надела коричневые линзы и намазала губы ярко-розовой помадой в девически-наивной попытке казаться ухоженной дамой. Словом, я была точной копией многодетной мамаши, вечно навещающей того или иного отпрыска. Женщиной, тратившей все крохотные доходы на подарки внучатам, вместо того чтобы сделать себе подтяжку. Такой стала бы и я, не будь у меня денег.

Я не очень тревожилась, но все время мысленно подгоняла поезд, который, как мне казалось, едва тащился.

Моя маскировка была такой правдоподобной, что, когда мы прибыли в аэропорт, какой-то бизнесмен помог мне поставить чемодан на эскалатор, и вовсе не потому, что задумал меня ограбить.

— Хотел бы я, чтобы кто-то сделал то же самое для моей мамы, — признался он.

— Спасибо, дорогой.

Очередь у стойки «Эр Франс» оказалась совершенно ничтожной по сравнению с теми, которые выстраиваются здесь в конце весны и летом: массовые увеселительные поездки на юг Франции еще не начались. Но даже сейчас не менее двадцати человек ждали регистрации, и почти все выглядели куда приличнее меня, чего, впрочем, я и добивалась. Теперь я была невидимкой. В какую-то минуту вдруг показалось, что я вижу Томаса Кертиса, что-то говорившего одному из вооруженных охранников, патрулировавших аэропорт. Я крепче сжала сумочку.

«Спокойно, спокойно, — твердила я себе. — Он ищет другую, совершенно не похожую на тебя женщину».

Но тем не менее никак не могла унять дрожь в ногах.

Двойник оказался довольно пожилым джентльменом, спрашивавшим, как пройти к стойке «Люфтганзы».

Подходя к стойке, я уже успела взять себя в руки. Никакой нервной трясучки. Я протянула служащей швейцарский паспорт и кредитную карточку.

— Merci, мадам Чейз, — кивнула она, возвращая мне документы и посадочный талон. — Посадка начинается через двадцать минут. Еще есть время.

Я помчалась на предпосадочный контроль.

Скорее прочь отсюда.

Охрана в Хитроу всегда была на высшем уровне: патрули, вооруженные автоматами, держащие на поводках служебных собак, отслеживают любое подозрительное движение. Я посмотрела на часы. До вылета всего тридцать минут. Может, еще и успею.

Камни, распиханные по специально сшитому жакету и кармашкам лифчика, врезались в торс и груди. Охранники, как всегда, обыскивали всех без исключения пассажиров, но сегодня, казалось, тщательнее обычного.

Струйка пота поползла по спине. Минуты одна за другой исчезали на настенном мониторе.

Наконец очередь дошла до меня. Я положила сумочку и чемодан на конвейер и прошла детектор. Охранница не торопилась, оглаживая мои бока, груди и ноги сверху донизу ласкающими движениями.

Но все же пропустила меня, как я и думала. Мой «контрабандный» костюм не был пуленепробиваемым. Но от рук закона защищал хорошо.

Я побежала к выходу. Там как раз закрывали двери, ведущие к пандусу, где стоял последний автобус до самолета.

— О, слава Богу, — сказала я девушке, вбегая в полупустой автобус. Она долго изучала мой паспорт и посадочный талон, прежде чем молча все это вернуть. Двери с тихим шипением закрылись, и мы двинулись на летное поле. Через две минуты я поднималась по трапу самолета, а еще через две минуты наш лайнер оторвался от земли и быстро исчез в тяжелых облаках. Сильные прожекторы окрасили все вокруг в белый цвет, пока мы не вырвались в лунную звездную ночь и не устремились вперед: маленькая ракета, скользящая по серебряному покрывалу.

Я откинула голову, закрыла глаза и произнесла благодарственную молитву. А потом… мысли как-то спутались. Я не знала, о чем думать в первую очередь. Обман. Секс. Дерзкие выпады. Или об Оуэне, лежащем с маленькой шотландской стюардессой в дурацком коротком килте и клетчатом нижнем белье. Мне хотелось убить его.

— Что будет пить мадам? — спросила стюардесса, кладя на столик маленькую полотняную салфетку и ставя чашечку с орехами кешью.

Я открыла глаза.

— «Джонни Уокер блэк», пожалуйста. Двойной. Без льда.

Я подумала о подозрениях Томаса Кертиса относительно Оуэна и решила, что он спятил.

Я подумала о том, стоит возвращаться или нет. Неужели это действительно все? Неужели я покончила с лондонской жизнью?

Я подумала о леди Мелоди, оставшейся наедине с Оуэном. И умершей так странно.

Я подумала о потайной двери, ведущей с улицы в кабинет Оуэна, и представила Тину, лежавшую на диване. Мертвую.

Смогу ли я действительно поверить в то, что Оуэн вколол ей смертельную дозу героина в вену между пальцами ног? Нет! Убить двух женщин в один день? Слишком жестоко! Слишком безвкусно. Слишком мелодраматично.

Я подумала о мебельной афере Оуэна и Гила.

О взрыве.

И попросила еще виски.

Как я радовалась, что лечу Домой. Ждут ли меня приглашения от соседей к ужину?

Я снова подумала об Оуэне, развлекавшемся в шотландском замке лорда Сплодинга. Как усердно он уверял, что там будут одни мужчины! А ведь я, несмотря на все свои усилия, по-прежнему ему не верила. И как бы ни старалась утопить свои сомнения в скотче, зеленая змея ревности вовсю разошлась в животе: извивалась, вертелась, впивалась…

Я подумала о трио мертвых жен Оуэна и решила, что, хотя эти смерти выглядят немного странными, все они не очень для меня подозрительны. Слишком хорошо я знала Оуэна: лучше любой женщины, с которой он имел дело, не считая, вероятно, матери. И почувствовала бы ложь, независимо от того, о чем шла речь: об убийстве или другой женщине. Интересно, сколько других женщин считали точно так же? Что они знают его лучше остальных, если не считать матери?

Будет ли он скучать по мне?

Я подумала о том, как все усложнилось. Очень хочется, чтобы все вернулось в прежнее русло, как было до встречи с Оуэном.

Я подумала о руках Оуэна, ласкающих мое тело, и переменила позу. Позволила колоколам тревоги, бряцавшим в голове, смолкнуть, затопила сомнения волнами удовольствия, наслаждения и острого желания.

 

Глава 53

Через полтора часа мы снова нырнули в облака и приземлились в Марселе.

Здесь лило как из ведра. Струи воды безжалостно били по спинам и головам. Настоящее стихийное бедствие. Но для этого времени года было на удивление тепло, а в воздухе стоял свежий запах моря. Совсем не то, что сырая, удушливая, ледяная, пропитанная усталостью миллионов людей городская атмосфера Лондона. Впрочем, мне было все равно, метель или ураган: я была невероятно счастлива оказаться здесь. Пришлось застегнуть плащ, открыть зонтик и добежать до парковки, где можно было оставлять машину на неопределенный срок. Дождь затуманил яркий свет фонарей. На забитой автомобилями стоянке в этот поздний час почти не было людей, если не считать пассажиров моего рейса. Я проследила, куда направился каждый, и подождала, пока они уедут, прежде чем направиться к своей машине. Вынула из кармана пульт сигнализации и нажала кнопку. Фары моего черного микроавтобуса «мерседес» мигнули. Я широко улыбнулась и открыла дверцу. Даже камни в жакете и лифчике перестали впиваться в кожу. Я рывком стащила парик, вынула шпильки из волос и запустила туда пальцы, массируя голову. Расстегнула жакет. Сняла очки, вынула контактные линзы, намазала губы помадой и блеском. Закурила сигарету, включила зажигание, заплатила служащему и выехала на шоссе дю Солей.

Машин почти не было, и после большой развязки у Салон-де-Прованс Мне встречались в основном грузовики. Только я одна мчалась в дождь мимо зеленых холмов и довольно скоро свернула на шоссе поуже, ведущее к Оргону, а оттуда — налево, на проселочную дорогу, тянувшуюся по равнине. Вокруг было темно, как в пещере. Едва зазеленевшие платаны, высаженные по обе стороны дороги, приветливо махали ветвями, освещенными фарами «мерседеса». Я медленно одолевала свирепую бурю. Дождевые капли оглушительно стучали по крыше. Не доезжая до городка Эгальер, я повернула направо, пересекла канал Альпиль и въехала через ничем не примечательные ворота, мои ничем не примечательные ворота, на усыпанную щебнем аллею, обсаженную оливами и вьющуюся между засаженными подсолнечником полями. Обогнула купу деревьев и увидела его. Свет горел только в одном окне моего маленького желтого деревенского домика со ставнями цвета голубого гиацинта.

Добро пожаловать домой, Кик.

Ах-х. Наконец-то можно вздохнуть свободно.

Я метнулась под дождем на кухню, просторную, облицованную яркой плиткой комнату с тремя ресторанными плитами на восемь горелок каждая и длинным прямоугольным дубовым столом, на котором стояла миска со свежими фруктами. На стопке корреспонденции лежала записка от Пьера, моего управляющего:

«Добро пожаловать домой, мадам. Элен набила холодильник всем необходимым. Если что-то понадобится, завтра с утра она свободна. Почта на разделочном столе. Утром я еду в Сен-Реми, к доктору, но днем вернусь: нужно обсудить состояние вашего сада. Надеюсь, поездка была приятной. Пьер».

Почта в основном состояла из счетов, извещений и пары приглашений. Я налила себе виски, отнесла стакан в темную гостиную и встала у окна, выходившего на долину и горы. Не знаю, сколько я там простояла. В голове не было ни единой мысли. В душе — ощущение невероятного счастья.

Наконец я закурила сигарету и всмотрелась в свое отражение в стекле. Давно уже я не выглядела такой спокойной и умиротворенной. Как мне надоело постоянно быть подтянутой, энергичной, деятельной.

Я громко засмеялась. О Господи, как же хорошо!

Немного погодя я вымыла стакан, поставила в посудомоечную машину, все прибрала, выключила свет и прошла в спальню, светло-желтую с белым, уютно-безмятежную. Зажгла огонь в камине, подбросила веточек сухого розмарина и включила нагреватель в душе. Пока вода подогревалась, я разделась и накинула старый розовый махровый халат. Встала на четвереньки, вынула из пола несколько светло-желтых керамических плиток и открыла сейф. Я привезла не все камни, только самые лучшие, весом от двадцати пяти карат, в основном лучшие бриллианты и, разумеется, кашмирские сапфиры. Липучка на потайных карманах моего жакета и лифчика с треском разошлась, открыв десятки сверкающих камней. Я рассортировала их, уложила в мешочки, спрятала в сейф вместе с браслетом, паспортом и бумагами на имя Леонии Чейз и вынула другие документы: французские водительские права, страховой и медицинский полисы.

Я была дома. Мое собственное имя, моя собственная ферма, мой собственный город, моя собственная жизнь.

Я легла на горячий кафель скамьи в сауне и больше уже ни о чем не думала. Почистила зубы, протерла лицо молочком, легла в постель и, убаюканная дождем, уснула как мертвая.

Не знаю, когда утихла буря, но, проснувшись без четверти десять, я услышала только птичьи песни. Ни раскатов грома, ни шума дождя. Я открыла ставни, и в комнату ворвался свет. Солнечные зайчики играли на еще мокрых газонах и туго свернутых листьях деревьев. Тонкая, почти невидимая вуаль тумана покрывала поля, белесые отроги гор и клубилась, словно прозрачные ангелы вокруг древних развалин монастыря.

Я натянула халат и вышла в сад через дверь кухни. Этот сад был чем-то вроде моего личного государства: даже Пьер не имел права ни на какие переделки, как бы ему этого ни хотелось, а судя по записке, хотелось ему этого просто отчаянно. Тут и в самом деле требовалось приложить руки. Розмарин, базилик, эстрагон, петрушка, огромные кусты лаванды — никаких трилистников — боролись за место под солнцем с сорняками и сухими стеблями вымерзших растений. Сколько всего нужно сделать: посев, посадка, перепланировка. Впрочем, спешить некуда.

Пьер заходил рано утром и оставил на столе свежий багет, пакет с двумя круассанами и сегодняшнюю «Интернешнл геральд трибюн». Я сварила кофе, поставила на стол посуду лиможского фарфора с узором из розовых бутонов на белом фоне, масленку со сливочным маслом, горшочек золотистого варенья из мирабели и поджарила омлет с сыром и травами.

Воздух был так напоен звуками и ароматами, что я даже не включила музыку. Больше ни одной ноты рок-н-ролла. Никогда в жизни.

 

Глава 54

— Bonjour, мадам Кесуик, — приветствовала девушка в сырной лавке. — Снова пришла весна, и наши друзья возвращаются. Счастлива видеть вас.

