Билет был в кармане, товар тоже при мне, в сумке, притороченной ремнем к плечу. Нет, не привязанной, не в этом смысле, я легко мог ее снять. Скоро я уеду из этого города, приятная мысль. Я смотрел из конторы автобусной станции. Совсем рядом выстроились продавцы, некоторые с тачками, с ящиками, продавали овощи и фрукты, другие продукты, мясо, прочие вещи, а люди, да, искали, что нужно, спрашивали, все что угодно, покупатели, пассажиры часто покупатели. Среди них были армейские и безопасности, и в здании станции тоже. Я вышел наружу, огляделся, где можно присесть, подождать, еще целых два часа. Прошел на другую сторону, там где армейские объекты, весь персонал. А дальше, если кругом обойти, стоял автобус и два механика работали, капот мотора поднят. Внутри, на нижнем уровне, убиралась женщина, так что я мог подняться наверх. Я посмотрел пункт назначения, но табличку еще не выставили. Спросил у женщины, она сказала, да, этот как раз тот, для меня. Я залез. Она посмотрела, но ничего не сказала. Потому что я был первый, первый севший пассажир, вот в чем дело, двое, которые у мотора, не обратили внимания, может и не заметили меня, возможно. Я забрался на верхний уровень, сел посередине, у окна, все окна были открыты, не жарко. Я снял сумку с плеча, поставил ее у ноги, привязал к ручке шнурок ботинка. Ждать еще долго, но с моей книгой это удовольствие, долгое ожидание это мое время, только мое, можно почитать, поспать немного, если получится, да, я закрыл глаза. Может все будет тихо, такое у меня было желание, хотя желай, не желай, городок маленький, приграничный.

Скоро и другие стали думать такие же мысли, как у меня, в автобусе становилось суетливее, подходили новые люди, искали места. До отправления оставался час. Я увидел, что за этим автобусом уже стоит второй. Водителей не видно. Рядом со мной сидел один человек с чемоданчиком на коленях, голова откинута на спинку сиденья. Глаза закрыты, спит, не спит, не думаю, просто отдыхает. Мужчины работают далеко от дома, ездят из одного города в другой. Передо мной, у окна, женщина лет тридцати пяти, я бы так сказал, так предположил, в одежде потемнее, в религиозной одежде. Лица ее я не видел, только на миг, когда садилась. А следом за ней пришел тот, молодой парень, про которого я рассказываю, и положил на сиденье свои вещи, чтобы не заняли. Он что-то сказал ей негромко, а она ответила только движением головы, согласилась. Наверное, сказал, чтобы никто сюда не садился. А если его вещи станут красть, чтобы она помешала, чтобы никто его вещи не украл. Он поблагодарил ее и вернулся вниз, не глядя на других пассажиров, может и без умысла. И вышел из автобуса, сошел на землю.

Продавцы подошли к нашему автобусу с другой стороны здания станции, продавали пассажирам. Много суеты. И в автобусе тоже, места заняты, семьям приходился разделяться. Внизу на улице собирались люди, семьи, всякие родственники, прощальные слова, до свидания. Рядом с тачками, в которых фруктовые и овощные продукты, два продавца воды, к ним очередь, вода в дорогу. Тот, молодой, тоже был там, не в очереди за водой, просто стоял с двумя пожилыми людьми, стариком и старухой. Они эту воду не пили. Продавец был близко от них. Не знаю, наверное они уже купили воду, пораньше. Пить-то всем хочется. Да. А в очередь за водой вставали не все. Люди ожесточены. Может не нравилось, что вода продается. Откуда взялась вода, у этих продавцов. Я не знаю, какую воду продавали людям, я только предполагаю. Люди, возможно, чересчур ожесточены, некоторые так могут сказать, но не говорят. Там недалеко горы, в них тоже есть вода. Я только день как оттуда. Вода в горах есть. Может быть, пожилая пара и молодой человек оттуда спустились. Не знаю.

