Глава 6

Сэр Джордж Лэзендер, отец Тоби, слыл человеком беспокойным.

Друзья считали, что он вечно терзается. Даже тогда, когда дело уже давно сделано. Но в конце августа 1643 года у сэра Джорджа действительно были основания для беспокойства.

Он надеялся хотя бы утром забыть о своих тревогах. На причале Прайви-Стэрз он нанял лодку и высадился в центре города. Сейчас он находился неподалеку от собора Святого Павла, поддавшись своему увлечению книгами, и все равно на сердце было тяжело.

— Сэр Джордж! — Книготорговец боком протиснулся к своему лотку.

— Чудесный день, сэр Джордж!

Неизменно вежливый сэр Джордж в ответ на приветствие книготорговца дотронулся до полей шляпы.

— Надеюсь, у вас все благополучно, мистер Берд?

— Да, сэр, хотя торговля идет плохо, сэр Джордж. Очень.

Сэр Джордж наугад взял со столика книгу. Ему не хотелось ввязываться в долгую дискуссию о новых, введенных парламентом налогах, за которые он, как член палаты общин, до некоторой степени нес ответственность. Однако совсем уж игнорировать книготорговца было бы невежливо, поэтому он указал рукой на безоблачное небо.

— Погода вам благоприятствует, мистер Берд.

— Слава Богу, что нет дождя, сэр Джордж. Берду не пришлось даже выносить брезентовые тенты для своих лотков. — Из Бристоля плохие новости, сэр Джордж.

— Да.

Сэр Джордж раскрыл книгу и отсутствующим взглядом окидывал страницы. Войну ему хотелось обсуждать еще меньше, чем торговлю. Именно война-то теперь и удручала его в первую очередь.

— Не буду стоять у вас над душой, сэр Джордж. — Благодарение Богу, мистер Берд понял намек. — Бумага немножко потемнела, но книга, по-моему, все еще стоит крону.

— Хорошо! Хорошо, — рассеянно отозвался сэр Джордж. Он обнаружил, что читает «Орландо Фуриозо» в переводе Харингтона, книжку, которая уже лет двадцать стояла у него дома. Однако якобы погруженный в стихи, он мог делать вид, что не замечает множества знакомых, которые время от времени подходили к книжному развалу у собора Святого Павла.

Король захватил Бристоль, что несколько беспокоило сэра Джорджа. Чаша весов склонялась на сторону роялистов, и, если переметнуться к ним, найдется немало людей, которые скажут, что он так поступил из страха. Дескать, бросил парламент, как трус, и перебежал к победителям. А это было неверно.

Сэр Джордж и впрямь хотел предпринять подобный шаг, но руководившие им побуждения не имели ничего общего с падением Бристоля.

Война началась в прошлом году, и сэр Джордж, как верный член парламента, не терзался тогда никакими сомнениями. Он был оскорблен, и притом глубоко, практиковавшимся королем Карлом незаконным налогообложением. Оскорбление переросло в личную обиду, когда король силой вынудил своих наиболее состоятельных подданных предоставить ему заем. Сэр Джордж знал, что заем никогда не вернут. Он оказался среди людей, ограбленных своим монархом.

Разногласия между королем и парламентом как-то незаметно переросли в войну. Сэр Джордж по-прежнему поддерживал парламент, потому что дело парламента было и его делом: королевством нужно управлять по закону, и ни один человек, даже король, не должен быть выше закона. Такая позиция нравилась сэру Джорджу, укрепляла в нем преданность восставшим, но теперь он чувствовал, что склоняется к противоположному лагерю.

Он приблизился к одному из контрфорсов средневекового собора и облокотился о нагретый солнцем камень. Дело не в том, что он изменился, рассуждал он, изменились цели. Он выступил на стороне восставших, убежденный, что это политическое сражение, что идет война, призванная решить вопрос о том, как следует управлять страной. Но, открыв крепостные ворота, парламент выпустил на волю полчища чудовищ, которые рядились в религиозные одежды.

Сэр Джордж Лэзендер был протестантом и неколебимо отстаивал свою веру, но у него не хватало времени на проповедников, людей Пятой монархии, анабаптистов, фа-милистов, морталистов и прочие причудливые секты, возникавшие внезапно для того, чтобы проповедовать собственную разновидность религии. Фанатизм захлестнул Лондон. Всего два дня назад он видел, как совершенно голая женщина маршировала по Стрэнду, проповедуя учение рантистской секты, но прискорбнее всего было то, что люди принимали все это всерьез! Причем порой вместе с безобидной религиозной чушью выдвигались и коварные политические требования.

Парламент заявлял, что борется только против советников короля. Сэр Джордж знал, что это бред, но это придавало восставшему парламенту некоторое подобие законности. Целью парламента было вернуть короля на трон в Уайтхолле, на тот самый трон, который бдительно охраняли в ожидании его возвращения, чтобы затем вынудить его управлять Англией с согласия и при помощи парламента. Произойдут конечно же великие изменения. Епископов и архиепископа придется убрать, чтобы англиканская церковь больше походила на протестантскую. И, хотя лично ему епископы ничего плохого не сделали, он с радостью пожертвовал бы ими, если бы в результате король стал управлять страной в соответствии с законом, а не чьей-то прихотью. Но в душе сэр Джордж уже не верил, что парламент, если ему удастся разбить короля, сумеет воспользоваться своей победой.

Фанатики раздували восстание, меняли его направленность. Теперь они разглагольствовали об устранении не только епископов, но и самого короля. Проповедовали отмену собственности и привилегии, и сэр Джордж с ужасом припомнил популярный прошлогодний стишок:

Мы дворян поднимем насмех,

Пусть прикусят языки.

Джентри духом не воспрянут,

Не поднять им головы.

Сам сэр Джордж был джентльменом, а его старшая дочь Анна вышла замуж за графа Флита, дворянина. Граф Флит, верный пуританин, верил, что фанатиков можно обуздать, но сэр Джордж больше так не считал. Он не мог поддерживать то, что в итоге должно было уничтожить и его самого, и его детей. Поэтому он, хоть и неохотно, но решил перейти в противоположный лагерь. Он запакует свои драгоценные книги, серебро, оловянную посуду, мебель, расстанется с Лондоном и парламентом и вернется в замок Лэзен.

Конечно, без Лондона будет скучно. Он оторвал взгляд от Харингтона и с любовью посмотрел на двор перед собором. Сюда стекались безработные слуги в поисках новых хозяев, здесь книготорговцы расставляли свои лотки, здесь же под сенью креста святого Павла читались пламенные проповеди. Здесь была жизнь, пестрота, движение, и сэру Джорджу всего этого будет не хватать. Ему нравилась кипучая жизнь Лондона, его людные улицы, нескончаемый шум, длинные разговоры, ощущение, что то или иное событие происходит здесь потому, что так угодно людям. Он будет тосковать без политики, без смеха, без дома неподалеку от Чэринг-Кросс, из которого с одной стороны были видны зеленые поля, а с другой — дымный центр великого города. Но Лондон был сердцем предпринятого парламентом восстания. И, переходя на сторону короля, надо было позаботиться об отъезде.

— Сэр Джордж! Сэр Джордж! — Голос доносился со стороны Ладгейт-Хилла. — Сэр Джордж!

Он неохотно положил книгу на лоток. Этого человека он не мог проигнорировать, притворившись, что читает.

— Дорогой Джон!

Всего несколько минут назад сэр Джордж думал о своем зяте, графе Флите, и вот теперь раскрасневшийся, потный граф проталкивался сквозь полуденную толпу собственной персоной.

— Сэр Джордж! — крикнул он еще раз, опасаясь, что тесть все же может скрыться.

Сэру Джорджу было пятьдесят пять, и коллеги считали его стариком, хотя он по-прежнему оставался энергичным и подвижным. Волосы у него поседели, но в лице сохранилась живость, благодаря которой он выглядел моложе своих лет. Граф Флит же, напротив, хоть и был на двадцать лет моложе сэра Джорджа, имел вид человека, обремененного заботами и преждевременно состарившегося. По натуре он был серьезен и, сэру Джорджу казалось, даже скучноват. Подобно многим аристократам, он был убежденным пуританином, сражавшимся на стороне Парламента.

— Я подозревал, что встречу вас здесь. Я из Уайтхолла. — У него это прозвучало будто жалоба. Сэр Джордж улыбнулся.

— Всегда рад тебя видеть, Джон.

— Нам нужно поговорить об очень важном деле, сэр Джордж.

— А-а. — Сэр Джордж окинул взглядом двор, зная, что графу не захочется беседовать в столь людном месте, и с неохотой предложил вместе вернуться на лодке в Уайтхолл. Странно, но компания лодочников никого не смущала.

В тени развешенного на веревках белья они направились к причалу Святого Павла вниз по крутой улице, заполненной торговцами, и встали в очередь в ожидании лодки, придерживаясь правой стороны, потому что им нужна была лодка с двумя парами весел, а не с одной, достаточной для перевозки одного пассажира. Задержка раздражала графа Флита. Он был человеком занятым, через неделю собирался отправиться на войну в западные районы. Сэр Джордж не мог представить себе своего осанистого, важного зятя во главе войск, но свои шутки держал при себе.

Они шаркали по каменному причалу, пока двигалась их очередь, а сэр Джордж тем временем разглядывал залитые солнцем дома на Лондонском мосту. Жаль, думал он, что дома, которые сгорели на мосту со стороны города, так и не были восстановлены. Из-за этого все огромное сооружение казалось скособоченным, но все равно этот мост через широкую реку с выстроенными на нем домами, магазинами, дворцом и часовней оставался одной из достопримечательностей Европы. Сэр Джордж ощутил горечь утраты. Он будет скучать по усеянной лодками, поблескивающей в лучах солнца Темзе, по утыканной мачтами линии горизонта.

— Куда, жентмены? — услышали они веселый голос, и граф помог сэру Джорджу сесть в лодку.

— Прайви-Стэрз!

Граф Флит умудрился произнести название так, будто речь шла о деле чрезвычайной важности.

Лодочники налегли на весла, и маленькое суденышко понеслось по реке. Сэр Джордж посмотрел на зятя:

— Ты хотел со мной поговорить, Джон?

— Дело касается Тоби, сэр Джордж.

— А-а!

Сэр Джордж боялся, что граф догадался о его колебаниях, но слава Богу, он хотел поговорить на другую тему.

— Что он теперь натворил?

— Вы разве не знаете?

Сэр Джордж сдвинул шляпу на затылок и подставил лоб солнцу. Справа лондонская стена заканчивалась у Бэйнард'з Касл, далее располагался старый театр Блэкфайр. Сэр Джордж решил, что лучший способ защиты — изобразить недоумение.

— Тоби? Он же в Грейз-Инн, как тебе известно. Думаю, ему полезно узнать кое-что о законах, ло крайней мере хотя бы для того, чтобы держаться от них подальше. Но, знаешь, пожалуй, ему там скучновато. Да, очень скучно. А в таких случаях он становится необузданным. Я тоже когда-то был таким. — Он посмотрел на зятя. — Молодежи свойственна неистовость, Джон.

Граф Флит нахмурился. Сам он никогда таким не был.

— Простите, сэр Джордж, но дело в другом. — На камзол попали брызги, и граф без толку хлопал по черной материи. — Боюсь, оно не доставит вам удовольствия.

Граф был явно удручен тем, что должен сообщить плохие новости.

Сэр Джордж мягко проговорил:

— Я с нетерпением жду, что ты скажешь.

— Да, да, конечно. — Флит энергично закивал, потом, наконец, решился. — Ваш сын, сэр Джордж, активно поддерживает наших врагов. Он делает вид, что это не так, но это факт.

Граф говорил задумчиво, тыча пальцем в колено, будто подчеркивая значение сказанного:

— Если о его действиях станет известно соответствующим лицам, его арестуют, отдадут под суд и, без сомнения, упекут в тюрьму.

— Да. — Сэр Джордж по-прежнему говорил мягко. Отвернувшись от своего спутника, он смотрел на толпу, ждавшую лодок у причала Тэмпл. Тоби не скрывал от отца своих симпатий, но откуда о них проведал граф Флит? — Я надеюсь, Джон, ты знаешь наверняка?

— Наверняка. — Граф Флит был искренне расстроен, что принес дурные известия. — Боюсь, это совершенно точно.

— Тогда расскажи подробнее.

Граф, как и опасался сэр Джордж, начал с самого начала и методично изложил все действия Тоби. Сэр Джордж знал, что так оно и было. Тоби оказался замешанным в роялистский заговор, который, как понимал сэр Джордж, был обречен. Ядро недовольных в Лондоне составляли богатые торговцы, не поддерживавшие парламент. Некоторые из них послали королю в Оксфорд сообщение, что если он даст знак, то поддержка будет обеспечена. Они замышляли восстание против восставших, мятеж в сердце Лондона. И сэр Джордж знал, что Тоби должен был выяснить численность недовольных и то, сколько народу смогут повести за собой торговцы-роялисты.

Сэр Джордж знал все это от самого Тоби. В отношениях отца и сына царили любовь и уважение. И, хотя сэр Джордж не мог всецело одобрить тайную деятельность Тоби, он не мог и запретить ее, потому что сам тоже разочаровался в парламенте.

Граф Флит обратил к сэру Джорджу свое круглое озабоченное лицо:

— У одного из тех, с кем говорил Тоби, есть секретарь, человек неколебимой веры, и он сообщил обо всем, священнику своего прихода. Священник же, зная о моем родстве с вами, изложил дело мне. А я пришел к вам.

— И я благодарен тебе, — Сэр Джордж говорил искренне. — Понимаю, что это поставило тебя в затруднительное положение, Джон.

Лодка заворачивала на юг. Слева были пустыри и грязь Лэмбет-Марш, справа — богатые дома на Стрэнде. Граф понизил голос:

— Я должен действовать безотлагательно, сэр Джордж.

— Конечно, должен. — Сэр Джордж знал, что через несколько дней его зять как честный человек будет вынужден обратиться к соответствующим чиновникам. — Сколько у меня есть времени, Джон?

Граф ответил не сразу. Лодга достигла банки Саррей, где течение слабеет, но сейчас лодочники начинали широкий поворот, после которого река плавно вынесет их к Уайтхоллу, к Прайви-Стэрз. Граф взглянул на свой мокрый камзол и нахмурился.

— Я должен доложить до следующего воскресенья.

До воскресенья оставалось шесть дней. «Спасибо, Джон». Шесть дней на то, чтобы убрать Тоби из Лондона и отправить его в безопасный замок Лэзен. От этой мысли сэр Джордж просиял. Его жена, леди Маргарет Лэзендер, потрясающая женщина, будет приветствовать изменение его политических привязанностей. Без сомнения, она всецело одобрит и тайные действия сына в поддержку короля.

Сэр Джордж расплатился с загребным и выбрался на причал. Он оказался по правую руку от своего более высокого зятя, они стояли на дороге, ведущей через арки королевского дворца к Кинг-стрит.

— Я домой, Джон.

— А я в Вестминстер.

— Зайдешь пообедать до отъезда из Лондона?

— Конечно.

— Ну, вот и славно. — Сэр Джордж посмотрел на голубое небо над новым зданием Банкетинг-Холл. — Надеюсь, погода постоит.

— Хороший урожай будет, да.

Они расстались, и сэр Джордж медленно пошел домой. Уайтхолл никогда не казался ему таким красивым. Он будет скучать без него, хотя и признавался себе, что ему доставит удовольствие присоединиться к леди Маргарет в Лэзене. Жена, которую сэр Джордж обожал, отказывалась ездить в Лондон, заявляя, то это ядовитый притон юристов и политиков. Сэру Джорджу, напротив, очень не нравилось уезжать из города. Может быть, поэтому, признавался он себе с улыбкой, у них в браке все было так хорошо. Леди Маргарет любила его в Дорсете, а он любил ее в Лондоне.

Он перешел на другую сторону, желая избежать встречи с оголтелым пуританином, членом палаты общин, который бы наверняка задержал его минут на двадцать, чтобы сообщить последние сплетни о шашнях короля с римской католической церковью. Один раз сэр Джордж притронулся к шляпе, отвечая на такое же приветствие сэра Гренвилла Кони, проезжавшего мимо в своем экипаже. Сэр Гренвилл — влиятельный человек, вхож во внутренние советы парламента, казначей чуть не половины армии восставших. У сэра Джорджа возникло очень неприятное ощущение, что сэр Гренвилл, бросив один-единственный взгляд из своего экипажа, догадался о его колебаниях.

Сэр Джордж остановился на Чэринг-Кросс, глядя на Ройал Мьюз, потому что дорогу перегородил прибывший с запада дилижанс. У него были огромные широкие колеса, чтобы пробиваться по грязным, изрезанным колеями дорогам, правда, в то лето дороги были сухими и легкими. На крыше дилижанса пассажиры сидели рядом с наваленным багажом, и взгляд сэра Джорджа привлекла девушка, с изумлением и восторгом выглядывавшая из окошка с кожаными занавесками. У него дух захватило. Такой красавицы он уже давно не встречал. Он случайно перехватил ее взгляд и сделал вежливый приветственный жест рукой.

«Будь я на тридцать лет моложе…» Переходя к дому, он развеселился от того, что у него возникли такие мысли. Он завидовал девушке. Судя по выражению ее лица, она впервые попала в Лондон, и он завидовал всем тем впечатлениям, которые ожидали провинциалку. А он вынужден уехать из громадного города.

Миссис Пирс открыла ему дверь.

— Ваш сын наверху.

Она взяла у него шляпу и трость.

— Да? Хорошо.

Сэр Джордж бросил взгляд на лестницу. За шесть дней ему предстоит спровадить Тоби в безопасное место, подальше от мстительных пуритан. Тоби должен вернуться в Лэзен. Отец последует за ним. Сэр Джордж стал медленно подниматься по ступенькам.

Кэмпион заметила, как пожилой человек приветственно помахал ей тростью, и чуть не улыбнулась в ответ, но ее обуял ужас перед неизвестностью, перед огромным городом, и миг был упущен.

Она добралась до Лондона, и грандиозность ее достижения поражала и пугала ее одновременно.

Если ребенка наказывают часто и жестоко и если представление родителей о грехе таково, что даже самые невинные шалости могут повлечь расправу, тогда ребенок рано привыкает хитрить. Кэмпион с детства и в совершенстве овладела этим искусством, и именно хитрость помогла ей добраться до Лондона.

Хитрость и везение. Тогда она помедлила еще день, а потом исчезла из дома задолго до рассвета. Она оделась в свой лучший строгий наряд и взяла с собой узелок с едой, монетами и запасным платьем. Печать была спрятана на груди под лифом, а перчатки с жемчужинами и письмо лежали в узелке.

Она шла на восток навстречу заре и некоторое время пребывала в приподнятом настроении. Через два часа, когда солнечный свет разлился по лесам и лугам, опьянение прошло. Она входила в тенистую долину, где дорога пересекала ручей, когда из канавы выскочил вонючий нищий. Вероятно, он не хотел сделать ей ничего плохого, но бородатое лицо, хриплый голос, единственная вытянутая вперед цепкая рука нагнали на нее такой ужас, что она бросилась наутек и с тех пор шла осторожно, полная страха перед превратностями незнакомого мира.

Еще через полчаса, когда она уже выбилась из сил, ехавшая на телеге фермерша предложила подвезти. Телега была нагружена льном, и, когда лошади тянули поклажу, стебли шуршали. Хотя женщина везла лен на юго-восток, Кэмпион согласилась, потому что общество спутницы охраняло ее от опасностей. Кэмпион рассказала женщине, что ее посылают в Лондон работать у дяди. А когда та насмешливо осведомилась, почему же она путешествует в одиночестве, Кэмпион сразу сочинила целую историю: ее мать внезапно выселили из дома, добыть деньги могла только Кэмпион, и мать упросила ее принять дядино предложение о работе. Мама, сказала девушка, больна. Кэмпион гладко вела свое повествование, и фермерша прониклась к ней сочувствием. Во всяком случае, взяла под опеку и в Уинтерборн-Зелстоне.

В деревне как раз подвернулся возчик, направлявшийся с несколькими мулами в Саутгемптон. И фермерша договорилась, чтобы они с женой прихватили с собой попутчицу. Подобно многим путешественникам, возчик, к удовлетворению Кэмпион, оказался пуританином. Хоть она и считала эту религию деспотичной, она знала, что люди, придерживающиеся ее, честны и заслуживают доверия. Жена возчика прищелкнула языком, услышав историю Кэмпион.

— Бедняжка, тебе лучше сначала доехать до Саутгемптона, а уж оттуда в Лондон. Так нынче надежнее.

Ту первую ночь она спала в гостинице в общей комнате вместе с полудюжиной женщин, и не один раз ей хотелось оказаться дома в Уэрлаттоне. Река ее жизни вынесла ее к незнакомым берегам, где она не знала, как себя вести. Но мысль о дряблом, грузном Скэммелле, о его страсти к ней, перспектива стать матерью его детей придали ей решимости все выдержать.

Холодным утром на заре она заплатила золотой монетой за ночлег, отчего вокруг удивленно переглянулись. Ей оставалось только поверить, что сдачу ей дали правильно. Женская уборная располагалась в пустом хлеву без крыши. Все было так странно. Газетные листки, приклеенные на стенах таверны, рассказывали о победах пуритан над королем, потому что этот район хранил верность парламенту.

Жена возчика, уплатив по собственному счету, вывела ее на улицу, где муж уже подготовил мулов. Они снова вышли навстречу заре, и сердце у Кэмпион радостно забилось, потому что ей удалось благополучно продержаться целый день.

Возчик Уолтер был человеком молчаливым, упрямым, как мулы, дававшие ему заработок. Он медленно брел во главе цепочки, устремив взгляд в Библию, которую, как с гордостью поведала Кэмпион его жена, он недавно выучился читать. «Не все слова, конечно, но большинство. Он читает мне интересные истории из Священного Писания».

День был облачным, большие тучи наползали с юга, и после полудня полил дождь. В тот вечер в таверне на окраине Нью-Фореста Кэмпион грелась у огня. Она пила слабое пиво и жалась к жене Уолтера Мириам, которая охраняла ее от назойливых мужчин. Мириам приговаривала:

— Мама должна была бы выдать тебя замуж.

— По-моему, я была нужна ей дома.

Она тут же перепугалась, что Мириам может удивиться, почему же тогда мать отправила ее в Лондон, но жену возчика занимали другие мысли.

— Это не назовешь благословением, милая.

— Что?

— Твою красоту. Видишь, как она притягивает мужчин. Хорошо, что Бог не создал тебя гордячкой, вот это благословение. Но на твоем месте, милая, я бы выходила замуж, да поскорее. Сколько тебе?

— Восемнадцать, — соврала Кэмпион.

— Много, много. Я-то обвенчалась с Уолтером в пятнадцать, и лучшего мужчину Богу никогда не вылепить из своей глины, правда, Уолтер?

Уолтер, трудившийся над Второзаконием, оторвался от книги и смущенно пробурчал что-то в ответ. Потом вернулся к Священному Писанию и элю.

Кэмпион посмотрела на Мириам:

— У вас нет детей?

— Бог с тобой, девочка, детки уже выросли. Те, которым Господь позволил вырасти. Наш Том уже женат, а девочки в услужении. Вот почему я и хожу с Уолтером, чтобы составить ему компанию и уберечь от беды!

Она рассмеялась собственной шутке, и Кэмпион с удивлением заметила, как теплая улыбка смягчила суровое лицо Уолтера. Эту шутку они явно уже давно знали, и она доставляла им удовольствие. Кэмпион поняла, что очутилась в обществе добрых, хороших людей, и пожалела, что вынуждена обманывать их.

На следующий день вместе с двумя дюжинами спутников они пересекли Нью-Форест. Уолтер достал свой огромный пистолет и заткнул его за пояс, а поверх вьюков первого мула положил меч. Но в лесу им никакого беспокойства не причинили, не считая нового дождя, от которого размокла дорога, а с деревьев капало еще долго после того, как ливень кончился. После полудня уже снова сияло солнце. Они приближались к Саутгемптону, где Кэмпион предстояло расстаться с Мириам.

Каждый новый этап путешествия тревожил Кэмпион. Она благополучно добралась до Саутгемптона. Раньше она даже и не мечтала оказаться так далеко от дома. Но теперь ей предстояло еще более сложное испытание — переезд до Лондона. Мириам спросила, много ли у нее денег. Кэмпион сказала, что да, около пяти фунтов, и Мириам посоветовала ей поехать в дилижансе.

— Так надежнее всего, девочка. Дядя ждет тебя?

— Думаю, да.

— Хорошо, поезжай в дилижансе. Может, за тебя даже заплатят. — Она рассмеялась, потом отвела Кэмпион к большой гостинице, от которой отправлялись дилижансы, и поцеловала ее на прощание. — Я вижу, ты хорошая девушка. Да хранит тебя Господь. Мы будем за тебя молиться.

Возможно, их молитвы были услышаны, потому что в Саутгемптоне Кэмпион встретилась с миссис Свон. И хоть Милдред Свон и не слишком походила на орудие Господа, свои функции она выполняла исправно. Всего через несколько минут после встречи она взяла девушку под свое крыло. Они спали в одной кровати, и Кэмпион выслушивала бесконечную историю жизни Милдред Свон.

В Саутгемптоне она навещала сестру, которая была замужем за священнослужителем, и теперь возвращалась домой в Лондон. Повествование, прерванное сном, возобновилось на следующее утро, когда они в ожидании дилижанса стояли на мощенном булыжником дворе.

— Я вдова, милая моя, так что и печали и невзгоды мне знакомы.

На земле рядом с ее корзиной, наполненной пирожками и фруктами, стоял огромный растрепанный сверток. Обернувшись, чтобы удостовериться в целостности пожитков, Милдред увидела возившегося неподалеку конюха:

— Не смотри на них своими воровскими бельмами! Я христианка, путешествую безо всякой защиты! Но не думай, что сможешь обокрасть меня!

Пораженный конюх поспешно ретировался. Миссис Свон, любившая устраивать мир вокруг себя по своему вкусу, радостно улыбнулась Кэмпион:

— Обязательно расскажи мне про свою маму, дорогая моя.

Милдред Свон была полной женщиной средних лет. Одета она была в выцветшее платье голубого цвета с ярким цветастым шарфом на плечах и в ярко-красный чепец, напяленный на непокорные светлые волосы. Она не стала ждать, пока Кэмпион ответит, и деловито поинтересовалась, где та намерена сидеть — на крыше или внутри. Кэмпион не знала.

— Лучше бы тебе ехать со мной, дорогая моя. Внутри. Тогда мы сможем защищать друг друга от мужчин. — Последние слова были произнесены достаточно громко, чтобы их расслышал высокий угрюмый священник. Миссис Свон понаблюдала за ним, желая убедиться, что он осознал услышанное, потом снова повернулась к Кэмпион. — Ну?

Кэмпион немного изменила свой рассказ. Она сохранила часть о больной, немощной матери, но в Лондон она теперь ехала к адвокату по поводу наследства. Что почти соответствовало истине, так как Кэмпион пришла к выводу, что Гренвилл Кони, по-видимому, и есть автор Договора.

Когда Кэмпион закончила рассказ про наследство, они устроились в дилижансе на сиденьях с подушечками, и миссис Свон уже успела безжалостно растолкать остальных пассажиров, чтобы высвободить для себя достаточно места. Священник, который теперь держал в руках Библию, сидел у окна напротив Кэмпион.

Миссис Свон очень заинтересовало повествование о больной матери.

— У нее малокровие, милая?

— Да.

— Лютики, милая. Лютики. Лютики помогают при малокровии, милая. У моей мамы было малокровие. Она, конечно, умерла, но не только от малокровия. Нет, нет. — Последние слова она произнесла мрачно, будто за ними скрывалась страшная тайна. — А что у нее еще, дорогая?

В течение двух часов, пока дилижанс громыхал и трясся, продвигаясь вперед, Кэмпион обрушивала на свою мать, будто на Иова, все новые и новые несчастья. Каждая новая болезнь была хлеще предыдущей, и для любой у миссис Свон находилось верное средство. Правда, ей было известно о ком-то, кто все же, несмотря ни на что, умер. Беседа, утомительная для Кэмпион тем, что беспрестанно заставляла работать ее воображение, приносила райское наслаждение миссис Свон.

— Малярия, дорогая? У моей бабушки была малярия, упокой Господь ее душу, но умерла она не от нее. Нет. Она вылечилась. Но она молилась святой Петронилле. Сейчас-то уж конечно не помолишься, благодаря кое-кому, кого я называть не стану. — Она сверкнула глазами на священника, которого ни с того ни с сего невзлюбила. — А грудь у нее болит, милая?

— Да, очень.

— Так и должно быть, — тяжело вздохнула миссис Свон. — У меня тоже болела, дорогая, когда еще был жив мой муж, но он-то у меня был моряком! Да. Из Лиссабона он привез мне изображение святой Агнессы, и знаешь, оно помогало как амулет, да это и был амулет. — Она заговорила громче, чтобы привлечь внимание священника. — Ох, как болела грудь, дорогая! А болеть там было чему!

При этой мысли она захохотала, глаза же ее, не мигая, сверлили взглядом священнослужителя, который, естественно, не смог остаться равнодушным. Кэмпион не могла сказать, что обидело его: разговор о римско-католических святых или обсуждение груди. Он наклонился к миссис Свон:

— Ты ведешь неблагочестивые разговоры, женщина! Она не обратила на него внимания и наклонилась к Кэмпион:

— А уши у нее длинные, дорогая?

— Нет.

— Слава Богу, дорогая, потому что с длинными ушами, кроме подрезания, ничего не сделаешь. Хорошего подрезания! — Она повернулась к священнику, но тот уже откинулся назад, признав поражение и вперив взгляд в Псалтырь.

Миссис Свон снова попыталась растормошить его:

— А падучей она страдает?

— О да.

— Да, у моей тетки тоже была, упокой Господь ее душу. Только что стояла на ногах, а тут уж валяется ничком на полу. Вот так-то. Падучую излечивает святой Валентин, дорогая.

Священник не проронил ни слова.

Миссис Свон поудобнее устроилась на сиденье.

— А теперь, дорогая, я намерена вздремнуть. Если кто-то станет досаждать тебе, — тут она в упор посмотрела на странствующего проповедника, — просто разбуди меня.

Миссис Свон была ее проводником, наставником, защитником, а теперь, когда в конце Стрэнда они вышли из дилижанса, еще и домохозяйкой. Она и слышать не желала о том, чтобы Кэмпион поселилась где-нибудь в гостинице, хотя она не замедлила намекнуть, что ее гостеприимство не бесплатно.

— Я не жадная, дорогая, нет. О Милдред Свон никто такого не скажет, но человек о человеке должен заботиться. — После этих афористических слов сделка была заключена.

Хотя Чэринг-Кросс и Стрэнд — это еще не Лондон, а лишь дома, выстроенные к западу от старой городской стены, на Кэмпион они произвели ужасающее впечатление. Небо на востоке было темным от дыма бесчисленных труб, а церковных башен и шпилей виднелось столько, сколько Кэмпион никогда бы и вообразить себе не смогла. Надо всем этим нависал огромный, стоявший на холме собор. Вдоль Стрэнда, по которому ее повела миссис Свон, стояли хоромы богачей, двери в них охраняли вооруженные люди, сама же улица кишела калеками и нищими. Кэмпион видела мужчин с пустыми, гноящимися глазницами, безногих детей, передвигавшихся на сильных руках, женщин, чьи лица покрывали открытые язвы. Вонь стояла жуткая.

Миссис Свон ничего этого не замечала.

— Это Стрэнд, дорогая. Когда-то здесь обитало множество джентри, но большинство, к сожалению, уехало. Теперь везде протестанты, а протестанты не платят, как джентри.

Покойный муж миссис Свон, капитан морского плавания, оставил деньги, и она приумножала свой доход вышиванием. Пуританская революция в Лондоне снизила спрос на это декоративное искусство.

В сторону от города протопал отряд солдат в ярко сверкающих на солнце шлемах с забралами. На плечах у них были длинные пики. Людей бесцеремонно отодвигали прочь с дороги. Миссис Свон презрительно крикнула: «Дорогу помазанникам Божьим!» Офицер бросил на нее суровый взгляд, но миссис Свон была не из тех, на кого военные производят впечатление. «Смотрите под ноги, капитан!» Она рассмеялась, когда офицер отскочил в сторону, обходя кучу навоза. От солдат она отмахнулась. «Просто играют. Видела мальчиков на Найтсбридже?» Солдаты остановили дилижанс и обыскали путешественников на мосту к западу от Лондона. Миссис Свон презрительно скривилась:

— Мальчишки, вот они кто такие. Только и всего! Им обрили головы, и они решили, что могут управлять миром! Сюда, милая.

Кэмпион повели по такому узкому переулку, что она не могла шагать рядом с миссис Свон. Она совсем запуталась в лабиринте маленьких улочек, но миссис Свон, наконец, подошла к синей двери, старательно отперла ее и втолкнула девушку внутрь. Расположившись в небольшой гостиной, Кэмпион сочла, что достигла своей цели. Здесь, в этом большом, запутанном городе ей, возможно, удастся найти разгадку тайны висевшей у нее на груди печати. Где-то здесь был и Тоби Лэзендер, и в мире, где единственным ее другом была миссис Свон, он приобрел в ее воображении очень большое значение. Наконец-то она была в Лондоне и наконец-то, свободна.

Миссис Свон тяжело опустилась напротив нее, задрала юбки и стянула с себя башмаки на деревянной подошве.

— Ох, бедные мои мозоли! Ну вот, дорогая! Вот мы и добрались!

Кэмпион улыбнулась: «Добрались!» До того места, где можно найти разгадку тайны.

 

Глава 7

Перед побегом из Уэрлаттона Кэмпион вела себя столь эксцентрично и держалась столь обособленно, что в первое утро ее отсутствие вызвало лишь у Гудвайф самодовольное ворчание. Уж она-то никогда не сомневалась, что этой девчонке нельзя доверять. К середине дня от ее брюзжания в голове Скэммелла зародилась тревога, и, приказав седлать лошадей, он сам объехал имение.

Даже когда стало ясно, что Кэмпион исчезла, у них не хватило воображения представить себе нечто столь неожиданное, как поездка в Лондон. На рассвете второго дня Скэммелл приказал Тобиасу Хорснеллу обшарить деревни к северу, а они с Эбенизером взяли на себя юг и запад. К тому времени след уже давно простыл, и в тот вечер в огромном зале Сэмьюэл Скэммелл почувствовал страх. Девушка была его пропуском к невообразимому богатству, и вот теперь она исчезла.

Гудвайф Бэггерли наслаждалась исчезновением Кэмпион — плохие новости всегда радуют провозвестника несчастий. Гудвайф всегда поддерживала Слайзов, которым не по нутру была и красота дочери, и ее непокорный нрав, и явное нежелание подчиняться утомительной рутине пуританского существования. Теперь, когда Кэмпион сбежала, Гудвайф вытащила на свет бесконечный список ее мелких грешков, каждый из которых в ее описаниях разрастался до невероятных размеров.