— А я очень, очень счастлива вернуться домой. Давайте посмотрим…

Я выбрала несколько сортов сыра и отправилась в соседнюю кондитерскую, потом к колбаснику, в овощной магазин и, наконец, в винный. Погрузила все в «хвост» своей «пантер-мадриган», забив его до отказа, и поехала в центр города пообедать в кафе «Альпиль»: касуле и бокал бургундского. Заодно вынула книгу Дафны Дюморье «Правь, Британия», обнаруженную в лондонском букинистическом магазине.

На улице, обсаженной деревьями, бурлила жизнь. Друзья здоровались, хлопая друг друга по плечу, толстые женщины в пестрых платьях тащили пакеты с покупками, рабочие в синих комбинезонах взламывали асфальт. У журнального лотка толпились туристы в непромокаемых куртках. Грелись на солнце и рассматривали вертящийся стенд с открытками.

Я никак не могла сосредоточиться на книге, потому что думала об Оуэне. Пыталась увидеть эту идиллическую жизнь — во всяком случае, идиллическую для меня — его глазами.

Может, ему и понравилось бы… часа на два: экскурсия по городу, вкусный обед, которым он притворно восхитится, потом страстный, бурный секс, и все. Отдых кончится. Ему необходимо висеть на телефоне, обсуждать бизнес, финансы, новые проекты.

Зато я легко могла представить кого-то вроде Томаса Кертиса или Бертрама сидящими за долгим ленчем, чем дольше, тем лучше. Вот они разговаривают, разговаривают, смакуют вино, наслаждаются едой, гуляют по узким улочкам, торчат в антикварных лавчонках и с удовольствием спят днем. Или читают книгу. Кстати, до меня только сейчас дошло, что я никогда не видела Оуэна за книгой. Мы даже не говорили о таких вещах.

Ладно, как насчет секса? Я просто не могла представить себя с Томасом или Бертрамом, как, впрочем, и со всеми остальными, кроме Оуэна, но кто знает? Зато они умели смешить меня, а иногда смех лучше, чем секс. По крайней мере раньше я всегда так считала.

Я расхохоталась и прикрыла лицо книгой. Что же теперь делать?

— Кик! — крикнула Фламиния Балфур, влетая в кафе, где я мирно доедала свои бобы. — Когда ты вернулась?

— Поздно ночью.

— Какая чудная погода! Мы так устали от дождей!

— Тут так прекрасно, что сердце замирает. Хочешь кофе?

— Нет, спасибо. Времени нет. Что ты делаешь вечером? Придешь к ужину? Хочу познакомить тебя с одним человеком, если, конечно, он приедет на уик-энд.

Мы рассмеялись. Это стало уже нашей привычной шуткой: она постоянно обещала познакомить меня с очередным потрясающим кандидатом в женихи, но почему-то ни один так и не материализовался.

— Конечно, приду.

— В восемь.

— Жди меня.

Ферма Фламинии и Билла Балфуров Бон-Франкетт располагалась в холмах недалеко от Сен-Реми, рядом с деревней Ле Бо-де-Прованс, ровно в двадцати минутах езды от моего дома, что для «Мадригана V-12» не расстояние. Дом представлял собой большое старое здание с черепичной крышей у подножия холма. На склонах пестрели виноградники и оливковые рощи. Фламиния наполнила комнаты удобной мебелью и предметами искусства. Балфуры гордились своим гостеприимством и были известны веселыми вечеринками. Они жили в Брюсселе, и мы были знакомы много лет. Не знаю точно, чем занимался Билл: импорт и экспорт или что-то в этом роде. А Фламиния, в жилах которой текла французская, итальянская и арабская кровь, знаток живописи и антиквариата, такая же таинственно-грациозная, как абиссинская кошка, проводила время в антикварных магазинчиках, делая все, чтобы каждая очередная покупка оказалась настоящим шедевром.

Но мне было совершенно все равно, чем они зарабатывали на жизнь. В Сен-Реми приезжали, чтобы отдохнуть от работы, и мы беседовали только о том, что было сделано сегодня и что планируется сделать на завтра. Если же мы собирались завтра уезжать, говорили о том, что сделаем, когда снова вернемся. Или об отпуске: предмет, о котором я мало что знала. Зато умела слушать.

Солнце зашло, и в саду похолодало, поэтому мы захватили стаканы с коктейлями и устроились в гостиной у огня.

— Дурные новости, — сообщила Фламиния. Сегодня она свернула длинные черные волосы в узел и воткнула в него пару шокирующе пунцовых цветов рододендрона в тон шелковому брючному костюму.

— Наш друг не приехал на уик-энд. Может, в следующий раз.

Я последовала за ней в столовую, наблюдая, как она расставляет карточки с именами.

— Оставь это, Фламиния. Я вполне довольна нынешним положением.

— И не подумаю. Когда-нибудь красивый богатый холостяк обязательно войдет в эту дверь, и я скручу его, брошу на пол и буду держать, пока не приедешь ты. Вы глянете друг другу в глаза и тут же влюбитесь. А мы все будем танцевать на вашей свадьбе. Кстати о свадьбах… — Она подняла карточку. — Ты знакома с новой женой Гарри Конроя?

Я покачала головой:

— По-моему, мы с Конроями вообще не встречались.

— Знаешь, как-то немного грустно, но все эти девочки-жены, подхваченные в клубах и театрах, легко взаимозаменяемы. Хозяйкам даже необязательно менять карточки с именами: вот эта, например, прошлогодняя. Миссис X есть миссис X. Имена особого значения не имеют.

— Жестоко.

— Знаю, но такова суровая реальность: женщины остаются за бортом. Иногда приходится выбирать. Гарри и Кэрол долго прожили вместе, лет тридцать, по-моему, а когда он увлекся этой девчонкой… Господи, как там ее, забыла… Кэрол решила создать из этого проблему. И вот теперь она в своем не слишком молодом возрасте чахнет одна в Гринвиче, а девица пребывает во Франции в роли миссис Конрой, общается со старыми летними друзьями Кэрол, развлекает их в ее старом летнем доме. Ей следовало бы прикусить язык, сделать вид, что ничего не происходит, и все рано или поздно улеглось бы.

— Знаешь, это не так-то легко. И очень трудно после такого доверять кому-то.

Фламиния пожала плечами и поправила цветок в аранжировке.

— Все зависит от того, сколько тебе лет и чего ты хочешь от брака. Если бы Кэрол пережила это, сейчас здесь с нами была бы она, а не эта глупая акселератка. Все это так недальновидно. Так по-американски!

Мы вернулись в гостиную.

— Попробуй этого крошечного птенчика. Только обмакни сначала в китайскую горчицу.

Я сунула в рот маленькую жаренную на вертеле птичку.

— Интересно, как они ощипывают такие маленькие созданьица? У кого настолько тонкие пальцы?

— Не знаю. Может быть, дети? — отмахнулась Фламиния с типично галльским равнодушием к проблемам детского труда. — Билл! Налей Кик еще виски!

За столом было очень весело, и даже новая миссис Конрой оказалась довольно остроумной. Время от времени я думала об Оуэне, гадала, как прошла сегодняшняя рыбалка, и пыталась представить его тут, за этим восхитительным ужином. Вписался бы он в компанию? Оуэн не умел вести светские беседы даже под угрозой расстрела. А друзья? У него не было друзей, кроме Гила. И вряд ли он верил в дружбу. А когда мы были вместе? Мы не нуждались в друзьях. И вообще ни в ком на свете.

 

Глава 55

Когда я собралась домой, снова пошел дождь, продолжавшийся до утра субботы. Я зажгла камины во всех комнатах. «Во всех комнатах» — слишком сильно сказано. Их всего четыре: кухня, гостиная, моя и гостевая спальни. Я посыпала горящие поленья сухой лавандой, маленький домик быстро нагрелся, и запах стоял, как в кабинете релаксации.

Пьер снова оставил газету и свежие круассаны. Я села, прочитала новости, которых, к счастью, было немного, если не считать очень милой заметки о Караваджо, обнаружившемся в полицейском участке Виктория-Эмбанкмент-Гарденз.

Завтрак был изумительным: самая сладкая израильская дыня, которую я когда-либо ела, необычайного, чудесного оранжевого цвета, а несколько капель лаймового сока сделали ее особенно сочной и придали такой приятный кисло-сладкий вкус, что я съела второй кусочек. Шоколадное пирожное, принесенное из кондитерской, было еще теплым. Шоколад тянулся и таял на маслянистом тесте.

После завтрака я налила себе еще одну, последнюю чашку кофе, вернулась в гостиную и отодвинула стопку книг и журналов, освобождая место на столе для своего лэптопа. Я не проверяла электронную почту последние три недели. Невероятно! Я совсем забыла. А если пришло сообщение? Что, если кто-то во мне нуждается?

Оказалось, что не нуждается никто.

Я уставилась в окно. Может, стоит оставить все это? Больше не искать усыновленного кем-то ребенка? Я только зря мучаю себя, постоянно сдираю кожицу с раны, которая никогда не заживет, сколько бы лет мне еще ни осталось.

Грусть опустилась на мои плечи, как туман на поля, приглушая звуки внешнего мира, изолируя меня от всего окружающего.

Я убрала кухню, приняла душ, подкрасилась, сунула книгу в карман куртки и отправилась погулять.

На мшистой тропинке, идущей вдоль канала, не было никого, кроме меня. Дождь пропитал мох, как губку, отяжелил ветви, превратив их в зеленый тоннель. То и дело приходилось нагибаться, чтобы пройти, не намокнув. Один раз я едва протиснулась мимо небольшого стада коров, устроившихся под пологом из листьев. Теплые, мягкие, смирные, ничуть не потревоженные моим присутствием. И все это время я ломала голову, взвешивая все «за» и «против» возвращения в Лондон.

Доводы в пользу возвращения в Лондон:

1. Оуэн. Не только секс: я знаю, что этого у него хоть отбавляй. Но он любит меня. И нуждается во мне. Да и я, возможно, люблю его. Ради нас обоих, особенно для себя, я просто обязана выяснить, действительно ли наша связь может к чему-то привести.

2. Бизнес. Коллекция Романовых: невозможно пропустить столь блестящий аукцион. И коллекция Арианны: я точно знаю, что мы ее заполучим. Со стороны Одессы будет настоящим безумием, если она отдаст ее кому-то, кроме нас. К тому же благодаря блестящему плану Бертрама «Баллантайн» стоит на пороге новой эры процветания. Хотелось бы стать этому свидетелем.

3. Томас. Как он докопался до всего этого?

Доводы против возвращения в Лондон:

1. Афера с мебелью и риск быть пойманной, осужденной, посаженной в тюрьму и навеки разлученной с Провансом.

2. Оуэн. Глубинное, зрелое сознание того, что я одна из десятков и десятков, а может, и сотен его временных любовниц и каждый раз, думая, что чем-то отличаюсь от других, просто себя дурачу. Вернуться означает поставить себя в унизительное, постыдное положение. Седина в бороду, а бес в ребро, напомнила я себе.

3. Бизнес. Я покончила с воровством, и в сейфах и на счетах в швейцарских и французских банках лежит достаточно, чтобы прожить в довольстве и роскоши следующие двести лет.

Я села на скамеечку, закурила сигарету и стала обдумывать дальнейшие действия. Взглянув на часы, я рассеянно заметила, что пора обедать, поэтому прошла еще с полмили до Эгальера, заняла столик у окна в бистро и заказала тюрбо на гриле и бутылку монтраше. И выпила ее до дна, не вполне уверенная, кого хочу напоить: демонов или себя. Единственное, что я знала наверняка, что впервые в жизни Одинока. И несчастна… И, да, мое тело было практически парализовано желанием. Я должна получить его. Получить Это.

Наутро я вернулась в Лондон.

 

Глава 56

— Хочешь, поужинаем пораньше? — спросил Оуэн.

— Конечно.

При первых же звуках его голоса с меня свалилась огромная тяжесть. Я дозвонилась до Сигнече Эйвиейшн — закрытого военного аэродрома в Вудвич-Филд — им обычно пользуются королева и другие счастливчики, которым повезло иметь личные самолеты и разрешение ее величества. Самолет лорда Ричарда приземлился в три. Сейчас была половина пятого, Оуэн уже полтора часа как в городе. Все это время я пыталась не впасть в истерику и не раздражаться.

— Поедем в «Квентинз», — предложила я. — Они открыты в воскресенье вечером.

— Заеду за тобой в шесть. Дождаться не могу, когда тебя увижу.

— Я тоже. Кажется, я немного по тебе соскучилась.

— Я бы назвал это прогрессом. Потому что сам соскучился ужасно.

— Итак, — начала я, пригубив ледяного мартини, — расскажи, как все было. Здорово?