В горах есть вода, ее там добывают, добывают не добывают, возможно и так, может быть, не добывают, просто сторожат от людей.

Это фактическая информация. Трубопроводы протянуты с континента на континент, от продавца к продавцу, а от людей воду сторожат, вся идет продавцам.

Продавцы могут быть местные, также заграничные. Вода и нефть, это международное. Трубопроводами могут и реки быть. Я слышал, их так называли. Это не сарказм. Реки могут быть трубопроводами. Сторожат их не сторожат, некоторые могут. Нефть ведь сторожат. Люди же не говорят, реки нефти – реки, они из воды, вода дает жизнь, но реку, в которой вода, могут называть трубопроводом. Я слышал, так говорят. Если воду сторожат от людей, тогда что это, это трубопровод. Река есть вытечение воды, большое, вытечение не из моря, а с гор в море. Реки, они в горах, а где вода. В заграничных землях имеются реки, и во всех есть трубопроводы, трубопроводы пересекают границы, международные.

Люди так говорят, я это слышал. Они ожесточены. Дом у них здесь, а воды нет. Нет реки, нет воды, нет жизни.

Что я могу сказать, вода контролируется, жизнь контролируется, народ получает воду, правительства получают воду, народ владеет водой, правительства владеют водой, владеют жизнями, жизнями людей, повседневной жизнью.

Что такое опыт, опытность

Меня просили рассказать этот факт или тот, другой факт. И чего ждали. Мне неизвестно. Известно только, зачем я здесь. Я говорю о тех людях, с которыми был в автобусе. Я читал книгу. У меня их несколько, шесть, семь. Со мной было семь книг. Это те книги, которые украли, потом, когда сумка пропала. Там были разные книги. Книги же разные бывают, вот и мои были разные. Также две новых, я их нашел. Какие книги, нет, не помню.

Это все в том же городе, рядом с границей, и за городом тоже. Да, в других. Конечно, опасные.

У меня были разные книги. Теоретические труды. Также старые. Это не сарказм. Старые книги.

Новые книги старые книги, теоретические труды, компьютеризация. Языки компьютеризации. Другие языки. Языки, которые возможны. Мы можем сказать, модели, освоение новаторских техник, амальгама логики, лингвистики, в алгоритмах, не такие современные.

Не такие современные. Может старые времена не отброшены. Если рассматривать средневековые времена, вышли ли мы из них, мы можем выйти из них, из средневековых времен, если это дозволено, прогресс, нуда, прогресс не прогресс.

Это не сарказм. Старые времена часто отбрасывают, прогресс идет вспять. Какой же тут сарказм. А религия, это тоже средневековье, нет, я бы так не сказал. Я не религиозник. Кто над нами начальствует. Какие начальства. У меня свои вопросы. Эти вопросы можно ставить, если оно дозволено, но кто это сделает, кто станет спрашивать, кому говорить, ладно, хорошо, дозволено, ну так давайте, скажите мне, скажите, кто этот повелитель, если наши жизни определены, то кто их определил, существуют эти вопросы не существуют, кто повелевает, какой религиозник, что за начальство.

Это все теория. Вопросы из книг, старых книг, новых книг. Такая книга поглощает меня. Или компьютерная. Эти книги, любые книги. Зачем мне говорить, что это неправда, это правда. В некоторых новых книгах рассказано о старой истории. Если были такие договоры между странами, между государствами, между одним и другим, на 80 лет и на 800 сотен, на 8000, на такую длительность, если так было, что же тут отрицать, может кто и отрицает, но что именно, что это наша страна? Как это можно отрицать. Мы же не боги, ищущие подтверждения, какие у нас доказательства, предъявите их мне, может и птицы не поют, и дети не плачут, тогда зовите свидетелей, пожалуйста, представьте их, в противном случае, мы, существа с планеты Земля, и некоторые, которые люди, что мы можем сделать, если от нас требуют доказательств нас самих, что мы существуем?

