Глава 15

В новогодний день 2 марта 1644 года было солнечно и холодно. Это был один из тех приятных мартовских дней, которые предвещают весну. Обожавшая все делать наоборот, леди Маргарет Лэзендер решительно не желала признавать его днем Нового года, предпочитая первое января. Преклонявшийся перед традициями сэр Джордж посмеивался над январским праздником. Он прислал жене многословные поздравления из Оксфорда. Вне зависимости от того, считать ли этот день новогодним или нет, перспективы открывались хорошие. Зерно было посеяно, на фермах появились телята, а на маслобойне после зимнего затишья закипела работа. Молоко было сладким от листьев пастернака, которыми в ожидании весенней травы питались коровы.

В каминах замка все еще полыхал огонь, но кое-где окна уже были распахнуты, чтобы холодный воздух освежил залы. Как обычно, народился целый выводок ребятишек, которые бьши обязаны появлением на свет прошлогоднему майскому празднику и которых теперь наскоро окрестили. Примыкавшая ко рву лэзенская церковь располагалась в призамковом саду. Все матери возвращались в деревню с маленькими серебряными чашечками, запас которых у леди Маргарет был, по-видимому, неиссякаем.

Основная часть драгоценностей в замке исчезла. Полковник Эндрю Вашингтон, командир лэзенского гарнизона, предложил сэру Джорджу спрятать наиболее ценные вещи. Их отнесли в погреба и замуровали в стену, о чем знала лишь горстка верных слуг. Новую кладку вымазали разбавленным коровьим навозом, чтобы она выглядела старой и чтобы лучше рос лишайник, маскируя тайник. В доме теперь пользовались оловянной посудой, а золото и серебро исчезло из залов и комнат.

Присланный из Оксфорда полковник Вашингтон был низеньким толстым человеком, который, на первый взгляд, вовсе не производил впечатления бывалого вояки. Но первое впечатление было обманчиво. Он был аккуратен, смел, авторитетен и свою самостоятельность доказал при первой же встрече с хозяйкой замка. Он стоял рядом с лошадью, задумчиво глядя на канавы, которые леди Маргарет приказала вырыть по обе стороны сторожевого помещения и которые заметно пострадали от зимних дождей и снегов. Леди Маргарет радостно сообщила ему:

— Вот видите, полковник, я начала за вас вашу работу. Вашингтон с интересом посмотрел на нее.

— А что это такое, ваша милость?

— Что это такое? — Леди Маргарет была поражена. Она выпрямилась в полный рост, надвинувшись на маленького полковника. — Это укрепления, полковник Вашингтон, оборонительные сооружения!

— Вероятно, ваша милость ожидает нападения церковного хора? Это будут солдаты, мэм, солдаты! Хм, укрепления!

И он ушел, оставив потерявшую дар речи леди Маргарет. Весь замок трепетал в ожидании, кто же выиграет эту битву характеров.

Полковник Вашингтон недаром славился как хороший солдат. Он знал, в какие сражения вступать и когда предлагать перемирие. И после того, как он осмотрел оборонительные сооружения, после того, как сто пятьдесят его подчиненных были расквартированы в караульном помещении, сторожевой башне и Старом доме, он заключил мир с леди Маргарет. Он невзначай попросил у нее совета и так ловко вложил ей в голову свои мысли, что она посчитала их собственными. Словом, последние месяцы уходящего года протекали вполне мирно. Полковник и двенадцать его офицеров ели вместе с семьей, а по прошествии двух месяцев офицеры даже прекратили осаду Кэмпион.

И все же первый день 1644 года принес в замок новые волнения. Прибыли «убийцы». «Убийцы» и фальконеты.

Их ждали с самого начала февраля, но суровая снежная зима задержала их в Оксфорде, и даже сейчас на дорогах было столько грязи, что полковник Вашингтон удивился, как это им удалось благополучно добраться.

Новость в длинную галерею принесла Кэролайн.

— Они здесь! Здесь! Они прибыли!

Леди Маргарет оторвала взгляд от наполовину переплетенной книги, которую почему-то никак не удавалось доделать как следует.

— Кто здесь? Ты говоришь так, будто это второе пришествие! Никакого трубного гласа я не слышала.

— «Убийцы», мама! Они здесь! Книга была тотчас же забыта.

— Кэмпион! Накидку. И себе тоже, дитя. Побыстрее. Мне нужны сапоги. Кэролайн, найди мои сапоги. Идем! Идем!

«Убийцы» стояли перед фасадом Старого дома, их доставили в фургонах под надзором тридцати человек, которые станут ценным пополнением для гарнизона. Полковник Вашингтон широко улыбался, глядя на фургоны.

— Разве они не восхитительны, леди Маргарет? Просто восхитительны!

— Мне бы хотелось немедленно испытать их! Вашингтон подавил улыбку. Он знал, что, как только прибудут пушки, леди Маргарет захочется в них поиграть. Он отвесил легкий поклон.

— Я полагаю, что честь сделать первый выстрел должна принадлежать вам, ваша милость.

— Как вы добры, полковник.

Оксфорд оказался щедр. Им прислали четыре фальконета — большие пушки — и шесть более мелких «убийц», хотя обещали только эти последние. «Убийцы» крепились на шарнирах, а прозвище свое получили потому, что из-за отдачи металлический ствол иногда разворачивался в обратную сторону, поражая орудийную прислугу. Фальконеты стреляли круглыми ядрами, а более мелкие пушки выплевывали ужасающий веер обломков металла, способных, по словам Вашингтона, уложить значительную часть атакующего противника.

Кэмпион смотрела, как лебедкой медленно поднимают и устанавливают на деревянном лафете ствол фальконета. Ей стало страшно. Она подумала о Тоби и представила себе, как в него попадает огромное ядро, превращая тело в кровавое месиво. Вид установленных пушек напомнил ей о том, что тучи войны, еще в прошлом году казавшиеся такими далекими, теперь сгущаются над Лэзеном. Полковник Вашингтон, который всегда был к ней добр, уверял, что она зря волнуется.

— У них на примете есть рыбешка покрупнее, мисс Кэмпион. Сначала они попытаются овладеть замком Корф. К тому же я не дам им покоя.

Полковник часто применял патрулирование и рейды, вынуждая противника держаться подальше от Лэзена.

Леди Маргарет едва сдерживала нетерпение. Ей хотелось выстрелить из «убийц», уж очень приглянулось ей название, но Вашингтон тактично указал на то, что фальконет — более крупное орудие и произведет больше шума. Леди Маргарет согласилась выстрелить из фальконета. Она внимательно смотрела, как в охваченный обручами ствол засыпают порох, как запихивают вату и наконец через дуло закатывают и поглубже заталкивают железное ядро. Стрелок посыпал запальное отверстие мелким порохом, а потом полковник Вашингтон приказал всем отойти подальше. Ствол пушки был обращен к западу и смотрел через ров на покрытые талой водой заливные луга.

Полковник Вашингтон зажег фитильный пальник от своей трубки и подал горящую палочку леди Маргарет.

— Отойдите подальше от колес, леди Маргарет.

Она отпустила едкое замечание по поводу того, что ее отец стрелял из пушек, когда полковник Вашингтон еще молоко сосал, а потом уверенно направилась к разукрашенному орудию. Она посмотрела по сторонам на солдат, на Кэмпион и Кэролайн, на домашних слуг. Пальник дымил. Театральным жестом она занесла его над запальным отверстием и с возгласом: «За короля Карла!» — опустила горящую палочку.

Леди Маргарет взвизгнула от испуга, к счастью для нее, этот визг потонул в реве фальконета, который осел на тяжелый хвост лафета, из-под колес полетел гравий, и Кэмпион в ужасе увидела вырвавшееся облако вонючего дыма, которое поплыло над покачивавшимися во рву листьями лилий. Круглое ядро приземлилось на заливном лугу, отскочило, подняв веер серебристых брызг, отскочило еще раз и угодило в подстриженную иву далеко в долине.

— Великолепно! — Леди Маргарет подняла пальник, будто скипетр. — Пусть приходят!

— Если они придут, мне понадобятся еще пушки. — Эти слова полковник Вашингтон произнес тихо, но Кэмпион его услышала.

Леди Маргарет важно подошла к полковнику.

— Правильная у меня техника, полковник? Может быть, еще одну попытку?

Полковник Вашингтон поспешил заверить ее милость, что стреляет она безупречно, что лучшего стрелка он в жизни не видел, но, как бы ни хотелось ему вновь насладиться ее мастерством, он должен признаться, что запасы пороха и ядер скудны да к тому же дороги. Леди Маргарет изящно приняла звание почетного стрелка замка Лэзен, добавив его к уже имевшимся титулам почетного мушкетера и почетного инженера. Лишь ценой огромных усилий полковнику Вашингтону удалось убедить ее не рубить саблей мишени, которые он установил на поле вокруг церкви.

Через две недели, в апреле, война все же пришла в Лэзен, хоть и удивительным для Кэмпион образом. Все оказалось совсем не так, как она ожидала.

Полковник Вашингтон забрал большую часть своих людей и отправился на север, польстившись на конвой фургонов с порохом, который, по слухам, двигался на запад. В его отсутствие круглоголовые совершили набег на Лэзенскую долину. Несмотря на прощальные наставления полковника Вашингтона, чтобы в его отсутствие она не делала ничего опрометчивого, леди Маргарет загнала пулю в мушкетон.

Стоя рядом с леди Маргарет, Кэмпион наблюдала за происходящим с длинной галереи.

— Они ничего особенного не делают.

— Они трусы, дорогая.

Возможно, опасаясь оставленных полковником Вашингтоном солдат, неприятель подошел к замку не ближе окраины деревни Лэзен. Несчастные жители, взвалив на спину имущество, потянулись к замку в поисках безопасности, ведя на веревках домашнюю скотину.

Долгое время казалось, что круглоголовые ничего не предпримут. Они ждали у водяной мельницы, разглядывали замок, а спустя полчаса некоторые поскакали на запад в поля. Одеты они были совсем как роялисты: кожаные куртки, у некоторых были еще и нагрудники, высокие сапоги, отогнутые выше колена. Сзади на шлемах был клапан, чтобы защитить шею, а спереди под, козырьком — металлические прутья, чтобы предохранить глаза от ударов мечом. Единственное отличие, которое смогла найти Кэмпион, состояло в том, что у неприятеля пояса были красными или оранжевыми, что выдавало их принадлежнось к парламентскому лагерю, тогда как защитники Лэзена носили белые или голубые пояса. Оставленный за командира капитан Тагвелл выстроил вдоль рва своих мушкетеров, каждый из которых воткнул в мягкую землю вилкообразную подставку, чтобы опереть об нее тяжелый ствол мушкета.

Но круглоголовых интересовал не замок, а скот. Они собрали коров, которых им удалось отыскать, и отвели их к мельнице. Леди Маргарет была раздосадована тем, что ни один неприятельский солдат не приблизился на расстояние выстрела к небольшому гарнизону. Пронаблюдав час, она смирилась с вылазкой.

— Придется нам забрать у них несколько животных. О Господи! Они изловили эту жутко норовистую пятнистую корову. Не понимаю, почему она у нас всю зиму оставалась в живых.

Еще через час круглоголовые стали отходить, а потом произошло нечто, показавшееся Кэмпион совершенно поразительным. Человек в полном одиночестве медленно подъехал ко рву, окружавшему замок. Он широко развел в стороны руки, чтобы показать, что не замышляет ничего дурного. Одет он был с иголочки. Вместо шлема на нем была широкополая бархатная шляпа, с которой свисало экстравагантное перо. Сверкавший, будто серебряный, нагрудник был надет поверх алой куртки. Как ни невероятно, но ботфорты у него были белого цвета и, заляпанные грязью, поражали своей непрактичностью. Капитан Тагвелл приказал своим людям не стрелять, а леди Маргарет, выглядывавшая из окна длинной галереи, вдруг заулыбалась.

— Боже милостивый! Это же Хэрри! Пойдем, детка! Спускаясь с Кэмпион по лестнице в сад, леди Маргарет объяснила, кто такой «Хэрри». «Это лорд Этелдин, дорогая. Очень обаятельный человек. Я всегда считала его лучшей партией для Анны, но ей вздумалось выйти замуж за этого скучнейшего Флита». Она остановилась на краю рва.

— Хэрри!

Лорд Этелдин сдернул с головы шляпу.

— Дорогая леди Маргарет.

— Как у вас дела, Хэрри?

— Очень занят. Приношу извинения за все происшедшее.

— Не будьте дураком, Хэрри. Мы просто заберем их у вас обратно. Полагаю, это приказ моего зятя?

Этелдин улыбнулся. Это был красивый молодой человек с длинными светлыми кудрявыми волосами. Кэмпион подумала, что ему едва за тридцать.

— Да, леди Маргарет. Боюсь, он не осмеливается проявить к вам благосклонность.

— Как я заметила, он не осмеливается и появиться здесь собственной персоной. А как поживает девушка, на которой вы женились?

— Давно беременна, — улыбнулся Этелдин. — А как сэр Джордж? Он здоров?

— Так он мне говорит. Он в Оксфорде. Можете сообщить моему зятю, что он нападает на беззащитных женщин.

Этелдин взглянул на лэзенских солдат, но не ответил леди Маргарет.

— Мне грустно видеть, как вы сражаетесь против своего короля, Хэрри.

— Только против его советников, леди Маргарет.

— Вы придираетесь, Хэрри!

И снова он не принял вызова. Все свое обаяние он обратил на Кэмпион.

— Мне кажется, мы не представлены.

— И не будете, — ответила леди Маргарет. — Она еще слишком молода, чтобы знакомиться с изменниками.

Они поведали друг другу, что нового в семьях, в округе, а затем Этелдин низко поклонился в седле и развернул коня. Он приветственно помахал капитану Тагвеллу в знак признательности за приказ не стрелять и, пришпорив лошадь, поскакал к деревне.

Происшествие озадачило Кэмпион. Врагов короля Кэмпион представляла себе похожими на отца — такими же суровыми пуританами в мрачных одеяниях, с коротко остриженными волосами, и у нее в голове не укладывалось, что такой очаровательный, элегантный, благовоспитанный человек, как лорд Этелдин, тоже оказался в их рядах.

— Король — очень глупый человек, дорогая, — разъясняла леди Маргарет. — Два дня в году он невероятно очарователен, остальное же время сверх меры скучен и невообразимо туп. Всякий раз, как ему нужны были деньги, он выдумывал новую причину. Так нельзя. Он почти все соки из нас выжал, а из Хэрри — целое состояние. Здесь налоги, там налоги, а когда налогов не хватало, он требовал займы, которые никогда не будут возвращены. Потом он попытался обойтись без парламента, но англичане этого не любят. Им нравится парламент. Для людей вроде Джорджа это хоть какое-то занятие. Меня вовсе не удивляет, что восстало столько хороших людей.

Кэмпион забавлял этот внезапный поворот в обычно воинственных настроениях леди Маргарет.

— А почему тогда вы избрали сторону короля?

— Я, дорогая? В моей семье никогда не было повстанцев, и я не собираюсь становиться первым.

Они вернулись в длинную галерею, и леди Маргарет скорбно смотрела на книгу, втиснутую в раму, которая должна была помочь ей скрепить страницы. В переплетном деле леди Маргарет особого успеха пока не добилась.

— Да и потом, король есть король, пусть даже он и дурак. Дело не только в этом, — нахмурилась она. — С тех пор, как началось это восстание, из всех углов полезла всякая нечисть. Мне не хочется, чтобы мной правили баптисты, анабаптисты или еще кто-нибудь в том же духе! Они будут требовать, чтобы я вымылась в ванне, и назовут это религией!

Она покачала головой.

— На самом деле, милая, мне очень жаль, что война вообще началась. Если бы королева Елизавета была благоразумна и родила сына, у нас на троне не было бы этих жалких шотландцев. Да, у нас должен быть король, но почему он должен быть шотландцем — это выше моего понимания. — Она подняла мушкетон, из которого так и не был произведен выстрел, и печально посморела на него, — Может, я хоть кролика подстрелю.

Все было так сложно. Часть знати оказалась на стороне парламента, а кое-кто из простонародья поддержал короля. Король был шотландцем, но шотландцы, признававшие Карла своим королем, равно как и королем Англии, послали армию против своего монарха. Одни говорили, что война ведется против введенного королем незаконного налогообложения, другие — что цель — помочь парламенту захватить власть, по праву принадлежащую королю, третьи — что война ведется из-за того, какую религию навязать Англии. Сосед сражался против соседа, отец против сына, а солдаты, захваченные в плен в бою, весело переходили на сторону противника чтобы избежать тюрьмы.

В тот же вечер Кэмпион поговорила с полковником Вашингтоном, которому доводилось принимать участие в религиозных войнах в Северной Европе. Он был весьма оптимистично настроен по поводу боевых действий.

— Эта война не принадлежит к числу страшных, мисс Кэмпион. Настоящей мерзости нет.

— Что значит мерзости?

Он искоса посмотрел на нее, поглаживая маленькие усы.

— Большой ненависти нет. Да, конечно, мы сражаемся, и люди погибают, но мы не видим того, что было в Германии. — Он покачал головой. — Я видел, как вырезали целые города. Весьма неприглядно, весьма! — Он смотрел в кружку с элем. — Имейте в виду, если война затянется надолго, она может стать очень кровавой. Очень, очень кровавой. — Он допил эль. — Я отправляюсь спать, дорогая моя, и полагаю, вы вряд ли сегодня вечером осчастливите старика.

Она засмеялась. Это стало уже старой привычной шуткой. В жизни замка полковник Вашингтон в некоторых отношениях заменил сэра Джорджа.

Сэр Джордж Лэзендер находился в Оксфорде, где король созвал свой парламент. Все его члены, собравшиеся в зале колледжа Крайст-Черч, были раньше членами старого парламента, но сохранили верность королю. Сэр Джордж поехал, хоть и знал, что этот оксфордский «парламент» не имеет никакой реальной власти и является не более чем инструментом, призванным придать указам короля видимость законности. А еще он поехал потому, подозревала леди Маргарет, что ему хотелось покопаться в университетских библиотеках, и потому, что ему не хватало политических сплетен, без которых он остался после того, как покинул Вестминстер.

В начале апреля сэр Джордж написал, что, если полковник Вашингтон сможет выделить сопровождающих, Кэмпион могла бы приехать в Оксфорд в мае. Можно было договориться с врачами и адвокатами. К тому же как раз собирался церковный суд, и Кэмпион могла бы аннулировать свой брак с Сэмьюэлом Скэммеллом. Ее смущала необходимость доказывать свою девственность, но она это сделает. Не считая набега Этелдина, апрель выдался хороший. Дожди были обильные, травы зеленели, становилось все теплее и теплее. Кэмпион училась ездить в дамском седле, но полковник Вашингтон не отпускал ее далеко от замка и настаивал, чтобы ее сопровождали офицеры. Она обследовала нижнюю часть долины или дорогу, ведущую в близлежащие холмы, где уже тучнели овцы. Выдавались дни, когда небо было почти совсем ясным, только несколько белых облачков собиралось в вышине, но свежий ветер обещал и их разогнать и открыть ей безоблачную синеву мечты. Река жизни медленно несла Кэмпион по тому, напоминавшему уэрлаттонский, пруду, где Тоби смотрел на нее сквозь ситник. Иногда она вспоминала об этом и смеялась. Порой она бросала взгляд на печать у себя на шее. Драгоценность стала столь привычной, что она нередко забывала о скрытой в ней тайне. Вот когда кончится война, говорила леди Маргарет, когда король победоносно возвратится в Лондон, а сэр Гренвилл Кони окажется в числе побежденных, вот тогда, и только тогда, они смогут заставить его раскрыть тайну.

Окончание войны казалось таким далеким. На севере зашевелились шотландцы, отвлекая внимание короля от Лондона, и Кэмпион смирилась с тем, что ей придется отложить разгадку тайны печати.

А потом, подобно тому, как спокойное течение могут взбаламутить хлынувшие холодным бурным потоком талые воды, с ужасающей внезапностью нагрянула война.

20 апреля, накануне Пасхи, о ее приближении возвестил стук копыт во дворе замка, крики, топот сапог по лестнице Нового дома. Дверь в длинную галерею была распахнута настежь.

Кэмпион и леди Маргарет обернулись. В дверях стоял высокий человек, одетый в кожу и доспехи. Кэмпион вскрикнула первой:

— Тоби!

Не будет врачей, повитух и адвокатов в Оксфорде. Не будет и свадьбы. Король распустил парламент, а его войско двинулось навстречу шотландцам, но не это заставило Тоби и сэра Джорджа спешно вернуться в Дорсет. Парламент, лондонский парламент, издал указ, по которому все земледельческие графства, житницу страны, следовало очистить от роялистов, чтобы обеспечить в этом году Лондон пшеницей, говядиной, бараниной, фруктами и элем. Войскам был отдан приказ сосредоточиться на очистке западных территорий. Один из шпионов, которыми кишели оба лагеря, послал сообщение королю. Для сэра Джорджа то были горькие новости. Замок Лэзен предполагалось захватить, начав осаду на Пасху, и сэр Джордж и Тоби устремились домой, прихватив поспешно собранное пополнение. Надо было успеть в замок до того, как противник сожмет кольцо.

Сэр Джордж вошел следом за Тоби в галерею, а за ними появился и полковник Вашингтон. Леди Маргарет поднялась им навстречу.

— Кэмпион, ты должна уехать.

— Нет!

— Да! Джордж, она сможет остановиться у Тэллиса в Оксфорде?

Сэр Джордж согласился:

— Сможет. Но не лучше ли отправить ее подальше?

Кэмпион покачала головой.

— Нет!

— Вы никуда не поедете, мисс Кэмпион. Поздно. — Полковник Вашингтон смотрел сквозь широкое окно. Лицо его было уныло. — Проклятые красномундирники подошли слишком быстро. Простите, ваша милость.

Из деревни в замок торопились жители. За мельницей и домами, в лэзенских полях, Кэмпион увидела круглоголовых. Неприятельские всадники, чьи сцепленные доспехи напоминали панцирь омара (они прикрывали торс, бедра и руки), следовали за своим знаменосцем по дальней стороне лэзенского ручья. Сэр Джордж удрученно посмотрел на полковника Вашингтона.

— Вы не знали, что они так близко?

— Не знал, сэр Джордж. Я ежедневно высылал патрули, но, мне кажется, они появились из южных лесов. Там целую армию можно спрятать.

— Из Уэрлаттона? — спросила Кэмпион.

— Откуда-то оттуда, мисс Кэмпион, — ответил Вашингтон.

Ростом он был невелик, но теперь, излучая уверенность, он будто вырос. Он подошел к камину и остановился под гордой обнаженной Дианой.

— Они не предполагают, что этот орешек им не по зубам. Наши ребята в хорошей форме. — Он имел в виду обитателей Лэзена, которых обучили стрельбе из мушкета и обращению с пикой, увеличив тем самым гарнизон до внушительных размеров. — Да, думаю, мы заставим их пожалеть о безрассудстве.

— Мы заставим их пожалеть обо всем. — Леди Маргарет с ненавистью смотрела на прибывающие парламентские войска. — Прошу прощения, полковник. — Она распахнула окно и крикнула через ров одно-единственное слово, заставившее вздрогнуть двух часовых. — Ублюдки!

— Маргарет! — Сэр Джордж был шокирован. Полковник Вашингтон пригладил пальцем усы:

— Полагаю, они удивятся. К концу мая мы увидим их спины.

Тоби подошел к Кэмпион, нежно глядя на ее взволнованное лицо.

— Ты же слышала, что сказал полковник, любимая. К концу мая они отсюда уберутся.

Она взяла его за руку, ощутив под пальцами твердую холодную кожу. Левой рукой она дотронулась до печати и подумала, уж не этот ли золотой талисман привел сюда вооруженных людей.

В Лэзен пришла война. Пришли враги. Они окружили ее, угрожали ей, и, наблюдая, как гарнизон готовится к обороне, Кэмпион чувствовала, что река ее жизни вновь подхватывает ее, увлекает прочь от тихой заводи и мчит неведомо куда. Она вцепилась в руку Тоби, будто та была ее якорем.

Началась осада.

 

Глава 16

К концу мая круглоголовые не ушли, но и к захвату замка тоже не приступили. Их попытки даже на несведущий взгляд Кэмпион казались любительскими и неэффективными.

Работы по подготовке штурма велись в основном на северной стороне, где неприятель соорудил огромную площадку из земли и дерева, разместив на ней свои главные орудия. Отсюда однажды утром был открыт огонь, сопровождавшийся каким-то утробным звуком, вспугнувшим грачей, которые захлопали крыльями и тревожно загалдели. Круглое ядро с устрашающим ревом шлепнулось о северную стену, причинив на удивление мало ущерба. Полковника Вашингтона куда больше беспокоила вражеская мортира, которую в разговоре с Кэмпион он назвал «зловредным кухонным горшком». Она выплевывала снаряды высоко в воздух, и те, описав дугу, падали по эту сорону укреплений. Именно от мортиры погиб первый человек в Лэзене — кухарка, которой на кухне проломило череп. Полковник Вашингтон отправил осаждавшим письмо, вынесенное из замка под флагом, означавшим перемирие, в котором издевательски поздравил их с убийством служанки. Он сообщал о часе похорон и попросил на время службы прекратить пальбу. Перемирие было соблюдено, и в тот день пушки круглоголовых больше не стреляли.

Часть нападавших разбила лагерь с севера, а часть обосновалась в покинутых деревенских домах. Однако сторожевые посты были повсюду вокруг замка. По численности круглоголовые превосходили гарнизон замка по крайней мере втрое. Но Кэмпион казалось, что полковника Вашингтона это ничуть не пугает. В первую неделю мая он провел вылазку против главной батареи. Его люди в сумерках прыгали с Новой стены у караульного помещения, заряжали оружие и бросались на позицию парламентских войск. Кэмпион и леди Маргарет наблюдали за происходящим со сторожевой башни. Они видели, как над батареей поднялось знамя Лэзендеров, слышали, как роялисты кричали «ура», и в вечерней тишине распознали даже стук молотков, приводивших в негодность вражеские пушки. Сгущающаяся темнота была озарена вспышками выстрелов. Подобно зимнему туману расползался дым разрывов, гремел боевой клич защитников замка: «Король Карл! Король Карл!»

— Назад! Назад! — махал своим людям полковник Вашингтон, восседавший на лошади. Мушкеты в последний раз выбросили сноп искр в сторону пытавшихся контратаковать круглоголовых, роялисты уже перепрыгивали через остатки ими же разрушенных деревянных заграждений и устремлялись назад к замку. Кэмпион видела, как Тоби с обнаженным мечом уводит своих людей с батареи, а потом показалось, будто все небо на севере осветилось зарницей, огромное пламя окрасило горизонт, батарею окутало дымом. Через несколько секунд последовал оглушительный грохот — это взорвался вражеский пороховой склад. «Король Карл! Король Карл!»

Десять дней стояло затишье; батарея была возведена вновь, но на большем, чем прежде, отдалении. А тем временем защитникам пришлось пережить еще одну неприятность. На сей раз уже по собственной вине.

Вода поступала в ров вокруг замка из расположенного к северо-востоку источника. Неприятель решил его запрудить, несмотря на то, что полковник Вашингтон вел огонь из фальконетов по солдатам, которые кидали землю и таскали камни. Через три дня уровень воды резко понизился. Кое-где проступило дно, а северный рукав, где обычно в изобилии росли листья лилий, превратился в канаву, заполненную вонючим илом. Ров пока еще представлял собой существенное препятствие, но грязь скоро высохнет, и полковнику Вашингтону ничего не оставалось, как снять часть защитников с северной и западной стен для охраны его берегов. На пятый день во рву отчаянно заплескалась рыба — ей остался лишь мелкий ручеек среди замусоренной тины; в ту ночь осажденные рыли на лугу окопы, из которых можно будет стрелять по нападающему через пересохший ров противнику.

Но вода, которую заставили изменить привычное русло, просочилась в низину у подножия северных холмов, где развернулось строительство новой батареи круглоголовых. Насыпи заболотились, мортира провалилась сквозь дощатую подставку в намокшую почву, а приготовленный порох отсырел. Все труды лорда Этелдина пошли прахом, и в досаде он приказал разобрать дамбу. Чистый, быстрый ручей вновь устремился в ров по подземному руслу. Рыба была спасена от медленной смери, защитники вздохнули с облегчением, а илистая канава вновь наполнилась свежей водой.

Лорд Этелдин был галантным противником. Получив от полковника Вашингтона сообщение, что укрывшиеся в замке женщины и дети находятся в Новом доме, он приказал по нему не стрелять. Вторая батарея всего с двумя орудиями была возведена с южной стороны и вела пальбу из-за лугов с окраины деревни. И так как бить по Новому дому было запрещено, вся огневая мощь была обрушена на конюшню. Лошади были ранены, и их приходилось добивать, чтобы прекратить агонию. Два дня в Лэзене пахло кровью.

В конце концов пушки с северной стороны разрушили старую стену, соединявшую сторожевую башню со Старым домом, и через две ночи круглоголовые бросились в пролом. Их крики огласили окрестности как раз перед восходом солнца, и Кэмпион проснулась от кашля фальконетов и «убийц». Набросив халат поверх ночной рубашки, она побежала в Старый дом посмотреть. Дым окутывал постройки и огород. Кэмпион едва различала поблескивающие мечи и пики, прислушивалась к победым возгласам рвавшегося сквозь пролом противника. Потом она сообразила, почему полковник Вашингтон сохранял хладнокровие. Он ждал этого нападения, даже хотел его, потому что теперь враг оказался в ловушке обнесенного стеной огорода. Получив условный сигнал, защитники напали со сторожевой башни и старой кухни. Кэмпион впервые услышала звон скрещенных пик, и в первых лучах дня увидела обращенные против нападавших огромные шесты с шипами. Победные кличи сменились тревожными возгласами, потом воплями. Закусив губу, она смотрела, как защитники замка в кожаных куртках мрачно идут вперед, опустив пики и выставив предательски длинные шесты, уже обагренные кровью. То тут, то там гремела перестрелка, круглоголовые были отброшены назад и спасались бегством. Кэмпион видела, как брали пленных, некоторые были тяжело ранены. Она облегченно вздохнула, почувствовав, что опасность отступила.

Раненых лечили в Новом доме, и Кэмпион притерпелась к зрелищу увечий, привыкла помогать врачу ампутировать руку или ногу. Она сидела подле умирающих защитников замка, подле пленных, читала псалмы пуританам и молилась с ними в томительные ночные часы, когда чудилось, что рассвет никогда не наступит.

Сражения не были непрерывными. Выдавались и спокойные дни, нарушаемые лишь случайными стычками, а в боях обе стороны аккуратно соблюдали правила вежливости. Обменивались пленными, раненых возвращали их товарищам. Лорд Этелдин каждую неделю посылал последние новости сэру Джорджу и леди Маргарет. Все газеты были сплошь парламентскими, потому в них вряд ли можно было найти что-нибудь утешительное для осажденных, но сэр Джордж с готовностью верил большей части того, что в них говорилось. Сообщалось, что королю на севере приходится туго, что шотландцы медленно продвигаются на юг, что захвачен какой-нибудь дом или замок вроде Лэзена. Но даже парламентская печать не в состоянии была создать иллюзию победоносного шествия. События на фронтах развивались как-то непоследовательно, случайно, ни одна из сторон еще не одержала внушительной победы, способной изменить равновесие сил. От лорда Этелдина они получали не только свежие новости. Как-то раз он прислал огромный, нафаршированный чесноком окорок, бочонок вина и письмо, в котором лорд выражал сожаление ло поводу того, что вынужден сражаться со старыми друзьями и соседями. Он предложил оказавшимся в осаде женщинам под его честное слово покинуть замок, даже подчеркнул, что его жена будет рада приветствовать леди Маргарет и ее свиту, но леди Маргарет отказалась.

— Это мой дом. Я не собираюсь переселяться в дом Хэрри. Там сквозняки и кругом визжат маленькие дети.

Она уже придумала эпитафию для будущей могильной плиты, которую установят в искалеченной ядрами лэзенской церкви: «Она погибла, обороняя свой дом, осажденный мерзкими предателями».

Она посмотрела на Кэмпион:

— Тебе нужно уехать, дитя мое.

Кэмпион покачала головой:

— Только вместе с вами, леди Маргарет.

Страх Кэмпион перед врагами ослаб. Пока осаждавшими командовал лорд Этелдин, она не боялась. Как сказал: сэр Джордж, он был человеком честным и порядочным, который не допустит, чтобы на женщин замка Лэзен обрушились все ужасы войны. Не испугалась она даже тогда, когда среди осаждавших появился Сэмьюэл Скэммелл, о чем Кэмпион поведал один из пленных. У Скэммелла не может быть никакой власти над лордом Этелдином.

Она искала Скэммелла в рядах неприятеля при помощи неуклюжего телескопа, который леди Маргарет установила на крыше сторожевой башни. Рядом был Тоби, и ветер трепал его рыжие волосы.

— Может, его здесь нет? — спросил Тоби.

— Я тоже не могу вообразить его солдатом.

Она развернула огромную — на железной треноге — трубу в сторону деревни. Изображение заколебалось. Она рассматривала земляные укрепления, возведенные противником поперек дороги, ведшей к замку, видела расположившихся на солнышке солдат, которые, сняв шлемы, жевали хлеб с сыром. Цыпленок что-то клевал на улице посреди деревни.

— А! — Она засмеялась. — Я его нашла!

— Дай посмотреть. Дай посмотреть!

— Подожди!

Она думала, что испугается, увидев Скэммелла, но глядеть на него было забавно. Он возник в дверях дома, жмурясь от весеннего солнца и почесывая задницу. Выглядел он растерянным, совершенно не в своей тарелке, и к нему невозможно было относиться как к страшному врагу.

Тоби, который только мельком видел Скэммелла в ночь пожара в Лондоне, смотрел с недоумением:

— Что с ним такое? У него что, чесотка?

— Он вечно чешется.

Тоби развеселился:

— Капитан Скэммелл, солдат Господа. Ну как ты могла выйти за него вместо меня?

Она стукнула его по руке, сдвинув телескоп, и ждала, пока Тоби его снова наладит. Он поймал изображение.

— Боже мой! У него собственный телохранитель.

— Дай взглянуть.

Кэмпион слегка нагнулась, прищурилась. Из ее груди вырвался вздох.

— Что такое?

— Не может быть. — Ее веселья как не бывало. — Не может быть.

— Что?

— Это Эбенизер! Он так изменился. И преподобный Херви тут.

Тоби взял у нее телескоп.

— Кто из них Эбенизер?

— С черными волосами.

Тоби увидел худощавого, высокого молодого человека, стоявшего рядом со Скэммеллом. Одет он был во все черное, даже элегантные сапоги были из черной кожи. Тоби различил нагрудник, покрытый лаком того же цвета. Двигался он прихрамывая, но со странным достоинством. Третий, преподобный Херви, у которого на худое лицо падали волосы песчаного цвета, в чем-то убеждал Скэммелла.

— Мне страшно, Тоби.

— Почему?

— Они пришли за мной.

— Ерунда. — Он выпрямился. — Здесь командует Этелдин. Скорее всего они даже не подозревают, что ты здесь. — Он пытался приободрить ее. — Ничего удивительного, что они здесь. Это ближайший к Уэрлаттону дом роялистов. Не волнуйся, мы с Джеймсом позаботимся о тебе.

Он говорил уверенно. Джеймс был слугой Тоби. Крепкий парень, сын лэзенского кузнеца, он унаследовал от отца твердые мускулы и огромную силу. Джеймс Райт рос вместе с Тоби. Они вместе учились охотиться в лесах и воровать соседскую рыбу, а теперь бок о бок сражались. Тоби не раз говорил о том, как ловко Джеймс орудовал топором лесоруба, расправляясь с круглоголовыми.

Но Кэмпион продолжала волноваться, и, чтобы ее успокоить, Тоби пообещал пять фунтов тому, кто убьет Сэмьюэла Скэммелла. Цель показали пушкарям и мушкетерам, так что всякий раз, как брат Скэммелл появлялся в рядах неприятеля, пули преследовали его, как осы. Люди падали слева и справа, но Скэммелл оставался невредим. Точь-в-точь как в 90-м псалме, утешался он: «Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя, но к тебе не приблизится». И все равно он боялся часов своего дежурства, гадая, уж не Кэмпион ли насылает рой мушкетных пуль.

11 июня рухнуло караульное помещение. Его старая каменная кладка была повреждена пушечным огнем, и, подняв столб пыли, с грохотом развалилась, похоронив под собой десять защитников замка. Кольцо сжималось, боевой дух осажденных падал. Да, в замке хватало еды, в изобилии была вода, но тридцать человек уже умерло, еще столько же лежало, страдая от боли в гноящихся, зловонных ранах, оказавшиеся в осаде люди изнывали от бездействия. Пушки по-прежнему палили в основном по Старо-му дому, открыв расположенные с северной стороны комнаты весеннему дождю и вражескому огню.

Сэр Джордж, сознавая, что помощи от войск короля, увязших на севере, ждать не приходится, написал Этелдину. Несмотря на возражения жены, он обратился с просьбой, чтобы женщинам дали возможность спокойно покинуть замок, как ранее в мае и предлагалось. С разрешения и под защитой лорда Этелдина они готовы направиться в Оксфорд.

Когда из замка выехал гонец с белым флажком, прикрепленным к мечу, стрельба унялась. Гарнизон счел письмо признанием поражения, которое они потерпели не потому, что враг превосходил их в боевом искусстве, а из-за нудного, бесконечного, изнурительного пушечного огня. Печально складывая одежду в огромный кожаный дорожный сундук, Кэмпион прислушивалась к тому, как запрягают в экипажи лошадей, которые увезут прочь ее, леди Маргарет, Кэролайн и их служанок. Полковник Вашингтон был согласен с сэром Джорджем в том, что лорд Этелдин незамедлительно даст разрешение.