— В нее вселился дьявол, хозяин, дьявол.

Присоединившийся к поискам Верный До Гроба Херви взглянул на Гудвайф:

— Дьявол?

— Ее отец, упокой Господь его душу, умел обуздывать его. — Гудвайф шмыгнула носом и промокнула фартуком покрасневшие глаза. «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его».

— Аминь, — произнес Скэммелл.

— Благословенно будет слово Его, — сказал Эбенизер. Самого его отец никогда не бил, зато он часто наблюдал, как сестру охаживают огромным ремнем.

Верный До Гроба Херви сложил свои длинные персты перед подпрыгивающим кадыком:

— Что золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина красивая и безрассудная.

— Воистину, воистину. — Скэммелл рылся в памяти в поисках подходящей цитаты из Святого Писания, чтобы не отстать от собравшихся. На ум ничего не приходило, кроме неуместных слов из Песни Соломона, которые он не отважился произнести: «Два сосца твои, как двойни молодой серны». Он застонал про себя. Ведь он мечтал увидеть, какие у нее груди, так хотел ласкать их, и теперь он, возможно, никогда их не коснется. Она ушла и забрала с собой и свою красоту, и надежды Скэммелла на богатство.

— Будем искать и молиться.

— Аминь, — припечатал Эбенизер. — Искать и молиться.

Предположение Кэмпион подтвердилось. Гренвилл Кони действительно оказался адвокатом, только, по словам миссис Свон, отнюдь не простым.

— Он рыцарь, дорогая, этот самый сэр Гренвилл, он занимает такое высокое положение и столь могуществен, что таких, как мы с тобой, даже не замечает. Он политик! Адвокат и политик!

Ее слова не оставляли сомнений относительно ее оценки тех и других. Адвокаты, как считала миссис Свон, — низшая форма жизни.

— Их убить мало, дорогая. Кровопийцы, дорогая. Если бы Бог не придумал греха, его бы изобрели адвокаты, просто ради того, чтобы набить кошельки.

Она была в таком упоении, что вся жизнь предстала перед глазами Кэмпион как сплошное рискованное лавирование между угрозой разных болезней, с одной стороны, и заговорами хищных адвокатов, с другой.

— Я еще многое могу рассказать, дорогая. — И она подтвердила свои слова примерами. Иные из ее рассказов по своей замысловатости сделали бы честь адвокату, но все они неизменно завершались тем, что миссис Свон в одиночку посрамляла всех вместе взятых юристов.

И все же Кэмпион не видела иного выхода, кроме встречи с сэром Гренвиллом Кони, и здесь ей опять улыбнулась удача. Сосед миссис Свон, француз-портной, знал адрес сэра Гренвилла. Оказалось, он жил в одном из больших домов на Стрэнде.

Миссис Свон была довольна.

— Это удобно, дорогая, совсем рядом. — Она вдевала разноцветный шелк в тоненькие иглы. — Скажи ему, дорогая, что в случае чего далеко ходить незачем.

И вот, на второй день своего пребывания в Лондоне, Кэмпион отправилась на Стрэнд. Оделась она строго, волосы прикрыла чепцом, но все равно замечала, какими жадными взглядами провожают ее мужчины, и радовалась обществу француза. Жак был пожилым, хорошо воспитанным человеком, он помог ей пройти по многолюдному Стрэнду и вежливо осведомился:

— Вы сможете сами добраться домой, мисс Слайз?

— Вы очень добры.

— Нет, нет и нет, не каждый день мне доводится пройтись по улице с такой красавицей. Это вы доставили мне удовольствие, мисс Слайз. Вот и он.

Дом Кони был не самым большим на Стрэнде — не то что жилище Нортумберленда или Йорка, но все же он производил впечатление. Он был возведен из темного кирпича. Сверху его окаймляла каменная балюстрада с резными зверями по углам. Высокие окна, разделенные каменным переплетом, были прикрыты бархатными занавесками. Дверь в дом охранял стражник с копьем, который ухмыльнулся Кэмпион и нагрубил Жаку Моро:

— Чего надо?

— У этой дамы есть дело к сэру Гренвиллу.

— Дело, говоришь? — Он не торопясь оглядел Кэмпион с ног до головы. — А какое дело?

Она шла сюда с твердым намерением держаться скромно, как проситель, но поведение стражника вывело ее из себя.

— Дело, о котором сэр Гренвилл вряд ли захочет беседовать с вами.

И тон и ответ оказались явно правильно выбраны, потому что мужчина заворчал, кивнул в сторону торца здания и проговорил с чуть большим уважением:

— Если по делу, тогда вниз по аллее.

На углу она простилась с портным и вступила в узкую аллейку, которая вела к реке. Кэмпион было видно блестевшую на солнце воду, а за ней наводившие тоску болота Лэмбет.

Миновав две трети аллеи и приблизившись к реке настолько, чтобы почувствовать ее запах, она увидела небольшой подъезд. Она решила, что именно отсюда и заходили к сэру Гренвиллу Кони те, кто пришел по делу. Здесь никакой охраны не было. Она постучала.

Никто не ответил. Со Стрэнда до нее доносились голоса, стук колес по камням, а один раз со стороны реки раздался всплеск. Но дом, казалось, источал безмолвие. Вдруг ей стало не по себе. Она ощутила висевшую под платьем печать, и прикосновение золота к коже напомнило ей, что в этом доме она, возможно, найдет разгадку тайны своего будущего и тайны Договора. Не исключено, что так она сможет вырваться из мертвой хватки отцовского завещания и брачного контракта. Осмелев, она постучала еще раз.

Она подождала и уже собралась постучать вновь — даже пошарила взглядом по аллее в поисках камешка, чтобы погромче ударить, когда кто-то с шумом поднял маленький ставень.

— Ты разве не знаешь, что существуют колокольчики? — спросил голос.

— Колокольчики?

— Справа от тебя.

В тени она его не заметила, но теперь увидела железную ручку на цепочке. Раздраженный человек, выглянувший из-за маленького ставня, казалось, ждал извинения, и она извинилась. Человек немного смягчился:

— Чего тебе?

— Мне нужно увидеть сэра Гренвилла Кони, сэр.

— Увидеть сэра Гренвилла? Так вот что тебе нужно. Посмотрела бы на него, когда он проезжает в карете или плывет в собственной лодке. Разве этого недостаточно?

Она могла разглядеть лишь один блестевший глаз и кончик носа, прижатого к железной решетке, прикрывавшей щель.

— У меня дело к сэру Гренвиллу, сэр.

— Дело! — Похоже, человек в жизни не слыхал этого слова. — Дело! Давай сюда свою петицию, да поживее.

Вместо глаза и носа в ожидании петиции появились пальцы.

— У меня нет петиции!

Она решила, что человек ушел, потому что, когда исчезли пальцы, наступила тишина. Однако потом блестящий глаз возник снова.

— Нет петиции?

— Нет.

— Мистер Кони тебя знает? Вопрос был задан неохотно.

— Он знал моего отца, сэр.

— Подожди!

С резким щелчком ставень захлопнулся, и дом снова погрузился в безмолвие. Кэмпион вышла на аллею и принялась смотреть на реку. В узком поле ее зрения ползла тяжелая баржа, которую приводили в движение стоявшие на палубе гребцы с длинными веслами. Одна за другой перед ней проплыли три тяжелые, привязанные к палубе пушки. Груз двигался на запад, на войну. Ставень снова открылся.

— Девушка!

— Да, сэр?

— Имя?

— Доркас Слайз.

Сейчас не время было называться красивыми выдуманными именами. Ей слышен был скрежет пера по бумаге.

— Какое у вас дело?

Она заколебалась, чем вызвала нетерпеливое ворчание из-за решетки. После того, как ей велели подождать, она приготовилась к тому, что ее пригласят войти, и поэтому не придумала объяснения. Мысль работала быстро.

— Договор, сэр.

— Что? — В голосе не прозвучало заинтересованности. — Договор? Который?

Она опять задумалась.

— Святого Матфея, сэр.

За дверью скрипело перо.

— Сейчас сэра Гренвилла нет дома, девушка. Так что сегодня увидеть его не удастся, а общественными делами он занимается по средам. Но не в эту среду, потому что он занят. В следующую среду. Приходите в пять. Нет. В шесть. Вечером, — добавил он с неохотой.

Она кивнула, обескураженная тем, сколько времени ей придется ждать ответа. Клерк заворчал:

— Он, конечно, может и не захотеть принять вас, и в этом случае вы просто потеряете время, — Он засмеялся. — Всего хорошего.

Ставень захлопнулся, оставив ее в одиночестве, она повернула назад к Стрэнду, к миссис Свон.

В доме, от которого она ушла, в просторной уютной комнате с видом на Темзу сэр Гренвилл Кони разглядывал баржу, которая медленно скрывалась за лэмбетским поворотом. Пушки для парламента, пушки, купленные на деньги, которые он, наверное, сам же и дал под двенадцать процентов, но эта мысль не доставила ему никакого удовольствия. Он осторожно ощупал живот.

Он переел. Кони снова надавил на свой огромный живот, гадая, только ли от несварения возникла легкая боль в правом боку. Его толстое белое лицо чуть скривилось, когда боль усилилась. Надо звать доктора Чэндлера.

Он знал, что его секретарь сейчас в палате общин, так что пришлось самому отправляться в комнату клерков. Один из них, толстый человек по фамилии Буш, как раз входил через дальнюю дверь.

— Буш!

— Да, сэр?

На лице Буша отразился страх, испытываемый всеми клерками перед хозяином.

— Почему тебя нет на месте? Ты спрашивал разрешения отлучиться в рабочее время? Опять, что ли, мочевой пузырь? Или кишки? Отвечай, нечестивец! Почему?

Буш заикался:

— Дверь, сэр. Дверь.

— Дверь! Я не слышал звонка! Или я не прав, Силлерс? — он посмотрел на старшего клерка. — Я не слышал звонка.

— Стучали, сэр. — Силлерс отвечал хозяину лаконично, но всегда с уважением.

— Кто стучал? С незнакомцем у моей двери разговаривает Буш. Сам Буш! Кто этот счастливчик?

Буш в ужасе смотрел на низкого толстого человека, который медленно придвигался к нему. Сэр Гренвилл Кони был безобразно толст, а лицом напоминал хитрую белую лягушку. Волосы, которые сейчас, в пятьдесят семь лет, уже поседели, вились, как у херувима. Он улыбался Бушу, как улыбался почти всем своим жертвам.

— Это был не мужчина, сэр. Это девушка.

— Ах, девушка! — Сэр Гренвилл изобразил изумление. — Тебе только того и надо, верно, Буш? Девушка, да? А у тебя была когда-нибудь девушка? Знаешь, какие они на ощупь? Знаешь? Знаешь? — Он загнал Буша в угол. — Кто была эта потаскуха, которая привела тебя в такое волнение, Буш?

Остальные четырнадцать клерков мысленно улыбались. Буш облизал губы и поднес к глазам листок бумаги.

— Некая Доркас Слайз, сэр.

— Кто? — голос Кони совершенно переменился. Голос уже не был ни легкомысленным, ни безразличным, а стал вдруг твердым как сталь. Таким голосом можно подчинять своей воле парламентские комитеты и наводить порядок в суде. — Слайз? А какое у нее ко мне дело?

— Договор святого Матфея, сэр. — Буша трясло.

Сэр Гренвилл замер, слова прозвучали очень спокойно.

— Что ты ей сказал, Буш?

— Велел прийти в следующую среду, сэр. — Он совсем сник и с отчаянием добавил: — Таковы были ваши указания, сэр.

— Мои указания! Мои! Мои указания таковы, что ты должен шевелить мозгами. Господи! Вот болван! Болван! Гримметт! — Голос становился все пронзительнее, пока на последних словах не превратился в визг.

— Да, сэр?

В комнату вошел Томас Гримметт, начальник стражи Гренвилла Кони. Это был здоровяк с суровым лицом, не испытывавший никакого страха в присутствии хозяина.

— Этого вот Буша, Гримметт, этого придурка, следует наказать, — Кони не обратил внимания на скулившего клерка, — а потом уволить. Понятно?

— Да, сэр.

— Силлерс! Подойди сюда! — Сэр Гренвилл Кони величественно удалился к себе. — Приготовьте бумаги на Слайза. Нам предстоит поработать, Силлерс, да, поработать.

— Но вы должны встретиться с шотландскими уполномоченными, сэр.

— Шотландские уполномоченные могут сколько угодно сотрясать воздух, Силлерс. У нас есть работа.

Наказание приводилось в исполнение во время обеда, чтобы сэр Гренвилл мог одновременно кушать и созерцать. Это доставляло ему удовольствие. К барашку, цыпленку, креветкам и говядине на кухне не могли предложить лучшего соуса, чем вопли Буша. После этого Кони почувствовал себя лучше, намного лучше, так что уже не жалел, что не вызвал доктора Чэндлера. После экзекуции, когда Буша увели, чтобы вышвырнуть куда-нибудь в канаву, сэр Гренвилл великодушно позволил пригласить шотландских уполномоченных. Он знал, что все они ярые пресвитериане, так что он громко помолился вместе с ними за пресвитерианскую Англию, и лишь потом они приступили к работе.

Девушка. Он все время думал о ней, гадая, в какой точке Лондона она сейчас находится и принесет ли она ему печать. Больше всего его интересовало именно это. Святой Матфей! Он испытывал приятное возбуждение и радость от того, что начал осуществляться давно и хорошо продуманный план. В ту ночь он засиделся допоздна, пил кларет и поднимал бокалы за здоровье своего гротескного отражения в окне с ромбовидным переплетом, в котором его приземистая, тяжеловесная фигура дробилась на сотни перекрывающих друг друга фрагментов.

— За Договор! — провозгласил он. — За Договор.

Кэмпион оставалось только ждать. Миссис Свон, судя по всему, ее общество было искренне приятно. Не в последнюю очередь потому, что Кэмпион читала ей вслух газеты. Миссис Свон не видела «смысла» в чтении, но была жадна до новостей. В войну газеты приобрели популярность, правда, лондонские газеты вызывали неодобрение миссис Свон, ибо, естественно, поддерживали парламент. Душой миссис Свон была на стороне короля, а то, что она чувствовала, легко находило дорогу к языку. Она слушала, как Кэмпион читала о победах парламента, и каждое подобное сообщение встречалось гримасой отвращения и выражением пылкой надежды, что это ложь.

В то лето редко поступали сообщения, способные порадовать парламент. Бристоль пал, а никакой крупной победы, которая бы уравновесила это поражение, все не было. Происходило множество мелких стычек, которые газеты раздували до размеров великого побоища, но долгожданная победа никак не приходила. У Лондона были и другие причины для уныния. В поисках денег для продолжения войны парламент настолько взвинтил налоги — на вино, кожу, сахар, пиво и даже холст, что подати королю Карлу казались теперь ерундой. Миссис Свон ахала:

— И угля не хватает, дорогая. Ужасно!

Лондон обогревался углем, который на кораблях доставляли из Ньюкасла, а Ньюкасл удерживал король, так что лондонцев ждала холодная зима.

— Разве вы не можете уехать? — спросила Кэмпион.

— Господи, Боже мой, конечно нет! Я же лондонка, дорогая. Уехать! Подумать только! — Миссис Свон впилась глазами в вышивание. — Очень красиво, неважно, что это я сама себя хвалю. Нет, дорогая. Я надеюсь, к зиме вернется король Карл, а тогда все будет в порядке.

Она передвинулась поближе к окну, к свету.

— Почитай мне что-нибудь еще, дорогая. Что-нибудь, что бы меня развеселило.

Веселого в газете почти ничего не было. Кэмпион начала читать ругательную статью, в которой перечислялись находившиеся в Лондоне члены палаты общин, которые до сих пор не подписали новую клятву Верности, что обязаны были сделать еще в июне. Не подписало-то ее всего несколько человек, и анонимный автор заявлял, что «хотя причиной уклонения называют недомогание, это скорее недомогание духа, чем тела».

— А чего-нибудь поинтереснее нет, дорогая? — спросила миссис Свон, прежде чем перекусить нитку зубами.

Кэмпион не ответила; сдвинув брови, она так пристально вглядывалась в плохо отпечатанный листок, что в миссис Свон проснулось любопытство.

— Что там такое, дорогая?

— Ничего особенного.

Такой ответ был вызовом для миссис Свон, которая умела из «ничего» извлечь достаточно материала, чтобы счастливо сплетничать три утра кряду. Она настаивала, но даже ее удивило, что Кэмпион заинтересовалась всего-навсего тем, что сэр Джордж Лэзендер был одним из членов парламента, не подписавших новую клятву. А потом ей в голову пришла догадка:

— Ты знаешь сэра Джорджа, дорогая?

— Я раз встречала его сына.

Вышивание легло на колени.

— Да неужели?

Кэмпион выдержала безжалостный допрос, признав факт единственной встречи, но, утаив подробности, и закончила намеком на то, что ей хотелось бы вновь увидеть Тоби.

— Почему бы и нет, дорогая? Обязательно. Лэзендер, Лэзендер. Состоятельные люди, да?

— Думаю, да.

Как минимум, миссис Свон учуяла клиента и в последнем предвечернем свете, пока не зажгли свечи, уговорила Кэмпион одолжить у Жака Моро бумагу, перо и чернила. Кэмпион написала незамысловатую записку, просто сообщив, что она в Лондоне, остановилась у миссис Свон «добропорядочной женщины», добавила она по настоянию миссис Свон, которая велела показать ей каждое слово букву за буквой в доме с синей дверью в Булл-Инн-Корт, где Тоби всегда будут рады видеть. Секунду она колебалась, не зная, как подписаться, гадая, вспомнит ли он, как назвал ее у ручья, но потом обнаружила, что просто не в состоянии вывести свое подлинное уродливое имя. Она подписалась «Кэмпион». На следующее утро обе они пошли в Вестминстер. Протолкнувшись сквозь ряды книготорговцев в Вестминстер-Холле, толпы людей у контор адвокатов, миссис Свон провела ее туда, где располагался: собственно парламент, и оставила записку для сэра Джорджа у клерка спикера. А дальше Кэмпион предстояло ждать в еще большем волнении, чем прежде, когда она беспокоилась по поводу сэра Гренвилла Кони и таинственной печати святого Матфея.

Даже всевозможные лондонские развлечения не могли отвлечь девушку от ее мыслей. Миссис Свон настаивала на том, чтобы показать город, но ведь в часы прогулки в Булл Инн Корт мог заглянуть Тоби и разминуться с ней.

На второй день после отсылки письма они отправились к Жаку Моро, где три семьи собрались вместе послушать музыку. Француз-портной играл на виоле, его жена — на флейте, и вечер был бы чудесным, если бы Кэмпион не терзала неизвестность. А вдруг Тоби появится и не застанет ее? Затем она усомнилась, да будет ли он вообще заходить. Может, он ее и не вспомнит, а если и вспомнит, то с пренебрежением отшвырнет письмо. Может быть, она вообще зря написала ему.

Слушая музыку, Кэмпион внушала себе, что Тоби не придет и что она вовсе и не хочет встречи. Да и понравится ли он ей. Все может оказаться страшной ошибкой. И она вновь пыталась убедить себя, что его реакция ей безразлична. И все же всякий раз, как на улице раздавались шаги, она нетерпеливо выглядывала из окна.

А может быть, думала она, его нет в Лондоне. Кэмпион изобретала сотни причин, способных помешать ему появиться, но по-прежнему ждала шагов: она надеялась, боялась и ждала.

Она встретилась с ним раз, один лишь раз, но той единственной встречи хватило, чтобы на Тоби сосредоточились все ее надежды, мечты, ее понимание слова «любовь». Она знала, что это глупо, но ничего не могла сделать, а теперь боялась, что вот он придет и окажется совершенно заурядным. Просто еще один мужчина, который станет разглядывать ее, как другие лондонские гуляки.

На следующее утро надежды совсем испарились. Казалось, минула уже целая вечность с тех пор, как письмо передали клерку в Вестминстере, было просто нелепо все так же ждать, бояться и волноваться.

На крохотной кухоньке Кэмпион помогала служанке миссис Свон готовить двух купленных утром тощих цыплят. Короткими, резкими движениями она ощипывала одного, а служанка потрошила другого, погрузив руку по самое запястье во внутренности.

Раздался стук в дверь. Служанка пошла ополоснуть руку в ведре, но миссис Свон крикнула, что она у двери и сама откроет.

Сердце у Кэмпион бешено колотилось. Возможно, это просто покупатель, который зашел забрать накидку на подушечку или занавеску. Глупо надеяться, он не придет, старательно внушала она себе. Из передней доносился разговор, но слов нельзя было разобрать.

Голос миссис Свон зазвучал громче и яснее. Она говорила про купленных утром цыплят:

— Ну и цены! Вы не поверите! Помню, было время, когда на пять шиллингов можно было целую неделю кормить семью из восьми человек, и хорошо кормить, а теперь и на одного толком еду не приготовишь. Ой, что у меня с волосами! Если бы я знала, что у нас будет гость, надела бы шляпку.

— Ох, дорогая миссис Свон, почему это красавицы льнут одна к другой?

Это он! Голос прозвучал так неожиданно знакомо, что, казалось, забыть его было невозможно. Это Тоби, она слышала его смех, слышала, как миссис Свон предлагает ему лучшее место и что-нибудь выпить, но почти не слышала его ответов. Она выдергивала из цыпленка последние, никак не желавшие поддаваться перья, и весь фартук у нее был в пуху. Она сняла чепец. Волосы свободно упали на плечи. Она знала, что краснеет, яростно стряхивала маленькие перышки, попробовала подколоть волосы, но только обсыпала перьями голову. И тут в дверях появилась тень. Он. Тоби улыбался ей, потом улыбка переросла в смех, и в эту самую секунду она поняла, что все в порядке. Она не ошиблась в нем и больше уже никогда не ошибется.

Она удивлялась, как могла она забыть его лицо, непринужденную улыбку, рыжие кудри, по обе стороны обрамлявшие четкую линию щек и подбородка. Он осмотрел ее с ног до головы:

— Маленький мой пернатый ангел!

Она чуть не запустила в него цыпленком. Она была влюблена.

 

Глава 8

В течение двух дней они только и делали, что разговаривали. Миссис Свон оказалась понятливой компаньонкой, в любой момент готовой удалиться, «предоставив молодых самим себе», но когда на горизонте было что-то интересное, она настойчиво их сопровождала. На второй вечер они вместе отправились смотреть пьесу. Пуритане запретили театр, но в некоторых больших домах пьесы попрежнему разыгрывали, и новые впечатления потрясли Кэмпион. Пьеса называлась «Варфоломеевская ярмарка», дополнительную же пикантность ситуации придавала возможность ареста за то, что они просто смотрят на актеров.

Кэмпион никогда прежде не видела спектаклей и не знала, чего ждать. Отец внушал, что все это — порождение дьявола, и во время представления она не раз чувствовала себя нарушительницей запретов. И все же радостные впечатления захлестывали ее. Зрители, не симпатизировавшие новым хозяевам Лондона, наслаждались сатирой Бена Джонсона на пуритан. Кэмпион не знала, что на свете существует сатира, что кто-то презирает и ненавидит людей, подобных Слайзу, но даже она не могла не заметить, что персонаж Деловое Земное Рвение и похож на многих, и смешон. Зрители ревом выразили одобрение, когда Деловое Земное Рвение наконец-то был посажен в колодки, и Кэмпион даже ужаснулась, ощутив вокруг себя ненависть. А потом актер, игравший Деловое Земное Рвение, скорчил такую уморительную рожу, напомнившую ей угрюмое выражение лица ее отца, что она громко расхохоталась. Тоби, тонко улавливавший ее настроение, успокоился.

Кэмпион повезло даже больше, чем она думала. Отец Тоби, человек практичный, часто благодарил Бога за своего единственного сына. Тоби Лэзендером и впрямь можно было гордиться. От матери он унаследовал твердость и независимость, а от отца — ум и чуткость. Тоби знал, что его родители не одобрят Кэмпион, отец скажет, что ради процветания Лэзена Тоби должен жениться на деньгах, и хорошо бы — приличного происхождения; ну а что скажет леди Маргарет, Тоби предугадать не мог, поступки его матери предсказать было трудно, а то и вовсе невозможно. И родители Кэмпион, и ее происхождение, и положение — все было против Тоби, но он ни за что бы не отрекся от нее. Ему их первая встреча виделась столь же чудесной, ниспосланной свыше, как и самой Кэмпион. Теперь, когда они встретились вторично, вдруг сразу показалось, что они знакомы целую жизнь, так много им нужно было поведать друг другу. Даже миссис Свон редко испытывавшая недостаток в словах, дивилась их разговорчивости.

Тоби унаследует замок вместе со всеми плодородными землями долины Лэзен и стадами, пасшимися на холмах к северу. Ему было двадцать четыре, возраст более чем подходящий для женитьбы, и, как ему было известно, мать держала в голове имена всех девиц, пригодных для того, чтобы занять ее место в замке. Теперь Тоби отверг их всех. Он знал, что это безрассудно, до невозможности непрактично, но сейчас уже ничто не могло отвлечь его от юной пуританки, которую он повстречал летом у ручья. Он влюбился пылко, самозабвенно, и видевшая это миссис Свон была в восторге.

— Будто Элоиза и Абеляр, Ромео и Джульетта, Уилл и Бет Кокелл.

— Кто? — переспросила Кэмпион. Был поздний вечер, и дома они были одни.

— Вряд ли ты знаешь Кокеллов, дорогая. Он был пекарем у святого Сепульхра, бросил на Бет всего один-единственный взгляд — и дрожжи у него подошли на всю жизнь, дорогая. — Она испустила романтический вздох. — Очень они были счастливы, пока он не умер от каменной болезни, бедняга. Сердце у нее было разбито. Она отошла через неделю. Сказала, что не может жить без него, просто легла в постель и угасла. Так что он тебе сегодня говорил?

Они были влюблены, и часы в разлуке тянулись будто бесконечные ночи, а часы, проведенные вместе, пролетали как один миг. Они придумывали себе будущее, не обращая внимания на настоящее, а о своей грядущей жизни говорили так, будто там будет вечное лето и безоблачное небо. В те дни Кэмпион открыла столь огромное счастье, что ей казалось, будто сердце не способно вместить его. Но реальность неумолимо преследовала их.

Тоби побеседовал о ней с отцом. Как и следовало ожидать, тот твердо заявил, что Кэмпион — неподходящая партия. Она не годится, о ней нужно забыть, сэр Джордж не пожелал даже знакомиться с избранницей сына. Он был неумолим. Мало того, Тоби должен был уехать из Лондона под страхом ареста и тюремного заключения за три дня до назначенной встречи Кэмпион с сэром Гренвиллом. Тоби наотрез воспротивился.

— Я не уеду.

— Ты должен!

Кэмпион перепугалась за него.

— Без тебя я никуда не поеду. Я подожду.

Миссис Свон, чья проницательность обострилась за долгие часы сплетничанья, быстро догадалась, что Тоби симпатизирует роялистам. Этим он ей нравился.

— Я помню еще королеву Бесс, молодой человек, и говорю вам, то были славные времена! О да, славные времена!

По правде говоря, когда умерла королева Елизавета, миссис Свон была еще младенцем, но она утверждала, что помнит, как отец поднимал ее на руках посмотреть на проезжавший мимо королевский экипаж.

— Тогда, говорю вам, пуритан было не слишком-то много. Молились либо в спальне, либо в церкви, и не было ни этих кошачьих концертов на улице, ни мрака на церковной кафедре. Тогда мы жили счастливее. — Она неодобрительно хмыкнула. — С тех пор страна опьянела от Бога, а это счастья не приносит.

Тоби улыбнулся:

— И славной королеве Бесс всегда светило солнце? Миссис Свон понимала, что над ней подтрунивают, но ей нравилось, когда над ней подшучивали в ее собственной гостиной молодые красивые сыновья джентри.

— Как ни смешно, мистер Тоби, но это действительно так. И если это не говорит о том, что Бог был нами доволен, то я не знаю, что говорит. — Она покачала головой и положила работу на стол. — Нам бывало так весело! Мы с Томом ходили смотреть на травлю медведя, любили пьесы, а в Парижском саду выступал кукольник, который мог заставить вас кататься по траве от смеха! Правда-правда! И ничего в этом плохого не было. Не было тогда никаких круглоголовых, которые бы указывали нам, что мы делать можем, а чего не можем. Не понимаю, почему бы им всем не уехать в Америку и не оставить нас в покое? Добро пожаловать в Америку! Пусть они киснут себе там, а мы будем счастливы здесь.

Тоби прижал палец к губам:

— За такие слова вас могут арестовать. Миссис Свон презрительно фыркнула:

— Судя по вашим словам, мистер Тоби, человека могут арестовать просто за то, что он высунул нос на улицу. Не знаю, куда катится страна, просто не знаю!

Тоби не уехал из Лондона ни в воскресенье, ни в понедельник. Он решил подождать, пока Кэмпион встретится с сэром Гренвиллом Кони, потому что Тоби, как и Кэмпион, полагал, что адвокат каким-то способом укажет ей путь к свободе. Они без конца строили догадки насчет печати, письма и даже перчаток с жемчужинами, но так и не находили убедительного объяснения. Если кто-то и знал ответ, то этим человеком был сэр Гренвилл Кони, и Тоби не собирался покидать Лондон, не дождавшись развязки. Он сказал, что ни за что не оставит Кэмпион одну. Вместе они строили невероятные, немыслимые планы на будущее, будто любовь способна победить все на свете.

Но за Тоби охотились. Его приметы были разосланы страже и находившимся в городе солдатам, и Кэмпион поражалась, как он рисковал. Он открыто гулял с ней по улицам, из-под широкополой шляпы были хорошо видны его темно-рыжие кудри, а во вторник, за день до встречи с сэром Гренвиллом, его чуть не схватили.

Они шли от Сент-Джайлза, одеты оба были строго, хотя Тоби настоял на том, чтобы поддеть черный атлас под рукава с разрезами. Он смеялся над какой-то своей шуткой, когда незнакомый здоровяк преградил им путь, ткнув Тоби в грудь.

— Ты?

— Да, сэр?

Лицо человека было перекошено от злобы и затаенной ненависти.

— Это ведь ты, правда? Лэзендеров выродок! — Он отступил, возвысив голос — Предатель! Предатель!

— Сэр! — Тоби говорил столь же громко. Прохожие наблюдали, готовые поддержать задиру, но Тоби заставил их слушать себя. Он отпустил руку Кэмпион, задрал рукав, показав большой белый шрам на левой руке.

— Вот это я заработал в прошлом году при Эджхилле. А вы где были, сэр? — Тоби сделал шаг вперед, его правая рука легла на эфес с чашкой. — Эту шпагу я обнажал за Господа, сэр. А когда силы зла окружили меня, вас рядом со мной не было! — Тоби грустно покачал головой. — Возблагодарим Бога, братья и сестры, за то, что он спас меня, капитана Скэммелла, от орд папистов этого самого Карла. Я предатель, да? Тогда я горд тем, что стал предателем ради моего Господа и Спасителя. Я убивал во Имя Господа, братья, но был ли рядом этот человек?

Тоби так убедительно имитировал протестантских ораторов, что вскоре вся небольшая толпа склонилась на его сторону. Зачинщик ссоры растерялся от благочестивой пылкости Тоби и с готовностью принес извинения, умоляя брата Скэммелла преклонить с ним колено в молитве. К несказанному облегчению Кэмпион, Тоби был великодушен в победе и, уклонившись от молитвы, но с набожными речами продолжил путь сквозь редеющую толпу. Когда опасность миновала, он ухмыльнулся:

— Этот шрам я заработал два года назад, когда полетел с лошади, однако сейчас он пришелся весьма кстати.

Она засмеялась, но ее охватило беспокойство.

— Тебя найдут, Тоби!

— Я загримируюсь, как актеры.

— Будь осторожен.

Некоторые меры предосторожности Тоби все же принимал. Он перестал ночевать в доме отца, а вместо этого пользовался комнатами друга, расположенными в черте города, однако инцидент с разгневанным субъектом в Сент-Джайлзе не давал ему покоя.

— Остался один завтрашний день.

— А что потом?

Они помедлили перед домом миссис Свон. Он улыбнулся ей той мягкой, веселой улыбкой, которую она обожала.

— Потом мы поженимся.

— Это невозможно.

— Почему?

— Из-за твоего отца.

— Мой отец безнадежно влюбится в тебя.

— Тоби! Ты же сказал, он даже знакомиться со мной не желает!

Тоби снова улыбнулся, ткнув ее в щеку пальцем:

— Куда он денется. Ему придется это сделать. Он не может отказаться знакомиться с моей женой, правда?

Она посмотрела на него, чуть посерьезнев.

— Мы сошли с ума, Тоби.

— Вероятно, — сказал он. — Но все будет хорошо, обещаю. Все будет хорошо.

Она верила ему, но ведь она была влюблена, а влюбленным всегда кажется, что судьба на их стороне.

Сидя один наверху в гостиной в доме, из которого через две недели ему предстояло уехать, сэр Джордж Лэзендер раскурил трубку своего любимого табака и подумал, как было бы здорово, если бы распространенное поверье, что листья табака — коварный продукт, вызывающий неестественные страсти и причудливые фантазии, соответствовало бы истине. Может, легче было бы отрешиться от тягот действительности.

Он вот-вот оттолкнет от себя зятя и старшую дочь. Он не думал, что вражда будет серьезной, но холодок наверняка появится.

Вот и Тоби он оттолкнул.

Дважды солдаты обыскивали дом в поисках сына, и дважды сэр Джордж совершенно искренне заявлял, что не знает, где тот. Он подозревал, что сын остался в городе, и ежечасно страшился сообщений о том, что Тоби арестован и брошен в тюрьму.

Во всем виновата эта девчонка. Девчонка Слайз. Сэр Джордж злился. Это, должно быть, хитрая, амбициозная особа, коль уж ей удалось заманить в свои сети его сына.

Он устроился возле окна, выходившего на восток, и стал смотреть на улицу. Было темно, лишь огни нескольких факелов то вспыхивали, то гасли. Двое солдат, в чьих шлемах отражалось красное пламя, проследовали в направлении Ройал Мьюз. В противоположную сторону прогромыхала пустая телега.

И чего только она не наговорила Тоби, чтобы завлечь его! Басни о Договоре, о печати, о несметных богатствах, верить в которые способен лишь ребенок. Но несмотря ни на что, Тоби ей верил! Он говорил с отцом о сэре Гренвилле Кони, о Лопесе и Эретайне, об украшении на цепочке. Какая чушь.

Сэр Гренвилл Кони был уважаемым человеком, членом парламента, адвокатом, блистательно зарекомендовавшим себя в суде лорд-канцлера. Теперь он нажимал на рычаги власти в парламентских комитетах. Что может связывать сэра Гренвилла с провинциальным пуританином?

Лопес. Сэр Джордж знал с дюжину Лопесов, все испанские евреи, но в Англии никого из них не осталось, правда, сэр Джордж подозревал, что несколько евреев преспокойно и по-прежнему незаметно живут в городе. Лопес. Что может быть общего у испанского еврея и девушки из Дорсета?