Я бы не стал отрицать эти книги, говорящие о старой истории. Что тут отрицать. Книги не для того, чтобы их отрицать. Кто владеет книгами, обладает ими, кто. Кто владеет историей. У некоторых истории нет.

Это фактическая информация.

Старая борьба, старые кампании, старая пропаганда. Из других стран. Большинства их я не помню. Революционеры, знаменитые фигуры, выдающиеся личности, не знаю, интеллигенция. В других странах. Не помню, ни единого, люди и люди.

Не помню, в какие страны они разъехались, просто не знаю. Это не сарказм. Исторические книги, технологические книги. У меня их отобрали в период беспорядков. Сумка стояла у моей ноги. Одну не отобрали. Которую я держал в руках. Я ее читал.

Я ее читал. Другие у меня украли. Я так и говорю.

У кого теперь мои книги. Пусть почитают их, получат удовольствие. Возможно, у женщины в религиозных одеждах. Могла она их украсть? Религиозники не воруют. Так говорят. Я без сарказма. Религиозники люди хорошие. Они не отнимают у других, не грабят, так, они сами по себе, в храмах, в мечетях. Возможно, они смогут их почитать, украли у меня книги, теперь можно и почитать, сделать взгляд из средневековых времен, ошейники, завесы на наших глазах, прогресс не прогресс, покажите мне ваши полномочия, я тоже отец, отец вашего отца, все мы отцы, ну и я тоже.

Говорят, революция это технология. Люди так говорят. Я этого не говорю. Геометрические решения, цифровые задачи. Я читаю из интереса, для обучения, но из интереса тоже, своего собственного. Такая книга, как эта, поглощает меня. Я наткнулся на нее в этом городе. Купил ее. У продавца. Продавца не знаю.

Почему же так невозможно сказать. Я продавца не знаю. Вот видите, сказал.

Который из них.

Да, который из них.

Волшебники могут летать. Тоже и животные, да, свиньи, все, планета Марс для марсиан, для марсианских коллег.

Я бы не описал эти пограничные города, как полные сокровищ, как поселения, в которых находят клады. Да книга и не сокровище. Другие сокровища, может быть, но для читателей книг, для студентов, для преподавателей, от нее одни затруднения. И начальства могут из-за нее попадать в затруднительное положение. У нас тут культура, которая обходится без книг. И мы готовы умереть за эту культуру

Продавца, у которого были эти книги, назвать не могу. Тут имеются и другие сокровища. Снадобья для сексуального содействия, лекарства, оружие или домашний скот, фруктовая продукция, овощная продукция, вина, алкоголь, бренди, ювелирные изделия, безделушки, местное бренди, да, оно опасно для здоровья, да, и живой скот, все это можно купить. Насчет людей не знаю. Людей, нуда, их купить можно всегда. Целую экономику выстроить. Существует же торговля людьми. Кто станет сентиментальничать, я могу, если это дозволено, могу думать так, как же это возможно, это же дети, наши младшие сестры и братья, как же можно их продавать.

Я в этих участках гость, но знание, оно ведь доступно. Может никто не знать. Тоже и в давние годы, истории про быстрый подъем во взаимном обмене товарами, да, всеми услугами и продуктами, так говорят, предметами роскоши, хай-фай оборудованием, компьютерным оборудованием, телекоммуникации, всякая телефония, хардвер-софтвер. Мы слышим об этом. Но не видим. Я не вижу. Нет, был там один продавец, продавал пишущую машинку, не электрическую и, по-моему, без бумаги. И среди народа тоже, если близко к границе, могут появляться книги. Кто это может сказать, тут дело случая. У меня есть книги и были. Встречаются ли распущенные люди, которые этим пользуются, это возможно, они покупают и продают, мы покупаем и продаем, мы же человеческие существа, как и они. Кого это удивляет. Не знаю, почему.