Ответ пришел через два часа. Лорд Этелдин, говорилось в нем, сегодня утром отбыл в Лондон, где предстанет перед судом по обвинению в том, что «создавал всевозможные благоприятные условия для наших врагов в замке Лэзен». Парламентскими войсками теперь командовал отправивший это письмо полковник Фуллер, и он утверждал, что он ничего не знает о сделанном лордом Этелдином предложении.

— Фуллер! — нахмурился полковник Вашингтон. — Узнаю Фуллера.

— Кто он такой? — поинтересовался сэр Джордж.

— Один из новых людей, сэр Джордж, — полковник Вашингтон пригладил усы, — пустобрех пуританин, прошу прощения. Был сапожником в Бедфорде, а теперь вот именует себя полковником.

— Он честен?

— Не думаю, что он сумеет без ошибок написать это слово, — полковник Вашингтон пожал плечами, — но он неплохой солдат.

Сэр Джордж продолжил читать письмо вслух. Фуллер не был невежлив. Он предложил женщинам свободно покинуть замок, пообещал вооруженную охрану леди Маргарет, ее дочери «и другим женщинам, пожелавшим уехать», но в письме оговаривалось одно исключение.

«Среди вас есть некая Доркас Скэммелл, жена одного из моих офицеров, и ее мы отпустить не можем. Ее свадьба состоялась перед лицом всемогущего Бога, за чье дело мы сражаемся, и свободный выход женщин зависит от того, будет ли она возвращена законному мужу».

У леди Маргарет нашлось для него лишь одно слово «Ублюдок!»

В длинной галерее воцарилось мрачное молчание. Кэмпион почувствовала, как на нее наваливается жуткая тяжесть прошлого, будто река жизни снова принесла ее в грязный Уэрлаттон. Она заметила беспокойство во взгляде Тоби и ощутила свою вину за грозившую Лэзену кровавую бойню. Она повернулась к леди Маргарет:

— Вы должны уехать, должны.

— Ты с ума сошла, дитя мое. Лорд Этелдин мог бы убедить меня покинуть замок, но не какой-то там сапожник из Бедфорда. Полковник Фуллер, тоже мне! Если ты полагаешь, что такой человек способен напугать меня и заставить покинуть свой дом, ты глубоко ошибаешься.

Сэр Джордж потер глаза. Во вновь наступившей тишине Кэмпион опять почувствовала, что в осаде виновата она, что войска круглоголовых привела к Лэзену висевшая у нее на шее печать и что из-за нее над этими мирными просторами плывет пороховой дым и из-за нее здесь ежедневно хоронят людей. Она села, на лице было написано волнение, но сэр Джордж ободрил ее:

— Это не твоя вина, Кэмпион. Они бы все равно пришли.

За окном раздался треск мушкетной пальбы. Сэр Джордж посмотрел на Вашингтона:

— Мы сможем сдержать их, полковник?

Полковник Вашингтон кивнул.

— Думаю, да, сэр Джордж, думаю, да. — Пальцы мяли седеющие усы. — Мы углубим траншею между Старым домом и рвом и, думаю, завтра сможем заполнить ее водой. Думаю, мы сможем их удержать.

— Конечно, сможем! — Леди Маргарет повелительно посмотрела на собравшихся. Ей не хватало только колесницы и копья, а то бы она легко очистила от врагов земли вокруг дома. — Вчера еще двое дезертировали! Едва ли они стали бы дезертировать, если бы считали, что победа на их стороне!

Полковник Вашингтон согласился:

— Верно, ваша милость, очень верно.

Ночью, подобно прежним дезертирам, к замку приблизились два неприятельских стрелка и, рискуя попасть под Огонь часовых, вошли внутрь. Перебежчиков в противоположную сторону почти не было — признак того, что сами солдаты верили в способность Лэзена выдержать осаду. Как сказал полковник Вашингтон, оба новых дезертира были подонками, но опытным стрелкам всегда были рады, и этих двоих поставили на «убийцу», угрожавшего их недавним сотоварищам.

Сэр Джордж набил трубку. Как и всему остальному гарнизону, ему в день выдавали табаку на две трубки.

— Думаю, Кэмпион должна уехать. — Он знаком заставил замолчать жену и сына, которые начали было что-то говорить. — Враги Кэмпион рядом, а Хэрри нас больше не защитит.

Он обратил свой мягкий взор к полковнику Вашингтону:

— Я думаю, ночью ей, возможно, удастся прорваться сквозь их кордон?

Теперь настала очередь Кэмпион возражать, но ее тоже заставили замолчать. Сэр Джордж грустно произнес:

— Если они захватят вас, дорогая моя, боюсь, у вас больше не будет оснований аннулировать ваш брак.

Мысль была ужасна. У нее мороз пробежал по коже. Она увидела, как ярость вспыхнула на лице Тоби. Он взглянул на Вашингтона:

— Вы говорите, мы сможем сдержать их, сэр?

— Но гарантии нет, — откликнулся Вашингтон. — На войне ее вообще не бывает. Они могут вечно торчать здесь! У Корфа они стоят со дня сотворения мира. Если мисс Кэмпион может выбраться отсюда, она должна это сделать. — Он замолчал, потому что с юга выстрелили пушки круглоголовых. Он подождал, пока замерло эхо, потом обратился к Тоби. — Вы бы взяли ее с собой?

Тоби покоробил такой поворот разговора.

— Я должен оставаться здесь. Я не могу бросить своих людей.

Будучи капитаном, Тоби командовал четвертью гарнизона. Сложившаяся ситуация угнетала его.

— Ее может проводить Джеймс. Если им удастся добраться до леса по ту сторону дороги, они в безопасности.

Джеймс Райт, сын лэзенского кузнеца, как никто знал окрестности замка. Если кто и мог провести Кэмпион сквозь неприятельские ряды, так это он.

Сэр Джордж огорченно вздохнул:

— Мне не хочется, чтобы ты покидала нас, моя дорогая.

— Она должна, — решительно заявила леди Маргарет. Полковник Вашингтон посмотрел в окно:

— Но не сегодня.

Почему-то эти слова ужаснули Кэмпион. Ей не хотелось уходить отсюда, не хотелось оказаться выброшенной в незнакомый мир, но даже если ей и придется покинуть замок, она не предполагала, что это должно произойти так скоро.

Тоби проворчал:

— Туч нет.

— Ночь для побега должна быть темной, — поддержал Вашингтон. — Сегодня слишком ясная луна. Райт согласится?

— Он будет счастлив. — Тоби обернулся к Кэмпион. — Джеймс доставит тебя в Оксфорд.

Она превратится в беглянку, вынужденную покинуть этот рай из-за висевшей на шее печати. От нее не было спасения. Вся ее жизнь была неразрывно связана с золотым украшением, но сколько же раз ей придется бежать от своих врагов? Преследуя ее, они пришли в Лэзен, скоро погонят дальше, и она размышляла, сможет ли она когда-нибудь почувстовать себя спокойно, пока на шее у нее висит топор святого Матфея.

На закате она была рядом с Тоби, держала его за руку, а великолепное слепящее солнце садилось за заливными лугами, окрашивая реющие лэзенские знамена в алый цвет. Туч не было.

— Сегодня ты не уйдешь, — сказал Тоби.

— Я не хочу уходить отсюда.

В деревне труба оповестила о начале вечернего дежурства. Кэмпион знала, что скоро увидит патрули на лугах и новых часовых, направлявшихся к сторожевым постам, установленным вокруг всего замка. А завтра ночью, если будет облачно, Джеймс Райт тайно уведет ее из Лэзена. Она склонила голову на плечо Тоби.

— Я не хочу уходить. Он потрепал ее по щеке.

— Мне тоже не хочется, чтобы ты уходила.

На другой стороне ручья громко кричали грачи. Она следила за изломанной линией их полета.

— Может, нам лучше было вообще не встречаться. Тоби засмеялся. Его лицо избороздили глубокие морщины, глаза казались усталыми. Теперь он мало спал.

— Тебе бы этого хотелось?

Секунду она не отвечала. Щекой она потерлась о его кожаную куртку.

— Может быть, нам не суждено быть вместе.

Он отстранил ее от себя, повернув голову так, чтобы она смотрела на него.

— Мы поженимся еще до конца года.

Она снова прижалась к нему. Она чувствовала себя несчастной. Течение жизни подхватывало ее и несло прочь от Тоби в неведомую, затянутую тучами темноту. Ей было страшно.

— Обними меня.

Правой рукой она схватилась за золотую печать так, будто хотела раздавить, уничтожить ее и тем самым освободить свою жизнь от кошмара. В последний раз победоносно полыхнув красным огнем, солнце скрылось на западе.

«Облако и мрак окрест Его, правда и суд — основание престола Его. Пред Ним идет огонь и вокруг попаляет врагов Его».

В сумерках юноши громкими голосами распевали псалом. Проповедник, Верный До Гроба Херви, стоял на погрузочной платформе для телег перед лэзенской мельницей и простирал руки к собравшимся:

— Громче! Пусть враг вас услышит! Громче!

Голоса зазвучали мощнее. Мужчины были довольны, даже счастливы. Четкий ритм псалма объединял их, вселял веру, что Господь с ними.

В том месте, где позвякивало огромное мельничное колесо с накрученными на его лопасти водорослями, стоял Эбенизер Слайз и прислушивался к пению. Оно ободряло его, приводило в состояние экзальтации, убеждало в том, что Бог действительно на стороне парламента. Ему нравилось быть в армии, нравился запах кожи и лошадей, вид сильных мужчин. Его боялись, как и следовало бояться человека на службе парламента, никто не смеялся над ним из-за увечной ноги.

Хромая, он направился в дом мельника, а звуки псалма все еще наполняли его ощущением праведности и торжества. Ему улыбнулась девушка — несчастное создание, найденное в лесу.

— Убирайся! — огрызнулся он. Ночами она была ему нужна, в остальное же время ее рабское желание заслужить похвалу раздражало его. Она, конечно, была его грехом, но Верный До Гроба заверил его, что некоторые люди настолько перегружены Божественными обязанностями, что небеса даруют им особые привилегии, разве не было у Давида Вирсавии? Через несколько дней он бросит ее, потому что через несколько дней кончится и сама осада.

Эбенизер сел за стол и задумался о грядущем успехе. Он отправил в замок двух стрелков, которые якобы дезертировали, но на самом деле сохраняли верность ему. При первой же возможности они подожгут склад боеприпасов. Им был дан приказ сделать это, когда утром в лагере круглоголовых зазвучит труба, и Эбенизер молился, чтобы они поскорее осуществили этот план. Пусть все произойдет завтра! В напряженном ожидании он встретил сегодняшнее утро, молясь, чтобы в рядах врага произошел грандиозный взрыв, но рассвет не нарушил обычного порядка. Полковник Фуллер, присланный Гренвиллом Кони возглавить осаду вместо лорда Этелдина, высказал мнение, что, возможно, двух лазутчиков рассекретили и бросили в темницу. Эбенизер улыбнулся Фуллеру своей самой холодной улыбкой:

— Разве Господь не с ними?

Это был решающий аргумент. Полковнику Фуллеру нечего было возразить.

Эбенизер понял, в чем его сила, и сознание этого наполняло его таким же радостным возбуждением, как и пение псалмов. Даже полковник Фуллер, суровый, мрачный солдат, сражавшийся с мечом в правой руке и Библией в левой, относился к нему почтительно. Фуллер позволил Эбенизеру ответить на пришедшее из замка письмо с просьбой о перемирии, подобострастно согласился с продиктованным Эбенизером планом захвата. Эбенизер говорил властно, как сэр Гренвилл, и его требования, чтобы новая часть замка не пострадала и чтобы люди Фуллера не вмешивались в то, что он будет делать в поверженном замке, никто не стал оспаривать.

Эбенизер получил власть.

А назавтра, если Богу будет угодно, он получит и печать святого Матфея.

Завтра же, когда Сэмьюэла Скэммелла не будет в живых, Эбенизер станет законным владельцем печати святого Матфея, получателем денег, передаваемых сэром Гренвиллом, и мысль о размерах дохода наполняла его радостным возбуждением.

Он сумеет воспользоваться Договором. Из окна он смотрел на мельничный пруд, где утята деловито плыли за своей мамашей, и думал о своих планах. В Англии поднималась третья сила — сила, угрожавшая победить и короля и парламент. Эбенизер уже слышал поступь этой силы, слышал ее в сильных мужественных голосах юношей, которые молились и сражались с одинаковым усердием. Они ненавидели роялистов вместе с их королем, но и пресвитериан в парламенте ненавидели не меньше. Они сражались на стороне парламента, но Эбенизер знал, что после победы они никогда не согласятся, чтобы ими управлял парламент. Пресвитерианство превращало рай в лотерею, что было не по душе этим независимым пуританам.

Сэр Гренвилл поддерживал пресвитериан. Эбенизер этого делать не станет. Он подождет благоприятного момента, а потом резко и громогласно выступит в защиту требований простого солдата. Мечи и пушки были в руках простых солдат, а ведь священной Англию сделают именно меч и пушка. Договор же придаст Эбенизеру силу, которая заставит услышать его голос.

Для утренних событий все было подготовлено, когда бы они ни разыгрались. Люди, которых Эбенизер набрал в свою собственную роту, знали, что нужно делать. Сэмьюэл Скэммелл повиновался, хоть и неохотно, как подметил Эбенизер. Лучше других знали, чего от них ждут, Верный До Гроба Херви и его новая домоправительница Гудвайф Бэггерли. Все у них было отрепетировано, их действия приблизят день Господа.

Сэр Гренвилл не рассчитывал, что замок будет взят до конца месяца. И это хорошо. Завтра, под покровом дыма от организованного им взрыва, Эбенизеру хватит и нескольких секунд наедине с печатью. Он не мог бы сказать, к чему приведут эти мгновения, но знал, что должен подготовиться к тому моменту, когда ему потребуется уничтожить сэра Гренвилла, как сейчас он собирался уничтожить свою сестру и вообще всякого, кто угрожал процветанию рисовавшегося ему Божьего царствия в Англии. Он возвысил голос:

— Девочка!

Она вошла, на лице было написано жалкое стремление угодить.

Эбенизер захромал к кровати и лег.

— Запри двери.

Он закрыл глаза. Он их не откроет и не заговорит, пока они не закончат. Мозг его был заполнен слепящим великолепием мечты. В это время на Лэзенскую долину мягко опускалась темнота.

 

Глава 17

Милдред, кошечка Кэмпион, обычно будила свою хозяйку еще до зари, принимаясь разгуливать взад-вперед по одеялу, лизать ей лицо своим шершавым язычком, громко мурлыкать в ухо или тереться о шею мягким теплым мехом.

— Брысь, Милдред, уходи.

Любые слова котенок считал лаской и с удвоенной силой стремился растормошить Кэмпион.

— Уходи, Милдред. Еще слишком рано.

Но, проснувшись, Кэмпион поняла, что уже не ночь. Она услышала топот ног во дворе замка и поняла, что, как и каждое утро, гарнизон становится под ружье. Каждый солдат выходил на позиции по крайней мере за час до восхода солнца. Именно в это время Кэмпион нравилось вставать. Она погладила котенка по рыжей шерстке и прижала к себе.

— Может быть, я тебя больше не увижу. Да! Я должна уйти отсюда, Милдред.

Котенок замурлыкал еще громче.

— Тебе ведь безразлично, правда?

Она быстро оделась, нацепив на подколотые кверху волосы чепец. Она оденется как следует и уложит волосы попозже. Милдред сновала между ногами, терлась о Кэмпион, требуя, чтобы ее покормили.

— Ты бы должна ловить мышей, Милдред, вот что ты бы должна делать.

Она надела простенькое серое платье. Ей было слышно, как в соседней комнате леди Маргарет приказывает Инид открыть шторы, и это распоряжение побудило Кэмпион проделать то же самое. Небо было все еще темное, и она не могла сообразить, были ли там тучи. Милдред выгнула спину, и Кэмпион остановилась ее погладить.

— Тебе ведь на самом деле все равно, правда?

Она открыла дверь спальни и выпустила кошку, которая понеслась по коридору к маленькой кухоньке внизу, где вместе с полдюжинои прочих кошек ее напоят и покормят. Котам теперь молока не хватало. Кэмпион тоже последовала за ней, только помедленнее.

Она любила рассвет. Ей нравилось прогуливаться по влажным от росы лужайкам и приветствовать солдат, вглядывавшихся в темноту по ту сторону рва. Иногда она заглядывала в церковь и молилась о безопасности гарнизона и отдельно за Тоби, преклонив колено рядом со скамьей Лэзендеров под каменными памятниками его предкам. Это было спокойное время, когда большие пушки еще не выплевывали на луга свой грязный дым, когда в Лэзене царила иллюзия мира.

— Мисс Кэмпион!

Это капитан Тагвелл выступил из темноты.

— Да, капитан?

— Как вы хорошо сегодня выглядите, мисс Кэмпион. — Низкорослый Тагвелл говорил с напускной веселостью. — Хорошо провели ночь?

— Да. А вы?

— Ничего особенного не происходит. Всю ночь они сидели тихо.

Неясно вырисовывавшаяся голова Тагвелла склонилась в сторону огней деревни.

— С утра зашевелились, но это все наверняка их новый командир Фуллер. Новая метла, мисс Кэмпион.

— Знаю. Спасибо. Я в церковь.

— Помолитесь за меня!

— Хорошо, — сказала она.

Она заметила, что на востоке горизонт едва заметно окрасился в жемчужно-серые тона. На фоне разгорающейся зари проступали силуэты деревьев в огромных лесах.

Она помедлила у входа в церковь, ей не хотелось променять первые признаки нового дня на мрак алтаря.

— Вы рано поднялись!

Это был голос мистера Перилли, лэзенского викария.

Он как раз выходил из церкви. Внутри горела свеча, осветившая его фигуру, когда он поравнялся с Кэмпион. Голос у него был подавленный.

— Еще одного окна нет.

— Грустно.

Круглоголовые все с большим остервенением пытались выбить мушкетной стрельбой оконные витражи. Их оскорбляло все красивое, что посвящалось Богу. Очередной ущерб, нанесенный церкви, повергал мистера Перилли во все большее уныние.

— Я постарался все подмести, но на полу все равно полно осколков. — Он вздохнул. — И дождь заливает.

— Знаю.

Он стоял подле нее, удрученно глядя на мерцание света, отражавшегося во рву.

— Я слышал, вы покидаете нас, Кэмпион?

— Боюсь, что так. Джеймс проведет меня, если будет достаточно темно.

Мистер Перилли покачал головой:

— И так достаточно темно. Темень над всей страной, Кэмпион. Я этого не понимаю, правда, не понимаю. Бог испытывает своих слуг, но мне иногда хочется, чтобы мы чувствовали большую уверенность в исходе.

На конюшне прокукарекал петух. При этом звуке мистер Перилли будто очнулся от своей депрессии.

— Вы придете к заутрене? — спросил он.

— Конечно.

— Будьте осторожны в южном проходе! Пострадало окно с изображением воскресения Лазаря. Совсем уничтожено! Совсем! Сегодня уже нет таких мастеров! Похоже, мы умеем только разрушать, только разрушать.

Он снова впал в меланхолию.

Раздался взрыв.

Сначала Кэмпион не поняла, что происходит. Показалось, будто задрожала земля — легкий толчок, испугавший ее, — а потом она увидела, как по воде во рву, которая только что была серебристо-спокойной, вдруг побежали волны, ярко поблескивая в предрассветном полумраке.

Потом раздался гром, грохот камней, заскрежетали пришедшие в движение ломающиеся древние плиты, а потом громадная сторожевая башня, четыреста лет возвышавшаяся над Лэзеном, осветилась взметнувшимся ввысь столбом огня. Встала стена пламени, а потом в полную силу долетел грохот. Он разорвал воздух, понесся дальше в долину, оглушил защитников замка.

— Мистер Перилли!

Она вцепилась ему в руку.

Будто гигантский котел, выплевывавший в сторону долины свое зловонное облако, сторожевая башня теперь изрыгала огонь и дым. Кэмпион вспомнился полыхавший двор Сэмьюэла Скэммелла, только на сей раз дым, казалось, вырывался с большей скоростью. Последовали новые, правда, более слабые взрывы, каждый из которых сопровождался вспышкой, освещавшей падавшие со сторожевой башни камни.

— В дом!

Преподобный Перилли схватил ее за руку и увлек через лужайку.

— Осторожно, смотрите вперед! — крикнул капитан Тагвелл, и из-за рва раздался мушкетный выстрел, потом послышались крики, и все находившиеся на лужайке защитники положили мушкеты на подставки с развилиной и нажали на крючки. Одновременно с севера до Кэмпион донеслось громкое, раскатистое «ура». Она бежала, ее подгонял страх. В свете объятой пламенем сторожевой башни она увидела, что выброшенные взрывом камни выбили окна в Старом и Новом доме.

Два дезертировавших из лагеря круглоголовых стрелка в расчете на обещанные Эбенизером Слайзом двадцать фунтов каждому выполнили свою задачу. Они отправились за порохом, подождали, пока остальные солдаты наполнят маленькие бочонки, а потом просто насыпали дорожку из пороха. Их обнаружил старый сержант, заведовавший складом, но ему молниеносно перерезали горло. Затем они подожгли пороховой след и помчались прочь к конюшне. Взрыв, грянувший раньше, чем они ожидали, швырнул обоих на землю, но ни один из них не пострадал. Они двинулись в направлении конюшни, посмеиваясь над суматохой у них за спиной и выбирая место, где получше спрятаться на те несколько минут, что оставались до взятия замка.

У развалин караульного помещения Тоби увидел огромный столб огня, выхвативший из темноты высокие стены Старого дома. Его люди в оцепенении смотрели на происходящее, а потом раздался топот подков, смешавшийся с шумом взрывающегося пороха, и Тоби обернулся.

— Спереди! Целься!

Выскочившие красномундирники, стреляя из пистолетов, направили на защитников своих лошадей. С запада появлялись новые солдаты. С той стороны рва их мушкеты изрыгали смертоносный огонь. Главные силы противника двигались в направлении огорода и сторожевой башни.

Тоби понимал, что и там и там значительная часть защитников замка либо оглушена, либо погибла.

— Сержант!

— Да, сэр?

— Оставайтесь здесь со своими людьми. Остальные за мной!

Эбенизер Слайз пришел в восторг, увидев, как от взрыва склада боеприпасов рухнула сторожевая башня. Вот о чем он молился! Когда кто-то предложил подложить мину под некоторые из укреплений замка, лорд Этелдин ответил отказом. Это-де недостойный метод войны: нужно предупредить гарнизон о взрыве и дать время вывести людей из опасного места. Эбенизер не был так щепетилен. Обломки рушившейся сторожевой башни, принесшие смерть в замок Лэзен, горячили его кровь. Это месть Господня, властная рука Всемогущего, опустившаяся на землю. Бог был воистину велик!

Знамена парламентаристов под крики «ура» устремились вперед. Пожар отражался в мечах, пиках, шлемах. А впереди плыли флаги с цитатами из Священного Писания. Эбенизер улыбнулся Сэмьюэлу Скэммеллу и громко сказал:

— Бог силен в сражении.

— Воистину, воистину. — Скэммелл не верил своим глазам, перед которыми открылось зрелище клокочущей ямы, извергавшей в небо огонь и дым.

— Аминь.

Первые знамена круглоголовых пробивались сквозь старый пролом в стене и углублялись в огород, откуда поворачивали налево к Старому дому. Эбенизер пришпорил лошадь.

— Поехали, брат Скэммелл. Мы овладеем вашей невестой!

Скэммелл, спотыкаясь, устремился вперед, неуклюже переставляя ноги, и чуть не запнулся о собственный меч. Они тронулись туда, где слышались крики и звон металла.

Полковник Вашингтон ослеп, осколки камней повредили ему глаза, и он стал совершенно беспомощен. Он сидел с залитым кровью лицом и прислушивался к топоту вражеских ног во дворе.

Тоби, прорывавшийся сквозь коридоры Старого дома, встретил первого противника в прачечной. К Лэзену Тоби относился так же, как и его мать. Это был его дом, гнездо Лэзендеров, и ярость придала ему силы. Сначала один, потом другой солдат пали от его меча, и их окровавленные тела полетели в каменный желоб, где стирали белье. Рядом с ним Джеймс Райт орудовал топором, молча с ужасающей эффективностью зарубив двоих.

«Лэзендер! Лэзендер!» Тоби бросил свой боевой клич, выводя людей на пылающий двор. Он лишь мельком успел заметить поврежденный падавшими камнями дом, а потом его чуть не сбили с ног круглоголовые. Рядом с ними увидел флаг с цитатой из Второй Книги Царств: «Круши их острием меча». И Тоби крушил. Охваченный яростью и ненавистью, он зарубил знаменосца и воткнул меч в живот офицеру, попытавшемуся подхватить падавший флаг. Оказавшийся поблизости Джеймс Райт орудовал топором, поблескивавшим в свете пожара.

«Лэзендер! Лэзендер!»

На них направили острия пик. С пятнадцатифутовым оружием в руках круглоголовые чувствовали себя уверенно, и Тоби бессмысленно бил по древкам со стальными наконечниками. Как только он отбрасывал одну пику, ее место занимала другая и вновь норовила проткнуть.

— Назад, Тоби! — Джеймс Райт забыл о ранге и помнил лишь друга детства, с которым играл у ручья в лесу. — Назад!

— Будь они прокляты!

Он рубанул мечом, услышал, как тот зазвенел, ударившись об острие пики, увидел еще одну, а потом и ослепительную вспышку мушкетного выстрела.

Тоби словно обожгло — такой сильной была боль. Он выронил оружие. Пики нависали над ним, и Тоби не удержался на ногах. Джеймс Райт попытался подхватить его и оттащить, но круглоголовые не давали передышки. Пришлось отступить, ища спасения в лабиринте комнат Старого дома.

Тоби застонал, перевернулся, попытался привстать, но сверкнул меч, и левую руку пронзила страшная боль. Он вскрикнул, упал назад, и вражеские сапоги затоптали бесчувственное тело. Как и многие другие, замок Лэзен пал жертвой предательства.

— Смелее! — приказала леди Маргарет собравшимся в галерее женщинам. — Смелее!

Она положила мушкетон на стоявший рядом столик, но Кэмпион заметила, что оружие не заряжено.

Из сада доносилась пальба. Инид завизжала, вынудив леди Маргарет гневно обернуться.

— Тихо!

Крики победителей эхом разносились по всему замку. Бойня почти завершилась. Защитников замка брали в плен, отнимали у них все ценное и гнали к конюшне, где двое предателей радостно приветствовали своих соратников. Один человек из роты капитана Тагвелла сорвал с себя кожаную куртку и попытался переплыть ров. Стоя у окна длинной галереи, Кэмпион наблюдала, как круглоголовые помчались к берегу. Они вытащили из-за пояса пистолеты, чтобы поупражняться в стрельбе по живой мишени. По серой воде расплылось красное пятно. Часть атакующих ломилась в церковь. Кэмпион знала, что будет дальше: они сломают ограду вокруг алтаря, сочтя ее папистской, и выволокут огромный тяжелый алтарь на середину церкви. Когда украшения будут уничтожены или обезображены, дом сочтут достойным Бога.

— Кэмпион! Ты будешь находиться рядом со мной! — властно приказала леди Маргарет. — Инид! Тихо! Мне бы не хотелось рассказывать твоей матери, что ты проявила слабость. Стой там, Кэмпион!

Кэролайн, все еще в ночной рубашке, поверх которой она набросила накидку, стояла по правую руку от матери, Кэмпион же слева от леди Маргарет. Леди Маргарет положила руку Кэмпион на плечо.

— Они не тронут тебя, дитя. Я об этом позабочусь. Фамилия Лэзендер кое-что значит даже для этого отребья.

Снова крики, теперь уже ближе, треск мушкетной стрельбы. В замке залаяли собаки. Солдаты смеялись. В кухне раздался чей-то визг. В длинной галерее после взрыва стоял едкий запах. В Старом доме победители срывали занавески, раздирали постельное белье, палили из мушкетов по мебели и картинам.

Кэмпион была перепугана, но не осмеливалась этого показать. Хватаясь за соломинку, она гадала, как поведет себя Эбенизер. Ведь он все-таки ее брат.

Милдред, у которой шерсть на спине стала дыбом, появилась из дверей галереи и бросилась прямо к своей хозяйке. Кэмпион подняла кошку и прижала к груди, ощутив прикосновение печати. Левой рукой девушка стащила ее через голову и замешкалась, не видя места, куда бы ее можно было спрятать. На всякий случай она опустила ее за лиф платья, туда, где белый полотняный корсаж туго обхватывал талию. Печать. Это она навлекла весь этот кошмар на Лэзен. Кэмпион не знала, где Тоби. В то утро у нее не было времени помолиться за него.

На громадной мраморной лестнице раздались громкие шаги, и Кэмпион отчаянно захотелось, чтобы это был Тоби. Она подумала, не лучше ли ей убежать, спрятаться, ускользнуть в суматохе, но сделать это она хотела только вместе с любимым.

В длинной галерее появился капитан Тагвелл. Он остановился, глядя на женщин, и выронил шпагу. Правая рука была окровавлена.

— Благодарение, Богу, вы не пострадали!

— Мы действительно благодарим Его, капитан. Что произошло?

Однако отвечать было некогда. На лестнице послышались новые шаги, на сей раз нескольких человек, и капитан повернулся к распахнутой двери. Его шпага взмыла вверх, задрожала, а потом медленно опустилась. В глазах Тагвелла застыла покорность. Миг, которого Кэмпион так страшилась, наступил.

В галерею вошли четыре человека. Под нагрудниками у них были кожаные куртки, талии перевязаны ярко-оранжевыми парламентскими поясами. Неразличимые в полумраке лица за стальными прутьями шлемов обратились в сторону женщин, потом все как одно к капитану Тагвеллу. Его разоружили и вытолкнули вон. Офицер с обнаженной шпагой направился к женщинам. Его сапоги громко стучали по разноцветным плиткам.

— Леди Маргарет Лэзендер?

— Это я.

Кэмпион почувствовала, как напряглась мать Тоби. Человек остановился. Он взял шлем за стальную решетку и, потянув назад, снял с головы. На темных волосах отпечатался след от кожаного подшлемника. Этого человека Кэмпион прежде никогда не видела.

— Меня зовут полковник Фуллер. Насколько я понимаю, вы сдаете мне замок?

— Это решать моему мужу. Я не буду столь самонадеянной.

Полковник Фуллер нахмурился. Он не ожидал такого ответа.

— Замок взят.

— Должно быть, если вы так говорите. Надеюсь, даже повстанец позаботится о безопасности женщин?

Фуллер снова нахмурился.

— Я не воюю с женщинами.

— Тогда я не понимаю, почему вы считаете уместным подойти ко мне с мечом наголо, полковник. Если нужно убить меня, действуйте немедленно. В противном случае, будьте добры, уберите его. Где мой муж?

За дверью раздались новые шаги. Кэмпион почувствовала, как рука леди Маргарет сжала ей плечо. Небо светлело, над Лэзенской долиной разгоралась заря. Птицы пели как ни в чем не бывало.

Теперь в комнату вошли шестеро. Сперва Кэмпион подумала, что все они — солдаты, но потом заметила черные одежды и лакированный нагрудник своего брата. Рядом с Эбенизером переминался Скэммелл, которого можно было легко узнать, несмотря на шлем с решеткой.

Эбенизер говорил негромко, но Кэмпион прекрасно расслышала его.

— Мне казалось, я ясно выразился, полковник. В эту часть дома могут быть допущены только люди сэра Гренвилла.

Полковник Фуллер обернулся. Его меч был вложен в ножны лишь наполовину. Кэмпион не удивилась бы, если бы он выхватил оружие, чтобы наказать Эбенизера за высокомерие, но, к ее изумлению, полковник ретировался.

— Мы уходим.

— Будьте добры.

За эти девять месяцев Кэмпион изменилась, но ее потрясло, что и брат стал совершенно другим. Исчезли неуклюжие движения, хмурое лицо стало худым и жестким. Вся длинная галерея будто наполнилась источаемой им угрозой.

За полковником фуллером закрылась дверь. Прихрамывая, Эбенизер приблизился к женщинам.

— Кто из вас Маргарет Лэзендер?

Кэмпион почувствовала, как выпрямилась леди Маргарет.

— Меня, мальчик, зовут леди Маргарет Лэзендер.

— Тебя, женщина, зовут Маргарет Лэзендер. — Хромота Эбенизера придавала что-то зловещее его продвижению по ковру. — Книга Иова, Маргарет Лэзендер, глава тридцать вторая, стих двадцать первый: «…никакому человеку льстить не стану». В последний день, Маргарет Лэзендер, у тебя не будет титула. Привыкай пока что к его утрате. — Он бросил небрежный взгляд на Кэмпион. — Привет, сестра. Леди Маргарет крепче сжала плечо Кэмпион.

— Эта девушка под моей защитой. Эбенизер прищурился.

— Ты не можешь обеспечить никакой защиты, женщина. Этот дом теперь является собственностью парламента, народа Англии. — Голос его звучал бичующе. — По закону ты, женщина, можешь оставаться здесь, пока не принято решение, как распорядиться замком, но никакой защиты ты обеспечить не можешь. У тебя ничего нет.

Леди Маргарет была потрясена надменностью в голосе Эбенизера. Она сделала ход, который едва ли мог бы произвести впечатление на ее самоуверенного противника.

— Граф Флит, молодой человек, возможно, умерит вашу наглость.

Эбенизер остановился в нескольких футах от женщин.

— Голос графа Флита, Маргарет Лэзендер, будет гласом вопиющего в пустыне. Время вашего короля прошло. Не будет больше ни лордов, ни джентри, ни короля. — Он возвысил голос — Брат Скэммелл! Подойдите!

Леди Маргарет ухватилась за другую соломинку.

— Где мой муж? Я требую, чтобы привели моего мужа.

— Ты ничего не можешь требовать, — отрезал Эбенизер, указывая на нее длинным белым пальцем. — Ничего.

— Эбенизер! — умоляюще проговорила Кэмпион, сделав шаг вперед. — Эбенизер?

— Тихо. — Он насмехался над ней, в голосе звучала ненависть. — Ты ничто, сестра, ничто. Ты была одарена так щедро, как другим и не снилось. Твое богатство превосходит Божье благословение, и что же ты сделала? Ты пришла сюда, в логово неприятеля, в этот папистский дом, к нашим врагам! Не умоляй меня, сестра!

Сэмьюэл Скэммелл смущенно подошел к ним. Среди изящной мебели его рыхлое тело казалось особенно неуклюжим. Он суетился, не знал, смеяться ему или хмуриться. Шлем он неловко держал левой рукой, ножнами задел стул.

— Невеста ждет, брат, — усмехнулся Эбенизер.

Леди Маргарет притянула Кэмпион к себе, приготовившись произнести отповедь, но тут дверь распахнулась, и белый как полотно, обезумевший мистер Перилли прокричал:

— Леди Маргарет!

— Задержите его! — приказал Эбенизер.

— Миледи!

Мистер Перилли увернулся от одного солдата, но другой схватил его. Скэммелл остановился, смутившись еще сильнее.

Леди Маргарет застыла в ожидании.

— В чем дело, мистер Перилли?

Эбенизер не дал священнику ответить, спросив:

— Кто ты?

Мистер Перилли будто впервые заметил Эбенизера. Он стряхнул с себя руку солдата и расправил свое черное одеяние.

— Меня, сэр, зовут Перилли. Имею честь быть викарием этого прихода.

Эбенизер захохотал:

— Ты имеешь честь сосать сиську алой вавилонской блудницы. Чего тебе надо?

Мистер Перилли посмотрел на леди Маргарет, воздев руки будто в молитве.

— Сэр Джордж, леди Маргарет! — Он осекся.

Леди Маргарет убрала руку с плеча девушки. Она вдруг стала очень спокойной, очень прямой.

— Продолжайте, Саймон. Говорите.

— Он мертв, ваша милость. Ваш сын ранен, а сэр Джордж убит. Мушкетная пуля, ваша милость. Убит!

Кэролайн вскрикнула, служанки зарыдали, но леди Маргарет велела им замолчать. Кэмпион будто застыла, в голове еще звучали слова мистера Перилли. Тоби ранен? Она вспомнила, что не помолилась за него в то утро, и вскрикнула.

— Тише, Кэмпион. — Леди Маргарет презрительно поглядела на Эбенизера. — Я, молодой человек, иду к своему мужу и к своему сыну. Если желаете меня остановить, вам придется меня убить. Я не сомневаюсь, что вы способны на любую мерзость. Идемте!

С этими словами она пошла. Эбенизер шагнул в сторону с подобием улыбки на лице, будто леди Маргарет сделала ему комплимент. Он смотрел, как проходят женщины, но когда за Кэролайн последовала Кэмпион, протянул цепкую, как у хищника, руку и схватил ее за локоть.

— Только не ты, сестра.

Ей хотелось вырваться, закричать, но сейчас было не время взывать к леди Маргарет за помощью. На замок Лэзен обрушилась трагедия пострашнее, чем судьба Кэмпион. Она почти не чувствовала сжимавших ее руку пальцев брата. Она только смотрела, как леди Маргарет выходит из комнаты вслед за мистером Перилли, и про себя звала Тоби. Это была ее вина, ее, и она не знала, простит ли ее когда-нибудь леди Маргарет за то, что она навлекла весь этот ужас на замок Лэзен, который приютил ее и печать святого Матфея. Кошка, которую она держала в правой руке, зашевелилась, и Кэмпион погладила ее. Это был единственный осколок любви, оставшийся в ее рухнувшем мире.

Солдат закрыл за женщинами дверь длинной галереи. Скэммелл, смотревший, как уходят женщины, растерянно повернулся к Кэмпион. Она этого не заметила.

Другой солдат, обыскивавший комнаты Нового дома, вошел в галерею через западную дверь.

— Сэр?

Эбенизер посмотрел на него.

— Да?

— Я нашел одно местечко, сэр.

— Хорошо. — Эбенизер обратился к Скэммеллу: — Пойдемте, брат.