И, наконец, Эретайн. Сэр Джордж признал, что воспоминание об этом человеке ему приятно. Был такой Кристофер Эретайн, друг Джона Донна, которого все звали просто Кит, но он, как полагал сэр Джордж, умер уже много лет назад. Других Эретайнов, кроме Кита, сэр Джордж не знал, хотя, возможно, они и были. Леди Маргарет, наверно, в курсе, ей известны все именитые семейства.

Сам сэр Джордж не был знаком с Китом Эретайном, хотя в молодости сотни раз слышал разговоры о нем. Говорят, Джон Донн называл его самым безумным из всех безумцев Англии, которому в этой стране не было равных в бою, в хитрости и в любви. Проказник с дамами, острослов, поэт, человек, которого король Иаков бросил в Тауэр. Ему каким-то образом удалось выбраться, но ценой тому было пожизненное изгнание из Англии.

Сэр Джордж попыхивал трубкой, окутав себя клубами дыма, и пытался сообразить, что еще ему известно об Эретайне. Плохой поэт, помнилось сэру Джорджу, слишком много страсти и мало строгости. Его уж, скорее всего, нет на свете. Если человека хоть раз напечатали, его тянуло бы, как хорошо знал сэр Джордж, публиковаться снова и снова, а за последние двадцать лет, а то и больше, Эретайн ничего не напечатал. Боже мой! Какие общие дела могут быть у покойного поэта и семейства Слайз?

Тоби сказал, что она красавица, вспомнив о чем, сэр Джордж презрительно скривился. Если вам двадцать четыре, всякая девушка — красавица, все равно как голодному любая еда вкусна. Сэр Джордж вернулся к своему стулу, с сожалением оглядев пустые полки. Все книги были упакованы и готовы к отправке.

Одно Тоби ему по крайней мере обещал. Он вернется в замок Лэзен, как только эта девчонка закончит свои дурацкие дела. Сэр Джордж очень боялся, как бы его сын не женился на девице Слайз по дороге, но Тоби дал слово сперва поговорить с матерью. Сэр Джордж воспрянул Духом.

Леди Маргарет Лэзендер положит конец всем ее притязаниям. Ему стало девчонку почти жаль, когда он представил ее лицом к лицу со столь грозным противником. С графом Флитом сэр Джордж передал письмо, которое должно было достичь замка Лэзен задолго до появления там Тоби. В письме он обо всем предупреждал леди Маргарет, а предуведомленная, она будет еще опаснее.

«По словам самого Тоби, девушка никогда ничего не читала, кроме Священного Писания. Ее манеры — результат пуританского воспитания, а о ее происхождении тебе известно не хуже, чем мне.

Доводами, в которые мне трудно поверить, девушка убедила Тоби, что она унаследует кучу денег. Это чудесная сказка, романтическая история, столь же опрометчивая, как и сам Тоби».

Сэр Джордж помнил письмо наизусть. Разве его сын не знал, что должен жениться на деньгах? Боже всемогущий! Старый дом в Лэзене пора заново крыть черепицей, на водяной мельнице надо поставить новый вал. Сэр Джордж знал, во что еще во времена его деда обошелся старый вал, и ему страшно было даже подумать, сколько это будет стоить по нынешним ценам. Если Тоби не женится на деньгах, арендную плату в Лэзене придется поднять, а этого очень не хотелось ни сэру Джорджу, ни леди Маргарет.

Однако вопрос был не только в деньгах. Тоби должен жениться на хорошем происхождении, на соответствующем воспитании, на девушке, чьи манеры позволили бы ей выполнять обязанности хозяйки Лэзена. Сэр Джордж грустно покачал головой.

«Он твердо обещал мне поговорить с тобой, прежде чем венчаться. Умоляю, будь с ним потверже». Он знал, что последние слова вызовут у жены недоумение, почему ее муж сам не поступил более твердо. «Девушку следует отправить назад в Уэрлаттон, а если за молчание ей придется заплатить, я знаю, ты сумеешь проявить благоразумие. Тоби же, как ему того и хочется, пусть отправляется в Оксфорд сражаться за Его Величество.

Я посылаю это письмо с Джоном, которому неизвестно мое мнение по государственным вопросам. Прошу, не говори ему ничего до моего приезда».

Сэр Джордж попыхивал трубкой. Тоби забудет свое увлечение, равно как и его симпатия. Она выйдет замуж за какого-нибудь лицемера пуританина и растолстеет, нарожав ему детей и отъевшись на доходы от торговли. Леди Маргарет разберется с ней, как всегда разбиралась во всех проблемах. Сэр Джордж мог спокойно передать дело в ее умелые руки.

На следующий день в пять Тоби пришел за Кэмпион. Он придумал очень простую маскировку — надел кожаную солдатскую куртку, а приметные рыжие кудри скрыл под засаленным кожаным подшлемником. В то утро он не брился, отчего в лице появилось что-то зловещее и жестокое. Результат ему понравился. Кэмпион уже знала о его склонности разыгрывать комедии. Он обожал подражать другим, делать вид, будто он не тот, кто есть на самом деле, а на примере человека в Сент-Джайлзе она убедилась, насколько полезным может оказаться этот дар. Однако в тот день на Стрэнде, когда он начал изображать из себя неотесанного солдата, она его удержала.

— Тоби, если ты не уймешься, я пойду по противоположной стороне улицы.

Он рычал и задиристо пялился на прохожих.

— Повинуюсь приказу, мэм, ведь я всего лишь простой солдат.

Она остановилась возле причудливых каменных зверей на карнизе дома сэра Гренвилла Кони.

— Мне страшно.

— Отчего?

— Что я ему скажу?

Ее голубые бесхитростные глаза смотрели на Тоби, и тот улыбнулся:

— Мы целую неделю об этом толковали. Ты же знаешь, что говорить.

— А если он не ответит?

— Тогда мы поедем в Лэзен, поженимся и думать обо всем этом забудем.

Она отступила в дверной проем какого-то здания, пропуская шедших мимо людей.

— Давай в любом случае так и сделаем.

— Ты этого хочешь?

— Да. Только…

— Только тебя мучает любопытство. Меня тоже!

На миг Тоби чуть не поддался соблазну. Они могли уйти, убежать, забыть о Договоре, о печати, оставив их в том мире, воспоминание о котором Кэмпион хотела стереть из памяти. Они могли найти священника, пожениться, и Тоби плевать было на возмущение родителей, если он будет вместе со своей златокудрой красавицей.

Она застенчиво посмотрела на него.

— А если бы у меня деиствдтельно было десять тысяч фунтов годового дохода; отец бы одобрил наш брак?

— Если бы и тысяча была, он бы тоже одобрил! — рассмеялся Тоби. — Крыша на Старом доме перевесит любые его принципы.

Она посмотрела мимо него на дом сэра Гренвилла Кони.

— Возможно, он не захочет принять меня.

— Ну, так выясни.

— Жаль, что ты не можешь пойти со мной.

— Мне тоже, но никак нельзя. Он большая парламентская шишка, не забывай. Ему придется тут же арестовать меня, а это вряд ли тебе поможет.

Она бросила на него решительный взгляд.

— Я веду себя глупо. Что он может мне сделать? Он либо расскажет, либо нет.

— Вот именно. Я подожду тебя на улице.

— А потом в Лэзен?

— А потом в Лэзен. Она жалобно протянула:

— Поскорее бы разделаться с этим.

— Минуточку. — Он нес с собой кожаную сумку, назначения которой ей не объяснил. Но теперь он поднял ее, развязал и извлек содержимое.

Это была накидка серебристо-голубого цвета, нити были чуть тронуты серебром. Он приподнял ее, чтобы Кэмпион увидела серебряную застежку на вороте.

— Это тебе.

— Тоби!

Накидка была очаровательна. Материя переливалась так, что ей хотелось до нее дотронуться, надеть ее. Он нежно набросил ее на плечи девушке и отступил.

— Ты просто восхитительна.

Он действительно так думал. Проходившая мимо женщина одобрительно поглядела на Кэмпион. Тоби был доволен.

— Это твой цвет. Всегда носи именно этот оттенок голубого.

— Как она чудесна! — Ей хотелось посмотреть на себя, но даже на ощупь накидка казалась роскошной. — Ну зачем ты?

— Зачем? — Он ласково передразнил ее.

— Мне нравится.

— Это твоя дорожная одежда.

На стройной, высокой фигуре накидка ниспадала безупречными длинными фалдами.

— Можешь надеть ее, когда поедем в Лэзен. А теперь давай мне.

— Нет! — восторженно воскликнула она. — Я сейчас в ней пойду в дом Кони и буду знать, что у меня с собой есть что-то твое. — Она вцепилась в края накидки. — Можно?

Он расхохотался.

— Конечно.

Он протянул ей руку — удивительно, что человек столь злодейской наружности делает столь галантный жест, — и перевел ее через Стрэнд.

Она ожидала, что вся аллея перед домом Кони будет запружена подателями петиций. Сегодня, как ей сообщили, был день, когда сэр Гренвилл принимал простых людей, но, к ее легкому удивлению, темная аллея была столь же пустынна, как и прежде. В дальнем конце поблескивала река.

— Тоби!

Она остановилась перед крыльцом.

На миг он решил, что твердость изменила ей, но потом увидел, что ее руки возятся с чем-то на шее.

— Что?

— Вот. — Она ему что-то протягивала. — Я хочу, чтобы, пока я буду в доме, у тебя было что-то мое.

Это была печать святого Матфея, поблескивавшая золотом в мрачной аллее. С ладони у Тоби свешивалась цепочка. Он воспротивился:

— Нет.

— Почему?

Она не хотела брать печать назад.

— Потому что там она может тебе понадобиться. Возможно, это и будет то самое доказательство, которого он потребует, чтобы дать тебе какой-то ответ.

— Тогда я выйду и возьму ее у тебя.

— Она же твоя! Это ценная вещь!

— Она наша! Сохрани ее для меня.

— Я верну ее, как только ты выйдешь. Она согласилась:

— Ладно.

Он спрятал украшение на шее под рубахой и кожаной курткой. Тоби был рад, что она дала ему печать. Было приятно иметь что-то из ее вещей, ведь влюбленные не могут без талисманов.

— Я тебя подожду.

Они поцеловались, как целовались уже тысячу раз за эту неделю, а потом она решительно направилась к двери и потянула за цепочку с железной ручкой. Кэмпион пришла раньше срока, но ей хотелось поскорее завершить встречу. Ей надо было прожить целую жизнь, такую, о какой в безотрадном Уэрлаттоне она могла лишь мечтать, и сразу же после разговора с сэром Гренвиллом Кони она сможет уехать вместе с Тоби.

В глубине дома прозвенел звонок.

Она оглянулась на Тоби:

— Я буду думать о тебе.

— Я тебя люблю.

Ставень щелкнул и поднялся: «Да?»

Она повернулась:

— Я мисс Слайз. К сэру Гренвиллу Кони.

— Вы рано пришли. — Голос был невежлив. Ставень захлопнулся, и Кэмпион показалось, что ее не впустят, но потом она услышала скрип отодвигаемых засовов и поднимаемой щеколды.

В дверях стоял тощий, болезненный молодой человек, поманивший ее внутрь. Она оглянулась еще раз, улыбнулась Тоби и вошла в темный коридор.

Тоби увидел, как чудесно выглядит развевающаяся во мраке накидка, различил, как Кэмпион поднимается по каменным ступеням, и дверь захлопнулась.

Он прислушивался, пока не замерло эхо хлопнувшей двери, весь дом как-то странно замер.

Потом раздался звук задвигаемых засовов и щеколды, опускающейся в железные скобы, который в мрачной аллее прозвучал неестественно громко. Тоби прошептал: «Кэмпион», но дом уже снова погрузился в безмолвие.

 

Глава 9

Кэмпион провели в просторную пустую комнату. Там царила полная тишина, будто именно отсюда исходило ощущение странного безмолвия, окутывавшее дом. Даже клерки в своей сумрачной, не по погоде промозглой комнате, казалось, совершенно бесшумно водили перьями по закручивающейся бумаге. Человек, открывший дверь (судя по всему тоже клерк), ушел, сказав, что сэр Гренвилл скоро появится. Потом (и это насторожило ее) он запер за собой дверь.

Она заколебалась, гадая, допустимо ли свободно бродить в безмолвии столь интимных покоев, но вид, открывавшийся из окон с каменными переплетами, заставил ее беззвучно ступать по мягкому пушистому ковру. Комната выходила на Темзу, и в сравнении с кипучей жизнью на реке тишина в доме представлялась и вовсе необъяснимой. В поле зрения было штук двадцать лодок, но ни единого звука не проникало сюда. Через нижний этаж можно было попасть в сад. Там росли шпалерные груши, красовались ухоженные клумбы с гравиевыми дорожками вокруг, которые вели к частному пирсу, выдававшемуся далеко в реку.

Рядом с этим пирсом стояла великолепная белая барка. Четверо гребцов сидели в ней совершенно прямо, подняв вверх весла с белыми лопастями, будто на параде или под зорким взглядом строгого хозяина. На корме была широкая банка, обитая мягкими подушками, и Кэмпион представила себе, как на ней величественно восседает сэр Гренвилл.

Она отвернулась от высоких окон с бархатными занавесками. Комната производила впечатление богатой, но обстановки в ней почти не было. У окна — огромный, заваленный бумагами стол, — за ним, предположила она, работал сэр Гренвилл. Располагавшееся рядом необъятное кресло со скошенными подлокотниками и сияющей кожаной обивкой было развернуто внутрь комнаты. В центре, обращенный к столу, стоял единственный высокий стул, который как-то не вписывался в обстановку комнаты, где доминировал огромный резной мраморный камин напротив окон. Поленья были приготовлены, хотя понадобятся, как она полагала, не раньше осени. Над камином красовалась единственная огромная картина.

Картину можно было закрыть деревянными ставнями из мореного — под цвет отделки всей комнаты — дуба, но сейчас они были распахнуты, являя взору роскошный, большой, но одновременно шокирующий портрет. Обнаженный юноша сидел на залитой солнцем поляне мрачного леса. Тело у него было стройное, мускулистое, крепкое, кожа покрыта загаром. Кэмпион подумала, что у Тоби, наверное, такое же прекрасное сложение, и смутилась от этой мысли. Ей было одновременно и стыдно и приятно.

Лицо было действительно необыкновенное. Потрясающее, надменное, языческое. Оно словно было предназначено для того, чтобы из-под шлема взирать на покоренные земли. У юноши были золотистые волосы, крупный рот, говоривший о некоторой жестокости. Она и представить себе не могла, что человек может быть столь красив, страшен и желанен.

Обнаженный мужчина смотрел не на зрителя, а скорее куда-то вниз, на маленькое озеро, скрытое среди скал. Художник изобразил озеро отсветами на прекрасном лице. Точно так же и солнце, отражаясь от вод Темзы, играло размытыми бликами на потолке в комнате сэра Гренвилла Кони.

Кэмпион никак не могла оторваться от картины. Само совершенство. Даже не верится, что кто-то может быть настолько красив, златокудр, надменен и безупречен. Это не более чем игра воображения художника, но игра, которая притягивала и волновала.

— Вам понравилась моя картина?

Она не слышала, как распахнулась вторая дверь, расположенная позади письменного стола. Вздрогнув, она обернулась и увидела на пороге престранное, потрясающе уродливое существо.

Сэр Гренвилл Кони, а как она догадалась, это был именно он, оказался невысокого роста. Его необъятный живот поддерживали тоненькие, как веретенца, ножки, которые, казалось, едва-едва выдерживали столь непристойно жирное тело. Его лицо до жути напоминало лягушку — бледные выпученные глаза, широкий безрадостный разрез на месте рта. Кудрявые волосы уже поседели. Богатые одежды коричневых тонов туго натягивались на толстом брюхе. Со своей собеседницы Кони перевел взгляд на картину.

— Это влюбленный в себя Нарцисс. Так сказать, предостережение от опасностей самолюбования. Вам бы не хотелось, мисс Слайз, чтобы я превратился в цветок? — Он хихикнул. — Вы ведь мисс Слайз?

— Да, сэр.

Выпученные глаза рассматривали ее.

— Вы знаете, кто такой Нарцисс, мисс Слайз?

— Нет, сэр.

— Конечно не знаете. Вы же пуританка. Зато вы, наверное, знаете библейские истории, да?

— Надеюсь, что так, сэр. — Она чувствовала, что сэр Гренвилл насмехается над ней.

— Нарцисс, мисс Слайз, был настолько красив, что влюбился в себя. Он часами любовался собственным отражением и в наказание был превращен в цветок, который мы теперь и называем нарциссом. Как вам кажется, он красив?

Она кивнула, смутившись от такого вопроса.

— Да, сэр.

— Так и есть, мисс Слайз, так и есть. — Сэр Гренвилл разглядывал свою картину. — Картина — это тоже наказание.

— Наказание, сэр?

— Я был знаком с этим молодым человеком, мисс Слайз, я предлагал ему свою дружбу, но он предпочел стать моим врагом. В отместку я велел изобразить его лицо на этой картине, чтобы все думали, будто он, мой друг, и позировал в таком виде. — Он смотрел на нее и смеялся. — Вы ведь не понимаете, о чем речь, правда?

— Нет, сэр.

— Такая невинность. Вам нужно знать, мисс Слайз, что из меня получается чудесный друг и страшный враг. Ну?

Последнее слово было обращено не к Кэмпион, а к высокому, хорошо сложенному молодому клерку, который вошел в комнату с пачкой бумаг и теперь ждал у стола. Он указал на бумаги.

— Манчестерские деньги, сэр Гренвилл. Сэр Гренвилл Кони обернулся.

— О, заем милорду Манчестеру. Мне казалось, я уже подписал эти бумаги, Джон.

— Нет, сэр Гренвилл.

Сэр Гренвилл подошел к столу, взял и просмотрел стопку бумаг.

— Двенадцать процентов, да? Ну сколько же сегодня готовы платить за деньги! Он надоедливый?

— Да, сэр Гренвилл.

— Хорошо. Люблю надоедливых должников. — Он потянулся за пером, обмакнул его в чернила и подписал бумаги. Потом, не оборачиваясь, обратился к Кэмпион: — Вам не жарко в этой накидке, мисс Слайз? Секретарь возьмет ее. Джон!

Он жестом показал, чтобы молодой человек взял у Кэмпион накидку.

— Я останусь в ней, сэр. Если позволите, — неуверенно добавила она.

— Конечно, конечно, мисс Слайз, как вам угодно. — Сэр Гренвилл все еще просматривал бумаги. — Вы вольны поступать, как вам заблагорассудится.

Он схватил со стола какой-то документ.

— Джон, скажи милорду Эссексу, что, если мы установим налог на селитру, у него не будет пороха для пушек. Я полагаю, нам следует обращаться с ним как с простым солдатом. Уж очень ему, по-моему, хочется им стать. — Он сунул бумаги секретарю. — Ладно. А теперь оставь нас. Мисс Слайз и мне неугодно, чтобы нас кто-либо беспокоил.

Секретарь ушел, и вновь послышался зловещий звук запираемой двери. Сэр Гренвилл не обратил на это никакого внимания и, пропихнув свой огромный живот между стеной и углом стола, уселся в просторное кожаное кресло.

— Значит, вы — мисс Доркас Слайз.

— Да, сэр.

— А я, как вы без сомнения и предположили, сэр Гренвилл Кони. Я человек занятой. Зачем вы ко мне пожаловали?

Она смутилась от его резкости, от отвращения, которое вызывало его отталкивающее лицо. Встреча проходила совсем не так, как представлялось им с Тоби.

— Мне бы хотелось спросить вас кое о чем, сэр.

— То есть вы хотите, чтобы я дал вам ответы? Какие же? Она заставила себя говорить четко, даже смело. В этом маленьком толстяке было что-то, что выводило ее из равновесия.

— О завещании моего отца, сэр, и о Договоре. Он улыбнулся, широкий рот злорадно искривился.

— Садитесь, мисс Слайз, садитесь же. — Он подождал, пока она устроилась на неустойчивом высоком стуле. — Значит, вы хотите получить у меня некоторые ответы. Ну что же, почему бы и нет? Думаю, для того и существуют адвокаты. Проповедники нужны, чтобы формировать мнение, поэты — чтобы развивать фантазию, а адвокаты — чтобы выяснять факты. Так задавайте ваши вопросы.

Говоря это, сэр Гренвилл начал делать нечто странное. Его левая рука медленно ползла по столу. Она двигалась наподобие краба, будто пухлые пальчики были маленькими клешнями. Кэмпион увидела, что рука направляется к фарфоровому блюду с остатками фруктового пирога.

— Ну, давайте, девушка.

Рука отвлекала ее. Она уже добралась до блюда, и теперь пальцы робко перебирались через край. Кэмпион заставила себя оторвать взгляд и сосредоточиться.

— Завещание моего отца, сэр, представляется каким-то таинственным… — Голос ее замер, с каждой секундой она нервничала все больше и больше.

— Таинственным? Таинственным?! — Для такого маленького толстого человека голос у Кони был до странности грубым. — Завещание зачитывал адвокат, верно? Я, конечно, согласен, что Айзек Блад — всего лишь сельский адвокат, но я-то полагал, он в состоянии огласить завещание!

Рука уже добралась до остатков пирога и скатывала шарик из фруктов и теста.

— Он действительно огласил завещание, сэр. — Кэмпион пыталась привести в порядок свои мысли, но рука, возвращавшаяся теперь назад от блюда, отвлекала ее.

— Я так рад, мисс Слайз, так рад. Мне почему-то почудилось, что вы сочли представителя нашей профессии некомпетентным, но, похоже, этого обвинения не выдвигается против мистера Блада. Так что же там было такого таинственного? Мне завещание вашего отца показалось трогательно бесхитростным.

Он снова улыбнулся, будто желая смягчить сарказм, а потом странным, церемонным жестом поднял руку и забросил шарик из пирога себе в рот. Пока жевал, он, казалось, улыбался ей, словно испытывая удовольствие от ее смущения. Освободившись от первой порции пирога, левая рука снова поползла по столу.

Кэмпион заставила себя взглянуть в бесцветные, немигающие глаза.

— В завещании отца, сэр, упоминается о Договоре и о печати. Мистер Блад не смог уточнить подробности.

— И вы такой путь проделали, чтобы это выяснить?

— Да, сэр.

— Хорошо! Хорошо! — Рука снова была уже почти у самого блюда. Он повернулся. — Джон! Джон!

Дверь отперли. Кэмпион ожидала, что секретаря попросят принести какие-то бумаги, может быть, даже сам Договор, но вместо этого он внес на подносе две мелкие мисочки. Сэр Гренвилл указал на Кэмпион, и поднос предложили ей. Она взяла одну тонкую фарфоровую мисочку, оказавшуюся страшно горячей. Кэмпион пришлось поставить ее на ковер, и тогда она увидела, что в ней была какая-то темная прозрачная жидкость с плавающими в ней кусочками коричневого цвета.

Сэр Гренвилл взял вторую мисочку, после чего секретарь удалился, заперев за собой дверь. Сэр Гренвилл улыбнулся:

— Чай, мисс Слайз. Вы когда-нибудь пили чай?

— Нет, сэр.

— Бедный, обездоленный ребенок. Никогда не слышала о Нарциссе, никогда не пила чая. Этот напиток, мисс Слайз, рискуя жизнью, моряки доставляют с Востока. Единственно ради того, чтобы мы имели возможность им насладиться. Не беспокойтесь, — он поднял толстую, короткую руку, — в нем нет ничего алкогольного. Можете спокойно пить его, сознавая, что ваша душа в безопасности.

Он поднял мисочку с чаем и шумно отхлебнул, зажав тонкими губами, но глаза по-прежнему были прикованы к ней.

— Попробуйте, мисс Слайз. Это очень дорогой напиток, и мне будет обидно, если вы пренебрежете моей добротой.

Она воспользовалась полой своей серебристо-голубой накидки, чтобы поднести мисочку ко рту. Она слышала о чае, но никогда не видела его, и вкус показался резким и тошнотворным. Она поморщилась.

— Вам не понравилось, мисс Слайз?

— Он горький.

— Как и многое другое в жизни, вы так не считаете? Кэмпион показалось, что теперь сэр Гренвилл пытается быть приветливым. Он вынужден признать, что она изложила свое дело, и теперь он будто бы пытался помочь обрести спокойствие. Его левая рука снова подобралась к тарелке с пирогом, на что он наконец обратил внимание.

— Это айвовый торт, мисс Слайз. Вы любите айвовый торт?

— Да, сэр.

— Тогда непременно попробуйте айвовые торты мисс Партон. Она печет их в небольшом домике близ Лэмбет-Стэрз, откуда мне их совсем свежими доставляют каждое утро. Вы захватили с собой печать?

Вопрос так удивил и испугал ее, что она пролила немного чая на свою чудесную новую накидку. От огорчения она вскрикнула, и это дало ей секунду-другую на размышление.

— Нет!

— Что нет?!

— Я не принесла печать!

Ее поразила сила его натиска.

— Где она?

— Не знаю!

Сэр Гренвилл воззрился на нее. У нее было ощущение, что его бесцветные, выпученные глаза пронзают ее насквозь. В руке она по-прежнему держала мисочку с чаем, лицо все еще оставалось расстроенным из-за того, что она посадила пятно на новую накидку. Предложенный чай убедил Кэмпион, что адвокат намерен обойтись с ней по-доброму, но теперь она поняла, что к этой встрече сэр Гренвилл подготовился намного лучше нее. Ему не требовалось объяснять секретарю, что ему нужно, чай был подготовлен заранее, и, когда она чуточку расслабилась, он набросился на нее со своими молниеносными вопросами. Она неуверенно поставила чай на пол. Голос сэра Гренвилла был все еще напорист.

— Вы знаете, что такое печать?

— Да.

— Не да, а да, сэр.

— Да, сэр.

— Расскажите мне.

Мысль работала быстро. Она должна открыть ему не больше, чем сказал Айзек Блад, читая завещание. Она заговорила с осторожностью:

— Она удостоверяет подпись на любом документе, связанном с Договором, сэр.

— Очень хорошо, мисс Слайз, замечательно! Так где же печать?

— Не знаю, сэр.

— Как она выглядит?

— Не знаю, сэр.

— Неужели?

Он засунул в рот еще один шарик из пирога и стал жевать, сверля ее взглядом. Она подумала, интересно, моргает ли он когда-нибудь? И, когда ей в голову пришла эта мысль, он как раз моргнул. Моргал он медленно, как какое-нибудь редкое животное, а потом все его подбородки дрогнули — он проглотил айву и тесто.

— Вы не знаете, как она выглядит, мисс Слайз, однако когда вы в первый раз пытались пройти в мой дом, вы сказали, что это Договор святого Матфея. Ведь так?

— Да, сэр.

— Так откуда же вам стало известно о святом Матфее?

— Отец рассказал мне.

— Да? Неужели, мисс Слайз? — Левая рука снова поползла. — Скажите, у вас были хорошие отношения с отцом?

Она пожала плечами:

— Да, сэр.

— Неужели, мисс Слайз? Любящие отец и дочь, да? Он часто беседовал с вами, да? Делился своими проблемами? Все рассказал про печать святого Матфея?

— Он упомянул о ней, сэр.

Он рассмеялся с явным недоверием, но вдруг снова изменился и подался вперед:

— Значит, вы хотите узнать о Договоре. Очень хорошо, мисс Слайз, я вам расскажу. — Он будто задумался, глядя поверх ее головы на обнаженного Нарцисса, а его левая рука, жившая, по-видимому, независимой жизнью, хватала и мяла фрукты и тесто. — Несколько лет назад, мисс Слайз, ваш отец, я и еще несколько джентльменов задумали одно коммерческое дело. Теперь неважно, что это было за дело, значение имеет лишь то, что оно оказалось успешным. Да уж, действительно! Очень успешным. Должен сказать, мы сами себе удивились и даже обогатились. Я подумал, мисс Слайз, что денег, которые мы вместе заработали, нам хватит, чтобы безбедно жить в старости, и поэтому был создан Договор, Договор — это удобная форма соглашения, не дающая возможности кому-нибудь одному из нас надуть партнеров, так оно в действительности и оказалось. Все мы теперь, те, кто уцелел, доживаем свой век, а Договор дает нам комфорт в зимнюю пору нашей жизни. Вот и все, мисс Слайз.

Он закончил, победоносно отметив это событие еще одним церемонным маневром со скатанным из пирога шариком.

Он солгал так же, как лгал и ее отец. Если бы Договор был простой деловой сделкой, почему отец не поделил деньги между Эбенизером и нею? Она вспомнила письма тестя и тещи к ее отцу, в которых говорилось, что дела у Мэттью Слайза идут скверно. А сэр Гренвилл Кони хотел, чтобы она поверила, будто отцу удалось привлечь лондонских торговцев и самого Кони к участию в каком-то сказочно выгодном деле. Она взглянула на Кони.

— А что это было за дело, сэр?

— Вас это не касается, мисс Слайз, совсем не касается. — Он сказал это грубо и своим тоном спровоцировал ее на возражение.

— Но печать-то становится моей по достижении мной двадцати пяти лет. Поэтому это мое дело.

Теперь он смеялся над ней, плечи ходили вверх-вниз, а подбородки трепыхались над тугим белым воротничком.

— Ваше дело, мисс Слайз! Ваше дело! Печать становится твоей, девочка, потому что она красивая! Женское дело — рождение ребятишек и красивые безделушки, и больше ничего. Так вы говорите, что не видели печать?

— Нет, сэр.

Плечи его все еще сотрясались от смеха, когда он поманил ее:

— Идите сюда.

Она подошла к столу, пока Кони возился с жилетным карманом. Коричневая материя так плотно облегала живот, что Кони никак не мог извлечь то, что хотел. Она посмотрела поверх его седых кудрявых волос и увидела, что гребцы все еще сидят в барке, как статуи, устремив в синее небо белые лопасти весел. Она подумала про Тоби, который ждал в аллее, и пожалела, что его нет рядом. Она не сомневалась, что его не смутил бы этот лягушко-образный человек, державшийся то саркастически-дружески, то презрительно.

— Вот. — Адвокат бросил что-то на стол.

Печать была точь-в-точь такая же, как та, что осталась у Тоби. Кэмпион взяла ее, еще раз подивившись, как тяжело золото. Она заметила изящный ободок из бриллиантов и рубинов. Как и печать святого Матфея, эта тоже была прикреплена к длинной золотой цепочке, так что и ее можно было носить как подвеску. Она повернула печать к окну и заметила знакомую причудливую резную окантовку вокруг оттиска. Она поднесла печать поближе к глазам и вместо топора увидела очень изящно выгравированного льва. В зеркальном отражении было начертано «Св. Марк».

Держа в руках эту вторую, столь сильно напоминавшую первую, печать, она снова ощутила присутствие какой-то тайны. Она вспомнила, что в письме говорилось, будто печати — ключ к несметному богатству, и почему-то при виде второй печати власть, заключенная в золотых цилиндрах, показалась намного более реальной. Теперь она поняла, что мужчины будут стремиться завладеть печатями и что пока одна из них у нее, сидящий за столом адвокат — ее враг. Она думала, что ее ждут любовные приключения, теперь же они оказались связаны с опасностью.

Сэр Гренвилл говорил непринужденно и безразлично.

— Обязательно посмотрите, что там внутри.

Он чуть не поймал ее. Стык двух половинок был так искусно замаскирован, что было совершенно невозможно предположить, что внутри цилиндра есть полость, и все же при его хитрых словах ее пальцы механически приготовились взять печать так, чтобы открыть. Но она успела одуматься, пока пальцы еще двигались, и не остановилась, будто хотела лишь поболтать печатью на длинной золотой цепочке.

— Как она красива.

Сэр Гренвилл сделал долгую паузу. Ей было видно, как золотой цилиндр отражался в бесцветных, тусклых глазах. Он медленно моргнул.

— Я сказал, обязательно посмотрите, что там внутри. Она изобразила наивность. Потянула за печать, сдвинула брови, потрясла ее у себя над ухом.

— Она развинчивается. — Его голос звучал разочарованно.

Кэмпион издала по-детски радостный возглас удовлетворения, когда цилиндр разделился на две половинки. Сначала она думала, что в нем, как и в принадлежавшем ее отцу, будет распятие, потому что заметила похожую человеческую фигуру с распростертыми руками.

Но это не был религиозный символ древней власти. Этот символ был намного древнее Христа, он был ровесником самому человечеству. То была женщина с широко раскинутыми руками и раздвинутыми в стороны ногами. Голова откинута назад, бедра выпячены вперед. Хоть обнаженная фигурка и была миниатюрной, в ней чувствовалась страсть и желание отдаться. Сэр Гренвилл хихикнул:

— Отвратительно, правда?

Она бережно соединила обе половинки, скрыв обнаженную, томящуюся в любовном экстазе женщину.

— Моему отцу это бы не понравилось. Может быть, поэтому он свою и выкинул.

Он протянул короткую белую ручку, и Кэмпион неохотно уронила печать ему на ладонь.

— Так вы говорите, выкинул?

— Мы ее искали, сэр. Везде искали. И не нашли. Он устало указал ей рукой на стул.

— Садитесь.

Она повиновалась. Она гордилась собой. Ей, возможно, и не удалось добиться правды от сэра Гренвилла Кони, но она не попалась в расставленные им сети. Она не выдала, что нашла печать, и, хотя по-прежнему не знала, почему печати так важны, поняла, что этот богатый, влиятельный человек жаждет обладать ими.

Бережно и неспешно сэр Гренвилл спрятал печать святого Марка.

— Вы правы, мисс Слайз, говоря, что печать святого Матфея станет вашей в день вашего двадцатипятилетия. — Его левая рука опять начала свой неприметный путь. — В тот год истечет срок действия нашего Договора, наше соглашение перестанет существовать, и печати потеряют всякий смысл. Не считая, конечно, их ценности как таковых, что уже немало. — Он улыбнулся ей. — Я подумал, ведь печати такие красивые, что юной леди эти безделушки могут понравиться, вот я и убедил вашего отца подарить вам печать святого Матфея, когда она станет бесполезной. У него была одна дочь, и почему бы ей, подумал я, и не получить единственное украшение. Вашему отцу это не слишком понравилось, но он согласился, наверняка просто не желая перечить мне. Слишком хорошая вещица, чтобы выкидывать. Но, быть может, вы правы. Возможно, в порыве праведного гнева он расстался с печатью. Какая жалость. — Он пожал плечами. — Это все, ради чего вы ко мне приходили?

Это было не все, но она не сомневалась, что здесь ей правды не узнать. В новой накидке ей было жарко, а вид сверкающей реки за окнами вызвал у нее желание выбраться из дома Кони. Ей хотелось быть вместе с Тоби. Она собрала складки накидки в руку и кивнула:

— Это все, сэр.

