Полагаю, я пребывала в шоке, но чувствовала себя на удивление спокойной. И счастливой. Нет, это было не счастье. Скорее облегчение.

Я снова прислонилась к изголовью, закурила вторую сигарету, съела еще одну вафельку и огляделась, понимая, что впервые в жизни стала сама себе хозяйкой. Легкость была изумительной. Я словно плыла по воздуху. Я, одна я, и только я.

Когда слияние наконец завершилось и Оуэн Брейс взял в руки бразды правления, уже меньше чем через семьдесят два часа стало совершенно ясно, насколько неосуществимым было соглашение между ним и Бенджамином. Эти двое едва могли выносить друг друга, и хотя разница в возрасте между ними была не так уж велика, но там, где шла речь о проницательности и энергии, Оуэн в свои пятьдесят четыре просто расцветал, тогда как Бенджамин в шестьдесят пять уже почти увял. Можно сказать, они были диаметрально противоположны во всем.

Оуэн Брейс — человек, сам себя сделавший, американский ирландец, один из наиболее успешных в истории бизнеса завоевателей и мастеров по захвату чужих компаний, обычно работал на чистом адреналине и с неправдоподобной скоростью, а также славился своими наступательными методами. Энергия и мощь, излучаемые им, были настолько ощутимы, что он, казалось, вбирал в себя весь окружавший его кислород. Невзирая на завистливые обвинения Бенджамина в отсутствии вкуса и вульгарности, вполне, впрочем, справедливые, он был стремителен, эффектен и жизнерадостен.

И опасен.

Будь он спортсменом, думаю, преуспел бы в фехтовании, но, насколько мне известно, его единственным и любимым видом спорта был бизнес. Ах да, еще секс. Если он не висел на телефоне и не проводил собрание, значит, лежал в постели с очередной киской.

Благородный сэр Бенджамин Баллантайн, в противоположность ему чистокровный англичанин, был вежлив, аристократичен, словом, джентльмен до мозга костей: издержки архаичного викторианского воспитания его матушки. Его сдержанные дружеские манеры, завлекавшие клиентов в «Баллантайн и К°», самоуничижительное чувство юмора и несомненный талант аукциониста не выдержали испытания временем. Все эти качества принадлежали другому, ушедшему миру, и на них скопилась пыль столетий. Он так и не сумел перепрыгнуть через столетия, чтобы понять требования покупателей двадцать первого века. Его упорный отказ расти или приспосабливаться толкал его все глубже в пучину депрессии и тащил за ним и компанию, и ее деморализованный штат.

Единственным, что удерживало Оуэна и Бенджамина от неприличной драки на кулачках, была я, старший исполнительный помощник и секретарь, иначе говоря, заместитель директора, оказавшийся в буквальном смысле слова между молотом и наковальней, то есть между ancien et nouveau regimes. К счастью для всех нас, я по характеру стабильнее большинства людей. И могу многое вынести на своих широких плечах.

Поскольку я служила в фирме не одно десятилетие и стала чем-то вроде воплощения материнской заботы для Бенджамина (хотя и была значительно моложе), вполне понятно, что мои симпатии были на его стороне. Но постепенно мой боевой штандарт поник. Ночь за ночью он не давал мне спать. Я совершенно измучилась. Мое утомление росло в прямой пропорции к его утомительности. Он становился все более раздражающим и назойливым, заставляя меня пожалеть о клятве его покойному отцу — моему любимому богу из машины, сэру Крамнеру Баллантайну, которому я дала слово, что пригляжу за его стареющим никчемным сыном и не позволю последнему пуститься в плавание по бушующему морю. Более того, я поклялась не позволить ему разорить «Баллантайн и К°», что, несмотря на все мои усилия, все же случилось. Меня тошнило от всего происходящего и мучило невыполненное обещание.

Я все еще сердилась на сэра Крамнера, так жестоко покинувшего меня, хотя ко времени кончины ему исполнилось девяносто два года. Я так сильно тосковала по нему, что казалось, потух некий свет, озарявший до сих пор мою жизнь. Его нет вот уже почти три года, но не было ни единого дня, чтобы я не думала о нем и о том, как сильно люблю его до сих пор. Я хотела, чтобы он вернулся ко мне хотя бы на несколько минут, чтобы еще раз поцеловать его сладкие, смеющиеся губы.

Но по мере того, как проходили дни, месяцы и годы, а я вроде бы так и не приблизилась к собственной смерти, стало ясно, что пора становиться на прежний курс. Я устала от одиночества. И не с кем было поговорить.

Скорее бы вернуться на свою маленькую ферму в Провансе, лежать на солнышке, вдыхая запах лаванды, и слушать жужжание пчел. Обедать с друзьями. Провести вторую половину жизни с людьми, любящими все то, что люблю я. Проблема только в том, что с таким прошлым, как мое, это не слишком просто.