— Скорее нереально. Как в сказке. Жаль, что ты этого не видела.

Его лицо покраснело, кожа обветрилась, глаза сверкали.

— Было так холодно, не представляешь! Я думал, что замерзну и там меня и похоронят. Кстати, Бертрам был прав. Эта компания очень серьезно относится к рыбалке. Все равно что побывать на занятиях Объединенных курсов физической и волевой закалки.

Я улыбнулась, изображая интерес, которого вовсе не испытывала. Рыбалка никогда не была моим увлечением. Кроме того, сейчас я могла думать только о том, что будет после ужина.

Я съела горсть кунжутных палочек.

— У него есть пара вертолетов — шикарные штуки, быстрые, как черти.

Хм, боюсь, вертолеты тоже оставляют меня равнодушной.

Но Оуэн разливался соловьем. Я наблюдала, как двигаются его губы и язык, произнося слова.

— Нас высадили в нескольких милях друг от друга, в разных местах по берегу реки начиная с половины седьмого утра.

Он нарисовал пальцем на скатерти изгиб реки и обозначил места вдоль берега.

Я изучала его руки. Такие совершенные, Такие уверенные.

— Буквально в глуши, и, поверь мне, река была просто дикой и даже выходила из берегов.

«Поцелуй меня. Поцелуй. Поцелуй, — мысленно твердила я. — Неужели не видишь, как я хочу тебя?»

— У каждого были комплект первой помощи, бутылка воды, фляжка виски, пара булочек, компас и карта с двумя крестиками: один обозначал пункт высадки, другой — охотничий домик, на случай если придется идти пешком. Телефоны не допускались.

— Звучит абсолютным кошмаром.

Я допила мартини и знаком велела принести еще порцию.

— Что же, мужские забавы. По крайней мере за нами прилетели и повезли обедать…

Я продолжала наблюдать, но перестала слушать и задумалась о том, что будет позже. Представляла губы Оуэна на моей груди, сильные руки, ласкающие меня, погружающиеся во влагу между моих бедер. Его во мне, твердого, неутомимого. Я почти чувствовала, как он двигается. Сначала медленно, потом быстрее и быстрее. Ощущала, как отдаюсь ему, тяжело дыша, с пересохшим горлом…

— …А днем мы снова отправились на реку. В жизни не замерзал так чертовски! И кроме того, ни хрена не понимаю в рыбалке. Да и кто понимал? Всем было плевать. Я был сам по себе, совершенно один, а Дики…

— Дики?

— Ну, знаешь, лорд Ричард.

— А, добрый старина Дики.

Я облизала губы, откашлялась и провела рукой по переду блузки, словно расправляя складки. Приятное ощущение.

— …требовал, чтобы мы выпускали пойманную рыбу, так что никому не было дела, поймал я пятьдесят чертовых тварей или провел три часа, пытаясь отцепить леску, которая безнадежно запуталась в ветках.

Очень приятное.

Я повторила процедуру и в десятый раз положила ногу на ногу. Господи, неужели он никогда не замолчит? Может, забыть про ужин? Дома у меня есть яйца и сыр. Мы могли бы поесть потом. «Неужели ты не ценишь, что я вернулась из Франции ради тебя? Подвергла себя опасности ради тебя? Приняла решение в твою пользу? Только заткнись и сделай это».

— После ужина мы пару часов поиграли в бридж, прежде чем придавить часиков этак восемь. Я рад приглашению, но не уверен, что захочу повторить.

— Кто еще был там?

— Два классных парня. Один американец, Сэм Такер, хозяин «Дрейк индастриз», другой шотландец, Йен Макгрегор. Старый друг Дики. Президент «Бэнк оф Скотленд».

— И ни одной стюардессы?

Оуэн рассмеялся:

— Ни одной.

Я оцепенела.

Он солгал.

 

Глава 57

— Ну, разве не стоило ради этого подождать пару дней? — пробормотал Оуэн в мое плечо.

Я изучала потолок, прекрасные золотисто-розовые складки, прекрасную люстру баккара.

— Угу.

Неплохо. Но дух не захватывает. Он, разумеется, не знал о том, что я давно научилась изображать экстаз с сэром Крамнером, который почти до своих последних дней был настоящим живчиком в постели.

— Ты в порядке?

— Да. — Я поцеловала его в щеку. — А что?

— Кажешься немного не в себе.

— Ну что ты! Просто устала за эти дни. Столько накопилось работы!

— Я много думал о тебе, Кик. О нас.

— Оуэн, мы уже говорили на эту тему. Давай не портить то хорошее, что есть между нами.

Чувствовала я себя последней дурой. Я сделала огромную ошибку, вернувшись сюда. С чего это вдруг я вообразила, что он будет мне верен? Даже секс, без которого я дышать не могла, даже желание, перенесшее меня назад, казались пустыми, никчемными. Я пыталась припомнить время следующего рейса до Марселя. Есть ли хотя бы один в воскресную ночь?

— Я думаю, что этого мало.

Я уперлась ладонями ему в плечи и оттолкнула настолько, чтобы заглянуть в глаза.

— Нет.

— Пока я замерзал там, в чертовой глуши, мог думать только о том, как вернусь к тебе. Я так тебя люблю, Кик. Ты такая красивая, такая утонченная. Все, что я не… все, что я хочу от жизни. Чтобы ты была рядом. Но больше я не вынесу этой неопределенности. Ты должна решать. Я прошу тебя стать моей женой.

Я всмотрелась в его глаза. Он действительно лицемерит, или я ошибаюсь? Подсознательно хочу, чтобы в Шотландии он переспал с другой женщиной, потому что стараюсь защитить себя, на случай если это чистая правда.

— Ох, Оуэн, я…

Я… я, что?

— Просто скажи «да». Не мучай ни себя, ни меня. Не ломай напрасно голову. Я знаю, ты тоже меня любишь. Как я тебя. Я люблю тебя. — Он поцеловал меня. — Я люблю тебя. Я люблю тебя. Пожалуйста, скажи «да».

Он потянулся к прикроватному столику, повозился и протянул мне обручальное кольцо с гигантским бриллиантом.

Я почувствовала, как бесчисленные пузырьки шампанского бурлят внутри, поднимаясь все выше, к самому горлу. Услышала оглушительный, неодолимый рев трубы ангела смерти. Он окутал меня, приглушив все чувства и, более того, нейтрализовав все чувства. Какого черта, Кик! От тебя требуется всего лишь задержать дыхание, зажать нос и прыгнуть с вышки в глубину бассейна. Хотя бы для разнообразия поживи немного настоящей жизнью, ведь для этого ты и вернулась! Этот необыкновенный человек выбрал тебя из всех девушек мира, чтобы сделать очередной миссис Оуэн Брейс. Черт побери!

— Да.

Вот и все. Я связана словом. Жребий брошен. Я сдалась. Закончилось мое идиллическое существование одинокой женщины в мирном Провансе.

Годы брали свое, и мы с Оуэном, давно миновав пору молодости, ценили уединение и независимость. Уважали привычки друг друга, и, поскольку ложились и вставали в разное время суток, он, регулярно навещая меня, всегда уходил ночевать домой, как бы поздно ни было.

Но сейчас он впервые проводил у меня ночь, и это казалось невероятно странным. Я почти не спала, ворочаясь с боку на бок, думая о том, что неожиданно для себя согласилась провести остаток своих ночей с этим человеком.

Но, проснувшись в понедельник утром, он из кожи вон лез, чтобы я почувствовала себя защищенной, прекрасной, Любимой. Мы занялись любовью медленно, сонно, восхитительно нежно. И когда оба одновременно достигли пика, все было так, словно мы готовились к этому моменту всю жизнь, сливаясь так полно, так окончательно, так томительно, что я не могла сказать, где кончается он и где начинаюсь я, и так и должно быть и будет, отныне и вовеки.

Как я уже упоминала раньше, приняв решение, от него не отступлю. Такой уж у меня характер. Да, знаю, с Францией я подкачала, но это обернулось к лучшему, не так ли? Я увязла в этом деле обеими ногами, пила и не могла досыта напиться, оценивала и анализировала каждый момент и каждую эмоцию. Была ли это любовь? То, чему я сопротивлялась всю свою жизнь? (Или этого недостаточно? Кажется, я немного разочарована? Нет. Абсолютно нет.)

И как я отношусь к тому, что Оуэн сейчас моется в ванной? Чувствует себя там как дома? Честно говоря, мне это не слишком нравится. По моему мнению, некоторые вещи просто невозможно с кем-то делить. Или видеть при свете дня.

Я воспользовалась гостевой ванной.

Вытираясь, я еще раз изучила кольцо с безупречным, бесцветным двенадцатикаратным бриллиантом ступенчатой огранки. Почти то, что бы я выбрала для себя сама. Ничего не скажешь, он хорошо усвоил мои уроки. Я бы предпочла бриллиантовую огранку, потому что множество граней на таком большом камне позволяет показать его с самой выгодной стороны. Но для того, кто не ценит тонкостей и предпочитает гладкую поверхность вместо идеальных пропорций, он все сделал правильно.

Кстати, еще один плюс: мы оделись и впервые поехали на работу вместе. Я чувствовала себя принцессой. Грейс Келли с Кэри Грантом. Совсем как глупенькая школьница, посчитавшая себя самой хорошенькой и особенной девушкой на свете — предметом зависти остальных. И до ужаса довольной собой. Совсем как кошка, проглотившая канарейку.

Сегодня выдался чудесный день. Один из самых прекрасных весенних дней, которые я когда-либо видела в Лондоне. А возможно, и в жизни. Буквально за одну ночь взорвались бутоны миллионов цветов. Нарциссы укрыли Грин-парк золотым покрывалом. Даже у запряженных в кареты лошадей красовались заткнутые за сбрую букетики. Цветочные ящики на окнах радужно переливались. На меня нахлынула волна слезливой сентиментальности.

Крыша автомобиля была опущена, и яркое утреннее солнце омывало наши лица. Радио надрывалось во всю мочь: «Пинк Флойд».

Оуэн что-то сказал и погладил меня по руке.

— Что? — заорала я.

Он повторил, но до меня опять не дошло.

— Прости, ничего не слышно. Да приглуши ты радио!

Слава Богу, он послушался.

— Я сказал, что никогда еще не был так счастлив, потому что ты моя.

— Успокойся, Оуэн, и хватит об этом. Прекрасный день, правда?

— Какая же ты брюзга!

Он выбрал самый длинный маршрут, по Конститьюшн-Хилл, к мемориалу королевы Виктории перед Букингемским дворцом. Потом повернул и поехал обратно. И так три раза.

— Клянусь Богом, Кик, я чувствую себя таким мальчишкой, что, будь здесь поблизости кино для автомобилистов, давно бы затащил тебя туда. Там хоть пообжиматься можно вволю! Куда Элвису до меня!

О'кей, сама-то я представляла Грейс Келли и Кэри Гранта! Но могу быть Грейс Келли и с Элвисом. Просто уверена! Могу. И буду.

Мы промчались по Мэлл к Трафальгар-сквер, оттуда к Пэлл-Мэлл и вниз, мимо Сент-Джеймс-плейс к маленькому частному гаражу за отелем. Оуэн снял гараж у разорившегося аристократа.

Пришлось выйти, прежде чем он загнал машину в гараж: места почти не осталось.

— За те безумные деньги, которые ты платишь этому парню, можно было бы весь мир спасти! — упрекнула я, глядя, как он с усилием закрывает двери и вешает огромный замок. — По крайней мере мог бы поставить автоматику.

— Плевать, сколько бы ни стоило: моей машины никто, кроме меня, не коснется, к тому же по обе стороны нет ни одного автомобиля, так что никто дверей не заденет.

— Ты просто псих.

— Пойдем, беби! — Он обнял меня за плечи и прижал к себе. — Пора завтракать.

Беби!

Я ухмыльнулась.

Беби. Bay!

 

Глава 58

Пока он менял неформальную одежду на обычный деловой костюм, я изучала меню, любезно предоставленное обслуживанием номеров. Его пентхаус с двумя спальнями скорее походил на загородный дом: широкие окна в гостиной, диваны, обтянутые выцветшим мебельным ситцем, удобные кресла, полки, забитые первыми изданиями, начиная с сороковых годов, действующий камин и маленькая терраса, дверь на которую была открыта, впуская волну свежего утреннего воздуха с легким запахом океанской соли.

— Что ты хочешь? — крикнула я, подойдя к спальне. — Апельсиновый сок? Пышки? Французский тост? Сосиски?

— Ты же знаешь, что я люблю: много белков, мало жиров. Закажи за меня. Может, белковые коктейли?