Он повел Кэмпион за собой, за ними следовали солдаты. Она едва сознавала происходящее. Тоби ранен — вот все, что она поняла.

Солдат нашел спальню, соединявшуюся с западным концом галереи. В ней редко спали, потому что по вечерам ее заливал нежный угасающий свет, и леди Маргарет любила посидеть там перед обедом. Кэмпион частенько читала там вслух.

Эбенизер заглянул внутрь. Вторая дверь выходила в коридор.

— Она заперта?

— Только что запер, сэр. Солдат протянул ключ.

— Хорошо. — Эбенизер был доволен. — Заходи, сестра. Надеюсь, кровать окажется удобной.

Он захохотал. Вместе с ним захохотали и солдаты, каждый из которых был в долгу у сэра Гренвилла Кони. Ее втолкнули внутрь.

Эбенизер подтолкнул Сэмьюэла Скэммелла.

— Выполняйте свой долг, брат.

Он взял ключ от двери, выходившей в длинную галерею, жестом предложил Скэммеллу войти и запер их обоих. Кэмпион была отдана в руки врагов.

 

Глава 18

Наступил миг, которого она боялась, но испугаться Сэмьюэла Скэммелла было почему-то невозможно. Шаркая, он вошел в комнату вслед за ней, заморгал, когда за ними захлопнулась дверь, и теперь, когда Кэмпион отошла внутрь эркера, стоял беспомощно. Она прижимала к себе кошку.

— Вы до меня не дотронетесь.

Он двинулся к стулу. В то утро, боясь штурма и помня, как вокруг него свистели мушкетные пули, Сэмьюэл Скэммелл полностью облачился в доспехи красномундирников: его руки и бедра защищали расположенные внахлест пластины, скрежетавшие при каждом движении. Он тяжело опустился на стул леди Маргарет.

— Я вас не трону.

Взгляд у него был несчастный. Он откинул голову назад, глядя на украшавший потолок лепной узор, промокнул мясистые губы и снова заморгал.

— Я этого не хотел. Ваш отец мне об этом не сказал.

Из сада за спиной Кэмпион послышались крики. Круглоголовые волокли один из фальконетов, но Кэмпион было все равно. Она только крепче сжимала Милдред.

— Вы гнались за мной! Вы навязали мне эту свадьбу! Он затряс головой, подавшись вперед. Его пещерообразные темные ноздри вызывали у нее отвращение, даже несмотря на то, что глаза его смотрели умоляюще.

— Вы не понимаете. Сэр Гренвилл Кони. Ваш брат.

— Мой брат?

— Он это навязал нам! — Скэммелл пришел в странное негодование. — Теперь он творит, что душе угодно. Это все печать. Вечно печать. Надеюсь, у вас нет печати! — добавил он нетерпеливо.

— Почему? — Она покачала головой. — Почему?

— Неужели вы не понимаете? Им наплевать на вас, наплевать на меня, им нужен только Договор! Если бы мы поженились, если бы мы жили в Уэрлаттоне, нас бы оставили в покое. Но вам приспичило сбежать!

Она пропустила его жалобу мимо ушей. Она сбежала, потому что у нее не было никакого желания выходить замуж за этого слабовольного человека. Человека, который, как теперь ей стало ясно, находился в том же положении, что и она сама. Он был побежден, измучен, загнан в эту комнату, из которой открывался вид на залитую утренним светом Лэзенскую долину. Она чувствовала, как в ней закипает злость.

— Вам захотелось денег! Он угрюмо кивнул.

— Но только для вас. Так указано в Договоре. Деньги должны быть потрачены на вас. Ваш отец купил на эти деньги Уэрлаттон, но это был дом, в котором должны были жить вы. — Он устало посмотрел на нее. — Печать при вас?

Она молчала. Он чуть не плакал.

— Мне все равно, Доркас, теперь мне все равно. Отдайте ему печать! Отдайте! Я скажу, что мы стали настоящими мужем и женой. Они этого хотят, а вы сможете уйти.

Правда! Именем Бога обещаю вам. Можете уйти. Сэр Гренвилл будет и дальше воровать половину денег, а вы можете взять себе остальное. Я хочу покоя.

— Боже мой! А как вы думаете, чего хотела я?

Она подумала о Тоби, не зная, жив он или умирает, истекая кровью на провонявшем дымом дворе.

— Вы сделали со мной все это! Вам нужны были деньги!

— Мне нужен покой.

— Теперь вам нужен покой! Это потому, что вы напуганы. Раньше надо было думать. Черт бы вас побрал, Сэмьюэл Скэммелл. Черт бы побрал вас и вашу слабость!

Он посмотрел на нее, увидел, как она красива на фоне окна. Он больше не мог бороться, у него не было сил. Его затянуло в бурные воды, и теперь он хотел только спастись и не утонуть. Даже его мечта обладать Кэмпион осталась где-то далеко в прошлом, была забыта. Он сжал голову руками, будто не желая слышать ее голос.

Она не оставляла его в покое.

— Вы ничего этого не хотите? Так, да?

Она увидела, что он едва заметно кивнул.

— Тогда помогите нам выбраться отсюда. У вас же есть меч. Есть пистолет. Сражайтесь, Сэмьюэл Скэммелл. Сражайтесь, черт возьми! Мне плевать на деньги, на печать, но не на собственную жизнь. Помогите мне для разнообразия. Или этот меч просто украшение?

Он сидел понурившись. Разозлившись, она отвернулась и увидела, что вооруженные люди в саду уставились на окно.

Распахнулась дверь.

Вошедший в комнату Эбенизер прислонился к расписным панелям двери. Он переводил взгляд со Скэммелла на Кэмпион и обратно.

— Я-то думал, что застану вас на брачном ложе! Я принес вам свечу.

В левой руке он держал поднос, на котором Кэмпион заметила бумагу и зажженную свечу. Он бережно поставил все это на маленький столик. Скэммелл не поднимал глаз.

Эбенизер ему улыбнулся.

— В чем дело, зять?

Скэммелл, не разнимая ладоней, глухо заговорил:

— Мы обязаны делать то, что правильно в глазах Господа.

— О! Воистину, воистину! — Эбенизер передразнил его, потом пнул Скэммелла своей хромой ногой.

— Ты женат на этой женщине?

Скэммелл поглядел на Кэмпион и покачал головой:

— Нет.

— Тогда, брат, в глазах Господа ты не являешься законным владельцем печати; Ее владелец я.

Эбенизер с горящими глазами приблизился к Кэмпион:

— Печать у тебя, сестра?

— Эбенизер!

Она попыталась вложить в этот возглас сестринскую любовь.

— У меня нет сестры, нет семьи. Не рассчитывай, что сможешь подольститься ко мне, Доркас. Я спросил, у тебя ли печать?

Он остановился в шаге от нее. За ее спиной будто в забытьи Скэммелл сидел, погруженный в свои несчастья. Эбенизер ухмыльнулся ей. Волосы у него были гладкие, черные, блестящие, как лакированный нагрудник. Сверкая глазами, он медленно поднял правую руку, и Кэмпион отшатнулась.

Быстрым движением рука ухватилась за ворот серого платья. Он сильно дернул, легко справившись с ней, она почувствовала, как сзади на платье отскочил крючок. Он смотрел ей на шею.

— Ты не надела ее, сестра. Где она?

— У меня ее нет.

Изображая удивление, он поднял брови.

— Ты хочешь сказать, что все это было затеяно зря? — Правую руку он держал за спиной. — Мы зря устроили эту осаду? И люди умерли тоже зря?

Правая рука вновь зашевелилась подобно змее. Кэмпион увидела, как блеснул длинный тонкий кинжал, а потом ощутила холодное прикосновение стали к своей щеке.

— Где она, сестра?

Она не смела пошевелиться. Острие клинка словно парализовало ее. Эбенизер улыбался:

— Где она, сестра?

Она по-прежнему молчала. Она боялась его. Он унаследовал жестокость Мэттью Слайза, но у него она смешивалась с хладнокровной безжалостностью.

Движение его левой руки напугало Кэмпион. Она ахнула, потому что кинжал отодвинулся от щеки, и она почувствовала, как вдруг задергалась кошка, которую она держала в руках. Эбенизер схватил кошку за горло, приложил к шерсти кинжал.

— Говори, сестра.

— Нет! — Она попыталась вырвать у него Милдред. — Нет!

Нож полоснул ей по пальцу, ее пронзила боль. Закапала кровь, а Эбенизер уже держал котенка за загривок. Острие упиралось в глотку. Он поднес Милдред ей к лицу.

— Где, сестра?

— Эбенизер! Нет!

Кошка завизжала, начала извиваться, пытаясь расцарапать человека, приставившего кинжал к ее горлу. Кэмпион схватила Эбенизера за запястье, с ее руки капала кровь, но Эбенизер отдернул оружие.

— Ты хочешь, чтобы эта тварь сдохла?

— Эбенизер! — Она затрясла головой. — Пожалуйста!

— Я убью ее, Доркас. Ты уже видела, как я это делаю. Я убью ее. А потом примусь за тебя, дорогая сестренка. — Он захохотал. — Если брат Скэммелл не желает, то у меня найдется дюжина мужчин, которые рады будут поиметь тебя, сестра. По очереди, один за другим. Ты этого хочешь, сестра? Этого?

— Эбенизер!

Скэммелл смотрел потрясенный.

Эбенизер улыбался, не обращая внимания на пытавшуюся вырваться кошку.

— Где печать, сестра?

— У меня! У меня! Не нужна она мне!

Лицо Эбенизера осветилось радостью, а потом он победоносным жестом всадил в Милдред кинжал да так, что фонтан крови брызнул Кэмпион в лицо. Отшвырнув окровавленное животное, он засмеялся над Кэмпион:

— Так значит, она у тебя. Где же? Кинжал снова приближался к ее лицу.

Кэмпион пошарила у себя под платьем, но печать соскользнула на талию, и она не могла достать ее. Она смотрела на кинжал, чувствуя запах кошачьей крови на своем лице.

— Я сам достану!

Левой рукой Эбенизер ухватился за воротник, рванул и полоснул кинжалом. Сталь поранила кожу над ключицей, распорола платье, и Кэмпион с криком отскочила, когда платье, разодранное почти до талии, распахнулось. Вывалилась цепочка от печати. Эбенизер потянулся за ней и, вытащив драгоценность, поднес ее к свету. Он без всякого интереса взглянул на ее грудь и усмехнулся, когда она попыталась прикрыть наготу.

— Печать.

Она свисала у него с левой руки. Золото выглядело роскошно, сверкали пояски из драгоценных камней, когда печать раскачивалась и поворачивалась на цепочке. Печать святого Матфея. Эбенизер почти с благоговением отнес ее и положил на стол.

Скэммелл смотрел на драгоценность так, будто до самого этого момента сомневался в ее существовании.

Кэмпион присела на корточки, повернувшись спиной к окну. Обеими руками она придерживала платье. Возле ног лежала убитая Милдред.

Эбенизер отошел от стола. Цепочка свесилась через край, слегка позвякивая. Он спросил:

— Кому она принадлежит?

Ему никто не ответил. В саду за спиной у Кэмпион тянулась вереница пленных, которых вели к развалинам караульного помещения. Над долиной все еще тянуло пороховой гарью.

Эбенизер потянулся к пологу кровати. Удерживавшие его шнурки давно пошли на запалы для мушкетов. Он чисто вытер руки и кинжал о вышитую шелковую материю, будто это не полог, а полотенце.

— Я спросил, кому она принадлежит?

Доспехи Скэммелла заскрежетали, когда он повернулся к Эбенизеру.

Тот брезгливо тер руки.

— Она ваша, брат Скэммелл? Или моя? Я-то думал, мы теперь братья.

Скэммелл ничего не ответил.

— Подойдите, брат Скэммелл! — проговорил Эбенизер задушевным тоном. — Это же ваша жена, разве не так? Вы ее хотите? Она ведь достаточно хороша. Возможно, она уже и не девушка, но все равно это ваша жена. Разве вы не хотите зачать наследников? Разве племя Скэммеллов не должно унаследовать землю?

Скэммелл насупился, облизав губы.

Эбенизер положил руку на воротник кожаной куртки Скэммелла. Казалось, это дружеский жест.

— Если она твоя жена, брат, тогда и печать твоя. Разве ты ее не хочешь? Сучка спалила твою мастерскую, так, по меньшей мере, можешь забрать ее деньги. Бери ее!

Он потянул за воротник, рванул его.

— Давай! Шевелись!

Скэммелла заставила вскочить грубость приказа, а вовсе не рывок за ворот. Он будто лишился собственной воли. Его сковал страх перед Эбенизером, перед посланными сэром Гренвиллом солдатами, которые ждали за дверью. Он посмотрел на съежившуюся у окна Кэмпион. Эбенизер еще раз подтолкнул его.

— Действуй, брат. Заяви свои права на невесту! Заяви права на печать! Подумай, что я для тебя делаю. Я сам бы мог овладеть ею, но тех, кого соединил Господь, никто не должен разлучать.

Губы Скэммелла задвигались, механически, беззвучно выговаривая «аминь». Он тяжело дышал, на лице было написано смятение, но, все же, спотыкаясь, он двинулся к окну, к Кэмпион, а рука Эбенизера все так же оставалась на воротнике.

Эбенизер подбадривал его:

— Смелее. Ты же хочешь ее, брат, правда?

— Брат Слайз? — Скэммелл обрел дар речи и боязливо повернулся к своему мучителю.

— Смотри! Смотри! — Эбенизер взмахнул правой рукой, Для равновесия вцепившись в ворот Скэммелла. — Смотри!

Его нога пнула Кэмпион в лицо, разбив. Платье распахнулось, обнажив неприкрытую грудь. Рука Эбенизера тянула вниз.

— Смотри на нее! Разве тебе ее не хочется?

Сжавшись в углу эркера, она попыталась натянуть на себя платье, но нога снова ударила ее. Кэмпион охнула, одной рукой защищая лицо, другой хватаясь за порванное платье.

— Разве ты не хочешь ее, брат? Посмотри, какие груди дотронься до них! Дотронься! Ну же, бери ее! — Эбени зер пригнул Скэммеллу голову. — Дотронься же до нее!

Скэммелл попытался выпрямиться, но Эбенизер опять вытащил кинжал и коснулся острием шеи Скэммелла.

— Дотронься до нее, брат, дотронься!

— Ты сумасшедший!

— Я сказал, дотронься! — заорал он, пригибая голову Скэммелла.

— Я дотронусь! — Скэммел выставил правую руку. Дотронулся до волос Кэмпион. Та завизжала, пытаясь уклониться. Эбенизер упивался своим торжеством.

— Но ведь ты не женат, брат. Твое брачное свидетельство было сожжено шесть месяцев назад! А теперь я застал тебя глумящимся над моей сестрой. Ты удивляешь меня, брат! Я потрясен! Я думал, ты богобоязненный человек, но в тебе говорит лишь похоть!

Скэммелл попробовал выпрямиться, возразить, но кинжал уже оказался возле его горла, пронзая кожу, жир и кровеносные сосуды. Сэмьюэл Скэммелл попробовал оттолкнуть от себя Эбенизера. Он откинулся назад и поднял руку, но Эбенизер надавил на лезвие. На Кэмпион хлынула кровь. Она залила занавеску, окно, полированный пол. Захлебываясь кровью и задыхаясь, Скэммелл сделал последний отчаянный вдох и мертвый рухнул на Кэмпион.

Она закричала, придавленная тяжестью трупа и доспехов. Ей казалось, что она тонет, что с неба льются потоки густой, теплой жидкости. Она снова закричала, догадавшись, что все это сон, и крик ее постепенно замер.

Эбенизер безразличным взглядом окинул сестру. Скоро она очухается. Он уже видел, как это бывает. Придя в себя, она будет спокойнее, но только в том случае, если труп уже не будет давить на нее. Он наклонился и, кряхтя от натуги, оттащил тело Скэммелла.

Эбенизер снова тщательно вытер лезвие и руки, поплевав на них. Вид крови был ему неприятен. Сестра то ли стонала, то ли истерически всхлипывала.

Он подошел к столу. Сэр Гренвилл Кони наверняка захочет, полагал Эбенизер, чтобы печать была передана ему, и этому надо было как-то помешать. Он был молод и пока еще слишком мало вращался среди людей, облеченных властью, чтобы заручиться необходимой для борьбы с сэром Гренвиллом поддержкой, однако просто так он не расстанется с печатью святого Матфея. Знал Эбенизер и то, что если не передаст драгоценность хозяину, тот уничтожит его с такой же легкостью, с какой только что рукой самого Эбенизера был уничтожен Скэммелл.

Он расправил на столе лист бумаги. Взял свечу и поднес ее к красному сургучу. Сургуч почернел, закапал, и Эбенизер быстро прижал к нему изображение широкого топора. Получилось отлично.

Он работал быстро, сосредоточенно, не обращая внимания на всхлипывания сестры. Он сделал двенадцать оттисков, равномерно распределив их по листу бумаги, потом задул свечу, оросил в камин оставшийся сургуч и положил поверх первого второй лист плотной кремовой бумаги. Затем Эбенизер бережно сложил обе странички, убедившись, что сгибы попали на те места, которые он специально для них оставил, и убрал толстый бумажный квадрат к себе в кожаную сумку. Кэмпион по-прежнему рыдала, глаза были открыты, но их выражение было отсутствующим. Он и раньше наблюдал своих жертв в таком состоянии, когда, отдыхая от трудов, поднимался по каменным ступеням поглядеть на Темзу и размять затекшее тело.

Взяв печать, Эбенизер развинтил ее и принялся сосредоточенно рассматривать распятие. Он не знал, чего ждать, и предполагал, что внутри вполне может оказаться обнаженная женщина, как в печати святого Марка. В его пальцах маленькое серебряное изображение оставалось совершенно неподвижным.

Он снова бросил взгляд на сестру. Он размышлял.

Свинтив обе половинки печати, Эбенизер встал и неслышно подошел к сестре. Когда он приблизился, ее глаза дрогнули, но он знал, что она все еще не узнает его. Он нежно, успокаивающе проворковал что-то, склонясь над Кэмпион. Та не шевельнулась. Казалось, она понимала, что рядом кто-то есть, и ждала утешения, а руки его, когда он нагибал ее голову вперед и надевал на шею печать, в самом деле были на удивление нежны. Потом все с таким же успокаивающим, убаюкивающим мурлыканьем Эбенизер отошел прочь. Он открыл дверь в длинную галерею, выскользнул из комнаты и повернул ключ в замке. Он кивнул тем, кто ждал его появления, и поднес палец к губам.

— Полагаю, еще несколько минут.

Кто-то из его людей предложил вина, украденного из погребов замка, но Эбенизер отказался.

— Воды! Принесите мне воды! Но убедитесь, чтобы она была чистой!

Он прислонился к двери, закрыл глаза с чувством удовлетворения от хорошо сделанной работы.

Казалось, миновали часы, прежде чем Кэмпион очнулась, на самом же деле ее забытье длилось всего несколько минут. Она вжалась в угол эркера, как загнанный, испуганный зверек, остерегающийся всего. Сильно, тошнотворно пахло кровью. Она не сразу поняла, что слышит свои же отчаянные рыдания. Кэмпион прикоснулась пальцами к лицу, почувствовала что-то липкое и решила что либо сошла с ума, либо летит сквозь какую-то дыру не иначе как в ад. Эта мысль об аде побудила ее собрать ос таток сил.

Она пошевелилась, тряхнула головой. Заставила себя увидеть, где она, и первое, что бросилось в глаза, — это огромное черное отверстие в горле Скэммелла. Она ощутила, как сжимается желудок, услышала звук смешанной с рыданиями рвоты и отшатнулась от трупа. Ей не хватало воздуха, она задыхалась, но все же заставляла себя действовать последовательно. Сначала добраться до кровати потом вытереть лицо, потом облизать рану на большом пальце, которая все еще кровоточила. Краешком простыни она вытерла липкую от крови грудь. И обнаружила висевшую на шее печать.

Кэмпион смотрела на нее так, будто видела впервые. Вот она — причина всех ее несчастий. Золотая, с пятнами запекшейся крови, печать. Непонятно как оказавшись у нее на шее, печать грозила снова ввергнуть ее в пучину безумия, из которой она только что с таким трудом выбралась. Кэмпион зажмурила глаза, прислонилась спиной к кровати и зажала драгоценность в руке, словно желая спрятать.

Тоби. Сэр Джордж. Котенок. Скэммелл. Запах крови. Тошнота подступила к горлу. Она застонала, но внутренний голос заставлял ее двигаться, делать за один прием какое-нибудь одно дело. Она приподнялась, держась за кровать, опустилась на нее и подтянула к себе покрывало, которым были покрыты подушки. Она завернулась в него, как в шаль, прикрыв свою наготу, и лишь тогда задышала свободнее.

Вся комната была залита кровью. У окна лежало распростертое, изогнутое тело Скэммелла, выглядевшее особенно неуклюжим в тяжелых доспехах. Пухлая рука была вытянута в бессильном призыве. Мертвая Милдред, чья пропитанная кровью шерстка почернела, казалась совсем маленькой. За окном теперь окончательно рассвело. Она видела нагромождение туч, которые означали, что этой ночью, если бы удался побег, она была бы спасена. Джеймс Райт, Тоби, леди Маргарет. Все они теперь куда-то отодвинулись. Прежняя жизнь захлестнула ее ужасом, грозившим утопить ее. Точно так же, как в детстве в Уэрлаттоне она сносила Божий гнев и Божью кару, она должна была теперь выдержать и это испытание. Она закрыла глаза, мурлыча что-то себе под нос, и услышала зловещий скрип поворачивающегося в замке ключа.

Она открыла глаза, сжав покрывало на шее.

Эбенизер улыбался ей. Он развел руки, будто в приветствии:

— Сестрица Доркас! Дорогая моя сестра!

Небрежным взглядом он обвел комнату и театрально отступил, вскрикнув при виде тела Скэммелла.

Следующей в комнате появилась Гудвайф Бэггерли. Она протолкнулась мимо Эбенизера, уставилась на тело Сэмьюэла Скэммелла и, набрав побольше воздуха, завопила:

— Убийство! Убийство!

— Нет! Нет! Сестра моя! — Эбенизер наконец вошел в комнату. — Нет! Нет!

Раскачиваясь взад-вперед на кровати, Кэмпион качала головой.

— Уходите! Уходите!

— Убийство! — пронзительный голос Гудвайф заполнил комнату. — Она убила его!

— Нет! — простонала Кэмпион.

— Не приближайтесь к ней! Не касайтесь ее!

В общем шуме раздался новый голос, что-то напомнивший Кэмпион. Она открыла глаза, безразлично огляделась и различила преподобного Верного До Гроба Херви, который стоял в черной куртке, воздев одну руку и прижимая другой Библию.

— Потаскуха! Убийца! Ведьма! — голосила Гудвайф. Эбенизер опустился на колени подле тела Скэммелла:

— Как могла она убить его? Она всего лишь девушка! А он был вооружен! Не могла она убить его!

Наступила небольшая пауза, пока Гудвайф вспоминала свою реплику. Она выступила вперед и, тыча грубым костлявым пальцем в сторону Кэмпион, проговорила голосом, напоминавшим дыхание преисподней:

— Она ведьма! Я видела, как дьявол спас ее в доме мистера Скэммелла. У него были огненные волосы! Прямо из ада. Дьявол!

— Нет! — возразил Эбенизер.

— Тихо!

Преподобный Верный До Гроба Херви выступил на середину комнаты. В последние месяцы он занимался изучением колдовства, увидев в этом лестницу, которая приведет его к тем далеким вершинам, куда его гнали честолюбивые амбиции. Именно он предложил Эбенизеру рождественским утром объявить Доркас Слайз ведьмой, подлежащей изобличению. Он не присваивал идею только себе, признавая, что Гудвайф Бэггерли всегда утверждала, что в девчонку вселился дьявол, но теперь он наконец-то готов был помериться силой с князем тьмы, помогавшим Доркас Слайз. Он все еще жаждал этой девушки, но одновременно ему хотелось очернить, унизить ее, чтобы прославиться самому. Он величественно оглядел комнату, припоминая слова Эбенизера.

— А! Кошка! Ее подруга!

Гудвайф, охнув, в ужасе отпрянула.

Верный До Гроба решительно приблизился к Кэмпион и положил Библию на стол. На длинной белой шее запрыгал кадык.

— Есть верный, безошибочный способ все выяснить!

— Неужели, брат Херви?! — Голос у Эбенизера был потрясенный.

Верный До Гроба сделал еще шаг в направлении девушки, которая сидела разинув рот от изумления.

— Мне понадобится ваша помощь, вас обоих. Не бойтесь! Бог на нашей стороне!

Ему не потребовалось объяснять им, чего от них ждут.

— Давайте!

Кэмпион взвизгнула, но они втроем повалили ее на кровать, Гудвайф запрокинула ей назад голову, Эбенизер закинул ноги на перину. Кэмпион снова закричала, сопротивляясь хватавшим ее рукам, но была бессильна. Верный До Гроба разорвал платье, сдернул покрывало, а Гудвайф схватила ее за руки.

— Держите ее! — Верный До Гроба склонился над ее грудью, на своей коже она чувствовала его жаркое дыхание. Она боролась, но Гудвайф стиснула ей горло, а Эбенизер навалился на ноги.

Руки у Верного До Гроба были сухими, почти шершавыми. Они гладили ее груди, трогали соски. Голос, как и руки, у него тоже был сухой. Он мог бы с равным успехом излагать доктрину Троицы.

— Вот, брат Слайз, соски, чтобы давать молоко детям. Ведьма не воспользуется ими, когда кормит дьявола, потому что эти груди от Бога.

Пальцем он тер ее соски. Руки заскользили вниз на живот, разминая ей ребра.

— Мы ищем другую отметину. А! — Он ткнул в родинку над пупком, над которой на Рождество подшучивал Тоби. — Вот она! Вот колдовская метка!

Его руки даже после того, как нашли родинку, снова поползли к груди.

— Сэр! Взгляните! — Гудвайф держала печать. — Вы не это искали?

— Это! Это!

Верный До Гроба был вынужден помочь Гудвайф снять печать. Высвободившись из цепких рук, Кэмпион свернулась клубочком и зарыдала, уткнувшись лицом в покрывало. Ей казалось, будто ее замарали грязью, замарали навсегда.

— Посмотрите! — Эбенизер развинтил печать и показал распятие Верному До Гроба.

— Папистская ведьма!

Кэмпион было уже все равно. Она летела в пропасть, смутно слыша, как Верный До Гроба декламирует 23-й псалом, как брат позвал стражу, а потом, благодарение Богу, потеряла сознание. Они завернули ее в одеяло, не желая, чтобы подчиненные полковника Фуллера догадались о том, что они делали, и отнесли вниз в заранее приготовленный дилижанс.

Эбенизер повернулся к Верному До Гроба Херви:

— Вы были правы, брат.

— Бог был к нам милостив.

— Да, да.

Верный До Гроба торжественно промолвил:

— Она должна предстать перед судом, брат.

— Должна, конечно должна, — поддакнул Эбенизер. Он подошел к окну и посмотрел вниз, туда, где Гудвайф провожала Кэмпион до дилижанса. Теперь уже можно с уважением обращаться с его сестрой. Закон будет безжалостен, ее отправят либо на костер, либо на эшафот. Он посмотрел на Верного До Гроба.

— Наверное, она ведьма.

— Так оно и есть.

Эбенизер вздохнул и захромал назад в длинную галерею. Он обвел взором декоративную языческую лепнину, шторы, ковры, картины, изящную инкрустированную мебель.

— Должно быть, она прибегла к колдовству, чтобы проникнуть сюда. Иначе, зачем они приютили ее?

Он не стал слушать, что ответит Верный До Гроба Херви. Вместо этого он с ненавистью разглядывал богатое убранство комнаты. Комната была красива, а это — грех. Она принадлежала привилегированным людям — лишний повод для ненависти. Эбенизер всегда ненавидел привилегированных.

Правда, теперь он сам был одним из них. Со смертью Скэммелла он стал законным владельцем печати святого Матфея и мог получать деньги Договора. Он разбогатеет. Но, теребя в пальцах кружевную скатерть, Эбенизер решил, что найдет деньгам лучшее, чем до сих пор, применение. Он будет работать на благо Англии, которая станет покорна Богу, благочестива и законопослушна. Он понимал, что такой стране потребуются суровые дальновидные хозяева. Придет царство Господа, и он станет одним из регентов. За последний год он обнаружил, что наделен даром руководить, хотя все еще побаивался людей старше себя, имеющих власть и опыт. Им он не забывал льстить.

Он снова повернулся к Верному До Гроба, узрев в нем будущего последователя. Голос у Эбенизера был резкий и скрежещущий, как и подобает завоевателю.

— Я полагаю, слова благодарности Господу будут уместны, брат.

— Воистину.

Они опустились на колени под языческими лепными узорами и возблагодарили Всевышнего за его милость, за доброе провидение, приведшее их к этой грандиозной победе.

— Аминь, — сказал Верный до Гроба, — и еще раз аминь.

 

Глава 19

«Человеку, рожденному женщиной, отведено не много времени на жизнь, и оно полно несчастий». Слушая слова преподобного Перилли, леди Маргарет думала, что в них нет правды. Сэр Джордж вовсе не был несчастен. Забот у него хватало, но он познал и большое счастье.

«Он поднимается, а его срывают, как цветок». Вот это, думала она, верно, если только по цветку когда-нибудь в упор стреляли из мушкета.

Она стояла в проходе на плитах лэзенской церкви. Как и приличествовало случаю, день был сумрачный, собирался дождь, и свет, сочившийся сквозь окна, лишенные своих изящных витражей, усиливал безрадостное впечатление. Гербы Лэзена и Лэзендеров были исколоты пиками, а каменные изваяния предков сэра Джорджа, под чьими взорами его укладывали на вечный покои, были сначала расстреляны из мушкетов, а потом заляпаны штукатуркой. Сейчас они напоминали прокаженных.

Сквозь вуаль леди Маргарет смотрела на отверстие, образовавшееся после того, как подняли четыре плиты. Из церковного погреба тянуло сыростью. Ей был виден сгнивший конец какого-то старого гроба, упиравшегося в гроб сэра Джорджа, который только что опустили. Однажды, подумалось ей, и она будет лежать в этой яме, вечно глядя на склонившихся над ней почитателей. Потом, осознав вдруг, что мир перевернулся с ног на голову, она поняла, что, наверное, вообще никогда не будет лежать рядом с сэром Джорджем. В то самое время, пока Саймон Перилли вел заупокойную службу, комитет по конфискации заседал в огромном зале Лэзена. Лэзен отберут у нее, отберут у сэра Тоби, законного наследника.

Это жестоко, несправедливо, но она ничего не могла предпринять. Злорадно наслаждаясь победой, комитет назначил такое время похорон, чтобы семья никак не смогла присутствовать на заседании. Джон, граф Флит, только что возвратившийся из действовавшей на западе армии графа Эссекса, все же принял участие в работе комитета. Леди Маргарет не верилось, что ему удастся чем-то помочь. Справа от нее стояла Анна, графиня Флит, а слева — Кэролайн. Тоби лежал в спальне, и было пока непонятно, не окажется ли и он вскоре рядом с отцом.

Перилли заговорил громче: «Милость Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Господа, и братство со Святым Духом да пребудут с нами отныне и во веки веков. Аминь».

Леди Маргарет постояла, всматриваясь в ровные чистые доски гроба своего мужа, потом отвернулась.

— Идемте.

Она остановилась перед церковью рядом с почерневшим островком травы, где победоносные пуритане сожгли ограду алтаря, и поблагодарила жителей деревни, арендаторов и слуг за память о муже. Она была признательна им за это, но не могла ничего обещать на будущее. Она посмотрела на мистера Перилли:

— Спасибо, Саймон. Вы хорошо отслужили обряд. Будущее преподобного Перилли, чьи теологические взгляды были не по вкусу победителям, было столь же туманным, как и у леди Маргарет. Он сложил наплечник поверх молитвенника:

— Он воскреснет, леди Маргарет.

— Надеюсь, мистер Перилли, в день воскресения Бог даст время отомстить.

Она отвернулась и через опустошенный сад повела дочерей к Новому дому.

Наверху в спальне Тоби леди Маргарет увидела, что доктор пускает кровь ее сыну.

— Опять?

— Это наилучшая тактика, леди Маргарет.

Доктор Силлери выпустил целую чашку крови из руки Тоби и теперь укутывал пациента одеялами.

— Ему станет легче, если он пропотеет.

Леди Маргарет подавила желание сказать, что до сих пор от этих пусканий легче не становилось. Она присела рядом с сыном, положила руку ему на лоб. Он горел. Она знала, что чаще всего такой жар кончается могилой. Она посмотрела на Силлери:

— А как раны?

— Рука заживает хорошо, даже очень хорошо, а вот плечо… — Он не договорил.

Леди Маргарет снова посмотрела на покрытое испариной лицо Тоби. Левое плечо было повреждено мушкетной пулей, которая размозжила сустав и, пройдя навылет, сильно повредила подмышку. От выстрела Тоби упал на землю. Потом последовал удар мечом, отхвативший два пальца на левой руке. Обрубки пальцев заживали хорошо, кожа была розовая, без неприятного запаха, но вот плечо гноилось. Силлери ежедневно нюхал рану, хмурился, а потом пускал кровь, чтобы восстановить баланс соков. Перилли ежедневно молился за больного, но леди Маргарет боялась, что вскоре ему придется молиться уже за умирающего. В другой комнате Нового дома на постели сидел Полковник Вашингтон. В том месте, где когда-то были глаза, лицо у него было забинтовано.

— Мама? — Анна заглянула в комнату.

— Иду.

В длинной галерее, которую не тронули победители, ее ждал граф Флит, с напряженным, взволнованным лицом. Он разрывался между своими убеждениями, диктовавшими верность парламенту, и своими обязанностями перед семьей жены. Он грустно воскликнул:

— Леди Маргарет?!

— Да, Джон? Судя по твоему лицу, новости плохие?

— Да. — Он беспомощно развел руками. — Я сделал все, что мог, но мы не смогли предложить достаточно денег. Не смогли.

Лицо леди Маргарет оставалось таким же спокойным и суровым, как во время похорон мужа.

— Могу я поинтересоваться, кто предложил наибольшую сумму?

Граф Флит сдвинул брови, заерзал, подошел к ближайшему окну.

— Денег не предложили. — Он поднял руку, предупреждая возможные вопросы. — Видимо, имение будет передано в награду за предоставленный парламенту заем. Сумма названа не была.

— И кому же станет вознаграждением мой дом?

Граф Флит посмотрел ей в глаза и смущенно потер руки:

— Сэру Гренвиллу Кони.

— А. — Леди Маргарет напряглась. — Надеюсь, этого мерзкого дерьма сейчас нет в замке?

— Нет.

— Я также полагаю, что вся собственность конфискована? Не продана?

Флит опустил голову.

— Конфискована.

— Значит, я осталась без гроша?

— Нет, мама, — возразила Анна.

Граф Флит, потупившись, прошел назад к камину.

— Часть собственности сэра Джорджа не обсуждалась. Шропширская земля… — Он замолчал, зная, что его слова не приносят облегчения.

Леди Маргарет вспыхнула:

— Шропширские земли придется продать, и, не сомневаюсь, за смехотворную цену. Я полагаю, на продажу лондонского дома мне рассчитывать не приходится?

Граф Флит развел руками.

— Лондонский комитет наверняка передаст его как вознаграждение.

— Наверняка. И наверняка тоже Кони.

— Есть еще столовое серебро, леди Маргарет, — сказал граф Флит. — Я заметил, оно исчезло, но полагаю, сэр Джордж позаботился о том, чтобы оно оказалось в надежном месте.

Леди Маргарет не торопилась с ответом. Сокровища Лэзена, замурованные в погребе, по-прежнему оставались в замке, и она испытывала некоторое удовлетворение от того, что победители не смогли ни сами найти их, ни склонить кого-нибудь из немногих посвященных слуг показать тайник. Она взглянула на зятя.

— Его нет.

— Нет столового серебра! — Граф был озадачен.

— Джон! — Анна посмотрела на мать. — Что же отец с ним сделал?

— Врагов короля это не касается.

Наступило неловкое молчание, которое нарушил граф Флит:

— На то, чтобы оформить все бумаги, потребуется некоторое время. Вам не придется уезжать немедленно. — Он старался сохранять спокойствие. — Мы, конечно же, рады будем видеть вас у себя. Мы сочтем это честью.

— Спасибо, Джон. — Леди Маргарет улыбнулась зятю и дочери. — И тебе спасибо, Анна. Есть еще кое-что, что ты бы могла для меня сделать.

— Что? — с нетерпением спросил граф, радуясь возможности переключиться с обсуждения дурных вестей.

— Здесь была девушка, некая Доркас Слайз. Она исчезла. Я хочу знать, где она.

— Мама!

Анна, которая после падения замка пробыла здесь дольше мужа, помрачнела. Она считала, что именно присутствие Кэмпион навлекло все несчастья на ее родителей, и, напоминая о крови в спальне, попыталась убедить леди Маргарет, что девушка или ранена, или мертва.

Леди Маргарет велела дочери замолчать.

— Я хочу знать, что с ней. Солдаты говорят, ее повезли в Лондон. Могу я положиться на тебя, Джон?

— Да, конечно. — Он бросил взгляд на жену. — Думаю, Анна права, леди Маргарет. Из-за этой девушки у вас сплошные неприятности.

Ледяным голосом леди Маргарет проговорила:

— Не угодно ли объяснить это сэру Тоби, когда он выздоровеет?

Графиня Флит возразила.

— Тоби как-нибудь переживет, мама.

— Надеюсь, нет. Если Лэзен пал для того, чтобы мои враги смогли уничтожить эту девушку, тогда я твердо намерена спасти ее. Я не дам им насладиться своей победой.

Граф Флит встал рядом с женой:

— Даже если мы разыщем ее, леди Маргарет, сомневаюсь, что в этой ситуации мы сможем что-то для нее сделать.

