Никто не считает ценность того, что мы делаем, преуменьшенной. Отбор был решен раньше, перед тем, как мы начали делать. To, что мы делаем, не менее неотъемлемо. Его не следует принижать, это уж любой ценой. Принизить то, что мы делаем, значит вонзить нож в сердцевину той культуры, которую называют их культурой. Я не говорю нашей.

Я и прежний коллега был среди тех, кого пригласили вступить в раннем возрасте, почему отобрали, сказать не могу, но с тех пор у меня мысли об этом времени, остались образы.

Сказать, что мы делаем, могу, это можно назвать сцеплением образов и догадок, вот и все. Ho это и есть быть человеком. Таковы мы, люди. Существо того, что мы делаем, в этом, сущность человека.

Я не верю, что наше дело не представляет интереса. Оно ценно хотя бы как подтверждение. Его значение просто невозможно переоценить. Однако то, что мы делаем, всего лишь соответствует, не больше того и не меньше. Всего лишь – это описательный термин.

Для тех, кто отобран, загадка сохраняется, власть отбора принадлежит не им. У них вообще мало власти, это не может быть властью. Если это остается загадкой, тогда как же, получается, что те, у кого нет власти, выбираются теми, у кого есть, но никакого заступничества не происходит, никакого заступничества произойти и не может.

Начальства и другие власти показывают невежество насчет решающей тавтологии, которую можно сформулировать, хоть и грубо, имеющей смысл следующим образом: мы были отобраны благодаря нашим достоинствам, эти достоинства являются важным критерием отбора. Далее, что эти достоинства, будучи специфическими, имеют универсальное применение. Вследствие, они [демократически избранные правительства, должным образом назначенные] (были) лишены власти отбора

До моего отбора они не знали слова. Я говорю о наших родителях, прежде всего о моих. Реальность была далека от них, так что название, я говорю о слове, оно одно сбивало их. Был разговор, в котором они оставили паузу, когда следовало произнести слово, они оставили паузу. У меня крепкая память. Я должен был предстать в присутствии комитета. Какого комитета. Участкового комитета, комитета нашего народа. Я сказал об этом родителям. Они посмотрели друг на друга. Может меня отобрали, сказал я. Отец был встревожен, поэтому я ему так и сказал, меня отобрали. Ho не договорил, глядя на мать, может она скажет какое мнение, надеясь, она сумеет, но и также я думал, будто бы у них имеются мысли, которые они разделяют. Он сознавал эти мысли, но не смог бы их выговорить, не смог бы подумать. Сознавал мысль, но подумать ее не смог бы. Мы можем это распространить, ясно оговорившись, что таковое распространение этого

выпадает судьба, события, которые могут иметь место, мое будущее, каким оно может быть, и увидят ли они меня снова в этой жизни. Таковы были вопросы, вопросы, которые я тогда думал. И мой отец, его будущее

Комитет состоял из четырех мужчин и женщины, все имели копию документа. Когда я вошел [отец ждал меня внизу] и стоял в той комнате, я видел, что они обсуждают предмет, меня, конечно. Один мужчина напоминал мне кого-то, он оглядел меня, потом начал говорить от имени всех. Он говорил и моим ушам это было странно. Они разузнали все о моей общине, о культуре моей общины, узнали от таких, как я, это повысило важность их положения.

За ним продолжила женщина, таким же голосом, потом остановилась, и один из мужчин проинформировал меня о редкости такого события, что меня отобрали, такого, как я, но отбор определенно произошел и определенно был утвержден. Другие из комитета это подтвердили. Последовало молчание. Я истолковал его, как вопрос, и быстро начал говорить, но мужчина остановил меня и улыбнулся коллегам. Он сказал мне, теперь это больше уже не часть твоего мира. Тебе требуется терпение. Ты будешь в условиях стресса. Позволь сказать тебе, что ты должен уделить внимание документу, где слово, и его соответственности. И тебе следует представить документ со словом, его содержание определяется тобой. Тебе следует также понять, что это должно войти в практику.

Конечно, эти люди были членами группы. K которой я принадлежал, в которую теперь входил. Я считал, что они хорошо ко мне относятся. Это была фантазия. Глупость. Самонадеянность была центральной особенностью моих представлений и догадок, вызывая смех и, думаю также, удивление. Такие люди, как я, привносят порядок в группу, просто оставаясь в ней, так же и как подтверждение, я так думаю.

B моем понимании присутствовало отвращение, окрашивало мое мировоззрение, а теперь, в группе, я мог развиваться, отвращение было непригодно, несоответственно.

Конечно, мои мысли и представления были точными, особенно тогда. Я считал их ценность не требующей доказательств. Я тогда верил, что все разделяют эти ценности. Ho это было одно умозрение. Я пытался быть готовым, насколько это вообще возможно, насколько я считал возможным. Я готовился. Совета я не получал. Того, что я так назвал бы, ни одного. Я мог смотреть, слушать, ощущать, как умею. Я обладал пониманием. 0 моих родителях говорят, что и они обладали таким пониманием, но я скажу, если так, оно никогда не было явным, не вытекает ли мой отбор из происхождения, нет, я бы так не сказал.

Руководители общины видели во мне наглеца, они винили меня в моем отборе, они говорили, что я сам должен за него отвечать, давали мне это понять, без слов

который разлучил меня с друзьями

какими мы были

Я могу объясниться о безопасности, возможно, о безопасностях, безопасность, ну что безопасность, безопасности