Я даже растерялась. Мы словно встретились впервые. Я знала, что он ест на завтрак в Кливдене и в офисе, но тут был совсем другой Оуэн. Что, если дома он предпочитал совсем другое? Знаю, звучит по-идиотски, особенно в моем возрасте, но дело в том, что я впервые попала в жилище мужчины. Я бывала в гостиничных номерах с сэром Крамнером — даже после того, как купил мне квартиру на Итон-сквер, он все же любил проводить ночь-другую в «Клариджез».

— Думаю, неплохо бы устроить праздник розового шампанского, — говаривал он. — Ты слишком много работаешь, Кик.

После чего мы весело отправлялись в наше уютное убежище.

Мы с Оуэном много раз останавливались в «Кливденз». Но это совсем другое. Гостиничные номера — нейтральная почва. Совершенно независимая реальность.

И теперь, оказавшись в комнатах Оуэна, я слонялась из угла в угол, пока он одевался и говорил по телефону. И не совсем ясно представляла, что делать с собой. Все это казалось невероятно интимным и в противоположность той, утренней, физической и романтической интимности выбивало меня из колеи. Я чувствовала себя не в своей тарелке. Повсюду были маленькие личные и, видимо, очень важные следы присутствия Оуэна: несколько фотографий — Оуэн на лыжном подъемнике, на яхте, лежит голый на белоснежном песке на фоне изумрудного океана. И на каждом снимке другая девушка. Только он оставался все тем же: смеющимся, улыбающимся, веселым. Ни одной моей или нашей фотографии. Пока. Стопка писем, пришедших прямо в отель. Я постаралась обойти их стороной, на случай если здесь видеокамера. Через ручку кресла небрежно переброшен свитер. Поношенные кроссовки стоят за дверью.

Я чувствовала себя непрошеной гостьей. И поэтому, пару раз подняв трубку, чтобы заказать завтрак, снова опускала на рычаг. Я вела себя, как деревенская дурочка-подросток, задумавшая неприличную проделку.

Наконец я собралась с силами и позвонила в обслуживание номеров.

Зазвонил сотовый Оуэна, и я не сразу сообразила, что делать. Это еще личное время или уже рабочее? И если я отвечу? Это уже входит в мои обязанности или нет? Номер звонившего не высветился.

— Секретарь Оуэна Брейса, — отозвалась я.

Неизвестный повесил трубку.

Во время завтрака он не отнимал телефона от уха, что вполне меня устраивало. Я читала газету и вернула несколько звонков, в том числе Говарду Бошаму, банковскому клерку, занимавшемуся моим трастом в лондонском «Прайвит бэнк».

— Мисс Кесуик, я очень рад, что нашли время перезвонить. Чистая формальность, нет причин волноваться, но по закону мы обязаны уведомить клиентов, если случилось что-то необычное.

— Необычное?

— Да. Ничего страшного, но в этот уик-энд кто-то вломился в наш компьютер. Второй раз за полгода. Я был обязан дать вам знать, на случай если захотите перевести траст в другой банк, поскольку мы пока не можем обеспечить полную анонимность. Естественно, мы надеемся, что вы предпочтете остаться с нами, ведь что ни говори, а мы заботились о вас много, много лет и, надеемся, заслужили ваше доверие.

— Целиком и полностью, сэр. Мне и в голову не пришло бы ничего подобного.

Мистер Бошам был тем человеком, который представлял меня на совещаниях совета директоров «Баллантайн». Его строго официальное ко мне отношение, даже после столь долгого времени, оставляло ощущение уверенности и стабильности, как в те времена, когда во главе стола сидел сэр Крамнер.

— Прекрасно. Буду ждать дальнейших указаний.

— Спасибо, что позвонили.

— Кто это был? — спросил Оуэн, когда я повесила трубку.

— Риелтор. Кто-нибудь вечно пытается купить мою квартиру.

— И неудивительно. Истинная жемчужина. Впрочем, когда мы поженимся, ты можешь передумать и продать. Нам нужно что-то попросторнее.

Я от неожиданности растерялась. Квартира? Расстаться с квартирой?

Но когда мы шли на работу, возвращаясь на знакомую почву, на душе стало легче. Хорошо, что я вернулась из Франции. Теперь понятно, какую ошибку я сделала бы, оставшись и не пройдя через все это. Если я хочу чего-то достичь в наших отношениях, придется выучиться доверию. Оуэн меня Научит.

Но я так и не смогла сообразить, когда начать нелегкую работу по воспитанию в себе доверия к людям. С самой ранней молодости я вела сначала двойную, а потом и тройную жизнь. Сколько их у меня было на этот день? Та, что во Франции. Та, что связана со взломом сейфов, хищением драгоценностей, подменой камней. Та, что посвящена «КДК траст».

Только сейчас я осознала, что никогда и ни в чем не была откровенна с Оуэном. Ни разу. И эти проблемы никуда не исчезнут, даже если мы поженимся. Я должна начать свою жизнь с чистой страницы. Вот тут-то и возникает вопрос: что, если он не захочет жениться на профессиональной воровке и законченной лгунье, какой бы элегантной и утонченной она ни была? И тогда что я буду делать, обнажив все свои тайны?

Я решила открываться не сразу, а постепенно. Расскажу что-то одно и, если обойдется, перейду к другому. С чего же начать?

Очевидно, утро понедельника — не слишком подходящий момент для правды: едва войдя в офис, он схватился за телефон и весь день был мрачен как туча. Мы ссорились по каждому поводу.

Черт.

Этой ночью каждый спал в своей постели.

 

Глава 59

Наутро, освежив головы и сердца, пересмотрев позиции, подкрепив тела и готовые все начать сначала, мы удобно устроились на заднем сиденье «бентли», и Майкл вырулил на шоссе, ведущее к заводу «Пантер».

— Я подумываю о покупке вертолета, — объявил Оуэн. — Сэкономит уйму времени.

Для него все было мало. Всего недостаточно. Наверное, именно эта ненасытная жажда отчасти и была причиной успеха Оуэна, хотя иногда искажала действительность и частенько мешала здраво оценить ситуацию, чего со мной никогда не случалось. Вероятно, признак того, что наше партнерство будет крепким.

— Угу, — согласилась я. — Занесу вместе с рыболовным магазином в список наших будущих инвестиций.

— Ты что, так и будешь спорить с каждым моим словом? Неужели не слышала от меня ни одной стоящей идеи или так и собираешься без разбора рубить все на корню? Хорошо бы тебе видеть хоть на два шага вперед.

— Ну, я…

— Знаешь, как забраться повыше? Рассматриваешь все возможности и идешь в нужном направлении. Я понял, что с тобой неладно. Ты смирилась с возрастом. Превращаешься в старую занудную каргу.

Я открыла и закрыла рот. Слезы жгли веки. Мы оба молчали. Потом он подвинулся ближе и взял меня за руку.

— Прости. Я не хотел.

— Послушай, последние двадцать четыре часа мы только и делаем, что скандалим. Оно того не стоит.

Оуэн покачал головой:

— Ты тут ни при чем. Иногда очень трудно выдержать весь этот стресс.

— Понимаю.

Я действительно понимала и честно постаралась не показать, как сильно ранена его внезапной атакой. Да, разумеется, я не молодею, но и не так уж стара, разве что по сравнению с девицами, которых он привык повсюду таскать за собой. И неужели так уж плохо вести себя соответственно возрасту?! В этом-то и весь смысл. Взрослеть. Становиться зрелым человеком. Иначе чего можно достичь? Чего добиться? Я немало потрудилась, чтобы держать эмоции в узде.

О'кей. Речь не обо мне. О нем, его сильных и слабых сторонах. Я никогда бы не могла вынести ежедневного гнета бесконечных проблем, и что, если ему приходится время от времени выпускать пар, а самая удобная и близкая мишень — это я. И я выдержу. На радость или беду, разве не так звучит один из свадебных обетов? Я выдержу.

Оуэн смотрел в окно и рассеянно играл с моими пальцами, то сплетая их со своими, то вновь расплетая.

— Ты не слишком интересуешься «проектом Карузо». Неужели ничуть не любопытно?

— Я решила, что, чем меньше знаешь, тем крепче спишь.

— Ты действительно уверена, что все провалится?

— Нет, — осторожно ответила я. — Наоборот, успех будет огромным, просто я не любитель рисковать по-крупному. Может, потому, что помню о своем возрасте. — Я вонзила локоть ему в бок. С размаху. Изо всех сил. — Может, и тебе следует когда-нибудь попробовать.

— Ой! Господи, я же извинился! И беру все свои слова обратно.

— Давно пора. Честно говоря, я стараюсь не вникать в проект, потому что через несколько дней после того, как вы с Гилом все показали, мне приснились суд и приговор.

Оуэн рассмеялся.

— Но судили не Гила и не тебя! Меня! И никто не заступился. Не защитил. Я была один на один с судьями и прокурором.

— Кошмар! Но я бы ни за что не оставил тебя в беде. Если попадешь в тюрьму, буду навещать тебя каждый день.

— Вот спасибо! Ты парень что надо, Оуэн. Истинный джентльмен!

Мы улыбнулись друг другу. Шторм, казалось, пролетел.

— Хотелось бы заглянуть в главное здание, когда закончим, если не возражаешь, конечно. Я слышала, оно похоже на Карстерз-Мэнор.

— Ничуть не возражаю.

Упоминание о леди Мелоди Карстерз вновь меня взволновало. Я видела ее как живую: вот она, веселая, приветствует у двери Бертрама и Оуэна, а потом, всего час спустя, выпрямившись, восседает в кресле мертвая, с ужасающе синим лицом.

Я взглянула на Оуэна.

— Что?

— Ничего, — улыбнулась я. — Просто подумала о леди Мелоди. Жаль, что ее больше нет. Я так любила ее книги.

— Все там будем.

Я кивнула. Вопрос только в том, когда именно. И каким образом.

Подозрения Томаса никак не выходили у меня из головы. И хотя, на мой взгляд, были чистым бредом, упорно сверлили мозг, всплывая в самые неподходящие моменты. У меня так и чесался язык спросить, как именно она умерла. Потребовать рассказать всю историю с самого начала. Допытаться, сколько времени ушло на то, чтобы отвернуться, открыть шампанское, разлить в бокалы, вновь обернуться и понять, что она уже не дышит.

Но я промолчала, потому что не хотела затевать очередной скандал. Не стоит тратить нервы. Леди Мелоди уже не вернешь. Дело закрыто.

О'кей, как насчет этого: «Жена имеет право не свидетельствовать против мужа».

— Господи! — выпалила я ни с того ни с сего.

— Ты что? — подскочил Оуэн.

— Ничего. Прости. В боку кольнуло.

— Прошло?

— Да, все в порядке.

О, старший инспектор Томас Кертис, я готова убить вас за семена сомнений, посеянные в моей голове!

Усилием воли я выбросила Томаса и его гнусные инсинуации из головы.

Комфорт для старых, выживших из ума зануд.

Комфорт не для меня.

Я продвинутая. Я знойная блондинка.

Я защищала от Томаса свою любовь к Оуэну так, словно уже сидела на скамье подсудимых. Наши отношения были сложными, но опьяняющими и честными. Возможно, несколько нервозными. И это совсем неплохо, верно? Не давало расслабиться. Наша сила — в нашем несходстве. Кстати, я никогда особенно не любила Элвиса. Собственно говоря, терпеть не могла. Но вынесу и это. Сумею изменить себя, потому что Оуэн растопил тот айсберг, который леденил меня много лет, и мое сердце откроется, как цветочный бутон. Я готова взять его за руку и спрыгнуть с обрыва. Смог же он разбудить мое тело, подарив наслаждения, о которых я и не мечтала. Я старалась не смешивать секс с любовью, но теперь знаю, что на самом деле это одно и то же, если встретишь того, единственного. Союз умов приводит к соединению сердец. Да и как не привести, если тела движутся в унисон? Это как наркотик. Это неизбежно. Немного изменюсь я, немного — он, и мы станем единым целым. Я распрощаюсь со своей независимостью, похороню Прошлое и стану миссис Оуэн Брейс на радость или беду. Номер четыре.

Откуда-то, непрошеное, выплыло замечание Фламинии Балфур насчет новой миссис Конрой:

«Знаешь, как-то немного грустно… но все эти жены взаимозаменяемы. Хозяйкам даже не приходится менять карточки с именами. Миссис X есть миссис X. Имена особого значения не имеют. — А потом она добавила: — Все зависит от того, чего ты хочешь от брака».

Жена имеет право не свидетельствовать против мужа.

О, заткнись!

 

Глава 60

Днем, когда мы вернулись в город, меня встретил букет из трех дюжин кремовых роз на длинных стеблях, занявший почти весь письменный стол. Их аромат наполнил приемную и лестничную площадку.