— Ты хочешь сказать, что теряешь влияние в комитетах моих врагов.

Флит сдвинул брови.

— Большим оно никогда и не было.

Леди Маргарет посмотрела в сторону комнаты, где лежал ее раненый сын. Если лихорадка у него пройдет, она не представляла себе, как сообщить ему о судьбе Кэмпион. — Найди ее, Джон! Дай мне знать, а там посмотрим, до какой степени мы беспомощны. Я хочу, чтобы ее нашли!

А Кэмпион была в обиталище воронов — в Тауэре.

Река омывала его южную стену, с трех остальных он был окружен грязным вонючим рвом, одновременно служившим сточной канавой. На холме к северо-западу собирались толпы лондонцев поглазеть на публичные казни.

Лондонский Тауэр был одновременно и королевским дворцом, и оружейной палатой, и гарнизоном, и зверинцем, и самой надежной тюрьмой в городе. В его казематах томились духовенство и знать, военные и штатские — все заклейменные как враги помазанников Божьих. Его обитатели были не обыкновенными заключенными, не убийцами и ворами, а врагами революции. Самым печально известным был Уильям Лод, архиепископ Кентерберийский, хранитель божественого права королей.

Ночью, когда Кэмпион впервые предстала перед воротами, назначенный парламентом комендант Тарра был озадачен и даже раздосадован.

— Кто она такая?

— Доркас Слайз.

— Ну и что. — Он неохотно взял ордер, поданный ему одним из солдат, и засопел, разглядев печать комитета безопасности. — В чем обвиняется?

— Колдовство и убийство. Комендант презрительно обронил:

— В камеру ее.

Преподобного Верного До Гроба Херви комендант Тауэра не смутил.

— Возможно, выяснится, что она папистская шпионка.

— Мм… — Комендант морщился, вчитываясь в ордер. — Здесь об этом ничего не сказано.

— Можете не соглашаться с комитетом безопасности. Если хотите, могу попросить сэра Гренвилла Кони все вам объяснить.

Комендант поднял глаза.

— Сэр Гренвилл? Тогда дело другое.

Он забрался на подножку дилижанса и заглянул внутрь.

— Ей какие-нибудь привилегии полагаются?

— Никаких.

Комендант, разозлившись из-за того, что капитан стражников поднял его среди ночи разбираться с неожиданно прибывшей арестанткой, рявкнул, чтобы капитан сам занялся бумагами.

Кэмпион вынесли из экипажа. Звонко затопали копыта, когда лошади разворачивали экипаж, а потом захлопнулись ворота. Она стала узницей.

В камере Кэмпион окна не было. Единственный слабый луч света, который иногда пробивался сквозь решетку на двери, шел из коридора от сальных свечей.

Пол в камере был каменный. В углу лежала груда старой, вонючей соломы. Мебели не было. Ей выдали кишевшее вшами одеяло, но против холода оно было совершенно бесполезно. Так как в этом месте не было ни дня, ни ночи, то и время года здесь было единственное — зима.

В мрачной, сырой камере она дрожала, стонала, иногда тихонечко напевала тоненьким голоском. Закутавшись в одеяло, она раскачивалась в углу на соломе. Вся камера насквозь провоняла испражнениями. Крысы шныряли туда-сюда по каменному полу.

Она потеряла представление о времени, перестала считать миски с жидкой похлебкой, которые ей просовывали через дверь. Хлеб был твердый как камень. От нее самой плохо пахло. Волосы спутались, все тело было искусано вшами, сон прерывался грохотом дверей и скрежетом засовов, по которому она заключала, что где-то рядом в камерах есть и другие узники. Иногда за решеткой на двери становилось темно, и, подняв глаза, она видела прижавшееся к маленькому отверстию лицо. Смотревшие на нее глаза казались белыми. Иногда слышался смех, иногда шипение ненависти: «Ведьма! Папистка! Шлюха!»

Она не провалилась в пучину безумия. Две вещи спасли ее. Она не знала, жив Тоби или мертв, но представляла себе его живым. Она заставляла себя воображать его живым. Раскачиваясь в углу, обхватив руками колени, она мечтала о том, как они когда-нибудь снова будут вместе, как Тоби мстит ее врагам и разит мечом сэра Гренвилла, расчищая путь в мир грез. Она воображала, как жалобно просит пощады преподобный Верный До Гроба Херви. Ей виделся брат, поставленный на колени, и чудилось, с какой радостью она дарует ему сестринское прощенье, может быть, во много раз более мучительное, чем молниеносная месть мечом.

Когда она существовала вне мира своих грез, где в полях царило нескончаемое лето и бежали прохладные ручьи, она заставляла себя декламировать вслух. Она попыталась припомнить Песнь Соломона от начала и до конца и иногда плакала, мысленно повторяя слова: «Знамя, которое он поднял надо мной, было любовью». Она декламировала псалмы, заученные еще в детстве, но чаще всего повторяла вслух стихотворение, которое так часто читала в замке Лэзен. Она помнила только первую строфу, Да и то не была уверена, что память не подводит ее, но слова ей очень нравились. Леди Маргарет сказала, что в песне пародируется страстность любви, но в ее вонючей, холодной, кишащей крысами камере слова Донна звучали музыкой:

Попробуй ухватить летящую звезду,

Возьми на счастье корень мандрагоры.

Ответь, куда ушли минувшие года?

Кто расщепил копыто дьяволу?

Как научиться слушать пение русалок

И как, не поддаваясь зависти,

Угадывать тот ветер,

Что помогает мыслям благородным?

Она никогда не видела моря, никогда не подходила к нему ближе, чем в тот день, когда встретила миссис Свон на постоялом дворе в Саутгемптоне, но ей представлялось, будто там полно поющих русалок. И будто она вместе с Тоби слушает их голоса в безмятежном покое.

В иные минуты она находилась на грани срыва. Она вспоминала недельное путешествие из замка Лэзен, во время которого Гудвайф изливала на нее непрерывный поток брани, перечисляя все ее мельчайшие проступки, все случаи неповиновения. В камере, где один день был неотличим от другого, Кэмпион держалась мужественно, но иногда накатывали приступы безысходности. И тогда все казалось бессмысленным. Когда вода текла по стенам камеры, когда во рту и в горле саднило от запаха мочи, когда крысы будили ее в темноте, когда ее неудержимо трясло от холода и ей не хотелось даже сбросить, вшей, которых она замечала у себя на коже, тогда ей хотелось умереть. В такие моменты она не сомневалась, что Тоби больше нет, и хотела только одного — быть рядом с ним. Может быть, думала она, русалки поют только мертвым.

— Чудесно! Чудесно! Ваши люди расчистят сад?

Сказано это было в форме вопроса, но полковник Фуллер прекрасно знал, что воспринимать слова следует только как приказ.

— Конечно, сэр Гренвилл.

— Поторопитесь, полковник, поторопитесь. О! Крытая галерея! Жаль, что ее повредили пушки. Посмотрите, не найдется ли у вас каменотесов.

— Слушаюсь, сэр Гренвилл.

Сэр Гренвилл преодолел единственную ступеньку, ведущую в тенистую галерею. Он осмотрел виноградную лозу, болтавшуюся там, где ядро раздробило опору.

— Так вы говорите, полковник, что серебра так и не нашли?

— Не нашли, сэр Гренвилл. Думаю, его продали, чтобы помочь врагу.

— Наверняка, наверняка. Или переплавили. Жаль, жаль.

Но он не казался расстроенным, да, по его мнению, и причин не было. Чаша сэра Гренвилла переполнялась от успехов. Да, действительно, замок пал раньше, чем он полагал, но Эбенизер Слайз не сделал глупости и не сбежал с печатью. Ее передали сэру Гренвиллу в Винчестере, где, он повстречал Эбенизера, направлявшегося с сестрой в Лондон. Теперь у сэра Гренвилла были две печати. Никто, ну просто никто, кроме него, теперь не смог бы собрать три из четырех. Договор был в безопасности.

Доркас Слайз конечно же обречена. В Винчестере, в таверне на Джюри-стрит, где сэр Гренвилл беседовал с Эбенизером, он передал молодому человеку ордер, в котором она обвинялась в колдовстве и убийстве. Довольный собой Эбенизер прочитал его.

— Можно было бы добавить ересь.

— Ересь, дорогой мой мальчик? А вам не кажется, что в пироге и так уже достаточно слив?

Эбенизер улыбнулся своей многозначительной, неторопливой улыбкой:

— Внутри печати — распятие.

— Правда?

Эбенизер показал сэру Гренвиллу маленькую серебристую фигурку.

— Думаю, парламенту это не понравится.

— Уверен, что не понравится. — Сэр Гренвилл подлил себе вина. — Но мне еще меньше понравится, Эбенизер, если мы привлечем внимание к печатям. Нет, дорогой мальчик. Однако обязательно пустите слух, что Доркас католичка. Это настроит Лондон против нее. — Он сунул в карман печать святого Матфея. — Вы знаете, что нужно делать?

Эбенизер кивнул.

— Сначала заявление присяжных, потом большое жюри присяжных.

— Совершенно верно. — Сэр Гренвилл через стол подвинул ему лист бумаги. — Повидайтесь с человеком по имени Кэлеб Хигбед. Это хороший адвокат, он все сделает. И все сделает отлично!

Настроение у сэра Гренвилла было превосходным. Победа уже в руках, и замок Лэзен взят. За последний год он приобрел немало земель, но с этими угодьями ничто не шло в сравнение. Пушки нанесли больший урон, чем ему бы хотелось, но великолепный Новый дом не пострадал. Вскоре, думал он, может возникнуть желание удалиться от дел, и он с трудом мог придумать для себя более подходящее обиталище, чем этот дом.

Уход на покой не исключался, но только после полной победы. А победа внезапно стала значительно ближе. С севера Англии пришли вести о крупном успехе парламентских и шотландских войск. Если ветер теперь начинал дуть против короля, то сильнее всего на безотрадном Марстон-Муре. Грандиозная победа, очистившая север от войск короля, вскоре, как понимал сэр Гренвилл, приведет к падению Йорка, а это означало, что владения Карла стремительно съеживались.

Победа, отдых, а потом Договор, чтобы обеспечить себе безбедную старость. Сэр Гренвилл улыбался, входя в дом и с удовлетворением оглядывая огромную мраморную лестницу. Теперь он был богачом, как, впрочем, и всегда с момента основания Договора. И все же ему по-прежнему нужны были деньги Договора. Доход был таким большим, таким невообразимо громадным, что никакое количество английской земли не могло бы обеспечить сравнимой с ним ренты. Благодаря двум печатям Договор теперь попадал в его руки и, хотя ему придется делиться с Эбенизером, он, как обычно, позаботится о том, чтобы Эбенизер никогда не узнал истинную сумму. Он взглянул на полковника Фуллера:

— Семья уехала?

— Нет, сэр Гренвилл. Думаю, они вас так скоро не ждали. Сэр Гренвилл прищелкнул языком. Он навалился на мраморные перила, втаскивая свое громоздкое тело вверх по лестнице. Его кудрявые, как у херувима, седые волосы были откинуты назад, чтобы не мешать осмотру лепных украшений.

— Итальянцы, полковник!

— Что, сэр Гренвилл?

— Итальянская работа, лепнина. Очень хорошо. Очень!

— Да, сэр.

Полковник Фуллер с радостью разрешил бы своим солдатам расколотить все эти украшения выстрелами из пистолетов, но сэр Гренвилл дал ему на этот счет четкие распоряжения.

Сэр Гренвилл Кони задержался на площадке посередине лестницы, пребывая в отличном настроении. Он глянул вниз на следовавших за ним секретаря и телохранителя и шутливо заметил:

— Мне придется жениться, Джон! Замку Лэзен нужна хозяйка, правда?

Джон Морз, которому лучше других были известны взгляды хозяина в отношении женщин, в изумлении остановился:

— Жениться?

— Это тебя беспокоит, а? — Сэр Гренвилл смеялся. — В доме ведь есть незамужняя дочь, верно, полковник?

— Да, сэр. Кэролайн.

— Как вы думаете, пошла бы она за меня? — Сэр Гренвилл содрогался от хохота. Его люди никогда не видели его в столь прекрасном расположении духа. — Ладно! Неважно! Кому нужна жена без гроша?

Люди на лестнице засмеялись.

Сэр Гренвилл взмахнул рукой. «Вперед, вперед! Veni, vidi, vici!»

Полковник Фуллер, о котором можно было с большим основанием, чем о сэре Гренвилле, сказать, что он пришел, увидел и захватил замок Лэзен, опередил своего патрона и открыл дверь в длинную галерею.

— Пожалуйста, сэр Гренвилл.

— А, галерея. Я столько о ней слышал. — Он вошел. — Кто вы?

Леди Маргарет, которая шила у окна, нахмурилась, потому что ее обеспокоили.

— Кони?

Сэр Гренвилл прищелкнул языком:

— Вы меня узнали. Вот какова цена славы. Полагаю, вы леди Маргарет Лэзендер? Разве не принято вставать, когда в комнату входит хозяин дома?

Леди Маргарет, которая видела в саду лягушкоподобное лицо сэра Гренвилла и заставила себя спокойно сидеть у окна с работой, не ответила. Она добавила еще один аккуратный стежок к лавровому венку вокруг короны, украшавшей занавеску, над которой она трудилась.

— Сэр Гренвилл.

Вперед вышел граф Флит, который ждал в глубине комнаты.

— Милорд! Я удивлен, что вижу вас здесь.

— В этом доме прошло детство моей жены, сэр Гренвилл.

— Конечно! Конечно! — Сэр Гренвилл пристально рассматривал лепные украшения. — О, очень хорошо! Отлично.

Внезапно он снова повернулся к Флиту.

— Милорд! Вы, должно быть, чрезвычайно рады поступившим с севера новостям? Замечательное веление Господа?

Леди Маргарет хмыкнула. Граф Флит кивнул.

— Да, действительно, сэр.

Сэр Гренвилл прошествовал в комнату, разглядывая украшения.

— Бог действительно благословляет наше дело, милорд. Щедро благословляет!

Он остановился перед камином и повернулся, чтобы окинуть взором комнату.

— Я немного задержался. Мне показалось целесообразным заехать к Эссексу. Он скучает без вас, милорд.

Граф Флит был вынужден посторониться, когда Кони проходил мимо него.

— Я вскоре вернусь к своим обязанностям, сэр Гренвилл.

— Никогда в этом не сомневался, милорд, никогда не сомневался. Можно поинтересоваться, какому счастливому случаю я обязан вашим пребыванием в моем доме?

Граф Флит подавил обиду. Он был едва знаком с сэром Гренвиллом Кони, хотя имя и было ему известно. Он знал, что сэр Гренвилл теперь член комитета обоих королевств — комитета, состоявшего из англичан и шотландцев, который фактически и правил там, где не управлял король. Граф до некоторой степени испытывал благоговейный страх перед этим маленьким толстяком. Сэр Гренвилл олицетворял силу, которая завоевывала земли.

— Я, сэр, приехал за своей тещей.

— Вы приехали за ней? А почему она все еще здесь? Леди Маргарет продолжала сидеть спиной к Кони. Граф снова помрачнел:

— Ее сын болен, сэр Гренвилл.

— Болен?

— Он ранен.

— А! Вы имеете в виду, что щенок сражался против нас, милорд! — Сэр Гренвилл покачал головой. — Насколько я понимаю, он пленный?

Заговорил стоявший у двери полковник Фуллер:

— Он слишком плох, чтобы находиться в плену.

Сэр Гренвилл Кони улыбнулся. Он долго ждал этого момента. Несколько дней он оттягивал его, отправившись сначала навестить графа Эссекса, который командовал войсками, пытавшимися очистить запад от роялистов. Теперь, выполнив эту задачу, сэр Гренвилл решил поразвлечься. Неделя в Лэзене обещала стать приятным времяпрепровождением. Можно будет взвинтить ренту и подсчитать стоимость своих новых владений. Его широко открытые лягушачьи глаза недоумевающе смотрели на графа Флита.

— Это что, богадельня, милорд? Я что, обязан раздавать милостыню врагам?

Граф был поражен.

— Раньше это был его дом, сэр Гренвилл. Нельзя перевозить раненого.

— Нельзя? Нельзя? Кое-кто говорил, что нельзя свергнуть тиранию короля, но они ошибались. — Он безразлично махнул рукой. — Увезите его! Сегодня же. Сейчас! Я хочу, чтобы вся семейка убралась, понятно? Вон!

Наконец леди Маргарет пошевельнулась. Она отложила вышивание, встала и спокойно пошла к сэру Гренвиллу. Она остановилась напротив, заставив его поднять голову.

— Мой сын, сэр Гренвилл, умрет, если его перевезти. Таково мнение врача.

Он отмахнулся.

— По моему опыту, в таких делах на врачей полагаться нельзя.

— Мой сын умрет.

— Это научит его не сражаться против парламента. — Он усмехнулся. — Насколько мне известно, в Лондоне его разыскивали за предательство. Его смерть, леди Маргарет, лишь облегчит работу палачу.

— Вы не можете насильно заставить нас уехать. Мой сын умрет.

— Я не могу! Не могу! — смеялся сэр Гренвилл. — Леди Маргарет, теперь это не ваш дом, а мой. Вы можете остаться в качестве судомойки или швеи, но вашего сына здесь не будет. И он уберется отсюда сейчас же.

— Он умрет.

— Пусть умирает.

Она дала ему пощечину. Звонко ударила его всей ладонью, и звук, словно от пистолетного выстрела, разнесся по всей длинной галерее. Сэр Гренвилл с искаженным от ярости лицом сам занес руку, но граф Флит сделал шаг вперед, наполовину выхватив шпагу из ножен.

— Сэр Гренвилл!

Телохранитель Кони, которого все это застало врасплох, в изумлении наблюдал за происходящим. Сэр Гренвилл медленно опустил руку.

— Вы и ваше семейство, леди Маргарет, уберетесь из этого дома и не возьмете с собой ничего, слышите? Ничего, кроме одежды. Ничего! — Он повернулся к Фуллеру. — У них есть час времени!

— Слушаюсь, сэр.

Сэр Гренвилл развернулся. Ставшие злобными глаза сверлили графа Флита.

— И вы, милорд, в этом вражеском доме. Я слышал, вы интересовались судьбой Доркас Слайз?

Граф Флит, удивившись, что об этом так широко известно, кивнул.

Сэр Гренвилл рассмеялся:

— Она скоро умрет, если только уже не умерла. Ее либо повесят как ведьму, либо сожгут как убийцу мужа, — он торжествовал. — Она принадлежала к числу моих врагов, милорд, как, думаю, и вы теперь. Убирайтесь.

Леди Маргарет не оглянулась. Она, Кэролайн и Анна вместе с Тоби ехали в дорожном экипаже графа Флита. Тоби стонал, лежа на сиденье. Полковник Вашингтон со все еще завязанными глазами устроился снаружи на месте кучера. Слуги, которых леди Маргарет попросила отправиться с ними, шли позади. Они обогнули руины бывшего караульного помещения и забрались в горбатые северные холмы, где паслись овцы сэра Гренвилла.

Леди Маргарет держала руку сына и с болью в сердце чувствовала, что враги одолевают. Она лишилась всего. Мужа, дома. Жизнь сына угасала; дочери молча сидели рядом. Преподобный Перилли нагнал экипаж на своей старой кляче. Леди Маргарет помахала ему из окна, зная, что ему, как и ей, некуда идти.

Кэролайн шмыгнула носом. Леди Маргарет строго посмотрела на нее:

— Тихо, детка! Нечего плакать.

— Но, мама…

— Нечего говорить мне «мама, мама». — Леди Маргарет услышала, как Джеймс Райт понукает лошадей, погоняя их вверх по склону, поднимавшемуся от поросшего ольхой ручья. — Мы вернемся, Кэролайн. Можешь не сомневаться. Мы вернемся.

Она сжала руку сына, будто желая влить в него всю свою силу.

— Мы еще попляшем на могиле того человека. Мы еще вернемся.

 

Глава 20

Солнце ослепило Кэмпион. Она вскрикнула, ничего не видя от яркого света, споткнулась: один из двоих солдат, что вывели ее, размахнулся и ударил ее. «Встань! Пошли!»

Они провели ее в маленькую каменную комнатку. Июльское солнце прогревало эти комнаты, но она все еще дрожала. Волосы были грязные, спутанные, кое-где еще виднелась запекшаяся кровь Скэммелла. Она была очень худа. Кожа покрыта струпьями, а все тело кишело вшами и блохами.

Солдаты пришли за ней, но ничего не объяснили. Она прислонилась к каменной стене и заметила кольца вонючей грязи на запястьях. Она попробовала стереть грязь, поплевав на нее, и заплакала от безнадежности затеи. Солдат зарычал на нее: «Тихо ты, женщина».

До нее доносились голоса, гул множества голосов, как в церкви перед службой. Солдаты тихо переговаривались между собой. У одного в руке была веревка с петлей.

Открылась дверь, солдаты замерли, и раздался чей-то голос. Кэмпион взяли за локоть, подтолкнули вперед, и она увидела забитую людьми комнату. При ее появлении все ахнули.

Ее провели к стоявшему посередине комнаты стулу, заставили сесть, и один из солдат заломил ей руки назад. Она сопротивлялась, но ничего не смогла сделать, и ее руки привязали сзади к спинке стула. После рыданий дышала она неровно.

— Доркас Скэммелл?

Глаза у нее были закрыты. Она попыталась успокоить дыхание. Толпа позади возбужденно жужжала.

— Тише!

Шум смолк.

— Доркас Скэммелл?

Голос заставил ее поднять голову. Перед ней за длинным, покрытым зеленой материей столом сидело пятеро мужчин. На их лица падала тень из-за того, что свет лился из окна за их спинами. Она заморгала.

Сидевший посередине снова заговорил. Голос звучал мягко.

— Вас зовут Доркас Скэммелл? По-моему, так. Это был человек средних лет с приятным лицом. Она не ответила. Человек посмотрел направо от Кэмпион:

— Это Доркас Скэммелл?

— Да, сэр. — Преподобный Верный До Гроба, устроившийся за столом вместе с другими священниками, привстал, отвечая на вопрос.

Человек за длинным столом смотрел в противоположную сторону.

— Запишите, что она ответила «да».

Два клерка с перепачканными чернилами пальцами расположились слева от Кэмпион. Они усердно заскрипели перьями.

Человек снова посмотрел на Кэмпион:

— Я должен объяснить вам суть происходящего. Меня зовут Кэлеб Хигбед. Я адвокат. Мои товарищи тоже адвокаты. — Он указал на тех, кто был с ним за длинным столом. — Это не суд над вами, миссис Скэммелл, на самом деле суда вообще может не быть! — Он произнес это так, будто предлагал малышу кусочек засахаренного фрукта. — Сегодня, миссис Скэммелл, мы будем задавать вам вопросы. Мы представляем собой трибунал, и наша цель — сформулировать заявление присяжных для Большого жюри, и именно оно будет решать, предстанете ли вы перед судом. Вам понятно?

Он сказал это с такой добротой в голосе, участливо наклонившись вперед, что Кэмпион кивнула. Хигбед откинулся назад, продолжая улыбаться.

— Хорошо! Хорошо! Как я вижу, вас обвиняют в колдовстве, поэтому вопросы вам будут задавать священники. Так мы всегда поступаем, когда дело касается колдовства, — он снова развел руками, будто извиняясь. — Поэтому-то мы и связали вам руки. Нам бы не хотелось, чтобы вы умчались отсюда на помеле!

Он игриво поднял брови.

— Хорошо! Хорошо! Я знаю, все мы люди занятые, действительно занятые, так что не будем тратить время на пустяки.

Он придвинул к себе бумаги.

— Мы пришли к соглашению рассматривать оба обвинения вместе? Колдовство и убийство? Похоже, они связаны?

Адвокаты закивали. Двое водрузили на нос очки, чтобы изучить документы. Толпа за спиной у Кэмпион загудела.

Кэлеб Хигбед снова посмотрел на нее и улыбнулся своей доброй улыбкой.

— Начнем, миссис Скэммелл. Вы меня хорошо слышите? Она подтвердила.

— Вы будете говорить, миссис Скэммелл? Важно, чтобы клерки вас услышали.

Он сказал это так, будто извинялся перед Кэмпион за то, что беспокоит ее по таким пустякам.

— Да, — раздался какой-то хрип. Кэмпион прокашлялась, сглотнула и попробовала еще раз: — Я вас слышу.

— Хорошо! Хорошо! — Кэлеб Хигбед посмотрел на священников. — Мистер Пейлли? По-моему, вы собирались начать. Прошу вас. И, пожалуйста, погромче!

Преподобный Пейлли, хмурый лысый человек, поднялся и прошел на свободное место перед Кэмпион. Руки были сцеплены вместе. Голос у него, когда он заговорил, оказался глубоким и сильным.

— Станем ли мы просить помощи у Господа?

Пейлли взывал к Богу в течение десяти минут, молился, чтобы правда вышла наружу, а зло было побеждено, и трибунал вторил словами благодарности и возгласами «аминь». Закончив, Пейлли сам проревел «аминь», а потом, не переводя дыхания, обратил свой тяжелый взор на Кэмпион и возопил:

— Когда ты впервые занялась колдовством?

Она уставилась на него со страхом и изумлением. Она чувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Ей выкрикнули вопрос, Пейлли весь подался вперед с искаженным от ярости лицом. Брызнувшая изо рта слюна попала ей на лицо. Он выждал секунд десять, потом махнул рукой в сторону клерков:

— Запишите, что ведьма отказалась отвечать.

Он в упор смотрел на нее, сложив на груди руки и раскачиваясь взад-вперед в своих больших черных башмаках.

— Женщина! — Голос его долетал будто из недр земли. — Будет лучше, если ты признаешься сейчас! Слышишь, сейчас! Ты ведьма?

— Нет! — с вызовом крикнула она. — Нет!

— Ха! — Он с победоносным видом круто развернулся лицом к адвокатам. — Дьявол всегда защищает свое отродье, джентльмены! Видите! Она отрицает, а это значит, что ее устами говорит дьявол!

В ответ на это неопровержимое логическое построение толпа за спиной Кэмпион одобрительно зашумела. Клерки заскрипели перьями по свернутой в рулон бумаге.

По-видимому, задачей преподобного Пейлли было вырвать признание, которое избавило бы трибунал от более продолжительного слушания. Он угрожал ей камерой пыток, проповедовал, запугивал, но она повторяла короткий отрицательный ответ. Каждое отрицание — Пейлли не забывал это подчеркивать — лишний раз подтверждало ее вину. Хотя Кэлеб Хигбед вроде бы и разделял такую точку зрения, он, тем не менее, считал целесообразным представить дальнейшие доказательства. Потерпев поражение, преподобный Пейлли возвратился к столу, за которым уселся вместе с молчаливым, настороженным Верным До Гроба Херви.

Кэлеб Хигбед сокрушенно промолвил:

— Мы ведь не можем принять простое отрицание, не так ли?

Адвокаты согласились, что так, и Хигбед продолжал:

— Мы надеемся выяснить всю правду, миссис Скэммелл, вы понимаете? Иначе нам придется докапываться до правды, причиняя вам боль. Надеюсь, в этом не будет необходимости. Даже уверен, что не будет. А теперь, — он вернулся к своим бумагам, — может быть, нам удастся восстановить кое-какие факты? Думаю, да. Гудвайф Бэггерли присутствует?

Она присутствовала. Один из солдат принес стул. Поскольку саму Гудвайф в колдовстве не обвиняли, адвокаты сочли, что без всякого риска могут задавать ей вопросы. Хигбед начал первым:

— Вы многие годы знаете миссис Скэммелл, так, Гудвайф?

— Да, сэр. С тех пор, как она едва научилась ходить.

— Так долго? Так-так! Не могли бы вы рассказать нам о ней?

Злобная повесть Гудвайф, отшлифованная многократными повторениями, была поведана трибуналу. Перья скрипели. Детское непослушание Кэмпион, ее характер, мелкие проступки — во всем теперь виделась рука дьявола. Кэлеб Хигбед подсказывал ей, перья повторяли работу ангела-летописца, а потом рассказ дошел до ее свадьбы с Сэмьюэлом Скэммеллом.

— Она дала согласие на брак?

Гудвайф, чье лицо было почти полностью скрыто новым чепцом, взглянула на Кэмпион, потом снова на адвокатов:

— О да, сэр. Ей повезло. Хороший это был человек, лучше, чем она заслуживала. Она сказала, что согласна, но не согласилась. О нет!

— Что же произошло?

— Она сбежала, сэр! Сбежала! Одетая как потаскуха, сэр! В Лондон. И это в то время, когда ей бы следовало носить траур по своему бедному отцу, сэр, упокой Господь его душу.

Но все это было лишь вступлением к главной теме Гудвайф — теме, которую она искусно расцветила, рассказывая о самой свадьбе. Ее хорошо подготовили, и она сказала, что свадьба состоялась в установленный законом срок между восходом солнца и полуднем, а в своем доме на Темзе Скэммелл устроил праздничную службу.

— Она верещала и кричала, сэр, призывая дьявола! Она призывала дьявола, и это так же точно, как то, что меня зовут Гудвайф! И он явился, сэр! Явился! — Она сделала паузу, чтобы дать возможность осознать весь ужас происшедшего. — Огненная голова, сэр, кругом пламя, сэр, и в руке меч. И он ее увел, сэр, прямо сквозь огонь, а она осталась невредима. Невредима!

Кэлеб Хигбед в изумлении покачал головой:

— Так вы говорите, дом был заперт?

— Накрепко, сэр. Но он явился! И запах, сэр! О, этот запах. До конца дней своих не забуду его. Сера, настоящая сера, прямо как сказано в Писании, а в следующий миг князь тьмы уже был в комнате, сэр, прямо в комнате! Убивал, сэр, сжигал, а она смеялась. — Палец указующе поднялся в сторону Кэмпион. — Смеялась. А бедный преподобный Булсби, сэр, надо было видеть старика, сэр…

Кэлеб Хигбед поднял руку. Он догадался, что «Булсби» на самом деле «Трезвенник Боллсби», а это имя не сделает чести обвинению.

— Для вас, Гудвайф, это, наверное, было ужасно, просто ужасно. Стакан воды?

— Да, сэр, пожалуйста.

В комнате зашептались, пока Гудвайф подавали воду. Кто-то из адвокатов снял очки и осуждающе смотрел на Кэмпион, медленно качая головой.

Допрос перешел к событиям, разыгравшимся в день смерти Скэммелла. Гудвайф рассказала о залитом кровью теле, о том, что Кэмпион была там одна, и горестно вздохнула:

— Крупный был человек, сэр, а уж какой добрый! — Она всхлипнула. — Божий был человек, сэр. В тот день утром он еще молился вместе с нами, да, сэр! Он облачился в доспехи, сэр, и отправился сражаться. И в миг победы, сэр, он был сражен! Сражен! Я нашла их, сэр, его и ее, я посмотрела на нее и подумала, какая она тощая, я не могла вообразить, как такая тощая девушка может убить солдата Господа, сэр, да еще в доспехах, если только в нее, сэр, не вселилась огромная сила. Я подумала об этом, сэр, а потом вспомнила, как за ней приходил дьявол с огненной головой, и все поняла! Все! Я вспомнила испорченную ветчину и свернувшееся молоко, вспомнила, как умерла ее бедная, милая мама, вспомнила внезапную кончину отца, подумала про изувеченную ногу ее бедного, милого брата, и я поняла, сэр! Я прямо там упала на колени, да, да, и возблагодарила Господа за то, что он спас меня. Она ведьма!

Толпа загудела. Адвокаты на миг примолкли. Лишь перья поскрипывали.

— Вы видели ведьмину отметину?

— О да, сэр. Так же ясно, как нос у нее на лице! Я ее видела, сэр. Бог мне свидетель.

Не было нужды призывать Господа, раз преподобный Верный До Гроба Херви был под рукой. Настал его час. Гудвайф помогли занять свое место среди зрителей, а Хигбед молча подал Херви знак встать. Собравшиеся попритихли, потрясенные услышанным, и в этой тишине Верный До Гроба Херви выскользнул из-за стола и медленно зашагал перед адвокатами взад-вперед. Несколько секунд казалось, что он так и не заговорит, но он рывком поднял лицо, остановился и поверх головы Кэмпион посмотрел на зрителей.

— Нам грустно, очень и очень грустно, что девушка, которую я считал одной из своей паствы, оказалась орудием врага. И не земного врага! Нет! Она — отродье дьявола! Да-да! Он среди нас в облике бешеного льва! Дьявол! Люцифер! Аполлион! Вельзевул! Сатана! — Он остановился, сверкая глазами на зрителей. Потом заговорил тише, почти доверительно. Два клерка перестали строчить. — Он обитал в небесном саду, братья и сестры, и, когда мы здесь в этой стране попытались посадить новый сад, основать царство Господа, он вернулся! Да! Дьявол!

Он театрально указал на Кэмпион пальцем:

— Доркас. У тебя был пособник?

Она промолчала. Кадык скользнул вниз по горлу Верного До Гроба, когда он качал головой:

— Она вынуждена молчать, братья, потому что в ней нет правды.

Он снова грустно мотнул головой, сделал шага два по комнате и остановился.

— В комнате, где мы нашли тело ее мужа, в той комнате, братья, находилась кошка. Дохлая кошка. И я считаю, что, если только всемогущий Господь не вырвет у этой несчастной признание своей вины, считаю, что дохлая кошка могла быть только пособником Доркас Скэммелл.

Он испустил вздох.

— Вы слышали! Слышали! — Он обвел пальцем адвокатов за столом. — Вы слышали, Гудвайф недоумевала, как худенькой, слабой девушке удалось одолеть вооруженного мужчину в расцвете сил. Она и не одолела, братья, нет! — Он наклонился к зрителям, дав волю своему красноречию. — Это сделал дьявол! Дьявол! Ведь он предоставил в ее распоряжение пособника! И я считаю, я искренне убежден, что именно кошка по ее команде, разодрала глотку нашему дорогому покойному брату. О, братья мои! Пути зла прихотливы! Наш брат, воззвав к Богу, убил напавшего и лишил ведьму ее поддержки, но, выиграв сражение с кошкой, он и сам расстался с жизнью.

Он сделал паузу, чтобы произвести большее впечатление, а Кэлеб Хигбед тем временем прокашлялся и заговорил своим мягким, дружелюбным голосом:

— Преподобный Херви, мы должны составить исчерпывающее заявление для Большого жюри присяжных, людей, не столь сведущих в демонологии, как вы. Не соблаговолите ли вы объяснить, что такое «пособник»?

Верный До Гроба снова зашагал и нахмурился, желая придать лекции академический вес:

— Ведьма, джентльмены, служит дьяволу, но дьявол не в состоянии всегда находиться рядом со всеми своими слугами. Он не вездесущ. Вместо себя он предоставляет каждой ведьме пособника. По традиции, это либо кошка, либо жаба. — Дойдя до конца комнаты, он повернул обратно. — Пособник, джентльмены, нашептывает на ухо ведьме указания дьявола, своего хозяина. Он может и действовать вместо нее, как в нашем случае. Но и это еще не все! — он снова развернулся. — Пособник, хотя и притворяется земным существом, не переносит земной пищи, ведь все благое от Бога. Так, к примеру, кот-пособник, съев земную мышь, будет испытывать тошноту.

Он остановился и посмотрел на присутствующих.

— Вместо этого, братья, ведьма сама обеспечивает его пищей. Дьявол наделяет ее третьей грудью, замаскированной под родинку на коже, и из этой груди она кормит пособника сокрытым в ней злым продуктом. Вот, джентльмены, — тут он резко развернулся к адвокатам, — настоящая проверка, является ли женщина ведьмой или нет. Третья грудь!

Один из соратников Хигбеда, до сих пор хранивший молчание, спросил:

— Вы специалист, брат Херви?

— Увы, сэр, да. Безрадостная область для изучения, кругом колючки, змеи, постоянно угрожает нечистая сила, но есть среди нас несколько человек — их не много, — которые трудятся в этом мерзком винограднике, чтобы надежнее защитить верующих.

Адвокат снял очки.

— Вы видели эту колдовскую отметину?

— Видел, сэр! Адвокат улыбнулся:

— А как вы, брат, отличите обычную родинку от колдовской отметины?

Херви воодушевился.

— Господь предоставил доказательство, сэр, и я вам его покажу.

Кадык у него на шее ходил вверх-вниз. Он развернулся лицом к собравшимся и двинулся к ним мимо Кэмпион.

— Третья грудь, братья, выдается над поверхностью, как вы, наверное, и сами догадались, иначе как же пособнику ухватить ее? — Его голос теперь раздавался где-то совсем близко у нее за спиной. Он сделал паузу. — Помогите мне, солдат.

Она взвизгнула, попыталась сопротивляться, но сил не было. Ногой солдат прижал ей ступню, а руками держал правое плечо. Верный До Гроба наклонился и разорвал ее вонючее платье. Во время поездки в Лондон его зашили, но теперь он вновь вспорол его, помогая себе маленьким заточенным клинком.

Верный До Гроба чувствовал, как в нем растет вожделение. Он хотел эту девушку, но считал ее недоступной. Внезапно, будто озарение, ему пришло в голову, что изучение колдовства откроет ему доступ к телам многих женщин. Сейчас эта девушка была грязной, заляпанной нечистотами, от нее дурно пахло, ребра торчали, но все равно его действия возбуждали его. Он раздвинул в стороны разорванные края.

— Вот!

Адвокаты уставились на Кэмпион.

Она дергалась, извивалась, слыша над ухом сопение солдата, который наклонился над ней, чтобы получше рассмотреть ее грудь. Не глядел лишь преподобный Пейлли, устремив взор на сложенные на столе руки.

— Вот! — Преподобный Верный До Гроба Херви провел левой рукой по коже и задержал указательный палец возле родинки над пупком.

— Выпуклость, джентльмены!