Там было много овощной продукции, фруктов, сырого мяса, кое-что подгнило, издавало запахи, спелые, другая еда, выпечка. Люди же едят. Всегда. И на прощание, тоже всегда. Я не покупал. Я поел перед тем, как пришел туда. Хорошей еды. В ресторане, я там ел, суп и еще рыбу. Я был один. Коллеги не покупали эту еду для меня, я сам. Да коллег там и не было. Откуда эта рыба. Я спросил у официанта. Он не знал. Официанты не владеют такой информацией, прошу прощения, сэр. Хорошая рыба, жирная, я и сейчас помню ее вкус, запах, так что на автобусной станции я был не голодный. Может быть, на дорогу и стоило купить какой-нибудь фрукт, я думал об этом, да, но не купил, не вышел, чтобы купить, думал, вдруг кто-то сядет на мое место. Если бы знать, что мне позволят вернуться, я может и вышел бы на дорогу внизу, но там были армейские, а кто способен сказать, что они сделают, зачем рисковать здоровьем. Армейские люди опасные, а безопасности тем более.

Это не сарказм.

Ну так вот, я был на верхнем уровне автобуса. Один человек рядом, человек с чемоданчиком. Глаза у него закрыты, отдыхает, едет куда-то из дома, работать. Впереди женщина, религиозница, она не шевелится, может быть, тоже спит. А рядом с ней молодой парень, сумка стоит на сидении.

Я тогда был усталый, я и сейчас усталый. Утомление. От всего. Тут все дело в энергии. Для жизни, проживания, для энергии, кислород и вода, мы дышим, как мы дышим, дыхание для проживания, откуда оно берется, откуда мы получаем дыхание, крадем его. Я не о горах говорю, в горах воды нет, воды для народа.

Трубопроводы, отгороженные участки. Кто же не рассказывает о горах.

Внизу на улице были люди. Что я могу сказать.

Да, я тогда читал книгу и краем глаза поглядывал на улицу, рядом с тачками, где фруктовая и овощная продукция. Этот был там, со стариком и старухой, с пожилыми. Конечно у них было прощание, такое, заключительное. Много пожеланий, объятий. Он был их внуком, может и внуком, думаю так. Каждый отдавал ему что-то, деньги, драгоценности или безделушки, серебряные и золотые предметы, не знаю, ножи, посуду, семейные ценности, не знаю. Они, должны быть там, можно найти на его теле, деньги, конечно, конечно, сбережения, пожилые родственники молодому человеку, мечты и надежды, что им еще остается, вот и отдают все ему, это обмен, подношение богам и всем прочим духовным существам, пропуск для наших детей, защита нашей молодежи и будущего.

Старики так делают. Молодежь дает им надежду на будущее. Все надежды семьи могут основываться на нем, если он молодой мужчина, больше, чем на молодой женщине, да, я и говорю, это старики и так они думают, о будущем, это не я, это они так думают, да, а в будущем и нет ничего, кроме самодовольных глупцов, тыквоголовых.

Это не саркастичность. Тыквоголовые же везде. В нашей культуре, в нашей стране, чьей стране, кто говорит «наша», да, тыквоголовые везде.

Они повсюду. В продаже, да, повсюду.

Тыквы могут быть мягкие и зрелые, подрастающие, гнилые. Так что после один армейский выстрелил в него пулями и убил. Имел ли он знаки отличия, возможно и так, если бы его застрелили тыквоголовые, его бы почтили, государственные начальства так бы сказали о нем, погиб с приданием полных почестей. И тогда никакие гнилые тыквы не рассекались бы о его знаки отличия, если он их имел, этот, из безопасностей.

Это не саркастичность, сарказм.

Теперь возвращаясь к себе, на верхней части автобуса, полетной палубе для наших людей, да, во все галактики, где встречается планета Марс, где все достойные марсианские коллеги, это не саркастичность.

Я продолжал читать книгу. Какая тут может быть злость. Может злость и движет делами, может события подталкиваются злостью, некоторые думают так, да, я не из них, книги не живут, они пассивны, возникают на сват, как внутренние органы, читаются людьми, то есть нами, мы их так.