— Любопытно, мисс Слайз, что вы проделали такой долгий путь из Уэрлаттона с целью задать мне столь простые вопросы. Да к тому же, как я вижу, вы еще не допили чай! Допивайте, дитя! Допивайте! Не волнуйтесь, вы скоро покинете этот дом.

Он улыбнулся, когда она снова примостилась на неудобном стуле. Она обратила внимание, что его рука перестала путешествовать к пирогу и обратно.

— Скажите, мисс Слайз, а вы не обручены с неким Сэмьюэлом Скэммеллом?

Она кивнула.

— Таково было желание вашего любимого батюшки, если не ошибаюсь? — спросил адвокат.

— Да, сэр.

Он уставился на нее, все еще улыбаясь:

— Скажите мне, Доркас… Ничего, что я называю вас Доркас?

— Ничего, сэр.

— Тогда скажите мне, Доркас, потому что мне очень хочется знать, — вы хотите замуж за мистера Скэммелла?

Она заколебалась, заметив, как впились в нее выпученные глаза, словно видящие ее насквозь, и не могла сообразить, будет ли какой-то вред, если она скажет правду. Она помрачнела.

— Нет, сэр.

— Вот как! — Он сделал вид, что удивился. — Странно, очень, очень странно. Я никогда не был женат, Доркас. Нет. Я посвятил свою жизнь суровой службе закону, суду лорд-канцлера, а в последнее время — и наверняка потому, что я не обременен женой, — меня просят присоединять свое скромное мнение к мнению тех, кто стоит у кормила власти. Как видите, я хорошо разбираюсь в законах и политике, но, боюсь, мало что понимаю в женитьбе. Вы не хотите замуж, Доркас? Или вы хотите, подобно мне, посвятить себя закону?

В ответ она медленно произнесла:

— Мне хочется замуж, сэр.

— Ах, вот что! — Он поднял руку, изображая изумление. — Понимаю, дело в мистере Скэммелле, да? Вы — как это вульгарно говорится — не влюблены?

— Я не люблю мистера Скэммелла, сэр.

— О, бедное дитя, бедное, бедное дитя. Вам хочется любви! Хочется, чтобы звезды светлым ковром расстилались у ваших ног, чтобы жизнь была усеяна цветами, хочется встретить родственную душу, жить в гармонии и достатке. Правильно? — Она не ответила, и он продолжил. — Вы, полагаю, ознакомились с брачным контрактом?

— Да, сэр.

— И вы все еще жаждете любви? Ах, ну да, конечно, вы же не юрист, как я. Да, действительно, я должен делить время между государственными советами и судом лорд-канцлера, но в моей стариковской голове еще сохранились некоторые обрывки полезных сведений в области закона. Мистер Скэммелл, я полагаю, подписал брачный контракт?

— Думаю, да, сэр.

— Вы думаете так с полным основанием. Уверяю вас, он подписал! Он переехал из своего лондонского дома, оставил свое дело, связанное со строительством лодок, и нанял человека, который бы вел за него дела, и это все ради того, чтобы посвятить себя вам! И вот из-за того, что вам нужны звезды у ваших ног, мистеру Скэммеллу придется испытать разочарование! На предстоящую свадьбу, Доркас, он потратил деньги, он принес определенные жертвы и взамен ему многое обещали! Сейчас он похож на человека, который заплатил деньги и вдруг не получил товар! Не думаете ли, милое дитя, что теперь мистер Скэммелл может прибегнуть к услугам адвокатов?

Он насмехался над ней, передразнивал ее, а она все равно не могла отвести глаз от проницательного лица, злобно взиравшего на нее с улыбкой на губах. Он сделал паузу, она промолчала, и он усмехнулся.

— А теперь предположим, дитя, что мистер Скэммелл, прихватив брачный контракт, отправляется в суд лорд-канцлера. Он подает жалобу на то, что мисс Доркас непостоянна, что она предпочитает звезды, солнце и луну его земным достоинствам. Должен ли я рассказывать вам, что произойдет? Должен! Ничего! — Он засмеялся. — Как мне достоверно известно, на сегодняшний день в суде лорд-канцлера ждут решения двадцать три тысячи дел, двадцать три тысячи! Я бы никогда не подумал, что в этих краях окажется столько чернил, не говоря уж об энергичных адвокатах, и все же каждый день поступают на рассмотрение все новые и новые дела! Ваше дело, Доркас, рассмотрят, обязательно рассмотрят, но когда вы уже состаритесь, сморщитесь и высохнете, а ваши деньги — те, что у вас были, высосут адвокаты. А кто, дитя мое, женится на увядающем цветке, будущее которого решается в суде лорд-канцлера?

Кэмпион ничего не ответила. Милдред Свон говорила что-то насчет тех, кого «запекают в адвокатский пирог», теперь она поняла, что это означает. Их с Тоби будущее, это нескончаемое лето под безоблачным небом, замарал и разодрал в клочья похожий на лягушку человек. Он подался вперед и заговорил шепотом, как заговорщик:

— Хотите освободиться от мистера Скэммелла? — Она промолчала. Он театрально заглянул во все углы комнаты, будто кто-то мог подсматривать. — Вы хотите освободиться от мистера Скэммелла, Доркас, и чтобы вам при этом не грозил суд лорд-канцлера? Хотите?

— Да, сэр.

— Тогда отдайте мне печать, Доркас. Отдайте мне ее.

— У меня ее нет, сэр.

— Тогда вы должны выйти замуж за мистера Скэммелла! — Он говорил певуче, растягивая слова так, будто она маленький ребенок. — Вам придется выйти замуж за брата Скэммелла!

— Нет!

Улыбаясь, он откинулся назад, голос стал дружелюбным:

— Милая, милая моя Доркас, в чем дело? Вам не хочется вместе с братом Скэммеллом изображать существо с двумя спинами? Так, да? — Он захохотал. — Я уже вижу вас вдвоем в спальне, таких счастливых. — Его голос стал громче и жестче. Кони упивался омерзительным описанием того, как Скэммелл овладевает ею. Она пыталась пропустить это мимо ушей, мотала головой, стонала, но его голос сладострастно рисовал непристойную картину потных тел. Он насмешливо называл это «любовью», а слова его живописали сцену, куда более омерзительную, чем та, что возникала в ее собственном воображении, когда она представляла, как Скэммелл взгромоздится на нее, будто бык на телку. Когда он кончил, Кэмпион всхлипывала.

Он спросил, довольный достигнутым эффектом:

— Хотите избежать этого, Доркас?

— Да!

— Тогда верните мне печать.

— У меня ее нет!

— Значит, вам придется выйти за мистера Скэммелла.

— Нет!

Это было наполовину рыдание, наполовину вопль протеста.

Сэр Гренвилл Кони внимательно наблюдал за своей жертвой.

— Еще один шанс, Доркас, всего один. Отдайте мне печать святого Матфея, и я вручу вам сто фунтов, да, сто фунтов! Этого вам хватит, дитя, чтобы прожить, пока не отыщется кто-то более подходящий, чем мистер Скэммелл.

— Нет! — Кэмпион его почти не слушала; скабрезные подробности стояли перед глазами, но она не осмеливалась признаться, что солгала. Ей устроили бы новую душевную пытку, может быть, даже наказали бы. Поэтому она цеплялась за свою историю. — У меня нет печати!

— В таком случае вам придется выйти замуж за Сэмьюэла Скэммелла.

— Я не выйду.

Она приходила в себя, ей хотелось защищаться, пусть даже только на словах.

Он захохотал, большой рот приоткрылся, обнажив гнилые зубы.

— Но вы выйдете, Доркас, выйдете. Я же адвокат, вы не забыли? Я очень многое могу сделать, дитя, и даже суд лорд-канцлера растрогается, если попросит сэр Гренвилл Кони. — Его левая рука снова потянулась, только на сей раз не к пирогу, а к листку бумаги, который он приподнял над столом. Она разглядела черный текст и большую красную печать.

— Сказать вам, что это такое? Это документ, юридический документ, и я позаботился о том, чтобы забрать его сегодня утром. Я знал, что вы, возможно, навестите меня, Доркас, и рассказал суду о ваших трудностях. О! Такое тяжелое положение! Сирота, еще не достигшая двадцати одного года, одна, вдали от дома… Суд был растроган. Да. По-настоящему растроган. Ей нужен опекун, равно как и ее брату. И, знаете ли, Доркас, теперь вы оба под опекой суда. — Он засмеялся, — Ваш братец, по-моему, будет вполне доволен. Уверен, и вы тоже. Вы находитесь под опекой суда, и я, Гренвилл Кони, ваш опекун. Ваше будущее, дитя, целиком в моих умелых руках. — Он положил документ, победоносно откинулся и засмеялся.

Потрясенная, она слушала, сознавая, что рушатся все ее мечты. Она видела его белое круглое лицо, рассеченное смеющимся ртом, слезы застилали ей глаза. Потом она услышала, как он крикнул секретарю.

— Джон! Открой дверь, Джон!

Лицо Кони выражало радостное нетерпение.

— Входите! Входите! Входите все!

Вдруг вся комната заполнилась людьми, с любопытством и неприязнью разглядывавшими ее. Она затрясла головой будто пытаясь отделаться от кошмара.

— Нет!

— Да, да! — Кони встал. — Я полагаю, вы встречались с Томасом Гримметтом. Это мой старший охранник и преданный слуга.

Ей ухмылялся человек, который прижимал ее к стене конюшни в Уэрлаттоне и запихивал колено между ног. На его широком лице со сломанным носом красовался синевато-багровый нарыв.

Голос Кони был неумолим:

— Ваш дорогой брат Эбенизер. Такой замечательный молодой человек! Я предложил ему место. И Гудвайф! Верная Гудвайф, как ты, должно быть, рада, что вернулся твой заблудший ребенок.

Судя по злобному лицу, Гудвайф готова была плюнуть в нее. Эбенизер держался презрительно. Кони потешался:

— И брат Скэммелл! Смотри же! Твоя невеста возвращена тебе! Какую радость способен приносить закон!

Сэмьюэл Скэммелл улыбнулся Кэмпион, потряс своей стриженой головой. Она же почувствовала, как тиски закона, долга, религии и наказания сжимаются вокруг ее души. Ее надежды, любовь, свобода — все исчезало вместе с угасающим над рекой днем. Всхлипывая, она наклонила голову, и слезы закапали на тонкие серебристые нити накидки.

Сэр Гренвилл Кони сочувственно вздохнул:

— Видите, как она растрогана? Она заплакала! А разве есть высшая радость, чем созерцание кающегося грешника?

— Аминь, — сказал Скэммелл.

— Аминь, — с жаром подхватил сэр Гренвилл. — А теперь, Эбенизер! Гудвайф! Брат Скэммелл! Отведите Доркас в соседнюю комнату. Томас к вам вскоре присоединится. Идите! До свидания, милая Доркас! Я рад, что вы навестили меня, очень рад!

Когда ее выводили из комнаты, Гудвайф словно вцепилась в нее клещами.

Выпроводив девушку в комнату секретарей, Кони захлопнул дверь и остался наедине со своим приспешником Томасом Гримметтом.

— Девчонка с характером.

— А печать у нее, сэр?

Кони протиснулся к столу и сел.

— Нет. Я думал, что это не исключено, но сейчас полагаю, что нет, — он рассмеялся, — я предложил ей такую цену, от которой бы у нее духу не хватило отказаться. Нет. У нее печати нет. — Он поднял глаза на огромную фигуру Гримметта. — Печать все еще где-то в том проклятом доме. Обыщи еще раз. Разбери его по камешку, если потребуется, перерой сад, только найди ее.

— Слушаю, сэр.

— Но сначала… — Кони разбрасывал бумаги по столу, пока не нашел нужную. — Вот свидетельство о бракосочетании Скэммелла, датированное сегодняшним утром, чтобы все было законно. — Голос сэра Гренвилла звучал устало. Он снова воздел очи. — Ее нужно выдать замуж, Томас, нужно! Понятно?

— Ну, раз вы так сказали, сэр.

— Это не я сказал, Томас, это закон. И в завещании так сказано, и в брачном контракте. Если она выходит замуж, Скэммелл становится хранителем печати, а Скэммелл отдаст печать нам.

— Вы в этом уверены, сэр?

— Я в этом уверен, Томас, потому что ты останешься с братом Скэммеллом до тех пор, пока он тебе ее не отдаст.

Гримметт заулыбался:

— Слушаю, сэр.

— Так что обвенчай их. Сегодня же вечером! И пусть все будет законно. Священник, молитвенник. И никаких скэммелловских проповедников-пуритан. Сможешь устроить?

Гримметт задумался:

— Да, сэр. Где?

— В доме брата Скэммелла. — Кони произнес имя Скэммелла с издевкой. — Доставь ее туда на лодке, а потом сделай все, что следует.

— Обвенчать их, сэр? — Гримметт ухмылялся.

— Да. А потом, Томас, но ни в коем случае не раньше, потому что я хочу, чтобы все было законно, удостоверься, черт побери, что она больше не девушка. Мне совершенно не хочется, чтобы она заявила, будто брак не имеет силы, и в доказательство раздвинула бы ноги. Если этот чертов пуританин не знает, как делаются подобные вещи, постой у него за спиной.

— Сделать все самому, сэр?

Сэр Гренвилл с любопытством поднял глаза:

— Она тебе нравится?

— Очень хорошенькая, сэр.

— Тогда можешь управиться сам. Это будет тебе наградой. — Он ухмыльнулся, глядя на великана в кожаной куртке. — Что только не приходится тебе ради меня переносить, бедный Томас.

Гримметт расхохотался. Кони махнул в сторону двери:

— Тогда действуй. Наслаждайся. Мальчишку оставь здесь, он мне пригодится. Зайди ко мне утром, Томас. Хочу узнать все подробности!

Сэр Гренвилл смотрел, как небольшая группа людей садится на его барку. Девчонка в своей приметной голубой накидке сопротивлялась, но Гримметт одной рукой легко справился с ней. Гудвайф, видимо, била и щипала Доркас, которую держал Гримметт. Сэмьюэл Скэммелл плелся позади, беспомощно всплескивая руками. Кони покачал головой и засмеялся.

Некоторое время он опасался, что Доркас уже обратилась к Лопесу, но волновался он зря. Она находилась под присмотром, а через несколько дней обнаружится и печать. Все хорошо, даже лучше, чем хорошо, потому что Эбенизер тоже был под боком. Впервые познакомившись с Эбенизером, сэр Гренвилл почувствовал, что у того есть потребность бороться за какую-то идею, увидел одержимость на лице калеки. Никакой любви к своей красавице сестре он там не разглядел. Кони был доволен. Пора было взяться за господина Эбенизера, который был настоящей манной небесной для его планов.

Небо начинало чуть-чуть краснеть. Как только девушку наконец впихнули в лодку, гребцы оттолкнулись от пирса. Весла ушли под воду, потом двинулись вперед, и выкрашенная в белый цвет лодка легко заскользила по темнеющей воде. Поблескивали расходившиеся за кормой круги.

Сэр Гренвилл чувствовал себя усталым, но счастливым. Теперь он не сомневался, что шотландцы вступят в войну против короля, значит, затраты, сделанные Кони, не пропадут. Но еще отраднее другое. Печать будет у него. Он отвернулся от реки, посмотрел на склонившегося над озером обнаженного Нарцисса, потом распахнул дверь в переднюю.

— Дорогой мой Эбенизер! Дорогой мой мальчик! Нам так о многом нужно поговорить. Принесите вино!

Сэр Гренвилл Кони был счастлив, очень счастлив.

 

Глава 10

Джеймсу Александру Симеону Мак-Хоузу Боллсби доводилось, как и сэру Гренвиллу Кони, испытывать мгновения ничем не омраченного счастья. Боллсби был клириком, священником англиканской церкви, назначенным лондонским епископом, и имел разрешение проповедовать, принимать причастие, хоронить мертвых и, конечно же, соединять христианские души в священном браке.

Помимо всего прочего, преподобный Джеймс Боллсби был пьяницей.

Именно это обстоятельство и породило насмешливое прозвище Трезвенник. Трезвенником Боллсби он был вот уже два года. Пьянство подарило ему не только новое имя, но и сладостные моменты счастья. Случались у него и периоды беспросветного уныния, но каждое утро приносило с собой вызванную элем радость.

Так было не всегда. Когда-то он славился как зажигательный, убежденный проповедник, способный привести в экстаз ближайшие скамьи и взбудоражить всю церковь. Его коньком были рассуждения об адском пламени, и в дюжине приходов он пользовался репутацией человека, способного настолько напугать грешников, что те искренне раскаивались и бежали прочь из питейных заведений. Он ополчался против спиртного, но враг повел осаду и проник в его цитадель. Больше Трезвенник Боллсби не проповедовал.

Но даже будучи горьким пьяницей, Трезвенник Боллсби на пятом десятке нашел-таки свое место в обществе. Он всегда легко приспосабливался, направляя паруса своей веры по ветру преобладающей теологической моды. Так, когда во главе стоял архиепископ Лод, требовавший, чтобы церковная служба отправлялась по образцу ненавистных папистов, Трезвенник первым разукрасил покрывало для алтаря и осветил хоры свечами. Смекнув, что просчитался и что путь на небо, оказывается, лежит через более строгие каноны пуританской службы, он не растерялся. Не тратя времени на раскачку, в один прекрасный день взял да и оповестил прихожан об изменении своих взглядов. Более того, он пригласил пуритан понаблюдать за уничтожением своего пышного алтаря, сожжением перил вокруг него, затем — как будут разорваны в клочья его собственные вышитые одеяния. Он прочитал проповедь, в которой уподобил свое прозрение обращению святого Павла, и сразу же стал любимцем пуританского крыла, потому что был наглядным свидетельством их правоты.

Это умение приспосабливаться он не утратил и по сию пору. Церковь и государство были столь крепко связаны, что адвокатам вроде сэра Гренвилла Кони нередко требовался покладистый священник, который мог бы с готовностью присовокупить санкцию Бога к их собственной. И Боллсби был тут как нельзя кстати.

Сейчас он жил в Спитл-Филдз в жалкой комнатенке, где его, еще непротрезвевшего, и обнаружил Томас Гримметт, после того как благополучно доставил Кэмпион в дом Скэммелла.

Гримметт бесцеремонно растолкал Боллсби.

— Оставьте меня, любезный сэр! Я священник! Священник!

— Знаю, что ты чертов священник. Держись, Трезвенник. — Гримметт схватил ведро тухлой воды и окатил непроспавшегося, упирающегося, растрепанного человека. — Очухайся, ублюдок!

Боллсби застонал. Мокрый и несчастный, он раскачивался из стороны в сторону.

— Боже мой!

Гримметт устроился на корточках рядом с ним.

— Когда ты ел в последний раз, Трезвенник?

— Боже мой!

— Несчастный ты ублюдок. У нас свадьба. Соображаешь ты, свадьба.

— Мне хочется есть.

— Скоро поешь. А теперь бери свою книжку, Трезвенник. Нам некогда.

Гриммет помог священнику найти старую рясу, замызганный наплечник и молитвенник, а потом выволок в переулок, ведущий в Бишопсгейт. Он остановился у первого попавшегося лотка, сунул два пирожка с говядиной и влил в Боллсби рюмку рома.

— Ну вот, ваше высокопреосвященство. Вспомнил меня теперь?

Трезвенник улыбнулся:

— Ты Томас, да?

— Именно, ваше преподобие. Человек сэра Гренвилла.

— О! Добрый сэр Гренвилл! У него все благополучно?

— Ты же знаешь сэра Гренвилла, преподобный. У него плохо не бывает. А теперь двигайся. Нас ждет работа.

Боллсби с жадностью посмотрел на сумку с бутылками:

— Я нужен вам как свидетель, да?

— Я же сказал тебе, Трезвенник, свадьба, черт возьми. Шевелись же!

— Свадьба! Как приятно! Я люблю свадьбы. Веди меня, любезный Томас, веди!

Тоби Лэзендеру стало скучно. Ждать в аллее оказалось занятием безрадостным. Через час он направился к Стрэнду, убедив себя, что Кэмпион, возможно, выйдет через парадный вход, но никаких признаков жизни там не было, не считая прислонившегося к кирпичной арке стражника. Тоби вернулся в аллею и прошел в самый ее конец, туда, где начинался спуск к реке, а камни, заливаемые водой, были покрыты мусором и грязью. Стена, ограждавшая сад Кони, выдавалась далеко в реку, и он никак не мог заглянуть за нее. Он вернулся к крыльцу, прислонился к противоположной стене и, задрав голову, уставился на безликий, бесцветный дом Кони. Он должен ждать. Скоро, очень скоро, уговаривал он себя, Кэмпион появится, и они будут вместе.

Он был влюблен, и весь мир преломлялся в зеркале этой любви. Ничто не имело значения, кроме одного: он должен быть вместе с Кэмпион. Даже отцовское неодобрение показалось не столь уж существенным. Впервые он повстречался с ней у ручья и, как всякий влюбленный, испугался, что она больше не захочет его видеть. Он проклинал себя за то, что не вернулся, хотя из Лондона он все равно уже никак не смог бы выбраться. Потом она ему написала, и, получив письмо, он уже через несколько минут покинул дом своего отца. Его жизнь до того, как он познакомился с Кэмпион, часы, проведенные без нее, — все это не имело значения. Он влюбился. Его отец и, без сомнения, мать не могли быть довольны. И по рождению и по воспитанию она была ему не пара, но Тоби это не смущало. В душе Кэмпион было что-то такое, что опьяняло его, без чего он ни за что не стал бы жить, и даже сырая аллея, куда почти не проникало солнце, казалась из-за этого светлее.

Он нащупал печать, которая угадывалась сквозь рубашку и кожаную куртку. Еще недавно этот талисман был на ее груди. И даже этот факт превращался в знамение, сулящее радужные надежды.

Ее голос Тоби услышал раньше, чем увидел ее. Он стоял, прислонившись к стене, и мечтал о безоблачном будущем, когда раздался крик. Обернувшись, он успел заметить серебристо-голубую накидку на корме лодки, потом гребцы наклонились вперед, налегли на весла, и барка скрылась из виду.

— Кэмпион!

Он подбежал к воде, но было уже поздно.

— Лодочник! Лодочник!

Проклятие, проклятие и еще раз проклятие! Когда надо, никогда не найдешь свободной лодки!

Он бросился вверх по аллее, башмаки гулко топали по дорожке. Он повернул на восток на Стрэнд, соображая, где ближайший спуск к реке. Эксетер-стрит! Тэмпл-Стэрз! Он проталкивался между прохожими, не обращая внимания на их ропот. Он знал, что с каждой секундой возлюбленная удаляется от него.

Скэммелл! Это наверняка Скэммелл! Кэмпион все ему рассказала, и он заставлял ее повторять свою повесть снова и снова, пытаясь найти лазейку в юридической путанице завещания, Договора и брачного контракта. Пробираясь сквозь толпу, он гадал, не схватил ли ее какой-нибудь другой человек, упоминавшийся в письме, к примеру Ло-пес. Если он намерен ее спасти, то должен понять, кто виновник похищения его возлюбленной. Инстинкт же подсказывал: Скэммелл. Она говорила, он строит лодки, а та, на которой ее увезли, была достаточно роскошной и вполне могла принадлежать владельцу такого дела.

Он свернул со Стрэнда, налетев на какого-то купца, который принялся на него орать, но Тоби уже мчался вниз по ступеням Эксетер-стрит к очереди, ожидавшей лодочников.

Древко пики опустилось поперек узкой улочки, преградив ему путь, и перед ним возник солдат в кирасе. Сзади подошли двое других.

— Спешишь, парень?

— Да!

Черт возьми! Патруль! Один из множества, отправленных парламентом на улицы в поисках дезертиров.

Они приперли его к стене. Прохожие жались к противоположной стороне, не желая ни во что ввязываться. Остановивший Тоби солдат оглядел его с ног до головы.

— Ты кто такой, парень?

Мысль работала быстро, он уцепился за имя сына одного из коллег отца.

— Ричард Кромвель, сын Оливера Кромвеля.

— Торопишься, да? — Солдат слегка оторопел.

— Да, по делам отца.

— Пусть идет, Тед, — сказал другой, но третий не успокаивался.

— Рыжие волосы, — бубнил он, — крепкое телосложение, рыжие волосы. Вот на что капитан приказал обращать внимание. — Он дернул кожаный подшлемник, стащив его с головы Тоби. — Ну, что я говорил! Рыжие волосы!

На первого солдата это произвело определенное впечатление, но он все еще колебался.

— Лэзендер?

Тоби заставил себя расслабиться и даже улыбнуться.

— Меня зовут Ричард Кромвель. Отведите меня к своему капитану. Кто он?

Первый солдат сконфузился.

— Форд, сэр. Капитан Форд.

— Ба, Форд! — Тоби рассмеялся. — Мы с Фордом знакомы. Пойдемте к нему. Идемте же! Вы должны исполнять свой долг. — Он подмигнул первому солдату. — Как вас зовут?

— Уиггс, сэр. Эдвард Уиггс — Уиггс был доволен знакомством.

— Давайте все сделаем как положено, Уиггс, а потом я смогу вернуться к делам своего отца.

Уиггс был склонен тут же на месте отпустить Тоби, но двое других полагали, что в их однообразной службе прогулка до Ладгейта, где располагалась казарма, придется весьма кстати.

Тоби сдержался. От этого можно было сойти с ума, но допустить ошибку — значило накликать беду. Он должен выбрать подходящее место, и, мысленно проигрывая свои действия, он смотрел на приближающийся угол дома Эссекса. Уиггс слева от него разглагольствовал, что был бы не прочь, если бы кто-то замолвил за него словечко, а двое других плелись сзади. Все они размагнитились, убаюканные добродушной готовностью Тоби к сотрудничеству. Они дошли до угла, справа была арка, ведущая на Флит-стрит. Тоби указал на крышу арки и засмеялся.

— Только поглядите на этого дурака.

Они конечно же уставились, а Тоби саданул правым коленом Унггса между ног, выхватил падающую пику и стремглав бросился бежать. Позади раздался вопль боли, а потом он и сам начал кричать.

— Дорогу! Дорогу! Задержите его!

Толпа приняла его за солдата. Люди расступались перед острием пики и оглядывались в поисках виновника переполоха. Создавшуюся иллюзию подкрепляли двое напарников Уиггса, которые с криками мчались сзади.

Тоби был в гораздо лучшей спортивной форме, чем лондонские подмастерья, из которых состоял городской гарнизон. Он стрелой вылетел на середину Стрэнда, прочь от центра города, прочь от Кэмпион, а потом резко свернул направо в одну из зловонных аллеек, ведущих к северу. Пику он отшвырнул в сторону, чтобы быстрее бежать по узкому лабиринту. Крики смолкли где-то позади.

На каждом углу Тоби замедлял бег и, если видел людей, шел с беспечным видом, небрежно приветствуя прохожих, а когда в аллее никого не было, бежал. Теперь он знал, что скрылся от солдат, но по-прежнему мучился из-за Кэмпион.

Он задержался на углу Булл-Инн-Корт. Погоня отстала ярдов на пятьдесят, затерявшись в запутанных переулках, и он постучал в синюю дверь.

— Мистер Тоби! — Глаза миссис Свон расширились.

— Тс-с! — он приложил палец к губам, шмыгнул в коридор и согнулся, хватая ртом воздух. — Меня здесь нет, миссис Свон.

— Конечно нет, дорогой. В жизни вас не видела. — Она захлопнула дверь. — Расскажите же мне, что случилось.

— Через секунду — Он выпрямился, улыбаясь ей. — Боюсь, мне нужна ваша помощь.

— По-моему, тоже, дорогой. Где Кэмпион?

В беде, подумал Тоби, в большой беде, и он должен спасти ее.

Темз-стрит была самой длинной в городе и тянулась на три четверти мили от Кастомз-Хаус близ Тауэра до разваливающихся стен Бэйнард'з Касл в Ладгейте. Мастерская Скэммелла располагалась почти посередине улицы там, где дома и верфи теснились к берегу реки.

Всю дорогу до мастерской Гудвайф торжествовала. Она колотила, щипала и царапала Кэмпион, голос ее полосовал, как зубья пилы. Гудвайф припомнила каждый проступок девушки за двадцать лет, каждый грешок, каждый случай, когда она расстраивала родителей, но в этом перечне злодеяний не осталось места горю. Все это подкреплялось цитатами из Библии в изложении Скэммелла. Гребцы Кони наблюдали с бесстрастными лицами, а на корме скалился Гримметт.

Гудвайф потянула за голубую накидку.

— Что это еще такое? Что это? Тебя воспитывали в послушании Господу, а ты так одеваешься?

Скэммелл не упустил свой шанс. Голос звучал скорбно:

— «Женщина в наряде блудницы, с коварным сердцем, шумливая и необузданная; ноги ее не живут в доме ее».

— Аминь.

Гудвайф едва дождалась конца цитаты.

— Ты позор! Позор для своих родителей, для меня, для мистера Скэммелла, для нашего Господа и Спасителя, а что о нас подумает сэр Гренвилл? Скажи же мне! Что он о нас подумает!? — Этот последний отчаянный вопрос был задан так визгливо, что люди в проплывавших мимо лодках с беспокойством повернули головы.

Наконец они прибыли. Лодка вошла в узкий проход между двумя пирсами, и Кэмпион подтолкнули по ступеням в заваленный древесиной, пропахший смолой двор, наполовину забитый готовыми маленькими лодками. Скэммелл оставил Гримметта и Гудвайф сторожить ее, а сам выгнал со двора своих рабочих. Им было очень любопытно, особенно мастеру, но Скэммелл всех выпроводил. Лодка Кони снова вышла на реку, развернулась и скрылась из виду вверх по течению.

По одну сторону двора располагались высокие, заполненные древесиной навесы, а по другую — большой мрачный дом Скэммелла. Кэмпион втолкнули внутрь, в маленькую смежную с передней комнатку. Ее заперли там одну, и скрип поворачиваемого в замке ключа напомнил ей те времена, когда отец наказывал ее, запирая в комнате, пока распалялся до того, чтобы выплеснуть на ребенка месть Господа.

Ставни на окнах были заперты, но через некоторое время глаза притерпелись к темноте, и она догадалась, что очутилась в бывшем кабинете Скэммелла. Полки теперь опустели, но на столе все еще лежало несколько религиозных брошюр. Одну из них она разорвала в клочья, прекрасно сознавая бессмысленность своего протеста. Не брошюру ей хотелось распотрошить, а весь этот дом. Ей хотелось вопить, плакать, колотить кулаками в дверь, но она не хотела тешить мучителей зрелищем своего полного поражения.

А поражение она потерпела. И, стоя в комнате, напряженная и испуганная, она сознавала, что ее ждут безрадостные дни. Она сдерживала слезы, и ненависть придавала ей силы. Кэмпион прислушалась к голосам в коридоре. Гримметт что-то объяснял, но что — она не могла разобрать. Скэммелл же сначала возвысил голос от удивления, потом от возмущения, а потом сник. Открылась и закрылась парадная дверь, и теперь до нее долетали лишь голоса Скэммелла и Гудвайф.

Кэмпион с детства не выносила приглушенных голосов, С тех самых пор, как она прислушивалась к злобным словам родителей, предвещавшим жестокое наказание. В такие ночи она изо всех сил молилась. Молилась об одном-единственном намеке на любовь Иисуса. Но ответом всегда был лишь ветер в Уэрлаттоне, давящая темнота, окутывавшая большую лужайку, и далекие голоса.

Время шло. Сама того не замечая, она задыхалась, словно не могла унять сердце без свежего воздуха. Она успокоилась, правда, не сразу. За окном наступала ночь. Кэмпион попыталась открыть ставни, но против металлических прутьев ее пальцы были бессильны.

Она молилась. Молилась об избавлении. Она знала, что Бог есть и что Иисус — это любовь. Вопреки всему опыту своего детства, она упорно верила, что Бог есть добро и любовь. Она молилась, но не пуританскому Богу наказания, а Богу любви. Однако даже когда она произносила свои молитвы, те не вселяли надежды.

Повернулся ключ. Этот звук опять воскресил в ней страхи детства. Открылась дверь, и появилась свеча, точь-в-точь так же, как тогда, когда поздно вечером приходил отец с ремнем в руках. Когда он отсылал прочь служанку Чэрити, на его лице лежала мрачная тень Бога. На сей же раз пожаловал Сэмьюэл Скэммелл.

Он закрыл за собой дверь, поставил свечу на стол и смущенно улыбнулся стоявшей у окна девушке.

— Помолимся, Доркас? Она промолчала.

Он жестом предложил ей обойти вокруг стола и указал на пол.

— Я подумал, если мы вместе преклоним колени и поведаем Ему о наших бедах, нам, возможно, станет легче.

Она удивилась, насколько спокойно прозвучал ее голос.

— Он разрушил стены Иерихона. У вас есть труба? Скэммелл поежился от прозвучавшего в ее голосе презрения.

— Ты не поняла, Доркас. Ты больна. — Он всплескивал руками, стремясь объяснить ей что-то. — Смерть отца — это тяжело пережить. Доктор Фендерлин сказал, что тебе нужно принимать лекарство. Ты должна отдохнуть, милая, отдохнуть в Дорсете.

Он нелепо затряс головой, потом перешел на язык Сиона, чтобы не слишком задумываться. — Господь и Спаситель наш Иисус Христос поможет нам, Доркас. Возложи на него свои заботы и свою вину. — Его голос креп по мере того, как он входил в ритм восхваления. — Пусть нам трудно, Доркас, пусть нам плохо, но Он есть! Я знаю! Своей жизнью я это доказал. Доказал его спасительной милостью, кровью агнца, Доркас!

— Замолчите! — закричала она. — Замолчите!

Гудвайф советовала ему проучить Кэмпион, говорила, это решит все проблемы, и теперь он думал, может быть, она была права. Он заморгал. Он сознавал, что не принадлежит к числу сильных натур, иначе он бы воспротивился настояниям Гримметта поженить их этой же ночью. Скэммелл возражал, что совершенное ночью бракосочетание незаконно, Гримметт же лишь отмахнулся.

— Предоставьте это сэру Гренвиллу, сэр. Он знает, что законно.

Стало быть, это и есть брачная ночь Сэмьюэла Скэммелла, ночь, когда он возьмет на себя священную обязанность, возложенную на него Мэттью Слайзом, вести Доркас по пути спасения. Религиозность Скэммелла подарила ему и эту ночь, и эту невесту. И хоть вся его плоть жаждала ее, он был поражен силой ее непокорности. Гудвайф, пожалуй, была права. Вероятно, ему следует добиться послушания хорошей поркой. Он попробовал еще раз увещевать ее.

— Ты действительно спасена, Доркас?

Она презирала его. Высокая и несгибаемая, она стояла у закрытых прутьями ставней.

— Я верую в Иисуса Христа. Он ответил механически:

— Слава Господу. Слава Господу.

— Но я не такая христианка, как вы.

Вид у него был озадаченный. Палец почесал пещерообразную ноздрю.

— Есть только один тип христианства, Доркас.

— И что же это за тип?

Он был доволен, что наконец-то она с ним заговорила. Может быть, ему не придется расстегивать толстый ремень. Он улыбнулся, и его пухлые губы заблестели в свете единственной свечи.