Клерки бросили писать и тоже глазели. Два солдата протиснулись вдоль стены, чтобы получше все разглядеть. Кэмпион снова завизжала. Визг перешел в рыдания. Она рванула веревки, поранила запястья, но все равно не могла шевельнуться. Она почувствовала, как преподобный Херви положил левую ладонь ей на живот, а в правой увидела клинок, мелькнувший у нее перед глазами.

— Нет! Нет!

Его голос зашептал ей на ухо:

— Тихо, Доркас, не шевелись. Тебе не причинят зла, если будешь сидеть тихо. Тихо же!

Она испугалась. Дыхание вырывалось вместе со всхлипами. Она посмотрела на Херви, чье лицо было совсем рядом с ее левым плечом. Он осклабился. Правая рука с ножом опустилась. Он оторвал от нее взгляд и уставился на родинку. Живот ощутил холодное острие ножа. Кэмпион услышала, как Верный До Гроба засопел, делая вид, что как бы вонзает нож. Она не чувствовала никакого давления, лишь прикосновение холодного, острого кончика металла.

Вдруг он отскочил от нее, подняв в воздух нож.

— Видите? Никакой боли! Вы видели, джентльмены, видели! Видели нож у колдовской отметины, видели, как я его вонзал! И что же? Вскрикнула ли она? Сопротивлялась ли? Нет! А это, джентльмены, и есть верный способ отличить колдовскую отметину от природной родинки. В первом случае боли не будет, во втором будет! Дьявол освобождает грудь от боли, ведь в нее могут вонзиться кошачьи зубы или когти жабы! Вот так! — Он спрятал клинок в чехол.

Кэмпион сидела понурив голову, слезы капали на обнаженную грудь. Херви приблизился к ней, встал сзади, и его сухие холодные пальцы, скользнув по плечам, схватились за груди. Руки массировали груди, не давая Кэмпион шевельнуться, а он все хватал и давил, растирал и мял, одновременно вещая над ее волосами:

— Видите, джентльмены! Отметина дьявола!

Он откинул волосы назад и начал закручивать, она рванулась всем телом, но зря. Он разворачивал ее, все время оставаясь за спиной, пока она не оказалась лицом к скамьям зрителей. Он взял пальцами ее правый сосок.

— Видите, братья? Сосок, женский сосок, который Бог создал для того, чтобы кормить младенцев. А вот здесь, — рука снова скользнула к ее животу, — отметина дьявола!

Он убрал правую руку, а левая продолжала ласкать грудь. Зрители пялились. В основном это были мужчины, друзья адвокатов или офицеров из гарнизона Тауэра, и пришли они именно ради этого. На суде ведьму не раздевали, а вот на трибунале — да, чтобы собрать факты для Большого жюри присяжных. Они глазели. В задних рядах встали. Верный До Гроба снова положил ей на грудь свои холодные сухие руки и провел ладонями вниз по телу по обе стороны от родинки. Теперь его руки принялись исследовать тазовые кости.

— Хорошенько смотрите, братья! Тело ведьмы!

Его руки оказались у нее на плечах, потом он еще раз наклонил стул и развернул ее лицом к адвокатам. Херви отошел.

Ее запятнали, осквернили, сломали. Она не могла даже прикрыть свою наготу. Она испытывала отвращение к мужчинам, ее заляпали жуткой грязью, которая погребла под собой ощущение чистоты, испытанное тогда летом на берегу ручья. Она зарыдала.

— Нельзя ли ее прикрыть? — потребовал сильный, негодующий голос преподобного Пейлли.

Нашли кусок ткани — кусок мешковины, которую зимой подкладывали под дверь, чтобы не сквозило. Ее позор терзал ее. Ее осквернили.

Верный До Гроба все глазел на нее: голова опущена, Верхняя часть туловища покрыта мешком. Он медленно поднял указующий перст:

— Ведьма выявлена?

Им не хотелось ее отпускать. Кэлеб Хигбед с надеждой посмотрел на Верного До Гроба.

— А других проверок нет?

— Есть, сэр. — Херви снова принялся ходить. — Женщину, подозреваемую в колдовстве, можно бросить в пруд, связав по рукам и ногам. Если она утонет, джентльмены, она невинна. Если поплывет, значит, ее поддерживает дьявол.

Хигбед хмыкнул:

— Тогда любая дохлая собака во рву вокруг Тауэра — ангел ада.

Казалось, секунду он раздумывал, не отвести ли Кэмпион ко рву или к реке, но, очевидно, решил, что это непрактично.

— А другие проверки? Херви кивнул:

— Есть еще одна.

— Продолжайте, прошу вас, брат Херви.

Верный До Гроба Херви сунул руку в карман и извлек Библию в черном переплете.

— «Отче наш», джентльмены. Он полистал страницы.

— Достоверно известно, что ни одна ведьма не в состоянии прочитать молитву. В этих словах такая мощь, такая святость, что дьявол не позволяет своему отродью произнести их! О! Она, возможно, и начнет читать, но где-то обязательно поперхнется или вскрикнет, потому что грязь внутри нее восстанет против чистоты слов.

Не такую проверку имели в виду адвокаты, они бы предпочли еще какое-нибудь раздевание, но все же решили испробовать и такой способ. Один из них, обеспокоенный простотой задания, пробормотал, а что, собственно, будет, если испытуемая успешно с ним справится, но Кэлеб Хигбед дал знак преподобному Верному До Гроба подойти ближе к Кэмпион.

— Мы должны быть уверены, брат Херви, должны удостовериться! Это законный трибунал, и мы должны быть справедливы к обвиняемой!

Библия, открытая на шестой главе Евангелия от Матфея, была положена ей на колени. Крепко переплетенные страницы стали тут же перелистываться, закрывая текст, но Кэмпион не было нужды читать. Она и так знала слова. Она все еще всхлипывала, но уже успокаивалась, когда преподобный Верный До Гроба встал за ее спиной.

— Видите, джентльмены? Она даже начать не может! Она онемела!

— «…Отче наш! — раздался внезапно сильный голос Кэмпион и заставил его замолчать. Этот голос был преисполнен внутренней силы, в нем звучала решимость дать отпор мучителям. Про себя она быстро помолилась, чтобы голос ее обрел силу, и вот теперь он звонко и ясно разливался по каменной комнате. — Сущий на небесах, да святится имя Твое. Да приидет Царствие Твое. Да будет воля Твоя и на земле, как на небе.

В эти слова она вкладывала всю душу, наполняя их смыслом, умом, любовью. Глаза ее были закрыты, но голова поднята, и слова были обращены не к этому трибуналу, а к любящему Христу, среди врагов которого тоже были священники и адвокаты.

— «Хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». — Ни один адвокат не пошевельнулся, даже клерки неотрывно смотрели, гадая, удастся ли ей закончить. Голос ее звучал громко: — «И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого». — Стоявший за спиной Верный До Гроба Херви воткнул нож между узоров на спинке стула, пронзив острием кожу над ребрами, и слегка повернул его. Она вскрикнула от внезапной боли и открыла глаза.

— Вот видите! — Верный До Гроба засовывал нож в карман. — Она не может выговорить этих слов! Не может! Видите, как она ерзает? Видите агонию врага внутри нее?

Он взял Библию у нее с колен.

— Она ведьма.

— Нет!

Верный До Гроба пятился, указывая на нее пальцем.

— Ведьма!

— «Отче наш сущий на небесах, да святится имя Твое. Да приидет Царствие Твое; Да будет воля Твоя и на земле как на небе. — Она с вызовом выкрикивала слова, но Верный До Гроба подошел к ней, ударил раз, другой, а потом третий.

— Богохульство! — возопил Верный До Гроба. Зрители, оживившись, рычали на нее, аплодировали Верному До Гроба. Лицо у Кэмпион болело. Сзади угрожающе шумели, и Кэлеб Хигбед, опасаясь, как бы это театральное слушание не вышло из-под контроля, стукнул правой рукой по столу.

— Тише! Тише!

Он подождал, пока уляжется волнение.

— Думаю, того, что мы услышали, вполне достаточно. Верно?

Адвокаты закивали. Кэлеб Хигбед перетасовал лежавшие перед ним бумаги.

— Близится время обеда, все мы проголодались. — Он добродушно хмыкнул. — Я должен поблагодарить преподобного Верного До Гроба Херви и конечно же преподобного Пейлли.

Оба священнослужителя отвесили ему неглубокие поклоны. Кэлеб Хигбед посмотрел на Кэмпион.

— Любопытное выдалось утро. Наши изыскания, наше заявление мы представим Большому жюри присяжных, и оно уж будет решать, предстанете ли вы перед судом. Он кивнул ей, потом солдатам:

— Можете увести, и спасибо за помощь!

Ее бросили снова в ту же зловонную камеру. Дверь захлопнулась, погрузив Кэмпион в нескончаемую зимнюю ночь. Она сидела на соломе и почти радовалась, что снова одна, а потом принялась тереть грудь мешковиной и терла до тех пор, пока кожа не заныла, а соски не начало саднить. Впрочем, отделаться от ощущения позорной грязи было невозможно. Она прислонилась головой к холодному мокрому камню и зарыдала. Она была обречена.

Эбенизер Слайз наблюдал за унижением сестры. Он сидел в конце самого последнего ряда, зная, что отсюда она его не увидит. Она вообще была не в том состоянии, чтобы кого-нибудь разглядывать, и он усмехнулся, вспомнив прежнюю Доркас. Ребенком, когда над ней издевались Мэттью и Марта Слайз, она всегда верила, что жизнь переменится к лучшему. Эбенизер же ненавидел ее жизнерадостный, живой характер. Ненавидел ее за то, что она могла бегать, прыгать через скакалку, смеяться, а он был пленником искалеченного, хромого тела. Теперь он стал свидетелем того, как душу сестры лишили жизни.

Он подождал, когда комната опустеет, и вышел вслед за адвокатами на крохотный газон перед часовней Тауэра. Кэлеб Хигбед увидел его и подошел, извинившись перед собеседниками.

— Вы удовлетворены, мистер Слайз?

— И благодарен вам, сэр. — Эбенизер не собирался обижать Кэлеба Хигбеда, процветающего, влиятельного адвоката. — Я полагаю, проблем не будет?

— Проблем! — Кэлеб Хигбед распрямил спину, подставив солнцу румяное добродушное лицо. — Какой чудесный день! А вы знаете, что в Хаундсдиче есть целое поле маков? Вчера на солнышке я проходил мимо него. Просто великолепно! Я частенько задумываюсь, сколько полевых цветов растет в нашем городе. В Грейз-Инн алеет очный цвет, тоже очень красивое зрелище.

Он оглянулся на солнечные блики на серых стенах.

— Проблемы, говорите. Может быть, пройдемся? Или вы верхом?

— Я еду назад.

— А! Но пешком настолько больше замечаешь, мистер Слайз, правда-правда. — Он посмотрел на хромающего Эбенизера. — И все же, да, я понимаю. Проблемы.

Он опять остановился.

— Я вот что думаю, мистер Слайз. А не умнее было бы ограничиться простым обвинением в убийстве? Я полагаю, нет сомнений в том, что она зарезала своего мужа?

— Никаких сомнений, сэр.

— Душа отправится в ад за убийство точно так же, как и за колдовство. Но, я полагаю, уже слишком поздно менять обвинение?

Он вопросительно глянул на Эбенизера.

— Сэр Гренвилл настаивал на колдовстве.

— А! Сэр Гренвилл! Славный сэр Гренвилл! — Кэлеб Хигбед засмеялся. — Человек из суда лорд-канцлера. Не нам учить его законам, а, мистер Слайз? Не нам. Значит, быть колдовству с оттенком убийства.

Он оглянулся на солдат, маршировавших к главным воротам. В остриях пик и нагрудниках, поблескивая, отражалось солнце.

— Я всегда наслаждаюсь этим приятным зрелищем, — продолжил адвокат. — Не сомневаюсь, Большое жюри присяжных примет решение в нашу пользу, но одна мелочь не дает мне покоя. Мелочь, мистер Слайз, но она меня все же беспокоит.

— Что же, сэр?

— Дело, мистер Слайз, в maleficio.

Он кивнул, будто сказал что-то очень умное. С уважительным и серьезным видом Эбенизер повторил:

— Maleficio, сэр?

— О! Болезнь всех адвокатов! Вечно рассчитываем, что и не адвокаты нас поймут. Наличие maleficio, мистер Слайз, требуется по закону о колдовстве тысяча шестьсот четвертого года. Вкратце закон гласит, что никого нельзя обвинить в колдовстве — и неважно, есть третий сосок или нет, — пока следствие не установило, что он руководствовался maleficio. To есть что раньше этот человек заявлял, ясно заявлял, что хочет уничтожить жертву своих злых козней. В случае вашей сестры, мистер Слайз, у нас должны быть доказательства, что она намеревалась убить мужа с помощью колдовства и что она публично об этом заявляла. Вы следите за моей мыслью?

Эбенизер в изумлении покачал головой:

— Но это же чушь! Ни одна ведьма не станет объявлять о своих намерениях!

— Ах, чушь! Как часто наши законы кажутся чушью молодым! И вы, без сомнения, правы, но закон есть закон, мистер Слайз, и мы, так сказать, увязли в нем. Я полагаю, нам нужен либо свидетель, который бы показал, что слышал, как ваша сестра говорила о своих злых намерениях и желании убить, либо нам нужно ее признание.

Он сокрушенно вздохнул.

— Я возлагал большие надежды на Пейлли, но ему не удалось ничего сделать.

— Признание?

— Сделанное по возможности по собственной воле. — Хигбед кивнул. — Но тут встает еще один вопрос, мистер Слайз.

— Да, сэр?

Кэлеб Хигбед прищурился, глядя вверх на огромную Белую Башню:

— В прошлом году там гнездилась пустельга, а в этом я что-то не вижу. Коллега мне сказал, что птиц подстрелили. Жаль. Да, мистер Слайз, еще одна проблемка. Я не сомневаюсь, что пытками вы можете вырвать у нее признание, и оно будет очень ценным, но, если ее придется пытать, то, боюсь, вид у нее потом будет еще более жалкий, чем сейчас. Я прав?

— Правильно, сэр, — согласился Эбенизер, глядя на энергичное, дружелюбное лицо адвоката.

Кэлеб Хигбед продолжал:

— Мы ее приговорим, мистер Слайз, можете не сомневаться, но нужно принять все меры предосторожности. Мне показалось, под наслоениями грязи я разглядел красоту вашей сестры. На самом деле. Она красивая девушка?

Эбенизер подтвердил:

— Да.

— Вы озадачены! — Хигбед рассмеялся. — Думаю, вы, мистер Слайз, заметите, что двадцать лет юриспруденции не притупили моих умственных способностей. Подумайте вот о чем. Ваша сестра предстанет перед судьей и присяжными. Мы скажем, мы докажем, что она ведьма и убийца, роялистка! И что же они увидят? Несчастную девушку, бледную, изможденную, беспомощную, рыдающую, разве можно будет винить их, если в них проснется жалость? — Он поднял руку. — О, я уверен, что они ее осудят, но есть шанс, ничтожно малый шанс, что в ее хрупкости они увидят беспомощность, вызывающую у них сострадание. О мужчинах и женщинах, мистер Слайз, мне известны две вещи. Первое — это то, что если мужчине жаль женщину, он попытается ей помочь. Мы не хотим этим рисковать.

Эбенизер перенес вес на короткую изувеченную ногу, Потом снова выпрямился.

— А второе, сэр?

— А, второе. Если мужчины видят женщину, гордую своей красотой, великолепно одетую, она нередко вызывает у них неприязнь. Почему это кому-то должно быть дозволено обладать таким очарованием, в то время как они обречены делить ложе со старой, сварливой, уродливой каргой? — Он засмеялся. — Не сочтите, что я говорю на основании собственного опыта! И когда, мистер Слайз, наши присяжные фригольдеры увидят красавицу, их одолеет зависть. Если они не в силах обладать ею, они ее уничтожат! Вы не замечали, мистер Слайз, что мужчинам нравится уничтожать красивые предметы? Так дайте же им возможность попрактиковаться! К тому же считается, что она ведьма! Роялистка! Пусть возненавидят ее!

— Я должен ее отмыть?

— Как вы проницательны. Более того! За маленькую сумму, за ничтожную сумму в каких-то десять фунтов ее можно здесь прилично устроить, обеспечить ей уход надзирательниц. Ее нужно вымыть, одеть, накормить! Купите ей хорошенькое платьице, которое бы подчеркивало ее формы! Пусть выглядит проституткой, как говорит Гудвайф! И добейтесь признания!

Эбенизер нахмурился. Он не мог придумать иного способа вырвать признание, кроме пытки. Хигбед рассмеялся.

— Сэр Гренвилл говорит, что вы далеко пойдете, молодой человек, и что вы не лишены умственных способностей. Найдите же способ! Наверняка что-нибудь сообразите! И приведите ее в порядок! Тогда мы будем абсолютно уверены!

Кэлеб Хигбед распрощался с Эбенизером и пошел по городу, приветствуя старых знакомых. Не его дело, почему брат хочет уничтожить сестру, да и не была такая семейная вражда особенным исключением. Лично он сомневался в существовании колдовства, но адвокатам платили не за то, во что они верили, а за их умение заставить верить других. Он не сомневался, что выиграет процесс, оказав тем самым мелкую услугу сэру Гренвиллу, который, можно надеяться, не останется в долгу. Он весело бросил стражникам в Ладгейте:

— Отличный день, друзья, отличный день!

Бог воцарился в его небесах, король потерпел поражение при Марстон-Муре, в протестантском мире все шло на лад.

В камере, будто провалившись в пучину безумия, Кэмпион раскачивалась и снова и снова повторяла одну и ту же строчку. Голос дрожал а сырости и холоде. «Как научиться слушать пение русалок, как научиться слушать пение русалок». Она была обречена.

 

Глава 21

Не все шло гладко у Верного До Гроба Херви. Амбиция — жестокий тиран, мелкими успехами его не задобрить, он жаждет только полной победы. А до триумфа было все-таки далеко. Однако и оснований слишком уж роптать на судьбу тоже не было. Эбенизер предоставил в его распоряжение просторный дом на Сизинг-Лейн, которым чудесно управляла Гудвайф, но достаток в Лондоне — это еще не все. Он пока так и не добился известности.

Херви утешался первыми слабыми проблесками славы. Ему нанесли визиты три священника, двое из которых хотели научиться у него искусству распознавания ведьм. Он отослал их прочь молиться, чтобы Бог вооружил их против дьявола. Он получил одно приглашение прочитать проповедь, но в воскресенье, как назло, хлестал дождь, и в Сэнт-Мериз Овери прихожан собралось мало. К тому же церковь Сэнт-Мериз находилась на другом берегу реки в Саутворке, а Верный До Гроба мечтал огласить своей страстной проповедью молитвенный дом, бывший ранее собором Святого Павла.

Дело Доркас Скэммелл привлекло к себе некоторое внимание публики, но новости с фронта и успехи на севере волновали Лондонцев гораздо сильнее. Роялистская ведьма, запертая в Тауэре, была менее интересной темой, чем рассказы о благочестивых протестантах, разящих солдат короля. Конечно, казнь Доркас Скэммелл привлечет зевак на Тауэр-Хилл, но Верному До Гроба было известно, что в Бедфорде разоблачили католического священника. Его уже осудили, и казнь вот-вот должна была состояться. Ничто не веселило лондонцев так, как сжигание паписта. В такие моменты даже нехватка товаров в магазинах казалась оправданной.

Слава ускользала от Верного До Гроба. Из-за этого он мучился, молился, долгие часы мерил шагами свой уютный кабинет на втором этаже. И, наконец, на свои молитвы он получил поразительно простой ответ. Произошло это однажды поздно вечером, когда при свете ярко горевших на столе свечей он читал последний выпуск «Mercurius Britanicus», главной лондонской газеты, в частности отчет об осаде Йорка парламентскими войсками. Там все складывалось удачно, командиры завоевывали известность, которой был лишен Верный До Гроба, и вдруг руки затряслись от волнения. Ну конечно! Меланхолической прострации как не бывало, он схватил бумагу, чернила, в лихорадочном возбуждении очинил гусиное перо. В течение двух часов он писал. Он правил, дополнял, и уже пробило три, когда он откинулся, усталый, счастливый и уверенный, что теперь-то его труды будут оценены.

Он не ошибся. Редактору «Mercurius Britanicus» после славной победы пуритан при Марстон-Муре почти нечего было печатать. Со дня на день должен был пасть Йорк, он уже даже набрал статью и ждал только гонца, ну, а пока возбудить страсти лондонцев было почти нечем. И вот тогда-то в его пыльный тесный кабинетик вошел Верный До Гроба со своей повестью о Доркас Скэммелл. Редактору сюжет понравился.

Пространное повествование опубликовали. В нем рассказывалось о том, как в Лондоне объявился дьявол и спалил часть Темз-стрит. Описывалось убийство капитана Сэмьюэла Скэммелла, «мужественного воина Господа». Редактор сопроводил публикацию гравюрой, на которой было изображено, как кот Доркас Скэммелл разрывает глотку вооруженному мужчине, чей меч удерживает глумящийся сатана. Кэмпион, выставив пальцы, будто когти, понукала кошку. Художник изобразил ее беззубой, с черными волосами и острым носом.

Далее в повести пелись дифирамбы Эбенизеру Слайзу, который «отрешился от родственных чувств, предпочтя им любовь к Господу, и с болью и горечью привез из Лэзена свою сестру», но этот краткий реверанс в сторону своего благодетеля не шел ни в какое сравнение с тем, как воспел самого себя Верный До Гроба Херви. Он писал от третьего лица и с упоением рассказывал об уличении в колдовстве, об отметине дьявола и о том, как ведьму повалили на пол, когда «Тот, Кто могущественнее Дьявола, придал ему силы». В своем повествовании Верный До Гроба изобразил усмирение ведьмы этакой битвой титанов, предвестником сражения сил добра и зла при Армагеддоне, но он, укрепленный Господом, эту битву выиграл. А потом, найдя гениальный ход, предъявил Кэмпион все возможные обвинения.

Преподобный Верный До Гроба удивился, когда Эбенизер настойчиво предложил забыть о распятии, заключенном внутри висевшего на шее у Кэмпион украшения. Он спросил Эбенизера — почему? Но молодой человек ушел от ответа:

— По-моему, брат Херви, в пироге и так предостаточно слив.

Брат Херви так не считал. Католицизм приводил лондонцев в возбуждение. Колдовство не было чем-то обычным для столицы, чаще оно встречалось в деревнях. Но если Верному До Гроба удастся на блюдечке преподнести лондонцам эту ведьму, которая была к тому же еще и католичкой, тогда, как он понимал, толпа будет доведена до экстаза. И волна фанатизма вынесет Верного До Гроба к славе.

В «Mercurius Britanicus» сообщалось, что Доркас Скэммелл — католичка. На шее она носила распятие. «То было не обычное распятие, а эмблема дьявола, которую ведьма хранила при себе. Она старательно скрывала ее, ради чего распятие было хитроумно замаскировано внутри украшения в виде печати, и никто не смог бы догадаться, что же на самом деле таит в себе эта драгоценность. Но всемогущий Боже по своей доброте открыл это слуге своему Верному До Гроба Херви и тем самым победил козни нечистого. Мы молимся, чтобы так было и впредь.»

Преподобный Верный До Гроба был доволен своей работой. Он увязал колдовство и католицизм, а потом то и другое с роялистами и тем самым обеспечил себе львиную долю всех лавров. Редактор «Mercurius», почуяв, что тема будет пользоваться популярностью у читателей, добавил к повествованию собственные комментарии. Он расхваливал Верного До Гроба, предупреждал английских протестантов, что дьявол на самом деле ходит по их земле, и поведал о твердом намерении преподобного уничтожить всех ведьм, которые постараются осквернить непорочную чистоту Царствия Небесного. По настоянию Херви, он добавил еще один абзац. Верный До Гроба, утверждалось здесь, вовсе не хочет, чтобы женщины жили в страхе. Любая из них, бедная ли, богатая ли, может наведаться к преподобному Верному До Гроба Херви на Сизинг-Лейн, где он, помолившись, осмотрит ее и за ничтожную сумму выдаст свидетельство чистоты. Вооружившись таким документом, женщине нечего бояться дьявольских козней.

Это был гениальный ход. Всего несколько дней прошло после выхода газеты, а Верного До Гроба уже начали осаждать женщины. В один день он стал знаменитостью. Его приглашали проповедовать в городе, в Вестминстере, в дальних приходах. Он даже не мог принять всех приглашений. День и ночь он трудился не покладая рук, обследуя явившихся женщин, чьи тела он пристально изучал в поисках дьявольских отметин. Он честно трудился на ниве Господа, став наконец-то счастливым человеком. Да, счастливым человеком.

— Боже правый! Кто это сделал? Ради всего святого, кто?

Только что возвратившийся в Лондон сэр Гренвилл Кони был в бешенстве, таким Эбенизер его еще не видел. Маленький человек стукнул кулаком по номеру «Mercurius».

— Неужели в этом городе одни идиоты? Я отъехал на две недели, не более! И что я застаю по возвращении? Вот это! — Он сел, обхватив руками огромный живот. — Ради Бога! Как это получилось, Эбенизер?

Эбенизер пожал плечами. Он стоял, глядя на Лэмбетские болота на другом берегу реки.

— Думаю, это Херви.

— Херви! Проклятый Херви. Разве его не предупреждали?

— Не во всех подробностях.

— Боже, неужели слова так дорого стоят? Почему его не предупредили?

Эбенизер обратил свой лишенный выражения взгляд на сэра Гренвилла:

— Это моя вина.

Признание вины немного смягчило сэра Гренвилла. Он взял «Mercurius» и принялся разглядывать грубую гравюру.

— Всегда, всегда нужно знать, что делают твои люди. Боже мой! Человек так глуп. Если не указать ему вниз на землю, он станет писать из ноздрей. Черт возьми, Эбенизер!

Эбенизер прекрасно понимал гнев сэра Гренвилла. «Mercurius Britanicus» как главная газета восставших распространялся далеко за пределами Лондона. Свежие номера прямехонько из типографии разлетались по городам Европы, которые предоставляли денежные ссуды одной из сторон. Банкиров Флоренции, Нидерландов, Венеции чрезвычайно интересовал ход боевых действий. Исход одного сражения мог означать, что их деньги в безопасности, поражение в другом предвещало разорение. Как утверждал сэр Гренвилл, в Амстердаме «Mlercurius» появлялся раньше, чем в парламентской армии на севере. Визгливым голосом он спросил Эбенизера:

— А в Амстердаме кто?

— Лопес.

— Лопес! Проклятый, вонючий еврей Лопес! Теперь головой покачал сэр Гренвилл. Он не говорил, а будто стонал от боли.

— Этот ублюдочный священник описал печать! Ради всего святого! Печать!

— Вы полагаете, Лопес приедет? Сэр Гренвилл хмуро ответил:

— Он приедет, Эбенизер. Приедет!

— Но что он сможет сделать? Он не в состоянии вызволить ее из Тауэра. У вас две печати.

Сэр Гренвилл откинулся, кисло глянув на молодого человека. Он вспомнил слова своего астролога Барнегата, предупреждавшего, что враг придет из-за моря, и сэр Гренвилл почувствовал резкую боль в животе.

Эретайн! Проклятый Эретайн! Он боялся Кита Эретайна. Но Эретайн мертв, его могила на другом конце света в дикой Америке. Сэр Гренвилл задумался:

— Он ничего не сможет сделать, но, вероятно, попытается. Мне не нужны осложнения. Понятно? Я хочу, чтобы проклятая девчонка умерла, тогда нам, действительно будет нечего бояться. — Обеими руками он потер свое круглое белое лицо. — Нужно ускорить суд. Позаботьтесь об этом! Поговорите с Хигбедом. Скажите, мы заплатим, сколько потребуется. Но ускорьте суд!

— Да.

— И удвойте охрану моего дома! Утройте ее! В выпученных глазах по-прежнему был гнев.

— Вы действительно хотите, чтобы я это сделал?

— Действительно. Боже правый! Конечно, хочу!

Сэр Гренвилл вспомнил красивое лицо врага, ту безрассудную смелость, из-за которой Кит Эретайн в конце концов угодил в Тауэр. Голос его был мрачен.

— Однажды Лопес уже вытаскивал человека из Тауэра.

— Но не теперь, — сказал Эбенизер.

— Ускорьте суд, Эбенизер! Ускорьте!

Эбенизер пожал плечами. Он поднял брови, проведя рукой по горлу. Сэр Гренвилл покачал головой, хотя соблазн просто-напросто убить девчонку был велик.

— Нет. Эретайн умер, Эбенизер, но у ублюдка были друзья. Если девчонка умрет, нас ждет месть. Но они не смогут мстить всей стране. Нет. Предоставьте закону убить ее, тогда никто не сможет нас обвинить.

Сэр Гренвилл прочитал в «Mercurius» фразу: «Эбенизер Слайз отрешился от родственной любви, предпочтя ей любовь к Всевышнему, и с болью и горечью привез из Лэзена свою сестру «. Сэр Гренвилл начал хохотать, толстые плечи заходили вверх-вниз. Он смеялся все громче и громче. После недавней ярости это казалось странным. Он вытянул трясущийся палец в сторону своего протеже, чье бледное, холодное лицо вовсе не выражало веселья.

— Лучше обзаведитесь-ка телохранителем, Эбенизер! Телохранителем! Вы достаточно богаты! — Он откинул назад голову с лягушачьим лицом, продолжая хохотать. — Берегите спину, Эбенизер! Всегда берегите спину!

На следующий день после трибунала за Кэмпион снова пришли, выволокли из жуткой камеры, заставили подняться по винтовым лестницам и спуститься по длинным переходам. Она думала, что ей предстоит новое испытание, и вздрагивала, воображая всевозможные кошмары, но, к ее удивлению, стража привела ее в приятное, хорошо освещенное здание и втолкнула в теплую, залитую солнцем комнату. На полу был ковер. На больших окнах, правда снабженных решетками, — бархатные занавески. Ее встречали две женщины. Они показались добрыми, деловыми, быстро раздели ее, выкупали, вымыли волосы, уложили в огромную теплую постель. Одна из них принесла поднос с едой, с горячей едой, посадила и помогла поесть.

— Мы откармливаем тебя, дорогая.

Кэмпион думалось, что на каждую мысль, на каждое действие уходили минуты. Ела она неуклюже, все еще не понимая, что происходит, хотя ощущение чистоты кожи, освободившейся от вшей, было чудесным. Прямо-таки райским. Она расплакалась, и женщина дружески похлопала ее.

— Ничего-ничего, дорогая, поплачь. Тебе это на пользу.

— Почему вы все это делаете? Женщина улыбнулась:

— Теперь у тебя есть друзья, дорогая. Друзья. Друзья всем нужны. А теперь доешь все печенье! Вот так! Вот хорошо!

Ей дали выспаться. Когда она пробудилась, был вечер. В маленькой гостиной горел огонь, одна из женщин ждала ее с кувшином вина и новой порцией еды. На Кэмпион надели просторный шерстяной халат, волосы перевязали лентой. Женщина спросила:

— Тебе тепло, дорогая?

— Да.

— Садись к огню.

Приятно было чувствовать себя опрятной, не дрожать от холода, но внутри она все так же ощущала грязь. Она сжималась при воспоминании о том, как ее касался Верный До Гроба, как его сухие руки скользили по ее коже. Ничто уже не будет таким, как прежде, думала она. Херви замарал ее грязью, и отмыться от этого невозможно. Но какое все это имело значение? У нее не было будущего. Кто-то заплатил за эти удобства — леди Маргарет, полагала она, потому что ничего другого придумать не могла и сочла милостью то, что ей предоставили возможность провести свой последние дни на земле не среди мерзости. Она посмотрела на женщину:

— А как Тоби?

— Тоби? Не знаю никакого Тоби, дорогая. Там на кухне есть взбитые сливки с вином. Хочешь?

На следующий день, стоя у зарешеченного окна спальни, она смотрела на маленького седого человека, который шагал взад-вперед по крошечному дворику внизу. Каждый день он ходил одним и тем же маршрутом, так что его башмаки уже протоптали в траве дорожку. Одна из ее новых тюремщиц кивком указала на него:

— Это архиепископ, дорогая.

— Уильям Лод?

— Вот именно, дорогая. С него сбили спесь. — Она засмеялась. — Не удивлюсь, если скоро еще кое-что собьют.

Кэмпион смотрела, как прохаживался архиепископ Кентерберийский, взад-вперед, взад-вперед, склонив голову над книгой. Он был таким же заключенным, как она. Как и ее, его ждали услуги палача. Как-то раз он поднял голову, заметил ее и чуть кивнул. Она подняла руку, и он улыбнулся. С тех пор она каждый день ждала его, а он ее, и они улыбались друг другу сквозь оконную решетку.

Потом, будто ее благополучие могло лишь расти, к ней пришел адвокат. Его звали Фрэнсис Лэпторн. От него исходила уверенность, что она сможет выиграть процесс. Большое жюри присяжных постановило, что дело должен разбирать судья вместе с присяжными. Она поинтересовалась у мистера Лэпторна, кто его прислал, но он лишь подмигнул:

— Говорить об этом было бы опасно, мисс Слайз, очень опасно. Даже у каменных стен есть уши! Но радуйтесь, что я здесь.

Она и радовалась.

— Как Тоби? Он улыбнулся:

— Вам не о чем беспокоиться. Не о чем! Вы понимаете? По ее лицу расплылась улыбка, исполненная такого восторга и любви, что мистер Лэпторн растрогался. Он был еще молод, ему едва перевалило за тридцать. Лицо у него было приятное, голос глубокий, выразительный. Он рассмеялся, глядя, как она радуется.

— Вы плачете? Разрешите, я дам вам платок. Смеялся он и над заявлением присяжных.

— Вы ведьма, дорогая моя? Чушь! Чушь! Вот Гудвайф — вполне возможно, да! Настоящая скрытная, черная, полуночная ведьма!

Его переполняли всевозможные планы. Он пригласит свидетелей из числа лондонских патрульных, тушивших пожар во дворе у Скэммелла, возьмет у них показания, что ни один в ту ночь не видел дьявола. Он смеялся над предположением, что кошка одолела вооруженного мужчину или что Кэмпион убила Сэмьюэла Скэммелла. Настроение у Кэмпион начало улучшаться. Во время второго посещения он заставил ее прочитать «Отче наш» и зааплодировал, когда она закончила.

— Чудесно! Чудесно! Вы сможете повторить это на суде?

— Если никто не воткнет мне нож в спину.

— Они и это сделали? А я-то думал. Боже мой, Боже мой! — Мистер Лэпторн покачал головой. — Если бы только я там был. Ну да ладно! Теперь-то я здесь!

Он положил на стол кожаную сумку и извлек оттуда перо, чернильницу и огромную стопку бумаг. Открыл крышку на чернильнице и вместе с пером подвинул Кэмпион.

— А теперь вам, Доркас, придется поработать.

— Зовите меня Кэмпион, — застенчиво произнесла она.

— Кэмпион! Какое очаровательное имя. Какое очаровательное имя. Это ваше второе имя?

Она кивнула, не желая вдаваться в подробности.

— Кэмпион! Великолепно. Вы должны подписать бумаги, Кэмпион. Так много бумаг! Я иногда думаю, что мы, адвокаты, задохнемся от бумаг. Давайте начнем вот с этого.

Он записал ее рассказ, изложив все, как было. Она пробежала строчки глазами, наслаждаясь стилем, и подписала. Затем последовала пачка расписок в услугах, которыми она пользовалась в Тауэре. Он хмыкнул, когда она поинтересовалась, для чего это.

— Мы ведь хотим, чтобы ваши тюремщики остались довольны. На суд производит благоприятное впечатление, когда эти люди вам улыбаются, помогают. Присяжные поймут, что уж не такая вы плохая. Не беспокойтесь. И тут и там мы подбросим еще немножко деньжат.

Потом он выложил на стол пачку писем. В них содержалась просьба к свидетелям появиться на суде. Двадцать четыре были адресованы патрульным солдатам, сорок пять — солдатам, осаждавшим замок Лэзен. Лэпторн сказал, что их имена он узнал из парламентского списка личного состава, и злорадно потер руки:

— Они еще пожалеют об этом процессе, дорогая! О да! Уж мы их выставим болванами.

Он рассмеялся над ее предположением, что солдаты круглоголовых испугаются давать показания.

— Закон есть закон, дорогая. Вы познакомились с его суровой стороной, но вы узнаете, что он может быть и хранителем истины. Они придут, если им прикажут. А теперь читайте письма и подписывайте.

Она расхохоталась над огромной стопкой.

— Что? Прочитать их все?

— Всегда читайте то, что подписываете, дорогая.

Он со смехом признал, что все письма одинаковы, но заставил прочитать верхний экземпляр. Потом веером разложил их на столе. Он смотрел, как она снова и снова ставит свою подпись, а тем временем объяснял, что ему показалось слишком рискованным приглашать леди Маргарет или преподобного Перилли давать показания, как предлагала она.

— Сейчас не время откровенным роялистам появляться в Лондоне. Вы понимаете?

— Понимаю.

— Но не волнуйтесь! Мы выиграем, правда, выиграем! Фрэнсис Лэпторн посыпал песком ее расписки, стряхнул песок и убрал бумаги.

— Это все?

— А вам мало? — засмеялся, он. — Все, дорогая моя.

Он пообещал вернуться на следующее утро, и приободренная его визитом Кэмпион смотрела, как тот пересекал протоптанную архиепископом Лодом дорожку. Он задержался под маленькой аркой, обернулся и поклонился ей. Она помахала ему рукой.

Час спустя в уединенной комнате в Беар-Инн на Лондонском мосту со стороны города Фрэнсис Лэпторн извлек бумаги из кожаной сумки. Он сжег их все, за исключением двух, на которых, кроме подписи Кэмпион, ничего не было. Вот эти-то две он с шиком положил перед Эбенизером Слайзом.

— Непростая работа, сэр.

— Но хорошо оплачиваемая.

— Верно! Лучше, чем в театре!