Ну и что.

читая книги. Языки компьютеризации, алгоритмические задачи, давайте мы их решим, возможно не возможно, чего мы можем достичь, все человеческие особи, с нашими моментами, павловскими моментами, это не саркастичность.

Все уже сели и водитель тоже

Все уже сели. Я подумал это, услышав, как заработал мотор, так что водитель уже тоже, и тут же начались беспорядки. Родственники остались внизу на улице, а их родственники сели в автобус. Громкие голоса, я посмотрел, да, бравые армейские, орущие армейские, все голоса, людские голоса, орут, орут. Потом из автобуса выволакивали людей, выволокли из автобуса. Армейские набились в него, тянули, толкали, какие задачи выполняют армейские, серьезные операции, важные оперативные дела, все армейские в их знаках отличия, большие знаки, нарядные знаки, блестящие армейские в блестящих знаках, все в орденах, весь персонал, за доблестную кончину с почестями. Это были почетные люди, отважные люди, люди в автобусе, внутри, снаружи, верхний уровень, нижний уровень, и на улице, бравые мужчины, важные мужчины, важные операции, для тыквоголовых, я не раздражаюсь.

Раздражение саркастично?

Что значит саркастично.

Мягкие и зрелые, подрастающие, гнилые. Если у нас есть что-то под кожей, то чем это может быть, как не кровью, костями и хрящами, жилами и мышцами, и чем быть не может, артериями, бьющимися сердцами и душами, духами людей.

Да.

Семейные прощаются. Они прощаются прямо под носом армейских. Семейные прощаются, это священная деятельность. Священные вещи. Дайте мне религию, не подрастающую, уже подгнившую, ну что это, какие у нас убеждения, если у нас есть убеждения, тогда какие они.

Вот мы все залезли на нижний и верхний уровень автобуса, и снаружи поднимаются лица, смотрят на нас вверх. Я видел их, открытые лица, счастливые не счастливые, они прощались, когда еще они увидят своих близких. Никогда. Никогда они их не увидят.

Я правду говорю.

Так я свидетельствую.

У меня была книга, но я уже не читал, не старался отгородиться от всего остального, все равно невозможно. Так свидетельствую. Двух пассажиров выбросили.

Только двух. Такое мое свидетельство. Я из другого окна не смотрел. Не мог, у меня в голове только два глаза, и я оставался на сидении, на моем.

Да, молодой парень был среди этих двоих, его вытащили из автобуса вторым. Первым был другой. Каждого из них армейские тащили по отдельности, впятером. Пятеро армейских, важные агенты, все в знаках отличия за бравую отвагу, все на парня, который помоложе, забрали его из автобуса, тащили, били, не знаю, но все на одного, на внука стариков. Тащили впятером. Да, какая же в нем силища, молодость сильна, о да. Пятеро таких армейских мужчин. Почему не шесть, не семь, восемь, не японские воины, борцы. Это не саркастичность. Молодость это сила. Восемь воинов, борцов сумо, они бы этого молодчика вытащили. Еще бы лучше целый полк. Давайте их на нашу территорию, миротворцы нам не помешают, давайте их, давайте, все сюда.

Другой персонал, безопасности тоже, много, они там были. Я так и говорю. Многие орали, хотели информации. И на нас тоже глядели, орали нам, вверх. Я их не различил. У меня уши для громкости не приспособлены, для крика.

Продавцов убрали

отодвинули назад, из поля зрения, как также родственников и прочих пассажиров, чтобы не лезли на глаза этому персоналу.