— Христианин — это человек, признавший Иисуса своим господином, следующий его заповедям.

— Которые гласят, что нужно любить друг друга и поступать с другим так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой. — Она засмеялась. — Разве вы так поступаете? Навязывать себя мне — значит следовать одной из Его заповедей?

Он нетерпеливо затряс головой.

— Нет, нет и нет. Если человек избран Богом, если в нем сильна вера, Доркас, тогда у него есть долг, да, долг, просвещать других. Никто не сказал, что христианином быть легко, Доркас, но все же мы должны быть пастырями своего стада. Мы должны его направлять.

На ее лице проступило безмерное презрение.

— Я — одна из «них»? Меня нужно направлять? Он закивал, стремясь, чтобы она поняла.

— Женщины слабы, Доркас, плоть в них сильнее духа. Но путь женщины легче, ибо это путь послушания. Если ты смиришься и будешь кроткой, тебе ни о чем не придется беспокоиться. Я прихожу к тебе, Доркас, как повелел Господь, желая направить тебя на путь добра. Ты должна покориться и молиться, Доркас, сознавая, что такова Его воля.

Она наклонилась вперед, опершись о стол, и он вздрогнул, увидев ярость в ее лице. Ее слова бичевали его.

— Покорись! Послушание! Вот и все, что вы знаете. Наказание, ненависть — вот ваша религия. Если бы Христос вернулся сегодня, знаете, что бы вы сделали? Вы бы побежали за молотком и гвоздями, вопя, чтобы кто-нибудь сколотил крест. — Она выпрямилась. — Вы женитесь на мне не из христианского долга, Сэмьюэл Скэммелл. Вы женитесь да мне потому, что так вы разбогатеете, и потому, что вы жаждете вот этого! — Она раздвинула полы накидки, демонстрируя свою фигуру. Она плюнула на его религиозные трактаты. — Это за вашу жадность, а это — за похоть.

Злость душила его, злость, распаляемая воспоминаниями о том, как с ним обращалась мать. Гудвайф права! Ее следует выпороть! Его унизили в собственном доме, но он этого не потерпит. Злость придала ему мужества, руки потянулись к ремню, чтобы его выдернуть, а слова сами собой слетали с губ.

— Ты богохульствуешь, женщина! Ты грешница! Но ты будешь спасена. Будешь!

Ремень был высвобожден, и Кэмпион померещилось, будто вместе с деньгами отца на плечи Скэммелла опустилась и его мантия. С яростным, нечленораздельным бормотанием он согнул ремень в правой руке, а потом замахнулся, чтобы хлестнуть ее через стол.

Она еще раньше ухватилась за край стола, а теперь, с неожиданной даже для себя силой, приподняла его. И поднимала все выше и выше, так что и свеча и трактаты заскользили вниз, пламя заколебалось, а потом внезапно наступила темнота и стол опрокинулся, со всего размаха ударив Скэммелла по ноге.

Он завопил, как неуклюже кастрированный бычок, потом вопль перешел в преисполненные жалости к себе причитания. В дверь забарабанили.

— Хозяин! Хозяин! — Это была Гудвайф.

— Боже мой! У меня сломана нога! Кэмпион стояла неподвижно.

— Хозяин! Хозяин! — орала Гудвайф.

— Иду! — Скэммелл тыкался в темноте, всхлипнув, когда в очередной раз споткнулся обо что-то, потом закопошился у двери.

Она открылась, и взору предстал скрючившийся Скэммелл с перекошенным от боли лицом, обращенным к свече, которую принесла Гудвайф.

— У меня сломана нога!

— Нестрашно, сэр. — Через всю комнату Гудвайф победоносно посмотрела на Кэмпион. — Священник прибыл, хозяин. С Книгой и всем, что полагается.

Скэммелл наполовину выпрямился, обернулся к Кэмпион и снова перевел взгляд на Гудвайф.

— Священник?

— Да, хозяин. На вашу свадьбу. — Она посмотрела на Кэмпион с мстительной, злорадной улыбкой. — На свадьбу Доркас. Какая счастливая ночь!

В прихожей послышался гул. Кэмпион замотала головой.

— Нет!

— Да! — Гудвайф вошла в комнату, поставив свечу на полку. — Уходите, хозяин. Приготовьтесь. Я присмотрю за Доркас. Неприятностей не будет.

Утро этого дня для Кэмпион было залито солнечным светом их с Тоби любви, теперь же она оказалась в кромешной тьме, а ночью станет женой. Женой Скэммелла.

Тоби дважды пытался ускользнуть из Булл-Инн-Корт и дважды замечал пикеты солдат, охранявших узкие переулки. С криками, эхом отдававшимися среди высоких стен, они рыскали по окрестности, обыскали несколько домов, тыча пиками под кроватями и в темных углах погребов и чердаков.

Наступила ночь. Он страшно мучился, потому что обязан был бежать, а вместо этого сидел в ловушке. Миссис Свон была готова сделать для него что угодно, но она не могла тайно провести его под носом у солдат. Так что приходилось ждать. Он молился безнадежно, беспомощно и изводил себя, представляя участь Кэмпион.

Солдаты исчезли уже после десяти, но даже тогда Тоби был вынужден передвигаться с бесконечной осторожностью, присматриваясь к каждой тени, прежде чем пересечь улицу или свернуть в переулок. Он направился к реке, чувствуя себя словно раздетым в трепещущем пламени факела, освещавшего Тэмпл-Стэрз, но он знал, что так быстрее всего найдет дом Скэммелла.

Ночью лодочников оставалось не много, работы хватало, чтобы занять некоторых из них до полуночи. Тоби знал, что должен быть терпелив, но это было так трудно. Он беспомощно смотрел, как справа появлялись едва заметные носовые огни, как они становились все ярче и проносились мимо в сторону города. Лодки перевозили запоздавших пассажиров из Уайтхолла, но никто из них почему-то не стремился вылезать у причала Тэмпл-Стэрз. Наконец появилась пустая лодка, и Тоби ступил на корму.

— Вы знаете мастерскую Скэммелла?

— Конечно, знаю. По-вашему, откуда лодки берутся? — Гребец говорил язвительно, все еще опираясь на весло.

— Мне нужно туда попасть. — Тоби старался не терять терпения.

— Ночью, сэр? Ночью! — Человек захохотал и обернулся к напарнику — Слышишь, Джейк? Этот жентмен ночью направляется в мастерскую Скэммелла!

В свете факела было видно, как ухмыляется баковый гребец. Первый посмотрел на Тоби.

— Не могу, парень, никак не могу. Там ночью опасно. В реке столько бревен плавает, да все гнилые, ты мне еще и заплатить не успеешь, как мы без дна останемся. Нет, сэр, только не ночью. Я высажу вас у причала, это дело другое. У какого? У Павла или у Моста?

Ни тот, ни другой не подойдет. Скрываясь в гостиной миссис Свон, Тоби рассуждал, что ночью мастерская Скэммелла скорее всего закрыта, и самый легкий путь пробраться туда — с реки. С улыбкой он подался вперед.

— Мне бы хотелось пролить во мрак немного света, — Тоби достал золотую монетку, которую позаимствовал из запасов Кэмпион. — Мне желательно высадиться у мастерской Скэммелла.

Загребной посмотрел на монетку, потом на Тоби.

— Каждому по одной?

— Это все, что у меня есть.

— Может, что и получится. Надо попробовать. Отлично, сэр, посмотрим, насколько вам удастся осветить наш путь.

Он сделал знак напарнику, и лодка наконец-то покинула предательски освещенный факелом причал.

Весла погрузились в темную воду и развернули лодку. Течение несло их вниз по реке. И все же Тоби знал, что опоздал. Ритмичный плеск весел будто бесконечно повторял: «Слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно».

 

Глава 11

Томас Гримметт ждал Скэммелла в коридоре. Он ухмылялся.

— Священник вышел через заднюю дверь, сэр. Через минуту вернется.

Он мотнул головой в сторону кухни, откуда долетали звуки, свидетельствовавшие о том, что кого-то сильно рвет. Гримметт с надеждой глянул на запертую дверь кабинета.

— Хотите, чтоб я помог присматривать за ней, сэр?

— Нет, нет. Она скоро будет готова.

Скэммелла трясло, нога болела. Доркас. Он так хотел взять ее в жены, но никогда не думал, что совершаться это будет вот так. Происходящее ему не нравилось, однако он слишком боялся разнузданного подручного Кони, чтобы протестовать. Он махнул рукой в сторону столовой.

— Я подожду там.

— Хорошо, сэр. Хорошо. — Гримметт говорил Скэммеллу «сэр», но даже не пытался скрыть презрения к перепуганному толстяку.

Скэммелл обнаружил, что кто-то, вероятно Гудвайф, приготовил столовую для свадебной церемонии. Большой стол отодвинули в сторону, освободив пыльный пол, а маленький стол, покрытый белым полотном, переставили к выходившему на реку окну. В комнате было светло от зажженных свечей.

Скэммелл чувствовал себя несчастным. Ему было стыдно перед самим собой не только потому, что его побила девушка, но и потому, что она сказала правду. В Уэрлаттон он действительно отправился ради денег, которые сулила женитьба, предполагая, что невеста окажется такой же угловатой и непривлекательной, как сам Мэттью Слайз, и только потом увидел Доркас. К жадности прибавилась похоть. Он знал, что она не стремится к этой свадьбе, и подозревал, что его супружеская жизнь будет слабо напоминать безоблачную идиллию, но он никак не мог побороть желание овладеть ею. Ночью ему снилось, какое блаженство принесет совокупление с ней, и он стыдился своих мыслей.

Он молился. Он просил Бога помочь ему взглянуть на свой будущий брак как на союз христианских душ, дарующий жизнь детям, которые станут новым поколением пуритан, но в его воображении этот священный идеал постоянно осквернялся желанием ощутить тело Доркас в своих объятиях.

Он достал Библию из кармана камзола и раскрыл седьмую главу Первого послания к Коринфянам: «Хорошо человеку не касаться женщины, — читал он, а с того дня, как познакомился с Кэмпион, он так часто перечитывал эту главу, что глазам едва ли нужно было пробегать по тексту — Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак, ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться». Он не мог воздержаться, не мог! От внезапно охватившего его желания он даже забыл о боли в ноге. Да, святой Павел прав. Он должен вступить в брак, чтобы не гореть в адском пламени, потому что страсть уже жгла его огнем и он стыдился ее.

Конечно, было бы лучше жениться на набожной женщине, но глава из Коринфян предлагала утешение и на этот случай: «…жена неверующая освящается мужем». Разумеется, именно так! Вот слова, оправдывавшие этот брак, что бы там ни думала Кэмпион. Женясь на ней, он очищал ее, спасал ее душу, которую, как он считал, обязательно нужно было спасать. И разве существует свидетельство большей любви? Этот брак, хоть она этого и неведала, был поступком милосердным, порывом души. И каковы бы ни были опасения по поводу их будущего или ее отношения к замужеству, он мог, утешаться сознанием того, что спасает ее душу. Когда-нибудь, думал он, Доркас будет мне благодарна.

Дверь открылась, и Гримметт бесцеремонно втолкнул в комнату маленького неопрятного человека.

— Преподобный Трезвенник Боллсби, сэр. А это мистер Скэммелл, Трезвенник.

Скэммелл отложил в сторону Библию и посмотрел на священника, вытиравшего рот подолом рясы.

— Сэр.

Жмурясь от яркого света, Трезвенник озирал комнату. Он отпустил рясу, икнул и безмятежно улыбнулся Скэммеллу.

— Я однажды проповедовал в палате общин, сэр. Да! В палате лордов и в палате общин! Целых три часа, сэр, большая работа была сделана. Вы об этом знали, сэр? — Он радостно подпрыгнул перед Скэммеллом.

— Нет. — Скэммелл был обескуражен.

— Да-да, сэр! В палате лордов и в палате общин. Я тогда выбрал двадцать третий стих двадцать шестой главы Книги притчей. Вы его знаете?

— Нет.

Трезвенник укоряюще погрозил пальцем.

— «Что нечистым серебром обложенный глиняный сосуд, то пламенеющие уста и сердце злобное». Да, сэр, это было два, а может, три года назад, я точно не помню. Меня хорошо приняли. — Он взглянул на остановившегося в дверях Гримметта. — Меня же хорошо приняли, правда?

— Уж этого-то они не забудут, Трезвенник. — Гримметт посмотрел на Скэммелла и ухмыльнулся. — Старого пройдоху позвали в последний момент, и был он в стельку пьян. Его вырвало прямо на кафедру. Ну, давай, Трезвенник, доставай свою проклятую книжку!

Трезвенник тяжело сел, шаря под сутаной.

— Я себя плохо чувствую, Томас, явно плохо. У вас не найдется немного лекарства для меня?

— Когда все будет сделано, сэр, когда все будет сделано. Гримметт направился к Скэммеллу, задев мечом стол.

— Вот, сэр. Сэр Гренвилл подумал, что вы, возможно, не успеете подготовиться. — Он протянул Скэммеллу дешевенькое колечко. — Не беспокоитесь, сэр. Деньги он с вас возьмет, все по закону.

Трезвенник Боллсби со свойственной пьяницам хитростью извлек маленькую жестяную фляжку из складок своего одеяния. Он приложился к ней, осушил и счастливо обвел глазами комнату.

— «Вино глумливо», сэр, «сикера буйна».

— Аминь, — сказал Скэммелл, который всегда узнавал произносимые при нем библейские тексты.

— Три часа, сэр, перед палатой лордов и общин вместе! Я говорил о насмешке вина, сэр. — Эту тираду подпортила икота. — Пламенеющие уста, сэр, пламенеющие от вина, но не опьяненные Господом. Вот так-то, сэр.

Он попытался приподняться, вдруг преисполнившись мощи своей последней величайшей, но неоконченной проповеди. Гримметт снова силой усадил его.

— Жди здесь, Трезвенник. Приготовь свою книжку.

— Я себя плохо чувствую, Томас, мне нужно лекарство.

— Когда все будет кончено, Трезвенник. Когда они будут обвенчаны.

— Свадьба, да?

— Свадьба.

— О-о! Свадьба! — Трезвенник сдвинул брови, листая страницы молитвенника: — «Кто нашел добрую жену, сэр, тот нашел благо и получил благодать от Господа».

— Аминь, — сказал Скэммелл. Трезвенник продолжал:

— «Лучше жить в углу на кровле, нежели со сварливою женою в просторном доме».

Священник будто насмехался над Скэммеллом, который слушал его слова, как заключенный слова приговора. Гримметту стало скучно.

— Давай, Трезвенник, приступай. Тебе, понадобятся их имена. — Он смотрел, как священник ищет нужную страницу, потом обратился к Скэммеллу: — Он хороший человек.

— Хороший?

— Хороший, когда нам требуется свадьба, сэр. Вы бы удивились, сэр, узнав, как часто в суде лорд-канцлера требуется свадьба, в основном, конечно, на смертном одре, но Трезвенник всегда к вашим услугам. Все дело в ответах, понимаете.

— В ответах? — Скэммелл был в ужасе от того, что происходило с его упорядоченной жизнью, но был бессилен этому помешать.

Гримметт пояснил:

— Леди или джентльмен должны сказать «да», а если им не хочется, тогда очень помогает присутствие Трезвенника. Он просто продолжает свое дело, сэр. Не беспокойтесь, все совершенно законно.

Он пошарил в сумке и достал лист бумаги. Это было свидетельство о браке, на котором внизу уже стояла нетвердой рукой выведенная подпись: «Джеймс Боллсби, клирик». Гримметт запихнул документ обратно в сумку.

— Сэр Гренвилл сказал, что ради вас он об этом позаботится, сэр. — Он посмотрел на священника, потом снова на Скэммелла. — Привести невесту, сэр?

— Мы готовы?

— Как всегда. — Гримметт вышел из комнаты.

Трезвенник Боллсби успешно встал на ноги, выразил по этому поводу изумление, потом расплылся в ангельской улыбке.

— Мы раньше встречались, сэр?

— Минуту назад, сэр.

— Я проповедовал в палате общин, сэр, вы об этом знаете?

От повторного изложения этого знаменательного события Скэммелла спас донесшийся из коридора вопль, за которым последовал звук удара, эхом отозвавшийся в пустом доме, потом кого-то поволокли по полу, Гримметт зарычал, и раздался еще один вопль. Весь этот шум не произвел на Трезвенника никакого впечатления.

— Три часа, сэр, целых три часа! Но это конечно же было до того, как со мной случилось несчастье.

— Несчастье? — Скэммелл застыл в ужасе.

— Я думаю, это скорее всего падучая. Да. Бог испытывает своих слуг, да-да.

— Воистину, воистину.

Скэммелл нервно шевелил руками. Вскоре дверной проем заполнила группа борющихся людей. Гримметт волок Кэмпион за руки, Гудваиф хлестала ее по щекам, Кэмпион визжала, отбиваясь от своих мучителей. Трезвенник будто ничего этого не замечал. Он возвысил голос:

— Ваше имя, сэр?

— Что?

Скэммелл наблюдал за появлением невесты.

— Ваше имя, сэр? — довольно сурово повторил Трезвенник.

— А-а! Скэммелл. Сэмьюэл.

— Хорошо, хорошо!

Священник нашел перо, чернила и теперь аккуратно выводил фамилию на одной из страниц своего молитвенника. Скэммелл заметил, что все страницы были исписаны разными фамилиями. Трезвенник посмотрел на Кэмпион со сбившимся чепцом, с покрасневшим от пощечин, залитым слезами лицом.

— Имя невесты, сэр?

— Доркас Слайз.

— Красивое имя, да, очень красивое.

Перо заскрипело. Кэмпион завизжала. Гримметт заломил ей руки за спину так резко, что ей стало больно.

— Тихо ты, сука! — Он сильнее вонзил пальцы ей в плечо. — Будешь кобениться, руки тебе к чертям повыдергаю!

Трезвенник накинул наплечник, улыбнулся обоим и очертя голову ринулся исполнять обряд бракосочетания.

— Дорогие и любимые, мы собрались здесь перед лицом Бога и его прихожан, чтобы соединить этого мужчину и эту женщину в священном союзе.

Кэмпион затрясла головой, будто желая очнуться от кошмара. Руки болели, слова гремели в ушах, она сопротивлялась железной хватке державшего ее человека. От священника разило вином. Она плюнула в него, пытаясь остановить поток слов. Гримметт рывком прижал ее к своей груди, запихнул свое колено под юбку, ботинком раздвинув ноги. В ушах отдавалось его прерывистое дыхание.

— К браку, — бормотал Трезвенник, — нельзя относиться легкомысленно или заключать его единственно ради удовлетворения плотских соблазнов мужчин, уподобляясь грубым животным, лишенным понимания: к нему нужно относиться с почтением, благоразумием, слушаясь советов, трезво и богобоязненно.

— Нет! — вскрикнула она, высвободив одну руку и царапая Гримметта, который схватил ее за запястье и теперь выворачивал его, но колено ему все же пришлось опустить, чтобы не потерять равновесия.

— Оно предначертано как лекарство против греха и блуда, чтобы люди, неспособные сдержаться, женились…

Ярко горели свечи, отбрасывая причудливые тени на отделанные темными панелями стены. Гримметт снова всунул колено между ног Кэмпион и поднимал его все выше и выше.

Трезвенник Боллсби поинтересовался, знает ли кто-либо о чем-то таком, что может помешать соединить эти два сердца в законном браке. Гудвайф покачала головой, Кэмпион закричала, но Трезвеннику Боллсби было все равно.

— Скэммелл Сэмьюэл, берете ли вы себе в законные жены эту женщину?

Скэммелл кивнул:

— Да.

Трезвенник посмотрел на девушку, которая будто бы откинулась назад, задрав одну ногу. Лицо было искажено ненавистью, а Гримметт ухмылялся из-за ее плеча. Трезвенник знал, что удивления лучше не показывать.

— Доркас Слайз, берешь ли ты этого человека в свои законные мужья, чтобы жить с ним вместе по велению Господа в священном союзе? Будешь ли ты повиноваться ему, служить ему, любить и почитать его, будешь ли рядом с ним в болезни и здравии и, забыв обо всех остальных, сохранишь ли ты себя только для него одного, пока вы оба будете живы?

Он не стал ждать ответа, а продолжал все быстрее и быстрее, желая лишь одного — закончить церемонию и забрать причитающиеся ему деньги.

Гримметт был вынужден опустить колено, когда настало время надеть Кэмпион на палец кольцо. Он протянул Скэммеллу ее левую руку. Гудвайф пришла на помощь, разжав ей пальцы и вытянув их к ее господину. Трезвенник с облегчением увидел, что кольцо силой надвинуто ей на палец.

— Поскольку ты и ты, — ему было не до имен, — дали согласие на священный брак и свидетельствовали об этом перед Богом и собравшимися здесь… — слева в окне он увидел отсвет пламени, но конец был уже близок, — и дали другу другу слово, и объявили об этом…

— Пожар! — ахнул Скэммелл. Трезвенник закричал еще громче:

— Объявляю вас мужем и женой во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!

Он кинулся к сумке Гримметта, не обращая внимания на переполох, и схватил за горлышко первую из лежавших там бутылок.

Они были обвенчаны.

Далеко впереди Тоби видел очертания поднявшегося над белой пеной реки Лондонского моста — темная громада, усеянная желтыми огоньками горевших в сотнях окон свечей. До него как раз долетел шум воды, рвавшейся сквозь узкие арки, когда лодка свернула к берегу.

Лодочники замедлили движение. В проходе плавали старые бревна, оставшиеся от сгнивших верфей. Они осторожно вели лодку к причалу Скэммелла. Вода билась о борта. В темноте было видно ярко освещенное окно. Гребец на носу протянул руку и схватился за пирс. Тоби вручил им обещанную монету, взобрался на мол и посмотрел, как гребцы молча, кормой вперед уводят лодку в более глубокие и безопасные воды.

Он поискал глазами большую белую барку, на которой увезли Кэмпион, но не заметил ничего похожего. В углу между верфью и пирсом в лившемся из окна свете он разглядел маленькую лодочку. Она покоилась в грязи на берегу Темзы с аккуратно сложенными на двух банках веслами. Темная вода плескалась в нескольких ярдах от носа. Со всех сторон, и из-под пирса, и с верфи, доносились возня и царапанье крыс.

Раздавшийся голос испугал его, заставив припасть к земле и обернуться, но это был всего лишь патруль на Темз-стрит. «Одиннадцать часов. Все в порядке!»

Он двигался осторожно, придерживая ножны левой рукой, чтобы они не ударялись о сложенные между верфью и двором бревна. Тени здесь были черные, во дворе почти ничего не было видно. Но пока он ждал, вглядываясь и вслушиваясь, не оставили ли здесь на ночь сторожа, глаза привыкли к темноте. Справа был кирпичный дом, где светилось всего одно маленькое оконце, выходившее во двор. Большого окна, которое он заметил с реки, отсюда видно не было. Слева угадывались два высоких навеса: один заполненный неотесанными бревнами, а второй — таинственными силуэтами наполовину достроенных лодок, полками с обшивкой и шпангоутами — всем тем, с чем Скэммеллу приходилось ежедневно сталкиваться в своем деле у дальней стены рядом с широкими воротами, выходившими на Темз-стрит, стояла непонятная маленькая цистерна. Отверстием она была обращена к Тоби, и в нем он заметил отсвет пламени. Он было подумал, что огонек зажег ночной сторож, но ничто не шевелилось, а потом до него донесся запах. Деготь. Ну конечно же!

Он заулыбался. В голове начал складываться план. Лодочная мастерская должна потреблять огромное количество дегтя — вязкой, вонючей жидкости, используемой для смоления готовых лодок, — и Скэммелл не давал огню погаснуть даже ночью. На то, чтобы каждое утро разогревать чан с дегтем, уходило бы слишком много времени. Поэтому на ночь его ставили на горящий битумный уголь, который и был источником света у дальней стены. Он снова пошел, теперь уже в направлении освещенного окна, и чуть было не дал волю своему гневу. Он видел, что Кэмпион неестественно зажата в руках громилы в кожаной куртке. Справа от Кэмпион был еще один мужчина в черном пуританском одеянии, а слева от нее — женщина. Третий — пожилой мужчина в потертой, старой одежде — стоял напротив Кэмпион и человека в черном. Свадьба.

Тоби видел Книгу, видел, как двигались губы священника, и на миг у него возникло желание разбить окно, взобраться в комнату, обнажить висевший на боку меч и изрубить в куски тюремщиков Кэмпион.

В городе зазвонили церковные колокола, им ответили колокола Саутворка, отмечавшие каждый час, и эта вдруг возникшая какофония отвлекла Тоби, умерила его гнев. Слепой яростью он ничего не добьется. Его зарубят прежде, чем он успеет хотя бы наполовину влезть в окно, и он вспомнил, на какую мысль его навел огонь под баком с Дегтем.

Существовали две вещи, наводившие на Лондон даже больший ужас, чем война. Это пожар и чума. Чума была наихудшим из двух зол, зато пожар появлялся на сцене чаще. Значительная часть Лондона была по сей день выстроена из дерева, дома жались друг к другу, а крытые соломой флигели втискивались в маленькие дворики. Когда над крышами вдруг поднимались яркие языки пламени и клубы дыма, огонь нередко грозил уничтожить Лондон. Горожане научились действовать четко. Почти на всех углах красовались огромные крюки, чтобы сбрасывать горящую солому или доски, и топоры, чтобы можно было проникнуть в дом и подложить порох. Порох давал возможность сровнять с землей кольцо домов вокруг очага пожара и создать заслон, через который пламя уже не перескочит. Правда, недавно был изобретен насос с ручным приводом, способный выбрасывать воду из своего брезентового шланга на целых тридцать футов вверх. Только установить его было непросто, обычно к тому времени, как прихожане успевали его притащить, огонь уже бесновался вовсю. Пожар был страшным врагом Лондона, но в эту ночь он станет союзником Тоби.

Огонь обратит в бегство патрули. Он приведет к воротам дома Скэммелла людей с топорами. Во дворе, на улице и даже на реке начнется суматоха, а она-то, как полагал Тоби, и предоставляла ему наилучший шанс спасти Кэмпион.

Он понимал, что задуманное им ужасно, но продолжал трудиться, невзирая ни на что. Он был влюблен, а в зеркале любви отражалось лишь одно: его любимая в опасности, и надо вызвать панику в стане ее врагов.

Тоби сновал между двух навесов, действуя быстро и по возможности бесшумно. Он запихивал тюки спутанной веревки и стружки под огромные штабеля древесины. Пространство образовалось из-за того, что нижний слой положили на бревна, желая предохранить древесину от влаги. Именно здесь он и намеревался устроить главный поджог. Пряди веревок, предназначенных для конопачения, были сухими. Он постоянно оглядывался на маленькое освещенное оконце, но оттуда никто не выглядывал.

Удовлетворившись подготовительной работой, он подобрал два куска обшивки, уже готовые стать шпангоутами лодки, и отнес их к каменной цистерне, в которой ночью горел огонь. Тоби сунул их внутрь, почувствовав, как доски заскрежетали о глыбы угля. От горящего угля шел страшный жар. Доски сразу же ярко заполыхали, он их тут же выдернул и отнес назад к штабелям. Пламя лизало ему руки, и оттого, что двор неожиданно озарился светом, ему стало не по себе. Но никто не закричал ни когда он шел, ни когда встал на колени и глубоко засунул доски в веревку и стружки.

Как ни странно, но в течение нескольких секунд казалось, что пламя погаснет. Доски едва тлели, потом загорелись первые пряди веревок, желтое пламя изогнулось и взметнулось вверх. Заполыхали стружки. Через миг все было объято пламенем, и Тоби отступил.

Момент еще не настал. Он не знал, сколько времени потребуется огню, чтобы набрать силы, но и безучастно ждать было тоже невмоготу. Он подпалил еще две доски и сунул одну в кучу стружек под недостроенной лодкой, а другую — под полку с изогнутыми досками для обшивки. Опасаясь, как бы его не заметили при таком освещении, Тоби отступил назад в тень верфи.

Пламя, лизавшее стоявшую на козлах лодку, казалось угрожающим. Кто-то должен обязательно его заметить! Он в страхе ждал, сознавая ужас содеянного.

Внутри огромного штабеля получалось что-то вроде сквозняка; воздух поднимался к самому верху, к крыше навеса, всасываясь в естественно возникшую трубу. Тоби кусал губы, гадая, не лучше ли ему вновь пересечь двор и подбросить что-нибудь в тусклый огонь. Но вдруг произошел будто взрыв, выбросивший пламя, искры и дым. Штабель разгорелся.

Зрелище было завораживающее. Пламя распространялось внутри по трубе. Еще секунду назад Тоби видел лишь тусклое мерцание внизу, а теперь полыхала уже вся крыша навеса, ревел огонь, и во дворе Скэммелла стало светло как днем. Искры бешено взлетали ввысь, и над городом взметнулся столб дыма. С улицы уже слышались крики: «Пожар!»

Пламя ревело, разгораясь все жарче и жарче, распространяясь по крыше навеса. Горящие обломки падали во двор. Тоби взглянул направо и увидел в окне потрясенное лицо Скэммелла. Он схватился за рукоятку меча. Миг приближался!

В ворота застучали кулаками, послышались крики. Щум стоял страшный — рев пламени, всеобщий переполох. Тоби посмотрел налево и увидел объятый пламенем лодочный сарай. Делу Скэммелла пришел конец, оно перестало существовать.

Дозор поднял тревогу. Начал звонить церковный колокол. По всему городу люди выглядывали из окон, гадая, будет ли распространяться огонь. Не один город стер с лица земли пожар, начинавшийся со слабенького, невзрачного огонька.

В штабеле рухнули доски, пламя перекинулось на соседние кладки. В освещенном свечами дверном проеме стоял Скэммелл, чуть приоткрыв рот, уставившись на серо-черный дым, клубившийся над двором. Он побежал к воротам, крича что-то невразумительное, и принялся поднимать засов, чтобы впустить дозор. Жар был ужасающий.

Тоби не сводил взгляд с окна. Он видел огромного человека со страшным круглым лицом и перебитым носом, державшего Кэмпион. Одну руку он запустил ей в волосы, не давая поднять головы. Потом что-то сказал остальным находившимся в комнате людям.

У ворот шумели, дозор выкрикивал команды, Скэммелл бестолково кидал кожаные ведра, будто водой можно было унять пылавший, как в топке, огонь. Теперь настала очередь Тоби. Он прыжком перемахнул через три ступени, ведущие в дом Скэммелла, и закричал:

— Пожар! Выходите! Выходите!

Священник переминался в передней с полной сумкой звякающих друг о друга бутылок. Одна его рука сжимала сумку, другая подносила очередную бутылку к губам. Тоби оттолкнул его, сбил с ног и оказался в освещенной свечами комнате.

— Пожар! Выходите! Выходите!

— Не ори, парень! — гаркнул из глубины зала великан, тянувший Кэмпион за собой. — Мы уже выходим!

Тоби не обратил на него внимания. Он схватил девушку за другую руку, изображая из себя суетящегося дозорного.

— Скорее! Выходите! Выходите!

Пытаясь освободить Кэмпион, он отталкивал ее тюремщика.

— Оставь ее!

Окрик Томаса Гримметта будто разбудил Кэмпион. Тоби она показалась заторможенной, полусонной. Пока она пыталась вырваться, чепец совсем соскочил, и теперь золотистые волосы падали на покрасневшее от пощечин лицо. Она взглянула на вошедшего, и на ее лице отразилось узнавание. «Тоби!» Она рванулась от Гримметта, прижалась к Тоби, и верзила завопил от удивления. Он услышал, что она назвала вбежавшего по имени, и понял, что это не дозорный. Отпустив Кэмпион, Гримметт загородил дверь своей массивной тушей и выхватил из ножен меч.

— Отойди! — Тоби и сам обнажил меч, сознавая, однако, что противник превосходит его в сноровке. Ему ни разу не приходилось драться за свою жизнь, не приходилось убивать, и перед уверенностью мужчины возбуждение спасательной операции быстро улетучивалось.

— Ты ведь за ней пришел, да? — наседал Гримметт. — Так вот, ты, парень, ее не получишь. Она моя.

Вдруг его меч метнулся, подобно серебряному лучу в красном сиянии пламени, и Тоби, припоминая уроки фехтования, попытался отразить удар. Он испытал огромное облегчение, когда это удалось, но передышка было мгновенной. Гримметт двигался быстро и уже снова нападал. Тоби отразил и этот удар, но почувствовал, как в нем растет страх. Верзила фехтовал хорошо, намного лучше Тоби, и тот попытался побороть страх, перейдя в наступление. Он попробовал достать соперника и даже подумал, что маневр удался, однако то была иллюзия. Он заметил, что на его голову быстро опускается меч, и неуклюже увернулся. Нападавший расхохотался:

— Придется получше постараться, сынок.

Гудвайф завизжала. Кэмпион бросилась к двери, оставшейся без присмотра. И Гримметт был вынужден отступить назад, чтобы преградить путь к бегству. Но Кэмпион вдруг изменила направление. Она прыгнула на Гримметта и вцепилась ему в волосы. Визжа, она тащила эти сальные лохмы вниз. Гримметт крикнул Гудвайф, чтобы та помогла, но Кэмпион не отпускала волосы. Воспользовавшись замешательством, Тоби стремительно прыгнул на своего врага. Учитель фехтования любил приговаривать, что острие сильнее лезвия. Но вопреки этому наставлению Тоби рубанул лезвием вниз и вбок, будто это был нож для обрезки деревьев, а его противник — зарослями ежевики.

Гриммет поднял свой меч, но Кэмпион тянула и пинала его, и он завопил от злобы, поняв, что не успеет отразить удар.

Тоби прежде никогда не убивал. Никогда не испытывал испепеляющей ярости и сейчас наблюдал будто со стороны, как его меч, освещенный пламенем пожара, полоснул по склоненной шее Гримметта.

Когда меч Тоби перерезал мышцы и сухожилия, показалось, будто голова поднялась. Кэмпион разжала руки, и Гриммет выпрямился, подавшись в сторону меча. Тоби изготовился к отпору. Но тут глаза Гримметта закрылись. Тоби отпрянул. Кругом была кровь.

Гримметт медленно опустился на колени. Меч загремел об пол, руки взметнулись вверх, будто в молитве, потом соскользнули по лицу и шее. Тоби смотрел, как его противник рухнул вперед, будто мешок с овсом. Тоби убил в первый раз в жизни, и убил во имя любви.

Гудвайф заверещала. Она застыла в дверях, уставившись на Тоби. Кэмпион смотрела, зажав себе рот руками. Тоби вдруг будто очнулся.

— Пошли!

Гудвайф, прижавшись к стене, пропустила их в прихожую. В углу священник спасал раскатившиеся бутылки, не забывая попутно сделать глоток-другой. Через открытую дверь врывался жар и ослепительный свет.