Поскольку пуритане закрыли театры, актеры вроде Фрэнсиса Лэпторна остались без дела.

— Всегда приятно работать на сэра Гренвилла.

Эбенизер раздраженно посмотрел на него:

— И когда вы доставляете ему удовольствие, это без сомнения тоже работа.

Лэпторн пожал плечами:

— Для меня честь быть другом сэра Гренвилла. Эбенизер не слушал. Он уставился на подписи.

— Боже правый!

— Что такое?

— Глядите! — Эбенизер подтолкнул листки через стол. — Болван!

— В чем дело? — Лэпторн не понимал. — Вы просили меня получить две подписи. Я получил две подписи! Чего вы еще хотели?

Эбенизер повернул один листок к себе и саркастически прочитал:

— «Доркас Кэмпион Скэммелл». Что это еще такое?

— Как что? Ее имя и фамилия!

— Кэмпион? Но ее имя не Кэмпион!

— Она мне так сказала. Она сказала, это ее второе имя.

— Вы болван.

Актер изобразил оскорбленное достоинство:

— Человек имеет право взять себе любое имя, которое ему понравится. В этом нет ничего незаконного. Раз она говорит, что ее так зовут, значит, ее так зовут. Для признания вполне подойдет.

— Молись, чтобы тебе никогда не довелось делать признание мне, болван. — Эбенизер взял листки. — И моли Бога, чтобы ты оказался прав.

Он положил на стол две монетки.

Лэпторн посмотрел на них. Обещано было четыре, и даже это было не много, если учесть, сколько пришлось писать. Но ему не хотелось спорить с опасным молодым человеком, у которого были темные, фанатичные глаза.

— Прошу, передавайте привет сэру Гренвиллу. Эбенизер не обратил на него внимания. Он захромал прочь из комнаты, подав знак своим людям закрыть дверь. Шел он медленно, опираясь на трость. Он пересек улицу и не спеша спустился по ступеням к верфи. Люди расступались перед ним, страшась его лица и вооруженных телохранителей. Его собственная лодка ждала его, весла были подняты вверх. Эбенизер устроился на корме и кивнул гребцам. Ему было хорошо. Он верил, что подписи вполне подойдут, — одна для признания в колдовстве, другая — в убийстве. Его сестра была обречена, и даже еврей из Амстердама не сможет вызволить ее. Эбенизер приободрился. Новости из Европы свидетельствовали, что дурацкие амбиции Херви не причинили вреда.

Джулиус Коттдженс, человек, снабжавший своих клиентов исключительной информацией из финансовой столицы севера, в тот вечер вновь прошел к верфям. Он наведывался сюда ежедневно с тех пор, как получил немного истеричное письмо от сэра Гренвилла, и эта обязанность была приятна Коттдженсу. Ему нравилось гулять, сладостно затягиваясь трубкой, когда вокруг весело носился его пес, а то, что за этот вечерний моцион он еще и деньги получал, было редкой удачей. В вечернем свете Амстердам казался богатым и умиротворенным, а его жители вполне процветающими. Коттдженс был очень доволен.

Он остановился на обычном месте и присел на швартовую тумбу, а пес принялся восторженно обнюхивать тюки с тканью. В вечернем летнем воздухе дым от трубки Коттдженса безмятежно плыл над каналом.

«Скиталец» — цель его вечерних прогулок — по-прежнему стоял на приколе. Он сильно выступал из воды, трюмы оставались пустыми уже несколько недель. Грот-мачту снова поставили, но рангоуты все еще были привязаны к палубе. Корабль очень красив, размышлял Коттдженс, но понадобится не один день, чтобы подготовить его для выхода в море.

На сходнях показался моряк, который тащил деревянный ящик с клиньями. Коттдженс помахал трубкой в сторону корабля и громко сказал:

— Стоя на верфях, корабли дохода не приносят, верно, дружище?

— Mijnheer?

Коттдженс повторил вопрос, и моряк с неохотой произнес:

— Он принес немалый доход за свою жизнь, Mijnheer. На Коттдженса это произвело должное впечатление.

Он показал в сторону названия, элегантно вырезанного под окнами кормовой галереи.

— Это английский корабль, да?

— О Господи, нет, Mijnheer! Он принадлежит Мордехаю Лопесу. Его построили здесь! По-моему, ему просто нравятся английские названия.

— Мой друг Мордехай? Он вернулся в Амстердам? Моряк поправил ящик.

— Он здесь, но болен. Да хранит его Господь, если он заботится о язычниках.

— Аминь. — Коттдженс выбил трубку о швартовую тумбу. — Он тяжело болен?

— Говорят, да, Mijnheer, говорят, да. Прошу прощения. Коттдженс подозвал собаку и, довольный, направился к дому. Он мог отправить сэру Гренвиллу письмо с новыми известиями, которые, без сомнения, осчастливят этого хитрого англичанина.

Коттдженс дал небольшой крюк, чтобы взглянуть на дом Лопеса: Окна двух нижних этажей были, как и прежде, закрыты ставнями, а выше пробивался свет. По занавеске скользнула тень.

Коттдженс свистнул, подзывая собаку. Он был счастлив здесь, как и Эбенизер Слайз в Лондоне. Он стал чуть богаче, чуть старше и чуть мудрее. Он сообщит сэру Гренвиллу свои новости, хорошие новости о том, что Мордехай Лопес в Амстердаме, но болен и вмешаться в дела сэра Гренвилла не сможет.

 

Глава 22

Утро дня накануне казни Кэмпион выдалось дождливым и серым, дождь надвинулся с запада и вспенивал поверхность реки, придавая ей безрадостный серовато-оловянный оттенок.

Пекари волновались. Ясный день сулил приличную выручку. Далее если дождь будет лить как из ведра, на Тауэр-Хилл все равно соберется толпа зевак, но при этом мало кому захочется покупать мокрые пироги. Пекари молились, чтобы дождь перестал, чтобы Бог дал Лондону хорошую погоду. К середине утра показалось, будто их молитвы услышаны. На западе облака поредели, первые лучи солнца озарили Уайтхолл и Вестминстер, и знатоки заявили, что назавтра будет погожий июльский день.

Правда, сам суд еще был впереди, но это не помешало пекарям усердно впрячься в работу. Никто не сомневался в вердикте, гадали только, какой способ казни предпочтет судья сэр Джон Хендж. Большая часть лондонцев предполагала повешение. Времена, когда ведьм сжигали, остались позади, и в городе считали, что Доркас Скэммелл надлежит провозгласить виновной в колдовстве и неторопливо вздернуть высоко-высоко у них над головами. Некоторые, однако, ратовали за более медленную смерть, ибо ее преступления настолько гнусны, что казнь через повешение слишком либеральна. Они считали, что ее нужно повесить, выпотрошить и четвертовать. Помимо предостережения остальным ведьмам, у этого способа было еще и то преимущество, что жертву придется раздеть догола, прежде чем вырезать внутренности и сжечь Их перед ее лицом. Обнаженное тело юной девушки позволит удвоить цены тем, чьи окна удачно выходили на Тауэр-Хилл. Лондонские строители, по традиции возводившие небольшие платформы, с которых зрители могли любоваться действием, тоже предпочитали более суровое наказание.

Третьи же, возможно считая, что революция занесла в Англию странные идеи, желали бы, чтобы Доркас сожгли. Если муж убивал супругу, его вешали, но если убийство совершала жена, требовалась более суровая кара, ибо и преступление было более страшным. Женщин нужно было приструнить, и значительная часть Лондона считала, что зрелище охваченной пламенем ведьмы напомнит остальным женам, что революция не поощряет убийства мужей.

В одном все сходились — предстояло замечательное событие. В церквях, в приходах на расстоянии до половины дня пути от Лондона проповедники созывали паству. Никто уж и не помнил, чтобы когда-нибудь столько проповедников-пуритан одновременно выбирали для рассуждений одни и те же строки Священного Писания: Исход, 22-й стих: «Ворожеи не оставляй в живых». «Mercurius» поработал на славу. Верный До Гроба Херви считался в городе героем; ведьма еще только должна умереть, а предприимчивый издатель уже продавал пространное мрачное повествование о жизни Доркас Скэммелл. Матери усмиряли непослушных ребятишек, стращая их ее именем.

Накануне казни собралась немалая толпа с единственной целью поглазеть на подготовку, несмотря на то, что над Тауэр-Хиллом периодически, будто дым, нависала пелена дождя. В толпе было немало завсегдатаев, помнивших, как казнили дворян, которым предоставлялась привилегия умереть от меча или топора — быстрая смерть, если только они вручали толстый кошелек палачу. Все сходились во мнении, что было бы лучше, если бы Доркас Скэммелл умерла в Тайберне — там зрителям было бы удобнее, правда, и властям тоже сочувствовали, когда те сомневались, смогут ли спокойно доставить ведьму так далеко. Ее неминуемо должны были растерзать где-то по пути через Лондон.

Пришли плотники, сколотили помост. Толпа добродушно подтрунивала над ними, покрикивая, чтобы те соорудили эшафот повыше. Позже, когда к перекладине прикрепили веревку, в толпе загомонили, что ведьму нужно сжечь, как в старые времена, но гнев улегся, когда кто-то из строителей изобразил болтающееся на веревке тело. Над поливаемым дождем холмом грянул смех.

Увидев свежую виселицу, кто-то поинтересовался, вынесен ли уже приговор; похоже было, что власти просто предугадывают решение сэра Джона Хенджа.. В толпе поползли слухи, но точно ничего известно не было.

Главных действующих лиц репетиции подбадривала толпа. Погода исправилась, тусклое солнце светило над холмом, когда палач пришел принимать работу. Он помахал зрителям, обмениваясь с ними шутками, и привел всех в восторг, когда сделал вид, будто примеривается к толстой горластой женщине, которая требовала, чтобы виселицу сделали еще выше.

Верный До Гроба Херви трижды ходил на холм из зала суда в Тауэре. Когда он появился в третий раз, приговора все еще не было, но он взобрался на эшафот и, помахав руками, успокоил толпу:

— Скоро все закончится, люди добрые! Скоро! Завтра вы увидите, как сгинет ведьма! Завтра в этом городе всем нам станет безопаснее!

Его слова поддержали восторженными возгласами. Он помолился вместе с публикой, прося Бога дать ему сил, чтобы бороться с нечистью, а потом пообещал отречься от всех удобств, всякого отдыха до тех пор, пока среди пуритан не будет уничтожена последняя ведьма.

А вдалеке, на Стрэнде, сэр Гренвилл сидел у себя дома. Он ждал четырех видных визитеров, членов палаты общин, верных пуритан, поэтому обнаженный Нарцисс был скрыт ставнями. Библия, которую секретарь щедро разукрасил пометками на полях, лежала на столе на видном месте. Четверо посетителей ждали и будут ждать, пока сэр Гренвилл не завершит беседу с еще одним гостем.

Септимус Барнегат был, пожалуй, единственным человеком, не боявшимся сэра Гренвилла Кони. Барнегат и не мог бояться, ведь как астролог он находился под защитой звездных и планетных предначертаний, и правду, которую он вещал, нельзя было поколебать ни угрозами, ни милостями. Астролог Барнегат стоил недешево, считался едва ли не лучшим провидцем в Европе и брал высокую плату с купцов, обращавшихся к нему за советом по поводу страхования или того, стоит ли кораблю пускаться в плавание в какой-то конкретный момент. Барнегат был человеком занятым, к нему обращались политики, адвокаты, купцы, дворяне. Был он вспыльчив, ревностно относился к своей профессии и легко раздражался, когда ему задавали вопросы, оказывавшиеся вне компетенции астрологической науки. Сэр Гренвилл как раз только что задал такой вопрос, и маленькое лицо неистового Барнегата нахмурилось.

— Откуда я знаю, сэр Гренвилл? Дайте мне дату рождения девушки, и я скажу, но на это потребуется время! Да, время! Схемы, влияния. — Он пожал плечами. — Все мы умрем, ничто нельзя сказать с большей уверенностью, но я не знаю, произойдет ли это завтра.

Сэр Гренвилл раскачивался на стуле, сцепив руки на огромном животе.

— А в моей схеме ничего нет?

— Конечно есть! Но никаких женских влияний. Можете посчитать их отсутствие за желанное подтверждение. — Барнегат позволил себе ухмыльнуться. — Не могу представить, чтобы сэр Джон Хендж помиловал Доркас Скэммел.

— Вы правы. А то, другое дело?

— Есть тысячи других дел. Которое из них?

— Враг за морем.

В присутствии знаменитого астролога сэр Гренвилл говорил смиренно. К Септимусу Барнегату не так-то легко было подступиться, он отказывал большинству посетителей. Сейчас он сдвинул брови, вгляделся в красиво начерченную схему движения планет и медленно кивнул.

— Да, у вас есть враг за морем. Все выстраивается, да. — Он надул губы. — Он на востоке.

— Вы уверены? — Сэр Гренвилл нетерпеливо подался вперед. Восток — это Голландия, а Голландия — это Лопес. Еврея он боялся не так сильно, как врага на западе.

Барнегат устало покачал головой:

— Я не могу быть уверен или не уверен, я сообщаю эту информацию. Когда я не знаю, я так и говорю. Не нужно спрашивать меня, уверен ли я.

— Конечно, конечно. — Сэр Гренвилл не обратил внимания на сделанный ему выговор — Он приедет в Англию?

Нелегко было овладеть астрологией. Ни один король, общественный деятель, банкир или купец в Европе не помышлял о том, чтобы предпринять что-нибудь без предварительной консультации с небесами, но ни один из них не понимал полностью хитроумной работы астролога. Это была тайна, доверенная лишь тем, кто посвятил дни и ночи изучению загадочного и прекрасного движения звезд и планет.

Были и такие — немногие, — кто насмехался, но, как любил повторять Септимус Барнегат, если наука лгала, почему же астрологи не голодали на улицах? И все же иногда — и это был один из тщательно хранимых секретов этой самой науки — легче было искать ответы в делах земных, чем пускаться в трудоемкое и длительное изучение влияний гармоничных сфер.

Септимус Барнегат, как и подобало человеку его достатка и репутации, принимал земную помощь. Как и все лучшие лондонские астрологи, он ежемесячно выплачивал некоторую сумму Джулиусу Коттдженсу и расплачивался за любые новости, касавшиеся его клиентов.

Барнегат знал, что сэр Гренвилл боится Лопеса. Знал он и то, что Лопес болен. Он провел запачканным в табаке пальцем по эллиптической линии.

— Я вижу болезнь. Да. — Он взглянул на сэра Гренвилла. — Думаю, путешествия по морю не будет.

Сэр Гренвилл расцвел. Известие Коттдженса надежно подтвердилось.

— А с запада?

— Ничего. Пустота, сэр Гренвилл.

— Отлично! Отлично!

Сэр Гренвилл был по-настоящему счастлив. Вот уже несколько месяцев Барнегат сообщал о запутанных влияниях, и вот, наконец, желанная ясность. Сэр Гренвилл был в безопасности. Никаких врагов за морем. Ничто больше не препятствовало казни Доркас Слайз. Они разговаривали, пока Барнегат сворачивал схемы и убирал календари. Астролог считал, и сэр Гренвилл начинал придерживаться того же мнения, что по некоторым признакам пресвитериане сдают позиции. Независимые революционные радикалы вроде Эбенизера Слайза набирают силу. Барнегат, к которому захаживали некоторые лидеры независимых, сообщил сэру Гренвиллу, что вскоре они обратятся за деньгами.

— И много денег потребуется?

— Они хотят собрать свои собственные силы. — Барнегат рассмеялся. — Армия бешеных пуритан готовится ринуться вперед, распевая свои псалмы. Это может быть нечто потрясающее, сэр Гренвилл.

— И победоносное.

— Если только они добудут деньги. Сейчас они надеются на Нидерланды.

Сэр Гренвилл знал, что его проверяют. Он медленно кивнул.

— Могут зря не ехать туда, Барнегат. Я буду рад побеседовать с ними.

— Многие из них вообще не хотят короля. Сэр Гренвилл заметил:

— Сейчас у нас короля нет. И небо, похоже, не разверзлось.

Он не потрудился заручиться молчанием Барнегата. Астролог не выдавал своих клиентов. И то, что сэр Гренвилл постепенно отходил от пресвитериан, стремившихся сохранить марионеточного короля, и склонялся на сторону независимых, полагавших, что государственная машина может прекрасно работать и без монарха, будет надежно скрыто в памяти астролога. И, тем не менее, сэр Гренвилл сознавал, что тайно протянул руку помощи беспокойным пуританам-революционерам.

— Увидимся на следующей неделе?

— Конечно, сэр Гренвилл. В это же время?

— Конечно!

Сэр Гренвилл ждал следующих посетителей — людей, с которыми он будет говорить о политике, и глядел на реку, которая текла к Тауэру. Все шло на лад. Завтра девчонка сгинет, и он, сэр Гренвилл Кони, будет, как и прежде, получать доходы от Договора. Конечно, часть суммы придется отдавать Эбенизеру, как до тех пор его отцу, но даже Эбенизер Слайз, проницательнейший молодой человек, никогда не узнает, сколько же денег так никогда ему и не передавалось.

У сэра Гренвилла были две печати, и никто не смог бы отобрать их у него. Его заморский враг, единственный, кто был способен спасти Доркас Слайз, был болен. Как сказал Септимус Барнегат, все и в самом деле было хорошо на небесах сэра Гренвилла.

Не все хорошо было у преподобного Саймона Перилли. Леди Маргарет попросила его съездить в Лондон — дело опасное — и найти там адвоката, который вызвался бы защищать Кэмпион.

Лондонский юрист сэра Джорджа, узнав о просьбе, вдруг как-то очень некстати заболел. Другой, которого Перилли считал другом, пригрозил сообщить о его присутствии властям. Его могли арестовать как шпиона. Так что преподобный Перилли потерпел полное фиаско. Никаких путей спасти девушку он не нашел, да и все равно теперь было уже слишком поздно.

Нужно было возвращаться в Оксфорд и доложить леди Маргарет, что он не справился. Она перебралась в столицу короля, предпочтя общество роялистов убежищу в парламентском доме своего зятя, и Саймон Перилли знал, как отчаянно она жаждет освобождения Кэмпион.

Он обратился к последнему оставшемуся в Лондоне другу, человеку, которого знал еще со времен Кэмбриджа и который, как он был уверен, не предаст его. Льюк Кондайн был адвокатом, но ничем не мог помочь Перилли, потому что работал в палате общин. Контора его располагалась в самом Вестминстере, и вот здесь-то, в самом центре вражеского логова, Перилли и нашел Кондайна. Адвокат был настроен мрачно.

— Ничего нельзя сделать, Саймон, ничего.

— Все это так несправедливо. Так несправедливо. Кондайн пожал плечами. Он сомневался, что бывает дым без огня, но не хотел разочаровывать друга.

— Мне очень жаль.

— Одно ты все же можешь для меня сделать. Кондайн насторожился:

— Говори.

— Могу я передать ей записку? Я думаю, бесполезно пытаться увидеть ее.

— Совершенно бесполезно, если только ты не намерен занять ее место, друг мой, — сказал Кондайн. — Да, записку я могу ей передать.

Каждый день в Тауэр доставляли официальный пакет с документами. Среди них были и письма в иностранные посольства, которые отправляли с расположенной в Тауэре верфи, и приказы, касавшиеся вооружений, хранившихся там на складе. Бывало там и несколько писем заключенным.

— Тебе известно, что твою записку прочитают? Не пиши ничего, что они могли бы счесть враждебным по отношению к парламенту.

— Знаю.

Саймон Перилли взял предложенную бумагу и чернила. Он вздохнул, задумался, потом быстро написал: «Тоби поправился, скоро сможет владеть рукой. Он в Оксфорде в доме сэра Тэллиса. Все молятся за тебя». Он подумал, не написать ли, что они встретятся на небесах, но решил, что это неуместно. «Сохрани веру в Господа». Он поставил подпись, присыпал песком, потом подвинул листок другу. Кондайн сказал:

— Это должны пропустить. Тебе известно, что за нее ходатайствовали милорды Флит и Этелдин?

— Знаю.

Леди Маргарет написала своим друзьям, умоляя о помощи.

Льюк Кондайн вздохнул:

— Странные времена, друг мой, странные времена. Когда-то в палате общин умоляли лордов о помощи, а теперь? — Он снова пожал плечами. — Отобедаешь у нас сегодня? Грэйс будет очень рада тебя видеть.

— Конечно.

Преподобный Саймон Перилли выполнил свой долг, он сделал все, что мог, остальное было во власти сэра она Хенджа.

Судья сэр Джон Хендж, гроза адвокатов, застонал от боли, причиняемой ему камнем, который он не позволял докторам удалить.

Процесс, думал он, оказался утомительнее, чем ожидалось. Кэлеб Хигбед, как всегда заискивающе улыбаясь и воркуя будто голубь, говорил слишком долго. Хоть у заключенной и не было адвоката, это не помешало ей протестовать во время слушания. Пришлось даже рыкнуть на нее, призывая замолчать.

Судьба девушки теперь была в руках присяжных. Сэр Джон ни секунды не сомневался, какой эта судьба окажется. Он это знал с того самого момента, как она гордо вошла в зал суда в алом платье с таким низким вырезом, что он при каждом ее вздохе ждал, что грудь вот-вот выпрыгнет наружу. Она, правда, попыталась поправить платье, но присяжные — все мужчины, состоятельные протестанты — сразу же нахмурились, увидев ее, разодетую как проститутка.

Трудности преследовали сэра Джона с самого начала процесса. Идиот Хигбед уверил его, что есть признание, но сэр Джон, гордившийся своей щепетильностью и педантичностью в применении закона, обнаружил неточность.

— Здесь сказано, ее зовут Доркас Кэмпион Скэммелл. В обвинении значится другое имя. Хигбед привстал в полупоклоне:

— Как заметила ваша милость, ей угодно было подписаться таким именем.

— Но разве ее так зовут?

— Нет, милорд.

— Если это не ее имя, значит, это и не ее признание. Я-то полагал, что это должно быть известно даже самому несведущему юристу, мистер Хигбед.

— Как будет угодно вашей милости.

Сэру Джону это вовсе не было угодно, но закон есть закон, а сэр Джон воплощал закон и поэтому потребовал свидетелей.

Вызвали свидетелей, доказательства обвинения представили присяжным. Гудвайф Бэггерли, которую натаскал Кэлеб Хигбед, побоявшийся, как бы сэру Джону признание не показалось подозрительно своевременным, а потому неубедительным, поклялась, что слышала, как Кэмпион угрожала убить мужа с помощью колдовства. Факт maleficio был установлен.

Эбенизер Слайз с побледневшим лицом молил сохранить его сестре жизнь. Сэр Джон взорвался:

— Я полагал, этот свидетель вызван давать показания. Кэлеб Хигбед обратился к сэру Джону:

— Мы подумали, вдруг ваша милость прислушается к ходатайствам брата.

Сэр Джон застонал, заерзав от боли в животе:

— Время ходатайствовать наступит после вынесения вердикта, мистер Хигбед, а не до того. Вы что, рассудка лишились? Или меня за дурака принимаете?

— Ни в коем случае, ваша милость.

Эбенизера отпустили. Он сошел с возвышения с улыбкой. Его ходатайство о помиловании было не более чем красивым жестом, рассчитанным на простофиль из публики. Хигбед заверил его, что сэру Джону Хенджу незнакомо даже слово «помилование».

Теперь, когда спустились сумерки и тень упала на огромный королевский герб — символ, призванный поддерживать иллюзию, будто парламент сражается не против самого короля, а против его советников, на скамье присяжных зашептались.

Сэр Джон не любил, чтобы присяжные слишком затягивали обсуждение, особенно когда он более или менее разжевал им, какое решение следует принять.

— Ну, — прорычал он. Старшина присяжных поднялся.

— Мы пришли к единодушному мнению, милорд.

— Все?

— Да, милорд.

— Ну. — Сэру Джону Хенджу не терпелось поскорее закончить.

— По обвинению в колдовстве, милорд. Виновна. Среди зрителей поднялся шум, который прекратился под взглядом сэра Джона. Кэлеб Хигбед с облегчением посмотрел на темнеющие балки. В своей книге сэр Джон уже записал оба вердикта, но сделал вид, будто делает пометку.

— А по обвинению в убийстве?

— Виновна.

Сэр Джон думал, что девушка вскрикнет, но она сохранила самообладание, как и на протяжении всего процесса. Сэр Джон взглянул на нее. Красотка, подумал он, но ведь дьявол частенько выбирает лучшее. Он саркастически посмотрел на Кэлеба Хигбеда:

— Вы хотели подавать прошение, мистер Хигбед? Кэлеб Хигбед покачал головой:

— Суть ходатайства перед вами, ваша милость, или хотите услышать прошение еще раз?

— Нет, нет! — Сэр Джон захлопнул огромную книгу. Он взял свою черную шляпу и взглянул на заключенную в алом платье. Всего несколько секунд назад она была подсудимой, теперь же стала ведьмой и убийцей. Рот сэра Джона скривился от злобы и отвращения. — Доркас Скэммелл, вас признали виновной в столь мерзких преступлениях, что христианин не в состоянии до конца их осознать. Вы по собственной воле вступили в сговор с дьяволом и воспользовались полученными от него колдовскими чарами, чтобы убить своего мужа, Сэмьюэла Скэммелла. Колдовство карается повешением. Так постановил мудрый парламент, но вас также признали виновной в убийстве мужа, а это карается сожжением.

Он тяжело заерзал на неудобном стуле. Он ненавидел судебные процессы в Тауэре, где было холодно, неудобно и кругом сквозило.

— Я обращаю внимание суда и тех юристов, которые когда-нибудь будут исполнять мои обязанности, что в нашей стране существовало широко распространенное мнение, будто ведьм следует сжигать. Целью было не причинить страдания, а помешать злому духу ускользнуть из тела ведьмы и вселиться в кого-нибудь из членов ее семьи. Мне такая предосторожность представляется достойной нашего суда. Поэтому, воспользовавшись свободой выбора, которую мне дает ваше признание ее виновной в убийстве, я приговариваю вас, Доркас Скэммелл, к преданию заслуженной смерти через сожжение завтра утром на месте казни. Да сжалится Господь над вашей душой.

На миг в зале суда воцарилась тишина, все взоры устремились на Кэмпион, потом раздался взрыв восторженных аплодисментов.

На бледом лице Кэмпион, чьи руки были связаны за спиной, не дрогнул ни один мускул. Оно не выражало ни испуга, ни отчаяния — ничего. Стражники повернули ее и увели.

Утро следующего дня было так прекрасно, как только можно мечтать. Весь город выглядел чистым, будто дождь отмыл его, а ветер проветрил, и растущая толпа на Тауэр-Хилле следила, как высоко в небе уносились на восток последние рваные облака.

Толпа собралась огромная, говорили, что ничуть не меньше, чем во время казни графа Страффорда. Все пребывали в благодушном настроении, ликовали, когда сносили виселицу и подвозили телеги хвороста к вбитому между булыжниками столбу. Рабочим толпа кричала: «Выше, выше! Не забывайте о тех, кто в задних рядах!»

Рабочие навалили хвороста на восемь футов и подбросили бы еще, если бы столб не оказался слишком коротким. Они вызвали смех, изобразив, что греют руки у незажженного костра, но уважительно отступили, когда палач пришел принимать работу.

Он взобрался на самый верх кучи хвороста, для проверки попрыгал, затем его помощник приколотил к столбу две цепи, которые должны были удерживать Кэмпион за шею и за талию. Спустившись к подножию костра, палач приказал сделать в хворосте два отверстия для более надежной тяги, и лишь после этого удовлетворился.

Наилучший вид окрывался для тех, кто располагался ближе всего к месту казни, но солдат, оцепивших костер и удерживавших зрителей на расстоянии сорока футов, все равно беспрестанно просили снять шлемы и немного присесть. Между солдатами втискивали маленьких детей, которые, греясь на солнышке, нетерпеливо ждали зрелища, ради которого не спали целую ночь. Следующими по удобству считались места в домах к западу от Тауэр-Хилла. Их арендовали богачи. Некоторые хозяева включали в стоимость еще и освежающие напитки, а также установленные в окнах и на карнизах подзорные трубы. На востоке, на валу самого Тауэра, расположились привилегированные гости, взиравшие оттуда на огромную толпу. Утро тянулось медленно.

Прошлым вечером проповедники развили бурную деятельность, доведя своих слушателей до экзальтации. Теперь они снова мельтешили в толпе, заводя кратковременные беседы. В воздухе звенели псалмы и молитвы.

Дети нервничали, ожидая, когда же начнется развлечение, иные младенцы ударились в рев, решив, что родители не успеют их вовремя поднять и они не увидят костра.

Сквозь толпу с криками проталкивались пирожники, а торговцы водой таскали на спинах тяжелые бочки.

Это был праздник, настоящий праздник, святой день, потому что сегодня волю Божью исполнят дети Божьи, говорили проповедники. Сегодня ведьма будет предана изощренной, жуткой смерти, дабы защитить Царствие Господне, и неудивительно, говорили проповедники, что Он ниспослал хорошую погоду.

Накануне Кэмпион сказали, что кроме алого платья ничего нет. Теперь же его забрали, а ее облачили в легкое хлопковое платье рубашкой. Оно было свободное, бесформенное и, как она подозревала, заполыхает при первом же прикосновении пламени.

Тюремщикам казалось, что она в забытьи. С тех пор, как исчез Фрэнсис Лэпторн и она поняла — увы, слишком поздно, — что это был еще один из ее врагов, она потеряла всякую надежду.

Только один раз с тех пор она дала волю чувствам. Она получила письмо преподобного Перилли и страшно разрыдалась. Отчасти от радости, что Тоби жив, отчасти — из-за самой себя. Теперь уже не будет у них никаких зеленых лугов у ручья. Она умрет.

Тюремщики дали ей выплакаться. Они были смущены.

Но преподобный Верный До Гроба Херви смущен не был. Он будет сопровождать ее до эшафота и молиться о том, чтобы во время своего последнего путешествия она раскаялась. Из этого получился бы отличный сюжет! Он бы смог читать проповеди о том, как ведьма молила о прощении, как отдала себя на милость Господу и как он, Верный До Гроба Херви, вел ее к трону милостей. В камеру Кэмпион он вошел вместе с солдатами, которые должны были вести ее к костру, и сразу же начал проповедовать слово Господне прямо в лицо оцепеневшей, ничего не понимающей девушке.

Солдаты не были смущены. Один связал ей за спиной руки, затянув узлы так туго, что она вскрикнула. Другой захохотал: «Осторожно, Джимми! А то она тебя заколдует!»

Капитан рявкнул, чтобы они заткнулись. Ему было неловко выполнять свои обязанности, они его даже тяготили. Он считал закон священным, но не далее как вчера вечером он обедал со своими родителями у Кэлеба Хигбеда, и в ответ на вопрос о процессе адвокат рассмеялся: «Конечно же, все это чушь! Не существует никаких ведьм! Эта девушка вовсе не ведьма! Но раз закон утверждает, что ведьмы есть, значит, они есть! Отличная свинина!»

Хорошо, думал капитан, что хоть девушка ведет себя тихо. Казалось, и жизнь и чувства покинули ее. О прошедщем мрачном судилище напоминали лишь осунувшееся лицо, покрасневшие глаза да один-единственный быстрый взгляд, брошенный на него, в котором можно было прочитать весь ее ужас. Капитан, сожалея, что не подумал об этом перед тем, как ей связали руки, выступил вперед с кожаным мешочком в руках. На вид он казался тяжелым и был затянут длинной бечевкой. Капитан был смущен. Это не входило в его обязанности, но так посоветовал ему отец, и он обрадовался этой возможности.

— Миссис Скэммелл.

Глаза обратились на него. Она ничего не сказала. Она находилась будто где-то за много миль отсюда. Он подбросил мешочек в руках:

— Порох, миссис Скэммелл. Если вы сможете спрятать его под рубашкой, он обеспечит вам быстрый конец.

— Порох! — нахмурился Верный До Гроба. — Порох? Кто приказал, капитан?

— Никто, сэр. Так принято.

— Сомневаюсь, — запротестовал Верный До Гроба Херви. — Жертвы ведьмы не умирали скорой смертью, так почему же ей такая привилегия? Нет, капитан, нет. Заберите обратно. Она должна испытать всю тяжесть закона;

Он подступил к Кэмпион, дохнув ей в лицо запахом лука.

— «Ты взрастила злобу», женщина, и «пожинаешь неравенство». Покайся! Еще не поздно! Покайся!

Она не проронила ни слова даже тогда, когда солдаты подталкивали ее к двери и один из них поразвлекался ее грудью через хлопковое платье.

— Прекратить! — вспылил капитан. Девушка, казалось, ничего не замечала.

Колокол ударил один раз, возвещая миру, что прошла четверть часа. Капитан посмотрел на прекрасное, бледное лицо:

— Нам пора идти.

Она шла будто в забытьи. Ничего не слыша, ничего не видя, она пересекла тропинку, протоптанную архиепископом в траве на дворике. За ее спиной высоко в зарешеченном окне архиепископ перекрестил ее. Он знал, что однажды и он пойдет тем же путем навстречу смерти, которую аплодисментами встретят пуритане. Он проводил ее взглядом, пока она не скрылась под аркой, потом вернулся в свою тихую комнату.

Из толпы доносились нетерпеливые требования привести ведьму. Настроенные более добродушно указывали, что еще оставалось пятнадцать минут. Солдаты расчистили широкий проход от ворот Тауэра к хворосту. Этот проход удавалось удерживать свободным при помощи пик и жестоких пинков. Нескольких торговцев пустили в проход продавать пирожки, эль и гнилые фрукты, которые всегда хорошо расходились во время казни, — ими кидали в осужденного.

На расчищенном рядом с костром пространстве помощник палача махал руками, раздувая угольную жаровню. Над пылающими углями дрожал воздух. Рядом на земле лежали два смазанных смолой факела, при помощи которых потом и зажгут хворост. Кто-то попросил у палача огоньку на фартинг. Детина в кожаной куртке устало улыбнулся. Он привык к старым шуткам. В смерти для него не было ничего нового.

У подножия холма у самых ворот Тауэра раздались радостные крики, которые, распространяясь, переросли в рев. Она идет! Ребятишек взгромоздили на плечи отцам, люди привстали на цыпочки, вытянули шеи. Священники воздавали хвалу Господу.

Скоро, скоро должна была исполниться воля Господня.

Восторженные возгласы раздались потому, что открылись ворота Тауэра. Стоявшие в толпе ближе всего видели лошадь и телегу, на которой Кэмпион проделает свое последнее короткое путешествие. Она могла бы пройти и пешком, но это бы лишило толпу возможности лицезреть ведьму, поэтому, чтобы доставить ее к месту казни, солдаты выделили телегу, на которой в Тауэре возили навоз.

Кэмпион шла к телеге. Она смотрела сквозь распахнутые ворота и ощущала присутствие огромной толпы. Шум стоял страшный. Гул, рычание, крики толпы, оравшей и завывавшей от ненависти, подогреваемой служителями Господа. По этому шуму можно было подумать, что на нее нападает разъяренное животное, и впервые за весь день она испугалась предстоящей казни.

Воображение теперь стало ее проклятьем. Она боялась. Она внутренне содрогалась, представляя, как ее лижут первые языки пламени, как жарко становится лодыжкам, как вспыхивает платье, покрывается волдырями кожа, как вырывающиеся из ее груди вопли еще сильнее распаляют ненависть толпы. Она представила себе, как у нее горят волосы, и знала, что боль будет нестерпима, намного ужаснее, чем она могла вообразить, это будет ад на земле, за которым наконец-то последует мир на небесах. Она думала, что встретит там сэра Джорджа, представляла себе, как он со своей застенчивой улыбкой приветствует ее в раю, и гадала, существует ли такое райское счастье, чтобы забыть земную грусть. Ей не хотелось забывать Тоби.

Верный До Гроба Херви шипел ей в ухо:

— Разве доставит мне радость смерть злодея? Говорит Господь: «он не должен вернуться». Это Священное Писание, женщина, Священное писание! Покайся!

Она не обращала на него внимания. Без посторонней помощи она не могла забраться в телегу, но капитан стражников сам подсадил ее туда и держал за локоть, проходя по вонючим скользким доскам. Он привязал ее за шею к высоким вертикальным шестам, которые защищали возничего от обычного груза. Капитану хотелось ей что-нибудь сказать, но он не мог придумать ничего, что в данный момент имело бы для нее хоть какое-то значение. Вместо этого он просто улыбнулся.

Преподобный Верный До Гроба Херви пропихнулся к телеге сквозь солдат. Ему посоветовали идти сзади, а не ехать на телеге из-за того, что в приговоренную будут швырять всем подряд. Он прокричал Кэмпион голосом, тонувшем в шуме толпы и хохоте солдатни:

— Покайся, женщина! Грядет твоя смерть! Покайся!

Кэмпион сидела спиной к воротам Тауэра. Она услышала стук копыт позади, но не видела появившихся в арке четырех всадников. Их сапоги, куртки и оранжевые пояса были забрызганы грязью, будто они проделали неблизкий путь. Присутствие четырех незнакомых коней заставило отшатнуться в сторону запряженную в телегу лошадь, которая и так была насторожена из-за шума, и Кэмпион приняла рывок телеги за начало дороги к эшафоту. Наконец она заговорила. Глаза были закрыты, голос звучал громко и ясно в маленьком дворе.

— «Отче наш, сущий на небесах», — она собиралась прокричать это на костре, но гомон толпы доказал, что ее не расслышат. И все же ей хотелось объявить всем, что они сжигают невинную. — «Хлеб наш насущный дай нам на сей день!»

— Прекратить!

Голос был сильным, грубым и повелительным. Она решила не останавливаться. Она слышала, как Верный До Гроба что-то твердил про богохульство, однако продолжала молиться.

— «И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». — Она собиралась с духом, готовясь твердо встретить волну ненависти. Капитан все еще был рядом с ней. «И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого, ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь».

— Аминь, — передразнил ее грубый голос.