«Пожалуйста, прости меня. Я тебя люблю. Оуэн», — гласила карточка.

— Для чего это? За что тебя прощать? — спросила я, ворвавшись в офис.

— За то, что назвал тебя старой каргой.

— Занудой.

— Ладно, пусть занудой. Я обидел тебя, сам того не желая.

— Знаю.

Глядя на него, я не могла поверить, что он мой. И прости меня Боже, но глубоко в душе, даже зная, что он мой, все же не была уверена, что хочу его.

Минут через двадцать он высунул голову из двери кабинета:

— Кик, я оставил в отеле вчерашние факсы из «Креди Сюисс». Не сходишь за ними? Они на журнальном столике. Не хочу, чтобы посторонние их видели.

— Разумеется. Сейчас вернусь.

Я поздоровалась с портье, поднялась на пятый этаж и вошла в номер Оуэна. Журнальный столик был завален бумагами, и под всей этой грудой обнаружился лэптоп, маленький «Портеж» в титановом корпусе. Совсем как у меня. Не знала, что он есть у Оуэна.

Я не смогла устоять. Его пароли оказались вполне предсказуемы, и вскоре я уже просматривала электронную почту — в основном переговоры между ним и Гилом относительно положения корпорации, едва удерживавшейся на грани банкротства, и новые планы по спасению. И вдруг в глаза мне бросилось старое сообщение мистера Хиллера, вермонтского хакера: «Единственный владелец «КДК траст» — Кэтлин Дей Кесуик».

Далее следовали мои лондонский адрес, телефон и поразительное количество информации о личной жизни. Настоящее досье. Номер социального страхования, отчеты о состоянии здоровья, записи в салон красоты, даже перечень купленных продуктов. Все, что я приобретала по кредитной карте. Поездки с американским паспортом. О Франции не было ничего.

В первый момент я растерялась. Тупо пялилась на сообщение, не зная, что делать. Оно было датировано днем, когда он впервые повез меня на завод «Пантер» и угостил обедом в «Кливденз». День, когда все началось.

Звонок телефона вернул меня на землю.

— Офис мистера Брейса, — механически ответила я.

— Где тебя носит, черт возьми? — Это был Оуэн. — Торчишь там уже десять минут.

— Прости, но бумаг на столике не оказалось. Едва отыскала. Уже иду.

Он молча бросил трубку.

Я отключилась, закрыла компьютер и сунула под документы, на прежнее место. Положила конфиденциальные факсы в портфель и вышла в ванную, где меня вывернуло наизнанку.

А когда вновь смогла держаться на ногах, плеснула холодной водой в лицо. Но так и не смогла посмотреться в зеркало. Не смогла видеть на своем лице следы предательства и унижения.

Телефон снова зазвонил. Я не подошла.

И по-прежнему не знала, что делать, как действовать, с чего начать. Зато отчетливо понимала, что, пока не решу, как быть со всем этим, должна вести себя так, словно все остается по-прежнему, все прекрасно и я ведать ни о чем не ведаю. Оуэн не тот человек, который способен заподозрить что-то неладное, и это одно из самых больших различий между нами. Он поглощен собой. Я всегда начеку.

Я горжусь умением владеть собой. Он понятия не имеет, что это такое. В этом разница между взрослыми людьми и зелеными юнцами.

— Где хочешь поужинать сегодня?

— Думаю, мне лучше поехать домой и лечь в постель. По-моему, я заболеваю.

— Мы недолго. Перекусим и по домам. Нужно же тебе поесть.

Больше всего мне хотелось свернуться калачиком и натянуть одеяло на голову. Но нужно держаться до конца. О'кей, Кик, хватит у тебя духа вынести все это или нет?

Я украдкой изучала его лицо. Как может человек с такой внешностью быть подлецом?

Он провел пальцем по моей щеке.

— Едем в «Кэприс», и я куплю тебе мартини и тарелку супа.

Я кивнула. Лучшее, что можно сделать в такую минуту.

 

Глава 61

Следующее утро тоже выдалось на редкость теплым. Это был день Одессы, когда нам предстояло впервые взглянуть на коллекцию принцессы Арианны. Я оделась особенно тщательно: новехонький синий костюм от Шанель с черной отделкой и несколько ниток жемчуга.

Мой автобус тащился по знакомому маршруту. Кофе и хворост, вероятно, были такими же восхитительными, как всегда, но мысли хаотически метались. Почти всю ночь я строила планы, перебирала варианты, искала выход: от убийства до мести или простого исчезновения…

Чувствовала ли я себя в опасности? Боялась ли, что он прикончит меня за акции компании? Нет. Я словно бы оказалась в новом измерении, наблюдая за собственной жизнью откуда-то издалека. И совершенно владела собой. Собственно говоря, полностью держала в руках не только себя, но и его.

Прошлой ночью за ужином мы пытались договориться, где будем жить после свадьбы. Он хотел оставаться в «Дьюкс», заняв еще и соседний номер, но руководство отеля упиралось, что вполне меня устраивало. Я просто совершала необходимые телодвижения.

— Отель прекрасный. Но нам нужна собственная мебель.

— Пожалуй. Думаю, ты права.

Я предложила сохранить мою квартиру и, возможно, прикупить соседнюю, но Оуэну это не понравилось: слишком чванливое чопорное соседство. Совместное жилье стало очередным яблоком раздора, и мы решили пока оставить эту тему.

Секс был непременным номером программы, но я никогда еще не была так холодна. И отослала его домой в девять тридцать.

— Прости, но мне что-то не по себе. Нужно хорошенько выспаться.

Он сделал вид, что не хочет оставлять меня. Актер из него паршивый. Может, так было всегда, но теперь, когда с моих глаз упали розовые очки, я отчетливо видела все его лицемерие. Все дешевые приемы.

— У меня идея, — сказала я, когда он пришел на работу. — С первого взгляда кажется чистым безумием, но, может, нам следует жить, как жили? Каждый у себя?

— Глупости, — отрезал Оуэн. — Найди что-нибудь.

Он был в отвратительном настроении: сварливый и раздраженный.

— Знаешь, мне кажется, что мы поспешили с помолвкой, — заметила я, наблюдая за его реакцией. Пусть немного повертится.

— Ты это о чем?

— Ну, если хочешь знать правду, ты так злишься и так на меня набрасываешься из-за малейшего пустяка, что сама мысль о жизни с тобой меня пугает. Должна сказать, я уже жалею о том, что согласилась.

— Иди сюда, — приказал он и обнял меня. — Если бы не ты, я бы просто спятил. В тебе вся моя жизнь, Кик. Даю слово исправиться.

И он наградил меня одним из тех поцелуев, которые заставляли забыть обо всем и вселяли уверенность, что все будет хорошо.

* * *

В половине четвертого наша команда была готова. Эндрю, Бертрам, Оуэн и я.

— Я бы чувствовал себя куда лучше, останься ты в офисе и держи все под контролем, — ворчал Оуэн.

— И пропустить такое зрелище? Ни за что на свете.

— Давай уедем на уик-энд.

— Только в том случае, если отныне станешь белым и пушистым.

— Даю слово.

По дороге в Кенсингтон, где и находился дом Одессы, больше смахивающий на дворец, Оуэн непрерывно болтал по телефону, так что наша троица сидела молча, что ни в малейшей мере не трогало меня, зато сильно действовало Бертраму на нервы. В последнее время они с Оуэном не ладили, и, хотя точной причины я не знала, все же подозревала, что Оуэн уж очень сильно на него давит и это ему не по душе. Компании это только вредило.

— Вам следует перестать смотреть на это как на временный источник добывания наличных, — как-то подслушала я слова Бертрама. — Это прибыльный бизнес, но нужно больше вкладывать в создание крепких связей.

— Делайте, как вам сказано, — отрезал Оуэн.

Дворецкий в ливрее открыл дверь, провел нас в величественную приемную и предложил чай. После его ухода мы, нервно ерзая в креслах, пытались болтать о пустяках, но когда ожидание растянулось на десять минут, потом на пятнадцать, потом на двадцать, говорить расхотелось. Очевидно, не только я, но и остальные уговаривали себя не злиться и не протестовать. Такая возможность представляется раз в жизни, и нужно все стерпеть. Я наблюдала за всем этим словно откуда-то с потолка, одновременно слоняясь по комнате и восхищаясь мебелью, обивкой, картинами и безделушками.

— Нужно спросить Одессу, кто ее декоратор, — заявила я Оуэну. — Сказочный дом. Неплохо бы купить что-то в этом роде.

— Не слишком ли роскошно?

— Нет. В самый раз. Мы будем устраивать приемы, так что понадобится много места.

Наконец, почти через сорок пять минут, стеклянные двери открылись, и вплыла она, словно царица египетская, в воздушном белом шифоне. Грудь в вырезе сверкала и переливалась, как посыпанный сверху сахаром кофе с молоком.

— Оуэн! — Она взяла его за руку и поцеловала в щеку. — Как я рада, что ты смог приехать!

Мне следовало отшатнуться, как от удара в живот. Как от ведра ледяной воды, вылитой на голову. Как от шлепка по лицу большой холодной скользкой рыбой. Большой холодной шотландской семгой, например.

Но я не отшатнулась.

И к сожалению, даже не слишком удивилась. Ах сукин сын!

Теперь я все поняла. В Шотландии с Оуэном была Одесса. Никаких стюардесс. И никакой рыбалки. Только Одесса Ниандрос.

Господи, как все мерзко, пошло, низко. Сколько еще гнусностей мне придется узнать и вынести?

— Вы знаете мою команду, — представил Оуэн. — Бертрам, Эндрю и моя невеста, мисс Кесуик.

Я едва не рассмеялась. Ох, Оуэн, ты так облегчаешь мне задачу, даже сам того не зная. Бедный идиот!

Одесса взяла Оуэна под руку и повела к двери.

— Я разложила украшения в столовой. Там освещение лучше.

Он повернулся и подмигнул мне.

Я подмигнула в ответ.

 

Глава 62

Я налила себе виски, включила музыку и легла в ванну. Осмотрела свое тело и начала смеяться. Все, чем я когда-то гордилась, давно ушло. Там лишние складки, тут небольшой валик жира, здесь обвисшая кожа. И хотя я не стала бы комплексовать по этому поводу — как ни крути, а возраст есть возраст, и, если не хотите истратить тысячи долларов и неделями выносить мучительную боль, пока вам все подтягивают, закрепляют и ставят на место, следует смириться с переменами, — так вот, что, спрашивается, позволило мне вообразить, будто Оуэн способен заинтересоваться женщиной вроде меня? Неразрешимая загадка.

Меня провели и обманули дважды! За два дня! А я смирно позволяла вешать себе лапшу на уши! История стара как мир. Окружающие, естественно, удивлялись нашей помолвке, и не зря: стоило только взглянуть на него и на меня. Власть секса свела меня с ума настолько, чтобы поверить всем его россказням. Теперь, когда все кусочки головоломки встали на место, я поражалась, как не увидела очевидного. Теперь понятно, почему он не хотел брачного контракта. Известность и слава никогда не привлекали меня раньше, но Оуэн включил прожектора на полную мощность, и я попалась в паутину их лучей.

«О, Кик. Тебя использовали. Тебя поимели».

Ну, это не совсем так. Вернее будет, почти использовали. Почти поимели.

Счастливый случай и рука судьбы удержали меня от полного краха.

Не дали погибнуть.

В комнате надрывался телефон.

Я открыла бутылку кьянти, приготовила легкий ужин из мойвы с чесноком, оливковым маслом, свежими резаными томатами, базиликом, добавила побольше сыра, поела, посмотрела телевизор и собралась с мыслями.

Мой ангел-хранитель помог мне спастись от настоящего артиллерийского обстрела. Или, как сочно выразился Оуэн в день появления коллекции Романовых, ловко уклониться от летящей на голову огромной лавины дерьма.

Перейдя к десерту, трюфелям с ежевикой, приготовленным накануне, я уже вполне владела ситуацией. И точно знала, как поступлю.

Я включила Шуберта — больше никаких рок-н-роллов, и, клянусь Богом, на этот раз так и будет, — сварила какао, плюхнула сверху огромный ком густых сливок и ложку коричневого сахара, надела ночную рубашку и халат, устроилась на диване в гостиной и взяла этюдник.

 

Глава 63

В десять утра зазвонил телефон.

— Это Одесса. Могу я поговорить с Оуэном?

— Минуту, мисс Ниандрос.

Этим звонком она официально доверила нам продажу коллекции драгоценностей принцессы Арианны: самый значительный весенний аукцион, самая грандиозная распродажа самых грандиозных украшений. «Сотбиз» и «Кристиз» остались за бортом. Бертрам был так счастлив, что буквально порхал над землей.

Я обняла его и поцеловала в щеку.