И теперь те двое были видны целиком, отгороженные тачками продавцов, вот те двое, молодой и другой, которого вытащили из автобуса первым. Ему было тридцать, наш коллега. Разыскивали-то его безопасности, а забрали армейские. Я видел это, я знал. Я посмотрел, увидел, да. Это коллега. Я его не узнал, но понимал это понимал, кто может сказать так себе – пожалуйста, пожалуйста, сделайте это не сделайте

Да, они на него орали, толкнули его, повалили, и он поднялся, на ноги, да, встал на ноги, стоял, а они опять орут, орали на него опять, орали, опять сбили с ног, он поднялся, сбили, поднялся, свалили, поднимается, да, поднимается, все еще, поднимается, валится, да, принял решение, спасибо.

Какое решение, что за решение.

Все знают, что за решение. Он попрощался со своими родными. Родных там внизу не было, так что, когда они сбили его с ног и он встал, то стоял, ждал, просто ждал, и все понимали. Он не искал смерти, голова была склонена, она все равно придет. Все мы

Как же не использовать штык, байонет, бай о-нет, бай-бай, бэби. Штык можно использовать против юношей, как и против младенцев или мешков с зерном, против детей, когда все они окружены превосходящими силами, браво, без страха глядящими в прямо в лицо нашим младенцам, почему же и нет, разве что заграничные выдумщики могут чего-то там написать, академические эксперты, которые в нашей стране, как слуги и шуты наших главных начальств, все деньги и средства от наших коллег, все этим заграничным профессорам, специальным экспертам, которые могут сказать, мы существуем или не существуем, ну, кто купит мои слова, все газетные средства, прочие слуги всех слуг, такие политиканы и другой персонал, близкий министерству заграничных дел. Почему же их не использовать. Мешки с зерном те же человеческие существа. Да. Приезжайте в нашу страну, все продавцы тыкв и старые люди, может и вас здесь возьмет в окружение армейский персонал, который помоложе.

Это не саркастичность. Просто время не наше.

Люди могут сопротивляться унижению. Просто не наше время. Они еще будут сопротивляться унижению, потом, а у нас на сопротивление времени не хватает, на всякие такие его формы, если существуют также другие.

Нету у нас.

Убить и не убить.

Нашему автобусу уходить со станции, когда наш автобус уйдет со станции, не задавайте вопросов, это решать армейским, решения в суммарном порядке, упрощенное судопроизводство, применяется самостоятельно, власть суммарна, приведение в исполнение тоже

вот почему, из

Вот первого из них вытащили из автобуса, нашего коллегу. Какие у тебя человеческие права на человеческую жизнь, если ты вообще не человек, ах ты человек, да неужели, какая такая жизнь у тебя, если нет никакой, ты не человек, дай, я тебя убью, это же бойня, а я мясник. Где твое удостоверение личности, это чья страна, ваша, если так, показывай, где оно. Это предположения, мои предположения. Это я так думал. Они орали, гневными голосами, очень громко, я не мог читать книгу, вот и смотрел вниз, на улицу. Да, конечно. Старика и старуху я не видел. Эти армейские орали на первого, первого человека, вытащенного из автобуса. Это первого сбивали с ног, он вставал, сбивали, вставал, и орали на него, орали, эти армейские, и знаки отличия, люди в знаках отличия, армейские люди, орали на него, утраивая для нас представление с коллегой, да, я теперь видел, они это сознательно.

Этот персонал устраивал нам спектакль. Так я подумал тогда, да, спектакль, театр для пассажиров, родственников, продавцов, всех покупателей, подозреваемых коллег.

Но скоро спектакль переменился, этим первым человеком, кем бы он ни был, а решения, которые уже приняты, кто их принял

И есть такие, кто станет сопротивляться унижению. Те же армейские, они уважают друг друга, уважают сами себя, мы же большие люди, даже больше, и все при оружии, видите, вон какое у нас оружие.

У нас опыт. И все прогнозируется. Мы можем сказать, Сопротивление будет.