Она открыла глаза и увидела сидящего верхом всадника, который протиснулся к телеге. Весь в коже и стали, он одной рукой в перчатке удерживал своего огромного коня, а другой ухватился за торчащий на телеге шест. Более зверского лица, чем то, что смотрело на нее, ей до сих пор не доводилось видеть. Борода стального цвета обрамляла широкий жестокий рот. Один глаз, окруженный морщинами, говорившими о среднем возрасте, будто передразнивал ее, а правый скрывала кожаная повязка. В этом человеке было что-то невообразимо жуткое и дикое, будто это — животное под названием человек, которое сама война выпустила на волю. Незнакомец легко подчинил себе весь двор.

— Вот это и есть ведьма? Капитан все еще находился в телеге.

— Да, сэр.

Бородач со шрамом пошарил в сумке и протянул капитану свиток:

— Это ордер на нее.

Капитан взял его, развернул, и Кэмпион увидела болтающуюся на короткой ленте огромную красную печать. Капитан был в растерянности.

— Вы полковник Хэррис, сэр?

— Нет, я король испанский. Кто, черт возьми, я, по-вашему, такой?

Капитан отступил перед этой дикой вспышкой. Он снова посмотрел на ордер:

— Кажется, здесь все в порядке, сэр.

— Кажется? Ты, ублюдок! Кажется? Ты что, еще сомневаешься?

Полковник Хэррис положил руку в кожаной перчатке на видавшую виды рукоятку меча:

— Так в порядке, мразь ты этакая, или нет?

— Да, сэр! Да! — Капитан был в смятении от обрушившихся на него проклятий.

— Тогда отрежь ведьму от телеги и отдай мне. — Хэррис заерзал в седле. — Мэйсон!

— Да, сэр! — Один из трех спутников Хэрриса пришпорил лошадь и выехал вперед.

— Проверь, на месте ли эта проклятая лодка.

Он обернулся к ошеломленному капитану, который так и не шелохнулся. Хэррис улыбнулся своей страшной улыбкой и уже тише произнес:

— Как тебя зовут, мальчик?

— Уэллингс, сэр. Капитан Роберт Уэллингс.

— Разрезай веревки, Уэллингс, или я вырежу твои чертовы внутренности. Шевелись!

Уэллингс все еще держал в руках ордер. В явном замешательстве он перекладывал его из руки в руку. Ножа у него не было, поэтому, засуетившись, он наполовину вытащил меч. Хэррис взорвался:

— Ублюдок! Она что, заколдовала тебя, что ли? Раздался скрежет, потом последовало столь стремительное движение, что Уэллингс заморгал, и в руках у Хэрриса оказался длинный меч. Он посмотрел на Кэмпион:

— Наклонись вперед, ведьма. Я сказал, наклонись!

Она напряглась и подалась вперед, натянув веревку, которая привязывала ее к телеге. Она услышала свист меча, закрыла глаза и поняла, что лезвие прошло возле самого ее затылка. Кэмпион вскрикнула, почувствовала толчок, но капитан Уэллингс уже поддерживал ее. Хэррис разрубил веревку, не задев девушки, и теперь засовывал меч назад в прямые ножны.

— Что происходит? Кто вы такой?

Полковник, начальник Уэллингса, проталкивался сквозь толпу солдат. Он раскраснелся, вспотел, разозлился из-за непредвиденной задержки.

Толпа уже скандировала, требуя сожжения ведьмы.

Хэррис протянул руку Уэллингсу.

— Ордер.

— Да, сэр.

Полковник Хэррис обратил единственный глаз на вновь пришедшего.

— А вы еще, черт возьми, кто такой? Краснолицый полковник представился:

— Прайор.

Хэррис обвел взглядом солдат.

— Это ордер, согласно которому папистская ведьма должна предстать перед комитетом безопасности. Вот это, — он притронулся к печати, — печать парламента, поставленная сегодня утром спикером палаты общин. Если кто-то из вас хочет оспаривать ордер, говорите сейчас.

Никому как-то не захотелось спорить с полковником Хэррисом, но Прайор отважился слабо возразить:

— Она должна быть сожжена нынче утром!

— Сгорит как-нибудь в другое утро.

— Но толпа!

Полковник Прайор махнул рукой в сторону арки, за которой нарастали скандирование и вопли. Охранявшие дорогу солдаты боролись с нетерпеливой толпой.

— Боже всемогущий. — Хэррис наклонился в седле. — Знаешь ли ты, червь, что в тысяча шестьсот двадцать девятом году я девять месяцев удерживал крепость против армий Священной Римской империи? Ты хочешь мне сказать, что не сможешь защитить Тауэр от сброда женщин и подмастерьев? — Он перевел взгляд на капитана Уэллингса. — Не маячь здесь, мразь! Снимай ее с телеги!

Солдаты, заполнившие пространство между внешними стенами Тауэра, зароптали. Когда Уэллингс помогал Кэмпион спуститься, волнение усилилось, и Хэррис приподнялся на стременах.

— Молчать! — гаркнул он, ожидая тишины. — Вы, черт возьми, не дети! Она сгорит у вас на глазах, но только не сегодня!

— А почему нет? — раздался голос из задних рядов.

— Почему нет? Потому что вы, ублюдки, — Хэррис снова рассвирепел, — ее судили за колдовство и убийство, но никто не смекнул спросить про это проклятое распятие, которое она носила. А вдруг оно из Рима или Испании? Вам хочется воевать не только с этим треклятым королем, но еще и с армией папы?

Солдаты неохотно прислушивались. Хэррис попытался задобрить их.

— Она вернется погреться, но сначала мы зададим ей несколько вопросов. Ответить мы ей поможем легкими пытками. — Он развернулся. — Закройте ворота!

Данное Хэррисом обещание применить пытки и несомненная подлинность печати палаты общин, которую передали полковнику Прайору, смягчили солдат. Они ворчали, но Хэррис пообещал, что она вернется в течение недели, а это будет для них новым праздником. Верный До Гроба Херви потребовал показать ему ордер, но когда Хэррис мрачно взглянул на него, быстренько отступил.

— Сэр, лодка на месте!

Это вернулся спутник Хэрриса.

— Тащи девчонку, Мэйсон. Хэррис легко соскочил с лошади.

— Вы двое! Берите лошадей и ждите нас у Вестминстера.

— Слушаюсь, сэр!

Вдруг все пришло в движение. Два человека Хэрриса развернули своих коней, взяли под уздцы оставшихся лошадей и поскакали к закрывающимся воротам Тауэра. В воздухе чувствовалась ярость толпы. Уэллингс снял Кэмпион с телеги, пытаясь быть как можно предупредительнее, за что полковник Хэррис над ним посмеялся:

— Тебе приглянулась ведьма, Уэллингс?

— У нее руки связаны, сэр.

— Она может прыгать или она не умеет? Боже! Эти новые солдаты и с карликом не справятся. Пошли, девочка. — Он взял ее за плечо, потянул, потом взглянул на полковника Прайора. — Эбенйзер Слайз здесь?

Полковник Прайор задумался, но Верный До Гроба поспешил с ответом:

— Он на крепостном валу.

— Хочет получше все разглядеть, да? — Хэррис засмеялся. — Я не могу ждать. Шевелись, ведьма!

Хэррис и Мэйсон провели ее мимо колокольни к скользким, вонючим речным воротам. К Воротам Предателя. В проходе, ведшем к ступеням, на волнах среди мусора покачивалась большая лодка. В ней с нетерпеливым видом ждали шестеро гребцов — эти ступени вели лишь к топору, петле или костру. Хэррис толкнул Кэмпион вниз по лестнице. Был отлив, и нижние ступени стали предательски скользкими.

— Залезай.

За ними следовал полковник Прайор, предупредивший:

— Вы не пройдете под мостом, полковник.

— Конечно, не пройду, — огрызнулся Хэррис. Под узкими арками Лондонского моста лодки могли проходить лишь в часы прилива, да и тогда это было делом опасным.

— Нас ждет экипаж у Медвежьей верфи. Вы что же, думали, я поведу ее сквозь эту проклятую толпу?

Мэйсон посадил девушку на скамью на корме. Полковник Хэррис плюхнулся рядом, заскрежетав ножнами по дну лодки, и скомандовал гребцам:

— Трогайте!

Отталкиваясь веслами, как шестами, они проследовали по мрачному сырому каменному тоннелю и проскользнули под огромной опускающейся решеткой, которая могла перегородить выход. Кэмпион увидела, как нос лодки вырвался на солнечный свет, потом ощутила тепло на лице — гребцы разворачивали лодку вверх по реке. Они подались вперед, поднажали, сделали гребок — и стены Тауэра остались позади.

— Смотри, ведьма! — Хэррис показал направо. Ей показалось, что лицо под стальными прутьями шлема смеялось.

Кэмпион увидела огромное скопище людей на холме. В толпе был проделан проход, который должен был привести ее к сложенному хворосту и шесту, ясно различимому на невысокой вершине холма. На лодку обрушился шум, точнее гул, который будто распространялся по всему городу. Все это заставило ее сжаться.

Хэррис потрогал ее хлопковую рубашку.

— Я смотрю, ты оделась в предвкушении теплого дня. Он то ли залаял, то ли засмеялся. Гребцы хмыкнули, дружно налегая на весла.

Кастомз-Хаус скрыл из виду Тауэр-Хилл, но гул толпы все еще преследовал ее. Ее неудержимо трясло. Она спаслась от костра, но ради чего? Какими щипцами, прутьями и факелами станут теперь мучить ее?

Гребцы нагнулись к ней, снова выпрямились, но их глаза продолжали следить за Кэмпион. Она плакала и сама не знала — от облегчения ли или от того, что ее мучениям не суждено завершиться быстротечным кошмаром. Может быть, теперь они продлятся еще неизвестно сколько. На воде играли солнечные блики. Впереди громоздились высокие дома, выстроенные на Лондонском мосту.

— Медвежья верфь, — проревел Хэррис.

Гребцы с правого борта пропустили один взмах, лодка развернулась и направилась к разваливающемуся деревянному пирсу со стороны города. Матрос, сливавший помои с голландского шлюпа, уставился на проскользнувшую под кормой лодку.

— Пошли, ведьма.

Хэррис взгромоздил ее на пирс, кинул кошелек загребному и быстро повел девушку к ожидавшему их экипажу. Кожаные занавески были задернуты и прибиты гвоздями. На кучерском месте ждал человек. Мэйсон устроился рядом с ним, а Хэррис втолкнул Кэмпион в темный экипаж. Они рванулись вперед.

Она не могла бы сказать, сколько времени они ехали. Казалось, недолго. Она слышала, как кучер ругался, когда встречались какие-то препятствия, чувствовала, как раскачивался на поворотах экипаж, маневрируя по узким улочкам, а иногда, когда они выезжали на солнце, к ней пробивались узенькие полоски света сквозь щелки, оставшиеся в тех местах, где были прибиты занавески. Она не знала, ехали они на юг, на север, на запад или на восток, она знала только, что ее везут навстречу новым мучениям.

Потом захлопнулись ворота и отсекли уличный шум, она услышала, как от стен эхом отдается стук подков по камням. Хэррис распахнул дверцу. Экипаж остановился, раскачиваясь на кожаных рессорах.

— Выходи.

Она очутилась в каменном дворе. Стены были без окон. Единственный сводчатый вход вел внутрь здания.

— Входи, ведьма.

Кэмпион подумала о книге мучеников, которую ей дарили в детстве. Она знала, что у нее не хватит мужества вынести кусачки, факелы, когти и дыбы правды. Она разрыдалась.

Хэррис подгонял ее вниз по длинному холодному коридору. Его сапоги гулко топали между каменных стен, Кэмпион вся сжалась в ожидании пыток.

Полковник Хэррис остановился перед дверью. Он достал нож и рассек веревки, все еще врезавшиеся ей в запястья. Она услышала, как он заворчал, орудуя ножом. Касавшиеся ее кожаные перчатки были грубы. Он распахнул дверь.

— Входи.

Горел камин. Он ждал ее.

Кровать ждала. Там была новая одежда, еда, вино. Кэмпион решила, что ее вот-вот схватят грубые руки, а вместо этого к ней подошла по-матерински ласковая женщина и нежно обняла. Женщина успокаивала ее, гладила по волосам, крепко обнимала, заслоняя от ужасов.

— Ты в безопасности, дитя! В безопасности! Тебя спасли!

Но Кэмпион уже ничего не понимала. Она заплакала, упала, и в мозгу у нее возникли картины огня, который разгорался, чтобы сжечь ее. Но этому огню ее не отдали, хоть пока она этого еще и не понимала. Она была в безопасности.

 

Глава 23

Полковник Джошуа Хэррис был адъютантом графа Манчестера, генерала, командовавшего парламентской армией Восточной ассоциации, той самой, благодаря которой в основном и было выиграно сражение при Марстон-Муре. Поэтому, когда полковник Хэррис потребовал ордера у спикера, дабы воины смогли выяснить, была ли упоминавшаяся в «Mercurius» Доркас Скэммелл участницей заговора католиков, имевшего целью собрать новые силы для борьбы с парламентом, спикеру ничего не оставалось, как согласиться. Нужно было потакать прихотям армии, выигрывавшей войну. И спикер с облегчением подумал, что не ему придется объяснять вопящей толпе на Тауэр-Хилле, почему развлечения откладываются.

Однако не исключено, что спикер пребывал бы в не столь благодушном настроении, если бы знал, что в день, избранный для казни Кэмпион, полковник Джошуа Хэррис в большом кафедральном соборе в Йорке воздавал благодарение Господу за успешную осаду круглоголовыми этого самого города.

Человеку, называвшему себя полковником Хэррисом, тоже следовало бы быть в Йорке. Он тоже был полковником парламентской армии, но, в отличие от настоящего полковника Хэрриса, не стал бы благодарить Господа за победу круглоголовых. Полковник Вэвесор Деворэкс был человеком короля, втеревшимся в ряды врага.

Когда Вэвесор Деворэкс вернулся в комнату Кэмпион, он уже расстался с кожаной полумаской, но и без нее его вид наводил ужас. Глаза были серые, холодные, загорелая кожа в морщинах, от линии волос до седой бороды протянулся кривой рваный шрам, проходивший совсем рядом с глазом. У Вэвесора Деворэкса было суровое лицо, говорившее о том, что он уже всего навидался и ничто в этом мире не способно его удивить.

Он встал рядом с кроватью.

— Что ты ей дала?

— Настойку опия, — с сильным иностранным акцентом сказала женщина.

Он пристально смотрел на Кэмпион, теребя подкладку своей засаленной кожаной куртки. Потом перевел взгляд на собеседницу.

— Сбрей мне бороду.

— Бороду? — удивилась она.

— Боже мой, женщина! Пол армии ищет сейчас одноглазого мужчину с бородой, — он посмотрел на Кэмпион, чьи веки смежил сон, — и все из-за нее.

— Вы полагаете, она этого не стоит?

— Кто знает?

Он вышел из комнаты.

Женщина посмотрела на закрытую дверь, пробормотав:

— Пойди напейся, Деворэкс.

В ее голосе звучала сильная неприязнь.

Вэвесор Деворэкс напивался каждый день. Его лицо было обезображено войной и пристрастием к спиртному. Утром он чаще всего бывал трезв, в течение дня тоже, однако редко выдавалась такая ночь, когда бы Вэвесор Деворэкс не прикладывался к бутылке. В компании он бывал пьян и жизнерадостен, но оставшись один, пил угрюмо и дико.

У него были друзья. Те, кто пустился в бешеную скачку, когда Вэвесор Деворэкс прочитал «Mercurius». Все они были солдаты, которые гордились им и в некотором смысле могли считаться его друзьями. Это тоже были искатели приключений, наемники, сражавшиеся вместе еще со времен религиозных войн в Европе, и преданы они были не королю, не парламенту, а одному лишь Вэвесору Деворэксу. Когда тот приказывал, они повиновались.

У полковника же был свой хозяин, которому он столь же беспрекословно повиновался. Вэвесор был человеком Мордехая Лопеса, хотя никто не знал почему. Ходили слухи, будто богатый еврей выкупил англичанина с мавританской каторги. Другие, наделенные, возможно, более живым воображением, утверждали, что Деворэкс — незаконнорожденный сын еврея от благородной женщины, но никто никогда не отваживался спросить об этом самого Деворэкса. Ясно было только одно: Деворэкс был послушен велениям Мордехая Лопеса.

Марта Ренселинк, добрая женщина, успокаивавшая натерпевшуюся ужасов Кэмпион, не любила Вэвесора Деворэкса. Ей не нравилось, что он имеет влияние на ее хозяина, она не переносила случавшиеся у него приступы необузданности, боялась его небрежного, колючего языка. Марта была экономкой Лопеса, всецело ему преданной. Только ее Мордехай привез в Лондон по Северному морю. Остальньм слугам в Амстердаме было приказано говорить, что их хозяин тяжело болен. Тем временем Лопес сел на первый же корабль, отправлявшийся в Англию. При нем были документы, согласно которым он числился агентом банка Амстердама, прибывшим для переговоров о заеме, предоставляемом парламенту. Фальшивые документы помогли им быстро убедить солдат, охранявших лондонские доки от агентов роялистов. Затем хозяин и слуга направились в этот самый дом, и здесь, впервые с тех пор, как он прочитал заметку в «Mercurius», Лопес позволил себе расслабиться.

— Вэвесор здесь, Марта. Он здесь. Все будет хорошо! Лопес был доволен, уверен, что теперь девушку спасут, и Марта, чтобы угодить хозяину, скрывала свою неприязнь к здоровенному, грубоватому английскому вояке.

Кэмпион потребовалось три дня, чтобы оправиться, Она не спешила доверять своим спасителям и еще не ощутила себя в безопасности. Все это время о ней заботилась только Марта. Лишь на третий вечер Марте наконец удалось уговорить Кэмпион встретиться с тем, кто ради нее приплыл сюда из Амстердама, — с Мордехаем Лопесом.

Кэмпион нервничала. Одеваясь, она думала лишь о том, что не верит любым хранителям печати. Марта Ренселинк посмеивалась над ее подозрительностью. «Он хороший человек, дитя мое, добрый человек. А теперь присядь, пока я буду тебя причесывать». Комната, в которой Марта оставила ее, была великолепна. Окна выходили на реку, и Кэмпион впервые поняла, что находится на южном берегу Темзы. Справа виднелся лондонский Тауэр, лучи закатного солнца освещали самые высокие из его валов. Слева простирался огромный мост, высоко вздыбившийся над водой. Сама комната была обшита темными панелями, пол устилали восточные ковры. Одна стена была заставлена книжными полками. Переплеты с золотым тиснением поблескивали в свете нескольких зажженных свечей. Она настороженно шагнула к окнам, из которых открывался великолепный вид, но тут же отпрянула и вскрикнула, потому что в алькове среди книг качнулась тень.

— Не бойтесь! Подойдите, Доркас! Я очень рад познакомиться с вами. Наконец-то.

Навстречу ей двинулся старик. Он был худощав, прям, а зачесанные назад седые волосы придавали благородство его загорелому, морщинистому лицу. У старика была заостренная, аккуратная бородка, такая же седая, как и волосы. Одет он был в черный бархат, скромно отделанный белыми кружевами.

— Я Мордехай Лопес. Этот дом принадлежит мне, а все, что в этом доме, — ваше.

Он улыбнулся собственному цветистому приветствию, церемонно поклонился ей.

— Не угодно ли посидеть со мной у окна? Закат над мостом — лучшая картина в Лондоне. Просто великолепно. Не думаю, что Венеция может похвастаться чем-то столь же прекрасным. Прошу вас.

Говорил он ласково. Был изысканно вежлив. Но двигался медленно, будто резкий жест мог напугать ее. В течение нескольких минут Лопес рассказывал о доме, в котором они находились.

— Моему народу не рады в Англии. Раньше я жил в Лондоне, но нас выселили, так что я заколотил свой роскошный особняк в городе, но тайно сохранил этот дом. Сюда я могу приплывать на лодке и так же на лодке исчезать. Дом стоял прямо на реке, Кэмпион ясно различала звук плещущейся о сваи воды. Мордехай Лопес угостил ее вином.

— Теперь этим домом пользуется Вэвесор. Тут он скрывает своих друзей-роялистов. Когда-нибудь это, наверное, станет известно, и я увижу здесь лишь следы разорения, — Он подал ей хрустальную рюмку с чудесной гранью. — Вам понравился Вэвесор?

Марта рассказала Кэмпион, что «полковник Хэррис» на самом деле Вэвесор Деворэкс. Кэмпион все еще волновалась. Она взглянула на проницательного, добродушного еврея:

— Вид у него очень страшный. Лопес рассмеялся.

— Да, дорогая, так оно и есть. Очень страшный!

— Кто страшный? — Со стороны двери неожиданно раздался рык. Кэмпион, вздрогнув, обернулась и увидела высокого седого полковника. Она бы не узнала его, если бы не голос. Бороды у Деворэкса больше не было, повязки тоже, но лицо оставалось свирепым. Безжалостное лидо. Он смотрел на нее, подходя ближе.

— Закат, который вы и не рассчитывали увидеть, мисс Слайз? Или вас называть миссис Скэммелл?

Заикаясь, она выговорила:

— Мисс Слайз.

Ей казалось, что от Деворэкса исходит угроза.

— Она заговорила! О чудо! — Он поднял бутылку, будто провозглашая тост. — Поблагодарили бы лучше меня, мисс Слайз. Я избавил вас от поджаривания.

Сердце у нее готово было выскочить из груди.

— Благодарю вас, сэр.

— И правильно, черт возьми.

Вэвесор Деворэкс плюхнулся в кресло, вытянув на ковре ноги в грязных сапогах. Он подмигнул Лопесу:

— Я тут бродил по улицам этого некогда прекрасного города. Говорят, ее спас дьявол! Дьявол! — Он засмеялся, потирая подбородок, который был бледнее, чем все остальное лицо.

Лопес говорил терпеливо, даже с любовью:

— Ты напиваешься, Вэвесор?

— Очень сильно. — Эти слова он произнес злобно, потом взглянул на Кэмпион. — Если вам когда-либо потребуется осушить бутылку, мисс Слайз, спасти девушку или предать чье-либо дело, я к вашим услугам.

Он опрокинул бутылку. На кожаную куртку потекли две тоненькие струйки. Бутылка встала на место, а его холодные, жесткие глаза уставились на Кэмпион.

— Как, по-вашему, из меня хороший дьявол получается, Мисс Слайз?

— Не знаю, сэр.

— Сэр, она называет меня, «сэр»! Вот что значит постареть, Мордехай. — Он покачал головой и вдруг осуждающе посмотрел на Кэмпион: — Тот священник, что был рядом с вами в Тауэре, жилистый мужчина с тиком, это Верный До Гроба Херви?

— Да, — подтвердила она.

— Жаль, что я тогда этого не знал. Боже мой! Я сегодня видел этрго ублюдка, проповедовал в церкви Полз-Кросс, называл меня дьяволом! Меня! Мне бы надо было прихватить с собой эту скотину, когда я вас спасал, и кастрировать его ржавым ножом, правда, сомневаюсь, что там есть, что кастрировать.

— Вэвесор! — пристыдил его Лопес — Ты оскорбляешь слух нашей гостьи.

Деворэкс беззвучно затрясся. Циничные глаза смотрели на Кэмпион.

— Вот видите, я вовсе не страшен, меня может отчитать хозяин. Человек, которого можно отчитать, уже не страшен. — Он посмотрел на Лопеса. — Мне нужны деньги, хозяин.

— Конечно. На еду?

— И на вино, и на женщин. Лопес сделал приглашающий жест:

— Есть можешь с нами, Вэвесор.

К облегчению Кэмпион, высокий солдат отказался.

— Нет, Мордехай. Сегодня я куплю своим людям свинину. Твоя жуткая религия запрещает это. А мне нужна свинина, выпивка, плоть, и еще такое место, где женщин не оскорблял бы мой говор простого солдата. — Он встал. — Так как насчет денег?

Лопес поднялся, предупредив Кэмпион:

— Я вернусь через минуту.

Она осталась одна. Хоть Вэвесор Деворэкс и спас ей жизнь, в его присутствии она ощущала скованность.

Садившееся за мостом солнце было, как и говорил Лопес, великолепно. Под огромным мостом, выделявшимся в малиновом угасающем свете, темнел восточный плес. Наступал отлив, и вода с силой рвалась сквозь узкие арки. Лучи невидимого солнца преломлялись в мириадах брызг, и чудилось, будто весь огромный мост плавает в расплавленном золоте, льющемся в темную воду. То, что она здесь и смотрит на всю эту красоту, представлялось Кэмпион нереальным. Ей бы хотелось увидеть Тоби или леди Маргарет. Ей нужны были друзья, а не чужие.

— Он вас сильно пугает, да?

Она обернулась и заметила на пороге Мордехая Лопеса. Тот прикрыл дверь и приблизился к ней.

— Не надо его бояться. Это мой, человек, он мне предан, и я обещаю, он будет вас защищать.

Он сел напротив, устремив на Кэмпион проницательный взор:

— Вы полагаете, он недобрый человек? А я думаю, что, наверное, добрый, только очень несчастный. Ему уже под пятьдесят, а он так и не познал счастья. Он стареет и ищет забвение у проституток или на дне бутылки. — Лопес помолчал. — Вэвесор — солдат, может быть, один из лучших в Европе, но что делать солдату, когда он становится слишком стар? Вэвесор похож на старого, опытного волкодава, который боится, что уже не сможет угнаться за сворой.

Кэмпион понравилось это сравнение. Лопес заметил ее улыбку и остался доволен.

— Не забывайте, что некогда он был молод, у него были свои надежды, мечты, планы, но теперь ничего этого не осталось. — Он покачал головой. — Он может быть отвратительным, грубым, шумным и страшным, но все ради того, чтобы заглушить тоску. Так что не бойтесь его. Даже старый волкодав заслуживает косточку-другую. А теперь, — он резко переменил тему, — Марта зажжет побольше свечей, растопит камин, и мы побеседуем.

Кэмпион гадала, в состоянии ли она проникнуться состраданием к такому человеку, как Деворэкс, но за обедом она позабыла про солдата и почувствовала расположение к деликатному старику, оказавшемуся удивительно внимательным слушателем. Он уговорил ее рассказать о своей жизни все до конца, и, смущаясь, она поведала даже, как ее называет Тоби. Имя ему понравилось.

— Можно, я буду называть вас Кэмпион?

Она кивнула.

— Я так и сделаю. Спасибо. — Он указал на ее тарелку. — Утка из Голландии, Кэмпион. Обязательно попробуйте.

Когда обед закончился, Лопес снова подвел ее к стульям у окна. На улице была черная ночь, в темноте виднелись освещенные свечами окна на мосту и кормовые фонари стоявших на якоре кораблей, отбрасывавшие длинные желтые полосы света на струившуюся под ними воду. Мордехай Лопес задернул шторы, и шум перестал доноситься.

— Вам бы хотелось известить Тоби, что вы спасены?

— Да, пожалуйста.

— Я отправлю в Оксфорд кого-нибудь из людей Вэвесора. Вы говорите, лорд Тэллис?

Она снова кивнула, вспомнив записку преподобного Перилли.

Лопес сказал: — Кстати, он конечно же теперь сэр Тоби.

Об этом она ни разу не подумала. Кэмпион как-то неуверенно, — ведь уже так давно не было случая — рассмеялась:

— Думаю, что так.

— А вы будете леди Лэзендер.

— Нет!

Сама мысль была забавна — не та, чтобы выйти замуж, а та, чтобы приобрести титул.

— Да-да, и к тому же богаты!

При этих словах она вся напряглась. Ни разу еще Мордехай Лопес не заговаривал с ней о печатях, хотя и внимательно слушал, когда она рассказывала, сколько усилий приложили сэр Гренвилл Кони и ее брат, чтобы завладеть печатью святого Матфея. Кэмпион почувствовала, что теперь настал тот самый миг, которого она, ничего не ведая, ждала в доме сэра Гренвилла Кони. Она отправилась туда за разгадкой тайны и стала жертвой своей неосведомленности. Лопес встал, подошел к столу, положил на него сумку, и, когда он повернулся к окну, Кэмпион догадалась, что находится на пороге значительного открытия. Ей стало страшно.

Мордехай Лопес не заговорил. Просто молча положил руку на стол, посмотрел на девушку и вернулся к своему стулу. На столе остался какой-то предмет.

Она и не глядя знала, что там такое.

— Это ваше, забирайте, — произнес Лопес.

При свете свечей золото блестело как бы еще ярче. В золотом цилиндре с ободком из драгоценных камней она видела причину всех своих страданий. Она едва осмелилась прикоснуться к нему. Из-за такого же украшения пал замок Лэзен, был убит сэр Джордж, перерезали горло Сэмьюэлу Скэммеллу, сама она оказалась на волосок от гибели.

Поднимая печать, Кэмпион затаила дыхание. И снова ее поразила тяжесть золота.

Печать святого Матфея изображала топор, от которого и принял смерть этот великомученик, печать святого Марка была сделана в виде крылатого льва. На нее походила и эта печать святого Луки, украшенная крылатым быком с высоко задранной большой головой, — символ третьего евангелиста.

Кэмпион развинтила половинки и не могла сдержать улыбки, разглядывая маленькую серебряную статуэтку. Внутри святого Матфея находилось распятие, святой Марк скрывал обнаженную женщину, млеющую от наслаждения, внутри же святого Луки был заключен крохотный серебряный поросенок.

— Внутри каждой печати, Кэмпион, находится символ того, чего больше всего боится ее владелец.

Голос Лопеса звучал спокойно. Происходящее казалось Кэмпион почти невероятным — тайна раскрывалась.

— Мэттью Слайзу досталось распятие. Сэру Гренвиллу Кони — обнаженная женщина, а я получил свинью. — Он усмехнулся. — Но не считаю это большим оскорблением.

Она сложила вместе половинки и посмотрела на старика:

— А что внутри четвертой печати?

— Не знаю. Все их заказывал владелец печати святого Иоанна. Мне тоже хотелось бы узнать, чего же боится больше всего он сам.

Кэмпион притихла. Ей вдруг стало страшно спросить о том, что она стремилась выведать в течение года.

— Кристофер Эретайн — это человек, которому принадлежит печать святого Иоанна?

— Да. — Лопес продолжал смотреть на нее, голос его был по-прежнему приветлив. — Пришло время узнать все, Кэмпион.

Он отхлебнул немного вина, прислушиваясь, как постреливают за каминным экраном выловленные из реки влажные дрова. Каждая секунда была для Кэмпион томительной. Наконец Лопес заговорил снова:

— Начнем с моего друга Кристофера Эретайна. Взгляд его был рассеянным. Он рассматривал печать словно какой-то давно забытый, малознакомый ему предмет.

— Говорили, что Кит Эретайн — самый красивый мужчина в Европе, думаю, так оно и было. К тому же он был настоящим повесой, острословом, поэтом, борцом и лучшим собеседником, которого я знал.

Лопес грустно вздохнул и продолжал рассказ, двигаясь к книжным полкам.

— Он обожал женщин, Кэмпион, хотя, думается мне, женщинам его любить было опасно.

Он дотянулся до верхней полки, покряхтел и достал книгу.

— Кит страдал чудесной формой безумия, не уверен, что даже смогу объяснить ее. По-моему, он не ведал страха, был слишком горд, слишком зол, никогда ни перед кем не склонял головы. Я иной раз думаю, не ненависть ли руководила им в его поисках любви.

Лопес улыбнулся своему предположению, снова сел и положил книгу на колени.

— У Кита Эретайна могло бы быть все, Кэмпион, абсолютно все. Он мог бы быть графом! Старый король предлагал ему графский титул, но Кит отмахнулся от него.

Он сделал паузу и отхлебнул еще вина. Кэмпион переспросила:

— Отмахнулся?

— Да, дорогая моя. Поймите, что король Иоанн был похож на сэра Гренвилла Кони. Ему нравились любовники-мужчины. По-моему, он влюбился в Кита, но тот об этом и слышать не желал. Ни в какую. Король предложил ему все, а взамен Кит подарил ему стихотворение. — Лопес заулыбался. — Опубликовано оно было анонимно, но все знали, что его автор — Кит Эретайн. Он даже хвастался этим! В этом стихотворении он назвал короля «шотландским чертополохом с бесполой колючкой».

Лопес засмеялся, радуясь, что и Кэмпион улыбнулась. А потом грустно произнес:

— И стихотворение было плохим, и замысел никудышным, и кончиться все это могло только одним, Кит оказался там, где были вы, — в Тауэре. Все говорили, что он обречен, что оскорбление было слишком серьезным и слишком публичным, чтобы оставить его неотмщенным, но мне удалось вызволить его.

— Правда?

Лопес сказал:

— Я был перед Китом в большом долгу, а король английский передо мной в маленьком. Я простил королю его долг, за это он отдал мне Кита Эретайна. Но было еще одно условие. Киту Эретайну запрещено было ступать на английскую землю.

Лопес взял лежавшую на коленях книгу.

— Тогда он перестал быть поэтом, если согласиться, что когда-то он им был, и сделался солдатом. Вот, — он протянул книгу, — это его.

Книга казалась какой-то странной, будто кожаный переплет был слишком велик для поэтических страниц. Кэмпион все поняла, когда открыла ее. Кто-то выдрал все страницы, оставив лишь две. Одна из них — с заглавием: «Стихотворения и пр. На несколько тем. Мистер Кристофер Эретайн». На другой странице была помещена гравюра в замысловатой рамке, изображавшая поэта. Рисунок был маленький, безжизненный, но художнику удалось передать высокомерную красоту. Это было гордое лицо человека, взиравшего на мир, который он собирался покорить.

Она перевернула первую страницу и увидела оборванные нити на переплете. Здесь была какая-то надпись, сделанная крупным стремительным почерком: «Дарю моему другу Мордехаю эту значительно улучшенную книгу. Кит. Кэмпион посмотрела на Лопеса:

— Он вырвал стихи?

— Да. И сжег. Вот в этом самом камине. Лопес усмехнулся, вспоминая происшедшее:

— Думаю, он знал, что никогда не сможет стать великим поэтом, поэтому решил вообще им не быть. Но я подозреваю, он не понимал, насколько он необыкновенный человек. Кит Эретайн, дорогая моя, это огромный талант, растраченный впустую.

Мордехай Лопес потягивал вино. Он глядел на печать, но когда поставил рюмку, то перевел взгляд на Кэмпион и произнес слова, которые почему-то не удивили ее, но все равно вывернули всю душу наизнанку:

— Он был к тому же вашим отцом.

 

Глава 24

Колокола на церкви Святой Девы Марии пробили одиннадцать. На противоположном берегу реки со стороны города, карабкавшегося вверх к огромному собору, эхом отозвались десятки других колоколов. Ворота Лондона запирали, большинство его жителей уже заснуло; утром они пробудятся, чтобы встретить новый день, такой же обычный, как и оставшийся позади. Но для Кэмпион все выглядело иначе. Ее словно выхватили из привычной обстановки. Оказывалось, что Мэттью Слайз, угрюмый пуританин, взваливший на нее груз гнева Господня, не был ей отцом. Ее отцом был поэт-неудачник, острослов, любовник, изгнанник. Кит Эретайн. Она перевернула страницу в разорванной книге и снова посмотрела на портрет. Она попыталась найти сходство между собой и этим надменным, властным обликом, но не смогла.

— Это мой отец?

— Да, — мягко подтвердил Лопес.

Ей казалось, будто она летит в черную бездну и будто в безотрадной мгле пытается взмахнуть крыльями, чтобы снова выбраться на свет. «Стихотворения и прочее. На несколько тем». Но какие? Какие «темы», какие замыслы руководили действиями ее настоящего отца?

— История эта началась очень давно, Кэмпион, еще в Италии. — Лопес прислонил голову к высокой спинке своего стула. — Там подняли восстание против моего народа. Не помню даже, с чего все началось, наверное, ребенок какого-нибудь христианина упал в речку и утонул, а толпа решила, что это мы, евреи, похитили малыша и принесли в жертву в синагоге. — Он улыбнулся. — Так частенько считали. На нас напали. Там был и ваш отец, совсем еще молодой человек, и, думаю, ему просто показалось забавнее драться против толпы, чем присоединиться к ней. Он спас жизнь мне, моей жене и дочери. Он дрался за нас, спас нас и оскорбился, когда я предложил ему вознаграждение. Но в конце концов я все-таки расплатился с ним. Я прослышал, что он в Тауэре, а я как раз одолжил королю Англии некоторую сумму. Так что я аннулировал долг короля Иоанна в обмен на жизнь вашего отца.

Когда я привез его в Голландию, у него ни гроша не было. Я предложил ему денег, он отказался, а потом заключил со мной сделку. Он возьмет деньги, а через год вернет с процентами. Все же, что он наживет сверх того, достанется ему.

Вспоминая это, Лопес улыбался.

— Это было в 1623 году. Он купил превосходный корабль, нанял людей, приобрел оружие и пустился в плавание сражаться с Испанией. Попросту говоря, стал пиратом. Правда, голландцы снабдили его какими-то документами, но эти бумаги едва ли помешали бы испанцам предать его медленной смерти. К счастью, до этого не дошло. Когда фортуна улыбалась вашему отцу, она улыбалась широко. — Лопес пригубил вина. — Нужно было видеть его возвращение. Он привел с собой еще два корабля, оба захваченные и оба доверху набитые испанским золотом. — Он покачал головой. — Таких денег я никогда не видел, никогда! Только два человека на свете когда-либо отбирали у испанцев больше, но никому это не было до такой степени безразлично, как вашему отцу. Он выплатил мне долг, взял немного денег себе и дал мне новое поручение. Я должен был устроить так, чтобы все остальные деньги достались вам. Это было целое состояние, Кэмпион, настоящее состояние.

Огонь угас за экраном, в комнате становилось прохладно. Однако ни Лопес, ни Кэмпион не пошевелились, чтобы подложить дров в догорающий камин. Кэмпион с замиранием сердца слушала, как чужой человек рассказывал ей, кто она такая.