— Счастлива за вас, Бертрам. Поздравляю.

— Люблю этот бизнес, — просиял он. — Другого такого нет на свете.

— Вы абсолютно правы, — засмеялась я. — Так и вижу улыбку сэра Крамнера. «Баллантайн» ужасно повезло, что вы у них есть. Мы в надежных руках.

Я продолжала держаться с Оуэном как ни в чем не бывало, ни малейшим намеком не давая понять, что все знаю. Терпела его измену, продолжала спать с ним, хотя позволила себе жаловаться на «кошмарное состояние», что значительно охладило его пыл.

Но он оставался все таким же предсказуемым и верным себе. Как только Одесса подписала контракты и доставленная к нам коллекция была надежно заперта в сейфы, развернулась рекламная кампания и были выпущены каталоги, с розы быстренько облетели лепестки. Она начала ему надоедать.

— До чего же она занудна: вечно толкует о лорде Таком-то и леди Такой-то. Кому все это надо?

Но в том-то вся и штука: ей Оуэн вовсе не надоел. Наоборот, очень-Очень нравился, так что выхода у него не было.

— Невыносимо скучна! И похоже, умом тоже не блещет!

— Бедняжка, — сочувствовала я. — Но не расстраивайся, долго это не продлится.

В те вечера, когда он был свободен и, следовательно, оставался со мной, я обычно отговаривалась крайней усталостью и едва соглашалась поужинать вместе.

— С чего это ты вдруг так устаешь? — удивлялся Оуэн.

— Готовлюсь к свадьбе. Не представляешь, как это утомительно.

— Почему бы просто не поехать в магистрат и разом не покончить с этим?

Я нахмурилась.

— Не глупи. Я впервые выхожу замуж и хочу запомнить этот день на всю жизнь.

Я действовала с невиданным размахом, причем исключительно за его счет, и делала невероятно дорогие заказы, убедившись предварительно, что выплаченные авансы не возвращаются. Я не только намеревалась выкачать из него как можно больше денег, но и устроить сказочную свадьбу, мстя за всех женщин, которым не довелось иметь ничего подобного.

Хотя я так и не побывала в церкви, все же сообщила Оуэну, что церемония пройдет в придворной часовне Сент-Джеймсского дворца, где потолок расписывал сам Гольбейн, а службы проводит духовник королевы. От Оуэна требовалось сделать роскошный подарок в Королевский фонд.

Потом наемные экипажи унесут новобрачных и гостей на прием. Это тоже потребовало большого задатка, поскольку кареты были нарасхват.

Прием будет дан в «Ритце», и я все обговорила с руководством. Мы займем главный зал — привилегия, даруемая не многим из тех, кто мог позволить себе заказать знаменитый зал на всю ночь, не считая стоимости угощения и обслуживания. Я остановилась на ужине из восьми блюд для двухсот человек. Иногородним гостям предстояло ночевать в отеле, поэтому я щедро оплатила пятьдесят номеров, а заодно и несколько десятков ящиков вин и шампанского, плюс двенадцатиярусный свадебный торт, украшенный лентами, цветами, голубями, позолоченными листочками и сахарным снежком. Руководство отеля потребовало деньги вперед, и я согласилась. Флорист довольствовался задатком в сто тысяч фунтов.

— Я просто шокирован расходами, — жаловался Оуэн.

— Нам нужно заботиться об имидже. Понимаю, что наличных почти нет, но это неплохое вложение, которое рано или поздно окупится.

— На кой черт нам оркестр из тридцати музыкантов?

— А танцы? Людям нужно повеселиться. Сегодня днем у меня примерка подвенечного платья. Хочешь пойти?

— Нет. Во сколько это обойдется?

— Пока не знаю, — пожала я плечами.

«Креди Сюисс» и остальные кредиторы теряли терпение, а Оуэн был несвободен в маневрах из-за единственной колючки под седлом: «КДК траст». К счастью, он не подозревал, как близка была желанная цель, а если бы знал все, наверное, повесился бы от злости.

Офисная жизнь стала именно таковой — офисной жизнью.

Я вырвала с корнем весь трилистник, измельчила зелень, выбросила ее вместе с землей и аккуратно сложила горшки в углу садика.

Бертрам усердно работал, и, несмотря на немалое давление со всех фронтов, оставался добрым, почтительным и веселым. Ему предстояло не только готовиться к аукциону Арианны, но и многое сделать для торжественного открытия здания. И он нес это бремя без сетований и жалоб, как и подобает истинному мужчине. Годы и годы накопленного опыта дали свои плоды в виде заслуженного, блестящего кульминационного момента его карьеры.

Я была счастлива видеть, как фирма бурлит той же неукротимой энергией, что и в лучшие дни правления сэра Крамнера.

 

Глава 64

Наконец настала долгожданная неделя аукциона. В пятницу здесь соберутся десятки клиентов, но сегодня, в понедельник, после окончания ремонта мы наконец перебрались в наше здание на Сент-Джеймс-сквер. Рабочие постарались на славу, и помещения выглядели лучше новых: черная эмаль оконных рам сияла, медные перила сверкали. Десятилетиями накопленные залежи городской сажи, смога и выхлопных газов были стерты с песчаника паром и пескоструйкой.

Я думала, что буду рада вернуться на свой командный пост. Но почувствовала некоторую неловкость. Все вроде выглядело, как прежде, и в то же время разительно переменилось. Олкотта больше не было — он ушел на покой. Как и Роджер, наш старший охранник. Даже придурковатая девица, торчавшая у рентген-детектора, и та нас покинула — отправилась на пастбища посочнее.

Когда открылись двери зала, где была выставлена коллекция Арианны, началась давка. Из-за огромного интереса к распродаже администрация «Баллантайн» распорядилась пускать только по приглашениям. Счастливчики проходили через строй секьюрити. В зале тоже было полно вооруженных охранников.

— Ну, разве не прелестно? — умилялся сияющий Бертрам, рассматривая толпу с верхней площадки. — Только взгляните на них! Каждый заплатил по сорок фунтов, только чтобы пройти в эту дверь, и едва ли не у каждого зажат в руке двадцатипятифунтовый каталог. Нужно практиковать нечто подобное перед каждым аукционом.

В среду вечером, как раз когда я собиралась идти домой, зазвонил телефон. Я услышала знакомый голос:

— Кик?

— Да?

— Это Томас Кертис.

— Томас! Какой сюрприз!

— Звоню, чтобы узнать, как вы там. Хотите завтра поужинать со мной?

— С удовольствием.

— Нет, серьезно? Вы свободны завтра вечером? Не шутите?

— Не шучу, — рассмеялась я.

— Рядом с вами есть чудесный индийский ресторанчик с лучшим карри в городе.

— Мой любимый.

— Семь часов, идет?

— Увидимся в ресторане.

Кто говорит, что второго шанса не бывает? Если чему-то назначено случиться, в свое время это произойдет обязательно…

Назавтра вечером я пришла в ресторан. Пробило семь. Я терпеливо ждала. Семь пятнадцать. Я заказала еще один скотч и порцию креветок карри. Где-то в семь двадцать пять зазвонил мой сотовый, и я вышла из зала, чтобы ответить.

Это оказался Томас.

— Простите, Кик, ничего не поделаешь, меня срочно вызвали. Чрезвычайно сложное и грязное дело, и пройдет не менее двух часов, прежде чем я освобожусь. Нельзя ли перенести на пятницу? Можем пойти на симфонический концерт. Играют Шуберта.

Не могу выразить, как мне повезло за всю свою жизнь ни разу не вступить в серьезные отношения с мужчиной. Все это, как выяснилось, не стоило ни времени, ни усилий.

— Простите, Томас, но в пятницу я занята. На пятницу назначено торжественное открытие здания, а потом начнется аукцион драгоценностей принцессы Арианны. Вам бы стоило прийти посмотреть.

— Нет, спасибо. Можно позвонить вам на той неделе?

— Конечно! Вне всякого сомнения.

Делай все что угодно: звони, извиняйся, назначай свидания, я на все согласна.

…а если чему-то не суждено случиться, как бы вы ни старались, никакие усилия не помогут.

 

Глава 65

Пятница.

«Баллантайн и К°» утопает в цветах. Новые полы и окна поблескивают в предощущении сегодняшнего торжественного дня. Весь день в выставочных залах курсируют посетители, привлеченные известием об аукционе драгоценностей принцессы Арианны.

Я захватила пару папок, постучала в дверь офиса Бертрама и, войдя, закрыла за собой дверь. Он поднял глаза.

— Простите, Бертрам, найдется у вас минутка?

— Конечно. Садитесь.

— Я хотела кое о чем поговорить с вами и кое-что вам оставить, — нервно пробормотала я. — Но это строго между нами. Даете слово, что будете молчать?

— Разумеется.

— Давным-давно, когда я была совсем молода, сэр Крамнер пообещал, что мне никогда больше не придется волноваться о будущем. Он знал, как я любила «Баллантайн». И поэтому переписал на меня пятнадцать процентов акций.

Рот Бертрама приоткрылся.

— Вы?

Я кивнула и улыбнулась:

— Я. Я и есть «КДК траст».

Бертрам расхохотался:

— А он…

— Он знает. Но не знает, что я знаю. Поэтому и притворялся, что влюблен в меня, и просил выйти за него замуж.

— Ничего себе! Вот это да!

— И не говорите.

Я опустила глаза. Руки слегка дрожали.

— Что за ублюдок!

— Редкостный. Но я говорю вам все это, Бертрам, только потому, что вы любите этот бизнес и эту фирму не меньше меня. Вы вложили в нее сердце и душу и возродили из мертвых. Но вы не знаете, что империя Оуэна рушится и он не сможет долго сохранять видимость благополучия. Вскоре его объявят банкротом.

Бертрам ошеломленно уставился на меня.

— И это еще не все.

Я коротко рассказала об афере с имуществом леди Мелоди: подделках, копиях, репродукциях.

— Не может быть!

— Может. Все это, к несчастью, чистая правда. Вы представить не можете, сколько кроется грязи за благопристойным фасадом. Эти люди готовы на все. Но по крайней мере «Баллантайн и Кº» пока еще не замешана ни в какой незаконной деятельности, так что непосредственная опасность вам не грозит. Хотя, как видите сами, все это вопрос времени, которого остается все меньше.

— Это многое объясняет, — кивнул Бертрам.

— Не правда ли? Но так или иначе, благодаря сэру Крамнеру и его добрым советам финансово я вполне обеспечена и совершенно не завишу от «КДК траст».

Я открыла папку и вынула стопку документов.

— Простите, что отняла у вас столько времени. Знаю, как вы заняты, поэтому не стану тянуть. Я отдаю вам свои акции. Вы их заслужили, и я знаю, что могу вам довериться. Вы сделаете все, как нужно. И «Баллантайн» обретет новую жизнь. Как только все будет подписано и заверено, вы станете единственным владельцем и попечителем «КДК траст».

— Не знаю, что и сказать.

— Ничего не говорите. И решайте сами: сказать ему обо всем или нет.

— Почему вы это делаете?

— Я уже сказала вам почему, и, поскольку торжественное открытие всего через несколько часов, настало время передать бразды правления и отойти в сторону. С сегодняшнего вечера вы оставите на «Баллантайн» свой личный отпечаток: теперь это нечто совершенно новое, буквально и в переносном смысле.

Наконец-то я избавилась от тяжкого бремени! Как же легко мне стало!

— Сэр Крамнер умер, да здравствует сэр Бертрам! Я хочу, чтобы вы вошли в аукционный зал с новым ощущением силы. И права собственности.

— Вы абсолютно уверены, что хотите сделать это?

— Куда больше, чем вы думаете. Я счастлива за вас.

— Восхищаюсь тонкостью вашего ума, Кик. И мудростью. Вряд ли я когда-нибудь смогу вас отблагодарить.

— И не надо. Лучше позовите вашего клерка, и давайте заканчивать. У нас много дел.

Как только мы с Бертрамом поставили подписи, а клерк заверил бумаги и получил указания немедленно отправить их мистеру Бошаму в банк, я встала и протянула руку:

— Поздравляю.

Бертрам был слишком потрясен, чтобы ответить. А я? Я чувствовала себя великолепно. Потому что поступила правильно. Сделала то, что должна была сделать. Теперь «Баллантайн» в надежных руках, и, хотя пословица говорит, что жизнь — это лучшая месть, лично я считаю, что месть сама по себе может быть лучшей местью.

* * *

В три часа двери для посетителей закрылись, чтобы дать время служащим подготовиться к вечернему VIP-приему с коктейлями и первой ночи двухдневного аукциона. Все мы переоделись в привезенные из дома вечерние костюмы. Я надела то же черное платье, которое носила на всех приемах в продолжение последних десяти лет, — строгое, классического покроя. Ничем не примечательное. Я была служащей. Предметом обстановки.