Не знаю, был ли он внуком. Я так сказал. Возможно, сын, племянник, сосед, не знаю. Кем он мог быть. Его отвели в сторонку, он никуда не глядел, мог глядеть куда хотел, быть где угодно, но никуда не глядел. Это такой способ, метод, кто хочет выжить, мы хотим. Кто это понимает, да все это понимают. У нас же опыт. Что есть унижение. Люди и не глядят никуда. Он смотрел только на то, что имело место перед ним, что там происходило, тогда, его глаза смотрели только на это.

Может на миг, кто скажет, я так не думаю.

Почетные армейские, почетные безопасности, все почетные оперативные и персонал, да, все остались в дураках. Я так и сказал, говорил это и говорю. При таком-то их опыте, ах, таком их опыте, накопленном таким персоналом, да такого опыта никто никогда и не видел. Что произошло, смерть произошла, эта человеческая раса, не имеющая опыта, что информация невозможна, лучше бай о-нет, лучше застрелить, просто привести в исполнение, власти хватает, так убейте его, лучше, чем тратиться попусту, энергию ни на что, автобусы бы поехали, расстреляйте этого первого, оно и для нас лучше, для автобусных пассажиров, лучше для всех, мы же практические люди.

Я думал, что это может случиться, я видел, как изгибается линия человеческих лиц, из человеческих лиц, лиц армейских и безопасностей, к мертвому человеку на улице. Это я мог сказать, у меня опыт, у всех нас, этого первого сбивали, вставал, сбивали, вставал

прогнозируется всеми, наш коллега, я наблюдал это, так и свидетельствую

На верхнем уровне люди смотрели на улицу вниз, не разговаривали. Первый теперь озирался в одну сторону, в другую. Сумасшедшие чувства были в его лице. Я видел. Мы ждали. Может ему выстрелят пулей в голову, когда, мы ждали, да, когда, знали это и ждали, просто вот так, мы ждали. Но не молодой человек, который не ждал, который уже обезумел, с его поступка все и началось. Ярость, бешенство, унижение. Где могли быть его старые родственники, я их не мог найти. Их внук, кто он им был, его поступок, он отступил к продавцу овощей, тыкв, к ящику, в котором гнилые тыквы, схватил тыкву и швырнул ее в персонал, в одного армейского, может в знаки отличия у него на груди, о, такой величавый, высший армейский товарищ-коллега, как вы себя нынче чувствуете, когда тыква лопается на вашей груди и растекается по великолепному мундиру

что я могу

Никто не может сказать. Тыква поднята, тыква летит, ударяет в полную знаков отличия грудь, растекаясь, и как он глядел, армейский служащий, как глядел, дикие глаза, расширенные, большие и круглые, они увидел нас на верхней полетной палубе, нас, пассажиров. Все люди были ошеломлены поступком молодого человека. Могу сказать, этот, первый, наш коллега, который теперь, наверное, мертв, он тоже глядел, во все глаза, вместе со всеми, и армейскими и всеми оперативными, потрясенными этим одним поступком, расплескавшейся тыквой.

Я говорю, это была тыква, так я свидетельствую. Другие говорили, арбуз, это история про арбуз. И вот армейский служащий шагнул к молодому человеку, и сразу начал стрелять ему в голову пулями. Этих армейских взбесить не так-то легко. Они ребята опытные.

Никаких беспорядков не последовало. Что должно было случиться. Чету стариков я не видел.

Я не видел и первого человека. Может его убрали оттуда. Я не знал его, ничего о нем, но он был наш коллега, я не имею сомнений.

Мы можем спрашивать, мы обязаны спрашивать.

Я могу и смеяться, все эти вопросы, кто должен прощать, может я. Вот я о чем спрашиваю.

Другие подробности.

Беспорядков не последовало, автобусы отъехали. Я уже говорил. Это история про тыкву, или арбузы, и я ее рассказал. Что такое память, вот я, который там был и теперь даю показания, может время сопротивления и придет, когда придет это время, и каково было время молодого человека и наше, пассажиров, которые ничего не могли сделать, что это за время для меня, может еще возникнут вопросы, если так полагается, но это уже не ко мне, я человек практический.