— Пошли! — Тоби потащил Кэмпион на освещенный пламенем двор. Шок от первого убийства потонул в возбуждении, равно как и зрелище хлещущей из горла крови, изумленных, потрясенных, угасающих глаз.

Скэммелл увидел, как во дворе появилась Кэмпион. Он схватил за руку капитана дозора.

— Сюда! Задержите их!

Тоби развернулся, держа Кэмпион за запястье. Голубая накидка затрепетала на ветру.

— Бежим!

Рука об руку они бросились к верфи, к маленькой лодке, которую Тоби заметил в грязи.

— Остановите их! — Скэммелл оторопел от изумления, увидев Кэмпион с незнакомым мужчиной. Дозор подхватил этот крик. Спасать имущество Скэммелла и его соседей было уже поздно. Но крик убедил людей, что виновники найдены. Его подхватывали все новые и новые люди, мужчины с воплями о мести бросались в погоню.

Тоби и Кэмпион спрыгнули в грязь. Кэмпион плюхнулась в вязкую жижу, а Тоби взмахнул своим окровавленным мечом и обрубил веревку, удерживавшую лодку.

— Толкай!

Кэмпион снова поскользнулась, когда Тоби кинул оружие в лодку и налег на нее. Сапоги на несколько дюймов ушли в грязь, в которой увязла лодка. Однако жизнь в деревне сделала его сильным, и он почувствовал, как киль высвобождается из липкой жижи и скользит к плещущейся воде.

— Толкай!

— Пытаюсь! — Кэмпион смеялась бессмысленным смехом облегчения и возбуждения. Пламя ярко освещало грязь, бросая огромные пляшущие отблески на реку. Позади рухнули бревна, в воздух взметнулись искры, а вся заляпанная грязью Кэмпион, толкая лодку, тряслась от смеха.

— Стой!

Капитан дозора показался на верфи, но корма была уже в воде. С огромной силой Тоби столкнул лодку в реку, подхватил Кэмпион и бесцеремонно швырнул ее на дно.

— На корму!

Он снова толкал, выводя лодку на глубину.

— Стой! Именем короля! — От возбуждения капитан дозора даже забыл про восстание. Он выхватил из-за пояса пистолет с длинным стволом. — Стой!

Тоби был уже наполовину в лодке и, перевесившись через корму, изо всей силы отталкивался ногами. Наконец течение подхватило их, развернуло лодку, и Тоби перевалился через борт.

Капитан дозора чертыхнулся, сознавая, что расстояние слишком велико. Потом поднял пистолет и прицелился. Благодаря пожару видимость была прекрасная, и, направив маленькую мушку на позвоночник Тоби, он нажал на крючок.

Тоби заметил вспышку, вырвавшееся из дула красное пламя: пуля ударилась в центральную банку, отколола щепку и рикошетом отскочила вверх.

— Тоби!

— Спокойно. Я не ранен.

Лодка набирала скорость, приближаясь к опасной стремнине, где река бурлила в узких арках моста. Если ее затянет в одну из них, то закружит в белой стремнине и разнесет на части. Тоби вставил весла в уключины, заставляя себя сохранять спокойствие. Пистолеты на верфи грохотали, выплевывая огонь, но сейчас маленькая лодка была в тени. Он греб изо всех сил, развернул лодку и направил ее вверх по течению прочь от городского берега. Работа была тяжелая, весла гнулись при каждом гребке, но они все-таки оторвались от преследователей.

— Тоби?

Он подмигнул ей. Лицо Кэмпион было заляпано грязью, только глаза блестели.

— Помнишь меня?

— Он женился на мне, Тоби!

— Мне называть вас миссис Скэммелл?

— Тоби!

Он не мог с уверенностью сказать, плачет она или смеется.

Они проплывали мимо зарева на противоположном берегу. Тоби посмотрел туда и увидел очаг пожара, питавший огромный столб дыма. Отсветы пламени играли на домах, колокольнях и башнях и даже на огромной каменной башне самого собора Святого Павла.

Тоби снова посмотрел на девушку.

— Здравствуй, Кэмпион.

Страшный грохот донесся с того берега — наконец обрушились навесы. Кэмпион в ужасе взирала на зарево, потом перевела взгляд на своего спасителя.

— Тоби.

Скэммелл орал на лодочника, пытаясь организовать погоню за беглецами, но те были уже в безопасности. На секунду Тоби перестал грести, наклонился вперед и дотронулся до ее перепачканной руки.

— Все будет хорошо. Миссис Свон ждет нас в Парижском саду. Мы едем в Лэзен.

— В Лэзен? — Она покачала головой. — А как же твоя матушка?

— О ней не беспокойся! — Он захохотал. Его вполне могли казнить за то, что он натворил этой ночью, они по-прежнему должны были опасаться лондонских дозоров. Однако у них будет несколько часов форы перед преследователями.

— Мы едем в Лэзен! Домой!

Казалось, что она рыдает, но потом Тоби понял, что это смех. Они были свободны.

 

Глава 12

К замку Лэзен лучше всего было подъезжать с севера через горбатые холмы, на которых паслись лэзенские овцы, через неглубокие долины, где вдоль ручьев росли ивы и ольха. И в конце пути с гребня открывался прекрасный вид на Лэзенскую долину со стоявшим в центре замком.

Именно на эту дорогу Тоби и вывел Кэмпион вместе с миссис Свон в первую неделю сентября. Увлеченная перипетиями событий, Милдред Свон настояла на том, чтобы и дальше сопровождать беспокойную парочку.

— Невозможно предположить, что вы еще можете выкинуть, если с вами не будет старшего, — заявила она, Правда, Кэмпион подозревала, что их покровительница и сама любила, рискованные авантюры. Миссис Свон беззлобно восприняла сообщение об истинных причинах приключении Кэмпион, добродушно предав забвению легенду о якобы больной матери. — Думаю, ты никому не могла доверять, дорогая, и ты совершенно права.

Первые два дня, когда приходилось ускользать из сетей лондонского гарнизона и пробираться на запад по проселочным дорогам, были самыми сложными. Ближе к Оксфорду они стали двигаться быстрее. Тоби снабдили роялистским паспортом, который признал первый же встретившийся им патруль. А в Оксфорде Кэмпион и миссис Свон еще раз воспользовались дилижансом, направлявшимся на запад. На деньги Кэмпион Тоби купил лошадь, и вот шесть дней спустя они с севера смотрели на Лэзен.

Миссис Свон фыркнула.

— Несколько отличается от Хэмптон-корт, не правда ли, мистер Тоби?

— Немного отличается, миссис Свон, — согласился Тоби. Миссис Свон была настоящей лондонской патриоткой, и для нее ничто не могло сравниться со столицей. Ее пригласили задержаться в Лэзене, но она решительно воспротивилась. Она с удовольствием совершит путешествие, но обязательно вернется домой, в Булл-Инн-Корт, вновь преисполнившись высокомерия по поводу всего остального мира.

С того места, откуда смотрела Кэмпион, еще можно было заметить признаки того, что некогда замок Лэзен и был крепостью в собственном смысле слова. Слева виднелись остатки построенной на небольшом возвышении массивной квадратной главной башни, где ныне, по словам Тоби, лэзенские фермеры хранили урожай. Ближе к Кэмпион поперек дороги, всего в сотне футов от подножия холма, располагалось бывшее сторожевое помещение, которое теперь уже не соединялось с главным зданием, но было по-прежнему пригодно для жилья. В ожидании сэра Джорджа пустовал флагшток. Был в Лэзене и ров — непременный атрибут любого замка, но сейчас он преграждал путь лишь с юга и запада и, по правде говоря, напоминал скорее декоративное озеро, чем средство обороны.

Большая часть древнего замка полностью разрушилась. Небольшой кусок стены с бойницами до сих пор соединял главную башню с домом, но сейчас ее основное назначение состояло в том, чтобы служить опорой шпалерным фруктовым деревьям. Другая часть стены преграждала путь с востока, связывая сторожевую башню с огромной конюшней и защищая от зимних ветров кузницу, пивоварню и дюжины две других построек. Больше от замка ничего не осталось, а уцелевшие камни пошли на строительство новых, кстати, очень красивых домов.

Кэмпион была поражена. Она внимательно слушала Тоби, но думала о другом: замок, его размеры, его великолепие тревожили, заставляли размышлять о предстоящей встрече с леди Маргарет Лэзендер. Она страшилась этой встречи, да и Тоби, наверное, не был уверен, что мать примет Кэмпион радушно.

Ближе к сторожевому помещению, ярдах в семидесяти к югу, располагался воздвигнутый во времена королевы Елизаветы Старый дом, которому, вопреки названию, было менее сотни лет. Дом был каменный, но его западный фасад, обращенный к английскому парку и рву, был отделан под дерево. Высокие и широкие окна совершенно не подходили для оборонительных целей, зато великолепно пропускали вечерний свет в огромный зал.

Новый дом был пристроен к Старому так, что оба вместе они составляли латинскую букву «L. Сооружение этого здания, завершенное всего десять лет назад, являло собой для матери Тоби предмет особой гордости. Внутри все было отделано мрамором, лепниной, изразцами и полированным дубом. Когда они спустились по склону, Тоби указал на новые кухни, находившиеся очень далеко от огромного зала, что создавало значительные неудобства, когда леди Маргарет приходило в голову устроить прием для всего графства. Он не без удовольствия поведал о новых раздельных спальнях, заменивших прежние, тянувшиеся коридором, когда кровати с пологом были необходимы из соображений приличия. На верхнем этаже Нового дома, кроме спален, находилась длинная галерея — тронный зал леди Маргарет, именно туда и вел их теперь Тоби.

Они шли медленно. Из дверей сторожевого помещения с радостным возгласом выглянул ребенок и что-то приветственно прокричал Тоби, предложив заняться его лошадью. Тотчас же высыпали слуги и вассалы выяснить причину переполоха: ливрейные лакеи, поварихи и семьи тех, кто работал в Лэзене. Они притрагивались к шляпам, кланялись или делали реверанс, а потом прикладывались к руке молодого хозяина и делились последними новостями. Миссис Свон сокрушалась:

— Одному Богу известно, как можно прокормить столько ртов, дорогая.

С каждым шагом сердце Кэмпион билось все тревожнее. Тоби много рассказывал о своей матери, и, хотя то были слова любви и восхищения, в его голосе звучал явный благоговейный трепет. Леди Маргарет управляла всем Лэзеном: замком, поместьем, деревней, церковью, жизнями арендаторов, слуг, священника, и вообще всех тех, кто попадал в ее обширные владения. Это была потрясающая, даже великая женщина, и замок Лэзен был той ареной, где она могла проявлять свои неординарные способности. Поместьем она, по словам Тоби, управляла намного лучше, чем отец, даже если бы он этим занялся, — факт, признанный самим сэром Джорджем, и в этой области слово леди Маргарет было законом.

Тоби уверял Кэмпион, что этот закон вовсе не был тиранией. Он не укладывался в рамки ни одного из известных кодексов и отличался приверженностью к благотворительности. Любая прихоть леди Маргарет превращалась в страсть, страсть — в закон, а самая большая ее радость состояла в том, чтобы всем в поместье жилось счастливо, потому что счастливое поместье — это прибыльное поместье.

Они взобрались по широкой лестнице, выходившей из огромного зала, и, оставив позади слуг, Тоби углубился в лабиринт старых темных коридоров, проходных комнат и непонятных коротких лестниц. В Новый дом они вступили через низкую каменную арку, которая вела на восхитительно светлую высокую площадку. Одну стену занимал огромный гобелен, изображавший украшенного короной, закованного в цепи единорога, положившего голову на колени к молоденькой девушке. Потолок украшала искусная лепнина: по бокам свешивались фрукты и цветы, посередине же был оставлен большой пустой овал, ожидавший, как объяснил Тоби, подходящего художника. Он предложил Кэмпион и миссис Свон: — Ждите здесь.

Кэмпион ждала. До замка Лэзен было какие-нибудь полдня пути от Уэрлаттона. Но она даже не подозревала, что на свете есть такое великолепие. Замок подавлял своими размерами, своей монументальностью. Она чувствовала себя здесь неловкой, неуклюжей, потерянной. Разве может она произвести впечатление на леди Маргарет? Да еще после дороги — грязная, непричесанная. Кэмпион предчувствовала неудачу. Голоса и смех долетели с подножия огромной мраморной лестницы, оканчивавшейся на этой площадке. Кто она этим людям? Почему она должна их заинтересовать?

Из длинной галереи, по которой ушел Тоби, не доносилось ни звука. Но она понимала, что именно сейчас решается ее судьба. О письме сэра Джорджа, доставленном графом Флитом два дня назад, она ничего не знала, а если бы и знала, то только впала бы в еще более глубокую меланхолию.

— Смотри веселее, дорогая. — Мисс Свон поправила на Кэмпион воротник. — Ты ей понравишься, иначе и быть не может.

Тоби достаточно откровенно заявил, что у Кэмпион больше всего шансов быть принятой, если леди Маргарет захочет превратить ее в свое очередное увлечение. Вспыхивавшие время от времени, эти увлечения всегда вносили в жизнь Лэзена изрядную сумятицу. Правда, некоторые из них были совершенно безобидны. Например, внезапно пробудившаяся страсть к сочинению сонетов. Тогда на семейство всего лишь обрушилась лавина поэзии, а симпатичный столик с инкрустацией оказался весь залит чернилами. Другая прихоть — драматическое искусство — даже привлекла в замок отличных актеров и музыкантов.

Лишь однажды сэр Джордж твердо сказал «нет» — когда у леди Маргарет возникло всепоглощающее желание стать набивщиком чучел. Она написала письмо в Бристоль одному мастеру, требуя, чтобы тот открыл ей секреты своего дела, но Тоби подозревал, что профессиональные тайны он оставил при себе, а леди Маргарет подсунул ложные указания.

Целое лето леди Маргарет уничтожала цыплячье населенье замка, но, как ни старалась, чучела издавали невыносимую вонь и теряли форму. В конце концов в галерею уже нельзя было зайти — до того силен был запах. Однако леди Маргарет все равно продолжала экспериментировать, заменяя цыплячью требуху смесью из опилок и штукатурки. Тоби помнил, как чуть ли не на каждом столе красовались мерзкие, диковинные уродцы, напоминающие пернатые пузыри с болтающимися головами. Все эти изделия, к общей радости окружающих, пришлось сжечь, кроме одного экземпляра-победителя, которого Тоби хранил в сторожевой башне в запертом буфете.

Отделанная золотом и деревянными панелями дверь длинной галереи открылась. Тоби стоял и улыбался, но по его лицу невозможно было понять, чем кончился получасовой разговор с матерью.

— Миссис Свон, я вас устрою поудобнее. Мы раздобудем чего-нибудь поесть. А тебя, — он посмотрел на Кэмпион, — требуют пред ясные очи.

— Сейчас?

— Сию же минуту. И не волнуйся.

Она и сама хотела бы взять себя в руки, но тщетно. Беспокойство только усилилось, когда она очутилась в великолепной просторной комнате, протянувшейся от одного конца Нового дома до другого. Широкие окна выходили на юг на Лэзенскую долину, белые занавески колыхались на слабом ветру. Кэмпион заметила роскошные столы и стулья, лари и сундуки, ковер, расстеленный во всю длину двухсотфутовой комнаты, картины на белой стене напротив окон, лепнину на потолке. Все это произвело на нее ошеломляющее впечатление, и сразу же, примерно посередине комнаты, она увидела наблюдавшую за ней леди Маргарет.

— Мне вас называть мисс Слайз, миссис Скэммелл, Доркас или Кэмпион? Для простой девушки у вас богатый арсенал имен. Подойдите сюда.

Кэмпион прошествовала по роскошному ковру. Вот так, по ее представлениям, она должна была бы себя чувствовать в день Страшного Суда, ступая по хрустальному полу у подножия трона тронов.

— Ближе, девочка, ближе! Я вас не съем!

Кэмпион остановилась рядом с матерью Тоби и присела в неуклюжем реверансе. На леди Маргарет, высокую седую женщину с повелительным властным лицом, она взглянула всего один раз, а потом совсем потупилась.

— Так значит, вы и есть та самая девушка, ради которой мой сын сжег половину Лондона?

Ожидался ответ.

— Да, мэм.

— Меня зовут леди Маргарет. Мы до сих пор не установили, как зовут вас, но, вне всякого сомнения, к какому-то соглашению мы придем. — Леди Маргарет неодобрительно хмыкнула. — Три дела уничтожено, двенадцать домов сгорело дотла, два трупа. Вам все это известно?

— Да, мэм, леди Маргарет.

За день до прибытия в Лэзен их настигли газеты. Леди Маргарет снова хмыкнула:

— Похоже, что, кроме человека, которого убил мой сын, погиб еще и священник. Человек со странным именем Трезвенник Боллсби. Я полагаю, он и совершал богослужение на вашей свадьбе?

— Да, леди Маргарет.

— Дай рассмотреть тебя! Перестань пялиться на пол, не стану же я ползать, чтобы увидеть твое лицо. Выше подбородок! Выше! И смотри на меня. Я не настолько стара и уродлива, чтобы ты обратилась в камень.

Резкий, повелительный голос вполне подходил женщине, которую Кэмпион теперь увидела перед собой. Маргарет была высока ростом, орлиный нос, голубые глаза, смотревшие на мир с любопытством и вызовом. Тоби унаследовал от матери высокую, прямую фигуру, твердую линию рта и подбородка. Она и вправду была далеко не стара и не уродлива. Кэмпион знала, что через два года леди Маргарет исполнится пятьдесят, но, если бы не пышные седые волосы, ей вполне можно было бы дать на десять лет меньше.

— Сними накидку, дитя. Дай посмотреть на тебя. Кэмпион чувствовала себя замарашкой. Леди Маргарет была одета в бледно-желтое платье с вышитыми на нем левкоями. На лифе были непонятные пятнышки краски, такие же, как и на руке, приподнявшей подбородок Кэмпион.

— Сними капор, дитя.

Миссис Свон захватила с собой одежду Кэмпион, вклключая черный пуританский капор.

— Ты же не уродлива, дитя, правда? Вижу, почему Тоби так ради тебя старался. Он сказал, что убивать человека неприятно. А тебе это тоже было неприятно?

— Да, леди Маргарет.

— Ужасно. Я однажды встретила твоего отца в Шефтсбери. Он был неприятным человеком. Помню, у него на плечах была перхоть. Я спросила его: разве шел снег?

Дальше она распространяться не стала, а повернулась к маленькому столику, на котором лежала ее работа, и взяла письмо. Она читала вслух:

— «По словам самого Тоби, девушка совершенно безграмотна, не считая знакомства со Священным Писанием». Это так?

Несчастная Кэмпион кивнула.

— Да, леди Маргарет.

Во взгляде леди Маргарет было что-то вроде отвращения.

— Какое твое любимое место в Священном Писании? Кэмпион гадала, какая из книг Библии произвела бы на леди Маргарет наибольшее впечатление, но решила сказать правду, чтобы не слишком тянуть с ответом.

— Песнь Соломона, леди Маргарет.

— Ха! Значит, у тебя есть вкус. Джордж конечно же совершенно не прав, полагая, что элегантность и вкус определяются исключительно рождением и воспитанием. Ты еще не знакома с моим зятем Флитом. Он граф, но в боевых доспехах напоминает свинью в кожаной куртке. Если это результат рождения и воспитания, то мы, пожалуй, лучше уж без них обойдемся. У тебя маленькая грудь, дитя.

— Да? — К своему удивлению, Кэмпион обнаружила, что леди Маргарет начинает ей нравиться. В невозможности предвидеть следующую фразу было что-то увлекательное.

— Несколько детей — и ты располнеешь. Занятие любовью этому тоже способствует. К счастью, моя старшая дочь была щедро одарена от природы еще до того, как познакомилась с Флитом, иначе надеяться ей было бы особо не на что.

Внезапно леди Маргарет указала на потолок.

— Что ты об этом думаешь?

Кэмпион глянула вверх. Карниз длинной галереи, как и площадка перед ней, были щедро украшены искусной лепниной. Но в отличие от площадки, где в изобилии были представлены традиционные мотивы урожая, длинную галерею украшала бесстыдная череда полуголых богов и богинь. Впрочем, сказать «полуголых» было преувеличением. Большинство небожителей гонялось друг за другом в почти полной наготе. Над большим мраморным камином с картиной, изображавшей, вид с севера на замок Лэзен, выделялась ключевая фигура лепной фантазии. Обнаженная женщина с копьем в правой руке стояла, выпрямившись на колеснице. Лицом она дьявольски напоминала леди Маргарет.

— Тебе нравится, дитя?

— Да.

— Почему?

Это была ловушка.

Кэмпион не могла придумать, что ответить. О таких вещах она мало что знала. Никогда прежде не видела ничего подобного. На миг ей вспомнилась огромная картина в комнате сэра Гренвилла Кони, изображавшая склонившегося над озером обнаженного юношу, но эти лепные украшения были совсем другими. В картине сэра Гренвилла было что-то зловещее. Эти же голые проказники были невинны и веселы.

— Ну?

Кэмпион указала на женщину в колеснице.

— Это вы?

И снова леди Маргарет осталась довольна.

— Конечно я. Итальянский скульптор хотел мне польстить. Он догадался, какая у меня фигура, догадался удивительно точно. — Леди Маргарет расцвела. У женщины в колеснице была восхитительная фигура. — Знаешь, кого она изображает?

— Нет, леди Маргарет.

— Охотницу Диану.

Кэмпион сказала:

— Ей поклонялись в Эфесе.

— Конечно. — Голос леди Маргарет звучал кисло. — Я забыла, что ты знаешь Священное Писание. А нагота тебя не смущает?

— Нет, леди Маргарет.

— Хорошо. Излишняя стыдливость несвойственна богам. — Леди Маргарет говорила так, будто была посвящена в тайны небожителей. — Итак, ты ничего не знаешь, плохо одеваешься, но ты влюблена в моего сына. Ведь ты влюблена?

Смутившись, Кэмпион кивнула.

— Да, леди Маргарет.

— Джордж пишет о какой-то ерунде насчет десяти тысяч в год. Это ерунда?

— Не знаю.

— Ну, так расскажи мне.

Кэмпион рассказала про печать, про встречу с сэром Гренвиллом Кони, про письмо, которое нашла в тайнике в комоде отца. Сначала она чувствовала себя неуверенно, но вскоре перестала волноваться и обнаружила, что леди Маргарет — на удивление понимающий слушатель. Пожилая дама поморщилась, когда было упомянуто имя сэра Гренвилла Кони.

— Принц-лягушка? Малютка Гренвилл! Знаю-знаю. Его отец был сапожником в Шордиче.

Она потребовала показать ей печать и нетерпеливо ждала, пока Кэмпион снимет ее с шеи.

— Дай мне. А-а! Венецианская работа.

— Венецианская?

— Ну, это же очевидно, правда? Посмотри, какая работа. Ни один лондонский олух на такое не способен. Так говоришь, развинчивается? — Маленькое распятие привело ее в восторг. — Нонконформистское распятие!

— Что-что, леди Маргарет?

— Тайное распятие, дитя. Католики носили их, когда их религию объявили незаконной, распятие, замаскированное под драгоценность. Как увлекательно. А у сэра Гренвилла точно такое же?

— Нет.

Кэмпион описала серебряную обнаженную женщину, и леди Маргарет громко расхохоталась:

— Обнаженная женщина!

— Да, леди Маргарет!

Леди Маргарет все еще улыбалась.

— Ну, до чего же некстати. Сэр Гренвилл не сообразил бы, что делать с обнаженной дамой, случись ему перекатиться на нее в постели. Нет, дитя, вкусы сэра Гренвилла прямо противоположны. Ему нравится, чтобы обнаженное тело рядом с ним было мужским. — Она посмотрела на Кэмпион, сдвинув брови. — Ты не имеешь ни малейшего понятия, о чем я говорю, правда?

— Ни малейшего.

— Какая невинность. Я думала, после грехопадения ее больше не существует. Ты слышала про Содом и Гоморру, дитя?

— Да.

— Так вот, сэр Гренвилл был бы счастлив, будь он содомским принцем-лягушкой, дорогая. Позже тебе все объясню. — Она снова соединила обе половинки печати и отдала их Кэмпион. — Вот. Бери ее. Джордж тебе не поверил, но он иногда до смешного глуп. Не сомневаюсь, что все его причуды рухнут вместе с черепицей на старой крыше.

Кэмпион нюхом чуяла победу. И дело не только в десяти тысячах фунтов, каждая из которых была достаточно веской причиной для того, чтобы закрыть глаза на ее происхождение и воспитание. Ей было приятно общество леди Маргарет, и она чувствовала, что леди Маргарет отвечает ей взаимностью. Она обратила внимание на то, что леди Маргарет назвала ее «дорогая», хотя та будто бы этого и не заметила.

Пожилая дама, нахмурившись, смотрела на девушку.

— Ты не можешь выяснить, будут ли эти деньги принадлежать тебе?

— Нет.

— Правдивый ответ. Так говоришь, ты девушка?

— Да.

— Обещаешь? Кэмпион улыбнулась.

— Да.

— Это важно, дитя. Боже мой, неужели ты не понимаешь, как это важно?

Кэмпион пожала плечами.

— Для замужества?

— Для замужества! — передразнила ее леди Маргарет. — Джордж лишил меня девственности в стоге сена за много недель до свадьбы. Он действовал неуклюже и слишком шумно, хотя с радостью могу свидетельствовать, что с годами у него стало получаться лучше. Нет, глупый ребенок, не для свадьбы, а для суда.

— Для суда?

— Я полагаю, ты не хочешь оставаться женой мистера Скэммелла?

Кэмпион замотала головой.

— Нет.

— Тогда, возможно, брак придется аннулировать. А чтобы этого добиться, тебе придется доказать, что он так и не осуществил брачных отношений. Нужно ли мне объяснять тебе, что это значит?

— Нет, — потупилась Кэмпион.

— Слава Богу. Священник не может поженить, дитя. Когда мы с Джорджем венчались, епископ был великолепен и очень внушителен, но Бог не обратил на это никакого внимания, пока Джордж не уложил меня в постель. Нельзя сказать, что он немного не поторопился, но то, что происходит на простыне, имеет ничуть не меньшее значение, чем служба священника. А Тоби я отошлю прочь.

Кэмпион не осмелилась возражать.

Леди Маргарет кивнула, соглашаясь с собственными словами.

— Может отправляться в Оксфорд сражаться за короля. Ему это пойдет на пользу, хотя будет ли благодарен король — это другой вопрос. Так и для Тоби соблазна не будет, и тебя мы сохраним, так сказать, в целости, — она сурово посмотрела на Кэмпион. — Я вовсе не имею в виду, что ты должна сохранить себя, рассчитывая выйти замуж за Тоби. В Оксфорде он наверняка познакомится с более подходящими девушками, и у некоторых из них уж точно будут виды на наследство. Нет-нет. Но, по-моему, ты мне нравишься, к тому же мне нужна компаньонка. Ты знаешь, чем занимается компаньонка?

— Нет, леди Маргарет.

— Компаньонка развлекает меня, прислуживает, читает мне, повинуется моим прихотям, предугадывает мои желания, и мне никогда, дитя, никогда не должно быть с ней скучно. Ну что? Справишься?

— Попытаюсь, — Кэмпион будто на крыльях взмывала в небеса, пусть даже это означало разлуку с Тоби. Она нашла себе убежище», безопасную гавань; эта высокая, резкая женщина ей нравилась, в ней угадывалась скрытая доброта.

Леди Маргарет, со своей стороны, тоже увидела в Кэмпион кое-что, что пришлось ей по душе. Она признала, что девушка невероятно, потрясающе красива, что ее красота околдовала Тоби. Так оно и должно быть, решила она. И все же несколько месяцев разлуки не повредят.

Может ли и должен ли ее сын жениться на Кэмпион, об этом она не думала. Пока девушка юридически оставалась женой другого, ничего не поделаешь. Пусть Тоби потерпит все то время, что ей придется сохранять девственность. Пусть поедет в Оксфорд. Может, встретит там свою избранницу. Ну, а если нет, если его любовь выдержит испытание разлукой, тогда наследство девушки, если она его получит, окажется более чем приемлемым вознаграждением.

Но главное, у леди Маргарет появилось новое увлечение. Девушка ей понравилась. Для нее это была чистая грифельная доска, белая страница, на которой леди Маргарет могла писать все, что заблагорассудится. Она будет обучать Кэмпион, развивать ее ум и вкус, научит ценить красоту, она превратит молоденькую пуританочку в элегантную леди. Сэр Джордж, конечно же, примется брюзжать, но ведь сэр Джордж ее в глаза не видел. Достаточно бросить один взгляд на эту красавицу, чтобы ее муж стал покорным как ягненок. В этом леди Маргарет не сомневалась.

— Подойди сюда, дитя. Как тебя называть?

— Тоби называет меня Кэмпион.

— Он мне так и говорил. Причудливое имя. Но оно тебе подходит. Очень даже подходит. Иди сюда, Кэмпион.

Она указала на свой рабочий столик. Среди красок, кистей, перепачканной бумаги стоял крохотный портрет. Миниатюры были очередным увлечением леди Маргарет. Она писала по памяти портрет сэра Джорджа, потому что слуги разбегались врассыпную, когда она начинала охотиться за натурщиками. Кэмпион ничего этого не знала. Она увидела картину, на которой проступало нечто, напоминающее печального вида яйцо с перекошенными глазами и ртом на боку, а на лысине виднелось что-то, напоминающее кучку птичьего помета. Когда мать спросила у Тоби его мнение, он так и сказал: птичий помет. Хотя по замыслу предполагалось изобразить благородный седеющий висок мужа.

— Что скажешь, Кэмпион?

— Замечательно. Очень красиво.

— Так значит, врать ты тоже научилась? Кэмпион заразительно засмеялась:

— По-моему, очень красиво. Леди Маргарет была довольна.

— Думаю, у нас будут прекрасные отношения. Мы тебя отшлифуем, дитя, а потом спровадим к Тоби в Оксфорд. Пошли.

Она властно повела за собой Кэмпион по длинной галерее мимо проказливых божеств, отдававших дань восхищения стройной Диане.

— По-моему, Тоби очень умно поступил, что прикончил ради тебя человека. Джордж ради меня никогда не убивал. Как только он вернется, я от него этого потребую. Я буду ждать, пока вся дорога от Лэзена до Шефтсбери не будет усыпана трупами поклонников. Идем, дитя, не теряй времени. И расправь плечи, ты же в Лэзене, а не в Уэрлаттоне. Спать ты будешь вон в той комнате, рядом с моей спальней. Это комната Кэролайн, младшей сестры Тоби. Ей уже шестнадцать и пора бы замуж. Что у тебя на ногах? Стук как у ломовой лошади. Боже милостивый, дитя, и это у вас называется туфлями? Немедленно сними, я велю их сжечь. А почему ты смеешься? Ты что решила, что ты здесь для того, чтобы развлекаться?

Именно так. Ведь ей все же удалось добраться до Лэзена, и теперь Кэмпион снова была счастлива.

Сэр Гренвилл Кони еще не забыл, с каким ужасом он выслушал известие о смерти верного Гримметта. Мертв! А девчонка сбежала, ее освободил кто-то, вероятно, тот, кто убил слугу сэра Гренвилла. Услышав новость, адвокат взвыл от ярости, а через несколько часов в его обширном животе начались боли. Боль была похожа на огромную змею, которая поднималась и опускалась кольцами внутри него, раздирая его отравленными клыками. И диета из козьего молока и голубятины, предписанная доктором Чэндлером, ни капельки ее не облегчала.

На этом плохие известия не кончились. Его вызвали с заседания в палате общин. Там шли бесконечные дебаты о том, вносить ли поправки в существующий порядок обращения с захваченной у роялистов собственностью. Сэр Гренвилл знал, что никаких изменений внесено не будет — уж он об этом позаботится, но важно было создать у разговорчивых дурачков впечатление, будто их самодовольная болтовня, имеет какой-то вес в государственных комитетах. У дверей Вестминстер-Холла его ждал секретарь.

— Сэр Гренвилл!

— В чем дело?

— Вот. От Коттдженса.

Сэр Гренвилл выхватил письмо. Секретарь его уже распечатал, прочитал и счел необходимым немедленно доставить в Вестминстер. Сэр Гренвилл прочитал его раз, другой, потом будто зарычал, Рычание сменилось руганью.

— Скотина. Вонючая еврейская скотина! Джулиус Коттдженс был купцом на амстердамской бирже, занимался одеждой и изысканными пряностями; с избранными же клиентами он торговал еще одним товаром — информацией. За частным образом собранные сведения Коттдженс брал высокую плату, но на это шли, потому что в мире необыкновенных слухов он был точен и надежен. Джулиус Коттдженс был гениальным слушателем, человеком, внешне благоразумным, но наделенным неудержимым любопытством и феноменальной памятью. Однако новость, которую он только что сообщил сэру Гренвиллу Кони, не потребовала от него проявления ни одного из этих качеств. Сэр Гренвилл давно уже пользовался услугами Коттдженса, и перед голландцем была поставлена долгосрочная задача сообщать сэру Гренвиллу любые сведения о Мордехае Лопесе, какими бы банальными они ни казались. Два года ничего не было, а теперь вот. Лопес вернулся в Амстердам. Еврей вновь зажил в своем старом шикарном доме, а его корабль «Уондерер» стоял у причала в Амстердаме. Из Венеции он привез десять сундуков имущества, сообщал Коттдженс, и не было никаких признаков, что в ближайшее время он собирается двигаться дальше. С «Уондерера» сняли мачты и поставили на капитальный ремонт.

Сэр Гренвилл Кони отвел секретаря в тихий уголок у старой башни Джуэл. «Почему? Почему? Ну, почему эта еврейская скотина заявилась именно сейчас?» Сэр Гренвилл повернулся спиной к нищему, который волочил по траве свои искалеченные ноги. Он якобы был ранен, сражаясь за парламент.

Боже милостивый! Только этого сейчас сэру Гренвиллу и не хватало. Сначала девчонка исчезает в озаренной пожаром лондонской ночи, Гримметт, верный Гримметт убит, а теперь еще и это! Вдобавок ко всему этот жирный индюк Скэммелл не успел даже уложить сучку в постель прежде, чем она смылась. Хорошо хоть свидетельство о браке не пострадало в уцелевшем кирпичном доме Скэммелла, а оно сохраняло силу, пока не было доказано обратное. Единственное удовольствие, которое сэр Гренвилл получил от всего происшествия, — это вид скорчившегося Скэммелла, когда его как следует отчитывали.

А теперь еще и это! Лопес приехал на север, в Амстердам. Сэр Гренвилл пнул нищего, который потянул адвоката за камзол, потом пнул его еще раз.

— Он все знает, Джон! Он все знает! Секретарь пожал плечами.

— Вы так думаете, сэр Гренвилл?

— Конечно! Иначе какого же черта он объявился? Девчонка, должно быть, успела ему сообщить. Проклятие! Печать у нее, Джон. Печать у нее!

Он шагал взад и вперед по траве, но при последних словах остановился и осуждающе ткнул пальцем в секретаря, будто виноват был именно Джон Морз.