— Выглядишь потрясающе, — объявил Оуэн, целуя меня. Ничего не скажешь, он почти такой же ловкий лгун, как я. Хотя, можно сказать, действительно прекрасно смотрелся в смокинге.

Одесса вплыла в комнату, как богиня. Жесткие синие глаза смотрели из рамки черной туши. Белоснежное платье от Эрве Леже льнуло к ней, как бинты к мумии. Мы приветствовали друг друга с великодушным снисхождением: она жалела меня, потому что украла моего бой-френда. Я жалела ее, потому что она его получила.

Ровно в пять сорок пять Бертрам появился в вестибюле и хлопнул в ладоши. Весь штат: эксперты, помощники аукционистов, младшие клерки, повара и официанты выстроились в ряд — армия, готовая к генеральской проверке.

Появилась ли в его походке некая упругость? О да.

В шесть двери распахнулись, и в восемь раздался первый удар молотка, возвещающий о начале аукциона.

Я вернулась в выставочный зал помочь ювелирным леди убрать выставку. Все сейфы были открыты, и мы дружно работали, смеясь и болтая, перенося драгоценности из" стеклянных витрин в выложенные бархатом ящики передвижных сейфов. Я бродила по залу, переходя от одного сейфа к другому. Помогая. И незаметно подменяя драгоценности сделанными мной копиями. Из одного кармана платья в другой. Миг — и подделка заняла свое место в сейфе.

Примерно четверть аукциона была уже позади, и Бертрам успел утроить цену каждого лота. Я попросила швейцара вызвать такси.

— Куда это ты? — спросил возникший ниоткуда Оуэн.

— По-моему, я чем-то отравилась.

— Хочешь, попрошу Майкла отвезти тебя?

Я покачала головой и поцеловала его в щеку.

— Не стоит. Тут полно такси. Иди в зал. И позвони мне утром.

— А что будет с приемом?

— Иди и повеселись за меня. Ты это заслужил.

— Мне будет недоставать тебя.

— Мне тоже. Веди себя прилично, — пошутила я.

Оуэн захлопнул дверцу такси и дал водителю мой адрес. Заурчал мотор.

— Перемена планов, — сказала я.

— Вот как? Куда вам, мисс?

— Вокзал Ливерпуль-Стрит, пожалуйста.

Я ни разу не оглянулась.

Полчаса спустя мы оказались у людного железнодорожного терминала, служащего связующим пунктом для поездов северного направления на Норидж и Гатуик.

— Носильщик понадобится, мисс?

— Нет. Справлюсь сама.

Я вошла в здание вокзала, отыскала туалет, переоделась в деловой костюм и оставила новенький чемодан без монограмм и внешних примет в камере хранения. Потом спустилась на эскалаторе в метро и вернулась в город.

Прием в «Савое» только начинался.

 

Глава 66

Поздней ночью, к тому времени когда я добралась до Хитроу, последний самолет на Лазурный берег давно уже был в воздухе. Я выспалась в отеле «Мариотт» и успела на первый субботний рейс. Перед вылетом я сделала два звонка с новехонького английского сотового, купленного специально для этой цели. Высадившись в марсельском аэропорту, я сделала еще один звонок, теперь уже из автомата, воспользовавшись обычной, приобретенной в книжном киоске карточкой.

Потом, уже на стоянке, я положила сотовый под переднее колесо «мерседеса» и ездила взад-вперед, пока на бетоне не осталась бесформенная лепешка из черной пластмассы и маленьких серебристых деталей, которые я разбросала по стоянке парой хороших пинков.

Вот и все.

Я ехала на ферму со всей возможной скоростью и, добравшись, немедленно включила телевизор. Со дня взрыва телевизионщики и репортеры стали частью жизни «Баллантайн и К°», и я знала, что сегодняшний, второй день аукциона будет особенно оживленным.

Я сварила кофе. События только разворачивались.

Бойкая молодая женщина, стоявшая перед нашим зданием, что-то оживленно говорила в микрофон. Я ее знала. Алисон Портер, одна из репортеров «Скайуорд телевижн».

— Рано утром в Скотленд-Ярд, — продолжала она, — позвонил неизвестный, заявивший, что некоторые вещи из ювелирной коллекции принцессы Арианны украдены. Мы обратились к мистеру Эндрю Гарднеру, директору ювелирного отдела «Баллантайн и Кº». Здравствуйте, мистер Гарднер. Добро пожаловать в «Скайуорд».

— Спасибо, мисс Портер.

Эндрю был бледнее обычного, а длинная выдающаяся вперед верхняя губа нависала над нижней, как у черепахи.

— Это правда? Я имею в виду ограбление.

— К сожалению, да. Пока что мы сумели определить, что приблизительно двенадцать вещей из коллекции заменены подделками, кстати сказать, очень тонкой работы. Разумеется, это еще не говорит о том, что при осмотре мы сами не выловили бы фальшивки, независимо от того, был ли звонок или нет. Мы подтверждаем подлинность каждой вещи до и после каждого показа.

— Какова их цена?

— Свыше двадцати пяти миллионов фунтов. Минимум того, сколько они принесли бы на аукционе. Вполне вероятно, что истинная стоимость была бы в два-три раза больше.

— Хотите сказать, что они могли бы уйти за семьдесят пять миллионов фунтов?

Эндрю кивнул:

— Вполне возможно. Большинство камней были цветными, очень редкими бриллиантами.

«Спасибо, миссис Фуллертон, за ваши цветные камни, особенно те, огромные розовые, желтые, зеленые и светло-светло-голубые сапфиры, которые ваш ювелир выдал за цветные бриллианты и, несомненно, содрал с вас двойную цену».

— И что вы собираетесь делать? Отменить аукцион?

Эндрю снова покачал головой и объявил со всем убеждением, на которое был способен:

— Нет. Нет, столь решительные меры не потребуются. Остальная коллекция в целости и сохранности. Подделки изъяты, и все изделия, как я уже сказал, проверяются нашими экспертами.

— Значит, аукцион продолжится?

— Совершенно верно. Сегодня в восемь.

— Простите, мистер Гарднер, одну минуту. — Она подняла руку и плотнее прижала к уху наушник. — У меня потрясающие новости. Да. Да.

Алисон улыбнулась и посмотрела в камеру.

— Мне только что сообщили, что драгоценности найдены.

Эндрю вскинул брови.

— Что за прекрасная новость.

— Мы связались с нашим коллегой, Марком Галифаксом. Марк, вы нас слышите?

— Да, Алисон. Я в отеле «Дьюкс» на Сент-Джеймс-плейс, в нескольких кварталах от фирмы «Баллантайн».

Репортер стоял у ограды тесного маленького дворика, окружавшего отель. За ним виднелись два полицейских автомобиля, на крышах которых бешено вертелись мигалки. Вход блокировали полицейские.

— Еще один примечательный поворот в и без того интригующей истории. Из авторитетных источников нам стало известно, что Скотленд-Ярд только что арестовал мистера Оуэна Брейса, председателя совета директоров «Брейс интернешнл» и владельца «Баллантайн и Кº», а также многих компаний по изготовлению предметов роскоши, включая «Пантер отомобайлз», здесь, в Англии. Мистер Брейс живет в «Дьюкс», и в любую минуту его могут вывести из номера.

Я увидела, как Дэвид де Менуил пролетел мимо репортера, что-то бросил полицейским, показал удостоверение и вошел в дверь.

Нет, кофе тут не обойдешься!

Я открыла бутылку «Кордон Руж» урожая девяносто пятого года, налила себе бокал и, несмотря на теплый день, развела огонь в кухне. И как только дрова занялись, бросила туда свои поддельные документы и удостоверение личности.

— Вам известно, за что арестовали мистера Брейса? — допытывалась Алисон.

— Ходят слухи, и, учтите, это всего лишь слухи, что украденные драгоценности были найдены в машине мистера Брейса, «пантер-мадриган», которая стоит в частном гараже за отелем. Согласно нашим источникам, вещи были завернуты в гостиничное полотенце и спрятаны под запаской рядом с набором гаечных ключей.

— Судя по всему, это мог сделать кто угодно.

— Насколько мне известно, гараж запирается на замок, а ключ имеется только у мистера Брейса. Предполагается, что машина тоже была заперта. Так что версия о постороннем грабителе малоправдоподобна.

— Жаль прерывать вас, — оживилась Алисон, — но мне передали, что на заводе «Пантер» в Хенли работает следственная бригада. Детективы Скотленд-Ярда обнаружили целый склад предметов мебели, которые вполне могут оказаться копиями. Что-то связанное с леди Мелоди Карстерз. Я верно поняла?

— Абсолютно, — ответил репортер, стоявший на фоне того склада, в котором хранилась фальшивая коллекция леди Мелоди. На заднем фоне кишели полицейские и детективы. — Насколько я узнал, сегодня утром в Скотленд-Ярд позвонили и передали, что на задворках завода существует склад, битком набитый копиями мебели леди Карстерз. Ее имущество должно было распродаваться в «Баллантайн» через несколько недель, и, согласно утверждению звонившего, эти предметы мебели намеревались выдать за оригиналы. Если вся обстановка действительно была скопирована с целью подмены, это считается крайне серьезным преступлением.

Вороша догоравшие листочки, я наблюдала, как Оуэн и Дэвид покидают отель в сопровождении старшего инспектора Томаса Кертиса. Оуэн выглядел злым как черт. Он сел на заднее сиденье полицейского автомобиля, и я знала, что Дэвид пообещал ему подъехать следом.

К тому времени, как они покинули двор, мое прошлое рассыпалось пеплом.

 

Глава 67

Спустя шесть месяцев

— Кик, — спросила Фламиния, — не хочешь прийти сегодня к нам? В шесть. Всего лишь коктейли: лень готовить ужин в воскресенье вечером. Все уезжают в Париж, а кухарка взяла выходной.

— С удовольствием.

— У меня для тебя классный мужик.

— Угу.

— Нет, правда!

— Я же не возражаю!

— Наведи марафет.

— Я всегда в полной готовности.

— Ну, ты знаешь, о чем я. Оденься наряднее.

— Будет сделано.

Я приехала к Фламинии в начале седьмого, и, разумеется, никакого нового мужчины не обнаружила. Впрочем, я никого и не ожидала. Все лето Фламиния делала неуклюжие попытки пристроить меня, но я хорошо усвоила урок: мужчины не для меня. Отныне и вовеки. С меня довольно секса, романтики и всего такого прочего. Сыта по горло. Хватит на всю жизнь.

Жалею ли я о связи с Оуэном? Да ничуть! И теперь я считала ее мимолетной интрижкой. Всего лишь. Попадусь ли я снова в ловушку «любовь или секс»? Просто смешно.

* * *

— Выглядишь изумительно, — похвалила Фламиния. — И какой великолепный браслет!

«Любимец королевы», единственная память о моей преступной жизни, если не считать сейфа, набитого превосходными бриллиантами. Браслет, как мне показалось, идеально подходил к черному шелковому брючному костюму с кашемировой шалью и несколькими жемчужными нитями.

— Спасибо, но ты сама велела мне навести марафет.

— Ничего не скажешь, ты здорово постаралась. Какая поразительная в этом году осень, не находишь? Самый чудесный октябрь на моей памяти.

Вечера становились все холоднее, от мокрых полей шел запах земли, ожидавшей сева озимых, а солнце поднималось уже не так высоко, и в его косом свете окружающее рисовалось более четко.

Я пошла за Фламинией на кухню и уселась, наблюдая, как она раскладывает сыры на блюде.

— Надеюсь, тебе понравится этот новый парень. Не поверишь, но я совершенно позабыла его имя.

Она порылась в стопке бумаг на разделочном столе.

— Куда я подевала свой список? Должно быть, Билл куда-то сунул. Помню только, что он отставной преподаватель права или что-то в этом роде. Мы познакомились с ним на прошлой неделе — совершенный обаяшка. Только что ушел на пенсию и переехал сюда из Англии, Шотландии или Ирландии, не помню откуда. Остановился в «Бо Мануар», пока не купит себе домик. По-моему, он неплохо обеспечен.

— Еще бы, если может позволить себе жить в «Бо Мануар»! Где его жена?

Фламиния пожала плечами:

— Умерла. Ушла. Кто знает? Во всяком случае, на сцене отсутствует.

— Гости приехали, — сообщил вошедший Билл Балфур, — а я их не знаю.

— Скажи им «привет», дорогой. Предложи выпить.

— Иди сама, у тебя лучше получается.

— Сейчас приду, — вздохнула Фламиния. — Мужчины — совершенно безнадежный народ. Докончи тут за меня, хорошо? Осталось добавить всего пару сортов. — Она вручила мне лопатку. — Все равно в этом ты куда меня талантливее.