Лопес поглаживал бородку.

— До того, как все это произошло, до того, как Кит сочинил стихотворение о короле Иоанне, он влюбился. Боже мой! Он был потрясен. Он писал мне, что нашел своего ангела и непременно женится. К тому времени я знал его уже шесть лет и считал, что он вообще не создан для брака. Через полгода он снова написал мне, что по-прежнему влюблен. Он писал, что это невинное, нежное и очень сильное создание. Он добавлял, что она очень очень красива. — Лопес вздохнул. — Думаю, так оно и было, ведь она была вашей матерью.

Кэмпион улыбнулась в ответ на комплимент.

— Как ее звали?

— Агата Прескотт. Уродливое имя.

— Прескотт? — вздрогнула Кэмпион.

— Да. Она была младшей сестрой Марты Слайз. — Лопес в недоумении покачал головой. — Уж и не знаю, как Кит Эретаин познакомился с юной пуританкой, но это произошло, и он влюбился в нее, а она в него, только у них так и не было времени обвенчаться. Его арестовали, заточили в Тауэр, а она осталась беременной.

Мордахай Лопес потягивал вино.

— Она была одна. Полагаю, она обратилась к друзьям Кита за помощью, но он тогда знался с ненадежными людьми, и помощи так и не последовало. Кому нужен беременный ангел? — Он передернул плечами. — Я не знал ее, она не знала меня. Я бы с радостью помог ей, но она сделала роковой, наверное, единственно возможный для нее шаг и с позором приползла домой.

Кэмпион попыталась вообразить, как повел бы себя Мэттью Слайз, если бы она сама пришла домой беременной. Даже подумать и то было страшно. Ей стало жаль девушку, которая вынуждена была вернуться к Прескотгам. Лопес обхватил колени руками.

— Они ее спрятали. Им было стыдно за нее, и иногда мне кажется, они радовались тому, что случилось дальше. Она умерла от родовой горячки всего через несколько дней после вашего рождения. Наверно, они надеялись, что и вы умрете.

Кэмпион заморгала, чтобы скрыть слезы, подступившие к глазам от огромной жалости к девушке, пытавшейся разорвать те же путы, от которых старалась избавиться и она сама. Ее мать тоже хотела быть свободной, но в конце концов пуритане схватили ее и обрекли на одинокую мученическую смерть.

— Вот так вы появились на свет, — сказал Лопес, — маленькое незаконнорожденное существо, позор семьи Прескотт. Они назвали вас Доркас. По-моему, это означает «исполненная добрых дел».

— Да.

— Они хотели, чтобы вы такой стали. Собирались воспитать из вас хорошую пуританку. — Лопес покачал головой. — Когда Кита освободили из Тауэра, он написал Прескоттам, спрашивая, что произошло, предлагал забрать вас у них. Они отказались.

— Почему?

— Потому что к тому времени их проблемы решились. У Агаты была старшая сестра. Мне говорили, Марта была не так красива.

— Нет, — подтвердила Кэмпион.

— Прескотты были богаты, могли позволить себе дать большое приданое за невестой, но к приданому прилагалась не только невеста. Прилагались и вы. Мэттью Слайз согласился жениться на Марте, взять вас и воспитать как собственную дочь. Мэттью и Марта пообещали ни при каких обстоятельствах не раскрывать позор Агаты. Вас нужно было спрятать.

Кэмпион подумала о Мэттью и Марте Слайз. Неудивительно, что они взвалили на нее тяжкую ношу гнева Господня. Их всегда преследовал страх, как бы сквозь пуританский уклад не проступила жизнерадостная натура Агаты.

— Потом, — продолжал Лопес, — Кит Эретайн нажил состояние и захотел, чтобы оно досталось вам. — Он мягко засмеялся. — Вы, пожалуй, подумаете, что передать ребенку состояние — дело нехитрое! Но не тут-то было! Пуритане отказывались брать деньги. Деньги были получены от дьявола и совратят вас с пути истинной веры, говорили они. Но когда дела у Мэттью Слайза пошли совсем плохо, — Лопес налил себе еще вина, — предложение Кита Эретайна перестало казаться таким уж дьявольским, в нем появилось даже что-то богоугодное! — Он засмеялся. — Так что они обратились к молодому адвокату, чтобы тот повел переговоры от их лица.

— Это был сэр Гренвилл Кони?

— Тогда просто Гренвилл Кони, но все равно пронырливая маленькая жаба. Как и все адвокаты, он обожал неясности. Неясность делает адвоката богатым. Начались всевозможные сложности.

Раздались удары колоколов, означавшие, что прошло еще пятнадцать минут. Со стороны реки долетел скорбный звук фалов, ударившихся о мачты.

— Мы не могли просто подарить вам деньги. Сделать это по закону было очень нелегко, да и Гренвиллу Кони мы отнюдь не доверяли. Он приехал в Амстердам встретиться с нами, и это кончилось катастрофой.

— Катастрофой?

На лице Лопеса появилось довольное и одновременно грустное выражение.

— Кони угораздило влюбиться в вашего отца. Думаю, это было несложно, если вы предпочитаете мужчин женщинам, но Кони умудрился обидеть Кита. Кони следовал за ним как раб. — Лопес усмехнулся. — Я советовал вашему отцу поощрять его, использовать страсть Кони в своих целях, но Кит всегда недолюбливал таких типов. Кончилось тем, что он догола раздел Кони, отхлестал его по заднице и швырнул в канал. И все это публично.

Кэмпион была в восторге.

— Как бы мне хотелось на это посмотреть. Я бы сама с удовольствием сделала то же самое!

— В каком-то смысле Кони за это отомстил, — заметил Лопес — Он приобрел картину, изображавшую обнаженного Нарцисса, и заплатил лишние деньги, чтобы поверх оригинала на ней написали лицо вашего отца. Ему хотелось, чтобы все думали, будто Эретайн был его любовником. На мой взгляд, месть странная, но Гренвиллу Кони она доставляла удовольствие.

Кэмпион уже не слушала. Она мысленно представляла себе то высокомерное, дикое, языческое, вызывающе красивое лицо, что заворожило ее в доме Кони. Ее отец! Теперь-то она понимала, почему многие с таким благоговением называли Кита Эретайна первым красавцем Европы. У ее матери не было никаких шансов устоять: пуританка увидела бога и влюбилась.

— Вы видели картину? — спросил Лопес.

— Да, — ответила она.

— Я не видел, но часто гадал, есть ли сходство. Кони нанял голландского художника, чтобы тот сделал наброски с вашего отца в пивной.

— Он получился похожим на бога.

— Тогда, видимо, сходство сильное. Любопытно, что полотно рождено ненавистью. — Лопес пожал плечами. — Заметьте, после этого наша задача легче не стала. — Он завершил разговор о картине и снова вернулся к Договору. — Видите ли, к тому времени я на эти деньги уже довольно много всего приобрел. Вам принадлежат земли в Италии, Франции, Англии и Испании, — перечислял он. — Вы очень, очень богаты. Все эти земли, Кэмпион, приносят доход. Или в виде ренты, или в виде урожая. Очень-очень много денег. Сомневаюсь, сыщутся ли в Англии двадцать человек богаче вас. Мы предложили простое решение: контроль за землей остается у нас, доходы же передаются Мэттью Слайзу. Когда вам исполнится двадцать один год, доходы будете получать вы. Но это их не устроило.

Господин Кони сказал, что, раз мы контролируем землю, мы можем в один прекрасный день просто перекрыть золотой ручей. Сказал, что так ни у Мэттью Слайза, ни у вас не будет уверенности в будущем. — Лопес с сожалением покачал головой. — Вы и представить себе не можете, Кэмпион, как усердно пытались мы передать вам эти деньги и как это было трудно. Тогда мы разработали другой, более хитроумный план. Мы согласились отказаться от контроля над собственностью при условии, что вся она переходит к вам, когда вам исполнится двадцать один год. Вы бы получили контроль над землей, над доходами — надо всем, но и этого Мэттью Слайз не принял. Он полагал, что, если вы слишком быстро разбогатеете, очень велик будет риск, что вы скатитесь к языческому образу жизни ваших настоящих родителей. Он хотел получить побольше времени для спасения вашей души, и, в конце концов, мы согласились, что вы станете наследницей по достижении двадцати пяти лет.

Если помните, мы согласились передать контроль над собственностью, но не в руки Гренвилла Кони или Мэттью Слайза. Вместо этого все мы пришли к выводу, что распоряжаться землей будет Амстердамский банк. На это согласился даже Гренвилл Кони, потому что это единственный банк, которому доверяют все. Он принадлежит не какой-то одной семье, а целой нации и почти никогда никого не обманывает. И по сей день, Кэмпион, там распоряжаются вашим богатством.

Странно звучали слова Лопеса о «ее богатстве». Она не чувствовала себя ни богатой, ни даже состоятельной. Она была всего-навсего молоденькой пуританкой, отстаивающей свою свободу вдали от любимого.

Лопес смотрел в потолок.

— Банк распоряжается вашей собственностью. Он получает доходы от агентов по всей Европе. Агенты, конечно же, вычитают свое жалованье, и я ни секунды не сомневаюсь, что каждый из них вас обсчитывает. Банк берет свою долю за труды, и я уверен, что иногда баланс у них не сходится и в основном в их пользу. Каждый месяц деньги с посыльным направляются сэру Гренвиллу Кони. И он, дорогая моя, наверняка присваивает себе огромную сумму. Оставшуюся часть денег посылали вашему отцу, и в Договоре, который представляет собой соглашение, заключенное между нами четверыми и банком, говорится, что их следует использовать на ваше благо, образование и процветание.

Она расхохоталась при мысли о том, что Мэттью Слайз пекся о ее счастье.

— На самом деле, — объяснял Лопес, — здесь не было ничего особенно хитроумного, все могло бы даже и получиться, но была совершена одна ужаснейшая ошибка. Вашему отцу, Киту Эретайну, понадобилось вмешаться. Мы оговорили в Договоре возможность внесения изменений. Предположим, Англия вступит в войну с Голландией, и деньги выплачивать станет невозможно. В этом случае нам придется передать кому-то право распоряжаться собственностью, и мы приняли простое решение, что любых тре наших подписей будет достаточно для изменения Договора. Это представлялось вполне надежным, ведь очень маловероятно было, чтобы я или ваш отец когда-либо сговорились с сэром Гренвиллом Кони или Мэттью Слайзом. Но Киту приспичило все усложнить. А что будет, спросил он, если кто-то из нас четверых умрет? Не проще ли было бы, если бы у каждого была печать и он имел бы право передавать ее кому вздумается. Печать дает владельцу четверть власти над Договором и подтверждает подпись любого, кто обращается в Амстердамский банк по поводу Договора. Как я уже сказал, это была жуткая мысль, но, наверное, Кит уже задумал послать Мэттью Слайзу распятие, а Гренвиллу Кони — женщину, так что он настоял на своем.

Теперь, как видите, — посетовал Лопес, — требовались не три подписи, а три печати. Любой, собравший три печати, смог бы распоряжаться всем богатством. Всем. Смог бы положить конец Договору, Если сэр Гренвилл, у которого, как я подозреваю, сейчас две из них, сможет завладеть третьей, он просто отправится в банк и навсегда заберет оттуда все деньги. Все целиком. У вас ничего не останется.

Кэмпион спросила:

— И если у сэра Гренвилла две печати, никто не в состоянии изменить Договор?

— Совершенно верно. И потому вас надо было убрать до того, как вам исполнится двадцать пять лет.

Лопес поднял бокал и улыбнулся ей поверх него.

— Теперь же вам, юная леди, предстоит сделать вот что: забрать печати у сэра Гренвилла Кони и, добавив к ним печать святого Луки, доставить все их в Амстердамский банк. Этого хотел ваш отец, и я вам помогу это осуществить.

Кэмпион взяла со стола печать. Теперь она поняла, почему солгал Мэттью Слайз, почему сэр Гренвилл пытался сжечь ее на костре, почему погиб Сэмьюэл Скэммелл, — чтобы дать возможность Эбенизеру унаследовать печать. Теперь она очень многое понимала, хотя все открывшееся ей еще предстояло обдумать, но одного она все же не могла понять. Она взглянула на Мордехая Лопеса:

— А где четвертая печать?

— Не знаю, — печально отозвался тот.

— А мой отец жив?

— Не знаю.

Она разрешила столько загадок, и вот перед ней встала новая, еще более важная.

— А почему мой отец не забрал меня у Слайзов?

— А вам бы этого хотелось?

— Да, о да!

Лопес смущенно пожал плечами:

— Он об этом не знал.

— А узнать он пытался?

Лопес с грустью посмотрел на нее:

— Вряд ли. Хотя не знаю.

Она чувствовала, что многое оставалось недосказанным.

— Расскажите мне все, что знаете.

Лопес вздохнул. Он понимал, что рано или поздно эти вопросы возникнут, и все же надеялся, что как-нибудь обойдется.

— По-моему, Кит верил, что настанет время, когда он вас заберет, но подходящего случая все не подворачивалось. Когда Договор был заключен и печати розданы, он перебрался в Швецию. Он сражался на стороне шведов и стал приближенным короля.

Кэмпион знала, что Лопес говорит о Густаве Адольфе, великом воине-короле, который глубоко вонзил меч протестантизма в Священную Римскую империю.

— Ваш отец был рядом с королем, когда того убили, и после этого покинул шведскую армию. Он приехал в Амстердам навестить меня. Он стал другим, Кэмпион. На той войне с ним кое-что произошло, и он изменился.

— Как изменился?

— Не знаю, — пожал плечами Лопес — Ему было под сорок. Думаю, он понимал, что жизнь не удалась и он никогда не станет тем великим человеком, каким мог бы стать, судя по его юности. Вам было одиннадцать. Мне известно, что он собирался поехать посмотреть на вас и даже забрать вас, но говорил, что вы, наверное, такая счастливая малышка и что вам нечего делать с таким человеком, как он.

Лопес помедлил, осторожно выбирая слова для следующей фразы:

— Вы были не единственным его ребенком, Кэмпион. Были еще два мальчика в Стокгольме, была маленькая девочка в Венеции и очаровательный младенец в Голландии.

— А их он видел? — с болью в голосе спросила она. Он кивнул.

— Но в те-то края он ездил. А из Англии был изгнан. — Лопес задумался. — Знаю, вам тяжело будет это слушать, но вы были особенным ребенком, дочерью его ангела, той единственной женщины, которую он, по-моему, по-настоящему любил, и вы были единственным ребенком, которого у него отняли. А еще, я думаю, ему было стыдно за то, что она умерла, за то, что он бросил вас, и, думаю, ему было страшно посмотреть на вас.

— Страшно?

— Да. А вдруг бы ребенок Кита Эретайна и его ангела оказался уродцем? Какова же тогда цена любви? Или вы бы возненавидели его за то, что он вас бросил? По-моему, ему хотелось сохранить память об Агате Прескотт как об идеальной женщине. Сохранить память об идеальной любви, способной сдвинуть горы. Но не знаю Кэмпион. Не знаю.

Кэмпион снова подняла печать.

— Он что же, думал, что мне достаточно будет его денег?

— Возможно.

— Я не хочу его денег!

Ей было больно оттого, что Эретайн отверг ее, ей вспомнились все безрадостные дни детства, от которых он мог бы ее избавить. Она положила печать на стол.

— Мне она не нужна.

— Вы хотите сказать, вам не нужна его любовь.

— У меня ее никогда не было.

Она думала о нем. Самый красивый мужчина в Европе, острослов, повеса, поэт, любовник и борец, который отдал свою дочь пуританам, потому что не мог допустить, чтобы она его обременяла.

— А что с ним случилось?

— В последний раз я видел его в 1633 году в Амстердаме. Он хотел остепениться. Говорил, что снова начнет писать, но только уже не стихи. Ему хотелось поселиться в новой стране, чистой стране, хотелось, чтобы все забыли о том, что жил когда-то некий Кристофер Эретайн. Он сказал, что выроет себе могилу и поставит надгробный камень, а потом устроит ферму и будет что-нибудь выращивать, кое-что писать, и, может быть, наконец-то воспитывать детей. Он отправился в Мериленд. — Лопес улыбнулся. — Я слышал, что там есть могила с его именем, но подозреваю, что он насмехается над теми, кто верит, будто он покоится в ней. Думаю, теперь он завел ферму, а может быть, он уже умер.

— Он никогда не писал вам?

— Ни слова. — Лопес казался усталым. — Он сказал, что отправляется в Мериленд, чтобы забыть все прошлое зло.

— А печать?

— Он увез ее с собой.

— Так, может быть, он жив?

— Может быть. — Лопесу очень не хотелось врать Кэмпион. Она нравилась ему. Он угадывал в ней внутреннюю силу покойной Агаты и до некоторой степени темперамент Кита Эретайна. Но Эретайн был другом Лопеса, и он в свое время заставил Мордехая Лопеса дать обещание. Простое и торжественное. И состоявшее в том, что Лопес никогда никому не раскроет, кем стал Кит Эретайн, даже его собственным незаконнорожденным детям. И Лопес сдержал свое слово. Хотя получал известия из Мериленда после 1633 года и знал, что Эретайн жив. — Из него не получился великий поэт, и он совсем бросил писать стихи. Подозреваю, что и Кит Эретайн из него не получился, так что он и пытаться перестал. Если хотите, считайте его американским фермером средних лет, который иногда вспоминает свою былую жизнь.

Во взгляде Кэмпион было презрение.

— И брошенных детей?

— С немалым состоянием, если вы соблаговолите его принять.

— Не соблаговолю.

Она злилась на человека, которого никогда не встречала. Она встала, бессильная и несчастная, подняла печать святого Луки и, с ненавистью посмотрев на нее, решительно положила на стол:

— Мне она не нужна.

Старик смотрел, как она подошла к камину, отодвинула в сторону экран и стала яростно ворошить догорающие угли. Полено разломилось, выбросив сноп искр. Она положила кочергу и снова повернулась к Лопесу:

— A «Mercunus» поступает в Мериленд? Лопес насмешливо сощурился:

— На это уходят недели. А пока, — он поднял печать, — возьмите обратно.

Кэмпион затрясла головой.

— Но почему он не мог хотя бы раз приехать ко мне? Лопес ее будто не слышал. Он держал печать перед глазами и говорил спокойно, почти небрежно.

— В Лондоне у меня есть друзья-торговцы, которым нет дела до моей религии. Вэвесор поспрашивал у них, что новенького вокруг. Похоже, сэр Гренвилл Кони взял замок Лэзен себе в собственность. — Он перевел взгляд на Кэмпион. — Без компенсации.

Она пришла в ужас.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что Тоби Лэзендер лишился всего. Всего. Думаю, он вместе с матерью теперь живет на благотворительность.

Кэмпион уставилась на печать, ярко поблескивавшую золотом в темной комнате. Она почувствовала, что ей не избавиться от печатей. Ради Тоби она должна следовать плану Киту Эретайна. — Я должна их собрать?

Лопес кивнул.

— С нашей помощью. Это задание я дам Вэвесору.

— Вашему волкодаву?

Лопес снова кивнул:

— Я натравлю волкодава на лягушку.

Лопес перехитрил ее, отвлек от горьких мыслей о Ките Эретайне, переключил внимание на долг перед Тоби и его матерью. Но она не даст себя отвлечь. В ее голос послышались гневные ноты:

— Мой отец вернется?

В словах старика звучала нежность.

— Это решать ему самому. А какое это имеет значение? Я помогаю вам, потому что я все еще в долгу перед ним.

В сознании Кэмпион будто воскресла проповедь Мэттью Слайза: «Ревнивый Бог перенес зло отцов на детей». Она смотрела на печать святого Луки и размышляла о том, что это зло ее отца теперь обрушивается на нее. И ради Тоби она должна смириться, хоть и ненавидит печати. Она перевела взгляд на Лопеса:

— Оставьте ее у себя, пока я здесь. Он вздохнул:

— Потерплю еще несколько дней. Я хранил ее шестнадцать лет.

Через час Кэмпион отправилась спать, а он еще немного помедлил после ее ухода. Раскрыл занавески и задумался о давней любви пуританки и поэта — жестокой, обреченной любви, которая так ярко вспыхнула на краткий миг и оставила после себя эту девушку, столь же изумительную, как и сама эта любовь. Река в арках моста вздымалась и опускалась, и на волнах дрожали отблески корабельных огней. Кит Эретайн был его другом, его дорогим другом, но Лопес не мог не согласиться с Кэмпион. Если сравнить отца и дочь, то стыдиться должна не она, а он. Лопес посмотрел поверх моста вдаль, на запад, в ночь и пробормотал давно привычные грустные слова: «Друг мой, друг мой».

 

Глава 25

В Лондоне царил переполох. Ведьма удрала из самого Тауэра, и теперь войска прочесывали город, правда, их усердие умерялось подозрением, что беглянки здесь уже давно нет. Церкви были переполнены, проповедники призывали Бога защитить своих детей от дьявола, а все найденные на заре трупы списывались за счет разгуливавшего по городу нечистого.

Утром за завтраком, после продолжительной беседы с Кэмпион, Мордехай Лопес, наблюдая, как на противоположном берегу солдаты обыскивают верфи, насмешливо сказал:

— Им предстоит длинный и бесплодный день.

— Как и большинству солдат, — проворчал Деворэкс. Лопес взглянул на покрасневшие глаза Вэвесора Деворэкса.

— Была плохая ночь?

— Ночью плохо не было. — Деворэкс выпил воды. — Просто я становлюсь чертовски стар для этого занятия. Ладно, что нужно делать?

Лопес попивал чай из блюдечка. Без этой роскоши он обойтись не мог.

— Я хочу, чтобы в Оксфорд передали сообщение. Кто-нибудь из твоих людей сможет это сделать?

— Они этим все время занимаются. А зачем?

Лопес рассказал Деворэксу о сэре Тоби Лэзендере, но полковнику услышанное не понравилось.

— Думаешь, она помчится к нему?

— Если он ее примет. — Лопес подул на чай. — Будь я любителем пари, я бы сказал, что еще до наступления зимы она станет леди Лэзендер.

Деворэкс подождал, пока Марта Ренселинк расставляла тарелки. Когда экономка удалилась, он с жаром заговорил:

— Она дура! Она бы должна в Амстердам ехать! Там она была бы в безопасности.

— Она поедет в Оксфорд. — Изящным движением указательного Пальца Лопес подцепил листик чая из блюдца. — Можешь доставить ее туда?

— Сейчас ты дергаешь за ниточки, Мордехай, а я ради тебя готов плясать по всему этому проклятому свету. Я полагаю, ты вернешься в Амстердам?

— Да, когда она уедет.

— И оставишь меня здесь, — угрюмо буркнул Деворэкс. Он ткнул ложкой в яичницу, поглядел, как скользит по оловяной тарелке желток, и перевел угрюмый взгляд на чай Лопеса.

— Не знаю, как ты можешь пить это дерьмо. — Он сгреб остатки яичницы и вывалил на кусок хлеба. — Значит, я должен собрать печати?

— Если можешь.

— Могу, Мордехай, могу. На это потребуется время, но я могу.

На изуродованном лице появилась загадочная улыбка, такая же горькая, как и те планы, что он строил в отношении драгоценностей и Договора. Вэвесор Деворэкс собирался на войну.

Сэр Гренвилл Кони охнул от боли.

— Сэр Гренвилл! Не двигайтесь! Умоляю вас, сэр, не двигайтесь!

Доктор надавил на ланцет и смотрел, как в серебряную чашу стекает кровь. Когда он пускал кровь состоятельным пациентам, то всегда пользовался серебряной чашей, — это был знак уважения. Доктор Чэндлер озабоченно сказал:

— Густая, сэр Гренвилл, очень густая.

— Больно! — простонал сэр Гренвилл.

— Потерпите немного, сэр Гренвилл, это недолго. — Чэндлер ободряюще улыбнулся. — А день-то какой замечательный, сэр Гренвилл, чудесный день. Возможно, прогулка на лодке взбодрит вас.

— Вы дурак, Чэндлер, набитый дурак.

— Как вам будет угодно, сэр Гренвилл, как вам будет угодно.

Доктор вытер кровь с ранки.

Открылась дверь, и вошел Эбенизер Слайз. Его темные, лишенные выражения глаза уставились на сэра Гренвилла:

— Коттдженс прислал извинения.

— Коттдженс — это куча дерьма. Не отсвечивай здесь!

Последние слова были предназначены доктору, который пытался снова стереть кровь с пореза. Сэр Гренвилл натянул рубашку и камзол, спустил ноги на пол и застонал. Живот нестерпимо ныл с тех пор, как девчонка исчезла из Тауэра.

— Ну и?

— По-видимому, Лопес не болен, — ответил Эбенизер. — И дома его нет. Коттдженс говорит, что взятка, потребовавшаяся для получения этой информации, не будет включена в ваш счет.

— Как он добр, — оскалился сэр Гренвилл. Жестом он велел доктору выйти из комнаты, и тот попятился, прихватив салфетку и серебряную чашу.

— Так значит, Лопес.

— Вероятно.

— И эта сучка, без сомнения, уже в Амстердаме.

— Вероятно.

— Вероятно! Вероятно! А что говорят лодочники? Гребцов, которые везли Кэмпион из Тауэра, нашли. То, что они в страхе рассказали, не принесло никакой ясности. Эбенизер захромал к стулу.

— Они их отвезли к Медвежьей верфи, где ждал экипаж.

— А потом?

— Неизвестно.

Казалось, сообщение о неудаче не трогало Эбенизера.

— А экипаж, вероятно, отвез их к кораблю на другой верфи. — Сэр Гренвилл тер руку, его жирное, бледное лицо хмурилось от боли. — Ох, этот евреи, этот сукин сын! Всех их надо было поубивать, а не изгонять. Черт бы его побрал!

Эбенизер смахнул пыль со своего черного рукава.

— Благодарите судьбу, что это всего лишь еврей. Судя по тому, что вы мне рассказывали, Эретайн был бы более опасным противником.

Пять дней сэр Гренвилл жил в страхе, что Кит Эретайн восстал из гроба. Извинения Коттдженса сняли это подозрение, хотя сэр Гренвилл все еще окружал себя телохранителями и редко появлялся на улицах Лондона. Лягушачье лицо было обращено к Эбенизеру.

— Проверьте, чтобы ваш треклятый дом надежно охранялся.

— Проверил.

В деревне Челси на берегу реки Эбенизер на деньги Договора приобрел большой дом. Сэру Гренвиллу, сделавшему молодого человека своим наследником, это не понравилось, но он предоставил Эбенизеру свободу действий.

Сэр Гренвилл оттолкнул бумаги, которые положил перед ним на стол секретарь.

— Так что мы теперь будем делать? Эбенизер пожал плечами.

— В похищении участвовали по крайней мере четверо. Одного можно было бы найти.

— В Амстердаме? — презрительно спросил сэр Гренвилл.

— Я подумал, не объявить ли о вознаграждении. Двести фунтов за подлинную информацию о побеге.

— А что толку?

Из-за боли в желудке сэр Гренвилл пребывал в ужасном настроении.

Эбенизер невозмутимо продолжал:

— Так мы могли бы выйти на нее. А потом мы ее и прикончили бы. — Его темные глаза были устремлены на сэра Гренвилла. — Вам бы следовало разрешить мне проделать это раньше. У нас слишком разыгралось воображение.

Сэр Гренвилл заворчал.

— В другой раз я сам ее угроблю. Я вырву ее проклятое сердце. Ладно. Объявляйте о награде. Вы утонете в море болванов, которые будут стараться похитрее соврать, чтобы получить двести фунтов.

— Я умею обращаться с болванами.

— И то верно. — Сэр Гренвилл заерзал в широком, с мягкой обивкой, кресле и взглянул на двух вооруженных охранников в саду. — У нас, Эбенизер, в распоряжении четыре года. Четыре года, прежде чем этой ведьме стукнет двадцать пять лет.

— Этого достаточно.

— Для того, чтобы найти и убить ее. — Сэр Гренвилл принял прежнюю позу, обратив выпученные глаза на Эбенизера. — Никто не получит этих печатей. Никто!

Что было истинной правдой, подумал Эбенизер. Никто не мог приблизиться к сэру Гренвиллу, не пройдя предварительно самое меньшее мимо одного из двенадцати вооруженных охранников, постоянно находившихся в доме. Даже Эбенизер не мог пронести оружие на встречу с сэром Гренвиллом. Эбенизер знал, что печати надежно спрятаны, потому что тоже мечтал заполучить оттиск печати святого Марка. Он ждал подходящего случая, но пока тщетно.

Да, Эбенизер по-прежнему мечтал стать владельцем Договора. Он не должен был достаться его сестре, этой незаконнорожденной девчонке. Она примется слишком вольно распоряжаться деньгами, которых не заслуживает; сэра же Гренвилла, рассуждал Эбенизер, течение истории и так уже оставляет позади.

Нет, думал Эбенизер, направляясь к лодке сэра Гренвилла, лишь он один был достоин Договора. Он возьмет эти деньги и с их помощью получит власть, которая даст ему возможность исправить общество. Он превратит Англию в страну, населенную цивилизованными пуританами, управляемую трезвыми, просвещенными умами. И все это можно совершить при помощи печатей Договора. Он еще не знал как, но не сомневался, что непременно добьется этого. Такова его судьба, его миссия, и он ее исполнит.

Три дня спустя, сидя у окна дома в Саутворке, Кэмпион услышала, как распахнулась дверь. Она решила, что это Лопес пораньше поднялся после дневного сна, но оказалось, что вошел Вэвесор Деворэкс.

— Для вас есть хорошие новости.

Выронив книгу, она обернулась и встретила насмешливый взгляд. Похоже было, что Вэвесор не брился, и она подумала, уж не отращивает ли он снова бороду.

— Слушаю вас, сэр.

— Мэйсон вернулся из Оксфорда. — Деворэкс с бутылкой бренди опустился на стул. — Не желаете ли составить компанию?

Она покачала головой.

— Так что за новости?

— Сэр Тоби Лэзендер и его мать с нетерпением ждут вашего возвращения. Они будут рады вас видеть. — Он налил бренди в оловянную кружку. — Похоже, они очень соскучились.

Он заметил, как ее лицо озарилось радостью.

— Вы так стремитесь покинуть нас? — спросил Деворэкс.

— Нет, сэр, нет. — Она все еще чувствовала себя неловко в обществе старого служаки. Похоже, что тот презирает ее невинность, даже потешается над ней. — Вы были очень добры, сэр.

— Вы хотите сказать, Мордехай был очень добр. — Деворэкс выпил, вытер губы. — Он будет скучать без вас. Пожалуй, он видит в вас дочь, которую потерял.

— Он потерял дочь?

— Сгорела насмерть. Она и ее мать, — эти слова Деворэкс произнес резко. — Вот почему он ни за что не станет жить в деревянном доме. — Он заметил появившееся на ее лице выражение сострадания и засмеялся. — Не жалейте Мордехая. Это было очень давно.

— С тех пор он так и не женился?

— Нет.

Деворэкс угрюмо пялился на пустую кружку, будто недоумевая, куда же подевалось содержимое.

— Но не надо его жалеть. У него все есть. Он опять потянулся к бутылке.

Его неприкрытый цинизм раздражал Кэмпион.

— Разве могут деньги заменить семью?

Деворэкс окинул ее холодными серыми глазами, а когда заговорил, то в голосе прозвучала снисходительность.

— Пересчитай спальни, детка.

— Пересчитать спальни?

— Боже всемогущий! — Он поставил кружку и разогнул пальцы левой руки. — У вас большая комната с этой стороны. Насколько я понимаю, вы спите одна.

— Да, — она покраснела.

— Дальше, маленькая комнатушка сзади, где сплю я, когда сплю, конечно. И еще одна большая комната наверху, где спит Мордехай. Правильно?

— Да.

— Так где же, по-вашему, детка, спит Марта? — Он опять приложился к бутылке. — Могу заверить вас, детка, не со мной. Она меня ненавидит. И вы говорите, что не с вами. И я вам говорю, что Марта Ренселинк не спит на кухне. — Он захохотал. — Они вместе уже двенадцать лет. Она не хочет становиться иудейкой, а он лютеранином. Так что они счастливо развратничают вместе. Вы шокированы, детка?

Ей было очень неприятно, что он называл ее «детка».

— Нет. — Она покачала головой.

— Да! Я же вижу! Отважный еврей, спасший вас, оказался в конце концов обыкновенным человеком. — Он вдруг будто разъярился и показал на верфи, мост, Тауэр, собор и корабли. — Глядите! Кругом пуритане, церковники, адвокаты, все жирные, самодовольные ублюдки, поучающие нас, как жить. Но вот что я вам скажу. — Его резкий голос скрежетал у нее в ушах. — У всех у них есть какая-нибудь тайна, детка, у всех! И знаете, где ее искать? Изуродованное лицо излучало враждебность.

— В спальнях, детка, в спальнях. Так что не смущайтесь оттого, что Мордехай согревается в постели, не прибегнув предварительно к услугам духовенства. Он все-таки куда порядочнее всех их.

Кэмпион старалась быть терпимой к его необузданности, ругательствам и кажущейся неприязни к ней.

— Вы давно его знаете?

— Кажется, будто всю жизнь.

— А моего отца вы знали? Серые глаза обратились на нее.

— Эретайна-то? А как же!

— Какой он был? Деворэкс захохотал.

— Смазливенький мальчик. Да, Этому красавчику везло, особенно с женщинами. Впрочем, мне-то он нравился, но был уж слишком умен. Быть умным вредно, детка. Только до беды и доводит.

— Где вы его встречали?

— На войнах. Я сражался за Швецию. — Он дотронулся до шрама на лице. — Вот это я заработал в Лютцене. Какой-то подонок с мечом. Ну да ладно, — Деворэкс иронически сощурился, — я-то его убил. — Он налил себе и без всякого перехода сказал: — Мы уезжаем завтра.

— Завтра, — удивилась она, так как знала, что в Лондоне ее все еще ищут, покидающих город путешественников останавливают, а экипажи обыскивают.

— Завтра, — кивнул Деворэкс. Он улыбнулся ей своей мрачной улыбкой. — Я нашел вам спутника, с которым вы будете в полной безопасности.

Его это почему-то рассмешило, но больше он ей ничего не сообщил.

В тот вечер Мордехай Лопес устроил в ее честь обед, прощальный обед. Кэмпион пыталась скрыть радость от предвкушения встречи с леди Маргарет и Тоби. Но Лопес все равно заметил ее нетерпение.

— По-моему, ваш сэр Тоби счастливчик.

— По-моему, это я счастливица.

— Вы мне напишете?

— Конечно.

Он поднял бокал.

— Я передаю вас в хорошие руки, Кэмпион. Вэвесор соберет печати. На это уйдет некоторое время, так что запаситесь терпением. А пока возьмите вот это.

Он подвинул к ней что-то через стол. Сначала она думала, что это печать святого Луки, но потом увидела листок бумаги.

— В Оксфорде к этому отнесутся с уважением.

— Не могу! — Она покачала головой.

— Почему? — рассмеялся он. — Свадьба дело дорогостоящее, Кэмпион. Вам потребуется платье, понадобится всех накормить, нужно будет где-то жить. Возьмите. Я настаиваю! Отдадите деньги, когда соберете печати.

Он дал ей тысячу фунтов. Она была смущена, потому что он и так уже заплатил за ее новую одежду, но Лопес отмахнулся:

— Вы забываете, Кэмпион, что вы богаты. Богатым несложно занимать деньги, это трудно только беднякам, кому они-то и нужны больше всего. Берите. И еще одно…

Она взглянула на него, чувствуя, что будет тосковать по нему, по его насмешливому уму, мягкости, доброте.

— Еще одно?

— Возьмите. — Он, как фокусник, извлек печать. Она посмотрела на нее:

— Почему вы не оставите ее у себя?

— Потому что она ваша. Вы должны принять на себя часть грозящей опасности, Кэмпион, вы должны быть мужественны. Мужество вам не помешает. — Он задумался. — Отдайте ее на хранение Тоби, если хотите, но у вас должна быть хоть какая-то вещь вашего отца. — Он положил печать на середину стола. — Она ваша. Я вручаю ее вам.

Она взяла печать, сознавая, что тем самым снова ставит себя под удар. Лопес спросил:

— Вы сохраните ее?

— Сохраню.

Он одобрительно кивнул и еще раз поднял бокал.

— Вот и отлично.

Рано утром, когда от ветра по Темзе бежала рябь, а над мостом на насаженных на пики головах изменников шевелились волосы, Вэвесор Деворэкс прокрался в комнату Кэмпион. Двигался он беззвучно, будто большой кот, и не было никаких признаков того, что он пил. В руках он держал фонарь.

Дверь открылась без скрипа — предварительно ее смазал сам Деворэкс.

Кэмпион спала, положив согнутую руку ладонью вверх.

У него под ногой скрипнула доска. Он застыл. Девушка облизала губы, пошевелилась и снова успокоилась. Света фонарь давал мало, но вполне достаточно, чтобы распознать лежавшую рядом с кроватью печать святого Луки.

Вэвесор Деворэкс поднял ее.

Он отнес ее в комнату с видом на Темзу, опустил на специально подготовленный стол, где уже лежал маленький квадрат из толстого стекла. Он смазал его маслом и, достав свечу из фонаря, капнул сургучом и прижал печать.

Он повторил свои действия во второй, в третий раз.

Свеча снова оказалась внутри фонаря, а кусочек стекла с драгоценным грузом он обернул лоскутком муслина, затем шерстью и сложил свою добычу в маленький деревянный ящик. Потребовалась минута на то, чтобы в одних носках вновь проникнуть в комнату Кэмпион, положить печать рядом с кроватью и убрать со стола все следы своей деятельности.

Затем он вытащил пробку из бутылки, плюхнулся на кровать и выпил за свое здоровье. Завтра он повезет девушку в Оксфорд, а потом начнет собственную хитроумную игру. Это будет игра не Лопеса, не Кэмпион, а его собственная. Одной печати было вполне достаточно. Деворэкс усмехнулся и с наслаждением припал к бутылке.