Секретарь говорил все так же мягко.

— Нам это неизвестно, сэр.

— Нам неизвестно, будет ли второе пришествие! Конечно, он знает! Иначе, зачем он приперся? — Сэр Гренвилл зажмурил свои выпученные глаза. — Черт побери! Черт побери! Черт побери! Она все время была у нее! Все время! Она провела меня! Черт побери!

Он зарычал, потом будто застыл.

Когда сэр Гренвилл снова зашевелился, он уже вполне овладел собой. Морз привык к таким метаморфозам. Гнев прошел, настало время спокойно принимать решения.

— Кто из наших людей может узнать девчонку? Морз задумался:

— Я сам, сэр. Гребцы.

Сэр Гренвилл щелкнул пальцами:

— Гребцы. Кто из них лучший?

— Тейлор, сэр Гренвилл.

— Отправь Тейлора в Амстердам. И с ним двух наших охранников. Если заметят, как девчонка пробирается в дом к еврею, пусть хватают ее. Каждому по сотне фунтов, если сумеют.

Секретарь поднял брови, но ничего не сказал. На миг сэр Гренвилл затих.

— Ее нужно найти, Джон. Нужно. Кто у нас в Уэрлаттоне?

— Дэвис, сэр.

Сэр Гренвилл отослал одного из стражников в Уэрлаттон, чтобы проследить, достаточно ли усердно Скэммелл перерывает дом в поисках печати.

— Пошли записку Дэвису. Или он не умеет читать?

— Не умеет, сэр Гренвилл.

— Черт. Пошли посыльного. Двадцать фунтов тому, кто обнаружит девчонку.

— В Уэрлаттоне, сэр? Морз был удивлен.

— Не строй из себя большего дурака, чем на самом деле. Кроме Уэрлаттона, она ничего не знает. Где ей еще обзавестись друзьями, которые могут спасти ее? — Сэр Гренвилл думал стремительно. — Лопес может послать к ней своих людей, а не ждать, пока она сама проделает весь путь. Я хочу, чтобы ее нашли. Я заплачу двадцать фунтов тому, кто ее увидит, понятно? Пусть слуги Скэммелла тоже ищут, только найди ее! Найди!

Сэр Гренвилл понимал, что это нелепо, но ничего другого не приходило в голову. Он всегда знал, что этот час настанет, час сбора печатей, и не собирался проигрывать неизбежное сражение.

Печатей было четыре: Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Важно было собрать вместе любые три из них. Какие именно не имело — значения. Три печати давали право контроля над Договором, и победа доставалась тому, кто первым предъявит их.

Обо всем этом он думал, возвращаясь в палату общин. Впрочем, он думал об этом все годы с тех пор, как был заключен Договор, и старался, чтобы никакие пертурбации, связанные с печатями, не застали его врасплох.

Ясно было, по крайней мере, одно: Лопесу никогда не наложить лапу на печать святого Марка. Она была у Кони, и он бдительно стерег ее. Святой Марк был в безопасности.

С другой стороны, сэр Гренвилл знал, что ему никогда не завладеть печатью святого Луки. Она была у Лопеса, и еврей охранял ее как зеницу ока.

Таким образом, оставались две печати. Печать святого Матфея — в этом он уже не сомневался — была в руках Доркас Слайз. Если она попадет к Лопесу, тот может почти наверняка торжествовать победу. От этой мысли становилось больно.

Сложность была в печати святого Иоанна. Когда-то она принадлежала Кристоферу Эретайну, создателю Договора, человеку, которого сэр Гренвилл ненавидел так сильно, как никого другого. Проклятый Кит Эретайн, поэт-неудачник, острослов, солдат и владелец святого Иоанна. Судя по всему, Эретайн уже умер. Сэр Гренвилл с восторгом сплясал бы на гниющих останках своего врага. Но точных доказательств все же не было. Приходилось полагаться на слова капитана, который, вернувшись из Америки, из поселения под названием Мериленд, поклялся на Библии сэру Гренвиллу, что видел надгробие на могиле Эретайна. Значит, Эретайна больше нет. Но где тогда его печать?

Эта мысль донимала сэра Гренвилла, когда его громоздкое тело протискивалось вдоль скамей палаты общин. Где печать святого Иоанна? Не может ли она всплыть в неподходящий момент, чтобы отнять у него контроль над Договором?

Он сел и принялся разглядывать пылинки, танцевавшие в солнечном луче над стулом спикера. Вдруг он вспомнил Эбенизера Слайза, и это немного утешило адвоката. Сэр Гренвилл раскрыл Эбенизеру почти все подробности Договора, кроме суммы дохода, и наблюдал, как алчность берет свое в злобном мозгу калеки. Мозг злобный, но хваткий, думал сэр Гренвилл. Да, Эбенизер умен, амбициозен и абсолютно беспринципен. Из него бы получился превосходный адвокат. Однако сэр Гренвилл уготовил своему подопечному другое поприще, которое позволит сочетать набожность со склонностью к жестокости.

Эбенизер не должен подкачать, когда потребуется его помощь для овладения Договором.

Сэр Гренвилл рассеянно внимал очередному болвану, предлагавшему поделить захваченную у роялистов землю между бедняками ближайших приходов. Между бедняками! Ну и что они с ней станут делать? Удобрять собственными испражнениями и наполнять жалобными причитаниями! Как положено, сэр Гренвилл зааплодировал, когда член палаты вернулся на свое место.

Сэр Гренвилл не позволит себе думать о поражении. Исчезновение девчонки — это неудача, страшная, но не смертельная. Он отыщет беглянку при помощи Эбенизера. Он еще может победить, и ни один проклятый еврей, ни один мертвый поэт, ни одна вонючая, пустоголовая сучка не помешают ему. Сэр Гренвилл заворочался на своей скамье. Он все равно победит.

 

Глава 13

Иногда Кэмпион вспоминала ручей, возле которого впервые встретила Тоби и не раз сидела после смерти отца. В те дни ей хотелось брести вдоль него подальше от Уэрлаттона. Так оно и получилось. Смерть Мэттью Слайза бросила ее в громадный мрачный поток, который несся меж едва различимых берегов, ее поездка в Лондон закружила ее в коварных беснующихся водоворотах. Теперь же в Лэзене течение опять вынесло ее в тихую, залитую солнцем заводь. Она так часто, так усердно молилась о счастье. И, похоже, ее мольбы были услышаны.

Осень и зима 1643 года были для Кэмпион счастливым временем, омрачавшимся лишь отсутствием Тоби и неразгаданной тайной печати.

Тоби стал теперь тем, кем мечтал, — солдатом короля Карла. Видное положение отца обеспечило ему немедленное производство в капитаны, но в первых письмах домой он весело признавался в своем полном невежестве. Ему предстояло набраться опыта, и он твердо решил быть достойным звания кавалера. Так пуритане прозвали солдат короля, желая их смертельно оскорбить. В Испании «caballeros» были заклятыми врагами истинного протестантизма, и английская транскрипция — кавалер — должна была запятнать роялистов римско-католической грязью. Но кавалеры, как и круглоголовые, охотно приняли оскорбительное прозвище, выдуманное врагом, и гордились им.

Кэмпион скучала без Тоби, но его веселые, нежные письма поддерживали надежду на будущее, о котором они так самозабвенно мечтали в Лондоне. В то же время печать святого Матфея, которую она постоянно носила на шее, напоминала об угрозе, нависшей над их планами.

Леди Маргарет хотела действовать немедленно. Нужно без страха взяться за сэра Гренвилла и заставить его раскрыть тайну. Однако вернувшийся, наконец, домой сэр Джордж Лэзендер был настроен скептически.

— Сэр Гренвилл не такой человек, которого можно заставить! Его голыми руками не возьмешь. Заставить, тоже мне!

Леди Маргарет сдвинула брови:

— Так что же нам делать?

— Ничего, конечно же. Сделать ничего нельзя. Бездействие было для леди Маргарет все равно, что пытка.

— Ничего? Так и сидеть сложа руки? А Лопес? Почему бы не навести справки о нем?

Сэр Джордж вздохнул:

— Дорогая моя, мы даже не знаем, о каком Лопесе идет речь. А если бы и знали, то что? Думаю, он столь же беспринципен, что и Кони. Если Кэмпион попадет к нему в руки, ей, возможно, достанется ничуть не меньше, а то и больше. Нет уж. Пусть все уляжется, а там посмотрим.

Естественная для сэра Джорджа осмотрительность усиливалась желанием не слишком ввязываться в чужие дела. Когда, вернувшись, он узнал, что леди Маргарет всем сердцем приняла Кэмпион, то был удивлен, раздражен и расстроен.

— Она ему не пара, Маргарет. Совершенно не пара.

— Ты ее не видел, Джордж.

К счастью, основная часть возражений растаяла после знакомства. Кэмпион сделала изящный реверанс, и взгляд сэра Джорджа потеплел.

Леди Маргарет заметила, что с течением времени сэру Джорджу стало все больше и больше нравиться проводить время в обществе девушки. Он был рад, что она осталась в доме. Он принял ее как компаньонку жены, но видеть ее своей невесткой? Эта печать, этот странный Договор — все было так неопределенно. Лучше всего, думал сэр Джордж, не торопить события и посмотреть, не ослабнет ли через несколько месяцев страсть Тоби.

Леди Маргарет согласилась. Сделать она ничего не могла, но все равно беспрестанно строила догадки по поводу Договора. К нескольким фактам, которыми располагала Кэмпион, она присовокупила свои обширные сведения об английских семействах.

— Эретайн, дорогая. Удивительно. Кэмпион отложила вышивание.

— Сэр Джордж говорит, что знает только про одного Эретайна.

— Ну да, дорогая. Полагаю, он имел в виду Кита?

— Да.

— Боже праведный, да нет же. Англия просто кишит Эретайнами. Дай подумать. В Линкольне был архидьякон Перси. Он читал очень скучные проповеди и женился на совершенно неподходящей женщине. У них было восемь совершенно несносных детей. Был еще один Эретайн в Солсбери. Адвокат. Он сошел с ума, дорогая, — решил, чтс он Дух Святой.

— А Кит Эретайн, леди Маргарет?

— Это другое дело. Исключительно симпатичное создание. Бедняга.

— Бедняга?

— Кит, наверное, умер. Лучшие всегда уходят первыми, дитя.

Осенью леди Маргарет терзалась. Она забросила миниатюры и занялась военными приготовлениями, предощущая, что едва заметные сдвиги в политических взглядах мужа вызовут натиск парламентских войск на замок Лэзен. Работа в поместье то и дело замирала из-за того, что она настаивала на возведении новых оборонительных сооружений, которые бы соединили с одного конца караульное помещение и Старый дом, а с другого протянулись бы до северного края существующего рва. Позади канав она распорядилась устроить земляные валы и сверила результаты с диаграммами в книге о военных укреплениях. Почему-то ее собственный земляной вал несколько смахивал на примитивные фермерские канавы, и это не давало ей покоя.

Большего успеха леди Маргарет добилась при строительстве новой каменной стены к востоку от замка, которая перекрыла небольшой промежуток между конюшней и рвом. По завершении работ она величесвенно провозгласила, что замок Лэзен готов отразить нападение. Сэр Джордж, которого выманили из библиотеки проинспектировать стену, про себя горячо помолился о том, чтобы неприятель воздержался от проверки фортификационных талантов жены.

Война, казалось, была где-то очень далеко от Лэзена. Король пережил лето, хотя и не смог овладеть Лондоном, но осень принесла роялистам дурные вести. Шотландцы, ярые пресвитериане, вступили в войну на стороне парламента. Теперь королю Карлу угрожали армии восставших с юга и шотландцев с севера. И, размышляя об этом в тишине библиотеки, сэр Джордж чувствовал, что война станет тяжелее. Он понимал, что Лэзен вполне может подвергнуться нападению.

Замок находился в том обширном районе страны, где часть населения поддерживала одну сторону, а часть — другую. Одна деревня, предводительствуемая своим лордом, выступала за парламент, другая же, следуя за своим, — за короля. Большинство народу предпочло бы вообще ни во что не вмешиваться и спокойно обрабатывать свою землю, но война неумолимо надвигалась на графство.

Три крупные усадьбы укрепили для защиты парламента; один замок и еще одна усадьба выступили под знаменем короля, и все пять их гарнизонов совершали рейды за провизией. Ни та, ни другая стороны не трогали земель сэра Джорджа: парламентаристы, вероятно, все еще считали его своим, а роялисты надеялись, что он примкнет к ним.

Сэр Джордж не мог до бесконечности лавировать между двух огней. Его зять, граф Флит, вместе с женой побывал у него в ноябре и потребовал объяснить позицию. Сэр Джордж дал понять, что никого не поддерживает, но сидевшая на другом конце огромного обеденного стола леди Маргарет гордо заявила, что замок Лэзен на стороне короля.

Ее дочь Анна пришла в ужас.

— Это невозможно, мама!

— Почему же нет? Ты ждешь, что я восстану против своего короля? Флиты, возможно, так и поступят, но не Лэзендеры, нет уж.

Граф Флит был огорчен:

— Жаль, очень жаль.

— Конечно жаль, Флит. Мне совершенно не хочется смотреть, как муж моей дочери лишится головы. Неприятно умирать на Тауэр-Хилле.

Сэр Джордж поспешно сказал, что вряд ли кого-то будут казнить на Тауэр-Хилле. Времена теперь не те, люди проповедуют умеренность и, без сомнения, смогут найти компромисс, но леди Маргарет была непреклонна:

— Повстанцы есть повстанцы и должны быть казнены. Анна, графиня Флит, смотрела на мать широко открытыми глазами.

— Я тоже одна из повстанцев, мама?

— Надеюсь, топор окажется острым. Передай масло, Кэмпион. Джордж, у тебя рукав в подливке.

На этом тему закрыли. Удрученные Флиты уезжали на другой день, обещав наведаться к Рождеству. Война портила отношения в семье. Но, несмотря на войну, то были счастливые дни для Кэмпион. Впервые в жизни она одевалась в платья, которые были задуманы для того, чтобы наряжаться, а не скрывать принадлежность к женскому полу. Когда-то леди Маргарет была страстной портнихой — теперь в замке эта обязанность была благоразумно вюзложена на двух швей. Были отперты старые сундуки, и Кэмпион разодели в атлас, муслин, кружева и шелка. Ее новые платья отличались мягкими и плавными линиями; юбки были с разрезами, чтобы показать нижние юбки, а на талии они туго затягивались. Воротник с глубоким вырезом были отделаны кружевами или атласом. И, хотя носить эти платья полагалось, набросив шаль, они сначала казались Кэмпион столь нескромными, что вызывали смущение. Леди Маргарет ничего не желала слушать.

— В чем дело? Кэмпион указала на вырез.

— Как-то странно.

— Странно? Ничуть. — Она потянула за ромбовидный бархатный корсаж, туго облегавший талию Кэмпион. — Ты такая худенькая, дорогая! А теперь покажи мне голубое.

Голубое платье Кэмпион любила больше всего. Оно было того же цвета, что и накидка, которую подарил Тоби. Примерка была долгой, но ждать стоило.

Очень низкий квадратный вырез, отделанный белым шелком, холодил ей грудь. Рукава тоже были из белого шелка, но у запястья и на плечах крепились голубые ленты. Так что при движении рукава создавали какое-то бело-голубое сияние над тремя рядами кружевных манжет. Юбка была разрезана посредине и забрана назад, чтобы продемонстрировать длинную белую атласную нижнюю юбку. Даже скупая на комплименты леди Маргарет в восхищении прищелкнула языком:

— Ты очень красива, дорогая. Просто очень. Волосы у Кэмпион были длинные, светло-золотистые, цвета пшеницы за две недели до сбора урожая. Мать заставляла безжалостно зачесывать их назад и туго затягивать косы в пучок, который можно было скрыть пуританским чепцом. Каждый месяц в Уэрлаттоне Кэмпион вместе со служанками усаживалась на кухне, и Гудвайф подравнивала всем волосы, корная длинными ножницами по прямой линии. Этим и исчерпывался опыт Кэмпион в области причесок. Кэролайн Лэзендер, младшая сестра Тоби и третья выжившая из семи детей леди Маргарет, взялась поправить положение. У самой Кэролайн были темные длинные волосы. И у Кэмпион сложилось впечатление, что шестнадцатилетняя девушка может полжизни провести за их завивкой и укладкой. Кэролайн пришла в восторг, получив в свое распоряжение еще одну голову.

— Обязательно должны быть локоны.

— Локоны? — переспросила Кэмпион.

Кэролайн появилась с подносом, заваленным ножницами, щипцами, горой бледно-голубых лент и странными приспособлениями, которые нужно было нагревать.

— Сейчас у всех локоны. Абсолютно у всех, — это было сказано тоном, не допускающим возражений. Значит, будут локоны.

Итак, у нее появились локоны. Несколько дней Кэмпион видела свое непривычное отражение в зеркале или темном окне и не узнавала себя. Вместо скромной пуританки, одетой так, чтобы скрыть женские прелести, она видела настоящую обольстительницу. Мягкие линии платья, обнаженные плечи, длинная шея, золотистые кудри, выбившиеся из-под серебряной сетки на волосах. На груди висела печать, а пальцы были украшены кольцами, которые одолжила ей леди Маргарет. В тот вечер, когда она впервые появилась во всем своем великолепии, сэр Джордж изобразил удивление и попросил, чтобы его представили. Кэмпион засмеялась, сделала реверанс и пожалела, что Тоби нет поблизости.

Дни она проводила вместе с леди Маргарет, участвуя во всех ее затеях, а каждый вечер перед трапезой читала вслух своей хозяйке. Голос у нее был красивый, и читала она хорошо, хотя поначалу иной раз содержание ее шокировало. Она даже не подозревала о существовании подобных книг, равно как и о том, что леди Маргарет специально выбирала их для нее. Леди Маргарет особенно нравилась поэзия, и как-то вечером Кэмпион вдруг замолчала и покраснела. Леди Маргарет нахмурилась.

— Что, черт возьми, происходит, дитя?

— Это грубо.

— Боже всемогущий! Джон Донн был членом Святого ордена, настоятелем собора Святого Павла. В молодости мы все его хорошо знали. — Леди Маргарет воздержалась от упоминания о том, что в юности, прежде чем стать священником, Джон Донн отличался на редкость буйным нравом.

— Он умер?

— Увы, да. Читай дальше!

Кэмпион продолжала, несмотря на смущение;

Рукам блуждать дай волю, без стесненья,

Вперед, назад, кругом, во все владенья…

Моя Америка! Моя земля!

Здесь я один на троне короля.

Она снова покраснела, дойдя до последних строк строфы:

Чтоб дать пример, вот я уже раздет…

Укроешься ты мною или нет? [4]

Глядя в окно, Леди Маргарет улыбнулась:

— Очень мило, дорогая. Ты продекламировала вполне сносно. — Она вздохнула. — Милый Джон. Он принадлежал к числу тех мужчин, которые не снимают ботинок.

— Которые что, леди Маргарет?

— Ничего, дорогая. О некоторых вещах молодым говорить не следует.

Впрочем, леди Маргарет знала, что ее компаньонка не столь уж молода. Кэмпион исполнился двадцать один год.

К этой поре большинство ее ровесниц уже давно замужем а она до сих пор невинна. Правда, леди Маргарет усердно просвещала ее, пробуждала сознание и — не без удовольствия — напичкивала разнообразными сведениями.

В замке все время царило оживление и нескончаемое веселье. Леди Мадэгарет приобщала Кэмпион к военным приготовлениям. Следом за фортификационными работами начались занятия по стрельбе из мушкетона. Однажды ноябрьским утром, когда Кэмпион установила мишень, леди Маргарет помахала ей листком бумаги:

— Новое письмо от Тоби. Не беспокойся, для тебя тоже есть.

Кэмпион увидела, что во дворе замка почтальона угощают элем.

Почтальоны тех лет не отличались расторопностью. Особенно если путь был неблизкий и ради депеши приходилось делать изрядный крюк. Тогда на доставку уходило несколько недель. Римский нос леди Маргарет склонился к посланию.

— Ха! Он убил человека. Молодец!

— Убил?

— Он пишет, что ходил в какое-то там chevauchee — понятия не имею, что это такое. А, оказывается, рейд. Почему так и не сказать сразу — рейд? В деревне они натолкнулись на нескольких красномундирников, и одного он застрелил из пистолета. Неплохо! Ему это на пользу!

Кэмпион была уже достаточно эрудирована, чтобы понять, что «красномундирник» — это вооруженный до зубов круглоголовый всадник.

— Он не ранен? — с тревогой спросила Кэмпион.

— Нет, дорогая, он мертв. Тоби прикончил его.

— Я про Тоби.

— Конечно нет! Иначе он не смог бы написать! Иной раз, Кэмпион, я начинаю опасаться, что ты столь же глупа, как мои собственные девочки. О! Господи Боже мой!

— Что, леди Маргарет?

— Имей терпение, дитя. Я же читаю.

Она дочитала письмо и вместе со вложенным в него листком передала Кэмпион. Новость, вызвавшая изумление леди Маргарет, сказалась зловещей. Схватка, в которой Тоби застрелил красномундирника, закончилась захватом гонца круглоголовых. И среди бумаг у него в сумке было циркулярное письмо, адресованное «Нашему верному слуге Сэмьюэлу Скэммеллу. Скэммеллу предписывалось набрать роту солдат, предположительно на деньги Договора. Тоби продолжал, что парламент, по-видимому, стремится очистить Дорсет от роялистов и заполучить для своей армии богатый урожай будущего года. Кэмпион взглянула на леди Маргарет.

— Они будут совсем рядом.

— Мне бы даже хотелось, чтобы твой муж пришел, дорогая. — Леди Маргарет доставляло удовольствие называть Скэммелла мужем Кэмпион. В это слово она вкладывала невероятное презрение. Она фыркнула и подняла мушкетон. — Пусть сунется!

Мишень, представлявшая собой висевший на шесте кусок мешковины размером с человека, слегка колыхалась на слабом ветерке. Леди Маргарет прищурилась, глядя вдоль ствола, лишь наполовину заряженного порохом, и нажала на крючок. Оружие кашлянуло, выплюнуло вонючий дым, а пуля просвистела далеко в стороне от нетронутой мешковины. Леди Маргарет возмутилась:

— У этого мушкетона какой-то дефект. Он какой-то ненормальный.

Кэмпион все еще была испугана.

— Как вы думаете, они явятся сюда?

— Нет, дитя. Думаю, войска предназначаются скорее для Корфа. Не волнуйся. До нас они никогда не доберутся.

Леди Маргарет выкинула, из головы Уэрлаттон и Скэммелла. Две эти усадьбы разделяло всего двенадцать миль, но пуританский Уэрлаттон был обращен к югу, а из Лэзена на базар и за провизией отправлялись на север. Между ними тянулись глухие леса, представлявшие интерес лишь для свинарей и охотников на оленей, и вторжение Тоби во владения Мэттью Слайза было событием редким.

С приходом долгих ночей ударили и первые зимние морозы.

Работники закутывались в мешковину и брали в дом свой скот. Часть животных оставляли до следующего года, часть резали, а мясо солили и закладывали на хранение. Сараи, загоны, конюшни и домашние выгоны — все заполнили животные, которым зимой был необходим корм. Огромные скирды разрезали как гигантские буханки хлеба. Припасы были необходимы даже для пчел в огороде. В каждый улей леди Маргарет и Кэмпион ставили маленькую миску с водой, клали мед и розмарин. Замок готовился к зимней осаде. К Рождеству запасали дрова и еду.

Между тем продолжались военные приготовления. Шкуры убитых животных относили на вымочку в известняковые карьеры. Потом их отскабливали, красили дубовой корой и пропитывали навозом. Самые ценные шкуры обрабатывали собачьим навозом. Раньше такая продукция шла на базар. Но в этом году о торговле в Лэзене думали мало. В этом году кожу в Лэзене изготовляли в оборонительных целях: шкуры варили, чтобы они задубели, а потом шили из них тяжелые куртки, которые могли иной раз спасти от удара мечом или от пули на излете.

Сэр Джордж ждал войну. Он наконец объявил о своих новых симпатиях. Зимовавший в Оксфорде король издал указ, повелевая парламенту собраться в университетском городе, и сэр Джордж ответил согласием. В том же письме он попросил короля предоставить незначительные силы для обороны и укрепления Лэзена и предупредил арендаторов и слуг, что им, возможно, тоже придется взяться за оружие и встать под знамена Лэзендеров. На флаге, который теперь реял над караульным помещением, было изображено окровавленное копье на зеленом фоне.

Было холодно и грязно, серые тучи иногда плыли так низко, что скрывали флаг и верхушку сторожевой башни. Деревья вдоль лэзенского ручья стояли голые и черные. Бывали дни, когда Кэмпион сидела в длинной галерее, смотрела на исчерченную косыми линиями дождя серо-черную долину и радовалась, что в трех огромных каминах пылает огонь, отбрасывая таинственные тени на язычески расписанный пляшущими божествами потолок леди Маргарет.

Хотя мать Тоби и хвасталась языческой лепниной, она пришла в ужас, узнав, что Кэмпион не прошла конфирмацию в англиканской церкви. Едва ли были основания удивляться этому. Мэтгью Слайз презирал епископов, поэтому в Уэрлаттонском приходе отказались от проводимой ими конфирмации, равно как и от других церковных обрядов. Преподобный Верный До Гроба Херви (таких людей из своего прошлого Кэмпион иногда вспоминала с содроганием) перестал совершать даже святое причастие, заменив его обрядом, который он именовал «Ужин Господа».

Леди Маргарет возмутилась:

— Ужин Господа! Смехотворно! Можно с таким же успехом устроить Завтрак Господа или Господний полуденный пирог с крольчатиной!

Она сама взялась за подготовку Кэмпион к конфирмации, заявив, что справится с задачей не хуже, чем мистер Перилли, лэзенскии викарий, и на занятиях сам собой зашел разговор о Боге и религии.

— Ты все слишком усложняешь, дитя. — Леди Маргарет неодобрительно тряхнула седой головой. — Бог — это добро, и все, что он творит, — добро. Вот и все.

— Все?

— Конечно! Ты что, серьезно думаешь, что он отправляет нас на землю, чтобы мы страдали? Если что-то доставляет тебе удовольствие, — это хорошо, это от Бога.

— А если кому-то от этого плохо?

— Не будь дерзкой. Я же тебя учу. Если кому-то от этого плохо — это от дьявола. — Леди Маргарет хмыкнула. — Сэр Гренвилл Кони — явно порождение дьявола, но подумай обо всем том радостном, что дал нам Господь. Хорошая еда, бег гончих, доброе дело, замужество, красивые платья, — она тараторила, уверенно перечисляя несказанные блага, даруемые Всевышним, — хорошие книги, музыка, подогретое вино, друзья, убийство врагов, уютный дом. Все это дары Господа, дитя, и мы должны возблагодарить его.

Кэмпион попыталась объяснить собственные страхи — страхи, порожденные ее воспитанием, когда жизнь изображалась как беспрерывная война с грехом, который якобы гнездится в каждом закоулке повседневной жизни. Леди Маргарет и слушать не желала.

— Ты утомляешь меня, дитя. Ты изображаешь Создателя чрезвычайно неприятным человеком, а я этого не потерплю.

Это было новое, непривычное для Кэмпион христианство. Христианство, которое не требовало мучительной борьбы и бесконечного самобичевания, которое воспринимало мир как дар Господа, исполненный его любви. Вера была очень проста и этим понравилась Кэмпион, потому что она устала от бесконечных пуританских словопрений о триединой природе Бога, о предопределении, об искуплении, от нескончаемых попыток доказать, что один человек «спасен», а другой нет. Вера леди Маргарет коренилась в бесхитростном убеждении, что замок Лэзен — это микрокосм Божьего мира, а сам Всевышний — некое подобие хозяина поместья, этакий небесный сэр Джордж Лэзендер.

— Милая моя Кэмпион, я вовсе не жду, чтобы арендаторы танцевали вокруг Джорджа и боготворили его! Тогда встанет вся работа! Конечно, при встрече они должны выказывать ему почтение. Мы рассчитываем, что в беде они обратятся за помощью к нам, и мы постараемся сделать все, что в наших силах. Но они не должны уповать только на своего хозяина и возносить к небу хвалу Джорджу. Да, чего-то они ждут и от нас, как, например, праздников в пахотный понедельник, на майский день, во время сбора урожая и на Рождество, но ведь и мы от этого получаем удовольствие! Наши арендаторы счастливы, а значит, и мы вместе с ними. Ну, почему, собственно, человек должен быть угрюмым, чтобы осчастливить Господа?

Ответа на этот вопрос не существовало. За осень и зиму страх Кэмпион перед Богом постепенно рассеялся, уступив место более жизнерадостной и смелой вере. Она менялась и внешне и внутренне и знала, что это совершается не без посторонней помощи. Перед Рождеством же произошел случаи, напомнивший ей о ее прошлом унылом существовании и заставивший ее увидеть себя теперешнюю в сравнении с той, какой она когда-то была, и похолодеть от ужаса.

Сэр Джордж объявил, что он на стороне короля, но сделано это было отнюдь не во всеуслышание. Парламентские вожаки графства все еще надеялись заручиться его поддержкой и, пытаясь прощупать его позицию, направили в Лэзен оценочный комитет.

Этот комитет посещал все владения в пределах парламентских земель и, в зависимости от их размеров, облагал налогом, средства от которого шли на покрытие военных расходов. Круглоголовые решили, что, если сэр Джордж все еще с ними, он заплатит налог, а если откажется, это будет считаться объявлением войны.

Задержавшись из-за дождей, оценочный комитет однажды к вечеру все же прибыл с инспекцией. Как всегда безукоризненно вежливый сэр Джордж пригласил приехавших в холл Старого дома, где они переминались с ноги на ногу, пока с их одежды и ножен капала вода, и предложил по глотку эля. С большинством членов комитета он был знаком — его соседи, которые вот-вот могут стать врагами. Но одного или двух он не знал и попросил представить себя им. Одно имя его заинтересовало.

— Сэр Джордж, это викарий Уэрлаттона, преподобный Верный До Гроба Херви.

Херви дернул головой, заискивающе улыбаясь владельцу замка. Верный До Гроба все еще не добился почестей и богатства, но радовался хотя бы тому, что стал членом оценочного комитета, чем был обязан сэру Гренвиллу Кони, которому, в свою очередь, эту мысль подсказал Эбенизер Слайз. Верный До Гроба произнес свое традиционное приветствие, с которым входил в те дома, где рассчитывал получить налог.

— Да пребудет Господь в этом доме.

— Воистину, — сказал сэр Джордж.

В этот момент в холл впорхнули смеющиеся Кэмпион и Кэролайн. Обе девушки переоделись к раннему обеду, и Кэмпион блистала в платье из красного шелка с отделкой из муслина. Гостям она сделала вежливый неглубокий реверанс.

Сэр Джордж ни на секунду не запнулся. — Моя дочь Кэролайн и моя племянница леди Генриэтта Крид.

Ложь насторожила Кэмпион. Продолжая улыбаться, она посмотрела на гостей и в слабом свете фонарей увидела худое желтоватое лицо из прошлого. Преподобный Верный До Гроба Херви смотрел на нее, его кадык прыгал вверх-вниз, будто крыса, попавшая в мешок с ячменем. Он открыл рот, чтобы заговорить, но сэр Джордж опередил его, указав девушкам на соседнюю комнату.

— Через секунду я присоединюсь к вам, милые дамы.

Кэмпион побледнела, рука сжимала висевшую на цепочке печать. В комнате она прислонилась к задрапированной полотном стене.

— Он меня узнал! Он меня узнал!

— Кто?

— Священник.

Сэр Джордж решительно отмел ее страхи.

— Дорогая моя! Это невозможно! Волосы, одежда — у тебя все другое. Все. Он меня спросил. Я объяснил, что ты моя племянница из Лестершира, и он сказал только, что ты напоминаешь ему одного человека, которого он когда-то знал. Успокойся!

Но Кэмпион не успокаивалась.

— Он узнал меня!

— Да нет же. А если и да? Не имеет значения. А теперь, прежде чем ты отправишься к Маргарет, вызываю тебя на партию в криббидж.

Судя по всему, сэр Джордж был прав. Из Уэрлаттона не доходило никаких слухов, что пропавшую дочь Мэттью Слайза видели в Лэзене. Шли дни, и Кэмпион сочла, что Верный До Гроба так и не узнал ее, даже смеялась над собой.

В Лэзене, в отличие от Уэрлаттона, действительно много смеялись. Особенно на Рождество, когда сэр Джордж, оторвавшись от книг, наблюдал за тем, как в большой зал волокли огромное рождественское полено. В предвкушении пиршества пульс Лэзена, замиравший на зиму, снова учащался. Рождественский день отдавался в безраздельное распоряжение церкви, а потом праздник вспыхивал в полную силу и продолжался до Двенадцатой ночи. В замке Лэзен Рождество отмечали с шиком.

Накануне Рождества в замок съехались гости. Забыв на время праздника о своих распрях с Лэзендерами, прибыли граф и графиня Флит вместе с сэром Саймоном и леди Перро, ближайшими соседями Лэзендеров с севера. Пожаловала дюжина джентри с семьями, пригласили и деревенских жителей, арендаторов, слуг, чтобы заполнить весь огромный зал. В эту ночь все должны были пировать, смеяться, пить, а под утро сэр Джордж по традиции должен был затянуть песню в помещении для слуг.

Все это привело Кэмпион в сильное возбуждение. Жаль, что в замке не было Тоби, но даже и без него она решила повеселиться в этот Сочельник. Она выбрала свое любимое голубое платье, а к вечеру, когда Инид, горничная хозяйки, укладывала Кэмпион волосы, явилась и сама леди Маргарет.

Критически оглядев платье, леди Маргарет осталась довольна.

— Ты очаровательна, Кэмпион.

— Спасибо, леди Маргарет.

— Не меня надо благодарить, а твоих родителей.

Леди Маргарет понаблюдала за манипуляциями с волосами Кэмпион. В свете свечи четко обрисовывалась линия подбородка. Удивительно, что такие увальни, как Мэттью и Марта Слайз, смогли произвести на свет подобную красавицу, а красота Кэмпион была поистине необыкновенной. Она словно притягивала людей. Впрочем, леди Маргарет не была бы сама собой, если бы не сопроводила комплимент критикой.

— Грудь у тебя все еще слишком мала.

— Вы же сами не даете мне возможности сделать ее пышнее, — улыбнулась Кэмпион, глядя в зеркало на леди Маргарет.

— Ох, дитя. Не надо было тебе выходить замуж за этого жуткого человека. И не пугайся сегодня вечером.

— Не пугаться.

— На Рождество Джордж всегда напиваеся. Это семейная традиция. Потом он отправляется на половину для слуг и затягивает весьма сомнительные песни. Уж и не знаю, где он им научился. Думаю, что ни в одной из своих книг он их конечно же найти не мог.

Инид с полным ртом шпилек промычала, что будто бы отец сэра Джорджа научил этим песням своих сыновей.