— Без проблем.

Мужчина из Англии, Шотландии или Ирландии.

Я подумала о Томасе. Я вообще много думала о нем этим летом, дистиллируя свои отношения с Оуэном до земной чисто физической, легко забываемой субстанции. Если бы я действительно искала мужчину, настоящего мужчину, с которым могла бы разделить жизнь, лучшего мне не найти. Но дело в том, что я перестала искать, как только появился Оуэн и завладел мной целиком и полностью. Ах, если бы я только думала головой, а не другим местом, наверное, увидела бы Томаса в истинном свете. У нас так много общего: музыка, книги, живопись, любовь к вкусной еде и вину, ранним утрам. Он был так мил и добр, а я… Господи, я все изгадила, да так, что хуже некуда!

Я живописно разложила оливки и ломтики яблока между сырами и отступила, чтобы полюбоваться делом своих рук.

Что горевать о прошлом? Я счастлива тем, что имею. Все идет так, как я хотела. Я завела щенка. Чудесную пушистую маленькую белоснежную болонку. Назвала ее Джуэл и всюду брала с собой. Четыре утра в неделю я работала в библиотеке Сен-Реми, а днем давала уроки английского. Часто встречалась с друзьями за ужином, а в ноябре согласилась на предложение поехать в Турцию.

Мой старый образ жизни сослужил свою службу и больше меня не привлекал.

 

Глава 68

Я понесла блюдо на террасу, где собралось уже много гостей. Дул прохладный ветерок, и в камине ревел огонь. Отблески пламени плясали на наших лицах, придавая им здоровый золотистый блеск. Я засмотрелась на весело мигающие звезды.

— Кик, — позвала Фламиния, — иди сюда. Я хочу тебя кое с кем познакомить.

Мужчина обернулся, протягивая руку. Это был Томас.

Я уставилась на него, не веря глазам.

— Томас!

— Кик! — воскликнули мы одновременно.

— Так вы уже знакомы, — протянула Фламиния, — не может быть!

— Что вы здесь делаете? — спросила я.

— Ищу вас.

— Простите, я должна идти к гостям, — сказала Фламиния. Но мы ее проигнорировали.

О нет, Господи, не допусти, чтобы это случилось.

— Но как?

Во рту так пересохло, что я с трудом ворочала языком.

— Я ведь был детективом, не помните? Старшим инспектором.

Синие-синие глаза не отрывались от моего лица, но я не могла понять, о чем они говорят. В них по-прежнему светились доброта и нежность, но, может, они всегда были немного печальны, даже когда он производил аресты?

— Ничего не хотите сказать?

Острая боль пронзила мой правый глаз. Я попыталась ответить, но из горла вырвалось что-то вроде стона. Я прикрыла рукой рот и глубоко вздохнула в полной уверенности, что сейчас меня хватит удар. В голове творился полнейший хаос. Вот сейчас меня арестуют в доме моих друзей. Все эти годы тайной жизни, все усилия пошли прахом. Кто позаботится о моем щенке?

Едва удерживаясь от слез, я решила попросить Томаса увести меня без шума, проводить до автостоянки и там арестовать, чтобы не портить чудесного приема Фламинии. Не позорить ее и Билла. И меня.

— Томас… — начала я.

— Я хотел поблагодарить вас.

— Меня?!

— Падение дома Брейса могло быть спланировано только вами — уж очень изящно и элегантно. Манера, в которой вы это проделали, вызвала мое безграничное восхищение. Не говоря уже о том, что это позволило мне закончить карьеру на очень высокой ноте.

Я облизала губы.

— Вот как? Что же, я очень рада.

Неужели я ошиблась, и он вообще ничего не знает? И вовсе не собирается тащить меня в тюрьму?

— Поэтому я решил найти вас.

— И как же вам это удалось?

Я делала сверхчеловеческие усилия казаться жизнерадостной и веселой. Но волны истерии уже накатывали на меня, не давая дышать и угрожая высечь слезы беспомощного страха. Интересно, смогу ли я сделать глоток виски, не расплескав содержимое стакана?

Неразбавленный скотч покатился по пищеводу бодрящим тоником. Я сделала еще глоток, и пульс стал замедлять бешеную скачку.

— После того как я проследил вас до вокзала Ливерпуль-Стрит, где вы буквально исчезли с лица земли, у меня остался только один след: картина в вашей гостиной. Помните? Школа Ван Гога.

— Теперь я поняла.

— Я вспомнил, что во время разговора о Провансе ваши глаза как-то странно просияли, но вы тут же сменили тему, и это вас выдало. Так поступают те, кто пытается что-то скрыть.

— Неужели?

— Даю вам слово. Поэтому я был совершенно уверен, что найду вас в Провансе. Я так или иначе собирался перебраться сюда, когда уйду в отставку, поэтому, едва прибыл в Марсель, навел справки в местной жандармерии и, объехав с дюжину городков, нашел вас. Это вопрос времени и широты охвата.

— Вы искали меня, только чтобы поблагодарить? Ни по какой иной причине?

Томас покачал головой:

— И да, и нет. Я старался найти вас, потому что хотел снова увидеть. Узнав о вашем исчезновении, я очень расстроился. Мне было неприятно, что мы с вами расстались так холодно, а я еще обманул вас, заставив напрасно ждать в ресторане… Кик, что с вами? У вас такой вид, словно вы столкнулись с призраком!

— Ну… видите ли, я несколько потрясена вашим появлением. Думаю, это все равно что столкнуться с призраком: честно говоря, я не ожидала встретиться с вами еще раз.

— И сейчас жалеете об этом?

— Нет, — засмеялась я. — Наоборот, я в полном восторге. Просто еще не опомнилась до конца. Так вы и есть тот человек, который, по словам Фламинии, остановился в «Бо Мануар»?

Томас кивнул и поднес спичку сначала к моей сигарете, потом к своей.

— Должно быть, работа детектива оплачивается лучше, чем я думала. Это один из самых дорогих отелей во Франции.

— У меня другие источники дохода.

— Очевидно. Давно вы знаете Фламинию и Билла?

— Познакомился с ними в отеле, за ленчем. Услышав, что я холостяк, Фламиния буквально бросила меня на пол, придавила шею своей туфелькой и держала, пока я не пообещал приехать сегодня вечером. Я знал, что вы будете здесь.

— Интересно, откуда?

— Она сказала.

— Не слишком тонкое детективное расследование, верно? Оказывается, вам все поднесли на блюдечке. А Фламиния утверждала, что вы отставной преподаватель права, — заметила я, чувствуя себя куда увереннее.

— Верно. Кроме всего прочего. У меня имелось множество занятий: преподаватель права, барристер, судья, детектив, — но все это было в первой половине моей жизни. А во второй половине будут совсем другие. Я намереваюсь стать первоклассным поваром, ценителем вин и знатоком фарфора.

— Сама себе не верю, что так счастлива видеть вас. — Я подняла бокал. — И ужасно рада, что вы не сдались и не оставили поиски.

— Вы еще красивее, чем я помнил. И этот браслет изумителен. Где вы его раздобыли?

Вот он. Настал наконец момент, от которого зависит вся моя остальная жизнь. Придется сделать выбор. Принять решение. Жить и дальше во лжи или сделать первый шаг к правде и наплевать на последствия.

— Спасибо, — кивнула я, теребя усыпанную бриллиантами застежку со скрытой миниатюрой принца Альберта. — Красивый, правда? Я украла его. Когда еще была знаменитым Трилистником.

— Точно, — рассмеялся Томас. — А я — Самаритянином.

Я сказала правду. Его дело верить или не верить.

— Подвезти вас домой? — спросила я.

Было уже около восьми, и гости начали расходиться.

— Я на своей машине.

— В таком случае следуйте за мной.

Я привезла его к себе.

— Хотите что-нибудь на десерт? — спросила я, проведя его по дому. — Есть свежие яблоки. Могу испечь торт «татен».

— Чего еще желать отставному детективу? Только бутылочку «Шато д'Икем» урожая семьдесят первого года, которую я успел увидеть в вашем подвале. Оно идеально подойдет к торту.

Ну разумеется, он знал это без подсказок и советов.

Я очистила и нарезала яблоки, сложила в чугунную сковороду и поставила запекаться с огромным количеством сахара и масла. Пока они шипели на огне, я принялась раскатывать тесто для торта. Томас налил нам по стаканчику тонкого десертного вина, наполнившего рты божественным фруктовым ароматом.

— Я сейчас вернусь. Привез вам подарок и оставил в машине.

Несколько минут спустя он снова появился на кухне.

— Идите со мной.

Я отложила скалку, захватила стакан и последовала за ним в гостиную.

— Где же мой подарок? Я ничего не вижу.

— На каминной доске.

Ренуар. «Белый полонез», украденный из спальни Шейлы Фуллертон.

Я порывисто обернулась.

— Вы? Самаритянин?!

Томас кивнул и положил руки на мои плечи.

— Да, и собирался во всем признаться. И незачем было бить меня по голове, да еще сплеча! У меня целую неделю голова раскалывалась!

— Обещаю никогда больше этого не делать.

— Вот и хорошо. За нас, Кик. За нашу новую жизнь вместе.

— За нас, Томас.

Мы чокнулись, включили музыку, съели целый торт и смеялись всю ночь.

 

Эпилог

Оуэн Брейс. Оуэну предъявили обвинение в хищении в крупных размерах, мошенничестве в крупных размерах, подлоге и преступном сговоре. Но тем же днем Дэвид де Менуил вытащил его из тюрьмы под залог, и только благодаря его умелым маневрам и прирожденному крючкотворству обвинения постепенно были сняты. Вся шумиха обернулась не более чем бурей в стакане воды, но я утешалась тем, что по крайней мере сумела публично унизить Оуэна и причинила ему немало неприятностей. «Кристиз» и «Сотбиз» заявили, что вся история похожа больше на рекламный трюк. Аукцион имел огромный успех.

Я постаралась быть честной с Оуэном, когда оставила ему красноречивую улику, дав возможность доказать свою невиновность на случай, если это понадобится: букетик трилистника на подушке. Но я знала, что он в жизни не догадается. Наверняка посчитал, что это очередная любезность администрации отеля, и выбросил зелень. Что же, тем хуже для него.

Я также оставила на его прикроватном столике записку, придавив ее обручальным кольцом. В записке сообщалось, что я не могу выйти за него замуж и уезжаю в Палм-Бич к друзьям на неопределенное время. Он не привык выступать в роли брошенного жениха, так что, возможно, это тоже подольет масла в огонь его унижения.

«Брейс интернешнл» объявила о банкротстве. «Пантер отомобайл компани» и «Баллантайн» были проданы со значительными потерями. Оуэн перебрался в Нью-Йорк и уже через несколько месяцев вместе с Гилом создал компанию по организации роскошных круизов, никак не связанную с «Ниандрос лайнз».

Повторное расследование гибели всех трех жен Брейса и леди Мелоди так и не проводилось. Неизвестно доподлинно, убил ли их Оуэн, хотя Томас продолжал упорно твердить, что все-таки убил. Лично мне кажется, что если это и так, то всю грязную работу проделал Гил.

Тех, кто взорвал машину Дмитрия Раша, так и не нашли, хотя возникающие время от времени различные партии и отдельные личности по-прежнему предъявляют претензии на владение драгоценностями, которые, насколько я знаю, остаются собственностью семейства мистера Раша и хранятся в сейфах компании «Баллантайн и К°».

Томас считает, что Оуэн сам подложил бомбу в качестве рекламного трюка, но признает, что шансы привлечь его к ответственности равны нулю.

Копии мебели и картин леди Мелоди были уничтожены.

Бертрам Тейлор. Благодаря полученным акциям у Бертрама появилась возможность купить «Баллантайн и К°». Единственное, о чем я сожалею, — что не видела лица Оуэна, когда тот узнал, кто владеет «КДК траст». Исторический момент!

Идея Бертрама сделать «Баллантайн» специализированной аукционной фирмой оказалась успешной, и сегодня компания держит первенство в избранных ею областях, особенно в ювелирной. Аукцион драгоценностей Арианны принес «Баллантайн» звание самой мощной аукционной фирмы по продаже драгоценностей.

Томас и я. Мы поженились и с тех пор счастливо живем в Провансе. Читаем книги, обедаем, гуляем, слушаем музыку, преподаем английский в библиотеке и школе, пьем вино, готовим и занимаемся любовью. Но факт остается фактом: некоторые вещи действительно лучше секса. Мы невероятно счастливы.

Каждую субботу я по-прежнему проверяю, не пришло ли электронное послание от моего потерянного ребенка. Пока — ни единого слова.