— Охотно верю, Инид, — фыркнула леди Маргарет. — Мужчины вечно напиваюся на Рождество. Не сомневаюсь, что и Иосиф был весьма надоедлив, когда появлялся на свет младенец Иисус.

С этой не допускающей возражений фразой она вышла из комнаты, поспешив на громкие крики, возвещавшие о прибытии новых гостей.

Инид подкрасила веки Кэмпион ламповой сажей, едва коснулась щек румянами и отступила на шаг.

— Вы, правда, очень красивы, мисс Кэмпион.

— Твоя заслуга, Инид.

Кэмпион посмотрелась в великолепное венецианское зеркало в серебряной оправе, и то, что предстало ее взору, поразило ее. Она улыбнулась при мысли о том, что сказали бы Эбенизер, Скэммелл и Гудвайф, если бы увидели ее сейчас: свободно ниспадающие золотые локоны, увитая серебром и лентами голова, почти полностью обнаженные плечи над шелковым воротом. В этот день было на ней и кое-что новое — сапфировые сережки, которые перешли в ее собственность по настоянию сэра Джорджа. Леди Маргарет проколола ей уши, сначала заморозив их льдом, а потом проткнув одолженным у кожевника шилом.

— Потерпи, дитя. Немножко больно, зато потом удовольствие на целую жизнь. Сиди тихо.

Кэмпион повесила на шею печать, которая легла на платье. Глядя в зеркало, она сдвинула брови.

— А у меня правда слишком маленькая грудь, Инид?

— Ну не надо же прислушиваться ко всему, что она говорит, мисс. Имеет значение лишь то, что думает мистер Тоби.

— Как жаль, что его здесь нет. Я надеялась, он приедет. — В ее голосе послышалась грусть. Тоби она не видела с сентября.

— Вам и так будет весело, мисс. А теперь спускайтесь вниз и не пейте слишком много из этой праздничной чаши. Половина этого зелья способна и лошадь свалить.

По коридорам Нового дома разливалась музыка. Музыканты разместились в галерее, и выпитое вино, которое в конце концов заставит их замолчать, пока еще не сказывалось на их игре. Пройдя через Старый дом, Кэмпион оказалась перед ярко освещенным огромным залом и замерла на верхней ступени, чтобы окинуть взором все это великолепие.

Зал освещали десятки свечей — в канделябрах, на столах и в двух старинных люстрах, подвешенных к желтому потолку за железные кольца. В двух огромных каминах пылал огонь, согревая великое множество гостей, которые смеялись, болтали, пробирались вместе с друзьями и соседями под огромной веткой омелы, свисавшей между люстрами. Уже была расставлена оловянная и глиняная посуда, а на главном столе, за которым усядутся джентри, поблескивало серебро.

Кэмпион, смущенная обилием незнакомых лиц, поискала глазами сэра Джорджа или леди Маргарет. Те располагались у большого камина среди самых знатных гостей. Она стала спускаться по широкой лестнице, потом остановилась.

Вернулся Тоби.

Он все еще был в дорожной одежде и высоких сапогах по колено заляпанных грязью. Онемев от изумления, он поднес к губам кружку с подогретым вином. Не веря своим глазам, он смотрел на спускавшуюся по лестнице красавицу. Она не сводила с него глаз, и лицо ее вдруг озарилось радостью. Когда мать похлопала Тоби по плечу, тот понял, что неудержимо смеется.

— Не пялься так, Тоби, это неприлично.

— Хорошо, мама.

Он продолжал смотреть на Кэмпион. На лице леди Маргарет, которая и подстроила этот сюрприз, вспыхнуло лукавство.

— Я с ней неплохо обращалась, как тебе кажется?

— Да, мама.

У Тоби перехватило дыхание. Она была великолепна, ее красота почти пугала.

Сэр Джордж переводил взгляд с Кэмпион на сына, потом опять на Кэмпион и, наконец, на жену. Он едва заметно пожал плечами. Леди Маргарет была явно довольна итогами своих стараний. Она знала, они оба знали, что теперь уже ничего сделать нельзя. Проведенные в Оксфорде месяцы не излечили Тоби, равно как и Кэмпион.

Сэр Джордж понимал, что ему придется сдаться. Только адское пламя сможет разлучить этих двоих.

 

Глава 14

В то Рождество Лондон никак нельзя было назвать счастливым городом. Король удерживал Ньюкасл, и это значило, что угля в столице кот наплакал. Хотя поддерживавшие парламент шотландцы посылали топлива сколько могли, цены значительно превышали возможности большинства жителей. Даже и после того, как в королевских парках и окрестностях Лондона спилили и разрубили на дрова деревья, а поленья раздали на улицах, большая часть четвертьмиллионного населения по-прежнему мерзла. Люди закутывались во что попало, закрывали лица от восточного ветра и смотрели, как вверх от Лондонского моста Темза медленно одевается льдом. Зима обещала быть долгой и суровой.

Рождество должно было бы стать яркой искоркой в этой безотрадной, холодной зиме, но по своей пуританской мудрости парламент постановил запретить Рождество.

Виноваты были шотландцы. Новые ярые сторонники парламента из продуваемого насквозь северными ветрами Эдинбурга объявили Рождество варварской мерзостью и разгулом язычества, противоестественно привитого на христианскую веру. Шотландцы — все как один истинные пресвитериане — заявили, что в совершенном мире, управляемом свыше, никакого Рождества быть не может. Стремясь задобрить союзников, чьи армии, которые хоть и не свершили до сих пор ничего заметного, но все же могли приблизить славный день торжества Господа, члены палаты общин покорно склонили головы перед шотландскими божествами и парламенским голосованием постановили, что Рождества больше нет. Радоваться на Рождество было теперь не только грешно, но и преступно.

Однако Лондон — город, населенный пуританами всех мастей и сочувствующий парламенту, — все-таки не преисполнился благодарности за такое решение. Парламент постановил, что на Рождество работа будет продолжаться как обычно, магазины будут торговать тем скудным товаром, который в них еще оставался, а лодочники — искать пассажиров там, где еще не застыла Темза. Впрочем, парламент зря отдавал распоряжения. Рождество не так-то просто было отменить, даже под нажимом шотландских священников, несших свет истины со своей холодной родины. Лондон хотел праздновать Рождество, и ему было все равно, что кто-то считал его языческим, правда, отмечалось оно вполсилы и веселились втихомолку. Пресвитериане бесстрастно закрывали глаза на нарушение закона, утешаясь тем, что со временем набожность обязательно восторжествует.

Публично сэр Гренвилл Кони тоже присоединился к Пресвитерианской вере. Так поступило большинство членов палаты общин, но сэр Гренвилл не собирался ради политических целей отказываться от радостей чревоугодия. На Рождество, совершив ритуальный визит в Вестминстер и бросив хмурые взгляды на закрытые лавочки и работающие пивные, сэр Гренвилл отправился назад в свой дом на Стрэнде, где в огромном мраморном камине трещал огонь, освещая картину с изображением обнаженного Нарцисса, на сей раз не закрытую ставнями. Сэр Гренвилл где-то раздобыл лебедя, который в это самое время и жарился, но рождественскую трапезу он начал с гуся и свинины. Он объедался целый вечер, запивая яства своим любимым кларетом, и его желудок ни разу не возмутился. Даже когда пришлось ослабить ремень и развязать шнурки, живот вел себя наилучшим образом. Сэр Гренвилл чувствовал, как огромные пузырьки воздуха поднимаются вверх и взрываются в горле отрыжкой, но это было делом обычным, а боли не было. Он блаженно потер руки, когда на стол возле камина наконец-то водрузили фаршированного лебедя.

— Дорогой мой Эбенизер, разрешите мне самому вас попотчевать. Наливайте себе вина! Прошу вас! Еще!

Жизнь снова улыбалась сэру Гренвиллу. Он пережил осенние бури и теперь уже мог различить финал борьбы. Договор достанется ему во что бы то ни стало. Он перекладывал куски лебединой грудки на тарелку Эбенизеру.

— Дорогой мой мальчик, слева репа и соус из гусиных потрохов. Отрезайте от новой буханки. Крылышко? Вы уверены?

Некоторое время они ели в дружеском молчании. Кэмпион сейчас было бы столь же трудно узнать Эбенизера, которому исполнилось девятнадцать, как и ему свою сестру. Он повзрослел, на лице с темными тенями появилась печальная мудрость, свойственная гораздо более зрелому возрасту. Отросшие волосы были зачесаны назад и волной падали на шею. Это придавало Эбенизеру хищный вид, который усугубляли глаза, словно бы горевшие каким-то внутренним огнем.

Он, как и прежде, был калекой и навсегда таким и останется, но теперь он обнаружил некую силу, заключенную в нем самом и дававшую ему власть над здоровыми. Одет он был не в черное, а в религиозные пурпурные тона, и ему нравилось думать, что его платье такого же цвета, как церковные одежды. Подобно сестре, он бьи счастлив, но в отличие от нее, обретшей счастье в любви и щедрости, Эбенизер нашел свое призвание на более мрачном и кровавом поприще. Под влиянием сэра Гренвилла Кони он связал свою религиозную миссию с болью.

Будучи на службе у парламентского Комитета безопасности, Эбенизер во имя Господа пытками вырывал признание у тех, кого подозревали в неверности. Визг женщин, разрываемых на дыбе, стоны тех, кто терял сознание, когда у них на ноге туго завинчивали ломавший все кости железный ботинок, — все эти звуки доставляли Эбенизеру удовольствие. Он пользовался лезвием, огнем, воротом, иглами, крюками, щипцами — всем арсеналом инструментов своей профессии и, причиняя боль другому, обрел свободу. Он стоял выше закона, и людского и Господнего, и сознавал себя человеком особенным, не скованным никакими нравственными ограничениями. Он был не таким, как все, и всегда был не таким, как все, но теперь Эбенизер знал, что он выше всех. Только одного господина он пока еще признавал — сэра Гренвилла Кони.

Сэр Гренвилл обсосал косточку и бросил ее в огонь.

— Барнегат не ошибся, — сказал он. Барнегат был астрологом сэра Гренвилла и напророчил на Рождество хорошие вести. Сэр Гренвилл долил соуса себе на тарелку. — Насчет священника вы оказались правы. Я рад, что мы ему помогли. Что он собой представляет?

Эбенизер уже закончил трапезу. Он откинулся назад. По глазам абсолютно невозможно было прочитать его мысли.

— Амбициозен. Чувствует себя обманутым. Сэр Гренвилл заворчал:

— Под такое описание подходит половина парламента. Ему можно доверять?

— Да.

В то рождественское утро в доме сэра Гренвилла побывали два странных посетителя. На крыльце, выходившем на аллею, стояли усталые и продрогшие преподобный Верный До Гроба Херви и Гудвайф Бэггерли. Сэр Гренвилл был в Вестминстере, но Эбенизер их принял, выслушал их рассказ и отправил в комнаты в Сент-Джайлз. А потом Эбенизер встретил сэра Гренвилла приятным и очень радостным известием.

Весь вечер сэр Гренвилл упивался этой новостью. От нее прошла боль и потеплело на душе. Он все еще наслаждался ею.

— А зачем приходила женщина? Эбенизер пожал плечами, потягивая вино.

— Она ненавидит Доркас. Херви хотел, чтобы она показала, где вы живете.

— А ей тоже нужно заплатить двадцать фунтов?

— Нет. — Эбенизер бережно поставил рюмку на стол. Все его движения были точно рассчитаны. — Подозреваю, Гудвайф догадывается, что от Сэмьюэла Скэммелла ждать особо нечего.

Сэр Гренвилл рассмеялся.

— Ну что за благоразумная Гудвайф. Не забывайте, она бы избавила нас от уймы неприятностей, если бы смогла назвать ублюдка, который увез девчонку. Но сейчас это уже не имеет значения.

Сэр Гренвилл знал, что ему повезло. Всего четыре месяца назад он ощутил настоящий ужас. Лопес в Амстердаме. Девчонка исчезла, но все его страхи оказались беспочвенными. Еврей, похоже, приехал в Амстердам просто для того, чтобы быть поближе к военным действиям в Англии. У Мордехая Лопеса без сомнения, думал сэр Гренвилл, есть финансовые связи и с той и с другой стороной, хотя сэр Гренвилл лишь по слухам знал о деньгах, которые были даны в долг королю. Лопес не сделал ничего такого, что давало бы основание заключить, будто ему известно о смерти Мэттью Слайза, а девчонка, очевидно, и не пыталась связаться с ним. Завтра сэр Гренвилл отзовет из Голландии своих сторожевых псов.

Он отодвинул тарелку, тихо рыгнул и подмигнул Эбенизеру.

— Не перейти ли нам к окну?

Они сели и стали смотреть на Темзу. Уже почти стемнело. По реке вверх по течению шла на веслах одна-единст-венная лодка с фонарем на носу. Гребцам приходилось туго, потому что течение было стремительным, ведь с обоих берегов подступал лед. Кони знал, что вскоре на реке не останется ни одной лодки и появятся они лишь когда лед начнет сдавать позиции. В саду ему придется выставить дополнительную охрану, потому что замерзшая Темза открывала легкий доступ в его владения.

На низеньком столике между ними лежали виноград и миндаль из Иордании в сладком французском марципане. Кабинет сэра Гренвилла обставлен так, чтобы быть достойным подобной трапезы, а сегодняшние новости сделали праздник безмятежным. Сэр Гренвилл раскусил миндальный орешек.

— Нам повезло, Эбенизер. Нам действительно повезло.

— Да, — серьезно кивнул человек с худым лицом. Девчонка жила в замке Лэзен. По словам Эбенизера, священник был абсолютно в этом уверен, уверен настолько, что рискнул отправиться в Лондон по зимним дорогам. Сэр Гренвилл хмыкнул, вокруг его выпученных лягушачьих глаз собрались счастливые морщинки.

— И у нее была печать!

— У нее на шее висел золотой цилиндр на золотой цепочке, — педантично поправил своего хозяина Эбенизер.

Настроение у сэра Гренвилла все улучшалось. Он удовлетворенно хихикал, потом подлил себе еще вина. Эбенизер же почти не притрагивался к своему бокалу.

— Замок Лэзен. Замок Лэзен. Нам повезло даже больше, чем вы думаете, Эбенизер.

Эбенизер молча смотрел на маленького, безобразно жирного человека. Клапан на панталонах у него был оттопырен и лежал на бедре, материя залоснилась от капавшего с мяса жира. Сэр Гренвилл взглянул на Эбенизера.

— Как сообщает мой человек в Оксфорде, Лэзен собираются укреплять.

Эбенизер стал сосредоточенным.

— А не лучше ли нам захватить девчонку до того, как укрепят замок?

— Нет, Эбенизер, нет! — Сэра Гренвилла распирало от восторга. — Это было бы нелегко и в самый благоприятный момент, но, как я полагаю, нескольких слов сэра Гренвилла Кони будет достаточно, чтобы направить туда войска. Мы устроим засаду, овладеем замком и захватим девчонку. И еще много чего другого. — Он рассмеялся, снова наливая себе вина. — Вы знаете этот замок?

— Нет.

— Очень красивый, очень, — радостно рассказывал сэр Гренвилл. — Половина построена в елизаветинскую эпоху, но есть еще и великолепное современное крыло, спроектированное Лиминжем. Мне рассказывали, что в длинной галерее лепные украшения весьма и весьма изящны. Там немало леса, больше тысячи акров пахотных земель и еще в два раза больше отдано под пастбища для овец.

От беззвучного смеха плечи его затряслись. Когда он заговорил, голос звучал как-то непривычно ликующе, как у проказливого мальчишки.

— Я думаю, комитет графства по конфискации имущества благосклонно посмотрит на то, чтобы передать эти владения мне в собственность, как вы полагаете?

Эбенизер улыбнулся, что случалось с ним крайне редко. Он знал, что сэр Гренвилл, пользуясь своим положением в парламентском комитете по надзору за судьбой захваченного вражеского имущества, обеспечивал себя землями по всей Южной Англии.

— А кому он сейчас принадлежит?

— Сэру Джорджу Лэзендеру. До боли честный человек. У него потрясающая жена. Сэр Джордж счел уместным присоединиться к нашим врагам, Эбенизер, так что, я полагаю, мы можем с чистой совестью наказать его.

— Аминь.

— Аминь. У него еще есть сын, не могу припомнить, как зовут мальчика. Думаю, этим и объясняется пребывание там вашей сестры.

Эбенизер пожал плечами.

— Не знаю.

— Не то чтобы это имело какое-то значение, пока она остается там.

Он засмеялся, тяжело поднимаясь со стула, придерживая одной рукой расшнурованные панталоны, а другой открывая огромный железный ящик. Оттуда он извлек листок бумаги и вручил его Эбенизеру, сопроводив жест цветистой фразой.

— Исполните все необходимое, дорогой мой мальчик. Эбенизер взял бумагу аккуратно — так, будто мог от нее заразиться. Это было свидетельство о браке Сэмюоэла Скэммелла и Доркас Слайз, подписанное Джеймсом Боллсби, священнослужителем. Эбенизер взглянул на сэра Гренвилла.

— Вы абсолютно уверены?

— Уверен, дорогой мой мальчик, ни капельки не сомневаюсь и не колеблюсь. Действуйте!

Эбенизер пожал плечами, потом поднес потемневшую хрупкую бумагу к пламени ближайшей свечи. Свидетельство вспыхнуло, скрючилось, заполыхало, и Эбенизер уронил его на серебряную тарелку, где оно и догорело. Посмеиваясь, сэр Гренвилл нагнулся и растер кучку пепла.

— Вашей сестре только что дали развод. Он снова сел.

— Вы ей скажете?

— Боже упаси, конечно нет. И ему не скажу! И вообще никому не скажу! Пусть себе вечно думают, что они женаты, до самого конца света. Знаем только мы с вами, Эбенизер, только мы с вами. Вот так-то! — Почерневшим пальцем он указал на пепел. — Ваша сестра больше не жена Сэмьюэлу Скэммеллу. Так кто теперь хранитель печати?

Эбенизер понимающеулыбнулся, но промолчал.

— Вы, Эбенизер, вы. Поздравляю, вы разбогатели. Эбенизер поднял бокал и чуть пригубил. Пил он мало, предпочитая трезво смотреть на мир.

Сэр Гренвилл скатал шарик из марципана и миндаля.

— Более того, в завещании вашего отца говорится, что если ваша бедняжка сестра не доживет до двадцати пяти лет и не оставит наследников, тогда деньги Договора должны быть использованы на распространение Евангелия. Думаю, мы бы прекрасно сумели распространять Евангелие, как вам кажется, Эбенизер?

Эбенизер Слайз улыбнулся и кивнул.

— А как же Скэммелл?

— Сами подумайте, дорогой мой. — Выпученные глаза адвоката пристально наблюдали за собеседником.

Эбенизер сцепил пальцы обеих рук.

— Если когда-то он и был вам нужен, то теперь явно бесполезен. Он весьма неудобный свидетель свадьбы, которая вам больше не нужна. Думаю, брату Скэммеллу пора перейти через реку Иордан.

Сэр Гренвилл расхохотался:

— Вот именно. Пусть ждет воскрешения из мертвых в могильной тиши.

В последних отблесках дня огромный обломок серожелтого льда заколыхался на реке, натолкнулся на другую льдину и замер. Незамерзшая вода, казавшаяся черной в надвигавшейся темноте, ненадолго вспенилась, потом успокоилась. Вдалеке сэр Гренвилл едва различал тусклые огоньки несчастной деревушки Лэмбет.

— Итак, брат Скэммелл должен умереть, но от чьей руки?

Темные глаза ничего не выражали.

— От моей?

— По отношению ко мне это было бы добрым делом, дорогой мой мальчик. К несчастью, у этого, теперь весьма нежелательного брака, есть еще один свидетель.

Эбенизер пожал плечами.

— Гудвайф ничего не скажет.

— Я имею в виду не Гудвайф.

— А-а. — На лице Эбенизера промелькнуло подобие улыбки. — Дорогая Доркас.

— Дорогая Доркас, которая будет очень сильно мешать, случись ей дожить до двадцати пяти лет.

Под длинной пурпурной рясой Эбенизер вытянул обе ноги — одну длинную и тонкую, другую скрюченную и подвернутую внутрь.

— Будет также весьма некстати, если с ее смертью станут связывать мое или ваше имя. Вы сами сказали, что Лопес все еще может доставить кое-какие неприятности.

— Ну и?

Эбенизер снова улыбнулся удовлетворенной, мудрой улыбкой.

— Мы с вами так и не поговорили о вознаграждении священнику.

— Преподобному Верному До Гроба Херви? Ему нужно что-то еще, кроме его двадцати фунтов?

— Возможно, он заслужил поощрение. Он же не сказал Скэммеллу. Он никому не сказал, кроме Гудвайф, да и она была ему нужна только для того, чтобы побыстрее добраться до вас.

— Чего ему нужно?

— Славы.

Сэр Гренвилл издал короткий неприятный смешок.

— И это все? Это просто. В эту же субботу он у меня будет проповедовать в соборе Святого Павла и потом каждую субботу, когда ему только захочется.

— Нет. — Эбенизер без всякого смущения возразил сэру Гренвиллу. С тех пор, как он обосновался в этом доме, невозможно было не поражаться его самоуверенности. — У него свои представления о славе.

Быстро и толково он изложил их суть сэру Гренвиллу, отметив внимание на лице адвоката.

Сэр Гренвилл раздумывал, глядя на окно, в котором отражались горевшие в комнате свечи. Он усмехнулся:

— Так значит, с ней разделается суд?

— Да. И нас не в чем будет упрекнуть.

— Вы бы смогли даже выступить в ее защиту, Эбенизер.

— Я так и сделаю.

— А Верный До Гроба — какое подходящее имя — позаботится о том, чтобы ее вздернули.

— Или еще того хуже.

— Как все удачно складывается. — Сэр Гренвилл потер пухлые руки. — Вам придется отправиться в Лэзен, Эбенизер. Я позабочусь о том, чтобы комитет безопасности освободил вас от ваших обязанностей.

Эбенизер выслушал приказ и серьезно кивнул. Несмотря на выпитое вино, мысль сэра Гренвилла работала четко.

— Возьмите с собой священника, а я сделаю так, чтобы и Скэммелл там оказался. Дайте мне знать, когда победа будет близка. Я сам приеду.

— Вы хотите присутствовать?

— Не забывайте, что там печать, которую нужно забрать.

Эбенизер не шелохнулся, не произнес ни звука. Сэр Гренвилл усмехнулся:

— И обширное поместье. Я быстро вступлю во владение.

— Когда?

— Как только мы сможем выступить. — Сэр Гренвилл пожал плечами. — Ранней весной, а пока нужно присматривать за домом. — Он широко улыбнулся. — Я сделаю вас своим наследником, Эбенизер.

Эбенизер чуть заметно поклонился.

— Надеюсь, ваш астролог ошибся в своем втором предсказании.

Сэр Гренвилл предпочел бы не слышать этих слов. Несмотря на шедший от огня жар, несмотря на уютную комнату, у него по спине побежали мурашки. Склонившись над астрологическими картами сэра Гренвилла, Барнегат сказал, что враг грядет из-за моря. Он подумал было про Кита Эретайна, но Эретайн мертв! Сэр Гренвилл поежился. Если бы Кит Эретайн слышал сотую долю того, что говорилось в этой комнате на Рождество, тогда Кони следовало бы опасаться такой смерти, в сравнении с которой участь жертв Эбенизера Слайза показалась бы милостью.

— Подбросьте поленьев в огонь, Эбенизер. Эретайн мертв. Он лежит в могиле в Америке, и, надеюсь, американские черви приканчивают его труп. Нет. Барнегат имел в виду Лопеса, но, если еврей осмелится сунуться в Англию, мы упрячем его за решетку.

Эбенизер захромал к камину, подбросил поленьев и посмотрел, как разгорается пламя. Он прислонился к камину и в отороченной мехом пурпурной рясе казался на удивление элегантным. Глаза его напоминали два белых огонька.

— Хотите поразвлечься сегодня вечером? Сэр Гренвилл повернул голову.

— Садитесь, пожалуйста, дорогой мой мальчик. Мне больно шею. — Он посмотрел, как Эбенизер, хромая, вернулся к стулу. — Что вы можете предложить?

— Девушка. Просит помилования для отца.

— Кто такой?

— Торговец сальными свечами, — пожал плечами Эбенизер. — Мы подозреваем, что он посылал сообщения в Оксфорд. Он все отрицает.

— Вы его отпустите?

— Как знать? Теперь это во многом зависит от его дочери.

— Что она собой представляет?

— Семнадцать лет, девственница, достаточно хорошенькая.

— Она не догадывается, чей это дом? Эбенизер снисходительно посмотрел на хозяина.

— А вы как думаете?

— Простите, Эбенизер, простите. — Он усмехнулся. — Действуйте, дорогой мой мальчик.

Он с трудом выпрямился. Ему нравилось смотреть, как Эбенизер мстит миру, который так долго не признавал талантов калеки. Через окошко сэр Гренвилл мог из темной комнаты наблюдать за происходящим в спальне Эбенизера. Даже и без орудий пытки, которыми правительство снабжало представителей его профессии, Эбенизер отлично умел унижать, особенно тех невинных и непорочных, которые попадали в его власть.

Сэр Гренвилл с нетерпением последовал за воспитанником.

На улице начался дождь, и черные холодные капли мягко падали на темное болото, на реку, на застывший лед, медленно и неуловимо распространявшийся к мирным западным берегам, скрытым ночным покровом.

— Ты всегда ее носишь?

— Да. — Кэмпион оттолкнула руку Тоби, тянувшуюся к печати и белому шелку, прикрывавшему грудь.

— Мама говорит, вы читали Джона Донна?

— И Спенсера, и Дрейона, и Форда, и Грина, и Шекспира, и сэра Филипа Сидни, и Ройдена, и даже кого-то по имени Томас Кэмпион.

Тоби не обратил внимания на перечисленные имена. Он закрыл глаза: — «Полная нагота, все радости — благодаря тебе».

— Не здесь и не сейчас, Тоби Лэзендер.

— Слушаюсь, мэм.

Кэмпион уселась на покрытый шкурой сундук, который стоял в зале перед одним из огромных каминов. Остатки вчерашнего пиршества все еще были не до конца убраны. Огромные поленья пылали над горкой тлеющих перекатывающихся углей. Почти весь замок был погружен в сон.

Вчера вечером, после того как Тоби помог отцу добраться из помещения для слуг до спальни, они с Кэмпион еще долго не смыкали глаз. И сегодня, в эту рождественскую ночь, они тоже до самого утра будут вместе, наслаждаясь словами и молчанием.

Сидевший у ее ног Тоби скользнул рукой по отделанному лентами рукаву и, взяв за плечо, слегка притянул к себе. Он поцеловал ее, почувствовал, что она ему ответила, а потом открыл глаза, чтобы посмотреть, закрыты ли ее, и встретился с ее взглядом. Он откинулся назад.

— Ты не принимаешь меня всерьез.

— Ох, — передразнила она с нежной жалостью.

Она не замечала в нем особых перемен и гадала, стал ли он крепче за эти проведенные в седле дни, прибавилось ли у него уверенности, что он сумеет выжить в боях. Теперь Тоби точно знал, что убил четверых, а если считать Тримметта в доме Скэммелла, то пятерых. И все были убиты с близкого расстояния — из пистолета или мечом. Ему хватило времени, чтобы различить страх в глазах врагов, и он научился подавлять свой собственный ужас. Да, думала она, он стал тверже, но это не мешало ему быть с ней очень нежным.

— Преподобный Перилли говорит, что ты не замужем. Не замужем, пока Скэммелл…

— Я знаю, что он говорит. Твоя мать говорит то же самое. Он прав. Я не замужем.

— Так ты выйдешь за меня замуж?

Она провела пальцем по его лицу, делая вид, что размышляет:

— Да.

— Когда?

— Через три дня.

— Через два я возвращаюсь в Оксфорд!

— Я знаю.

Они обвенчаются. Дал согласие даже сэр Джордж, пребывавший в мрачном расположении духа после утренней рождественской службы. Он по-прежнему считал Кэмпион не самой подходящей невестой и предпочел бы кого-нибудь с более надежными видами на приданое. Очень уж хотелось перекрыть крышу на Старом доме. Но так или иначе — он не встанет сыну поперек дороги.

— Однако, Тоби, ты пока еще не можешь жениться на ней.

— Знаю, отец.

После заутрени проконсультировались с преподобным Перилли, который в общих чертах обрисовал стоявшие перед ними трудности. Тот объяснил, что надлежащим образом созванный церковный суд может провозгласить брак Кэмпион со Скэммеллом лишенным силы. И даже если Скэммелл осмелится присутствовать на слушании, ему нечего будет противопоставить девственности Кэмпион. Но это, добавил Перилли, должны подтвердить хорошие свидетели: безупречные врачи, надежные повитухи, и на это потребуются деньги. Далее, церковные суды больше не заседали в Лондоне, процесс должен будет проходить в Оксфорде и, по его мнению, для Кэмпион это станет тяжким испытанием.

— Вы уверены, что мистер Скэммелл не обратится в суд лорд-канцлера? Наверное, существует брачный контракт.

Сэр Джордж с больной после попойки головой был мрачен.

— Я ни в чем не уверен, Перилли, кроме того, что Тоби не желает рассуждать здраво.

— Едва ли можно его винить, сэр Джордж.

Сэр Джордж вздохнул:

— Похоже, что так.

Что ж, Кэмпион пройдет через это испытание, но только чуть позже, когда дороги опять станут проезжими. Теперь же она улыбалась, глядя на двух собак, чутко спавших перед камином. Лапы у них вздрагивали, когда они гнались за воображаемыми кроликами. Кошечка Милдред дремала у Кэмпион на коленях. Котенка, который теперь уже почти совсем вырос, Кэмпион назвала в честь миссис Свон.

— Интересно, получит ли она наше письмо?

— Миссис Свон?

— Да.

— Не знаю.

Она все еще пребывала в благодушном настроении:

— На следующее Рождество мы будем женаты.

— Знаю. Тебе придется пообещать слушаться меня.

— Так же, как твоя мать слушается твоего отца?

Тоби откликнулся:

— Пожалуй.

Кэмпион стала серьезной.

— Как ты думаешь, Флиты счастливы?

— М-м, — зевнул Тоби. — Анне нравится, что Джон такой скучный. Она чувствует себя в безопасности.

— Неужто они в самом деле станут нашими врагами?

— Нет. Семей, в которых произошел раскол, сколько угодно. А особой ненависти нет, — он повернул голову, чтобы взглянуть на нее. — По-моему, омеле без нас не обойтись.

— А по-моему, ты чересчур злоупотребляешь омелой. Пожалуй, я пойду спать.

— Я провожу тебя.

— Тоби Лэзендер, я вполне могу сама подняться по лестнице.

— А вдруг на тебя кто-нибудь выпрыгнет?

— Не выпрыгнет, если ты останешься здесь, дорогой, — засмеялась она. — Вот только если этот страшный мальчик Ферраби. А кто он?

Тоби подумал, что временами Кэмпион разговаривает, как его мать.

— Мама хочет, чтобы он женился на Кэролайн.

— Он только и делал, что пялился на меня своими телячьими глазами. Как большой грустный бык. Как-то раз я с ним заговорила, а у него потекли слюни.

— Вот так. — Тоби скорчил гримасу и тоже пустил слюну.

— Прекрати, испугаешь Милдред.

Он засмеялся.

— Ты приводишь Ферраби в волнение.

— Уж и не знаю почему. А он правда женится на Кэролайн? Он так молод!

— Наверно. — Он ухмыльнулся. — Деньги.

— Да уж не думаю, что из-за его внешности.

Тоби шутливо пояснил:

— А я женюсь на тебе из-за внешности.

— Да неужели?

— Да. — Он встал перед ней на колени. — Из-за твоих волос, твоих глаз, твоего рта и этой большой коричневой родинки. — Он сделал паузу, его палец задержался у нее над самым пупком. Он ткнул ее в корсет. — Вот здесь.

— Тоби!

Он расхохотался:

— Я прав. Отрицать бесполезно.

Он был прав. Она залилась краской.

— Тоби?

— Да, любимая? — Он говорил совершенно невинным тоном.

— Откуда ты знаешь? — воскликнула она и разбудила собак, которые открыли глаза, увидели, что есть еще рано и, устроившись поудобнее и немного поворчав, снова заснули. Котенок выпустил коготки.

Тоби напустил на себя таинственность:

— Когда ловишь форель голыми руками, двигаться нужно очень-очень медленно и очень-очень тихо.

— Ты меня видел?

Он кивнул. Она почувствовала, что опять краснеет.

— Ты должен был дать о себе знать!

— Ты бы распугала рыбу! — негодующе запротестовал он. Потом засмеялся. — Я посмотрел сквозь ситник и увидел тебя. Нимфа ручья.

— А потом, я полагаю, у тебя увязли ноги, и ты не мог шелохнуться?

— Именно так все и было, — согласился он. — А когда я рассмотрел все, что нужно, спустился вниз по ручью поплескаться и вернулся. А ты сказала, что не купалась.

— А ты сделал вид, что ничего не видел!

— Ты меня не спрашивала!

Он изобразил такое же возмущение, как Кэмпион.

— Тоби! Ты несносен!

— Я знаю, но ты все равно выйдешь за меня?

Она посмотрела на него, наслаждаясь его улыбкой. Одно ее беспокоило.

— Когда ты был в ручье, Тоби…

— Что?

Она колебалась.

— Твоя мать говорит… — она запнулась и указала рукой себе на грудь, — она говорит…

Он рассмеялся над ее смущением.

— Мама не отличит этого от форели.

— Тоби!

Собаки снова зашевелились. Он расхохотался:

— Тогда я тебе скажу. Они прекрасны.

— Это правда?

— Хочешь, чтобы я убедился? Тогда поскорее выходи за меня замуж.

— Если ты мне кое-что пообещаешь.

— Что?

Она наклонилась вперед, быстро поцеловала его в лоб и встала, сжимая в руках Милдред.

— Что иногда ты не будешь снимать ботинок.

— А что это значит?

Она отошла от него и заговорила, подражая голосу леди Маргарет:

— Ничего. О некоторых вещах молодым говорить не следует.

В конце концов она все-таки поднялась по лестнице, сожалея, что должна оставить его, мечтая проснуться утром рядом с ним. Будущее опять рисовалось безоблачным, а от прошлого остались лишь малозначительные воспоминания о несчастных людях, винивших Бога в собственной бездарности. Впереди была целая жизнь, жизнь, полная любви, и она подумала, что за эти три месяца ни разу не вспомнила об ангеле, который записывал ее проступки, и о его массивной обвинительной книге. Ей представлялся теперь другой ангел — сияющий и счастливый, и, в этой холодной комнате, опустившись на колени подле кровати, в которой уже давно остыла грелка, она стала молиться, благодаря Бога за то, что жизнь стала счастливой, как Ему и угодно. Она молилась за Новый год, за весну, когда она сможет скрепить брачной печатью свое счастье.